4. Трудности, с которыми связаны рассмотренные выше подходы

a) Обычно эти подходы считают проявлением социологического мышления, стремящегося любое воззрение рассматривать в социальном контексте, в определенном времени и пространстве. Между тем все эти подходы отталкиваются от неких психологических посылок, которые в ходе эллиптических умозаключений [Умозаключения, в цепи которых имеется опущенное звено, неявно подразумеваемое] не осознаются. Мы не искали бы скрытого экономического интереса во взглядах тех, кто, нуждаясь в рабочих руках, проповедует трудолюбие, если бы не придерживались известной концепции человека, применимой не к одной, а к разным общественным формациям. Согласно этой посылке, каждый нормальный человек преследует свои экономические интересы (во всяком случае, в классовом обществе).

Если этот интерес не выступает как непосредственно экономический интерес, упомянутые посылки могут принимать различную форму. Считая, что доктрина общественного порядка служит интересам стоящих у власти, мы предполагаем тем самым, что все любят власть, а оказавшись у власти, стремятся ее упрочить. Тот, кто считает опиумом для народа доктрину, согласно которой счастье не в деньгах, а в богатстве души, или доктрину, согласно которой экономическое преуспеяние есть награда за личные добродетели, а бедняк получает то, что заслужил, тем самым предполагает, что людям свойственно защищать свои привилегии. Тот, кто считает, что доктрина общественного служения, столь любимая американскими предпринимателями, имела своей целью, в частности, успокоение собственной совести, предполагает, что люди не любят отравлять себе жизнь мыслями о чужих невзгодах и потому обзаводятся убеждениями, позволяющими избавиться от угрызений совести.

Итак, стоя на точке зрения социально-исторической обусловленности самого человека и творений его ума, мы все же не в состоянии обойтись без посылок, относящихся к психологии человека . Вопросом же о социальной обусловленности этих посылок можно задаваться лишь до известной границы, коль скоро без них невозможно установить саму социальную обусловленность.

При использовании понятия интереса для установления социальной природы той или иной теории в расчет принимаются обе концепции, рассмотренные в первом разделе этой главы: и психологическая, и та, которую мы назвали объективной. Мы откажемся от первой из них в пользу второй, если, например, нас убедят, что в научном или художественном творчестве данного автора нет и следа тех стремлений, которые мы приписывали ему, исходя из психологической концепции интереса. Однако же тот, кто постоянные ссылки Декарта на математику объясняет стремлением противопоставить откровению точное светское знание (что соответствовало интересам эмансипирующейся буржуазии), не откажется от своего мнения, даже если бы его убеждали, что подобного стремления у Декарта обнаружить не удается. Ведь концепция объективного интереса позволяет выявлять его, не считаясь с субъективными намерениями автора теории. Сведение роли провидения к минимуму или даже полное ее отрицание было в интересах буржуазии, стремившейся устранить феодальные пережитки, которые мешали ее восхождению. А Декарт мог служить этим интересам, сам не зная о том. Тут, конечно, остается необъясненным, каким образом можно служить своим объективным интересам, если они не осознаются . Эта трудность не возникает при понимании интереса как субъективного интереса, всегда совпадающего со стремлениями людей. Психологические обобщения, подобные тем, к которым прибегают при установлении социальной природы доктрины посредством концепции интереса, можно обнаружить и при использовании в этих же целях экспрессивной функции идеологических явлений. Тот, кто личностный образец кондотьера эпохи Возрождения считает характерным для людей, стремящихся к индивидуальной экспансии, предполагает примерно следующее: люди, которые долго сдерживали себя, впоследствии спешат развернуться вовсю. Тот, кто в стоицизме Сенеки видит не только столь необходимое при Нероне средство охранять и утешать себя, но и выражение пессимизма, свойственного римской знати эпохи упадка, — тот предполагает нечто такое, что житейская мудрость выразила бы в словах: не очень-то весело терять свое положение в обществе.

Из той же посылки исходят в случае, когда в экзистенциализме или конвенционализме усматривается выражение настроений клонящейся к упадку буржуазии. Тот, кто считает, будто в абстракционизме беспредметной живописи или в психологизме романистов XX века выразилось стремление уйти от действительности, предполагает тем самым, что люди, предвидящие свой закат и неспособные этому противодействовать, предпочитают повернуться спиной к опасной для них реальности. Это — тоже общее утверждение психологического порядка, применимое не к одной, а разным формациям.

b) Психологические посылки, рассмотренные выше, не замечались исследователями как раз потому, что сводились к трюизмам, о которых учебники психологии не считали даже нужным упоминать. Они казались самоочевидными, как самоочевидными выглядят слова Энгельса о человеке вообще: «... Люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилище и одеваться, прежде чем быть в состоянии заниматься политикой, наукой, искусством, религией и т.д.» Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 350. Но не обязательно эти посылки, сформулированные в общей форме, звучат убедительно. В самом ли деле люди всегда преследуют собственный интерес? Тут можно поспорить, при условии что толкование слова «интерес» не сводит это высказывание к обыкновенной тавтологии. Так же обстоит дело с воззрением, согласно которому тот, кого долго держали в узде, спешит затем развернуться вовсю. Если сдерживать себя достаточно долго, можно вообще потерять охоту к свободному самовыражению.

Но если посылки, о которых шла речь, формулировать с должной осторожностью, в виде частных высказываний, то следовало бы каждый раз доказывать их применимость именно в данном конкретном случае . К этой непростой процедуре никто никогда не прибегал, поскольку, как уже говорилось, исследователи не отдавали себе отчета в эллиптическом характере своих умозаключений и в том, что неявно подразумеваемые ими посылки имели вид высказываний, несомненно, общего порядка .

При этом обычно наблюдения из области индивидуальной психологии переносятся на большие социальные группы — на классы или народы. С. Чарновский, сравнивая светскую древнегреческую культуру с религиозной культурой Израиля, сосредоточенной на отношениях между человеком и богом, объяснял религиозность евреев условиями их политической жизни. Видя, что их независимости угрожает опасность с двух сторон, евреи искали союзника в боге Czarnowski S. Kultura. Warszawa, 1958, s. 25-26.. Поведение целого народа рассматривается здесь по аналогии с индивидуальным поведением, отраженным в поговорке: «Как беда, так к богу». Здесь переход от индивида к народу не вызывает особых сомнений; в других случаях он может показаться куда менее убедительным.

с) Допустим, что истинность психологической посылки, из которой мы исходим при характеристике того или иного учения, не вызывает сомнений. Остается еще проверить, правильно ли она применена в данном конкретном случае. Возникающие при этом трудности связаны с тем, что одна и та же доктрина может служить различным интересам, а очень сходные творения человеческого ума могут выражать различные установки и настроения.

Использование какого-либо учения в различных интересах, а иногда даже в интересах антагонистических классов, настолько хорошо известно, что не требует пояснений. Воззрение, согласно которому общественное развитие подчиняется определенным законам, с равным успехом служило как для того, чтобы лишить всякой надежды побежденный класс (французская буржуазия проповедовала это воззрение после Великой революции), так и для того, чтобы поднять боевой дух выходящего на историческую арену пролетариата. Призывать к уважению человеческой личности могут как представители отживающего класса, которые опасаются за свою судьбу, так и люди, поднимающиеся на борьбу за свои права. Учение о наследовании приобретенных качеств может служить интересам восходящего класса, верящего в возможность бесконечно совершенствовать условия жизни, но то же самое учение служило в XIX веке упрочению социальной иерархии, в которой глашатаи этого учения занимали лучшие места. Сын рабочего должен был, по их мнению, оставаться рабочим, а не учиться, например, на врача, поскольку сын врача в медицине добьется большего. По своей пригодности для различных целей все рекорды побила, как известно, теория эволюции: на нее ссылались и прогрессивные движения, и Адольф Гитлер.

Сходным образом обстоит дело с истолкованием творений человеческого ума как выражения установок или настроений. Стиль бидермейер [Стилевое направление в немецком и австрийском искусстве около 1815-1848 гг.] в интерьере квартир рассматривается как выражение благодушного квиетизма буржуазии, которая, упрочив свои завоевания, наслаждалась уютом домашнего очага. Однако по домашнему уюту тоскует и тот, кто ощущает грозящую ему опасность. Стоицизм Эпиктета был выражением отказа раба от борьбы, но с книгой Эпиктета в руках шел на борьбу против рабства Туссен-Лувертюр, вождь негритянских повстанцев Сан-Доминго. Итак, разные установки и разные интересы побуждали выбирать одну и ту же доктрину.

Все эти трудности были и нашими трудностями. Избежать их может лишь тот, кто удовлетворяется констатацией сосуществования каких-то явлений во времени, но воздерживается от установления зависимостей между ними. Так, С. Чарновский отмечает, что «историческая география греческой культуры совпадает с исторической географией греческой торговли: Делос и Эгина, Лесбос и Коринф, Милет, Эфес, Афины становятся поочередно рынками и очагами интеллектуальной и художественной культуры» Ор. cit., s. 22.. Если бы он ограничился констатацией этого совпадения, какие-либо психологические посылки были ему не нужны. Но они появляются сразу же, как только он пробует это совпадение объяснить, — появляются, например, в виде убеждения в том, что глубокий интерес к науке возможен лишь после удовлетворения элементарных потребностей, а оживленные культурные контакты, возможные благодаря морским путешествиям, расширяют умственный кругозор.

До тех пор пока Ранульф (о взглядах которого речь шла в главе VII) лишь констатировал совпадение во времени между ростом политического значения буржуазии и ее склонностью к суровому моральному осуждению, в психологических посылках не было нужды. Но как только он попытался объяснить этот факт, появились и психологические посылки — в виде убеждения, что стесненное материальное положение «портит характер» мелких буржуа.

Несмотря на трудности, связанные с установлением зависимостей между явлениями, мы далеки от того, чтобы отговаривать от их поиска в каких бы то ни было исследованиях. Однако не следует закрывать глаза на опасности, подстерегающие нас на этом пути.