Можаев Борис. Мужики и бабы - royallib.ru

- Андрей Иванович, цепляйся мне за портки! Сулой [вдвоем на одном седле] поедем, мил моя барышня! - крикнул Тарантас.

- У меня свой напарник.

- Энтот стриган? - кивнул Тарантас на Федора. - Ен только в ногах путается. Пусти его травку пощипать. А мы вдвоем боле накосим.

- Ах ты, Тарантас кривоногий! - выругался Федька. - Ну, обожди. Ужо ты у меня покосишь!

Андрей Иванович пропустил мимо ушей эту Федькину угрозу и потом очень пожалел.

Вечером, не успел еще толком остыть Федор от косьбы, как подлетел к их шалашу Чувал, выкатил белки:

- Ты чего ж, ай передумал? Бредень готов, ребята в сборе...

Федор рубил сушняк, Сережка подкладывал полешки в костер под высоко вздернутый чайник и котел. Андрей Иванович сидел поодаль на скамеечке, отбивал косу.

- Папань, дак я пойду? - нерешительно спросил Федор.

Андрей Иванович будто бы не расслышал, продолжал тюкать молотком по косе.

- Дядь Андрей, гордеевские водку привезли. Пять четвертей! - стараясь разжалобить за Федьку, сказал Чувал, подумав, добавил: - У нас в шалаше стоит водка-то.

- Не попробовал еще? - спросил Андрей Иванович.

Чувал дернул носом:

- Отец говорит, без закуски нельзя - сопьемся... Послали нас за рыбой.

- А где она, рыба-то?

Чувал осклабился:

- В затоне плавает. Счас мы ее захомутаем.

- Дак нам итить? - спросил опять Федор.

- Ступай! Но смотри у меня - как только стемнеет, чтоб в шалаше был. Понял?

- Об чем речь!

Федька с Чувалом спустились с крутого берега к самой речной кромке и гулко зашлепали лаптями по влажной глинистой тропинке, вспугивая пестрых береговушек, которые выпархивали из норок отвесного берега, как пчелы из улья, и несметной крикливой стаей носились над тихой рекой.

Возле затона их встретила целая орава мужиков и ребят. Они вертелись возле развернутого бредня, перекорялись - кому идти в загон пугать рыбу, то есть снимать портки и лезть в самую середину затона, шлепать палками по воде, кому идти в заброд - тоже без порток и по шейку, а кому тянуть от берега. Говорили хором, шумели, как галки на колокольне. Портки снимать на ночь глядя никому не хотелось, а идти с водилом от берега мог всего один человек.

- Стой, мужики! Здесь вам не митинг и не сход, - крикнул Якуша по праву хозяина бредня. - Чего орете? Дело голосом не сдвинешь. Это вам не улишки продавать. Вася! - позвал он длинного Сосу. - Тебе не токмо что затон, река до пупка будет. Скидавай портки, становись в заброд. Эй, вы, оголтыши! - сказал ребятам. - Марш в загон. А я от берега пойду, потому как бредень мой и колхоз рыбацкий я созвал. Значит, слушай мою команду.

Бандей и Биняк остались на берегу с ведрами под живую рыбу, покрикивали:

- Буржуй, портянку пожуй... Плыви на ту сторону!

- Я чаво там не видал?

- Рыбу гони... Во-он от тех камышов.

- Я ее туда не пускал.

- Ах ты дармоед... Ксплуататор.

- А ты, Бандей, слопал дюжину лаптей.

- А ведром по шее не хочешь?

- Попробуй тронь...

Якуша меж тем занес водило, поторапливал своего нерасторопного напарника:

- Ты скинешь портки или нет? Соса спеленатая!

- Ты, Ротастенький, не вякай. Не то съезжу по кумполу, зазвенишь у меня по-другому. - Соса сидел сгорбившись - лапти никак не скинет, сопит, запутавшись в оборах. Якуша перекинулся на ребят:

- А вы чего сопли распустили? Тоже в лаптях запутались? Кому говорят? Марш в воду! Гони рыбу с конца, а мы от горловины пойдем...

Ребята наконец оголились и, стыдливо прикрывая ладошкой срам, двинулись, как гусята, один за другим к воде.

- Чувал, ну-к обернись! - крикнул Биняк.

- Чаво? - тот обернулся, чуть пригнувшись и прикрываясь рукой.

- Ты эта, парень... твою штуку рукой не прикроешь. Ты бы фуражку надел на нее.

Все грохнули и на берегу, и которые в воду зашли.

- Да ну тебя... - Чувал с разбегу бултыхнулся в затон.

- Якуша, а парень-то у тебя с довеском, - не унимался Биняк. - Держи его про запас на случай, ежели мяса не хватит.

- Ох-хо-хо-хо!

- Ги-ки-ки-ки-ки...

- Хек-хек-хек... Дьявол тебя возьми-то.

- Кусок у него добрый... Ты по стольку в котел не кладешь, - добавил Биняк.

Вася Соса плюнул на свои оборы и покатился по берегу, стуча локтями обземь:

- Брось, Осьпов, брось! Ей-богу, живот подводит.

- Ну, пойдем, что ли ча! - крикнул опять Якуша, берясь за водило. - Не то водка прокиснет.

Соса наконец встал, скинул с себя все до исподников и полез в воду, сводя лопатки и подымая плечи.

- Опускай водило, мерин сивый! - крикнул Бандей. - Что ты его задрал кверху, как ружье? Иль стрелять надумал?

- Дай окунуться... Холодно, - лязгая зубами, ответил Соса.

Наконец бредень опущен; Соса, отплевываясь и фыркая, как лошадь, зачертил подбородком по воде. Якуша шел вдоль берега и тыкал водилом в воду, как вилами в сено. Вода доходила ему всего лишь до колена.

- Эй, Ротастенький! Ты бы лучше послал за себя заместителя по активу Тараканиху: все ж таки она в юбке, - посоветовал ему Биняк. - Глядишь, и подол не замочила бы.

- Что, за подол хочешь подержаться? Вон ухвати кобылу за хвост, отбрехивался Якуша.

Рыбу пугали боталами - двумя широкими жестяными раструбами, насаженными на шесты.

- Чувал, пугани от того куста! - кричал с берега Бандей. - Бей в корень!

Чувал заносил над головой ботало и резко швырял его под куст:

"Угук-гух! Угук-гух!" - утробно вырывалось из-под куста, и далеко за рекой отдавалось размеренно и гулко: "Ух... Ух..." Как будто там кто-то погружался в холодную воду.

- Маклак, ударь по камышам, - кричал Бандей.

"Угук-гух! Угук-гух!" - неслось от камышовых зарослей, и снова таинственно замирало где-то за рекой: "Ух... Ух..."

Чем ближе подходили ребята с верховьев затона, тем шумнее становилось возле бредня, суетливее на берегу.

- Кончай заброд, Вася! - кричал Биняк. - Заходи к берегу. А ты подсекай, Якуша...

- Я те подсеку, - отвечал Якуша, матерился и плевал в воду. - Ты лучше пугни от берега, не то рыба в прогал уйдет.

Биняк грохал донцем ведра о воду, но стоял на своем:

- Гли-ко, дьяволы! Рыба скопления не любит, разворот даст. Уйдет! Ей-богу, уйдет...

- Куда она денется? Бредень-то с мотней, - ухал басом Бандей.

- Мотня, что твоя ширинка, расстегнется - не заметишь, как весь запас вывалится.

- Пожалуй, пора! - пускает пузыри Вася. - Не то глыбь пошла, кабы низом, под бредень, рыба-то не выметнулась.

- Давай, заходи к берегу! - сдался наконец Якуша и сам стал "подсекать", то есть кренить водило, подтягивать край бредня к самому урезу воды.

Улов оказался добрый: когда схлынула потоком вода с берега, в длинной, облепленной ряской мотне забились широкие, как лапоть, медно-красные караси, затрепетали радужным оперением брюхатые и гладкие лини, скользкие, плотные, сизовато-зеленого отлива, точно дикие селезни; лениво извиваясь, тыкали во все стороны расплюснутыми широкими мордами сомы; и прядала, путаясь в сети, пятнистая щука длиной с оглоблю.

Набежали ребята с гиканьем, хохотом, стали хватать рыбу, греметь ведрами.

- Чувал, а Чувал? Успокой ты щуку!

- Чем?

- Вот дурень! Ахни ее по голове своей кувалдой.

- Тьфу ты, пустобрех! Прилипнет как банный лист.

- Дак у него свой молоток отстучал. Он теперь только глядя на чужие и радуется.

- Гы-гы... Мысленно.

- Эге. Воображая то есть.

Рыбой набили оба ведра, да еще несли в руках отдельно щуку и сома. Завидя такую добрую кладь, мужики стали сходиться к Якушиному шалашу, откуда заманчиво поблескивали горлышками обернутые в мокрую мешковину четвертя с водкой. Первым пожаловал к ловцам Максим Селькин:

- Я, мужики, дровец нарублю. - А сам все ощупывал карасей, мял их, чмокал губами. - Жирныя...

- А сырую съел бы? - спросил Якуша.

- Нашто?

- Ежели б вареной не дали.

- Съел бы, - покорно вздохнув, сказал Селькин.

Потом пришел Федорок Селютин в длинной, до колен, тиковой рубахе, босой. Этот заботливо оглядел и потрогал четвертя с водкой. Изрек:

- Якуша, надо мешковину смочить заново. Водка теплая.

- А может, в реку снести четвертя? - предложил Бандей.

На него зашикали:

- Ты что, в уме? Берега крутые... А ну-ка да споткнешься с четвертями?

- Можно в обход, от затона...

- А там крутит... Унесет четвертя...

- Они же не плавают!

- Говорят, бутылки океан переплывают.

- Дак то ж пустые.

- Неважно. И водку унесет.

- Куда ее унесет?

- В омут. Закрутит - и поминай как звали.

- Чтобы четвертя с водкой унесло? Ни в жисть не поверю.

- А ты знаешь, в Каменский омут Черный Барин мешок проса уронил. Слыхал, где выплыл?

- И где?

- В Оке, под Касимовом. Мешок по таблу узнали, печати то есть.

- Дак то ж под Каменкой, пропасть!

- Может быть, и здесь такая ж пропасть. Ты ж туда не лазил, в воду! А хочешь четвертя поставить.

Петька Тыран пришел в валенках. Его позвали чистить рыбу.

- Не-е, мужики... не могу. У меня обувь не соответствует.

- А водку пить она соответствует?

- Дак я ж Кольцов! - бил он себя в грудь.

Все лето по вечерам носил он валенки, а зимой часто в сапогах ходил. Его спрашивали:

- Отчего в жару валенки надеваешь, Петька?

Он отвечал:

- Валенки летом дешевле, оттого и ношу их летом.

А называл себя Кольцовым потому, что любил декламировать его стихи:

Что, дремучий лес,

Призадумался?

Думой темною

Запечалился...

- Петька, лучше спой.

- Это можно.

Тыран оборачивался к реке, расставлял ноги пошире, точно в лодке плыл, и, закидывая свою кудлатую голову, безвольно опустив руки, самозабвенно, прикрыв глаза, широко и свободно затягивал песню, знакомую всем до малого словца, до последнего вздоха:

На кленовой скамье-е, перед бледной луной,

А мы праздной порою сидели;

Солове-е-ей распевал над ея голо-во-о-о-о-ой,

Липы нежно листвою шуме-е-е-ли.

Пока мужики готовили пирушку, ребята носились возле шалашей, затевая одну проделку за другой. На отшибе подальше от реки стоял кое-как сляпанный шалаш Кузьмы Назаркина, бывшего волостного урядника, к старости сильно погрузневшего, бестолкового и неповоротливого мужика. Он сидел у своего костра и ел кашу. Чувал подполз по высокой траве и крякнул ему в спину, точно как дергач.

- Ну, черт горластый! - проворчал Кузьма. - Чего тебе надо? Пошел вон! - и бросил в траву головешку из костра.

Чувал переполз на другое место и, только Кузьма взял ложку, крякнул ему в спину еще звонче. Кузьма опять оставил кашу, вытянул головешку из костра и запустил ее в траву, взял котелок с кашей, перешел на другое место. Но только принялся за кашу, как снова за его спиной раздалось навязчивое: "Кррр-я-як".

- Кузьма Иванович! - кричали с берега мужики. - Дай каши дергачу! Не жадничай...

- Птица тожеть есть хочет.

- У нас ноне равноправия...

- Не жадничай... Это тебе не при старом режиме... Гы, гы.

Кузьма бросил наземь котелок и, переваливаясь, как старый гусь, пошлепал в шалаш.

Меж тем Федька Маклак облюбовал Кукурая; тот собирался ехать в Тиханово и запрягал в телегу такого же подслеповатого, как сам Кукурай, серого мерина. Телега от Кукураева шалаша стояла далеко, и пока Кукурай сходил в шалаш за хомутом, Маклак обернул мерина в оглоблях, поставив его мордой к телеге, задом на выход из оглоблей. Кукурай, смутно видя мерина, занес хомут над ним и опустил его прямо на круп.

Мерин выдул животом воздух, а Кукурай бодро прикрикнул на него:

- Но-о! Рассапелся!.. Проснись, ненагляднай!

Мужики, сидевшие у костра, так грохнули, что даже мерин поднял голову, а Кукурай выпустил хомут из рук.

- Андрей! - кричали ему. - Поищи у него под хвостом голову-то.

- Он ее промеж ног спрятал.

- Атаманы, грабители! Что я вам сделал? - чуть не плача спрашивал Кукурай.

- А мы что тебе сделали? Телегу увезли?!

- Ты ж сам на задницу хомут надевал...

- Звонарь бестолковый, звонарь и есть.

Когда поспела рыба, ее вытащили на деревянные тарелки, нарезали большими кусками и посолили крупной солью. Уху черпали кружками, водку запивали ухой, потом уж заедали рыбой. Без малого сорок мужиков чинно расселись в кружок и в напряженном молчании ожидали свою порцию водки; каждый пришел либо с кружкой, либо с ковшом, но наливали всем одну и ту же мерку.

Якуша держал очередную четверть за бока, как гусыню, и, наклоняя, лил в свою алюминиевую кружечку, размером с чайный стакан.

Пили не чокаясь, - вольют ему порцию, он глянет на нее, жадно потянет ноздрями воздух и, нахмурившись, словно недовольный, решительно опрокинет в рот. "Эх, кабы вторую вослед пропустить!" - "А что, соседу не надо? Он у тебя рыжий, что ли?"

Собрались на круг всем шестаком, только Кузя Назаркин не пришел обиделся за дерчага, да Тарантас надулся, что его улишки в общий котел пошли: "Вам только волю дай - не токмо что улишки, загоны пропьете".

- Мужики, чего ж мы под сурдинку пьем? - спросил Якуша Ротастенький. Хоть бы гармошку-то растянули.

- А где Буржуй?

- С ребятами.

- Обиделись они: рыбу, говорят, гоняли, а выпить не дают.

- Рано ишшо. Пусть сопли научатся подтирать.

- Буржую-то можно. Все ж таки - гармонист.

- Бурж-у-у-уй!

Он выкатился откуда-то из травы, по-собачьи отряхнулся, встал - голова большая, ноги короткие - с готовностью таращит глаза, руки по швам:

- Чего надо?

- Выпить хочешь?

Только головой мотнул. Подали кружку - осушил единым духом.

- Ого, этот без приманки берет.

- Шелешпер.

- А закусить хочешь?

- Мы уже рыбки поели, - сказал Буржуй.

- Молодец! Впрок закусывает.

- Ты чего в траве лежал?

- За Тарантасом смотрел.

- Зачем?

- Так.

- Где же он, Тарантас?

- На реку пошел, котел моет.

- Эй, мужики! Хватит ему экзамены устраивать. Неси гармонь, играть будешь.

- Я ее дома оставил.

- Как оставил?

- Дак девок нет пока. Вот приедут гребсти - тогда и гармонь привезу.

- Ах ты, забубенный! Зачем же водку пил?

- Впрок. Потом отыграю, - Буржуй ухмыльнулся и дал стрекача.

- Чухонин, сыграй на своей нижней губной барыню, а мы спляшем, - сказал Бандей.

- Дай воздуху набрать. - Биняк напыжился до красноты, встал на карачки и вдруг отчетливо заиграл на своем нижнем инструменте барыню:

Тра-та-та-ти

тра-та-та,

Та-ра-ра-ра

ти-ри-ри...

А Селютан с Бандеем тотчас сорвались в пляс, - пошли вприсядку вокруг котла с ухой, присвистывая и приговаривая:

Между ног - чугунок,

Сзади - сковородка...

Ой, вали, вали, вали!

Закусали кумары,

Кумары да мушки,

Не боюсь Ванюшки...

- Тяни, Осьпов! Тяни! Крой дальше!!

- Дальше она у меня слов не знает, - сказал Биняк.

- Биняк, а сорок раз подряд дернуть можешь?

- Могу.

- В любое время дня и ночи?

- Могу.

- Если разбудить... И сразу чтобы сорок раз подряд?

- Могу.

- Спорим на стан колес!

- Ого-го! Дай разбить руки!

К Андрею Ивановичу подошел Тарантас с косой в руках и взял его за плечо:

- Отойдем в сторонку!

- В чем дело? - спросил Бородин.

- Ты погляди, что твой щенок сделал! - тыкал он пальцем в косу. - Он мне всю жалу заворотил.

- Чем?

- Пятаком медным по косе поводил. Вот что наделал твой атаман. Мне за такую косу свинью давали. А он, стервец, пятаком по жалу. Это как расценить?

- Погоди, я сейчас... - Андрей Иванович бросился к своему шалашу.

Но Федьки там не было.

Андрей Иванович побежал к затону. Кто-то свистнул от реки, и трое ребят: Буржуй, Федька и Чувал - вылезли на берег.

- А ну, подойди сюда! - крикнул Андрей Иванович Федьке.

Тот увидел стоящего в отдалении Тарантаса с косой, мигом смекнул, в чем дело, и легким поскоком побежал к затону.

- Стой, сукин сын! Догоню - запорю! - заревел Бородин и бросился за сыном.

Федька, знавший весь затон вдоль и поперек, добежал до брода и, разбрызгивая воду, кинулся на ту сторону. Легко, по-козлиному выскочил на песчаную гору и побежал к реке. Когда Андрей Иванович, увязая в песке лаптями, с трудом перевалил через гору, Федька снимал уже портки на речном берегу. Лапти с оборами валялись на песке. Завидев отца, Федька скатал штаны с рубахой и, огребаясь одной рукой, в другой держа над головой этот узелок, поплыл через реку.

Андрей Иванович погрозил ему кулаком:

- Ну, погоди! Вернешься - я тебя распишу этими оборами.

Он забрал лапти и подался восвояси. Возле шалаша увидел чужую лошадь под седлом, удивился: что еще за поздний гость? Откуда? Зачем??

Андрей Иванович невольно прибавил шагу. За шалашом на скамеечке для отбивания кос сидел в полной форме, при нагане, Зиновий Тимофеевич Кадыков. Фуражка со звездой лежала на чурбаке. Поднялся навстречу, поздоровались.

- Завтра в ночь будем ловить возможного вора твоей лошади, - сказал Кадыков. - Ты мог бы понадобиться. И лошадь опознать... итак, к делу.

- Спасибо. Я непременно поеду. Куда?

- Сперва в Ермилово, а потом в лес.

- Но мне надо домой съездить. Жену сюда послать, - потом замялся. Ружье можно с собой взять?

- Бери, пригодится. Нас всего трое из милиции, а их - неизвестно.

- Ничего, справимся.

- Давай! Я буду ждать тебя до обеда в Ермилове у Герасима Лыкова. Там спросишь.

- Приеду вовремя.

- Ну, пока, - Кадыков пожал ему руку и прыгнул в седло.

13

Андрей Иванович, наказав Петьке Тырану приглядывать за Сережкой, еще засветло выехал верхом домой. Лошадь, успевшая нагуляться за день и отдохнуть, легко и резво бежала по высокой траве, подгоняемая комариным зудом. Бородин скакал напрямки, не считаясь ни с болотами, ни с бочагами, бродов не искал - разбрызгивал лаптями воду на переездах; замочил не только штаны, но даже попону, которую подостлал на холку лошади. Думал только об одном - наконец-то посчитаемся, сойдемся в открытую... Только бы не помешали, не спугнули субчиков-голубчиков; а уж там повеселимся, поглядим, чья возьмет. Кто эти воры, Кадыков не сказал; но Андрей Иванович думал теперь только о Жадове, и лупоглазая, длинноволосая физиономия Ваньки маячила перед его мстительным взором, застя собой белый свет, и яростное чувство накатывало волнами из груди, перехватывало горло и жарко било в голову.

Очнулся он от этого наваждения только под Пантюхином, когда выехал к Святому болоту. Сперва увидел длинный загон картофельной ботвы, темным клином врезавшийся в широкий луговой разлив уже скошенной травы, - по сочной и шелковистой, салатного цвета отаве вразброс стояли желтовато-бурые копны, присаженные дождем, дальше, к лесу - нетронутая стенка высокого канареечника, синяя снизу и рыжая, от цветущих метелок, почти ржавая сверху, с яркими фиолетовыми вкраплинами одиноких цветов плакун-травы.

Облака на закате лилово-синие, размытые, словно расплавленные, и сквозь них багровела, касаясь земли, огромная горбушка солнца. Торопливо и настойчиво, как заведенный, бил перепел, мягко трещали кузнечики, да где-то за канареечником, возле ольхов, одиноко и пронзительно плакал чибис.

Наконец Андрей Иванович выехал на дорогу, черную, хорошо накатанную и пружинистую, какие бывают только на сухих торфяниках. Перед ним долго бежала, перепархивая время от времени, пестрая трясогузочка с желтоватой грудкой.

- Цвить! - крикнет звонко и радостно и бежит, бежит, словно вперегонки играет.

Когда взлетает, хвост, белый по краям, раскрывается как веер.

Ах вы, пташки беззаботные! Все бы вам чирикать да веселиться, подумал Андрей Иванович. И нет вам дела до нашей суеты да злобы.

В Тиханово въехал он уже затемно.

Дома застал он настоящий бабий переполох: Надежда, Мария и приехавшая из Бочагов на помощь в сенокосную пору баба Груша-Царица встретили Андрея Ивановича пулеметной трескотней:

- Дожили, докатились... Нечего сказать! - кричала Надежда. - Ушла самоходкой... На все село опозорила! Иди сейчас же за ней! Хоть за волосы, но притащи ее, паскудницу.

- Кого тащить? Откуда?

- Торба наша... Торба выскочила замуж, - потрясала руками над головой Мария, словно в каждой руке у нее было по погремушке, но они не гремели, и Мария от удивления делала ужасное лицо. - Хорошенькое замужество! Она подол себе застирать не умеет.

- Эка невидаль, подол? С грязным походит. Не в том дело... Из какого он рода? Вот что важно, - гудела Царица, сидя на табуретке посреди летней избы неподвижно, как идол на пьедестале. - Говорят, он, этот Сенька, из приюта. Как он туда попал? Откентелева? А может, он воровского роду? Мотрите, запустите собачье семя в родню, сами брехать обучитесь...

- И смотреть нечего... Взять ее, дуру шелопутную, за косы притащить, настаивала на своем Надежда.

- Кто ушел? Куда? Может, поясните мне толком, - сказал Андрей Иванович, все еще стоявший возле порога.

- Ну, Зинка ушла. Господи, вот еще балбес непонятливый нашелся, хлопнула руками по бедрам Надежда. - В полдень я корову ходила доить в стадо, Маша у себя в конторе задержалась. Она пришла домой, собрала свои манатки - и айда через сад. Там, за градьбой, ее Сенька ждал, Опозорила нас, потаскуха окаянная. Иди за ней. Хоть упрашивай, хоть силой, но веди ее назад. А там поговорим.

- Что она, телка, что ли? - сказал Андрей Иванович, все еще думая про свое.

- Бирюк ты, бирюк лопоухий. И лошадь у тебя из-под носа увели, и родню поганят, и гляди - еще самого из дому прогонят. А ты и будешь хлопать белками да ширинкой трясти. Слышишь, иди за ней! Не доводи до греха.

Надежда застучала ладонью об стол.

- С ума ты сошла, баба. Она ж не дите малое. Все ж таки она совершеннолетняя. Это где ж такие порядки заведены, чтоб взрослых людей на веревке водить? Или вы позабыли, что у нас Советская власть? То есть свобода действий...

- Во, во! - обрадованно подхватила Надежда. - Это ваша свобода действий доведет до того, что мужики с бабами под заборами валяться начнут.

- Да иди ты! - отмахнулся Андрей Иванович, проходя в горницу. - Мне не до ваших глупостей.

- Погоди, Андрей Иванович! - сдержанным тоном сказала Мария.

- Ну? - он оправил усы и вздохнул.

- Дело не в том, чтоб вести кого-то на веревочке. Но узнать, что за человек стал мужем нашей Зинаиды, при каких обстоятельствах они сошлись. Не шутка ли здесь. Не обман ли одной более опытной стороны? Я знаю этого субъекта. Он на все способен. И вообще, брак ли это? Замужество ли? Насколько мне известно, они даже не расписались. Все это необходимо выяснить. И обязан это сделать ты, Андрей Иванович, как глава семьи.

Андрей Иванович только головой мотнул:

- Попал из кулька в рогожку... Заполошные! Вы даже не спросили, зачем я здесь оказался? Мне ехать надо в Ермилово. Лошадь, кажется, нашлась.

- Успеешь, - сказала Надежда. - Если нашлась, то никуда она не денется. А здесь не лошадь - живой человек.

- Андрей Иванович, ты у нас надежда и отрада всего рода нашего. Ты и судия и заступник. Разберись толком, рассуди по совести. А вдруг она не по своей воле? - сказала Царица.

- Как не по своей воле?

- А вот так. Наговором взяли. Как нашу Марфуньку за Филиппа выдали. Она девка видная была, красивая, а он так, ошурок, от горшка два вершка. Гоп-гоп, где мои гогицы! Зато дед его Тереха был колдун. Пришли к ним зимой вальщики, валенки валять. А Тереха им и говорит: "И для нас валяйте и на невесту". - "Как же мы будем валять на невесту, если не знаем, кто она?" - спрашивают вальщики. А он им: "Вон, глядите, девка за водой пошла. Вот на нее и валяйте". А те смеются: "Эта, мол, Марфунька Обухова. Станет она связываться с твоим Филиппком". - "Станет", - говорит Тереха. И добился своего. Придет, бывало, к нам и все к матери: "Сватья, выдай девку к нам!" А мать ему: "Какая я тебе сватья! Ступай с богом". А он все к Марфуньке норовит подсесть. "Терентий, - говорит ему Марфа, - ты человек меченый. Не трогай девку!" - "Да я что? Я так, все ха-ха да хе-хе". А один раз Марфунька пряла на скамье, он к ней все-таки подсел, в ухо ей дунул и в плечо толкнул. И что ж вы думаете? Ушла девка... Вот и я говорю - сходи разберись. Может, он сам меченый? Или подсылал кого? Теперь не прежние времена, за такое дело можно и привлечь куда следует.

Андрей Иванович скривился в усмешке:

- Ладно, подойдет время, выясним - колдун он или моргун.

- Ты не отмахивайся! - крикнула от стола Надежда. - Отвечай прямо: пойдешь или нет? А то сами сходим. Хуже будет.

- Хорошо, схожу, - сдался он. - А вы соберите мне поесть да в сумку положите чего-нибудь... С собой, на дорогу.

Сенечка Зенин жил возле церкви у Ильи Евдокимовича Свистунова, бухгалтера из райфо. Свистунов был человек хозяйственный, жил в пятистенном доме, детей не имел.

Зенину сдавали горницу с отдельным входом и готовым столом: молоко, яйца, жирные щи. По праздникам блины, драчены и брага. И за все это Зенин платил по рублю в сутки. Хозяйка, кривобокая Матрена, отзывалась о постояльце уважительно: не пьет, не курит. Одно плохо - иконы вынес из горницы.

Андрей Иванович застал Сенечку и Зинку дома; они сидели за столом и пили чай с конфетами, шумно втягивали воду с блюдцев и громко причмокивали языком.

Нельзя сказать, чтобы их смутил приход позднего гостя, Зинка даже обрадовалась, заулыбалась, но покраснела, как недозрелая вишня.

- Садись с нами чай пить, дядь Андрей!

А Сенечка чинно подал табурет, сам сел напротив, скрестил руки на груди и запрокинул свои открытые шалашиком ноздри.

- Тебе налить, дядь Андрей? - повторила еще раз Зинка.

На столе стоял самовар, розовые жамки и конфеты "Раковая шейка".

- Спасибо, не хочу, - отказался Андрей Иванович.

- Поскольку я понимаю, вы пришли на предмет серьезного разговора насчет нашего бракосочетания, - степенно заявил Сенечка.

- Какой уж там серьезный разговор! Разговоры ведутся до женитьбы... Андрей Иванович запнулся, - как принято у добрых людей. Хочу узнать: поженились вы или как?