культурология_1 / Хейзинга / Хейзинга Й. - Homo ludens. Человек играющий. - 2011

подобных тяжбах мужей1**. Де Фриз полагает, что в основе mannjafnaÔr несомненно лежат религиозные представления54. Какую весомость придавали такого рода обидам, можно видеть из случая с Харальдом Гормссоном, который всего лишь за одну охульную песнь в отместку хочет выступить против Ислан-

29*

Д И И ^ .

В древнеанглийском эпосе Беовулъф Унферт вызывает героя перед придворными датского короля перечислить все свои прежние подвиги30*. В древнегерманских языках ^АЯ такого на­ правленного друг против друга церемониального хвастовства, самовосхваления и поношения, — то ли как вступления к во­ оруженному поединку, то ли как сопровождения вооруженной игры, а то и как элемента празднества или пира, — имелось осо­ бое слово, а именно gelp, или gelpan. Первое из них, существи­ тельное, в древнеанглийском имело значения: слава, тщеславие, выставление напоказ, высокомерие, бахвальство, надменность-, в средневерхненемецком — похвальба, крики, глумление, насмеш­ ки. Английский словарь &Аяуе1р [визг, взвизгивать], применяе­ мого теперь в большинстве случаев только по отношению к собакам, также приводит и помеченные как «устаревшие» гла­ гольные значения to applaud [рукоплескать], topraise [восхвалять], а ААЯ существительного — значения boasting [хвастовство], vain glory [пустая слава]55. Германскимgelp,gelpan в старофранцузском соответствуют gab, gaber, неясные по происхождению. Gab озна­ чает шутку, насмешку, издевку, особенно как преддверие воору­ женного столкновения, но не исключается и во время застолья. Gaber — это подлинное искусство. Карл Великий и дюжина его пэров после трапезы у императора Константинополя отправля­ ются каждый на свое ложе в отведенном А,АЯ НИХ покое, где, по слову своего господина, и начинают gaber, прежде чем отойти ко сну. Пример подает сам король, потом приходит черед Роланду, который охотно включается в состязание. «Пусть король Гугон, — говорит он, — даст мне свой рог, и выйду тогда я за город­ скую стену и задую с такою силой, что тотчас же врата все с пе-

тель сорвутся. А ежели и король сам ко мне подступит, так

заверчу его, что лишится он своей горностаевой мантии, а усы его вспыхнут»5631*.

Стихотворная хроника Жоффруа Гэмара времен английско­ го короля Вильгельма Рыжего изображает его незадолго до ро­ кового выстрела из лука в Нью Форесте, стоившего ему жизни, вовлеченным в хвастливый спор с Уолтером Тирелом, который станет его убийцей57 32\ Насколько можно судить, эта условная форма поношения и бахвальства позже, при проведении турни­ ров, стала обязанностью герольдов. Они славят бранные подви­ ги участников турнира от своей партии, восхваляют их предков, порою подвергают осмеянию дам и в ответ сами встречают пре­ зрение как бродяги и горлопаны58. В XVI ъ. gaber еще существу­ ет как групповая игра, каковою она в основе своей всегда и явля­ лась. Герцог Анжуйский, как полагают, нашел упоминание об этой игре в Амадисе Галльском и решил поиграть в нее со своими придворными. Бюсси д Амбуаз по необходимости принуждает себя выслушать герцога. Точно так же, как в перебранке Локи в палате Эгира, правило гласит, что все участники здесь должны быть равны и ни одно слово не должно быть воспринято как обида. Тем не менее игра становится поводом ^АЯ НИЗКОЙ ин­ триги, с помощью которой герцог Анжуйский подталкивает своего противника к гибели5933*.

Идея состязания как важнейшего элемента общественной жизни издавна неотделима от нашего представления о культуре Эллады. Задолго до того, как социология и этнология стали уде­ лять внимание необычайному значению агонального фактора вообще, само слово агоналъный было образовано Якобом Буркхардтом, а понятие это описано им в качестве одного из харак­ терных признаков греческой культуры. Буркхардт, однако, не ведал общей социологической основы этого явления. Он пола­ гал, что его следует принимать как специфически эллинскую черту и что воздействие его исчерпывается определенным пе-

риодом истории греческой культуры. В развитии эллина как типа, по Буркхардту, за человеком героическим следует «der koloniale und agonale Mensch» [«человек колониальный и агональный»], за которым, в свою очередь, — человек V, а затем и IV в., вплоть до Александра и, наконец, человек эллинистиче­ ский60. Колониальный и атональный период, по его мнению, охватывает, таким образом, именно VI в. до н. э.34* Эти представ­ ления Буркхардта находили последователей и в самое недавнее время61. ЬуркхарАт das Agonale [азональное] называл «Triebkraft, die kein anderes Volk kennt» [«движущей силой, не известной никакому другому народу»]62. Внушительный труд, возникший первоначально в виде лекционного курса и вышедший затем, уже после смерти автора, под названием Griechische Kulturge­ schichte [История греческой культуры], относится к восьмидеся­ тым годам, когда еще никакая общая социология не обрабатыва­ ла этнографических данных, да и сами они были известны весьма неполно. Кажется странным, что Эренберг еще совсем недавно способен был принять эту точку зрения. Он также считает прин­ цип атональности специфически греческим. «Dem Orient blieb es fremd und feindlich» [«Востоку оставался он чужд и вражде­ бен»]; «vergeblich wird man in der Bibel nach agonalem Kampfe suchen» [«напрасно было бы искать в Библии примеры агональной борьбы»]63. На предыдущих страницах уже достаточно часто упоминалось в связи с этим о Дальнем Востоке, об Индии Махабхараты, о мире первобытных народов, чтобы всё еще нужно было опровергать суждения, подобные этому. Одно из самых ярких доказательств связи игры с агональной борьбой мы обнаружили именно в Ветхом Завете64. Буркхардт признавал, что состязания встречаются также у варваров и у первобытных народов, но не придавал этому большого значения65. Эренберг идет в этом отношении еще дальше: правда, он называет агональное «eine allgemeine menschliche Eigenschaft, als solche aber historisch uninteressant und bedeutungslos» [«общечеловече­ ским свойством, как таковое, однако, исторически неинтерес-

ным и лишенным значения»] ! Состязание ради священной или магической цели он вообще не рассматривает и выступает про­ тив «folkloristische» [«фольклористского»] обращения с дан­ ными эллинской культуры66. Побуждение к состязанию, по Эренбергу, «kaum irgendwo sozial und überpersönlich bestimmende Kraft geworden»67 [«едва ли где-нибудь стало социально и сверхличностно определяющей силой»]. Лишь впоследствии он замечает по крайней мере исландские параллели и выражает готовность и за ними признать некоторое значение68.

Эренберг следует Буркхардту также и в том, что сосредото­ чивается на понятии агонального в период, которым в Элладе сменяется героическая эпоха, и признает, что в этот период агональные черты так или иначе находят свое проявление. Битве за Трою, по его мнению, еще вовсе не присущ атональный харак­ тер; только в связи с «Entheroisierung des Kriegertums» [«деге­ роизацией воинства»] возникает попытка создать протийовес в агональном, которое, таким образом, лишь на втором этапе «herausbildete» [«выстроилось»] как продукт более поздней фазы культуры 69. Всё это более или менее основывается на вы­ сказывании Буркхардта: «Wer den Krieg hat, bedarf des Turniers nicht»70 [«Кто воюет, тому не нужны турниры»]. Мнение это, во всяком случае в том, что касается любого из архаических периодов цивилизации, было, однако, отвергнуто данными со­ циологии и этнологии как совершенно не соответствующее дей­ ствительности. Пусть верно, что лишь с великими, объединив^ шими всю Элладу играми в Олимпии, Истме, Дельфах, Немее35* состязание на протяжении двух столетий делается жизненным принципом в греческом обществе, — дух непрекращающегося противоборства господствовал в эллинской культуре уже и до этого, а также и после.

Греческие боевые игры, даже во времена, когда при поверх­ ностном рассмотрении они могли показаться всего лишь нацио­ нальными спортивными праздниками, имели тесную связь с религией. Победные песни Пиндара целиком и полностью при-

надлежали его богатой священной поэзии, единственно сохра­ нившейся частью которой они являются71. Сакральный харак­ тер агона сказывается буквально во всём. Соревнование спар­ танских юношей перед алтарем в том, как они переносят причиняемую им боль, находится в самой непосредственной связи с мучительными испытаниями при посвящении в муж­ ское сообщество, обычаем, который мы встречаем у первобыт­ ных народов по всей земле. Некий победитель Олимпийских игр своим дыханием буквально вдувает новые жизненные силы в своего деда72. Греческая традиция различает состязания как та­ ковые, то есть связанные с государством, войной и правом, — и состязания в силе, мудрости и богатстве. Разделение на две эти группы всё еще отражает, по-видимому, нечто из агонистической сферы ранней фазы культуры. Когда судебный процесс по­ лучает название άγων, это не является, как считал Буркхардт 73, позднейшим переносом значения; напротив, это говорит о древнейшей взаимосвязи понятий. Судопроизводство пред­ ставляло собою тогда подлинный агон.

Греки имели обыкновение состязаться во всём, где возника­ ла возможность борьбы. Состязания мужчин в красоте входили в Панафинеи и в ристания в честь Тесея. На симпосиях соревно­ вались в пении, загадках, времени бодрствования и количестве выпитого. Но даже и это последнее не теряет связи с сакраль­ ным: πολυποσία и άκρατοποσία, то есть пить много и пить, не сме­ шивая с водой, входили в Праздник Кувшинов36*. Александр на пиршестве по случаю смерти Калана37* устроил гимнический и мусический άγων с наградами А^Я тех, кто больше всех выпьет, вследствие чего из числа участников тридцать пять умерли тот­ час же, а шестеро — спустя еще какое-то время, включая и само­ го победителя74. Состязания в поглощении больших количеств еды и питья встречаются также и при потлатче.

Чересчур узкое толкование понятия агон приводит Эренберга к признанию антиагонистического характера культуры Рима75. Действительно, поединки свободных граждан друг с

другом занимают здесь не слишком большое место. Но это не должно означать, что в структуре римской цивилизации агональный элемент вовсе отсутствовал. Скорее мы сталкиваемся здесь с тем своеобразным явлением, что момент противоборства уже очень рано переместился с личного соперничества на лице­ зрение схваток, разыгрываемых другими, — бойцами, именно ААЯ этого предназначенными. Несомненно, это перемещение как раз и свидетельствует о связи с тем фактом, что у римлян сак­ ральный характер таких поединков продолжал сохраняться особенно строго; ведь именно в отправлении культа одних участников исстари заменяли другими. И хотя бои гладиаторов, схватки со зверями, гонки колесниц проводились рабами, все они полностью охватываются сферою агонального. При том что ludi [игры] не были привязаны к постоянным праздникам года, это были ludi votivi, то есть устраиваемые по обету, как правило, в честь умерших или чтобы в данном конкретном случае отвести гнев богов. Малейшее нарушение ритуала, какая-либо случай­ ная помеха делали всё празднество недействительным. Это так­ же указывает на священный характер свершавшегося.

Здесь чрезвычайно важно отметить, что именно А^Я ЭТИХ римских боев, с их кровопролитием, суевериями и нетерпимо­ стью, как общее наименование неизменно употребляли то самое слово, которым обозначали игру, ludus, со всеми неотъемлемы­ ми ассоциациями свободы и веселья. И как нам это следует по­ нимать?

Согласно мнению, в котором Эренберг сходится с Буркхардтом, греческое общество, по завершении архаического и герои­ ческого периодов своей культуры, исчерпав в серьезной борьбе свои лучшие силы, продолжает — теперь уже вторичное — дви­ жение в направлении агонального как всеохватывающего соци­ ального принципа. Это переход «aus Kampf zu Spiel»76 [«от борьбы к игре»] и поэтому — вырождение. Несомненно, пре­ обладание агонистики в конце концов приводит ее именно к этому. Агон, с его фактической бесцельностью и бессмысленно-

стью, в конечном счете означал «Aufhebung aller Schwere des Lebens, Denkens und Handelns, Gleichgültigkeit gegenüber aller

fremden Norm, Verschwendung um des einzigen willen: zu siegen»77

[«устранение всех тягостей, связанных с жизнью, мыслями и поступками, равнодушие ко всяческим чуждым нормам, растра­ чивание себя ради одного-единственного: одержать победу»]. В этих словах, разумеется, много правды, между тем как после­ довательность явлений всё же иная, чем полагал Эренберг, и все­ объемлющая формулировка значения агонального АЛЯ культуры должна быть выражена по-другому. Не было перехода ни «от борьбы к игре», ни от игры к борьбе\ но в состязательной игре — к культуре; при этом состязание временами заглушало ростки культуры и одновременно как бы теряло свою игровую, священ­ ную и культурную ценность, вырождаясь в открытую страсть со­ перничества. Исходным пунктом здесь должно служить пред­ ставление о — еще детском в сущности — чувстве игры, кото­ рое проявляется во множестве игровых форм, то есть связанных правилами и выхваченных из обыденной жизни действий, в кото­ рых может раскрываться врожденная потребность ритма, из­ менчивости, антитетической кульминации и гармонии. С этим чувством игры сочетается дух, взыскующий чести, достоинства, превосходства и красоты. Всё мистическое и магическое, всё ге­ роическое, всё мусическое, логическое и пластическое ищут форму и выражение в благородной игре. Культура берет начало не как игра и не из игры, но в рамках игры. Антитетическая и агонистическая основа культуры задается в игре, которая древ­ нее и первичнее, чем любая культура. Возвращаясь к нашему ис­ ходному пункту, к римским ludiy заметим: именуя священные состязания попросту играми, латынь выражает свойство этого элемента культуры столь точно, сколь это возможно.

В процессе развития каждой культуры функция и структура агона уже в архаический период достигают наиболее зримой и самой прекрасной формы. По мере того как материал культуры усложняется по составу, делается всё более разнообразным и пе-

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ИГРА И СОСТЯЗАНИЕ КАК КУЛЬТУРОСОЗИДАЮЩАЯ ФУНКЦИЯ 117

стрым, а техника производственной и общественной жизни, ин­ дивидуальной и коллективной, становится всё более утончен­ ной, почва культуры зарастает идеями, системами, понятиями, учениями и нормами, сведениями и обычаями, которые всякое касательство к игре, казалось бы, уже вовсе утратили. Культура становится всё более и более серьезной и отводит игре лишь всё более второстепенное место. Агональный период уже миновал. Или кажется, что миновал.

И вот прежде чем двинуться далее, постепенно отмечая игровые элементы в наиболее значительных проявлениях куль­ туры, окинем взором группу явно игровых форм, на примере которых мы пытались прояснить связь архаической культуры и игры. Мы увидим, что по всей земле на территории обитания раннего человеческого общества господствует комплекс совер­ шенно однородных представлений и обычаев агонистического характера. По всей видимости, эти состязательные формы воз­ никают независимо от особенностей религиозных представле­ ний, свойственных тому или иному народу. Готовое объяснение этой однородности лежит в самой человеческой природе, всегда устремленной к высшему, будь это высшее земной славой и пре­ восходством — или же преодолением всего земного. Врожден­ ной функцией человека, благодаря которой осуществляется это стремление, и будет игра.

Если в явлениях культуры, которые мы здесь имеем в виду, это игровое качество на самом деле первично, тогда будет логич­ но полагать, что между всеми этими формами: потлатчем и кулойу антифонным пением, состязанием в хуле, бравадой, крова­ вым поединком и пр. — не проходит никакой четкой границы. Это станет еще яснее, если мы, переходя теперь к рассмотрению различных функций культуры, каждой в отдельности, прежде всего поговорим о взаимосвязи игры и права.

ГЛ А В А Ч Е Т В Е Р Т А Я

ИГ Р А И ПРАВОСУДИЕ

На первый взгляд сфера права, закона и правосудия чрезвычай­ но отдалена от сферы игры. Ибо священная серьезность и жи­ вейшие интересы отдельного человека и общества в целом царят во всём, что касается права и правосудия. Этимологическая основа А,АЯ выражения понятий право, суд и закон преимуще­ ственно определяется словесной областью принятия, установ­ ления, указания, поддержки, порядка, выбора, разделения и объединения, установления согласия, обязывания, следования обычаю, очевидности. Всё это представления, которые обычно противополагаются той семантической сфере, куда входят сло­ ва, относящиеся к игре. Мы, однако, уже не раз убеждались, что священному и серьезному действию ни в коей мере не противо­ показана игровая окраска.

Возможность родства между игрою и правом делается А,АЯ нас очевидной, как только мы замечаем, что правовая практи­ ка — другими словами, судопроизводство, независимо от того, какие идеалы положены в основание права, — носит в высшей степени состязательный характер. Связь между состязанием и формированием правовых отношений уже была затронута выше,

при описании потлатча, который, впрочем, Дави трактует ис­ ключительно с точки зрения истории права, как первоисток примитивной системы совершения сделок и взятия обяза­ тельств1. Судебный спор сторон А,АЯ греков выступает как άγων, своего рода битва, обусловленная жесткими правилами и про­ текающая в освященных формах, где две борющиеся стороны взывают к решению третейского судьи. Понимание процесса как состязания не должно рассматриваться как позднейшее но­ вовведение, как перенос понятий и чуть ли не вырождение, по­ добно тому, что мы видим у Эренберга2. Напротив, из агональной сущности правового спора проистекает всё его последующее развитие, и этот состязательный характер продолжает жить в нем и по сей день.

Но кто говорит состязание> говорит игра. Ранее мы уже виде­ ли, что нет достаточных оснований отказывать какому бы то ни было состязанию в наличии еще и игрового характера. Как игро­ вое качество, так и качество состязательности, — возносимые оба в сферу священного, как того требует ^АЯ свершения право­ судия всякое общество, — до сих пор пронизывают самые раз­ личные формы правовой жизни. Местом свершения правосудия является двор. Этот двор всё еще, в полном смысле слова, ιερός κύκλος (гиерос кюклос), священный круг, где восседали видные отовсюду судьи, как это и было изображено на щите Ахилла3 г . Всякое место, где свершается правосудие, это поистине τέμενος (теменос), освященное место, отрезанное, отгороженное от обычного мира. Таким образом, сначала выделяют место для суда, а затем созывают суд. Это подлинный магический круг, игровое пространство, внутри которого привычное деление лю­ дей по их рангу временно прекращается. На время они делают­ ся неприкосновенными. Локи, прежде чем отважился вступить в состязание в хуле, удостоверился, что для этого было отведено «великое место мира»4. Верхняя палата английского парламен­ та до сих пор, по существу, являет собой двор суда, отсюда и woolsack [набитая шерстью подушка], седалище лорда-канцлера,