культурология_1 / Хейзинга / Хейзинга Й. - Homo ludens. Человек играющий. - 2011

ив ответ на вызов30. Если поэтому Хелд заключает31, что игра

вкости и простая игра в шахматы не являются настоящими азартными играми, потому что входят в область сакрального и выражают принцип потлатча, то я был бы склонен располо­ жить эти аргументы в обратном порядке и сказать: они входят в область сакрального именно потому, что являются настоящи­ ми играми.

Когда Ливии говорит о пышности, с которой проводились

ludi publici [публичные игры], и об излишествах, доходивших до безудержного соперничества3217*; когда Клеопатра, желая пре­ взойти Антония, бросает в уксус жемчужину18*; когда Филипп

Бургундский чреду пиршеств придворной знати увенчивает в Лилле празднеством Vœux du faisan [Обеты фазана]19*; или, на­ конец, когда нидерландские студенты по случаю определенных праздников предаются церемонии битья стекол, то можно, если угодно, говорить о всё тех же проявлениях инстинкта потлатча. Проще и вернее, однако, было бы сам потлатч рассматри­ вать как наиболее разработанную и наиболее выразительную форму фундаментальной потребности человеческого рода, кото­ рую я бы назвал Игрой ради славы и чести. Технический термин потлатч, вошедший однажды в научное словоупотребление, слишком легко превращается в этикетку, с помощью которой это явление выступает на сцене как ясное и исчерпанное.

Игровая суть подобного ритуала раздаривания, бытующего по всей земле, предстала в наиболее ярком свете, когда Мали­ новский в своей книге Argonauts ofthe Western Pacifia1 дал живое и подробное описание системы, называемой кула, которую он наблюдал у туземцев островов Тробриан и соседей их в Мелане­ зии20*. Кула — это церемониальное плавание, предпринимаемое в определенное время в двух противоположных направлениях с одной из групп островов к востоку от Новой Гвинеи. В процес­ се этого плавания племена, выступающие по обычаю как парт­ неры, обмениваются между собой предметами, которые не име­ ют никакой потребительской ценности, — это бусы из красных

и браслеты из белых ракушек, — но в качестве дорогих и прослав­ ленных украшений, нередко известных по имени, переходят на время во владение другой группы. Эта последняя принимает на себя обязанность в течение определенного времени передать эти предметы дальше, следующему звену в цепи кулы. Предметы имеют священную ценность. Они обладают волшебною силой, у них есть своя история, рассказывающая, как они были добыты впервые. Среди них есть и такие, что их включение в обраще­ ние вызывает сенсацию — настолько высоко они ценятся34. Всё это сопровождается разного рода формальностями, ритуа­ лом, праздничной торжественностью и магией. Действие проис­ ходит в атмосфере взаимных обязательств, доверия, дружеского расположения и гостеприимства, благородного поведения, щед­ рости, чести и славы. Такие плавания часто изобилуют приклю­ чениями и опасностями. Интенсивная культурная жизнь племен, изготовление резьбы на каноэ, поэтическое искусство, кодекс чести и манер — всё это связано с понятием кула. Торговля по­ лезными вещами также входит в подобные путешествия, но как нечто второстепенное. Возможно, нигде архаическая культурная жизнь не принимает до такой степени форму общинной благо­ родной игры, как у этих папуасов Меланезии. Состязание при­ нимает здесь вид, своею чистотой, пожалуй, превосходящий сходные обычаи других, нередко гораздо более цивилизованных народов. Бесспорно, что здесь, на почве всей системы священ­ ного ритуала, проявляется потребность человека жить в красо­ те. Форма, в которой эта потребность находит свое удовлетворе­ ние, это форма игры.

С детских лет и вплоть до высших достижении в культурной деятельности одной из сильнейших побудительных причин к совершенствованию самого себя, так же как и своей группы, вы­ ступает желание похвалы и почестей как награды за свое пре­ восходство. Люди осыпают похвалами друг друга, хвалят самих себя. Ищут воздаяния чести за свою добродетель. Желают по-

лучить удовлетворение, когда что-то хорошо ими сделано. Сде­ лано хорошо — значит, сделано лучше другого. Быть первым — значит, стать первым, показать себя первым. Чтобы получить доказательство своего превосходства, нужно соперничество, со­ стязание.

Добродетель, делающая вас достойным почестей, в архаиче­ ском обществе — не абстрактная идея нравственного совершен­ ства, соответствующего заповеди высшей божественной власти. Понятие добродетели — deugd — еще прямо соответствует сво­ ему глагольному основанию deugen: быть к чему-то пригодным, быть в своем роде подлинным и совершенным. Так же обстоит дело и с греческим понятием αρετή (арете), и со средневерхненемецким tilgende. Всякая вещь обладает своей αρετή, присущей ее натуре. Лошадь, собака, глаз, топор, лук — всему свойственна своя deugd. Сила и здоровье — это добродетели тела, сметли­ вость и проницательность — духа. Слово αρετή находится в свя­ зи со словом άριστος (аристос) — лучшее, превосходное. Добро­ детель человека благородного звания — это ряд таких свойств, которые делают его способным сражаться и повелевать. Разуме­ ется, сюда входят также щедрость, мудрость и справедливость. Совершенно естественно, что у многих народов слово, обозна­ чающее добродетель, возникает на почве такого понятия, как мужественность, вроде латинского virtus, которое, впрочем, до­ статочно долго сохраняло по преимуществу значение доблести. Это же справедливо для арабского тогоиа, которое, подобно греческому αρετή, охватывает целый пучок значений, а именно: силу, мужество, богатство, хорошее ведение дел, добрые устои, учтивость, изящество манер, щедрость, великодушие и нрав­ ственное совершенство. При любой системе архаического жиз­ ненного уклада на основе воинственной и благородной племен­ ной жизни вырастает идеал рыцарства и рыцарственности, будь то у греков, арабов, японцев или христиан эпохи Средневековья. И всегда этот мужской идеал добродетели неразрывно связан с признанием и утверждением примитивной, показной чести.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ИГРА И СОСТЯЗАНИЕ КАК КУЛЬТУРОСОЗИДАЮЩАЯ ФУНКЦИЯ 103

Еще у Аристотеля честь — это награда, завоеванная доб­ родетелью36. Правда, он рассматривает честь не как цель или основание добродетели, но скорее как ее естественное мерило. «Люди стремятся к чести, дабы удостовериться в своей соб­ ственной ценности, в своей добродетели. Они стремятся к тому, чтобы их почитали люди разумные, те, кто их знает, по причине их истинной ценности»37.

Добродетель, честь, благородство и слава, таким образом, изначально попадают в круг состязания и, можно сказать, в круг игры! Жизнь молодого благородного воина — это постоянное упражнение в добродетели и битва за честь и достоинство свое­ го высокого положения. Гомерово

«αίέν άριστεύειν και ύπείροχον εμμεναι άλλων»38

(айен аристеуэйн кай гюпейрохон емменай аллон)*

является полным выражением этого идеала. Эпос питает инте­ рес не к военным действиям как таковым, но к αριστεία (аристейа) [подвигам] особых героев.

Из приуготовления к благородной жизни вырастает воспи­ тание себя А^Я жизни в государстве и А^Я государства. Но в этой связи αρετή еще не принимает чисто этического звучания. Оно продолжает означать способность гражданина исполнять свое дело в условиях полиса. В состязании элемент упражнения еще не утратил своей весомости.

Идея того, что благородство покоится на добродетели, изна­ чально кроется в самом представлении о последней, однако по­ нятие добродетели, по мере развертывания культуры, малопомалу наполняется иным содержанием. Понятие добродетели возвышается до этического и религиозного. Благородное сосло­ вие, которое некогда отвечало идеалу добродетели тем, что от-

*«...тщиться других превзойти, непрестанно пылать отличиться». Пер.

Н.И. Гнедича.

личалось доблестью и отстаивало свою честь, и которое всё еще видит свое призвание в том, чтобы хранить верность этой своей задаче, должно либо вкладывать в традиционный рыцарский идеал более высокое этико-религиозное содержание, что на практике выглядит обычно весьма плачевно, либо довольство­ ваться культивированием внешней картины высокого положе­ ния и незапятнанной чести, демонстрируя помпезность, ро­ скошь и куртуазное обхождение, которые теперь сохраняют всего-навсего игровой характер — хотя и присущий им изна­ чально, прежде, однако, выполнявший функцию создания куль­ туры.

Человек благородного звания подтверждает свою доброде­ тель действенным испытанием силы, ловкости, мужества, но также остроумия, мудрости, искусности, богатства и щедрости. Либо, наконец, состязанием в слове, то есть заранее восхваляя или предоставляя восхвалять поэту или герольду ту доброде­ тель, в которой желательно было превзойти соперника. Это прославление добродетели, как форма состязания, естественно переходит в поношение противника. Но и хула принимает соб­ ственную форму состязания, и весьма примечательно, что как раз эта форма состязаний в самовосхвалении и хуле занимает особое место в самых различных культурах. Достаточно вспом­ нить о сходном поведении мальчишек, чтобы сразу же квалифи­ цировать бранные турниры такого рода как одну из игровых форм. Специально устраиваемый турнир в похвальбе и хуле не всегда можно четко отделить от бравады, которой некогда имели обыкновение предварять или сопровождать вооруженные столк­ новения. На поле битвы, по описанию древних китайских ис­ точников, царит безудержная мешанина самовосхваления, бла­ городства, оскорблений, воздавания почестей и т. д. Это скорее состязание в моральных ценностях, соперничество в чести, а не в силе оружия39. Особые действия имеют при этом техническое значение отличительных знаков чести или позора для тех, кто их

учтивости, обозначаемую словом жан, то есть уступить другому дорогу^. Каждый старается перещеголять противника благород­ ством манер, уступить ему место, сойти с дороги. Состязание в учтивости, пожалуй, нигде не формализовано так, как в Китае, но находим мы его повсеместно45. Оно может считаться как бы оборотной стороной состязаний в бахвальстве; основание столь подчеркиваемой учтивости — сознание собственной чести.

Состязание в поношении занимало значительное место в древнеарабском язычестве, и связь его с соревнованием в уни­ чтожении собственного имущества, что являлось частью потлатча, явно выступает наружу. Мы уже упоминали об обычае, называемом mo'âqara, по которому соперники перерезали своим верблюдам сухожилия ног. Основная форма глагола, от которо­ го произошло слово moäqara, означаетранить, калечить, В зна­ чении mo'äqara теперь также приводят и conviciL· et dictis satyricis certavit cum aliquo — бороться с кем-либо бранью и насмешливы­ ми словами·, здесь нам приходится вспомнить египетских цыган, у которых обычай соревноваться в уничтожении своего добра носил название похвальбы. Доисламские арабы, помимо mo'âqara, знали еще две технические разновидности состязаний, когда противники дразнили и оскорбляли друг друга, это — monäfara

и mofâkhara. Заметим, что эти три слова образованы сходным путем. Это nomina actionis так называемой третьей формы гла­ гола. И в этом, пожалуй, заключено самое интересное: арабский язык имеет определенную форму глагола, которая может любо­ му корню придавать значение соревнования в чем-либо, превосход­ ства в чем-то над кем-либо, — нечто вроде глагольной превос­ ходной степени основной формы. Наряду с этим, производная шестая форма глагола выражает еще и значение повторяемости действия. Так, от корня hasaba — считать, сосчитать — обра­ зуется mohäsaba — состязание в доброй славе; от kathara — пре­ восходить в числе — mokâthara — состязание в численности.

Mofâkhara происходит от корня, означающего славу, самопро­ славление, похвальбу, monäfara происходит из сферы значений

разбить, обратить в бегство. Хвала, честь, добродетель, слава

объединяются в арабском в одну сферу значений — так же, как равноценные греческие понятия, группирующиеся вокруг αρετή как смыслового центра46. Центральное понятие здесь — 'ird, ко­ торое лучше всего переводить как честь, понимаемую в самом конкретном смысле слова. Высшее требование благородной жизни — обязанность сохранять свою 'ird целой и невредимой. Напротив, намерение противника — повредить, нарушить эту 'ird оскорблением. Основание для чести и славы, то есть элемент добродетели, дает также всякое телесное, социальное, мораль­ ное или интеллектуальное превосходство. Люди взыскуют сла­ вы своими победами, своим мужеством, численностью своей группы или своих детей, своей щедростью, своим влиянием, остротою зрения, красотою волос. Всё это вместе придает чело­ веку 'izz, 'izza, то есть исключительность, превосходство над прочими и поэтому — власть и престиж. Дразнить или поно­ сить противника — значит в немалой степени возвышать 4zz самого себя, это носит техническое обозначение hidjâ. Состяза­ ния ради чести, носившие название mofäkhara, устраивались в строго определенное время, приуроченное к ярмаркам, и после паломничества. В состязаниях могли принимать участие племе­ на, кланы или отдельные соперники. Как только две группы схо­ дились друг с другом, они начинали свое состязание ради чести. Поэт или оратор играл там большую роль: он мог лучше всех говорить от имени группы. Обычай явно имел сакральный ха­ рактер. Он периодически сообщал новый жизненный импульс тому сильному социальному напряжению, которое было так ха­ рактерно А^Я доисламской арабской культуры. Восходящий ис­ лам выступал против подобных обычаев, то придавая им новую религиозную устремленность, то снижая их до придворного развлечения. Во времена язычества mofäkhara нередко заканчи­ вались убийством и межплеменною войной. Слово monâfara указывает в особенности на такой тип состязания ради чести, когда обе стороны возлагают решение на обычного или третей-

ского судью; с корнем, от которого образовано это слово, связа­ ны значения приговору решение суда. Речь идет о закладе, подчас определяют и тему: скажем, спорят о знатности происхожде­ ния47, поставив на кон сотню верблюдов. Стороны по очереди встают и снова садятся, как и во время судебного разбиратель­ ства. Стараясь произвести наибольшее впечатление, они обза­ водятся присяжными поручителями. Часто, однако, во всяком случае при исламе, судьи отказываются от своей роли; жажду­ щих схватиться осмеивают как «двух глупцов, возжелавших зла». Иногда monâfara произносится в рифму. Формируются союзы, А^Я того чтобы сначала провести mofâkhara, затем дать черед оскорблениям и наконец, взявшись за мечи, перейти к ру­ копашной48.

В греческой традиции мы находим многочисленные следы церемониальных и праздничных состязаний в хуле. Так, предпо­ лагают, что ίαμβος (йамбос) первоначально означало насмешку, шутку, особенно в связи с публичными песнями обидного и оскорбительного содержания, входившими в празднества Димет­ ры и Диониса23'. В этой сфере открытых насмешек появились на свет сатирические стихи Архилоха24*, исполнявшиеся в музы­ кальном сопровождении на состязаниях. Из древнего сакраль­ ного народного обычая ямбразвился в средство открытой кри­ тики. Тема поношения женщин есть, видимо, не что иное, как пережиток песен-насмешек, исполнявшихся мужчинами и жен­ щинами в ходе празднеств Деметры или Аполлона. Сакральная игра публичного соревнования, ψόγος (псогос), должно быть, являлась общим основанием всего этого49.

Древнегерманские предания сохраняют очень старый ре­ ликт поединка в хуле на королевском пиру в рассказе об Албоине при дворе гепидов, почерпнутом Павлом Диаконом50, види­ мо, из старинных героических песен. Лангобарды приглашены на пир к Турисинду, королю гепидов. Когда король громко скор­ бит о павшем в битве с лангобардами сыне своем Турисмоде, встает второй его сын и начинает задирать обидами (iniuriis

lacessere coepit) лангобардов. Он называет их белоногими ко­ былами, добавляя, что от них еще и воняет. На что ему один из лангобардов ответствует: ступай, мол, на поле Асфелд и навер­ няка там узнаешь, как храбро умеют лягаться те, кого зовешь ты кобылами, — там, где кости твоего брата по лугу разбросаны, словно кости поганой клячи. Король удерживает бранящихся от рукоприкладства, и «на этом радостно приводят они пир к за­ вершению» («laetis animis convivium peragunt»). Это послед­ нее замечание самым явственным образом показывает игровой характер оскорбительного словесного поединка. Древнесканди­ навская литература знает этот обычай в особой форме mannjafnabr, то есть тяжба мужей. Наравне с состязанием в даче обетов он относится к празднику зимнего солнцестояния. Под­ робно разработанный образчик его дается в саге об Орваре ОААС2У· О Н оказывается неузнанным при чужом королевском дворе и ставит в заклад свою голову, что выпьет больше, чем двое королевских вассалов. При появлении очередного рога с вином, который соперники передают из рук в руки, они кичатся своими ратными подвигами, в коих не участвовали другие, ибо с женщинами своими сидели у очага в постыдном покое51. Иной раз это и сами два короля, в хвастливых речах пытающиеся пре­ высить друг друга. Одна из песней Эдды, Hârbarbsljob [Песнь о Харбарде], сталкивает в таком поединке Одина и Тора5226*. В тот же ряд попадают и бранные речи Локи, названные Lokasenna [Перебранка Локи]^, которые он вел с асами во время пируш­ ки27". Сакральный характер этих единоборств следует из ясно выраженного сообщения, что покои, где устроен был пир, это «великое место мира», «griôastaôr mikill», где никто никому не может на слова его ответствовать силой. Хотя все эти приме­ ры представляют собой литературную обработку уходящих в глубокую древность мотивов, их сакральное основание просту­ пает слишком отчетливо, чтобы видеть в них всего только опы­ ты поэтического вымысла позднейшей эпохи. Древнеирландские саги о кабане Мак-Дато и Пире Брикрена повествуют о