Srednevekovye goroda Belgii

в непосредственном контакте с ним. Именно этим объясняется бросающийся в глаза одинаковый характер городского устройства Фландрии. Так как фландрские города подчинены были исключительно политической власти, то их рост не тормозился, как это было с Льежем или с Камбрэ, домениальным строем или церковными учреждениями. Граф стал для своих городов тем, кем он был уже с X века для своих аббатств, а именно — верховным фогтом. Он содействовал их развитию, подобно тому как он в свое время содействовал распространению церковной реформы Гергарда Броньского; он, так сказать, расчищал им путь и всячески помогал создавать необходимое им новое право. Действуя таким образом, графы, оставаясь по-прежнему блюстителями мира и права, в то же время заботились об интересах своей казны. Действительно, налоги, взимавшиеся с торговли, составляли значительную часть их доходов, и благосостояние графа непосредственно зависело от процветания городов. Таким образом диаметрально противоположное отношение епископов и фландрских графов к горожанам объяснялось вполне естественными причинами: разница в их действиях вызывалась различием в их положении, а не их личными особенностями.

Первые привилегии, представленные нарождавшимся фландрским городам, относятся, по-видимому, ко времени правления Роберта Фрис-ландского1. Уже в конце XI века центральная графская власть вступилась за купцов, обосновавшихся в portus. Она признала законными их требования. Постепенно она сделала горожанам уступки по целому ряду пунктов их программы реформ. Были уничтожены судебные поединки2; были сделаны ограничения для церковной юрисдикции3, и несение военной службы признано было обязательным только в случае неприятельского вторжения4. Уже в начале XII века некоторые местности пользовались торговыми привилегиями. Князь отказался от «seewerp» и уступил гильдиям право взимания пошлины (tonlieu)5.

Вместе с устройством укрепленной ограды или рва вокруг города городская территория получала также особый мир. Этот мир носит в источниках название «cora» (keure), или закона (lex), и синонимичность этих обоих слов вскрывает особую природу фландрских городских уч-

В параграфе 18 хартии Сент-Омера от 1127 г. (Giiy, Hist, de Saint-Omer, p. 374)

говорится о привилегиях, дарованных городу графом Robertus Barbatus. В силу эпитета «Barbatus» Жири полагает, что князем, о котором в данном случае идет речь, был Балдуин Бородатый (988—1035 гг.). Между тем дело в действительности идет о Роберте Фрисландском (1071—1093 гг.), ибо именно он называется Robertus Barbatus автором одной анонимной биографии Карла Доброго (Mon. Germ. Hist. Script., т. XII, с. 620) и в одной грамоте 1095 г. у Miraeus, Op. lipl., т. Ill, с. 20. 2 В Ипре с 1114 г. Хартия Сент-Омера, § 3.

4Ibid. 185 4.

5Ibid. § 5.

реждений1. Городской мир — это «keure», потому что горожане требовали, «избрали» его; это — «закон», потому что он был утвержден графом и гарантирован им. Введение «keure» неизбежно влекло за собой создание специального суда. Современи правления Карла Доброго каждый «portus» имел свое особое эшевенство (de wet), поставленное князем в качестве местного судебного органа. Хотя это эшевенство, творившее суд над горожанами, и выбиралось из среды poorters (горожан), однако оно носило характер графской судебной корпорации. Фландрским городам не пришлось, подобно Камбрэ, насильственно порывать со своим князем и захватывать его юрисдикцию. Здесь без всякого труда было установлено равновесие между прерогативами князя и самоуправлением горожан.

События, вызванные убийством Карла Доброго в 1127 г., отчетливо показали, какое значение приобрели уже в это время городские коммуны. Они выступили с этого времени на политическую арену, и первая попытка'.', французского короля подчинить своей власти Фландрское графство потерпела крушение, наткнувшись именно на сопротивление с их стороны2.:

Карл Добрый не оставил после себя прямых наследников. Поэтому известие о его смерти дало возможность многочисленным претендентам, находившимся в том или ином родстве с фландрским домом, заявить» свои права на наследование ему. Герцог Брабантский, графы Голландии и Генегау, Теодорих Эльзасский, сын герцога Лотарингского3, Вильгельм Ипрский, Вильгельм Нормандский и английский король Генрих были главнейшими претендентами. Королю Франции, в силу его суверенитета, надлежало сделать между ними выбор. Людовик VI остановил его на Вильгельме Нормандском, который, получив Фландрию, должен был оказать ему столь ценную для него помощь против его смертельного врага — английского короля. Вильгельм был без всяких осложнений принят фландрскими баронами. Король не спросил при этом мнения городов и вскоре вынужден был жестоко раскаяться в этом. Карл снискал себе самые горячие симпатии со стороны торгового населения благодаря той решительности, с которой он охранял законы о мире и привилегии, пожалованные им горожанам. Его труп был вырван народом у аббата монастыря св. Петра, хотевшего перевезти его в свое аббатство. Вслед за тем жители Брюгге и Гента, под руководством кастеляна Гервазия из Прэ, предприняли осаду замка в Брюгге, где укрылись убийцы графа.

«Lex et consuetude» que cora vocatur». (Keure du metier de Furnes.) «Legem que dicitur chore» (Keure des Quatre-Metiers); «legem sive choram». По поводу идентичности слов «lex» и «pax» ср. Gislebert, Chronicon Hanoniense, ed. Vanderkindere, p. 78: «Legem instituit [comes] que pax nomitatur». Относительно всех этих событий см. превосходное изложение Гальберта, составленное на основании заметок, ежедневно делавшихся на восковых таблицах. Ни один источник XII века не дает нам более правильного освещения жизни горожан. Galbert, Histoire du meurtre de Charles le Bon, comte de Flandre, ed. H. Pirenne.

Теодорих получил права на Фландрское графство через свою мать Гертруду, дочь Роберта Фрисландского.

Однако дело шло не только о мести за гибель популярного князя. Горожане отлично понимали, что при развернувшемся в стране кризисе на карту поставлены были ее важнейшие интересы. Будет ли новый князь, который займет фландрский престол, продолжать по отношению к ним политику Карла и его предшественников? Будет ли он так же, как и они, понимать их нужды и чаяния? Не следовало ли, наоборот, опасаться, что он объединится с дворянством, которое уже воспользовалось междуцарствием, чтобы грабить купцов. При этих условиях города решили поддерживать друг друга и действовать сообща. Они обязались признать верховную власть только такого князя, который даст им достаточные гарантии. Они потребовали участия в назначении графа и принесли присягу Вильгельму лишь после того, как они формально избрали его, так как они не считали себя связанными в своих решениях ни ратификацией французского короля, ни согласием дворянства. Впрочем, Вильгельм, торопившийся поскорее обеспечить за собой графскую корону Фландрии, пошел на самые широкие уступки. Он обещал снизить пошлины и земельный ценз, и даже предоставить гражданам Сент-Омера право чеканки монеты. Но он не исполнил этих обещаний. Не знакомый с Фландрией, он судил о ней так, как если бы дело шло о Нормандии, или Иль-де-Франсе. Он не понимал, что имел перед собой народ, далеко опередивший по своему социальному развитию народы соседних стран. Он сделал ту же ошибку, которая оказалась столь роковой два века спустя для наместника Филиппа Красивого. Он решил, что для сохранения своей власти ему достаточно поддержки дворянства и вскоре забыл о соглашениях, заключенных им с горожанами. Бароны и рыцари воспользовались случаем, чтобы открыто выступить против последних. На смену политике прежних графов, ориентировавшейся на города, явилась политика феодальной реакции. Но почти тотчас же в городах вспыхнули восстания, к которым, повидимому, приложила руку Англия. Соперники Вильгельма подняли голову: Гент и Брюгге открыли свои ворота Теодориху Эльзасскому. Попытка вмешательства Людовика VI ни к чему не привела. На созванное им в Аррасе собрание никто не явился. Горожане обвиняли его в том, что он якобы продал графство Вильгельму за 1000 марок и утверждали, кроме того, что он не имел никакого права распоряжаться судьбами Фландрии. Разразилась война.

Большая часть фландрского дворянства, поддерживаемая вспомогательными отрядами, посланными французским королем, была на стороне Вильгельма. На стороне Теодориха было все городское население, а также суровые обитатели приморской Фландрии. Борьба между обоими, князьями приняла, таким образом, характер социальной войны: на одной стороне стояла военная аристократия, на другой — оба новых общественных класса, за которыми было будущее, — горожане и свободные крестьяне. Смерть Вильгельма при осаде Алоста (27 июля 1128 г.) ускорила развязку конфликта, относительно исхода которого не могло быть никаких сомнений. Вся страна подчинилась Теодориху, и французский король, предоставив своим преемникам заботу о продолжении политики,

первый опыт которой окончился крахом, признал совершившийся факт и дал победителю инвеституру.

Таким образом во Фландрии воцарилась новая династия.

Она обязана была получением престола горожанам, и Теодорих Эль-; засский, пришедший к власти вопреки своему сюзерену через народное, восстание, напоминает Вильгельма Оранского, находившегося в таком же положении по отношению к Филиппу II. Впрочем, как и Оранская династия, Эльзасский дом никогда не забывал, кому он обязан был своей удачей. Он никогда не отделял своих интересов от интересов городов^ Различные князья, которых он дал стране, всегда сознавали, что невоз-й можно править вразрез с интересами городов. Они остерегались повторять опьгг Вильгельма Нормандского. Они отлично видели, что в этой до-, ставшейся им торгово-промышленной стране не было лучшего средства; для укрепления своей власти, чем тесный союз с городским населением.

В связи с этим, чтобы привлечь его на свою сторону, они усвоили очень искусную политику. Они отвели городам определенное место во Фландрском государстве и сумели примирить сохранение своих суверенных прав с независимостью городов. Вместо того чтобы быть вынужденными идти на уступки, они предпочитали делать их заранее. Они одинаково шли навстречу всем крупным городам Фландрии. При Филиппе Эльзасском все города получили одинаковые учреждения и управлялись на основании одних и тех же Keure, так что права и обязанности каждого из них являлись нормой и гарантией прав и обязанностей остальных городов1. Здесь существовало в полном смысле слова фландрское городское

Л. Вандеркиндере (L. Vanderklndere, La politique communale de Phillippe d'Alsace et ses consequences. Bullet, de l'Acad., Classe des Lettres 1905, p. 749 и далее) наоборот,

полагает, что Филипп был врагом городов. Помимо того, что маловероятно, чтобы этот князь, столь часто воевавший со своими соседями и французским королем, настроил бы еще вдобавок против себя свои города, Вандеркиндере, по-моему, смешивает дававшийся князем отпор попыткам городов, направленным против его сюзеренных прав, с его отношением к развитию городов вообще. Нет никаких сомнений в том, что он оказывал этому развитию всяческое содействие и приложил много энергии, чтобы добиться процветания торговли и, следовательно, горожан. Но он не мог допустить, чтобы его города превратились в «вольные города», т. е. в городские республики, и никакой князь того времени не мог бы допустить этого. Его образ действий необходимо рассматривать с точки зрения современных ему взглядов, а не желать, чтобы он вел себя либералом XIX века. К тому же примеры его мнимовраждебного отношения к городам исчерпываются одним только Гентом. Главной причиной, приведшей Вандеркиндере к его выводам, является, в частности, то, что он верит в существование корпорации присяжных автономных магистратов фламандских городов, уничтоженных по приказанию Филиппа Эльзасского. Ср. его исследование: La premiere phase de l'evolution constitutionnelle des villes flamandes,

цитированное выше на стр. 159 примеч. 3. Но его мнение по этому вопросу, несомненно, ошибочно. В крупных фламандских городах до Филиппа Эльзасского не было постоянных присяжных. Их единственной первоначальной городской властью являлось местное эшевенство, которое было одновременно и городским, и княжеским по своему характеру. Присяжные встречались во Фландрии лишь во второстепенных городах и в особенности в городах, зависевших от какого-нибудь

право, общее для всех городов, и как в романских, так и германских частях графства бюргерство было столь монолитно и сплоченно, что мы напрасно стали бы искать чего-либо подобного в других частях Нидерландов. Несмотря на различие языка и обычаев, фламандские города — Брюгге, Гент и Ипр, и валлонские города — Аррас, Лилль и Дуэ, составляли единую городскую семью, члены которой пользовались одними и теми же вольностями и находились в одинаковом положении по отношению к графу.

Основной городского права явилась не хартия Брюгге, этого крупного германского порта Фландрии, а хартия Арраса, распространенная на различные города. Аррас стал руководящим центром всех фландрских городов как к северу, так и к югу от лингвистической границы. Граф сохранил за собой, кроме того, право, в случае неправильного судебного решения, вызывать эшевенов других городов, чтобы они предстали перед судом эшевенов Арраса1. Мы слишком мало осведомлены об обстоятельствах, обусловивших пожалование первых Keures, чтобы понять каковы были причины указанной привилегии, предоставленной этому валлонскому городу. Аррас был, разумеется, при князьях Эльзасской династии одним из богатейших центров страны2; в его стенах находилась главная монетная

местного сеньора (как, например, Поперинг или Арк). Одновременное наличие корпорации городских присяжных и княжеских эшевенов типично для Льежской области и Брабанта, но отнюдь не для Фландрии, и смешанный характер эшевенства во Фландрии является как раз лучшим доказательством мирных отношений между графом и городами. Теодорих Эльзасский поступал точно так же, как и его сын. Он покровительствовал городам и купцам (см. характерный документ у Espinas, Douai, стр. 26). Однако он отнял у Сент-Омера право чеканки монеты, дарованное ему Вильгельмом КАНТОНОМ, и известно, что он осаждал в 1138 г. Гент, впрочем, по не установленной до сих пор причине. Самое либеральное современное государство вынуждено бывает прибегать к репрессиям, когда под угрозу поставлены его права, и средневековые князья неоднократно имели основания — которых мы не можем у них отнять — действовать аналогичным образом." Несколько наивно противопоставлять мнимый реакционный союз между духовенством и князем освободительному движению городов,- в особенности по отношению к таким государям, как графы Эльзасского дома, которые столь не сочувственно относились к политическим притязаниям духовенства.

«Si scabini a comite vel a ministro comitis submoniti, falsum super aliqua re judicium fecerint, veritate scabinorum Attrebatensium, sive aliorum qui eamdem legem tenent, comes eos convincere poterit...» («Если эшевены, вызванные графом или пред-

ставителем графа, произнесут по какому-либо делу неправильный приговор, то граф может уличить их вердиктом эшевенов Арраса или других городов, которые придерживаются того же закона») Warnkoenig-Gheldolf, Histoire de Flandre, t. II, p. 420. Мы встречаемся с аналогичным явлением в Льежской области, романская столица которой распространила свое право как на фламандские, так и на валлонские города княжества. Это явление интересно, как наглядное доказательство того, что городское движение было, по существу, социальным движением и именно в силу этого малодоступным влияниям этническим. Вильгельм Бретонский часто называет Филиппа Эльзасского: «Comes Attreba-tensis». («Граф Аррасский».)

мастерская Фландрии1, и именно его значением, несомненно, объяснялось особое положение, занимавшееся его эшевенством.

Брабантские города, как мы уже говорили, развивались гораздо медленнее фландрских городов. В то время как в начале XII века Брюгге, Гент и Лилль принимали уже доминирующее участие в политических событиях и их вмешательство решало исход борьбы между претендентами на фландрскую корону, Лувен, Брюссель и Антверпен не играли еще в герцогстве никакой роли

горожан, обогатившихся благодаря торговле, влияние которой стало теперь ощущаться на территории между Маасом и Шельдой. Подобно фландрским графам и по тем же соображениям, они неизменно благожелательно относились к городам. Политика Генриха I (1190—1235 гг.) по отношению к городам

по ту сторону Шельды наложило столь глубокий отпечаток на городское устройство. Не все брабантские хартии составлены были по одному и тому же образцу и не свидетельствовали так же ясно, как это было во Фландрии, о решении совершенно одинаковым образом урегулировать права горожан. Герцог, наоборот, издавал для каждого города отдельные законы, не пытаясь свести к единому образцу различные городские конституции. Он оказал гораздо более слабое влияние на развитие городских учреждений чем фландрские графы.

Фландрия и Брабант выделялись среди светских княжеств в Нидерландах многочисленностью и богатством своих городов. Генегау и Голландия сильно отставали по сравнению с ними. Голландские города выступили на историческую арену лишь в первой половине XIII века, а что касается Генегау, то здесь можно было бы назвать только один значительный город — Валансьен, который, будучи расположен на берегу Шельды, развивался одновременно с фламандскими городами и конституция которого была очень сходна с их конституциями.

Что касается Турнэ, то он получил в 1188 г.2 городскую хартию от французского короля Филиппа-Августа, но, будучи весьма удален от центра Франции, он был очень слабо связан с ней и являлся на протяжении всего средневековья своего рода городской республикой между Фландрией и Генегау. В Нидерландах этот французский город пользовался почти такой же самостоятельностью и независимостью, как и вольные города Германской империи.

A. Hermant, Histoire monetaire de la province d'Artois, p. 104 (Saint-Omer, 1843).

Ch. Duviuier, La commune de Tournai de 1187 a 1211. Bullet, de l'Acad. de Belgique, Classe des Lettres, 1901, p. 247 и далее.

ГЛАВАВТОРАЯ

ФЕОДАЛЬНАЯПОЛИТИКАДО СРАЖЕНИЯПРИБУВИНЕ

I

Одновременно с тем, как промышленность и торговля видоизменяли физиономию Нидерландов, произошли также значительные изменения в условиях, определивших в первой половине Средних веков политическое положение Лотарингии и Фландрии. Интенсивная экономическая деятельность этих стран, их разнообразные связи с заграницей сделали их еще более восприимчивыми, чем это было в прошлом, к влияниям соседних народов. Они тотчас же испытали на себе отраженное действие событий, столь резко нарушивших в начале XII века равновесие Западной Европы. Кажущаяся сложность их локальной истории легко разъясняется в свете общеевропейской истории1.

Борьба за инвеституру, разрушив имперскую церковь, дала возможность лотарингским князьям свергнуть иго епископов. Теперь покончено было с большой провинцией, прикрывавшей западную границу Германии между Маасом и Шельдой. Местные династии разделили между собой страну, и пестрая смесь небольших независимых территорий сменила собой более сплоченное целое. Название «Лотарингия» вскоре стало только географическим понятием. В XIII веке оно потеряло даже свое первоначальное значение и применялось лишь к территориям, зависевшим от брабантского герцогства: с этого времени совокупность областей, к которым оно столь долгое время применялось, стала называться Нидерландами, или Neder-landen2.

Довольно подробное, хотя и несколько путаное изложение феодальных войн XII века можно найти у /. Kroger, Niederlothringen im zwolften Jahrhundert (Elberfels,

1893).

Waitz-Zeumer, Deutsche Verfassungsgeschichte, Bd. V., S. 169. Гизельберт постоянно называет Лотарингию — к северу от Генегау — «Partes advallenses». Во французских источниках эта область часто носит название «Pays des Avallois».

Императорам не удалось удержать под своей властью эту ускользнувшую от них страну. Они вынуждены были беспомощно наблюдать за тем, как разрушалось дело, созданное Генрихом Птицеловом и Отгоном I. ; Генрих V был последним из императоров, явившимся в Бельгию во главе целой армии1. После

расположенные на левом берегу Мааса, становились все более чуждыми Германской империи. Связывавшие их с нею узы сюзеренитета все более ослабевали, так что в конце концов.; они перестали их ощущать3. Гогенштауфенам не удалось укрепить этих' связей, да, впрочем, они мало интересовались этим. При Фридрихе, Барбароссе самый верный им нидерландский князь считал себя, в общем, независимым и полагал, что он выполняет свои обязанности по отношению к императору, соблюдая нейтралитет как в отношении Франции, так и Германии4.

Смерть Генриха V (1125 г.) может считаться исходным пунктом начавшегося отделения Лотарингии от Германской империи. Это отделение произошло без борьбы и насильственного^ разрыва; его не домогались и не хотели. Здесь не было ничего похожего на те ожесточенные войны, которые Гизельберт и его преемники вели со своими сюзеренами. Бель- >, гийские князья, всецело поглощенные своими феодальными междоусобицами, воздержались от участия в избрании Лотаря. Более того, когда в начале 1127 г. он прибыл в Аахен, они остались столь же безучастными; за исключением графа Фландрского, Карла Доброго, пославшего к нему аббата для передачи приветствия, никто из них не появился при его .' дворе5. Да и происходившие в это время в стране события ясно показывали,

За исключением Альбрехта Австрийского, который в конце XIII века, во время своей борьбы с Иоанном д'Авеном, продвинулся до Нимвегена. зСо времени правления Лотаря Суплимбургского император стал столь чуждым

Нидерландам, что князья, желавшие получить его защиту, не видели другого способа, как передавать ему какую-нибудь землю, которую они затем брали у него назад на условиях феода. См. интересный пример в Gesta abbatum Trudonensium, ed. de Borman, t. II, p. 74.

custodire debebat in eorum guerris. (Граф Генегау говорил, что он не должен отдавать своих замков людям Римского императора и позволять им проходить через свои земли, так как при этом его стране угрожает опустошение. Ведь он живет в пограничной области между Римской империей и французским королевством и должен оберегать свою страну от их войн.)

W. Bernhardt, Lothar von Supplinburg, S. 118 (Leipzig, 1879).

насколько пошатнулся здесь авторитет императорской власти. Генрих Димбургский продолжал носить герцогский титул, отнятый у него Генрихом V и переданный им Готфриду Лувенскому. Во время войны, разразившейся между обоими этими князьями, исчезли последние остатки учреждений, созданных Отгоном I. Но еще хуже обернулось дело, когда Лотарь, желая показать свою власть, в свою очередь лишил Готфрида герцогского титула и передал его Лимбургскому дому (1128 г.). Это решение следовало поддержать оружием, между тем Лотарь ограничился посылкой соответствующей грамоты через свою канцелярию. Никто, разумеется, не обратил никакого внимания на его решение; оба претендента продолжали называть себя герцогами Лотарингии, и борьба между ними разгорелась с еще большей силой. Впрочем, титул, за который они боролись, потерял всякое значение и превратился в громкое слово и никчемное украшение. В свое время так именовался наместник императора по ту сторону Рейна, светский правитель, на котором лежала обязанность охранять с помощью епископов права государя от все усиливавшейся феодальной знати1. Но победа этой самой феодальной знати как раз и лишила теперь герцогский титул всякого смысла. Он не соответствовал больше истинному положению вещей и не давал больше своему носителю никакой реальной власти за пределами его земель2. Впрочем, современники ясно отдавали себе в этом отчет. Они называли обоих герцогов по имени их владений: для них больше не существовало герцога Лотарингского, для них существовали только герцог Брабантский3 и герцог Лимбургский. Даже и сам император вынужден был в конце концов примириться в этим положением, которое он не в силах был изменить; он помирился

Еще около 1142 г. Конрад III хотел сделать герцога фогтом всех лотарингских церквей, но этот план не удался. W. Bernhardt, Konrad III, S. 306 (Leipzig, 1883).

Lovaniensis ducatum non habebat, nisi in comitatibus quos tenebat vel qui ab eo tenebantur, cum ipse in aliis comitatibus vicinorum suorum tenuram suam monstrare non poterat». («Маркграф "Minse" постановил, и в этом другие пэры-князья за

(герцогом Лотарингии), а лишь dux Brabantiae (герцогом Брабантским). Однако вплоть до 1235 г. герцог продолжал именовать себя в своих грамотах только dux Lotharingiae. Но начиная с этого времени он стал, по крайней мере в некоторых случаях, сообразоваться с общепринятым обычаем и называть себя dux Lotharingiae et Brabantiae (герцогом Лотарингии и Брабанта). Предыдущая сноска свидетельствует о принятом Гизельбертом решении применять в отношении герцога презрительное название «dux Lovaniensis» (герцог Лувенский).

с Готфридом Лувенским, оставив за ним титул, который тот продолжал носить вопреки воле императора. Это было официальное признание исчезновения прежнего герцогства Лотарингского...

Одновременно с тем, как герцогский титул перешел из рук императора к феодальной знати, церковь была отдана на милость светских князей. После смерти льежского епископа Отберта (1119 г.) капитул разделился «а две партии, из коих одна избрала Александра Юлихскогр, а другая — Фридриха Намюрского. Генрих V дал инвеституру Александру, папа же признал Фридриха. Каждый из обоих претендентов представлял таким образом одну из больших религиознополитических партий, противостоявших друг другу в то время в Германской империи, и казалось, что завязавшаяся между ними борьба должна быть принципиальной борьбой. В действительности же это была чисто феодальная борьба между Бра-бантским и Лимбургским домами, и нетрудно убедиться в том, что хотя противники ссылались один на свое повиновение императору, а другой

— на свое повиновение папе, по существу, они домогались только расширения своих владений за счет епископского княжества. Готфрид Лувенский воспользовался этими обстоятельствами, чтобы захватить в свои руки Сен-Трон. Под предлогом поддержки императорского кандидата он пытался подорвать основы Лимбургской и Намюрской династий, и не исключено, что он причастен был к отравлению Фридриха (1121 г.). Во всяком случае он воспользовался его смертью, ибо вслед за тем как после краткого междуцарствия епископом назначен был его брат Адаль-берон, он тотчас же перестал поддерживать Александра. Более того, когда последний получил наконец диоцез, он повел против него войну. Однако Александр мог рассчитывать на этот раз на помощь герцога Лимбургского, решившего без всяких колебаний вступить с ним в союз с того момента, как он убедился в его враждебных отношениях с герцогом Брабантским,4 который ему когда-то помогал. Таким образом одни и те же князья то нападали, то защищали одного и того же епископа, и это как нельзя лучше доказывает, что вмешательство феодалов в дела церкви вызывалось исключительно их политическими интересами. После низложения Александра (1135 г.) перевес опять оказался на стороне Готфрида. Ему удалось навязать капитулу выбор своего шурина Адальберона II. Признание Адальберона императором Лотарем было, несомненно, той ценой, которой последний купил себе примирение с лувенской династией1.

W. Bernhardt, Lothar von Supplinburg, S. 582. В этом случае император явно капитулировал перед феодальной знатью. Адальберон был назначен лишь благодаря могуществу его семьи: «Quod esset de prosapia Manucensi, prosapia a mari usque ad mare palmites suas protendenti». (Так как он из Намюрского рода, рода,

протягивающего свои щупальца от моря до моря.) Triumphus S. Lamberi. Mon. Germ. Hist. Script., т. XX, с. 501.