2.Поэзия и проза Пастернака.
Дооктябрьская поэзия Б. Пастернака.
«И надо оставлять пробелы // В судьбе, а не среди бумаг, // Места и главы жизни целой Отчёркивая на полях». В жизни П. было неск. «отчёркнутых» этапов: от поэтич. сложности к «неслыханной простоте». Впрочем, было бы неверно окончат. разрывать П. на «раннего» и «позднего», т.к. уже в 1х его поэтич. сб-ках можно обнаруж. характ. черты зрелого, «классич.» Пастернака.
Пастернак Борис Леонидович (1890-1960). Род. в Москве, в семье известн. худ. Леон. Пастернака (можно упомян. о том, что этой зимой была выставка русск. худ-в, входивш. в «Русское худ. общество», в музее частных коллекций, и в частности, там выставл. картины Л.Пастернака; он же иллюстриров. 1ю публикацию «Воскресения» Толстого) и пианистки Р.Кауфман. Широк. знакомства отца в артистич. крунах позволили П. очень рано непосредственно соприкосн-ся с миром иск-ва (Толстого видел вживую, Скрябин был их соседом по даче, Ге к ним приезжал...). Собств., знакомство со Скрябиным предопред. 1е увлеч-е П.: с 13ти лет он начин. заним-ся музык. композицией (т.е. сочинительством), изуч. теорию музыки. Но получив одобрительн. отзыв от Скрябина о своих музык. опытах, почти сразу же оставил эти занятия. От музыки бросился к филос. В 1909 поступ. на ист.-филос. фак-т Моск. унив-та, затем отправл-ся в Марбург (Германия), где существов. знамени. тогда филос. «марбургск. школа» проф. Когена. Но затем П. отказ-ся и от занятий филос., целиком посвящая себя поэзии. 1е поэтич. сб-ки, вышедш. до октября 1917:«Близнец в тучах» (1914),«Поверх барьеров» (1917).
1е поэтич. симпатии П. были на стороне символистов – Анненского, Белого, Блока («Пью горечь тубероз, небес осенних горечь // И в них твоих измен горящую струю»). Но затем судьба сближ. его с Ник. Асеевым и Сергеем Бобровым, и П. входит вместе с ними в поэт. группу «Центрифуга» (созд. в 1913г.). Но хотя «центрифугисты» противопоставл. себя на первых порах кубофутуристам, П. увлечён творч-вом Маяковского. Связь ранней поэзии П. с М. ощутима на уровне поэтич. техники: как и М., П. невероятно метафоричен (в кажд. раннем стих. несколько ярких образов, построенных по принципу неожид. сочетаний и сравнений: «Размокшей каменной баранкой // В воде Венеция плыла»; «Встав из грохочущего ромба // Передрассветных площадей, // Напев мой опечатан пломбой // Неизбываемых дождей»). С М. Пастернака сближ. любовь к неточн. и составн. рифмам («конвульсий-навернулись», «когда им – краем»), внутренн. рифмам («Реже-реже-ре-же ступай, конькобежец»). Но если М. сравнив. поэзию с орудием, оружием, производством, П. даёт ей преимущ-но природные определ-я («Это – круто налившийся свист, это щелканье сдавленных льдинок»). В сущности, раннего П. едва ли можно считать футуристом. Принадл-ть к футуризму оказ. чисто формальной и к тому же временной. П. гораздо ближе к акмеистам, особенно – Мандельштаму («детский» взгляд на мир, пристальное внимание к мелодике стиха, импрессионизм образов и многое другое роднит их). В ранних стихах П., что очень странно для начинающ. поэта, редко встреч-ся местоимение «я», а там, где оно встреч-ся, оно не заслоняет мир, не вступ. с ним в противоречия. Многие ранние произв-я были позднее переработаны П-м (можно видеть 2 даты, например: 1913, 1928).
Книги «Сестра моя – жизнь», «Второе рождение».
Летом 1917 Пастернак создает 3ю книгу стихов – «Сестра моя – жизнь. Лето 1917 года» (1е две книги - «Близнец в тучах» (1914), «Поверх барьеров» (1917)). Вышла она пятью годами позже, в 1922. В сб-ке отраз. особое время – «промежуток между 2мя револ. сроками». Назв-е книги связ. с учением Франц. Ассизского (1182-1226). он видел родств. душу во всем живом и неживом, обращ. со словами соучастия к брату солнцу, брату огню, сестрам птицам. Благогов-е перед жизнью было чрезвыч. близко П.; он называл ее сестрой и одухотворял жив. и нежив. природу в своей поэзии. Еще преемств-ть с Полем Верленом, который писал: «Жизнь некрасива, но она твоя сестра».П. писал книгу, переживая взлет поэтич. вдохнов-я и удивит. подъем, этим в большой степ. объясн-ся тот огромн. успех, который она имела. Получ-ся единый сб-к, несмотря на то. что он состоит из глав-циклов, скрепл. автобиографич. основой. Не случайно некот. критики склонны были видеть в книге «роман в стихах». «Сестра моя – жизнь» посвящ. Лермонтову. П. были близки дух поэта, мятежно-демонич. начало, готовность «обняться с бурей», ч-во независ-ти личности, един-я с природой, беспрерывн. творч. поиск. Лермонтовск. тема наход. свое выраж-е в 1м стих. «Памяти Демона», навеянном и знам. поэмой, и рисунками любимого Врубеля. Демон ни разу не назван, но он явл-ся к Тамаре и обещает: «Спи, подруга, лавиной вернуся». Лермонтовск. образы и само имя Л. встреч-ся и в последующ. стих-ях, но они неизм. подчинг-ся худ. системе П. Структура книги своеобразна. Она включ. целый ряд циклов: «Не время ль птицам петь», Книга степи», «Развлеч-я любимой», «Занятье философией», «Песни в письмах, чтоб не скучала», «Романовка», «Попытка душу разлучить», «Возвращение», «Елене», «Послесловие». Уже перечень назв-й показ., какое место в книге заним. тема любви и тема природы. Оба эти начала великолепно объединены в эпиграфе к книге из австр. поэта Н.Ленау: «Бушует лес, по небу пролетают грозовые тучи, тогда в движении бури мне видятся твои девичьи черты». Примечательно, что здесь же живет ощущ-е бури, как бы отклик на историч. бурю соврем-ти. В этой книге ощутимы еще футуристич. новации (картины города, язык улиц, прозаизмы, усложн-ть лексики и синтаксиса, элементы эпатажа), но присутств. и романтич. образы: исключит-ть черт лир. героя и героини, накал чувств, грозов. раскаты в природе и потряс-я в душах. Не случайно книгу осеняют Лерм. и его Демон с их мятежностью. Жизнь предстает «в разливе», дых-е бури ощущ-ся постоянно. Да и сама Россия видится взбаламуч., потрясенной, бурливой. важное место в сб-ке заняла люб. тема. 5 циклов из 10 перед. зарожд-е, расцвет, апогей люб. ч-ва, которое прерыв-ся, история заканч-ся разрывом. Биографич. канвой этого сюжета явл-ся увлеч-е П. летом 1917 Еленой Виноград. Любовь вознес. в книге на огромн. высоту: «Я больше всех удач и бед // За то тебя любил, // Что пожелтелый белый свет // С тобой – белей белил»; имя героини ассоциир-ся с именем ант. красавицы: «Милый, мертвый фартук // И висок пульсирующий. // Спи, царица Спарты, // Рано еще, сыро еще». Но особ. значимой станов-ся в книге тема природы. Особая роль принадлеж. дождю, который может плакать об одиноч-ве забытого сущ-ва, может омывать. освежать. окатывать, предварять громов. раскаты. Значим. функция придается грозе: она свидетельств. о тревоге в мире, выраж. общее напряж-е, намек. на катастрофичн-ть бытия, она таит возможн. опасность, но может и разряд. душную атмосферу, обновить, очистить. Гроза выступ. и в роли садовника: рвет охапку молний, как свежий букет; и в роли фотографа: «сто слепящих фотографий // Ночью снял на память гром». П. свойств. большое и глуб. пантеистич. ч-во, он превращ. пейзаж из объекта запечатления в субъект действия. Явл-я природы обрет. душу, пережив., мыслят. Такое одушевл-е необх. П. и для поэтизации мира природы, и для выраж-я своего восторга перед ней, для установл-я ед-ва в мире людей, природн. явл-й и вещей. Сб-к «Сестра моя – жизнь» был высоко оценен Цветаевой, Брюсовым, Асеевым, Мандельштамом и принес П. славу гениальн. поэта.
В последующ. годы П. выпуск. сб-к «Темы и вариации» (1923),состоящ. из стихов, не вошедш. в предыд. сб-ки, пишетповести «Детство Люверс» (1922), «Воздушные пути» (1924), поэмы «Девятьсот пятый год» (1925-1926), «Лейтенант Шмидт» (1926-1927), "Высокая болезнь" (1923-1928),работает надроманом в стихах «Спекторский» (1925-1930). Эти произв-я свидетельств. о тягот. П. к эпич. тв-ву.
Поэма «Девятьсот пятый год»(1925-1926). В отлич. от сюжетной поэмы, преобладавш. в 20-е гг., поэма Пастернака «1905» представл. собой «сводную картину» времени. Поэма объед. несколько глав: вступление (художник бежит от всего ничтожного, от торжеств. размышляет о революции, которую поэт изобр. в образе «Жанны д’Арк из сибирских колодниц»; типа «откуда есть пошла русская революция»), «Отцы» (имеются в виду – отцы революции: народовольцы, Перовская и 1 марта – уб-во АлександраII, нигилисты, Степан Халтурин; поэт рассужд., что родись он и его сверстники на 30 лет раньше, и они были бы среди «отцов»), «Детство» (поэту-лир. герою 14 лет, Москва, «Порт-Артур уже сдан», т.е. нач. 1905г., Рождеств. каникулы – картина безмятежн. и счастл. бытия; но она разруш-ся следующ. разделом главы: в петербурге в это время собирается толпа во главе с Гапоном – 5 тыс. чел. – «Кровавое воскресенье», а через некот. время и в Москве начин-ся волнения: «Я грозу полюбил // В эти первые дни февраля»), «Мужики и фабричные» (картины забастовок. выступл-й на баррикадах и расправ с ними, и ответных действий, когда отступая с баррикад, забирались на крыши и с них палили и камнями швырялись), «Морской мятеж» (картина восстания на «Потемкине»), «Студенты» (студ. выступления и расправа с ними), «Москва в декабре» (восстание на Красной Пресне). Созд-ся эпич. батальные картины, как противовес им – сцены беззаботн. детства, обычной городск. жизни, до поры равнодушной, позже – пересернутой восстанием. Сюжетом, объединяющ. поэму служит сама история, а не история личности6 каждая глава соответств. тому или иному этапу 1й русск. революции.
Новый сб-к «Второе рождение»(1930-1931) знаменов. возвращ-е к лирике. Начин-ся поворот к той «немыслимой простоте», которая станет его принципом в поздний период тв-ва. => Заголовок книги можно понимать, как отреч-е от футур. сложности, временное прощ-е с эпосом, обретение новой худ. системы. С другой стороны, в этот период поэт пережив. страстное увлеч-е Зинаидой Николаевной Еремеевой, в замуж-ве Нейгауз (жена знам. пианиста Нейгауза). Стих-я «Лето», «Пока мы по кавказу лазаем», «Вторая баллада», «Волны» запечатлели поездки с З.Н., которая стала женой поэта, на Украину и в Грузию. Круг тем в сб-ке значит. расшир-ся. Законч. цикл «Волна» составл. стих-я, посвящ. путеш-ю по Грузии. Поэт обозревает «коридоры гор», проходит по ним, Кавказ оказ-ся перед ним «как на ладони» со всей своей красотой и великолепием природы. Сращенность высокого и низкого, мира и дома определила причудливое соседство гиперболич. и интимно-домашних образов, лексико-фраз. эл-тов из обл. музыки, медицины, дерев. быта и т.п. Наряду с этой темой запомин-ся строки о строящ-ся Москве, красоте ночного Киева, музыке Шопена. Продолжая пушкинск. традицию, П. сопоставл. соврем-ть с эпохой Петра («Столетье с лишним – не вчера»): «Но лишь сейчас сказать пора, // Величьем дня сравненье разня: // Начало славных дней Петра // Мрачили мятежи и казни»). Автора не покид. тревожн. раздумья о том, что «телегою проекта // Нас переехал новый человек». Мотив смерти все чаще звучит в строчках «Второго рождения». в структуру книги включ. и стих-е «Смерть поэта» о самоуб-ве Маяковского: «Твой выстрел был подобен Этне // В предгорьи трусов и трусих». Но центральн. тема сб-ка все же – тема любви. Любимая женщина. чувство к ней станов-ся частью природы, всего мира в целом: «И прелести твоей секрет // Разгадке жизни равносилен». Захвативш. человека ч-во – не просто тягот-е к близкой душе, а «существованья ткань сквозная». Чувство окруж-ся музыкой (Брамс, Шопен), поэзией: «Красавица моя, вся стать, // Вся суть твоя мне посердцу, // Вся рвется музыкою стать, // И вся на рифмы просится».
С 1936 по 1943 г. поэту не удалось издать ни одной книги, но благодаря осмотрительному поведению он спасся от ссылки и смерти, которых не избежали многие его современники. Получивший воспитание в европейски образованной среде, П. говорил на нескольких языках и в 30-е гг., лишившись заработка, переводил на русский язык классиков английской, немецкой и французской поэзии. Его переводы трагедий Шекспира считаются лучшими на русском языке. Переводил П. и горячо любимых им грузинских поэтов, вовсе не желая при этом угодить Сталину – грузину по национальности.
В начале Великой Отечественной войны, когда немецкие войска приближались к Москве, П. был эвакуирован в г. Чистополь, на реке Каме. В это время поэт пишет патриотические стихи("Страшная сказка", "Бобыль", "Застава", в дальнейшем - "Смерть сапера", "Победитель" и др.)и просит советское правительство отправить его на фронт в качестве военного корреспондента, на что в конце концов получает разрешение. В 1943 г. вышла первая за последние 8 лет книга П. «На ранних поездах», поэтический сборник, состоящий всего из 26 стихотворений, который был быстро раскуплен, а в 1945 г. – вторая, «Земной простор», в 1946 г. были переизданы ранние стихи поэта. В 40-е гг. (1945 – 1946), продолжая поэтическую деятельность и занимаясь переводами, П. обдумывает план романа, «книгу жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнезд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидать и передумать», и после войны, уединившись в Переделкине, начинает работу над «Доктором Живаго», историей жизни Юрия Андреевича Живаго, врача и поэта, детство которого приходится на начало века и который становится свидетелем и участником первой мировой войны, революции, гражданской войны, первых лет сталинской эпохи (предварительное название - "Мальчики и девочки").Человек думающий, наделенный художественным темпераментом и философским взглядом на мир, Живаго не имел ничего общего с ортодоксальным героем советской литературы. Несмотря на то что персонажи книги придерживаются разных жизненных установок, всем им равно чужды марксистско-ленинские взгляды. В романе дается широкая панорама дореволюционной и революционной России. Знаменательно, что фамилия героя происходит от слова «живой», «жизнь». В то время когда над страной разражается революционная буря, Живаго обретает идиллический покой в трепетной любви к Ларе, бывшей возлюбленной продажного дельца и жены революционера-фанатика.
Роман, поначалу одобренный для печати, позже сочли непригодным «из-за негативного отношения автора к революции и отсутствия веры в социальные преобразования». Впервые книга была издана в Милане в 1957 г. на итальянском языке, а к концу 1958 г. переведена на 18 языков, в т. ч. и английский. В дальнейшем «Доктор Живаго» был экранизирован английским режиссером Дэвидом Лином. В 1958 г. Шведская академия присудила П. Нобелевскую премию по литературе «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа», после чего центральные советские газеты «Правда» и «Литературная газета» обрушились на поэта, называя его «изменником», «злобным обывателем», «клеветником», «Иудой», «вражеским наймитом» и т.д. П. исключили из Союза писателей и вынудили отказаться от премии. Вслед за первой телеграммой в адрес Шведской академии, где говорилось, что П. «чрезвычайно благодарен, тронут, горд, изумлен и смущен», через 4 дня последовала вторая: «В силу того значения, которое получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться. Не примите за оскорбление мой добровольный отказ». «Разумеется, этот отказ никоим образом не принижает значимости награды, – сказал на церемонии награждения член Шведской академии Андерс Эстерлинг, – нам остается только выразить сожаление, что награждение лауреата Нобелевской премии не состоится». В письме к советскому лидеру Н.С. Хрущеву, составленном юрисконсультом Союза писателей и подписанном П., выражалась надежда, что поэту будет разрешено остаться в СССР. «Покинуть Родину для меня равносильно смерти... – писал П. – Я связан с Россией рождением, жизнью и работой». Глубоко потрясенный продолжающимися нападками на него лично и на его книги – реакцией, которой он не ожидал, когда начинал работу над «Доктором Живаго», последние годы жизни писатель безвыездно жил в Переделкине, писал, принимал посетителей, беседовал с друзьями, ухаживал за садом, Умер П. в 1960 г. от рака легких. Расхождение П. с коммунистическими идеалами было не политическим, а скорее «философским и моральным» – так считает критик и историк литературы Марк Слоним, который пишет: «Он верит в человеческие христианские добродетели, утверждает ценность жизни, красоты, любви и природы. Он отвергает идею насилия, особенно тогда, когда насилие оправдывается абстрактными формулами и сектантской демагогией». П., воспитанному на идеях гуманизма и религии, трудно было принять советские принципы материализма, коллективизма и атеизма. Как отмечал биограф П., Роберт Пейн, «своими стихами и прозой П. утверждал превосходство человека, человеческих чувств над репрессиями диктаторского режима». В письме одному из своих переводчиков, американскому слависту Юджину Кейдену, П. писал, что «искусство не просто описание жизни, а выражение единственности бытия... значительный писатель своего времени – это открытие, изображение неизвестной, неповторимой, единственной живой действительности».
Краткое содержание «Д.Ж.», не забыть, что там в конце – стихи Юрия Живаго (24 штуки: Гамлет, Март, На Страстной, Белая ночь, Сказка, Зимняя ночь и др.).
Когда Юрин дядюшка Николай Николаевич переехал в Петербург, заботу о нем, в десять лет оставшемся сиротой, взяли другие родственники — Громеко, в доме которых на Сивцевом Вражке бывали интересные люди и где атмосфера профессорской семьи вполне способствовала развитию Юриных талантов.
Дочь Александра Александровича и Анны Ивановны (урожденной Крюгер) Тоня была ему хорошим товарищем, а одноклассник по гимназии Миша Гордон — близким другом, так что он не страдал от одиночества.
Как-то во время домашнего концерта Александру Александровичу пришлось сопровождать одного из приглашенных музыкантов по срочному вызову в номера, где только что попыталась свести счеты с жизнью его хорошая знакомая Амалия Карловна Гишар. Профессор уступил просьбе Юры и Миши и взял их с собой.
Пока мальчики стояли в прихожей и слушали жалобы пострадавшей о том, что на такой шаг ее толкали ужасные подозрения, по счастью оказавшиеся только плодом ее расстроенного воображения, — из-за перегородки в соседнюю комнату вышел средних лет мужчина, разбудив спавшую в кресле девушку.
На насмешливые взгляды мужчины она отвечала подмигиванием сообщницы, довольной, что все обошлось и их тайна не раскрыта. В этом безмолвном общении было что-то пугающе волшебное, будто он был кукольником, а она марионеткой. У Юры сжалось сердце от созерцания этого порабощения. На улице Миша сказал товарищу, что он встречал этого человека. Несколько лет назад они с папа ехали вместе с ним в поезде и он спаивал в дороге Юриного отца, тогда же бросившегося с площадки на рельсы.
Увиденная Юрой девушка оказалась дочерью мадам Гишар. Лариса — Лара — была гимназисткой. В шестнадцать лет она выглядела восемнадцатилетней и несколько тяготилась положением ребенка — такого же, как ее подруги. Это чувство усилилось, когда она уступила ухаживаниям Виктора Ипполитовича Комаровского, роль которого При ее маменьке не ограничивалась ролью советника в делах и друга дома. Он стал ее кошмаром, он закабалил ее.
Через несколько лет, уже студентом-медиком, Юрий Живаго вновь встретился с Ларой при необычных обстоятельствах.
Вместе с Тоней Громеко накануне Рождества они ехали на елку к Свенцицким по Камергерскому переулку. Недавно тяжело и долго болевшая Анна Ивановна соединила их руки, сказав, что они созданы друг для друга. Тоня действительно была близким и понимающим его человеком. Вот и в эту минуту она уловила его настроение и не мешала любоваться заиндевелыми, светящимися изнутри окнами, в одном из которых Юрий заметил черную проталину, сквозь которую виден был огонь свечи, обращенный на улицу почти с сознательностью взгляда. В этот момент и родились строки еще не оформившихся стихов: «Свеча горела на столе, свеча горела...»
Он и не подозревал, что за окном Лара Гишар говорила в этот момент Паше Антипову, не скрывавшему с детских лет своего обожания, что, если он любит ее и хочет удержать от гибели, они должны немедленно обвенчаться. После этого Лара отправилась к Свенцицким, где Юра с Тоней веселились в зале и где за картами сидел Комаровский. Около двух часов ночи в доме вдруг раздался выстрел. Лара, стреляя в Комаровского, промахнулась, но пуля задела товарища прокурора московской судебной палаты. Когда Лару провели через зал, Юра обомлел — та самая! И вновь тот же седоватый, что имел отношение к гибели его отца! В довершение всего, вернувшись домой, Тоня и Юра уже не застали Анну Ивановну в живых.
Лару стараниями Комаровского удалось спасти от суда, но она слегла, и Пашу к ней пока не пускали. Приходил, однако, Кологривов, принес «наградные». Больше трех лет назад Лара, чтобы избавиться от Комаровского, стала воспитательницей его младшей дочери. Все складывалось благополучно, но тут проиграл общественные деньги ее пустоватый братец Родя. Он собирался стреляться, если сестра не поможет ему. Деньгами выручили Кологривовы, и Лара передала их Роде, отобрав револьвер, из которого тот хотел застрелиться. Вернуть долг Кологривову никак не удавалось. Лара тайно от Паши посылала деньги его сосланному отцу и приплачивала хозяевам комнаты в Камергерском. Девушка считала свое положение у Кологривовых ложным, не видела выхода из него, кроме как попросить деньги у Комаровского. Жизнь опротивела ей. На балу у Свенцицких Виктор Ипполитович делал вид, что занят картами и не замечает Лару. К вошедшей же в зал девушке он обратился с улыбкой, значение которой Лара так хорошо понимала...
Когда Ларе стало лучше, они с Пашей поженились и уехали в Юрятин, на Урал. После свадьбы молодые проговорили до утра. Его догадки чередовались с Лариными признаниями, после которых у, него падало сердце... На новом месте Лариса преподавала в гимназии и была счастлива, хотя на ней был дом и трехлетняя Катенька. Паша преподавал латынь и древнюю историю. Справили свадьбу и Юра с Тоней. Между тем грянула война. Юрий Андреевич оказался на фронте, не успев толком повидать родившегося сына. Иным образом попал в пекло боев Павел Павлович Антипов.
С женой отношения были непростые. Он сомневался в ее любви к нему. Чтобы освободить всех от этой подделки под семейную жизнь, он закончил офицерские курсы и оказался на фронте, где в одном из боев попал в плен. Лариса Федоровна поступила сестрой в санитарный поезд и отправилась искать мужа. Подпоручик Галиуллин, знавший Пашу с детства, утверждал, что видел, как он погиб.
Живаго оказался свидетелем развала армии, бесчинства анархиствующих дезертиров, а вернувшись в Москву, застал еще более страшную разруху. Увиденное и пережитое заставило доктора многое пересмотреть в своем отношении к революции.
Чтобы выжить, семья двинулась на Урал, в бывшее имение Крюгеров Варыкино, неподалеку от города Юрятина. Путь пролегал через заснеженные пространства, на которых хозяйничали вооруженные банды, через области недавно усмиренных восстаний, с ужасом повторявших имя Стрельникова, теснившего белых под командованием полковника Галиуллина.
В Варыкине они остановились сначала у бывшего управляющего Крюгеров Микулицына, а потом в пристройке для челяди. Сажали картошку и капусту, приводили в порядок дом, доктор иногда принимал больных. Нежданно объявившийся сводный брат Евграф, энергичный, загадочный, очень влиятельный, помог упрочить их положение. Антонина Александровна, похоже, ожидала ребенка.
С течением времени Юрий Андреевич получил возможность бывать в Юрятине в библиотеке, где увидел Ларису Федоровну Антипову. Она рассказала ему о себе, о том, что Стрельников — это ее муж Павел Антипов, вернувшийся из плена, но скрывшийся под другой фамилией и не поддерживающий отношений с семьей. Когда он брал Юрятин, забрасывал город снарядами и ни разу не осведомился, живы ли жена и дочь.
Через два месяца Юрий Андреевич в очередной раз возвращался из города в Варыкино, Он обманывал Тоню, продолжая любить ее, и мучился этим. В тот день он ехал домой с намерением признаться жене во всем и больше не встречаться с Ларой.
Вдруг трое вооруженных людей преградили ему дорогу и объявили, что доктор с этого момента мобилизован в отряд Аиверия Микулицына. Работы у доктора было по горло: зимой — сыпняк, летом — дизентерия и во все времена года — раненые. Перед Ливерием Юрий Андреевич не скрывал, что идеи Октября его не воспламеняют, что они еще так далеки от осуществления, а за одни лишь толки об этом заплачено морями крови, так что цель не оправдывает средства. Да и сама идея переделки жизни рождена людьми, не почувствовавшими ее духа. Два года неволи, разлуки с семьей, лишений и опасности завершились все же побегом.
В Юрятине доктор появился в момент, когда из города ушли белые, сдав его красным. Выглядел он одичалым, немытым, голодным и ослабевшим. Ларисы Федоровны и Катеньки дома не было. В тайнике для ключей он обнаружил записку. Аариса с дочерью отправилась в Варыкино, надеясь застать его там. Мысли его путались, усталость клонила ко сну. Он растопил печь, немного поел и, не раздеваясь, крепко заснул. Очнувшись же, понял, что раздет, умыт и лежит в чистой постели, что долго болел, но быстро поправляется благодаря заботам Лары, хотя до полного выздоровления нечего и думать о возвращении в Москву. Живаго пошел служить в губздрав, а Лариса Федоровна — в губоно. Однако тучи над ними сгущались. В докторе видели социально чуждого, под Стрельниковым начинала колебаться почва. В городе свирепствовала чрезвычайка.
В это время пришло письмо от Тони: семья была в Москве, но профессора Громеко, а с ним ее и детей (теперь у них, кроме сына, есть дочь Маша) высылают за границу. Горе еще в том, что она любит его, а он ее — нет. Пусть строит жизнь по своему разумению.
Неожиданно объявился Комаровский. Он приглашен правительством Дальневосточной Республики и готов взять их с собой: им обоим грозит смертельная опасность. Юрий Андреевич сразу отверг это предложение. Лара уже давно поведала ему о той роковой роли, что сыграл в ее жизни этот человек, а он рассказал ей, что Виктор Ипполитович был виновником самоубийства его отца. Решено было укрыться в Барыкине. Село было давно покинуто жителями, вокруг по ночам выли волки, но страшнее было бы появление людей, а они не взяли с собой оружие. Кроме того, недавно Лара сказала, что, кажется, беременна. Надо было думать уже не о себе. Тут как раз снова прибыл Комаровский. Он привез весть, что Стрельников приговорен к расстрелу и надо спасать Катеньку, если уж Лара не думает о себе. Доктор сказал Ларе, чтобы она ехала с Комаровским.
В снежном, лесном одиночестве Юрий Андреевич медленно сходил с ума. Он пил и писал стихи, посвященные Ларе. Плач по утраченной любимой вырастал в обобщенные мысли об истории и человеке, о революции как утраченном и оплакиваемом идеале.
В один из вечеров доктор услышал хруст шагов, и в дверях показался человек. Юрий Андреевич не сразу узнал Стрельникова. Выходило, что Комаровский обманул их! Они проговорили почти всю ночь. О революции, о Ларе, о детстве на Тверской-Ямской. Улеглись под утро, но, проснувшись и выйдя за водой, доктор обнаружил своего собеседника застрелившимся.
...В Москве Живаго появился уже в начале нэпа исхудавшим, обросшим и одичавшим. Большую часть пути он проделал пешком. В течение последующих восьми-девяти лет своей жизни он терял врачебные навыки и утрачивал писательские, но все же брался за перо и писал тоненькие книжечки. Любители их ценили.
По хозяйству помогала ему дочь бывшего дворника Марина, она служила на телеграфе на линии зарубежной связи. Со временем она стала женой доктора и у них родились две дочери. Но в один из летних дней Юрий Андреевич вдруг исчез. Марина получила от него письмо, что он хочет пожить некоторое время в одиночестве и чтобы его не искали. Он не сообщил, что вновь неизвестно откуда появившийся брат Евграф снял ему комнату в Камергерском, снабдил деньгами, начал хлопотать о хорошем месте работы.
Однако душным августовским днем Юрий Андреевич умер от сердечного приступа. Попрощаться с ним пришло в Камергерский неожиданно много народу. Среди прощающихся оказалась и Лариса Федоровна. Она зашла в эту квартиру по старой памяти. Здесь когда-то жил ее первый муж Павел Антипов. Через несколько дней после похорон она неожиданно исчезла: ушла из дому и не вернулась. Видимо, ее арестовали.
Уже в сорок третьем году, на фронте, генерал-майор Евграф Андреевич Живаго, расспрашивая бельевщицу Таньку Безочередову о ее героической подруге разведчице Христине Орлецовой, поинтересовался и ее, Таниной, судьбой. Он быстро понял, что это дочь Ларисы и брата Юрия. Убегая с Комаровским в Монголию, когда красные подходили к Приморью, Лара оставила девочку на железнодорожном разъезде сторожихе Марфе, кончившей дни в сумасшедшем доме. Потом беспризорщина, скитания...
Между прочим, Евграф Андреевич не только позаботился о Татьяне, но и собрал все написанное братом. Среди стихов его было и стихотворение «Зимняя ночь»: «Мело, мело по всей земле / Во все пределы. / Свеча горела на столе, / Свеча горела...»
_____________________________________________________________________________