3. Психологические и социальные предпосылки различных форм бережливости

Итак, мы выделили несколько форм бережливости по отношению к деньгам и по отношению к вещам, используя при этом и кое-какие психологические наблюдения, без которых трудно

было бы охарактеризовать бережливость. То, что мелкое накопительство часто приобретает иррациональные черты, достаточно хорошо известно; но мы имели возможность обнаружить ту же тенденцию и в других разновидностях бережливости, особенно там, где средства понемногу превращаются в цели. Бережливость — это та область, где даже у интеллигентных людей особенно упорно сохраняются определенные семейные навыки, не подвергнутые проверке на рациональность. Мы уже несколько раз подчеркивали, что вопреки распространенному мнению аскетизм не всегда составляет существенный элемент бережливости, если понимать его как нечто сопряженное с неприятными ощущениями. Тому, кто привык беречь деньги, больше огорчений доставляет их трата, чем воздержание от нее. Мы указывали также на элементы развлечения, связанные со сбереганием денег и вещей.

Кроме того, в постоянном откладывании самого лучшего «на потом» сказывается потребность иметь у себя что-то праздничное. Ради удовлетворения этой потребности — очень сильной, как видно, — польский крестьянин ютился с семьей в одной комнате, оставляя нетронутой вторую, где хранилось все лучшее в доме, и спал на лавке, хотя в лучшей комнате пустовали кровати. То же самое наблюдается, по-видимому, и теперь в некоторых рабочих семьях: получив однокомнатную квартиру, все домочадцы теснятся на кухне, ревностно оберегая свою единственную комнату для какого-нибудь торжественного случая. В небольших квартирах довоенной мелкой буржуазии та же роль отводилась гостиной с пресловутой зачехленной мебелью, которая витому же служила признаком социального положения. Человек, который ценит здоровье, удобства, простор, возможность уединиться, счел бы такое поведение иррациональным. Но многим явно хотелось бы скрасить повседневность предвкушением чего-то неповседневного. Отсюда видно, какую важную роль играют в жизни удовольствия воображаемые, предвосхищаемые.

Столь же нерационально, с точки зрения обычной иерархии ценностей, поведение бедной женщины, которая, отказывая себе в очень многом, покупает праздничное платье, хотя наденет его лишь несколько раз в году. Как видно, висящая в ее платяном шкафу обновка доставляет ей больше радости, чем непрохудившиеся подошвы.

Выделенные нами мотивы бережливости до сих пор не различались между собой, в частности, потому, что обычно они встречаются в разнообразнейших сочетаниях. Тот самый Штемлер из «Стен Иерихона», о котором уже шла речь в связи с его жаждой непреходящего и сетованиями на разрушительное действие времени, обладает и другими интересующими нас чертами. Жена уговаривает Штемлера устроить большой прием: по разным причинам давно уже следовало показаться на людях.

«Итак, он прикинул, во что обойдется прием, вынудил себя дать согласие; ожесточился, но не сказал ни слова, когда список приглашенных начал расти. Он мог считать, что переборол себя. Но только единожды. А тут цену каждой бутылки приходилось оплакивать дважды. Раз, когда он ее покупал, второй, когда ее пили. Он глядел на истребление всей этой снеди, как на поминки. Каждый кусок, каждый глоток, исчезавший во рту гостя, шел для него особой погребальной процессией. Он провожал взглядом деньги, воплотившиеся в индейку, старку, паштет. Вот гибнут еще раз несколько злотых, ушедших на этот бутербродик с икрой, — сперва их гибель была отвлеченной, когда он поставил на них крест, а теперь опять вживе предстает перед ним зрелище расставания. Consummatumest! [Потреблено! (лат.) ] Так нет же, гость откусил половину, остальное кладет на стол, чтобы ответить кому-то. А о бутерброде забыл! И Штемлер горюет снова. В третий раз» Breza T. Op. cit., s. 194-195..

Эта цитата иллюстрирует известную истину: расставаться с деньгами отнюдь не легче, если их много. Еще Сенека писал об ошибочности мнения, согласно которому богатые легче переносят убытки («О спокойствии духа», VIII, I). И большое, и малое тело одинаково страдает от ран. Верно заметил киник Бион (живший в III веке до н.э.), что вырывание волос одинаково больно и для плешивого, и для густоволосого. Так же обстоит дело, считает Сенека, с бедняком и богатым: оба одинаково страдают из-за убытков. А Сэмюэл Пипс в своем дневнике писал: «Удивительную я замечаю в себе черту, и она заслуживает быть отмеченной, а именно: всего тяжелей мне расставаться с деньгами тогда, когда их у меня больше всего» Pepys S. Ор. cit., t. 1, s. 316..

Художественная литература изобилует примерами всевозможных сочетаний выделенных нами форм бережливости. Но, как уже говорилось, они могут встречаться и порознь. Например, планомерное расходование средств, не допускающее выхода за рамки бюджета, вовсе не обязательно сочетается с мелочным накопительством, боязнью любых расходов или с различными формами бережливости по отношению к вещам. Культ уравновешенного бюджета, свободный от всех перечисленных выше склонностей, мы найдем, например, у Л. Б. Альберти (см. гл. VIII настоящей работы).

Откладывание по мелочам, расходование денег с опаской, постоянная тревога из-за порчи вещей, собирание всякого хлама (а вдруг пригодится?), откладывание самого лучшего на потом из опасения, что позже уже нельзя будет себе этого позволить, — все эти разновидности бережливости объединяет общий психологический фон подсознательной боязливости. Поэтому-то психологи так часто относят мелкого буржуа (которому приписывают все эти черты) к боязливым типам, а социологи, соглашаясь с этим диагнозом, объясняют подобную боязливость социальным положением мелкого буржуа, которому постоянно грозит разорение и переход в ряды пролетариата.

Тем самым мы затрагиваем важный вопрос о социальных предпосылках бережливости. Бережливость в ее разновидностях, присущих рантье (который и служит тут главным образом моделью), признавалась мелкобуржуазной чертой как потому, что соответствующие нормы характерны для мелкобуржуазной идеологии, так и потому, что мелкий буржуа действительно следовал этим нормам (о чем свидетельствуют хотя бы статистические данные о клиентуре сберегательных касс). Итак, бережливость рантье вдвойне заслуживает наименования мещанской добродетели: она и пропагандируется, и практикуется мелкой буржуазией. Б. Прус, описывая в «Кукле» магазин Минцеля, отмечал: «Не делать сбережений, не откладывать ежедневно хотя бы по нескольку грошей — было в глазах старого Минцеля таким же преступлением, какворовство» Прус Б. Кукла. М., 1958, с. 25.. Он даже уволил нескольких приказчиков и учеников, которые ничего не копили.

Страх перед разорением — не единственный мотив такого рода откладывания. Было уже замечено, что тут играет роль также форма доходов, а именно небольшое, но регулярное жалованье. Его незначительность вынуждает откладывать деньги на сравнительно крупные расходы, а также на черный день, что, разумеется, характерно прежде всего для общественного строя, где система социального обеспечения не гарантирует должного ощущения безопасности. Постоянство этого жалованья побуждает следовать правилу «денежка к денежке», ведь каждый месяц в домашний бюджет поступает все та же сумма, из которой можно систематически что-то откладывать на черный день. Хотя такое откладывание становится порой иррациональной привычкой, оно, вообще говоря, требует определенной веры в устойчивость общественных отношений. Известно, каким потрясением для мелкой буржуазии оказалось обесценивание денег после первой мировой войны в странах, особенно пострадавших от инфляции. Известно также, что сберегательные кассы всегда стремятся приобрести доверие своих клиентов и укрепить их веру в будущее. Высококвалифицированные и сравнительно высокооплачиваемые рабочие, которым безработица не угрожала, заражались (в чем их нередко упрекали) мелкобуржуазным духом, тогда как люмпен-пролетарий или человек искусства, жившие случайными заработками, не были склонны к предусмотрительности. Художники на постоянном жалованье — уже не богема в специфическом для «Молодой Польши» смысле. Они остепеняются, женятся, обзаводятся детьми, имеют уравновешенный бюджет, а нередко — и финансовые резервы.

Поскольку откладывание денег очень часто приобретает со временем иррациональный характер, его пропаганда не всегда служила интересам мелкой буржуазии, ибо не содействовала росту ее благосостояния. Если же понимать «интересы» более широко, не сводя их к одним лишь денежным интересам, то приходит на память замечание Маркса об опасности потерять то, ради чего стоит жить, для того, чтобы жить.

В художественной литературе можно найти целую галерею безнадежных человеческих жизней, загубленных страстью к откладыванию и накоплению денег или вкладыванию их в недвижимость. Л. Ф. Селин в «Путешествии на край ночи» описывает супружескую пару, которая пятьдесят лет жила мечтою о собственном доме. Все это время они считали каждый сантим. Когда же наконец за дом, «построенный из собственного естества, как дом улитки», было выплачено полностью, госпожа Анруйи недолго радовалась радостью монашенки, вставшей из-за барского стола, и начала вскоре искать новые поводы для сберегания.

Принято считать, что призыв к бережливости хорошо соответствовал эпохе первоначального накопления. Задумаемся, однако, какая бережливость имелась при этом в виду. Бережливость, проповедовавшаяся Франклином, отнюдь не была бережливостью рантье. Речь шла о сберегании ради непрерывного оборота капитала, с верой в его «производительную» силу. То не было боязливое откладывание на черный день, но накопление с творческим размахом восходящего капитализма.

Что касается нежелания расставаться с вещами, которые, хотя и отслужили свое, но, как представляется, могут еще пригодиться, то интересно было бы проследить, как влияет на подобные установки экономическая конъюнктура в капиталистических странах. Мы уже упоминали в главе III, что, когда американский рынок был завален потребительскими товарами, людей приучали не сетовать на порчу вещей, а, напротив, считать их негодными к употреблению гораздо раньше, чем они были бы сочтены таковыми в Европе. Мужчина не задумываясь выбрасывал почти не ношенную шляпу, чтобы купить себе новую, последнего фасона. Под давлением быстро меняющейся моды, подчиненной все тем же интересам производства, женщины приучались выбрасывать устаревшие туалеты.

Кроме экономической конъюнктуры, на отношение к вещам влияют, по-видимому, и другие экономические факторы. Вероятно, человеку, который сам не зарабатывает, труднее расстаться с отслужившими свое вещами: ведь он видит убыток, а не видит прибытка. Можно предположить, что это свойственно прежде всего неработающим домашним хозяйкам, единственно возможный «заработок» которых — сберегание в различных его формах. А если так, то экономическая эмансипация женщины должна способствовать, между прочим, и освобождению жилищ от лишнего хлама.

Призывы к бережливости, как уже говорилось, не включались в кодекс дворянской морали, хотя бережливость могла с тем же успехом отвечать интересам дворянина. Он, однако, предпочитал демонстрировать полную свободу от хозяйственных забот, ведь именно эта свобода служила его отличительным классовым признаком и определяла его социальный престиж. Когда дворянство утратило прежнее положение, остались еще иллюзии о своем превосходстве и остались традиции. В какой степени одобрение унаследованных норм сочеталось с их соблюдением, сказать трудно. В польской литературе нет недостатка в шляхтичах, знающих счет деньгам. Подобные типы великолепно изображал Г. Жевуский; мы еще вернемся к нему в одной из следующих глав.

Поговорим теперь о том, что с самых давних времен коробило людей, не питавших симпатий к бережливости. Какие именно ее формы имелись прежде всего в виду? И какие ее черты порицались — существенно важные или скорее случайные, второстепенные?

Бережливость обычно отталкивала, если была мелочной. Если такая мелочность проявлялась у людей зажиточных, вовсе не принуждаемых к ней обстоятельствами, ее называли скупостью или скопидомством — слова с ярко выраженной отрицательной эмоциональной окраской. В прекрасных характеристиках Феофраста неодобрение автора вызывают прежде всего проявления крохоборства («микрологии»), — то, что хорошо передает английское слово «meanness». «А крохобор, — писал Феофраст, — вот какой человек. Еще до истечения месячного срока он требует уплаты пол-обола процентов, являясь на дом к должнику. За обедом в складчину он считает, сколько кто выпил кубков». «Если слуга разобьет горшок или миску, то крохобор взыскивает с него стоимость, вычитая из харчей. Оброни только его жена медяк, он готов отодвинуть всю утварь, кровати и сундуки в доме и обшарить весь дощатый

Феофраст. Характеры. Л., 1974, с. 16-17. Далее цитируется то же издание.

Мелочность входит у Феофраста также в состав скаредности, подлокорыстия и неотесанности (которая не рассматривается им как классовая черта; неотесанным может быть и богач). Человек неотесанный, «если ему пришлось одолжить кому-нибудь плуг, корзину, серп или мешок... встает ночью и требует вещи назад, так как воспоминание о них не дает ему заснуть» (с. 9). Скаредный, «как только зайдет речь в народном собрании о добровольных взносах,... встает и потихоньку уходит. Отдавая замуж дочь... прислуживать на свадебной пирушке нанимает слуг на своих харчах». «Когда садится, то отворачивает свой плащ, который постоянно носит» (с. 31). Подлокорыстный у Феофраста, «принимая гостей... не подает на стол достаточно хлеба. Он сам отмеривает своим домочадцам порции муки на харчи «фидоновой меркой» [Т.е. скудной меркой] с вдавленным внутрь дном, тщательно выравнивая поверхность». «А в месяц анфестерион вовсе не посылает детей в школу, чтобы не вносить платы учителю, так как в этом месяце много театральных представлений и праздников». «Конечно, когда у него устраивается обед в складчину, он ставит в счет израсходованные им дрова, чечевицу, уксус, соль и масло для светильников» (с. 40-42).

Озабоченность хозяйственными делами, проявляющаяся во всех этих примерах мелочности, и притом как раз тогда, когда это менее всего уместно, была второй чертой, которая отталкивала людей. Никто не удивляется, когда за столом обедающий старается не запачкать одежду черничным супом. Но к тому, кто раздумывает, бежать ли на помощь человеку, придавленному лесами, потому что боится за свой новый костюм, мы относимся совсем по-другому. Избегать расточительства съестных припасов, казалось бы, совершенно естественно. Но нас коробит Штемлер из «Стен Иерихона» горюющий из-за недопитой рюмки, — коробит не только потому, что такой расход ему по карману, но и потому, что он остался глух к настроению праздничного застолья и радостям общения с людьми, замкнулся в себе среди общего веселья, снедаемый мыслями о царящем вокруг расточительстве и об убытках.

В примере с человеком, придавленным строительными лесами, мы затронули третью черту, из-за которой бережливость называют уже скупостью. Речь идет о равнодушии к интересам других, эгоизме, эмоциональной холодности. В карикатурах на бережливость, встречающихся в художественной литературе, эта особенность присутствует почти всегда.

Наконец, четвертая черта, которая отталкивает нас в бережливости, — это ее иррациональная составляющая, столь обычная, как уже говорилось, у бережливых людей. Хотя бережливость, вообще говоря, не равнозначна ни мелочности, ни озабоченности хозяйственными делами в самый неподходящий момент, ни эгоизму, ни неспособности мыслить рационально, все же склонности подобного рода очень тесно связаны между собой, особенно у мелкого накопителя, который неохотно тратит и неохотно расстается с вещами. Он-то как раз и служит излюбленной моделью для критиков бережливости.