27.Поэтика стихотворной высокой комедии: «ябеда» в. В. Капниста (1757 — 1823).

Комедия В. В. Капниста «Ябеда», созданная в 1796 г., под занавес века, наследует традицию национальной драматургии во всей ее полноте.

«Ябеда» и «Недоросль»: традиция прозаической

высокой комедии в стихотворной разновидности жанра

«Ябеда» конкретно ассоциируется с зеркалом жизни в сознании близких современников.

Общеродовое отождествление театра и драмы с зеркалом к концу XVIII в. стало непременной реалией становящейся эстетики и театральной критики. именно комедия «Ябеда», воспринятая современниками как зеркало русских нравов, стала своеобразным смысловым фокусом русской высокой комедии XVIII в. Очевидна прежде всего близость любовной линии «Ябеды» соответствующему сюжетному мотиву «Недоросля». В обеих комедиях героиня, носящая одно и то же имя Софья, любима офицером (Милон и Прямиков), которого разлучили с ней обстоятельства службы.

В обеих комедиях героиня воспитана в среде, далекой от материального быта простаковского поместья и кривосудовского дома. И в «Недоросле», и в «Ябеде» героине грозит вынужденный брак из корыстных побуждений семейства жениха.

В обеих комедиях влюбленные обязаны своим финальным счастьем вмешательству внешней силы

Каламбурное слово становится основным средством дифференциации образной системы и художественным приемом воссоздания расколотого на идею и вещь мирообраза.

Функции каламбурного слова в комедии «Ябеда»: характерологическая, действенная, жанрообразующая, миромоделирующая.

Слово в «Ябеде» начинает играть смыслами, слово «ябеда» - саморазоблачение того «социального бедствия», которое обозначает: «Ябеда» — «я — беда». уже само название комедии маркирует игровую природу ее словесного плана, заставляя тем самым увидеть основное действие комедии именно в нем.

Каламбур в «Ябеде» имеет не только игровое, но и функциональное назначение: он дифференцирует образную систему комедии, первый уровень, на котором он проявляет свою активность, это характерология.

Будучи применена к «съестному» и «питьецу» в словах Феклы Кривосудовой, подчеркивает именно бытовое, вещное извращение духовного понятия «благо». Им в равной мере пользуются все персонажи комедии, значение его в данной речевой характеристике становится главным приемом общей характеристики персонажа.

Кошелек способен символизировать только одно: корысть, несовместимую с достоинством человека-понятия.

Для Прямикова в тяжбе главное — не вещное добро (имение), а духовное благо — право и любовь.

Но для группы персонажей Кривосудова «благо» и «добро» — это осязаемые материальные вещи, а слово «благодарить» значит буквально «дарить благо» — давать взятку едой, одеждой, деньгами и материальными ценностями

Каламбур «Ябеды» акцентирует в слове два функциональных аспекта, речевой и действенный. Оба они покрыты одной словесной формой, но при этом слово значит одно, а дело, им обозначенное, выглядит совсем по-другому.

Смысловой лейтмотив комедии Капниста — оппозиция понятий «слово» и «дело» — реализуется в сценическом действии.

В «Ябеде» «слово» и «дело» абсолютно противоположны: правое слово Прямикова и лживое дело Праволова.

В основе сюжета «Ябеды» — судебное разбирательство, и потому понятие «дело» сразу возникает в комедии в двух своих лексических значениях: действие-поступок и документ. Что касается Прямикова, то в его понимании судебное дело можно решить словесным действием, попытки упираются в глухую стену безотзывности чистого слова в материальной среде кривосудовского дома-суда, где предпочтительнее материальное же воплощение слова в письменном документе, бумаге.

Особенности развязки и типология героя-идеолога в русской высокой комедии.

«Ябеда» имеет двойную развязку: первая — внутренняя, истекающая из самого действия комедии, вторая — внешняя, спровоцированная силами, вторгающимися в комедийный мирообраз из-за его пределов. Первая развязка «Ябеды» — решение Гражданской палаты по делу Прямикова-Праволова является типично трагедийной. В словесной и говорной материи русской драмы лишение имени равнозначно убийству, а именно это и происходит с Прямиковым в судебном постановлении, на бумаге; мало того, лишение имени дополняется и лишением имения.

Таким образом, решением Гражданской палаты Прямиков вычеркнут сразу из двух сфер реальности XVIII в.: идеальной, где человек тождествен своему имени, и материальной, где он является обладателем своего имения; следовательно, Богдан Прямиков признан несуществующим, что функционально равнозначно насильственной смерти.

Вторая развязка «Ябеды» тоже давно и справедливо вызывает сомнения исследователей в своем благополучии. Сенатский суд оказывается не более чем «пустым словом» без видимых последствий:

Высшее благо власти и закона, которое в своей бытовой интерпретации оборачивается своим собственным каламбурным антонимом: блажью тиранического произвола и судейского беззакония.

Слово «закон» в единственном числе в «Ябеде» практически синонимично понятию «благо» в высшем смысле (добро, справедливость, правосудие).

Уже в этих репликах, где понятие «закон» претворяется во множественное число слова «законы», очевидно противостояние смыслов: ясная однозначность закона — и бесконечная вариативность законов, превращающая их в пластическую массу, послушную субъективному произволу корыстного чиновника.

Закон, оправдывающий виновного, и закон, разоряющий правого, — это уже не закон, а беззаконие.

Не случайно количественная оппозиция «один — множество» уже сформирована в «Ябеде» противостоянием закона-истины и законов-лжи.

Неуклонно нарастает потенциальная ассоциативность героя евангельскому Сыну Божию, воплощенному Слову, Логосу, неотъемлемым атрибутом которого является его благо и его истинность, эта потенциальная ассоциативность особенно отчетливо проявлена в образе Прямикова:

-Прежде всего, в «Ябеде» неизвестно, откуда явился Прямиков в оседлый быт кривосудовского дома

-Далее, неразрывная атрибутивность понятия «истины» образу Прямикова — самый яркий словесный лейтмотив его речи:

-Мотив поругания высшей истины и номинальное убийство Прямикова: лишение имени и имения.

-В одном из промежуточных вариантов текста «Ябеда» должна была кончаться своеобразной «немой сценой», аллегорически изображающей Правосудие – идея Страшного Суда.

Нагляднее всего тенденция к синтезу одического и сатирического, идеологического и бытового, понятийного и пластического мирообразов выразилась в лирике, до сих пор особенно четко дифференцированной по своим жанровым признакам.