Srednevekovye goroda Belgii

нового населения, состоявшего из купцов и ремесленников, и появились прежде всего в таких местах, где налицо были наиболее благоприятные условия для экономического развития.

Выбор занятых ими мест обусловлен тем направлением, которое диктовалось транзитной торговле рельефом почвы, расположением долин и конфигурацией побережья. Они расположились вдоль больших торговых путей, в тех местах, где движение товаров было всего сильнее и регулярнее. Одни из них, как, например, Брюгге и Ньюпорт, выстроились в глубине какого-нибудь залива или устья реки, другие —- при слиянии двух рек, как, например, Гент или Намюр, третьи — на берегу какой-нибудь глубокой и судоходной реки, как, например, Сент-Омер на Аа, Лилль*ч на Деле, Дуэ на Скарпе, Валансьен, Камбрэ и Антверпен — на Шельде, Мехельн — на Диле, Льеж, Гюи, Динан, Маастрихт — на Маасе. Аррас и Ипр были торговыми пунктами на пути из Франции в Северную Фландрию; Брюссель и Лувен расположились по дороге из Брюгге в Кельн, в том месте, где начиналось судоходство по рекам Сенн и Диль. Именно к этим наиболее удобным местам, как бы указанным самой природой, неизбежно направлялись люди, покидавшие деревню, с целью найти новое применение своим силам в промышленности и торговле.

Первые городские поселения были, в полном смысле слова, колониями купцов и ремесленников1, и городские учреждения возникли среди пришлого населения, явившегося со всех концов, чуждых друг другу людей2. Хотя эти пришельцы и являются предшественниками горожан, однако они не были самыми старыми обитателями городов. Действительно, колонии купцов не создались на пустом месте. Наоборот, они возникали повсюду у стен какого-нибудь монастыря, какого-нибудь замка или епископской резиденции (civitas, urbs, castrum, burgus, municipium)3. Новые пришельцы находили в тех местах, где они поселялись, более старое население «castrenses» (население замка), состоявшее из сервов, «министерйалов» (ministeriales), рыцарей и клириков4. Так было, например, с Гентом, где новый город, poort van Gent, образовался под стенами графского замка

«Brugensis' colonia» Mon. Germ. Hist. Script., т. XV, с. 890. Ср. Н. Pirenne, Hist, die Dinant, p. 5, n. 3.

H. Pirenne, L'origine des constitutions urbaines au moyen age. Revue historique, t. LVII [1895], p. 73 и далее; С. Des Marez, Etude sur la propriete fonsiere dans les villes de moyen age et specialement en Flandre, p. 6 и далее (Gand,

1898).

Вот почему они часто называются в источниках XII века «suburbium» (предместьями).

Они, разумеется, нашли здесь также «negociatores» (торговцев) несвободного происхождения, которые обязаны были заботиться о снабжении аббатств продовольствием. Но пример Бельгии блестяще подтверждает теорию Белова, отрицающего наличие какой бы то ни было связи между этими «negociatores» и «mercatores» ' городского периода. По поводу монастырских «negociatores» в аграрный период средневековья см. работу Эмбара де-ла-Тур в «Melanges d'histoire du moyen age dedies a Gabriel Monod», p. 5 (Paris, 1897).

было и во Фландрии, где суд над населением города (portus) творил граф и его кастеляны, а не чиновники из поместий.

Это правовое положение новых обитателей объяснялось не только тем, что они были иммигрантами, но также и тем, что они были купцами. В самом деле, поскольку они были купцами, они подлежали государственной юрисдикции. Налоги, взимавшиеся с обращения товаров, с покупки и продажи их, налоги, которые на языке того времени назывались «тонлье» (teloneurn), являлись регалией и, следовательно, принадлежали носителю верховной власти, т. е. князю. Суд в отношении мер и весов тоже входил в круг его полномочий. Неизбежным следствием этого было то, нто купец, этот постоянный продавец и покупатель, именно в силу своей профессии изымался из ведения частных судов

иподсуден был князю. Таким образом, подобно тому как крепостная зависимость была естественным и необходимым условием аграрного и поместного строя, личная свобода с самого же начала стала обычным положением жителей торговых городов. Они не добивались этой свободы ради нее самой: она была естественным результатом их образа жизни.

Эта свобода тотчас же создала у них потребность в объединении друг с другом и во взаимной помощи. Действительно, ведь государственная юрисдикция, которой они подлежали, не была патриархальной властью, подобно частной юрисдикции, осуществлявшейся над населением иммунитетов. Так как купцы не в пример крепостным, рядом с которыми они поселились, не принадлежали никакому господину, то у них не было, как у крепостных, своего естественного защитника. Далее, поселяясь в городе, они покидали своих родных

ипотому чувствовали себя лишенными той помощи, которую семья, являвшаяся еще такой большой силой в то время, оказывала каждому из своих членов. Впрочем, странствующий образ жизни купцов с давних пор приучил их

объединяться, повиноваться одному руководителю и помогать друг другу. Торговля, которую они вели, была караванной торговлей1. Летом они группами направлялись в соседние страны, и, находясь на чужбине, каждый из них должен был рассчитывать на моральную и материальную поддержку своих товарищей. Таким образом, среди этих людей, которых и так уже сближали их одинаковые занятия и общность интересов, еще сверх того устанавливались узы

товарищества. Несмотря на скудость источников, мы можем констатировать в XI веке наличие купеческих корпораций2 во всех почти бельгийских городах. Во всех немецких частях страны эти корпорации, подобно тому как это было в Северной Германии и в Англии, назывались гильдиями или ганзами, между тем как в валлонских областях их обык-

Lambert d'Ardres, Chronique, ed. Menilglaise, p. 229; Miracula S. Gengulfi. Mon. Germ. Hist. Script., т. XV, с. 794; Miracula S. Bertini. Acta Sanctorum, сентябрь, т. I, c. 597.

H. Pirenne, La hanse flamande de Londres. Bullet, de l'Academie royale de Belgique, Classe des Lettres, 1899, p. 82 и далее.

новенно называли frames (братства), или charites (благотворительное общество). Впрочем, под какими бы названиями ни фигурировали эти объединения, они повсюду обладали одними и теми же характерными чертами, и повсюду результатом их было появление среди разнородной массы иммигрантов сплоченного объединения, самостоятельной организации, способной удовлетворять насущные потребность колонии. Правда, в епископских городах Лотарингии, где новые жители поневоле подчинены были административной и полицейской власти епископов, они играли лишь весьма незначительную роль. Но зато повсюду в других местах их влияние, несомненно, было очень глубоким и плодотворным. Уже во второй половине XI века в Сент-Омере кастелян официально признавал существование гильдии, объединявшей фактически всех купцов города1. Эта гильдия стала в дальнейшем мощной и цветущей организацией. В ней председательствовал старшина, она имела нотариуса и приставов, «eswardeurs» (custodes). У гильдии было свое особое помещение «Gildehalle», в котором члены ее собирались по вечерам выпить и потолковать о своих нуждах. Ясно, что интересы членов гильдии совпадали в это время с интересами города. Корпорация купцов добровольно возложила на себя несение общественных обязанностей, наиболее необходимых для данного городского поселения. Касса гильдии, содержавшаяся за счет налагавшихся старшинами штрафов и за счет самообложения «братьев», брала на себя уплату за сооружение укреплений и содержание улиц и площадей2. Не подлежит сомнению, что так же обстояло дело и в целом ряде других мест. Еще в XIII веке «братство святого Христофора» в Турнэ отдавало часть своих средств на работы по укреплению города и брало на свой счет расходы по охране дозорной башни и по несению караульной службы3. В некоторых местах здание гильдии, построенное на ее средства, стало затем городской ратушей. В Лилле графы ганзы, т. е.

руководители

Ch. Gross, The gild merchant, v. I, p. 291 (Oxford, 1890). Более точный текст этого знаменитого документа опубликован Г. Эспинасом и А. Пиренном в журнале «Le Moyen age», 1901, p. 189.

«Finita potacione et persolutis expensis omnibus, si quid remanserit, communi detur utilitati vel ad plateas, vel ad portas, vel ad ville municionem». («Когда выпивка . окончена и все расходы уплачены, если еще что-нибудь останется, пусть будет обращено на общественную пользу — на улицы, ворота или городские укрепления».) Cross, op. cit. v. I, p. 292.

H. Vander Linden, Les gildes marchandes dans les Pays-Bas au moyen age, p. 33 (Гент, 1896). А. Гербомез (d'Herbomez) сделал недавно попытку доказать, что это братство относится ко времени правления Филиппа Августа и не имеет ничего общего с объединением горожан. La question de la charite Saint-Christophe a Tournai. Bullet, de la Comm. Roy. d'Histoire, 1907, p. 153 и далее. Но г. Л. Веррье (Verriest) убедительно опроверг эту точку зрения. Ibid., 1908, р. 139 и далее.

купеческой корпорации, превратились в конце концов в казначеев городской общины1.

Не имея на то официальных полномочий и законной власти, гильдия, однако, благодаря своей инициативе пользовалась большим влиянием с самого же начала своего существования. Она представляла собой начало порядка, дисциплины и прогресса. Постепенно купеческая колония, которой она фактически руководила, приняла вид города в настоящем смысле слова. Ее окружали рвом, частоколом или стенами. В центре ее, на рыночной площади, рядом с домом гильдии, возвышалась часовня, построенная жителями и обслуживаемая священником, содержавшимся за их счет. Она перестала быть местом, открытым для всякого приходящего и, в свою очередь, стала «бургом» («bourg»), который в отличие от старого, первоначального бурга называли иногда новым бургом2. Ее жители отличались теперь от окрестных крестьян не только своими занятиями и образом жизни, но также и своим пребыванием в укрепленном месте. Их называли уже не только купцами (negociatores, mercatores), но также и «горожанами» (burgenses)3.

Превращение купеческих колоний в укрепленные бурги может считаться для большинства бельгийских городов исходным пунктом нового развития. Этим превращением в значительной мере объясняется дальнейший рост городских учреждений и городского права. Действительно, отныне нам приходится иметь дело уже не с простой совокупностью купцов и ремесленников, не с простым персональным объединением лиц, занимавшихся торговлей и промышленностью. Город стал уже единой территорией. В пределах городских стен, на одной и той же территории, очутились теперь люди разного социального положения: «mercatores» оказались теперь объединенными с крепостными, клириками, castrenses (населением замка), рядом с которыми они первоначально жили совершенно отчужденно. Общность местопребывания создавала неизбежным образом все более тесную и прочную связь между прежним поместным и новым торговым населением. У обеих сторон появилась склонность объединиться, слиться друг с другом. Чем шире развивалась промышленная деятельность, тем определеннее прежние обитатели стремились расстаться со своим

Н. Vander Linden, op. cit., p. 33. По поводу графов ганзы (Hansgraven) во Фландрии см. Н. Pirenne, La hanse flamande de Londres, et les comtes de la hanse de Saint-Omer, Bulletin de l'Academie royale de Belgique, Classe des Lettres, 1899, p. 82 и далее, et 525 и далее.

Пример можно найти в Валансьене в 1086 г. Duuiuier, Actes et Documents, p. 108, а также в

Appace, Guiman, Cartulaire de Saint-Vaast, p. 27. Это слово, по-видимому, проникло в Бельгию из Франции через Сент-Омер, где оно появилось уже в 1056 г. Оно встречается в Гюи в 1066 г., откуда оно распространилось по Империи, перейдя таким образом из Франции в Германию при посредстве Бельгии, подобно тому, как это было в этот же период с божьим миром и клюнийской реформой. См. Н. Pirenne, Villes, Marches et Marchands, loc. cit. p. 68, n. 3.

исконным положением и приобщиться к торговле и промышленности. С другой стороны — между иммигрантами и коренным населением установились родственные отношения. Браки между почти всегда свободными новыми пришельцами и почти всегда крепостными1 женщинами старого бурга создавали все большую путаницу в юридическом положении населения. И точно так же, как и с людьми, обстояло дело с землями. В большинстве городов юридическая природа городской территории была очень сложна. Она была подчинена различным юридическим порядкам и подлежала разным юрисдикциям, смотря по тому, зависела ли она вк данном месте от государственной власти, или от такойто сеньории, такого-то монастыря, такого-то господского двора2.

Таким образом, новые города XI века рисуются историку в виде социального уклада, находившегося в процессе эволюции. При этом происходило столкновение противоречивых тенденций и несовместимых друг с другом учреждений, и все это не могло прийти ни к какому равновесию. Существовавшие правовые нормы находились в непримиримом противоречии с образом жизни населения, ибо эти правовые нормы, соответствовавшие потребностям аграрного строя, были в условиях городского уклада лишь собранием устаревших постановлений, произвольных правил и «дурных обычаев». Препоны, которые это право ставило личной свободе и собственности, всякого рода привилегии, которые оно давало сеньорам-землевладельцам, волокита в судопроизводстве и применявшиеся при этом варварские приемы — все это были злоупотребления, которые необходимо было во что бы то ни стало искоренить. На пошлины, грубо взимавшиеся с покупки и продажи товаров, смотрели теперь как на несправедливую эксплуатацию торговли, как на незаконные поборы.

Естественно поэтому, что именно купцы стали во главе оппозиции против старого режима. Во время разговоров, происходивших по вечерам в общем зале между членами гильдии, сложилось то, что можно было бы назвать программой политических требований горожан. Эта программа резюмировалась в одном слове, употреблявшемся во все времена оппозиционными партиями, — свобода. Свобода, т. е. полное искоренение поместного права, раскрепощение личности и земли, уничтожение разнообразных юрисдикции и превращение города в особую юридическую единицу, имеющую свое право, которое соответствовало бы интересам городского населения и обладающую специальным судом для применения этого права.

Волнение, происходившее повсюду в городских поселениях, вскоре привлекло к себе внимание князей. С конца XI века для них возник

1 См. стр. 151-152.

О положении городских территорий в бельгийских городах см. превосходную работу С Des Marez, Etude sur la propriete fonciere dans les villes du moyen age et specialement en Flandre.

«вопрос о городах», и они оказались вынужденными сделать выбор за или против горожан. Как общее правило, духовные князья были враждебны горожанам, светские же — относились к ним сочувственно. Это различное отношение вполне понятно1. В то время как у светских князей не было никаких установившихся политических взглядов, у епископов, наоборот, был совершенно определенный идеал политического и общественного устройства. Относясь весьма не сочувственно к торговой деятельности, церковь охотно называла ростовщичеством те торговые операции, к которым обычно прибегали в своих делах купцы. Она не хотела, кроме того, отказаться от своих судов, своих иммунитетов, своего права убежища и своих юридических и финансовых привилегий, которые все были одинаково ненавистны горожанам. Наконец, епископские города резко отличались от всех других городов. Они кишели монастырями и церквями, и были преимущественно городами священников. В связи с этим епископы, разумеется, стремились всячески удержать торговое население под своей властью и отказывали ему в независимости, в которой они видели угрозу безопасности и самостоятельности духовенства. Поэтому они шли на уступки только в результате долгой и упорной борьбы, и эти уступки «городам» обычно удавалось вырвать только восстаниями. При этих условиях второстепенным городам льежского княжества, вроде Динана, Гюи и Сен-Трона, удалось опередить столицу в смысле политической эмансипации. В 1066 г. Гюи, бывшему уже тогда значительным торговым центром, удалось получить от епископа Теодуэна взамен уступки ему сначала трети, а затем половины движимых имуществ городских жителей, хартию вольностей, дававшую городу ряд значительных преимуществ2. Дошедшее до нас, к сожалению, слишком краткое изложение этого документа, самого старого из всех подобного рода документов, существующих в Бельгии, неопровержимо доказывает, что целью его было урегулировать юридическое положение населения и ввести те изменения в судопроизводстве, которых требовали купцы. Жители, к которым в этом документе применяется новое название «горожан» (burgenses), выступают в нем как привилегированная. корпорация. На них возлагалась охрана городского замка, когда епископская кафедра оставалась незамещенной, и в случае войны они должны были браться за оружие лишь через восемь дней после льежцев. Это доказывает, что свобода Гюи была более раннего происхождения, чем свобода Льежа3.

Н. Pirenne, L'origine des constitutions urbaines au moyen age. Revue Historique,

t.LVII (1895), P. 305.

G. Waltz, Urkunden zur Deutschen Verfassungsgeschicgte (2. Ausg.), S. 9 (Berlin, 1886).

Я не могу согласиться с г. Куртом (С. Kurth, Les origines de la commune de Liege, Bullet, de l'lnstitut Archeologique liegeois, t. 35, [1906], p. 239), что хартия Гюи «уходит своими корнями в старое городское право Льежа»: во-первых, потому, что городского права, в собственном смысле, в XI в. еще

Вскоре, однако, борьба за инвеституру предоставила епископским городам в Нидерландах — так же, как это было и в Германии, — великолепную возможность избавиться от ига своих сеньоров. Мы плохо осведомлены о том, что происходило в Льеже во время правления Генриха IV, но нет никаких сомнений в том, что народ (враждебность которого по отношению к высшему духовенству известна нам со слов Зигеберта из Жамблу) сумел воспользоваться происходившими в этом ; время смутами для улучшения своего положения. В 1107 и 1109 гг. Генрих V предоставил каноникам Льежа и Маастрихта их стариннейшую} привилегию (antiquissima privilegia) и признал за ними право творить суд i в этих городах над их людьми и их землями1. Отсюда можно заключить, что горожане пытались присвоить себе эту юрисдикцию. Во всяком случае если им и не удалось полностью осуществить свою программу, то они все же добились широких уступок. Благодаря тому, что император изъял льежские города из ведения судов мира2, они получили особый мир, сделались особыми в юридическом отношении территориями, и каждый город получил своих местных эшевенов.

История Камбрэ дает нам возможность подробнее проследить развитие городского движения, ибо в отношении Льежа мы знаем лишь каковы были его результаты3. В течение XI в. Камбрэ достиг большого благосостояния. У подножия стен епископского замка образовалась купеческая колония, и в 1070 г. вокруг нее возведена была укрепленная ограда. Вследствие объединения со старым городом торговое население оказалось под властью кастелянов и епископских чиновников, которые, не считаясь с его интересами и нуждами, со всей строгостью применяли к нему поместное право4. Вскоре среди новых обитателей началось глухое недовольство. Они стали втайне готовиться к восстанию, клятвенно обязались помогать друг другу и с нетерпением ждали благоприятного случая. Он

не существовало, во-вторых, потому что «portus» Гюи, являвшийся главным образом промышленным центром, находился совсем в ином положении, чем епископский город Льеж. Кроме того, судя по выражениям, приводимым Эгидием Орвалем, в Гюи, повидимому, существовало особое соглашение между епископом и горожанами. Во всяком случае первого параграфа, передававшего горожанам охрану епископского «castrum» во время «sede vacante» (незанятости епископской кафедры) в правах города Льежа никогда не существовало. ' Waltz, Urkunden, S. 37 Gilles d'Orval, Gesta episcoporum Leodiensium. Mon. Germ. Hist. Script., т. 25, с. 94.

Об истории городской общины Камбрэ см. подробное изложение, сделанное на основании источников того времени у W. Reinecke, Geschichte der Stadt Cambrai bis zur Erteliung der Lex Godefridi, S. 100 u. f. (Marburg, 1896). «Creberrime deplorantium civium conquestiones invicem conferuntur, miseros se non habere patronum sed expilatorem publicum; nullum aliud sibi futurum remedium, nisi longius aliquo secederent». («Горожане постоянно обмениваются горькими жалобами на то, что у них, несчастных, не патрон, а грабитель общества; у них нет никакого другого выхода,

кроме как уйти куда-нибудь подальше».) Gesta episcoporum Camerac. Mon. Germ. Hist. Script., т. VII, с. 454.

представился в 1077 г., когда только что избранный епископ Гергард вынужден был отлучиться, чтобы получить инвеституру из рук императора. Едва только он успел выехать, как городские жители завладели воротами города и провозгласили коммуну.

Нет никаких сомнений в том, каковы были их цели, если принять во внимание, что инициаторами и руководителями движения были наиболее богатые купцы города1. Коммуна Камбрэ бесспорно являлась, таким образом, прямым следствием экономических перемен, совершившихся среди городского населения. Это была насильственная попытка заменить устаревший режим епископского управления новым порядком вещей, соответствовавшим новым социальным условиям. Общественное мнение было, несомненно, на стороне восставших. Бедняки, и в частности ткачи, воодушевленные пламенными проповедями сторонника папы Григория — священника Рамирдуса, обвинявшего епископов в симонии, присоединились к восстанию2. Посреди всеобщего ликования коммуне, этому объекту религиозного рвения одних и практических стремлений других, была принесена торжественная присяга. Впрочем, ее существование оказалось очень недолговечным. Как только епископ узнал о происшедшем, он немедленно повернул назад и под предлогом желания вступить в переговоры добился, чтобы его впустили в город вместе с сопровождавшими его рыцарями. Как это бывает обычно в борьбе, где враждебные партии принадлежат к различным общественным классам, месть была ужасна. Рыцари разграбили дома горожан, масса |Жителей была убита или подверглась пыткам. Рамирдус погиб на костре.

Таков был конец потопленной в крови первой коммуны, упоминаемой в истории средневековых городов3. Но породившие ее экономические причины были слишком мощны, чтобы можно было надолго отсрочить вызывавшиеся ими последствия. Двойные епископские выборы и обра-

Gesta episcoporum Camerac. Mon. Germ. Hist. Script., т. VII, с. 498. Chronicon S. Andrea Castri-Cameracesii. Mori. Germ. Hist. Script., т. VII, с. 540. Считают иногда — и Рейнеке (Reinecke, Geschichte der Stadt Cambrai, S. 100 u. f.) еще до сих пор придерживается этого мнения — городским восстанием мятеж, вспыхнувший в 958 г. в Камбрэ против епископа. Это, разумеется, неверно. Мятеж 958 г. отнюдь не был городским восстанием, это было просто оппозиционное движение, вызванное управлением епископа Беренгара. При Эракле в городе Льеже тоже разразилось восстание, направленное против епископа. Упоминающиеся в источниках, в связи с этими обоими событиями, cives — глубоко отличны от торговых burgenses XI века. Л.

Вандеркинедере (L. Vanderkindere, La premiere phase de l'evolution constitutionnelle des communes flamandes. Annales de l'Est et du Nord, 1905, p. 340) разделяет мнение Рейнеке. Это объясняется тем, что он считает согласно старой теории Гейслера и Арнольда горожан не чем иным, как потомками свободных людей франкской эпохи. Все восстания похожи друг на друга известными чертами. Но желать на этом основании относить к X веку «присяжные коммуны» — значит игнорировать ход исторического развития. При объяснении здесь надо руководствоваться не буквой источника, а историческим правдоподобием и не допускать смешения в одну аморфную массу совершенно различных явлений.