Литература по Идеологии / Европейская перспектива Беларуси

В поисках Европы, или «Идея Европы» в пространстве диалога

следующем, завершающем, разделе статьи будет сделан набросок такого белорусского поиска самих себя в пространстве Европы.

3.Беларусь на европейском пограничье

Вданной части текста, в отличие от предыдущих частей, будет представлено не исследование, а проблематизация, набросок поиска ответа на вопрос о Беларуси в «европейском пространстве». Для этого предлагаются и анализируются наиболее интересные и продуктивные размышления о европейском пути Беларуси.

Можно смело начать с того, что осмысление Беларуси в контексте Европы имеет свою традицию. Самым значительным среди зачинателей этой традиции в XX веке является белорусский философ и культуролог И. Абдиралович (1896–1923). Имеется в виду его текст Адвечным шляхам (1921). Очевидно, что

вэтом тексте Беларусь рассматривается И. Абдираловичем в контексте Европы: «Калі беларускі народ не стварыў выразнай культуры, дык гэта дзеля таго, што ў гістарычнай спадчыне яго была вялікая трагэдыя народнага духу, якую перажыць выпала толькі двум-тром эўрапэйскім народам: Беларусь ад Х в. і да гэтай пары фактычна зьяўляецца полем змаганьня двох кірункаў эўрапэйскай, пеўна арыйскай, культуры – заходняга і ўсходняга»59. Наряду с отнесением Беларуси к европейским странам, приведённая цитата позволяет выявить две важнейшие характеристики белорусской ситуации. Это характеристика белорусской культуры как неотчётливой (невыразнай), или неопределённой (неакрэсленай) и характеристика Беларуси как поля борьбы двух культур – восточной и западной. И хотя вторая характеристика кажется созвучной с тем, как характеризуют ситуацию в своих странах интеллектуалы Восточной Европы, это созвучие не должно вводить нас в заблуждение. Поскольку, согласно Абдираловичу, «мы не зрабіліся народам Усходу, але не прынялі й культуры Заходняй Эўропы. За ўвесь час нас пачалі зваць цёмным, дзікім народам». Данное высказывание очевидным образом контрастирует с размышлениями Кундеры и ряда венгерских интеллектуалов на тот счёт, что страны Восточной Европы сочетали в себе политический деспотизм Востока с культурой (культурными ценностями) Запада, так что именно культура Запада позволяла Восточной Европе сохранять единство с Западной Европой на протяжении всей истории, и в особенности последних трагических 100 лет.

Отсутствие отчётливой культуры, далее, в версии Абдираловича позволяло белорусам быть в равной мере «благімі сынамі і цэрквы і касьцёлу, і “ojczyzny” і “отечества”». В то же самое время оно свидетельствовало о слабости белорусского народа, препятствующей ему творить собственную историю и самому

31

Ольга Шпарага

определять свою судьбу. В самом конце XX века данную мысль Абдираловича подхватит философ-эссеист В. Акудович, обосновывающий идею, что именно в силу слабой позиции покорности и терпения Беларусь так и не стала модерным субъектом европейской цивилизации, что, однако, не является препятствием на пути сегодняшнего – постмодерного – самоосмысления и самосозидания Беларуси.60

Однако вернёмся к Абдираловичу. «Ваганьне паміж Захадам і Ўсходам», согласно Абдираловичу, берёт исток в принятии белорусами христианства в Х веке. Одним из важнейших следствий такого метания явилась двойственность «белорусского» самоопределения того времени, очевидного на примере князя Всеслава Чародея, христианина и язычника одновременно. Кроме того, в XIII в. белорусское язычество усиливается «язычеством Литвы». Другими словами, и на протяжении X–XIII вв., и в последующие столетия именно метание белоруссколитовских князей между ориентацией на Запад (в частности, Польшу) и использованием собственного капитала – потенциала местных князей – не позволяло им обрести независимую политическую и экономическую позицию. «Гэтаму ваганьню пачынае адпавядаць і блутаньне па нашым краі дзяржаўнай граніцы», позволяющее не только обнаруживать своё в границах чужого, а чужое – в самом сердце своего, но и своему получать каждый раз новые имена – в зависимости от своеобразия того чужого, внутри которого оно обнаруживалось: к примеру, русского в Литве, литовского в Польше. И всё же со временем у нас, согласно Абдираловичу, сформировалось представление о том, что «толькі праз разьвіцьцё асабістага і народнага духу дойдзем мы да ўсечалавечага ідэалу», что нашло своё выражение в переводе Ф. Скориной Библии на «мужыцкую простую мову».

Другая важная идея, позволяющая проводить параллель как с самохарактеристикой интеллектуалов Восточной Европы, так и с идеями современных теоретиков Европы, обнаруживается в размышлениях Абдираловича о восточных славянах. «Найболей выразнаю адзнакаю іх характару зьяўляецца нахіласьць да ўсяго скрайнага, выразнага, ясна падкрэсьленага. …Прыхільнасьць да выразнай аб’яднаўчае формы, да аканчальнага і бязумоўнага правядзеньня яе ў жыцьцё вызначылася ў ідэі адзінай палітычнай улады». Другими словами, если на Западе «варожыя кірункі мірна існуюць разам і знаходзяць кампраміс, згоду», то на Востоке (от Беларуси) несколько идей или форм социальной, политический или культурной жизни не могут мирно сосуществовать, и одна должна обязательно подчинить себе другую, что в конечном итоге выливается в утверждение политической деспотии.

Очевидно, что и в этих оценках Абдиралович куда более радикален, чем его европейские коллеги, поскольку выявленное им своеобразие восточных славян сказывается в нашем случае не только на политическом режиме или структуре

32

В поисках Европы, или «Идея Европы» в пространстве диалога

власти, но и на культуре, пронизывающей все стороны жизни человека – от практик повседневности до религиозного самоопределения. Словами Абдираловича, «на Ўсходзе адвеку садзяць у турмы і зьневажаюць чалавека не за дзеі, а за тое, што ён голіць або ня голіць бараду, або ня так, як трэба, носіць вопратку. Усе драбніцы, ўсе абставіны жыцьця вымагаюць акрэсьленьня вызначанасьці. Ува ўсіх павінен быць адзін выгляд, адны перакананьні, адзін погляд на жыцьцё». Говоря же о Западной Европе, Абдиралович делает акцент на множестве позиций

ивзглядов, в отношении которых действует установка на нахождение компромисса, так что «варожыя кірункі шукаюць паразуменьня, ідуць на згоду, абяцаюцца падтрымліваць адзін аднаго», не образуя единства и всё же сосуществуя

как на уровне личности, так и на уровне сообщества.

То, что отличает белорусов от созданного образа восточных славян, – это понимание несоответствия установки на крайности самому положению вещей. Жизнь, согласно Абдираловичу, характеризуется фундаментальной невыразимостью, не позволяющей назвать своими именами даже самые простые вещи. «Не аб кожнай рэчы можна пеўна сказаць, ці любіш яе, ці не, ці добрая яна, ці благая. Вялікі абшар жыцьця застаецца нявыразным, цёмным, і толькі з вялікай тугой гэта шэрае можна назваць белым або чорным». И это, согласно белорусскому философу, хорошо известно западноевропейцам, проявляющим в этой связи терпимость по отношению к невыразимому многообразию жизни.

Ивсё же белорусы хотели примирить и одну – восточную, и другую – за- падную – составляющие своей идентичности, однако это, согласно Абдираловичу, оказалось невозможным в силу политического доминирования восточного соседа. Иначе говоря, установка на преодоление и подавление всякой иной формы жизни, отличной от своей собственной, привела Российскую империю к необходимости насильственно навязать белорусам «единственно возможную»

и«обязательную для всех» форму жизни и идентичности. В современной ситуации, словами публициста А. Дынько, это приводит к тому, что «беларусы, як і іншыя ўсходнеэўрапейцы, бягуць упрочкі не ад Расеі як такой, не ад культуры Салтыкова-Шчадрына і Чайкоўскага, яны бягуць ад эўразійскага бязладзьдзя, культу сілы, права моцнага, ад усяго таго, што разьвілося і замацавалася пры асваеньні бясконцых прастораў Азіі і Сібіру і што не зацугляна дагэтуль», не желая при этом, чтобы «Эўропа вырвала з нас частку нас, якой зьяўляецца расейская культура»61.

Иточно так же, как венгерские, чешские и польские интеллектуалы, Абдиралович заключает, что «нашага вызваленьня, нашага ратунку ад прымусу Ўсходу мы чакалі ад Захаду». Понимая при этом, что такое спасение будет всегда иметь амбивалентный характер, что хотя «Захад прынес нам найлепшыя ідэі: гуманістычныя, лібэральныя, дэмакратычныя, але разам з пенкнымі словамі

33

Ольга Шпарага

заўсёды зьмяшчаліся гвалт духоўны і эканамічны, эксплёатацыя, ўціск, зьнявага». В этом смысле различие между влиянием Востока и Запада на самом деле заключается в степени проявляемого к Другому насилия, неограниченного в первом случае и всегда локального во втором. При этом стоит иметь в виду, что под Западом Абдиралович прежде всего подразумевает Польшу как ближайшую соседку белорусов. Вывод, к которому приходит Абдиралович: «Вольнага разьвіцьця нашага духу не запаўняе ні заходняя ні ўсходняя культура, бо яны абяртаюцца ў формах гвалтоўнага, людаежнага мэсыянізму і розьніца між імі толькі ў назовах, лёзунгах, а іх аціскаючыя ланцугі – аднолькавы для нашага духу». Беларусам необходимо искать своих дорог, на которых бы, с одной стороны, нам удалось создать свои – подвижные и меняющиеся (лiючыяся) – формы жизни, с другой, не превратить эти формы в очередную разновидность мессианства, знакомого нам на примере наших соседей.

В критике Абдираловичем мессианства западных и восточных соседей белорусов можно увидеть определённую форму критики европоцентризма. Исток последнего лежит, в версии философа, в столкновении личности и сообщества (хаўруса) и победе сообщества (недовольных, рабов) над личностью в рамках эллинско-римской цивилизации. Такая ситуация длилась все Средние века и вызвала протест в эпоху Возрождения. «З векам Адраджэньня пачынаецца протэст: у рэлігіі проціў догмату і формаў, ў філёзофіі і мастацтве – проціў дазволенага і ўстаноўленага, ў палітыцы – проціў суровых формаў людзкога прыгону». Восток при этом на два века отстаёт от Запада, что, однако, не отменяет зарождения протестных настроений. И всё же эти настроения на Востоке ни к чему не приводят: руководимая крайностями жизнь в России одерживает победу над лю- бой – правовой, религиозной, культурной – формой.

Преодоление догматического мессианства, принимающего в XX в. вид коммунизма, окажется возможным, согласно Абдираловичу, только в том случае, если все формы жизни – от повседневных практик (и их крайних форм моды и дисциплины) до бюрократии (канцелярии) – будут пронизаны социальным, или гражданским, творчеством. А таковое, согласно Абдираловичу, возможно, прежде всего, в отсутствие чужого принуждения. «З гэтага выплывае падстава да неабходнасьці палітычнай незалежнасьці як першая падстава для народу быць самім сабой». Для этого «неабходна стварэньне новых соцыяльных аб’яднаньняў, ў якіх гарманізавалася б магчымасьць істнаваньня вольнай незалежнай адзінкі асобы і плоднай соцыяльнай паступовай працы, не затрыманай прагавітым эгоізмам адзінкі. Незалежная творчая адзінка ў творчым, няўзьдзержным адзіначным эгоізмам хаўрусе – ідэал будучыны». Такая постановка вопроса возвращает нас к центральной характеристике «идеи Европы», являющейся одновременно центральной темой размышлений интеллектуалов

34

В поисках Европы, или «Идея Европы» в пространстве диалога

Восточной Европы, – теме отношения свободы (личности) и сообщества. Можно сказать, что Абдиралович предлагает свою версию этого отношения, которое носит обозначение социального, или гражданского, творчества, предпосылками реализации которого выступает, с одной стороны, государственная автономия (независимость), с другой – создание новых форм общественных объединений, сочетающих творчество свободной личности и коллектива, или сообщества. Важнейшей характеристикой этой версии-формы, как было сказано выше, является её подвижность, текучесть.

Можно проследить, как в нарративе о Восточной Европеb современный философ Игорь Бобков следует за Абдираловичем. Для него Восточная Европа – это «памiж Заходняй Эўропай i Расеяй. Памiж камунiзмам i вольным сьветам. Памiж чыста лацiнскiм i чыста бiзантыйскiм уплывам. Гэтае “памiж” само драбiцца й дзелiцца да бясконцасьцi, ажно пакуль не зьнiкае ва ўласнай аўтахтоннай прывiднасьцi»62. Такое «памiж» является ответом на периферизацию Восточной Европы в Новое время, на восточноевропейское «застревание» между западноевропейской нормализацией и западноевропейской же установкой на уникальность и аутентичность. Самоопределение Восточной Европы как периферии Западной Европы приводит, далее, к тому, что Восточная Европа оказывается другой, иной Европой, «што засталася ў ценю заходнеэўрапейскае мадэрнасьцi, непрысутная ў агульнаэўрапейскiм культурным наратыве». Это «Эўропа страчаных магчымасьцяў, забытых спадчынаў, неактуалiзаваных пасланьняў». Интересно при этом, что уже цитируемый публицист А. Дынько приводит другую версию «Беларуси как другой Европы», которую связывает с тем, что «недакончаная, палавіністая мадэрнізацыя ішла ў Беларусь з Эўропы, але праз Расею. Амаль адначасова з пабудовай чыгунак было скасавана заходняе права (Літоўскі статут), заходняя царква (уніяцтва); беларуская ды польская мовы і культуры пазбаўлены правоў. Гэта тады Беларусь на паўтара стагодзьдзя стала “іншай Эўропай” (курсив мой. – О. Ш.)». Центральное значение в формирование Беларуси как «другой Европы» имеет в этой версии особая форма – «из Европы через Россию» – не- полной модернизации (Дарендорф) белорусского пространства в XIX в.

И тем не менее, возвращаясь к Бобкову, современность ставит под вопрос отношение центра и периферии и определение одного через другое. Одним из важнейших следствий исчезновения жёсткого противопоставления центра и периферии является возникновение в Восточной Европе поликультурного общества как такого, в котором «сацыяльныя, этнiчныя, моўныя й культурныя межы

bЕсли быть совсем уж точными, то И. Бобков использует здесь понятие Центральной Европы. Но поскольку он имеет в виду образование Центральной и Восточной Европы, мы осмелились быть верными своей терминологии и использовать – как и ранее – понятие «Восточная Европа».

35

Ольга Шпарага

не супадаюць, i ў якiм культурная саматоеснасьць апэлюе адначасна да некалькiх моўных i культурных традыцыяў». Однако ещё до «падения центра и периферии» Восточная Европа, согласно Бобкову, выработала собственную стратегию работы с социальным пространством, или его гомогенизации, – стратегию национального возрождения. Национальное возрождение при этом проходит целый ряд стадий – от стадии становления с помощью дескрипции субъектом истории и этнографии через стадию «воображаемого сообщества», разворачивающегося с помощью поэтической фиксации «души нации», мифа общего происхождения, мифа будущего и идеи «своего государства», к стадии «реального» сообщества, на которой «адбываецца распад “агульнанацыянальнага” дыскурсу на шматлiкiя нацыялекты, зарыентаваныя на грамадзянскую супольнасьць». Однако поскольку предложенная схема современного нацио- и культурогенеза Восточной Европы является идеальной, в чистом виде она встречается чрезвычайно редко.

Реализации данной схемы в Беларуси препятствуют, согласно Бобкову, прежде всего колониальные стратегии и дискурсы. Их возникновение связано с определённой динамикой, с одной стороны, превращения на исходе Средневековья многонациональных империй Западной Европы в централизованные государства, а с другой – сохранения имперских отношений в Восточной Европе вплоть до XX в. В Новое время в рамках этих имперских отношений начались процессы формирования наций, своеобразие которых состояло в том, что они опирались «не на самаабмежаваньне i самавызначэньне ў межах уласнай этнакультурнай супольнасьцi, а на фармаваньне адмысловых стратэгiяў калянiзацыi, на прывязку сваей культурнае саматоеснасьцi да iдэi iмпэрскае культурнацывiлізацыйнае мiсii»63. Вывод, к которому приходит И. Бобков, таков: «Такiм чынам, культурныя працэсы ў межах iмпэрыяў мелi амбiвалентны характар: адна й тая ж прастора выступала i як прастора протанацыянальная, i як прастора полiкультурная, прастора сваеасаблiвай мэтатрадыцыi», что позволяет выделить в качестве базовой характеристики культурной ситуации этого региона культурную полигласию.

Важнейшим коррелятивным понятием культурной полигласии является понятие культурного пограничья, о котором И. Бобков пишет в другом месте: «Пограничье лежит по обе стороны от границы, и его топологический статус парадоксален: пограничье приобретает определённую целостность через факт собственной разделённости, т. е. через динамическое событие разграничения, встречи и перехода Своего и Чужого, или Единого и Иного»64. Случай Беларуси, прочитанный через метафору пограничья, – это случай, а вернее, событие «меж-и-через-культурного стяжения», которое не позволяет давать окончательное определение или даже обозначение ни одному феномену или культур-

36

В поисках Европы, или «Идея Европы» в пространстве диалога

ному герою, оказывающемуся своим чужаком (Мицкевич) или чужим своим (Лукашенко).65

Отталкиваясь от понятия пограничья, другой белорусский автор О. Бреский размышляет о конституировании Восточной Европы, включающей и Беларусь. Сложности такого конституирования налицо: утвердившись, наконец, после распада СССР как национальные государства, страны Восточной Европы, и в частности Польша и Беларусь, не могут вместить нарратив о самих себе в границы собственных государств. Беларусь «бледнеет и тускнеет без Польши, вернее, без Речи Посполитой, потому что вся белорусская элита на протяжении столетий – вплоть до Первой мировой войны была частью польской элиты. … Впрочем, и Польша тускнеет и мельчает без своих восточных соседей. Вильно, Гродно, Львов, Киев – неотъемлемы от истории Речи Посполитой»66.

Польский эссеист К. Чижевский, как кажется, именно в связи с обозначенной Бреским ситуацией вводит понятие Европы регионов. Европа регионов, согласно этому автору, – «гэта куля, цэнтар якой паўсюль, а межы нiдзе»67, или «Эўропа, якая засную цэнтры на перыферыях i асяродак якой будзе паўсюль»68. Это ситуация возникновения аутентичных центров, которые находятся вблизи человека и способны дать ему наилучшую возможность для самовыражения. Формирование Европы регионов, далее, рассматривается Чижевским как желаемая модель для Евросоюза, способная обеспечить равновесие сил его участников. Именно Европа регионов способна предостеречь от унификации того своеобразия и разнородности, которое даёт о себе знать в результате смещения или устранения границ. Тем самым формируется введённое нами в первых частях текста «единство в многообразии» («единство в разнородности», в версии Чижевского), которое способно помочь нам одолеть страхи перед открытостью и перемещением – как фундаментальными конститутивами «идеи Европы». Согласно Шпэту, описанная ситуация является ответом на современную нехватку времени для превращения разнообразия в осознанное единство, что и превращает многообразную всеобщность Европы в многообразную региональность.69

Говоря о стирании и устранении границ национальных государств в рамках Европы регионов, Чижевский в то же самое время говорит о сохранении границ, понятых как пограничье. Регионы и должны пониматься как регионы пограничья, или постоянного взаимодействия с соседями, противоположного самоизоляции. В ситуации пограничья, словами Чижевского, границы направлены вовнутрь, а не вовне близкого нам пространства. «Iснаваньне жывога цэнтру аслабляе адно тыя межы, якiя iдуць навонкi, якiя iзалююць i замыкаюць, натуральным чынам узмацняючы iснаваньне межаў, што iдуць унутро i вызначаюць характар рэгiёну».70 Именно такого рода динамика границ способна обеспечить

37

Ольга Шпарага

формирование сообщества, которое сочетало бы множество своеобразий, каждый раз заново устанавливая между ними «нелёгкое равновесие».

Обобщить написанное в данном тексте можно следующим образом. Первое, что следует зафиксировать применительно к характеристике белорусской ситуации, рассмотренной в контексте европейского самоопределения, – это её чрезвычайная сложность, или комплексность. Попытаемся для начала перечислить некоторые важнейшие составляющие белорусского самоопределения, которые обнаруживаются в приведённых концепциях:

–неотчётливая культура как культура ни Запада и ни Востока;

–наличие в этой культуре одновременно центростремительных – со- бранных вокруг национального Возрождения – и центробежных – связанных

страгическим опытом периферизации и метанием между Востоком и Запа- дом – тенденций;

–каждая из этих тенденций, в свою очередь, может быть представлена через раскол, поскольку разворачивается одновременно в своих стадиях, например, как их описывает Бобков, и в современной, венчающей эти стадии форме, которая практически всеми авторами в идеале обозначается как подвижное сосуществование множества гражданских сообществ или как индивидуальное и коллективное гражданское творчество (конечно же, в рамках суверенного белорусского государства). Эти тенденции можно представить через столкновение двух течений, или разворачиваний, времени: последовательного в первом случае и одновременного во втором, – которые ввиду непринятия во внимания образуют препятствия или реальные преграды друг для друга. В итоге, конфликт «чужого своего» (в частности, европейского прошлого) и «своего чужого» (в частности, советского настоящего) и становится выражением наложения этих составляющих друг на друга.

Какое же место занимает в этой комплексной картине «идея Европы», не менее сложное – исторически и с позиции современности – образование? Позволяют ли приведённые размышления белорусских авторов увидеть своё

«хрупкое равновесие» ретроспективы и перспективы, которое есть также равновесие свободы и сообщества, критики и самокритики, выбора и солидарности? Если следовать моим собственным размышлениям, то поиск ответа на этот вопрос окажется возможным только в том случае, если сам вопрос будет иметь и обратную формулировку. Следующую формулировку: существует ли в настоящий момент другой, нежели европейский, способ поиска своего «хрупкого равновесия» ретроспективы с перспективой, свободы с сообществом, критики

ссамокритикой, выбора с солидарностью, способствующий осуществлению

38

В поисках Европы, или «Идея Европы» в пространстве диалога

одновременно себя и другого и превращающий европейцев в жителей ненасильственно расширяющегося пограничья?

Поиски ответа на этот двояким образом развёрнутый вопрос, в моей версии, и будет означать поиск самого себя на пограничье Европы. В таком случае быть белорусом может означать непрерывно исследовать – понимать и ис- толковывать – своё пограничное существование с целью установления «хрупкого равновесия» культурного, политического, социального нарратива с нарративами соседей. При этом соседи также должны быть вовлечены в подобное исследование, совместное участие в котором, не отменяющее ни своей уникальности, ни важности общего дела, и можно в итоге обозначить Европой.

Стоит, однако, помнить, что исследование это будет, скорее всего, чрезвычайно сложным и далеко неоднозначным для нас, о чём ещё 100 лет назад писал И. Абдиралович. Оно потребует всех наших – самых разных, но прежде всего интеллектуальных, сил, – поскольку, теперь уже словами А. Дынько, «беларуская нацыя ў сваім разьвіцьці адставала ад цэнтральнаэўрапейскіх, уліцьцё яе ў складаны эўрапейскі мэханізм ня будзе бязбольным і запатрабуе выпрацоўкі асаблівых мэханізмаў абароны культурнае ідэнтычнасьці. Дыпляматыя, цярплівыя перамовы, структурная перабудова эканомікі, будзённая праца інтэлектуалаў па стварэньні эўрапейскае ідэнтычнасьці беларусаў – усё гэта ня так проста ажыцьцяўляць, улічваючы паўтара стагодзьдзя разьдзеленасьці».

Примечания

1Дарендорф Р. Современный социальный конфликт: очерк политики свободы.

М., 2002. С. 228.

2Ср.: Нойман И. Использование «Другого»: образы Востока и формирование европейских идентичностей. М., 2004. С. 194.

3Ср.: Кертес И. Воспрянет ли? // Венгры и Европа. Сборник эссе. М., 2002. С. 488.

4Ср.:ДарендорфР.Указ.соч.;см.тж:ДерридаЖ.,ХабермасЮ.Нашеобновле-

ние после войны: второе рождение Европы // Отечественные записки. 2003. № 6: (электронный ресурс) http://magazines.russ.ru/oz/2003/6/2004_1_23.html.

5Монне Жан (1888–1979) – в 31 год назначается Генеральным секретарем созданной в 1919 Лиги Наций, остается на этом посту до 1923; инициатор создания Европейского объединения угля и стали и его первый президент (с 1952); основатель Действительного комитета Соединённых Штатов Европы

(1955) – движущей силы первых этапов евроинтеграции.

6Монне Ж. Реальность и политика. Мемуары. М., 2001. С. 271.

7 Шпэт Л. 1992. Мечта о Европе. М., 1993. С. 24–25. Шпэт Лотар (р. 1937) – премьер-министр земли Баден-Вюртенберг (1978–1991), видный представитель либерального неоконсерватизма в ФРГ.

39

10Шпэт Л. Указ. соч. С. 24.

11ЧерчилльУинстонЛеонардСпенсер(1874–1965) – британскийгосударствен- ный деятель и литератор; на протяжении 1940–1945, 1951–1955 – премьер- министр Великобритании; в 1946 ввёл в обиход термин «железный занавес». Шуман Робер Жан-Батист Николя (1886–1963) – премьер-министр Франции с ноября 1947 по июль 1948 и в августе–сентябре 1948; 1958–1960 – пред- седатель консультативной ассамблеи Совета Европы, наряду с Монне инициатор создания Европейского объединения угля и стали. Аденауэр Конрад (1876–1967) – немецкий государственный деятель, один из основателей Христианско-демократического союза (ХДС), избирался канцлером ФРГ в

1949, 1953, 1957 и 1961. Спаак Поль-Анри (1899–1972) – премьер-министр Бельгии с мая 1938 по февраль 1939, неоднократно был министром иностранных дел, 16 января 1946 избирается первым председателем Генеральной ассамблеи Организации Объединённых Наций и занимает эту должность в течение одной сессии; в 1957–1961 пребывал на посту генерального секретаря НАТО. Де Гаспери, Альчиде (1881–1954) – с 1945 неоднократно занимал пост премьер-министра Италии, основатель итальянской партии «Христианская демократия», активно сотрудничал с Р. Шуманом и К. Аденауэром.

12Шпэт Л. Указ. соч. С. 24.

13Там же. С. 27.

14Там же. С. 49.

15Ср. мои собственные размышления по этому поводу: Шпарага О. Магиче-

ская игра четвёрок, или О течении времени в Беларуси: (электронный ресурс) http://www.nmn.by/issues/pub/291104/time_Belarus.html.

16Кертес И. Указ. соч. С. 477.

17Кундера М. Трагедия Центральной Европы (фрагменты): (электронный ре-

сурс) http://magazines.russ.ru/ural/2001/5/kun.html.

18Нойман И. Указ. соч. С. 192.

19Нойман И. Указ. соч. С. 194.

20Фюлеп Л. Национальная самодостаточность // Венгры и Европа… С. 49.

21Бибо И. О бедствиях и убожествах малых восточноевропейских наций (главы из книги) // Венгры и Европа… С. 245.

22Ср.: Кундера М. Указ. соч.; Кертес И. Указ. соч.

23Андрухович Ю. …Но странною любовью // Неприкосновенный запас. 4/30 (2003): (электронный ресурс) http://magazines.russ.ru/nz/2003/4/andr.html.

24Ср.: Бродский И.; цит. по: Нойман И. Указ. соч. С. 203–204 (примечание); Фюлеп Л. Указ. соч. С. 48.

25Об обсуждении этого понятия см.: Нойман И. Указ. соч. С. 203–207.

26Кертес И. Указ. соч. С. 484.

27Бибо И. Указ. соч. С. 246; тж: Кундера М. Указ. соч.

28Бибо И. Указ. соч. С. 249–250.

40