84 Жан Жак Руссо

Что бы там ни говорили моралисты, а разум человечес­кий все же многим обязан страстям⁶⁵, которые, по общему признанию, также многим ему обязаны. Именно благодаря их деятельности и совершенствуется наш разум; мы хотим знать только потому, что мы хотим наслаждаться, и невоз­можно было бы постигнуть, зачем тот, у кого нет ни же­ланий, ни страхов, дал бы себе труд мыслить. Страсти, в свою очередь, ведут свое происхождение от наших потреб­ностей, а развитие их — от наших знаний; ибо желать или бояться чего-либо можно лишь на основании представ­лений, которые можем мы иметь об этом или же следуя естественному импульсу; и дикий человек, лишенный ка­ких бы то ни было познаний, испытывает лишь страсти этого последнего рода. Его желания не идут далее физичес­ких потребностей¹^; единственные блага в мире, которые ему известны, — это пища, самка и отдых; единственные беды, которых он страшится, — это боль и голод. Я говорю боль, а не смерть, ибо никогда животное не узнает, что такое — умереть, и знание того, что такое смерть и ужасы ее — это одно из первых приобретений, которые человек делает, отдаляясь от животного состояния⁶⁶.

Мне было бы легко, если бы это было необходимо, под­твердить сие мнение фактами и показать, что у всех наро­дов мира успехи разума оказались в точном соответствии с потребностями, которые они получили от природы или которым подчинили их обстоятельства, и, следовательно, с теми страстями, которые побуждали их удовлетворять эти потребности. Я показал бы, как в Египте науки и ис­кусства рождались и распространялись вместе с разливами Нила⁶⁷; я проследил бы за развитием их у греков, где они зародились, развились и поднялись до небес среди песков и скал Аттики, но не могли укорениться на плодородных берегах Еврота⁶⁸; я отметил бы, что вообще народы Севера более изобретательны, чем народы Юга⁶⁹, потому что им труднее без этого обойтись, как если бы природа таким образом хотела уравнять возможности, наделив умы тем плодородием, в котором она отказала почве.

Но даже если мы и не будем прибегать к малодостовер­ным свидетельствам истории, разве не всякому понятно, что все, казалось бы, удаляет от дикого человека искуше­ние и средства перестать быть таковым? Его воображение ничего не рисует ему, его сердце ничего от него не требует.

рассуждение о происхождении неравенства

85

То, что нужно для удовлетворения его скромных потреоно-стей, столь легко можно найти под руками и он столь да­лек от уровня знаний, необходимого для того, чтобы же­лать приобрести еще большие, что у него не может быть ни предвидения, ни любознательности. Зрелище природы становится ему безразличным по мере того, как оно стано-. вится для него привычным: вечно тот же порядок, вечно те же перевороты; он не склонен удивляться величайшим чудесам, и не у него следует искать тот философский склад ума, который нужен человеку, чтобы он смог однажды заметить то, что до этого видел он ежедневно. Его душа, которую ничто не волнует, предается только лишь ощуще­нию его существования в данный момент, не имя никакого представления о будущем, как бы оно ни было близко, и его планы, ограниченные, как и кругозор его, едва прости­раются до конца текущего дня. Такова еще и сегодня сте­пень предвидения караиба: он продает поутру хлопковое ложе свое и, плача, приходит выкупать его к вечеру, так как он не предвидел, что оно может ему понадобиться на ближайшую ночь⁷⁰.

Чем больше размышляем мы по этому вопросу, тем бо­лее увеличивается в наших глазах дистанция между чис­тыми ощущениями и самыми несложными знаниями; и невозможно себе представить, как мог человек, только своими силами и без помощи общения с себе подобными и не подстрекаемый необходимостью, преодолеть столь большое расстояние. Сколько веков, возможно, протекло, прежде чем люди оказались в состоянии увидеть иной огонь, кроме небесного! сколько понадобилось им разного рода случайностей, чтобы научиться самым обычным спо­собом пользоваться этою стихией! сколько раз погасал он У них, прежде чем они постигли искусство разводить его вновь! и сколько раз, быть может, каждый из секретов этих умирал вместе с тем, кто открывал его! Что же ска­зать нам о земледелии, искусстве, которое требует столько труда и столько предусмотрительности, зависит от столь многих других искусств, которое, вполне очевидно, может применяться только в обществе, хотя бы недавно возник­шем, и служит нам не столько для того, чтобы добывать из земли ту пищу, которую земля исправно доставляла бы и без него, сколько для того, чтобы заставить ее произ­водить предпочтительно то, что нам более всего по вкусу?