С. Научно-догматическая разработка русского положительного уголовного законодательства

Условия, вызвавшие необходимость появления научной догмы уголовного права в России начала XIX в. - Дополнения к переводу учебника П. А. Фейербаха. - Опыт начертания российского уголовного права О. Горегляда. - Российское уголовное право П. Н. Гуляева. - Российское уголовное право и другие труды Г. И. Солнцева. - Труды С. А. Протасова.

Популярно-юридическая литература усилиями практиков собрала обширный материал русского уголовного законодательства и доступными ей чисто внешними приемами систематизировала его. Академическая наука и кодификаторы шли, в свою очередь, теми же путями для удовлетворения потребности в уяснении буквы действующего законодательства. Но все это, вместе взятое, не могло заменить необходимости в научном конструировании уголовного права. Академическое преподавание не давало действительных обобщений и систематизации уголовно-правовых постановлений. Проекты кодексов, выходившие из-под пера кодификаторов, неполно отражали действующее право, представляя его в искаженном виде и с примесью чуждых ему элементов. Гипертрофия популярно-юридической литературы, наблюдающаяся в этот момент и обусловливающаяся недоступностью других приемов исследования, хотя и привела к более или менее удовлетворительному консолидированию законодательного материала, но достигала этой цели без выделения уголовного законодательства из всей области права вообще. Вместе с тем популярно-юридическая литература воплотила действующее право в формы, если не совершенно произвольные, то не соответствующие, во всяком случае, природе институтов права уголовного.

Единственным исходом из такого положения могло быть создание научной догмы права, способной найти формы для выражения обобщений, подсказанных особой природой отдельных областей права. Опыты научно-догматической обработки уголовного права в эпоху, предшествовавшую XIX в., как мы видели, не возвышаются еще до выделения уголовного права в самостоятельный предмет ведения. Такое выделение - продукт более позднего времени и ждать его можно только в ту пору, когда созревает материал для сведения отдельных черт уголовно-правовых постановлений в такие общие начала, из которых дедуктивным путем могут быть получены, в свою очередь, уголовно-правовые постановления действующего права.

Юридическая литература и академическое преподавание первых трех десятилетий XIX в. до известной степени оправдывают эти ожидания. Мы присутствуем в эту эпоху при зарождении научной догмы уголовного права именно в этом смысле. Такое направление уголовно-правовой мысли сделалось вообще возможным благодаря усилиям практиков по консолидированию материала нашего уголовного права. Но оно подготовлено и рядом других факторов. Далеко не последнюю роль среди них играет доктрина Наказа, дающая в руки русских догматиков целый ряд принимаемых им масштабов для конструирования соответственных понятий. Но вместе с этим оказывает свое действие и то, что нашим правоведам давно уже было знакомо течение в разработке естественного права, питавшееся отвлечениями и обобщениями положительного права, хотя и не русского. К такому течению всегда чувствовалось у нас тяготение на почве подражания опытам западных юристов, переживавших аналогичные потребности при более благоприятных шансах на успешное разрешение соответственной задачи.

На Западе и, в частности, в Германии мы наблюдаем в XVIII в. значительное развитие естественно-правовых течений, освещавших с общей точки зрения уголовно-правовые вопросы, и рядом с этим школу комментаторов и, вообще, практиков, детально разработавших положительное уголовное право. Недоставало только того, чтобы слить воедино эти области с выделением уголовного права, как дисциплины, требующей, ввиду своих особых задач специального разрешения входящих в ее круг проблем. Когда Томазий (ум. в 1728) полагает начало выделению уголовно-правовой области в самостоятельный предмет ведения *(208) и когда он перестает трактовать уголовно-правовые вопросы в порядке пандект, то скоро появляются и Кеммерих, и Иог. Сам. Фр. Бемер, которые подыскивают и специально приспособленную систему изложения для уголовно-правовых постановлений *(209). Создание нового способа изложения и расположения материала на почве понимания внутреннего существа излагаемого материала, являясь само по себе скромным прогрессом *(210), неудержимо влечет за собой дальнейшее усовершенствование и оплодотворение форм выражения действующего права общими философскими понятиями. Появляется целый ряд блестящих представителей криминалистики, как обособленной ветви юриспруденции, среди которых можно назвать имена Штельцера *(211), Клейншрода *(212), Штюбеля *(213), Грольмана *(214), Фейербаха *(215) и Титмана *(216), закладывающих своими трудами прочный фундамент научной догмы германского уголовного права.

Русские криминалисты начала XIX ст. благодаря, с одной стороны, создавшимся запросам на продукты научно-юридической мысли, а с другой, в связи с содействующим научной деятельности устройством наших университетов этой эпохи, были вовлечены в общий поток уголовно-правовой науки и разрешения ее очередных задач. Им в конечном результате и удалось посодействовать применению теоретических начал, выработанных западными криминалистами, к окружавшей русских ученых действительности. Курсу А. Фейербаха *(217) было суждено сыграть решающую роль в применении к русской науке. Именно этим трудом был дан толчок к развитию научно-догматической обработки нашего уголовного права *(218). Как мы увидим из дальнейшего хода научно-догматических работ, у нас заветы А. Фейербаха, что "положительное правоведение (юриспруденцию) может философия только объяснять, но обладать оным не должна" *(219) и "что можно философствовать свободно, не нарушая тем прав положительной юриспруденции" *(220), нашли себе убежденных последователей.

Но помимо того чисто морального влияния, которое оказали труды Фейербаха на начало научно-догматической разработки русского уголовного права, перевод его учебника на русский язык *(221) послужил и фактически путеводною нитью, которая помогла русской науке выбраться из лабиринта "памятников" и собраний указов на равнину научно-догматического построения уголовного законодательства. Говоря это, мы имеем в виду дополнения, сделанные к учебнику А. Фейербаха, представляющие собой первую попытку в области догмы особенной части русского уголовного права.

Неизвестный автор догматических добавлений к учебнику А. Фейербаха, бывший, по-видимому, одновременно и его переводчиком, писал о своей работе: "теперь: издается в свет: книга систематическая, то есть, описывающая по рознь всякие между людьми случающиеся преступления и постановленные за то в силу положительных законов наказания, с применением по возможности наших Российских уголовных законов": *(222). Автор этих скромных по внешнему виду прибавлений дал в действительности первую систематизацию наших уголовно-правовых постановлений в таком расположении, которое считалось с их внутренней сущностью, и вместе с тем научное построение материала нашего положительного уголовного законодательства. Как бы нанизывая его на научные понятия А. Фейербаха, автор прибавлений делал этим самым первый шаг к научной обработке нашего уголовного законодательства *(223). Правда, добавления к учебнику А. Фейербаха сделаны языком законодательных актов *(224), но в то же время они сопровождаются изложением принципов нашего законодательства по большинству вопросов *(225). Переводчику и автору добавлений пришлось при этом выносить на своих плечах трудность создания русской терминологии для понятий, с которыми оперирует А. Фейербах. Мы встречаемся в переводе с терминами "похищение" *(226), "присвоение" *(227), "подлог" *(228), "сводничество" *(229), "подкуп и лихоимство" *(230) и мн. другими, если и не созданными всецело переводчиком, то избранными из целого ряда других и укоренившимися в нашей уголовно-правовой литературе до наших дней.

Дальнейший шаг в деле расположения нашего уголовного законодательства в научной системе делает в 1815 году О. Горегляд *(231). Влияния, под которыми сложился "Опыт начертания российского уголовного права" - эта первая попытка научной догмы *(232) общей части, чрезвычайно поучительны. Труд этот вырос фактически на почве работ Комиссии составления законов, в которых принимал участие О. Горегляд *(233), а следовательно, под непосредственным воздействием, с одной стороны, трудов популярно-юридической литературы, которые лежали в основе работ Комиссии и, с другой стороны, под заметным влиянием доктрины Наказа. Прежде чем решить, однако, вопрос о степени этих влияний, остановимся несколько подробнее на самом характере труда О. Горегляда.

Стремясь представить в научной системе догму русского уголовного права, О. Горегляд *(234) говорит о своей задаче: "я старался собрать: узаконения, привести их в порядок по родам содержащихся в них предметов: *(235); нет такого сочинения, которое бы в надлежащем порядке заключало в себе Российское уголовное право": *(236). ":Я старался изложить одно лишь существо: но нет возможности обработать в скорости времени все части сего предмета, ибо представить себе должно рассмотрение бесчисленного множества: указов, учреждений и уставов, из коих: нигде нет полных собраний" *(237).

"Надлежащий" порядок, в котором О. Горегляд ставит себе целью изложить действующее уголовное законодательство, может быть достигнут, по мнению его, разделением на отделы: "О преступлениях вообще и последствии оных", "О разных родах наказаний" и "Об общих постановлениях и правилах, при решении уголовного дела и применении наказания к преступлению" *(238). Строго выдерживая этот план, О. Горегляд привлекает в качестве источника и Наказ Екатерины II. Он дает определение преступления, его разделения, останавливается на началах, положенных в основание соучастия, на отдельных видах наказаний и условиях применения их в зависимости от форм виновности, степени оконченности действия и участия в нем и пр. В результате, несмотря на небольшой объем *(239), из которого четверть посвящена историческому обзору и отчасти перечню источников, книга О. Горегляда дает изложение материала действовавшего права в чисто научной системе. По некоторым вопросам О. Горегляд прибегает к сопоставительному методу, сравнивая постановления русского законодательства с иностранными *(240).

Общие философские рассуждения отсутствуют у О. Горегляда почти совершенно, и он наполняет взятые в научной системе рубрики материалом чисто догматическим. Философский элемент внесен только в вопрос о выводе "начала власти наказывать" из права, дарованного природой человеку, на утверждение своей безопасности. Сие право, замечает О. Горегляд, "есть право обороны и возмездия (jus talionis), по коему в случае покушений на него отвращал он их силою, и в случае действительных нарушений принадлежностей его или же причиненных ему обид, требовал ока за око и зуба за зуб, то есть: мстил и преследовал за оные дотоле, пока таким же образом не был отмщен" *(241)). Вывод о действующей норме положительного права делается О. Гореглядом обыкновенно в очень краткой форме, и вслед за созданием такой как бы regula juris следует цитирование целого ряда тех статей, обобщением которых она является.

Ценность работы О. Горегляда засвидетельствована отчасти тем, что, по данным, сообщаемым у проф. Н. Таганцева *(242), она послужила одним из источников при составлении 1-го раздела Свода законов уголовных 1832 г. Трудом О. Горегляда усердно, по-видимому, пользовался и Г. Солнцев в догматической части своего курса, а равно проф. И. Л. Мютель, который в своей работе по лифляндскому уголовному праву полагает труд О. Горегляда в основание ознакомления с догмой русского уголовного права, поскольку последнее входит в качестве источника в интересующую его область *(243).

То обстоятельство, что О. Горегляд усердно пользовался сводками действующего права, представленными разного рода "памятниками", указателями и проч., вряд ли может подлежать сомнению. Гораздо интереснее проследить на его труде влияние Наказа.

Последнее представляется очевидным при обзоре тех определений, которые О. Горегляд дает основным понятиям, введенным в его "Опыт". Он утилизирует Наказ in expressis verbis для определения покушения *(244) и совершения *(245), различения видов неправды уголовной *(246) и родов преступлений *(247), видов наказаний *(248) и пр. Но использование О. Гореглядом Наказа должно быть отмечено и там, где он не делает соответственных указаний. Понятие преступления, которое выставляет О. Горегляд, почти дословно заимствуется им из Наказа *(249). То же должно сказать о разделении его на виды *(250), значении для вменения уголовной воли *(251) и т. д.

Руководствуясь теоретической схемой Наказа, О. Горегляд формулирует отдельные положения действовавшего в его время уголовного права. Но вместе с тем сам О. Горегляд не подвергает, как мы уже сказали, общих учений философской обработке, хотя и формулирует положения, являющиеся общими по отношению к целому ряду определений положительного права. В труде О. Горегляда приходится видеть, таким образом, опыт построения догмы уголовного права, но без той степени самостоятельности и глубины, которая характеризует более поздние попытки и, в особенности, его современника Г. Солнцева.

Очень близок к попыткам построения русского уголовного права в духе О. Горегляда П. Гуляев *(252).

В своем "Российском уголовном праве" *(253) П. Гуляев преследует, главным образом, цель систематического изложения постановлений действующего русского уголовного права. Небольшое историческое введение его *(254) не носит характера существенной части его работы и посвящено обозрению внешней истории источников русского уголовного права. Труд П. Гуляева подразделен на общую и особенную часть.

Отдел "О преступлениях и наказаниях вообще" *(255) посвящен кратким определениям понятия преступления, умышленности, покушения, соучастия с точки зрения действующего права. Схема общей части выработана П. Гуляевым под непосредственным влиянием Наказа *(256). Это чувствуется и тогда, когда он не делает на него прямых ссылок. По Наказу П. Гуляев излагает и такие институты, которые или вовсе не представлены в праве того времени, или не соответствуют тем очертаниям, которые намечены для них в Наказе *(257). Можно без преувеличения сказать, что весь теоретический аппарат общей части книги П. Гуляева воспроизводит соответственные понятия Наказа.

Несколько отдаляется от Наказа в ее теоретических началах особенная часть "Российского уголовного права" П. Гуляева. Это явление объясняется сравнительно просто. Наказ, как мы уже видели в своем месте, очень суммарно и отчасти противоречиво наметил схему особенной части. П. Гуляеву пришлось идти ввиду этого более или менее самостоятельным путем, и это не могло не отразиться на научном достоинстве его схемы. Всю область преступлений П. Гуляев разделяет на "преступления государственные или общественные" и "преступления частные" в соответствии с началом, высказанным в ст. 138 Наказа, но не проведенном в нем последовательно до конца. "Преступления государственные или общественные" распадаются у П. Гуляева на "преступления против веры", "против императорского величества", "против тишины, правосудия и частных прав государства". Деление это, в свою очередь, подсказано П. Гуляеву ст. 229 Наказа. Что касается "преступлений частных", то П. Гуляев различает среди них "преступления частные, сопровождаемые опасностью многих" и "преступления частные, лично к кому либо относящиеся". Здесь можно видеть самостоятельную попытку пойти дальше директив Наказа, но в соответствии с началами, предусмотренными ст. 229 и 230 этого памятника. Но если П. Гуляев мог заимствовать и приспособлять рубрики Наказа для своих практических целей, пока идет речь об общих принципах классификации преступлений, то был всецело представлен самому себе в вопросе о подведении под эти деления правонарушений, предусматривавшихся действующим правом. Это обстоятельство и явилось наиболее уязвимым пунктом труда П. Гуляева, в котором сказалось не только незнакомство его с приемами построения особенной части, укоренившимися уже к тому времени в западной доктрине, но и неумение избежать ряда несообразностей, отнимающих у его схемы всякое значение. Относя такие деяния, как тайное похищение - "воровство - кражу", к "преступлениям частным, сопровождаемым опасностью многих", П. Гуляев причисляет к той же категории случаи пьянства чиновников, случаи распутства, излишеств и мотовства владельцев имений, мещан и казенных крестьян *(258). Но рядом с тем П. Гуляев считает возможным относить, даже в исправленном издании его труда, к "преступлениям частным, лично к кому-либо относящимся", изнасилование - "насильство", наказываемое смертной казнью *(259), приезд в чужой дом для обесчещения хозяйки, караемый также смертной казнью, и, что особенно непонятно, многоженство *(260), нанесение ран в церкви *(261), нанесение побоев судье в присутственном месте *(262); к этого рода преступлениям П. Гуляев, наконец, относит и случаи, когда "кто учинит над кем мучительное надругательство, отсчет руку, ногу, нос, ухо, губы или глаз выколет" *(263).

Приведенных примеров, думается, совершенно достаточно, чтобы оценить научное значение догматической попытки П. Гуляева. Если принять во внимание, что труд его так или иначе все же упрощал систематизацию действующего права и был встречен весьма сочувственно *(264), то становится понятным, какой существенной потребностью момента было появление таких работ по русскому уголовному праву, которые дали бы догматическую разработку его на действительно научных началах. Задача эта, в применении к общей части уголовного права, была блестяще выполнена проф. Г. Солнцевым, труды которого не выходили, однако, за пределы круга его непосредственных учеников. Только в Г. Солнцеве следует видеть, между тем, первого русского криминалиста, давшего в своих трудах образец научной догмы уголовного права.

Факт неизвестности Г. Солнцева как криминалиста не только в широких кругах, но и среди специалистов вряд ли подлежит сомнению.

Если в специальных изданиях и попадались кое-какие сведения об этом замечательном человеке, то они или носили чисто биографический характер, или сообщали отдельные эпизоды из жизни Г. Солнцева, связанные так или иначе с казанскими университетскими скандалами начала минувшего века. Даже такие солидные, покоящиеся на непосредственном изучении материала, труды, как История Казанского университета проф. Н. Загоскина, не дают характеристики Г. Солнцева, как ученого-криминалиста. Проф. Н. Таганцев, упоминая вскользь, что Г. Солнцев читал одно время при Казанском университете курс уголовного права, должен сознаться, что профессорская деятельность этого русского ученого прошла для науки уголовного права бесследно *(265). Возможность такого утверждения служит, думается нам, уже вполне достаточным доказательством положения, что Г. Солнцев совершенно неизвестен в нашем отечестве как криминалист. Такой взгляд только укрепляется беглым замечанием Н. Таганцева, что Г. Солнцев читал в Казанском университете курс уголовного права по Грольману и, следовательно, совершенно не заявил себя самостоятельными изысканиями или даже более скромными заслугами в этой области. Правда, проф. Н. Загоскин в упомянутом уже нами труде своем отмечает, что за Г. Солцевым числится тетрадь общего уголовного германского права *(266), сокращенного по системе Грольмана, на русском языке. В изданном, далее, под редакцией Н. Загоскина Биографическом словаре профессоров и преподавателей Казанского университета составитель статьи о Г. Солнцеве проф. Н. Загоскин указывает, кроме того, что в делах университетского архива имеются указания на следующие рукописные труды Г. Солнцева на латинском языке: "Общее уголовное право" и "Монограммы русского гражданского и уголовного права" *(267), но о существовании у Г. Солнцева особого курса русского уголовного права проф. Н. Загоскин не упоминает. Из более старых писателей архим. Гавриил, перечисляя труды Г. Солнцева, отмечает, в свою очередь, из уголовно-правовых работ этого последнего только "Основания общего уголовного германского права" и "Объясненную теорию уголовного права Грольмана" *(268). Все эти указания не дают, однако, возможности представить себе реальное значение Г. Солнцева в русской криминалистике, и деятельность его приходится признать в этой области забытой. Причин, объясняющих возможность такого забвения блестящей научной деятельности нашего ученого, - забвения, обусловливавшегося, прежде всего, недостаточной оценкой ученых заслуг Г. Солнцева со стороны его современников, слишком много.

При всех своих способностях и огромной эрудиции Г. Солнцев почти ничего не печатал. Несколько трудов, даже и приготовленных им к печати, остались неизданными. Если и приписывать такое явление в некоторой степени личной апатии Г. Солнцева, то нельзя все же не признать и того, что такие личности, как он, вынуждены были оставаться маяками со светильниками, обреченными только на слабое мерцание. Общество, окружавшее Г. Солнцева, не только не имело потребности в свете, какой источали и могли источать такие умы, но составляло собой, в большинстве случаев, инертную массу, парализовавшую научную деятельность и служившую препятствием к проникновению знаний в широкие круги. Современники Г. Солнцева не возвысились и до степени пассивного уважения к его ученым трудам. Далее ближайшие к нему люди не проявили и такого примитивного интереса к плодам его творчества, чтобы принять меры к сохранению большого числа рукописных трудов, оставшихся после его смерти. Большинство их, по всей вероятности, или погибло, или хранится при таких условиях, что извлечь их из мрака неизвестности может только счастливая случайность. Нам удалось разыскать целый ряд ученых работ Г. Солнцева, остававшимися или совершенно неизвестными, или числящихся за ним на основании сведений, сохранившихся в официальных документах.

Насколько нам известно, одна рукопись Г. Солнцева, а именно его курс естественного права, хранится в архиве Казанского университета. Рукописи этой суждено было сыграть роль вещественного доказательства *(269) в суде, устроенном над Г. Солнцевым М. Магницким, - в том суде, который призван был служить только внешней оболочкой предрешенного уже удаления Г. Солнцева из Казанского университета *(270).

К этому остатку научного наследия Г. Солнцева должен быть причислен еще его курс русского уголовного права *(271). Совершенно случайно на нашу долю выпала возможность ознакомиться одним из первых с этой рукописью *(272), а затем и с рядом других его работ по уголовному праву.

К сожалению, мы не были столь же счастливы в розыскании всех криминалистических трудов Г. Солнцева. Для нас не представляется ввиду этого возможным и теперь дать вполне законченный образ Г. Солнцева как криминалиста или, выражаясь точнее, как первого русского криминалиста, представшего перед слушателями во всеоружии юридической науки своего времени. Нам остается в этом месте только назвать криминалистические труды Г. Солнцева, оказавшиеся для нас недоступными.

В архиве Казанского университета сохранились данные, свидетельствующие о том, что в 1816-1819 годах проф. Г. Солнцев читал слушателям римское право и общее уголовное германское право по своим тетрадям, а также о законах евреев и египтян по своим запискам *(273) на латинском языке *(274). 6 мая 1815 г. Г. Солнцевым было подано прошение об определении его экстраординарным профессором "прав древних и новых знатнейших народов", причем в числе других трудов им была представлена на русском языке тетрадь общего германского уголовного права, сокращенного по системе Грольмана *(275). В делах университетского архива встречаются указания, что у Г. Солнцева имелся рукописный труд, озаглавленный: "Doctrinae juris romani civilis et criminalis monogrammata ad usum auditorum methodo faciliori elaborata" и, кроме того, на латинском же языке "Общее уголовное право" и "Монограммы русского гражданского и уголовного права" *(276).

Указанные криминалистические труды Г. Солнцева мы должны, по крайней мере в настоящий момент, считать утраченными и вместе с тем вынуждены характеризовать его криминалистические воззрения на основании рукописи "Российское уголовное право" и других найденных нами и указанных в своем месте трудов его.

Самая судьба Г. Солнцева в высшей степени интересна как иллюстрация того нередкого в истории нашего просвещения порядка, по которому весьма ценные для академической жизни единицы выбрасывались, по чисто случайным поводам, за борт.

Гавриил Ильич Солнцев *(277) родился 22 марта 1786 г. в подгородном селе Радогощ, Дмитровского уезда, Орловской губернии в вотчине князей Голицыных *(278). Отец его был священником соборной церкви города Дмитрова *(279). До посвящения своего в духовный сан Илья Солнцев служил у князей Голициных капельмейстером крепостного оркестра *(280). Будущий ученый Гавриил Солнцев окончил курс в Орловском народном училище, а затем в духовной семинарии г. Орла. По окончании семинарского курса он 24 мая 1807 г. поступил на службу в Орловское губернское правление *(281). В скором времени он покидает, однако, провинцию и переезжает в Москву. Здесь на первых порах, как можно видеть из его послужного списка, он зачисляется слушателем Московского университета по отделению нравственно-политических наук. 9 сентября 1811 года Г. Солнцев переводится в канцелярию 7 департамента Правительствующего Сената в Москве. В тяжелый 1812 г. перед занятием Москвы французами отсюда были переведены в далекую провинцию некоторые учреждения. Вместе с другими были отправлены в Казань 6, 7 и 8 департаменты Сената. Под главным наблюдением обер-прокурора Столыпина туда были посланы, между прочим, архивы и канцелярии со всем их штатом *(282). Велением судьбы попал, таким образом, в Казань и Г. Солнцев *(283). Здесь он старается сблизиться с университетскими кругами. По словам Г. Солнцева *(284), он прослушал в Казани, пользуясь служебным досугом, курс юридическо-политических и философских наук *(285). К апрелю 1814 г. от Г. Солнцева поступает в университет прошение об "определении его в ученые чиновники" Казанского университета и о желании его подвергнуться испытанию на степень магистра правоведения. Каких-нибудь точных и подробных официальных данных об экзамене Г. Солнцева не сохранилось. Из краткой автобиографии Г. Солнцева, найденной в его бумагах, можно заключить, что испытание прошло блестяще. Ко 2 дек. 1814 г. Г. Солнцев возводится в степень доктора обоих прав *(286).

С момента получения докторской степени связь Г. Солнцева с академическими кругами и с самим университетом становится более тесной *(287). В наступающем 1815 г. он уже принимает, по-видимому, деятельное участие в жизни Казанского университета *(288).

6 мая 1815 г. Г. Солнцев выступает с ходатайством об избрании его экстраординарным профессором "прав древних и новых знатнейших народов", подкрепляя его приложением, кроме некоторых трудов, о которых мы упоминали выше, "Краткого обозрения истории российского законодательства вообще" и историко-юридического трактата, содержащего в себе "Обозрение прав древних и новых народов" на латинском языке. Ходатайство Г. Солнцева имело успех.

К этому времени, относится, по-видимому, приготовление Г. Солцевым к печати русского перевода сочинения проф. И. Х. Финке *(289). 1815 год и ближайшие, следующие за ним годы были моментом общего признания выдающихся дарований и громадной работоспособности Г. Солнцева *(290).

Скоро появляется в Казани М. Магницкий в качестве лица, ревизующего Казанский учебный округ. В положении ревизора он нуждался в толковых указаниях деятельного члена академической коллегии. Он останавливается на Г. Солнцеве, как одном из наиболее способных членов университета. Вместе с появлением М. Магницкого Г. Солнцев продолжает все выше и выше подниматься по ступеням своей академической карьеры *(291). Эта эпоха в жизни Г. Солнцева является в то же время и моментом значительного расширения его преподавательской деятельности *(292). С 11 февраля 1819 г. Г. Солнцев принимает на себя "изъяснение институций" римского права. Скоро к этому курсу присоединяется "изъяснение конституций представительных правительств" *(293); одновременно на Г. Солнцева возлагается и преподавание "прав естественного, частного, публичного и народного" и "российских". Об отношении М. Магницкого к Г. Солнцеву красноречиво свидетельствует следующее его донесение министру: "в сем факультете (нравственно-политических наук) один проф. Солнцев преподает лекции на латинском языке... один он занимается своей частью с прилежанием, имеет собрание нужных для нее авторов, составляет записи и принял деятельные меры к тому, чтобы студенты ходили на лекции" *(294). Солнцев получает, кроме того, такую массу лекций, что вызывает даже несколько утрированное утверждение проф. Булича, что "со времени основания университета никогда не преподавалось на юридическом факультете столько разнообразных дисциплин в отдельности, сколько их насчитал для себя один Солнцев" *(295).

Скоро, однако, созревает охлаждение между Г. Солнцевым и М. Магницким. Весьма вероятно, что доверие к Г. Солнцеву было подорвано уклончивым отзывом, данным им о сочинении Г. Городчанинова: "Мнение христианина о естественном праве" *(296). Под влиянием все крепнувших сомнений М. Магницкого в том, что Г. Солнцев слишком рационалистичен в своем курсе естественного права и что в лекциях его содержится прискорбный "дух вольнодумства и лжемудрия", "опровержение всех оснований общества и церкви", "оправдание самоубийства" и даже "республиканские" и "революционные" начала *(297), М. Магницкий принял твердое решение устранить Г. Солнцева из университета *(298). М. Магницкий не хотел, однако, придать удалению Г. Солнцева значение акта личного произвола. Ему хотелось прикрыть задуманное им устранение профессора авторитетом академической коллегии, авторитетом университетского суда над Г. Солнцевым *(299).

Под давлением М. Магницкого вскоре приостанавливается преподавание Г. Солнцевым курса естественного права *(300). Некоторые выписки из этого труда, хранящегося в архиве Казанского университета, можно встретить у архимандрита Гавриила *(301), и, кроме того, найден нами список "Естественного права", воспроизведенный по лекциям одним из слушателей Г. Солнцева *(302). Читавшийся им курс естественного права Г. Солнцев представил в совет после неоднократно предъявленных к нему требований только 22 января 1822 г. под заглавием: "Начальные основания естественного, частного, публичного и народного права". Этому акту предшествовало формальное предание Г. Солнцева суду университета с приложением тетрадок его лекций, отобранных от студентов.

Дело о суде над проф. Солнцевым началось 10 августа 1821 г. и закончено было только через два года, в 1823 г. Проф. Г. Городчанинов *(303) и В. Тимянский *(304), которым поручено было судом рассмотрение рукописи Г. Солнцева по естественному праву, причем первый из них был личным врагом Г. Солнцева, а второй профессором естественной истории и ботаники *(305), предъявили к его курсу требования, в высшей степени знаменательные для того времени. Оба критика ставят в вину Г. Солнцеву, что он выводит положения естественного права не только из Матф., гл. 7, ст. 12 и Луки, гл. 6, ст. 38, но и из "какого-то практического разума". При этом, добавляют они, начала, на коих основываются природные права человека, "надлежало бы выводить не из здравого разума человеческого, а из св. Евангелия" *(306). Проф. Г. Городчанинов и В. Тимянский, в развитие своей мысли, полагали, что ":право естественное должно быть простым изложением обязанностей (не прав:) человека, указанных в десятисловии, еще более в Евангелии:" *(307). "Св. Евангелие, - продолжают они, - указывает нам повсюду только одни обязанности, не поминая о правах; но исполнение обязанностей сих, выражающих нам всесвятую волю Божию составляет высшее единственное наше право:" *(308). Критики проф. Г. Солнцева полагают, что "всякое дополнение (св. Евангелия) со стороны людей, не водимых духом Божиим... составляет его искажение" *(309), и подчеркивают, что "неограниченная свобода есть химерическая идея", а ":право естественное: надо выводить уже из законов существующих, а не отыскивать его в каком-то небывалом и никому неизвестном состоянии человека" *(310).

Скоро М. Магницкому удалось достигнуть желаемого; суд постановил относительно Г. Солнцева решение, которое гласило: ":удалить его навсегда от профессорского звания и впредь никогда, ни в какие должности во всех учебных заведениях не определять" *(311). 2 июня 1823 г. состоялось окончательное увольнение проф. Г. Солнцева из учебного ведомства *(312).

Вынужденный бросить академическую карьеру, Г. Солнцев не покидает работы. Его курс уголовного права закончен им, весьма вероятно, уже после утраты университетской кафедры. Очень скоро, кроме того, открылась для Г. Солнцева возможность послужить делу правосудия в роли губернского прокурора *(313). Эту должность Г. Солнцев и занимал, по-видимому, до половины 1844 г. *(314)

Около всей личности Г. Солнцева, окончившего свою жизнь в Казани, создалась легенда как о глубоком ученом. Молва приписывала ему и такие познания, которых он не имел. Уверяли, что он владеет почти всеми европейскими языками *(315). О силе его памяти рассказывались чудеса *(316).

Г. Солнцев скончался в Казани 29 ноября 1866 г. *(317)

Самым ценным остатком научной деятельности Г. Солнцева является его рукописный труд "Российское уголовное право. Каз., 1820". Он и поныне не утратил своего значения в смысле сводки в научной системе действовавшего в то время права.

Г. Солнцев вынужден был пользоваться для составления своего курса только рядом трудов популярно-юридической литературы, которые не выделяли уголовного права в самостоятельный предмет исследования *(318). Из систематических руководств Г. Солнцев мог воспользоваться только трудом О. Горегляда, вышедшим в 1815 г., и переводным курсом А. Фейербаха, 1811 г., в котором, как мы видели выше, в отделе особенной части были сделаны соответственные ссылки на русское уголовное законодательство.

"Российское уголовное право" Г. Солнцева носит строго догматический характер *(319). Историческую часть в нем Г. Солнцев доводит только до времени Петра I. Если он не говорит в ней о позднейшей эпохе, то это обусловливается тем, что право эпохи, начинающейся с Петра I, Г. Солнцев считает правом действующим и утилизирует относящийся сюда материал для догматической части своего курса. При оценке криминалистического наследия Г. Солнцева приходится в основание полагать его "Российское уголовное право", но принимать во внимание и другие более мелкие работы. Нам предстоит, однако, прежде, чем перейти к этому, ознакомиться с его трудом "De necessariis benemeriti jureconsulti requisitis. Cas., 1819".

Г. Солнцев понимает в нем под именем "jureconsultus" лицо, не только изучившее теорию и практику права при помощи книг, но и применяющее это знание на общую пользу *(320). Знания ученого-юриста, полагает Г. Солнцев, должны носить, прежде всего, характер чисто юридический, в смысле познания науки законов положительных или "права гражданского". Но рядом с этим, на втором месте, юрист должен посвящать свое внимание и тому, что ведет к более легкому познанию самого естества права и облегчает истолкование и понимание положительного права *(321). Наука законов положительных разделяется на теоретическую и практическую, тесно между собой связанные, но первая должна предшествовать второй в процессе изучения права *(322). Что касается наук теоретических, ведущих к познанию естества права, то в ряду их имеет значение, прежде всего, естественная юриспруденция - "jurisprudentia naturalis" и философия. Первая исследует вопросы о справедливом и несправедливом, что тесно связано с частями практической философии: "этикой и политикой" *(323). Без изучения естественной юриспруденции, полагает Г. Солнцев, трудно преуспеть в науке права *(324).

На всех этих сторонах изучения права Г. Солнцев и старался, по возможности, останавливаться в своих юридических работах. Но не эта многосторонность является сама по себе его главной заслугой. Для русской науки он должен быть памятен как ученый, сосредоточившийся на "науке законов положительных" и сделавший попытку создания научной догмы русского уголовного права. Обрабатывая эту последнюю с точки зрения теоретических учений, высказывавшихся в то время на Западе, Г. Солнцев дал ответ на целый ряд вопросов теории уголовного права, комбинированный с изложением права положительного, чего тщетно ждала наша наука в течение целого столетия.

В дальнейшем изложении нашем мы коснемся взглядов нашего старого, совершенно неизвестного русским криминалистам ученого, на сущность и границы науки уголовного права, на задачи последней и остановимся на том, как конструирует Г. Солнцев вопросы об элементах преступления, понятие вменяемости, виновность, вменение, покушение, соучастие и стечение преступлений; вместе с тем мы приведем и мнения Г. Солнцева по некоторым вопросам, входящим в содержание учения о наказании. Мы считаем не везде уместной критику воззрений, защищаемых Г. Солнцевым, с точки зрения современной доктрины. Многое из того, что казалось Г. Солнцеву непогрешимым, давно уже осуждено научной критикой, и опровержение этого еще лишний раз будет ничем не оправдываемой тратой энергии. Для нас приобретает, однако, сравнительно больший интерес сопоставление излагаемых нами взглядов Г. Солнцева с воззрениями некоторых его современников. Двух-трех из них он открыто называет своими учителями. Проведение параллели между доктриной, развиваемой Г. Солнцевым, и учениями некоторых корифеев науки уголовного права той эпохи представляется нам далеко не бесполезным. Этим путем мы предполагаем подойти к выводу о степени самостоятельности взглядов Г. Солнцева и их научном значении.

Г. Солнцев отличает уголовное законодательство от уголовного права и правоведения. Совокупность или собрание уголовных законов, приведенных в некоторую систему, представляется Г. Солнцеву "уголовным уложением" или, что то же, уголовным законодательством. От этого комплекса законов должно отличать "уголовное право". По Г. Солнцеву, оно - не что иное, как "систематическое начертание истин, из самых (уголовных) законов извлеченных". Самое "практическое знание оных истин именуется наукой уголовных законов или просто уголовным правоведением". Уголовное право распадается, далее, по мнению Г. Солнцева, на уголовное право, в собственном смысле, и на уголовное судопроизводство. Содержание первого образуют различные деяния граждан, противные уголовным законам, и "определенные за оные различные наказания". Предметом второго выступают "правила, по коим судья соображаться должен, при применении наказания за каждое преступление, исследовав оное законным порядком". Такими формальными признаками, с точки зрения Г. Солнцева, не исчерпывается, однако, круг знаний, необходимых для криминалиста, и самое содержание уголовного права Г. Солнцев считает необходимым, как он выражается, "для безошибочного применения уголовных законов", знание, между прочим, "анатомии человеческого тела, судебной медицины и полиции" и, кроме того, знакомство с "логикой, психологией: *(325) и уголовной политикой". Самое изучение материала положительного уголовного законодательства Г. Солнцев представляет себе далеко не в форме изучения одного только русского уголовного законодательства в его историческом развитии. Отводя должное историческому элементу наряду с догматическим, Г. Солнцев указывает, кроме того, как на существенную составную часть своей науки, на "вообще уголовное право". Он разумеет под ним нечто вроде общей теории уголовного законодательства. К такому взгляду надо прийти на основании сопоставления учения Г. Солнцева с воззрениями на тот же предмет А. Фейербаха, ввиду несомненного влияния этого последнего по данному вопросу на нашего криминалиста. В своей группировке материала науки уголовного права Г. Солнцев различает, таким образом, прежде всего, область положительного права, изучение которого должно вестись по историческому и, отчасти, сравнительному методу. К уголовному праву, "для безошибочного применения уголовных законов", примыкает, далее, уголовная политика в качестве дисциплины, намечающей принципы de lege ferenda; в основание, по-видимому, именно этой последней, кроме материала чисто юридического, Г. Солнцевым полагаются данные психологические, физиологические или, как он выражается, "медицинские". К сожалению, мы не находим у нашего криминалиста ближайшего определения содержания уголовной политики, но цели ее у него отмечены implicite. Они не могут быть другими, чем те, которые он ставит уголовному законодательству и правоведению, определяя их задачу как создание безопасности и благоденствия государства. Возможное осуществление последних условий Г. Солнцев усматривает в торжестве закона, "в законном состоянии": он добавляет при этом, в пояснение, что "сие состояние есть состояние политического равенства и свободы" *(326).

Преступление представляется Г. Солнцеву "как внешнее, свободное, положительными законами воспрещаемое деяние, безопасность и благосостояние государства или частных его граждан, посредственно или непосредственно, нарушающее и правомерное наказание за собой для преступника влекущее". В этом определении отчетливо выступает выделение Г. Солнцевым из понятия преступления элементов должного, в смысле обязанностей религиозных и нравственных. Не менее ярко этим определением Г. Солнцева подчеркивается, что для наличности преступления, в смысле уголовного законодательства, необходимо внешнее действие. "Необнаруженные злые помыслы и самые деяния, - замечает Г. Солнцев, - подлежат суду Божию". Вводя в свое определение формальный признак о том, что преступление, как таковое, имеет место только тогда, когда действие, его составляющее, противоречит уголовным запретам и приказам, санкционируемым наказанием, Г. Солнцев считает уместным ввести в свое определение преступления и признак материальный. Преступление имеет место, по его мнению, только там, где есть "действие, устремляемое к нарушению безопасности и благосостояния или государства, или частных лиц". В области уголовно наказуемой неправды Г. Солнцев намечает несколько видов, и, в частности, неправду уголовную, в собственном смысле, и неправду полицейскую. Это деление он основывает на формальном признаке подсудности разных видов противоправных деяний. Преступлениями "уголовными", говорит Г. Солнцев, "именуются те, кои большее зло в себе содержат и, по смыслу уголовных законов, подлежат собственно рассмотрению уголовного суда:; преступления же полицейские суть маловажные проступки или нарушение законов полицейских, за что преступники подвергаются только полицейскому суду": Формальный признак отличия неправды уголовной от полицейской Г. Солнцев, как бы косвенно, дополняет лежащим в основании формального материальным признаком большей или меньшей тяжести или важности нарушения. Но нечего и говорить, что такую конструкцию нельзя назвать удачной. Она смешивает два разных начала и благодаря этому не дает, в сущности, никакого разграничительного признака. Что должно думать, с точки зрения такой теории, о тяжких ограничениях свободы и даже смертной казни, налагаемых по постановлению административных судов? Является ли нарушение, напр., карантинных постановлений, с точки зрения доктрины, защищаемой Г. Солнцевым, неправдой уголовной или полицейской? Но перейдем, однако, к анализу основных реквизитов преступления, как их себе представляет Г. Солнцев.

Для преступления необходимо, думает он, как мы уже видели выше, действие. Но действие предполагает лицо действующее. Этим путем Г. Солнцев и подходит к учениям о субъекте преступления и вменяемости.

"Преступление", категорически заявляет Г. Солнцев, "может делать только лицо (человек), обязанное наказательными законами". Для нас, конечно, не представляют интереса все те бесспорные выводы из этого положения, которые делает Г. Солнцев, и мы остановимся только, ближайшим образом, на том, как он разрешает и поныне спорный вопрос, может ли юридическое лицо быть субъектом уголовного преступления. При решении этой проблемы Г. Солнцев обнаруживает знание соответственной западноевропейской литературы вопроса, но, что всего ценнее, и самостоятельность. Отметив, что целый ряд выдающихся криминалистов разрешает контраверзу о допустимости уголовной ответственности "нравственных лиц" (personae morales) отрицательно, и упомянув здесь имена Неттельбладта, Мальбланка, Клейна, Фейербаха *(327), а в ряду защитников допустимости уголовной ответственности Гундлинга, Энгау, Кретшмера, Мейстера и др., Г. Солнцев подвергает критике и те и другие воззрения. Указывая на тот аргумент, что частные члены нравственного лица, учиняя преступление, "поступают не яко общество, коль скоро они не для цели общества, а для какого особого от сей цели намерения действуют", Г. Солнцев замечает: "разумеется, что не отвлеченное слово общество впадает в преступление, но частные члены, какое либо общество совокупно яко нравственное лице составляющие; рассуждая о сих членах, как единое нравственное лице составляющих, и говорится, что такое-то общество, напр., полк, коллегия и проч., нарушило такое-то законоположение и следовательно впало в преступление". Г. Солнцев считает поэтому вполне возможным уголовную ответственность обществ не только таких, которые противозаконны "своим установлением", но и таких, "кои, не озираясь на действие своего участника", поступают преступно. Вместе с тем Г. Солнцев считает допустимым и вполне возможным подвергать "общества" в случаях необходимости правомерным наказаниям.

Субъект преступления для того, чтобы его преступное действие могло быть ему вменено в смысле уголовного права, должен, по мнению Г. Солнцева, обладать особыми свойствами. Свойства эти определяются особенностями вменяемого деяния, которое должно быть "свободным". Свобода же предполагает, чтобы лицо, учиняющее "какое-либо деяние, преступлением именуемое, имело разум и свободную волю". Как выражается по этому вопросу Г. Солнцев в другом месте, для вменения приходит очередь тогда, когда имеет место действие - Handlung, наступившее при определенных психологических условиях или зависящее, другими словами, "от внутреннего психологического основания". Выставляя для наличности вменяемости требование "разума" и "свободы произвола", при которых действующие лица имеют "возможность судить о своих действиях и желаниях", Г. Солнцев приходит к заключению, что далеко не все индивиды обладают свойствами вменяемости. В ряду лиц, не обладающих необходимыми для признания за ними вменяемости свойствами, Г. Солнцев упоминает о "сумасшедших, безумных и природных дураках". Вменяемостью не обладают страдающие "сильными болезнями", поскольку лица эти "вовсе не имеют никакого употребления разума и произвола". Г. Солнцев останавливается и на влиянии на вменяемость малолетства и престарелости. По вопросу о влиянии на вменение пьянства Г. Солнцев не заинтересовывается принципиальной стороной дела и излагает особенности действующего по данному предмету законодательства.

Но одной разумности и произвольности деяния, установленных по отношению к деятелю, недостаточно, с точки зрения Г. Солнцева, для факта поставления в вину, для вменения. Это последнее допустимо тогда только, когда "деяние, преступным именуемое, было произведено в действо или по злонамерению, или по небрежению, или по неупотреблении должной осторожности". "А потому", добавляет Г. Солнцев, "причинение кому либо какого зла несчастным случаем, без умысла и так, что невозможно было иметь какой либо осторожности, не можно вменять в преступление". Этими заявлениями Г. Солнцев намечает границы субъективного вменения, субъективной виновности.

Умышленность Г. Солнцев представляет себе проявляющейся в тех преступлениях, "кои предприняты и производятся с злым умыслом и обдуманностью намерения, напр., измена, зажигательство, воровство и проч.". Неосторожные преступления Г. Солнцев определяет, как "те, кои производятся в действо без злого умысла, по одной неосмотрительности или небрежению, ненамеренно". Анализ преступления с точки зрения наличности той или другой формы виновности представляется Г. Солнцеву как рассмотрение преступления "по внутреннему или психологическому основанию самого деяния, т. е. по различному расположению воли и внимания преступника". Обращаясь к исследованию составных элементов умысла, Г. Солнцев в "злоумышлении" (dolus) или "злонамерении" усматривает, с одной стороны, "злобное предположение" и, с другой, "направление воли преступника к произведению какого либо деяния, уголовным законам противного". Существенной частью "злобного предположения", в свою очередь, Г. Солнцев считает комбинацию, "когда кто либо ведает, что предприемлемое им деяние, само по себе, есть зловредное и законам уголовным противное и правомерное наказание за собой влекущее". Проанализировав, таким образом, элемент умысла, Г. Солнцев переходит к отдельным видам его и останавливается на понятиях dolus determinatus directus, dolus indeterminatus casualis, dolus indeterminatus eventualis, dolus praemeditatus и dolus repentinus. Dolus determinatus directus Г. Солнцев видит в тех случаях, когда кто-либо замышляет "учинить исключительно одно известное какое либо правонарушение". Dolus indeterminatus casualis имеет место, "когда кто предположит учинить другому неопределенное какое-либо зло, предвидя возможность своего деяния к произведению вместо меньшего зла другого большего". Третий вид, dolus indeterminatus eventualis, наступает, "когда кто либо вознамерится причинить кому зло меньшее, но вместо предположенного меньшего зла последует большее, которого последствия, впрочем, преступник не легко мог предполагать". Кроме этих делений умысла, как мы видим, Г. Солнцев различает еще dolus praemeditatus, "когда кто обдуманно вознамерится учинить кому какое либо зло и предположит к тому удобнейшие средства", и dolus repentinus - "злонамерение скоропостижное", "когда кто: вдруг совершает какое либо злонамеренное деяние".

Мы уже видели, как Г. Солнцев характеризует область вины неосторожной, которую он называет общим именем вины (culpa) или неосмотрительности. Случаи, входящие сюда, Г. Солнцев представляет себе как "упущение должной осторожности и предусмотрения, по нерадению и рассеянности или торопливости, в совершаемых каких-либо противозаконных деяниях". Эту группу форм проявления виновности Г. Солнцев делит на виды не по их качественным признакам, но по признаку количественному, на неосмотрительность величайшую, среднюю и "самую меньшую или малейшую". В общем, Г. Солнцев считает возможным конструировать неосторожность, "как нерассудительность и торопливость в суждении, сбивчивость в понятиях об уголовном каком-либо случае: и вообще слабые душевные способности".

С отдельными формами проявления вины Г. Солнцев связывает различную наказуемость. Говоря, в частности, о русском законодательстве, он отмечает, что "преступления злоумышленные наказываются без ослабления по определенным законам... преступления же, происходящие от неосторожности, торопливости и скудоумия, наказываются неопределительно, более или менее, смотря по степени вины и происходящих от оной или произойти могущих худых последствий". Мотивируя этот взгляд в отделе о "правомерных причинах к уменьшению степени наказаний, из подлежательных оснований выводимых", Г. Солнцев замечает: "кто неумышленно, по неосмотрительности или неосторожности своей, впадает в какое-либо преступление, в таковом преступнике не предвидится злой воли, стремимой прямо и непосредственно к нарушению законов". ": Карательные законы: в последнем случае: определяют гораздо меньшее наказание:". Г. Солнцев оговаривается, впрочем, что "за неумышленные преступления облегчается наказание, смотря по степени самой неумышленности". На случай culpa major, напр., наказание изменяется, по-видимому, весьма незначительно по сравнению с карой за умышленное действие. Вопрос о том, как влияют на наказуемость отдельные виды умысла, им намеченные, Г. Солнцев оставляет открытым.

Переходя от субъективных условий уголовного вменения к объективным или от условий "подлежательных" к "предлежательным", Г. Солнцев отмечает, что наказание изменяется в зависимости от того, между прочим, "в действие ли самое произведено какое либо преступление, или еще действием самым не окончено". В этом направлении Г. Солнцев различает преступления "содеянные или совершенные (delicta coufecta)" и "преступления несодеянные, неоконченные, преднамеренные (delicta attentata)". Delicta confecta Г. Солнцев усматривает тогда, "когда все то, что к содеянию преступления способствует, преступником было предпринято и в самое действие произведено, так что и преднамеренный вред от того уже воспоследовал". Напротив, delicta attentata Г. Солнцев называет те, "к действительному произведению коих служащие средства еще не все предприняты и употреблены, и когда преднамеренный преступником вред или по какому либо встретившемуся препятствию, или по другим обстоятельствам, еще не воспоследовал". Г. Солнцев отмечает, что оконченные преступления признаются, по сравнению с неоконченными, более тяжкими. Придавая решающее значение моменту объективному, Г. Солнцев тотчас, однако, делает общую поправку. ":Во многих случаях, - говорит он, - и за преднамеренные, но самым делом неоконченные преступления, преступники подвергаются одинаковому наказанию, как и за самые содеянные; напр., в случае заговора, убийства, предварительно открытых:" Delicta attentata, которые у Г. Солнцева тождественны с conatus delinquendi - термин, к которому он также охотно прибегает, - криминалист наш разделяет "на три степени" в зависимости от близости к состоянию оконченного преступления (delictum confectum, а также delictum consummatum seu perfectum). Эти три степени характеризуются у Г. Солнцева как "покушение отдаленное (conatus remotus)", покушение "менее отдаленное (conatus proximis, inchoatus delicti)" и, наконец, "самое ближайшее покушение (summus conatus)". Conatus remotus состоит в том, "когда кто предприемлет еще приготовительные только действия к совершению преступления". Conatus proximus имеет место, "когда кто начал уже главное действие, долженствующее и могущее произвести непосредственно противозаконное последствие"; наконец, summus conatus состоит "в оконченном предприятии (in conamine perfecto), но коего ожидаемые действия не воспоследовали". Те случаи, в коих покушение подлежит наказанию в одинаковой мере с совершением, Г. Солнцев описывает как такие, когда "большая предлежит опасность от замышляемого преступления". В другом месте своего курса Г. Солнцев характеризует эти преступления как "самоважные". Обстоятельство, почему покушение наказуемо, по общему правилу, меньше совершения, по Г. Солнцеву, "то имеет основание, что законодатель, предваряя содеяние преступлений, покушающемуся на оные дает некоторое побуждение, могущее служить к отвращению его от исполнения преднамеренного, и что от покушения не произошло такого зла, какое последовало бы после совершенно оконченного преступления".

Трактуя вопрос о внешней стороне преступного действия в отношении ее влияния на наказуемость, Г. Солнцев не мог не остановиться на проблеме о формах проявления уголовной ответственности при соучастии нескольких деятелей. Как бы аргументируя в пользу специального рассмотрения этого вопроса, Г. Солнцев отмечает, что ":по самому способу произведения в действо преступлений, оные разделяются на преступления, скопом и заговором (ex compacto) или без оного чинимые. Первые гораздо важнейшими почитаются по причине удобнейшего к произведению оных в действо и не минуя угрожаемого зла, почему и полагаются за оные большие наказания". В необходимости изучения комбинаций соучастия убеждает Г. Солнцева и то соображение, что возможны преступления, "посредственно производимые", "когда кто: через другого кого совершает какое либо противозаконное деяние: напр., по приказанию, по найму, по подговору и убеждению и проч.":

В учении о соучастии Г. Солнцев отмечает, с одной стороны, те формы, в которых может проявляться деятельность соучастников, а с другой - характеризует виды самых соучастников в смысле определенных типов деятелей. Деления Г. Солнцева отражают на себе самым ярким образом запутанную и переполненную контраверзами доктрину криминалистов начала XIX века по вопросу о соучастии. Категории, которые намечает наш криминалист, зачастую взаимно пересекаются ввиду того, что Г. Солнцев утилизирует для целей классификации разные признаки в пределах сходных явлений, не различающихся по существу. Деления Г. Солнцева логически несовершенны иногда и потому, что для разграничения феноменов, различных по существу, Г. Солнцев выбирает признаки не типичные, а такие, которые общи всем данным феноменам. Из тех форм, которые входят у Г. Солнцева в широкое понятие concursus delinquendi, он отмечает, прежде всего, следующие комбинации: 1) когда кто-либо способствует "совершению какого либо преступления положительно или: отрицательно:"; под первый случай подойдет, напр., дача смертоносного орудия для убийства другого, под второй - omissa denuntiatio, а равно невоспрепятствование совершению преступления ни физическими, ни нравственными силами в то время, когда это было возможно и сделать надлежало; 2) следующим типом соучастия является сотрудничество в преступлении, проявляемое в форме consursus physicus (напр., дача орудия и проч.) или же concursus intellectualis; проявлениями последнего Г. Солнцев считает способствование "советом, убеждением, наставлением, одобрением, поручением или приказанием неправомерным"; 3) соучастие, далее, возможно или умышленное, concursus ex dolo, или неумышленное, concursus ex culpa; 4) соучастие может быть, по времени оказания содействия, concursus concommitans, antecedens и subsequens; 5) судя по характеру оказываемого содействия, возможно соучастие главное (c. princiрalis) и менее главное или побочное (c. minus principalis); 6) к тому же типу близко подходит соучастие непосредственное или ближайшее (c. immediatus sive proximus), напр., доставление орудия и соучастие посредственное, отдаленное (c. remotus), когда кто способствует кому к преступлению обещанием нужной помощи или средств, от коих зависит "приступ к главному деянию". - "По изъясненному понятию о сообщничестве в преступлениях, - замечает Г. Солнцев, - легко уразуметь понятия и различие лиц, соучаствующих в каком либо противозаконном деянии:". В дальнейшем изложении он и переходит фактически к перечислению отдельных типов и категорий соучастников. Прежде всего, Г. Солнцев выставляет группу 1) "непосредственных исполнителей, которые, по его словам, "в российских законоположениях" именуются "настоящими и главными преступниками", что соответствует термину "coauctores delicti". Эти последние могут быть или непосредственными виновниками, т. е. произведшими преступление "лицем своим", или "виновниками посредствующими". Последние, в свою очередь, могут быть или "виновниками умодеятельными (auctores delicti intellectuales)", т. е. подстрекателями, или же "виновниками самодеятельными или физическими (delicti auctores physici)". Сюда подходят "те, кои производят самою вещью какое либо преступление по данному им приказанию или быв к оному побуждены угрозами и убеждениями, подкуплены деньгами или другою какою либо обещанною наградою заинтересованы". 2) "Соучастниками или помощниками особенными (socii speciales) и соучастниками по уговору (socii ex compacto)" Г. Солнцев называет тех, "кои в известном каком либо преступлении, главным зачинщиком замышленном, приемлют: какое либо: участие". 3) "Помощниками общими (socii genеrales" именуются те, "кои: приемлют неопределенное участие: не имев особенного предположения оказать главному зачинщику преступления какую либо их помощь в совершении сего именно, а не другого преступного деяния". 4) Особенным родом "соучаствования" проявляют себя лица, "благоприятствующие преступлениям и преступникам (fautores delicti et delinqentis)". Сюда относятся пристанодержатели воров, разбойников и беглых, а равно приобретатели заведомо похищенных вещей и недоносители об укрывательстве людей или вещей.

В противоположность соучастию, где идет речь о множественных деятелях при наличности одного преступления, Г. Солнцев характеризует институт стечения преступлений (concursus delictorum) в качестве совокупности "многих преступных деяний, одними и теми лицами в одно или в разные времена учиненных, не наказанными оставшихся и потом следствием судебным местом обнаруженных". Г. Солнцев усматривает множественность преступлений не только в том случае, когда преступник совершил над одним объектом ряд правонарушений, не отделенных сколько-нибудь значительным промежутком времени, но и тогда, когда единичный преступник совершает ряд преступлений над несколькими объектами, безразлично, умышленно или неумышленно. Г. Солнцев отчетливо различает concursus delictorum от того, что он называет "повторенными преступлениями (reiterata delicta)", т. е. от преступлений, как он замечает, "одного или разного рода в другой, третий или четвертый раз, по наказании первого преступления", допущенных. За все "стеченные и повторенные преступления, - констатирует Г. Солнцев, - по законам российским, полагается обыкновенно увеличительная степень наказания", в зависимости от особенности преступлений и преступников.

Перейдем, однако, к изложению взглядов Г. Солнцева на природу наказания, остановившись при этом сначала на вопросе о том, как представляет себе наш криминалист самое понятие наказания, его цель и свойства.

Определение понятия наказания представляется Г. Солнцеву делом сложным, и он наделяет его громоздким рядом признаков. Г. Солнцев дает собственно перечисление элементов наказания и делает этим путем серьезную попытку подойти к самой сущности наказания. В своем определении Г. Солнцев подчеркивает, между прочим, что наказание имеет быть "обратным возмездием преступнику", что оно должно быть "правомерно", должно сводиться к психическим или физическим лишениям и определяться "за обнаруженные противозаконные деяния" "по судебному приговору согласно уголовным законам". Понятие "правомерности" наказания Г. Солнцев понимает не только в смысле того, чтобы оно определялось надлежащими органами власти, но и со стороны его материального соответствия закону. Без суда, возглашает Г. Солнцев, никто не наказывается, без исследования и суда ни у кого не отнимают чести и имения; противное тому будет почитаться не приговором судебным, но насилием, гражданину учиненным, и оскорблением гражданской свободы". "Наказание преступнику, несогласно с законами определяемое, есть оскорбление гражданина" *(328).

По вопросу о целях наказания Г. Солнцев устанавливает следующие положения. Наказание есть последствие преступления, которое должно состоять "в законном воздаянии болезненности преступнику за зло, им: причиненное": в тех, однако, видах, "дабы оное его самого болезненно поражало трудом, болью и сожалением о учиненном им проступке, а других граждан посредством страха и поношения, за учиненное преступление угрожающего, укрощало и воздержало от впадения в подобные преступные деяния".

Самое причинение преступнику страдания Г. Солнцев понимает при этом не как самоцель наказания, но как способ сделать преступника возможным, терпимым в обществе: "намерение установленных наказаний, - замечает Г. Солнцев, - не то, чтобы мучить тварь, чувствами одаренную.., но: они на тот конец предписаны, чтобы воспрепятствовать виновнику впредь вредить обществу": Г. Солнцев, однако, не ограничивает целей наказания задачами предупреждения частного. Он, как мы видели, отчетливо формулирует и цели так называемого генерального, общего предупреждения. Более подробно затрагивает Г. Солнцев вопрос о целях наказания в рукописи "О праве политическом". "Цель наказания, - пишет он здесь, - есть троякая: 1-е удовлетворение важности закона или достойное возмездие за нарушение закона; 2-е удержание преступника впредь от подобных преступлений и 3-е удержание других сограждан от оных внушением страха чрез наказание" (гл. XII, § 4).

Означенные цели частного и общего предупреждения постулируют особенные свойства наказания, частью сами собой вытекающие из принимаемой Г. Солнцевым конструкции. По Г. Солнцеву, эти особенные свойства наказания, прежде всего, его публичность, "поколику, - поясняет он этот термин, - оное (наказание) от публичных законов и государственныя власти зависит и поколику приговоры об оном публично исполняемы бывают". На публичном характере наказания Г. Солнцев обосновывает исключение допустимости частной мести. Из самых целей наказания вытекает некоторая посрамительность его в качестве существенной черты этого института во всех его видах. Дальнейшим качеством наказания является его чувствительность для преступника. Эта последняя должна быть организована таким образом, чтобы не разрушать организма правонарушителя, но вызывать в нем раскаяние о совершенном преступлении и, следовательно, содействовать его исправлению.

Элемент карательный должен быть притом так конструирован, чтобы он пригоден был служить и целям отвращения лиц, еще не впавших в преступления, от возможного вступления на этот путь. Г. Солнцев высказывает вдобавок мысль, что с наказанием должно быть связано, по возможности, и возмещение или заглаждение преступником последовавшего от его действий имущественного ущерба. Г. Солнцев напоминает, кроме того, что наказание должно поражать только виновного, и вместе с тем рекомендует, как лучшие, те наказания, которые не поражают людей, близких к преступнику, напр., его родственников и проч. Г. Солнцев доказывает вместе с тем, что наказания для осуществления ставящихся им целей не должны быть жестокими. В своей аргументации Г. Солнцев заметно опирается на Наказ Екатерины II *(329). "Если бы жестокость наказаний, - замечает Г. Солнцев, - не была уже отвергнута добродетелями, человечество милующими, то к отриновению оной довольно и того, что оно и бесполезно, и несправедливо". В связи с этими свойствами наказания Г. Солнцев требует, чтобы оно было "по надлежащему скорое", "для общества потребное", т. е. не выходящее из меры необходимого для общества, и, наконец, "с преступлением уравненное".

Из приведенных взглядов Г. Солнцева на наказание можно уже видеть, что деятельность уголовного судьи он представляет себе как область строго подзаконную. Г. Солнцев настаивает, что "если на какое либо деяние нет ясного законоположения уголовного, а оным причиняется нарушение прав чьих либо... судья не имеет права налагать произвольного наказания, но в сомнительности случая испрашивает на то разрешение от высшего правительства". Это строгое требование законности действий, предпринимаемых судьей, приводит Г. Солнцева к своеобразному взгляду на недопустимость толкования закона - взгляду, весьма типичному для конца XVIII и начала XIX столетия. "Поелику судьи, - замечает Г. Солнцев, - судящие о преступлениях, не суть законодавцы: следовательно, они не могут иметь прав толковать законы о наказаниях, но оных толкователь есть Самодержец". На этих взглядах Г. Солнцева опять весьма отчетливо сказывается влияние Наказа императрицы Екатерины II *(330), граничащее с почти дословным воспроизведение его текста.

В заключение обзора взглядов Г. Солнцева на основные вопросы уголовного права остановимся еще на том, как смотрит он на обстоятельства, оказывающие влияние на размер наказания, и условия, наказание видоизменяющие и прерывающие.

Г. Солнцев различает усиление наказания в зависимости от того, наступает ли оно по "подлежательным" или субъективным условиям и по обстоятельствам "предлежательным" или объективным. В ряду первых Г. Солнцев останавливается на степени умственного развития человека. "Чем образованнейший человек впадает в преступление, - говорит Г. Солнцев, - тем более предполагается свобода в его действиях, а как он: мог бы обдумать гораздо лучше то деяние, к которому стремилась его воля... то, поелику действовало в нем сильное стремление воли к противозаконному деянию, и вина его увеличивается, а затем и степень наказания за оную должна быть усилена". В ряду субъективных условий, усиливающих наказание, Г. Солнцев говорит о принадлежности к высшему сословию, о проявлении большей хитрости и притворства, о степени ожесточения, упорства и нераскаянности преступника после совершения преступления и т. д. С другой стороны, в ряду обстоятельств объективного характера, влияющих на усиление наказания, Г. Солнцев упоминает о степени важности нарушенного права, о значении объема нарушенных прав; наказание усиливается в зависимости и от того, чем чаще однородные или разнородные нарушения проявлялись, и, наконец, от того, чем более вреда или опасности от известного действия угрожало.

В ряду условий, влияющих на уменьшение наказаний, Г. Солнцев упоминает, прежде всего, о неумышленности, а затем о малолетстве преступника. "Причина: облегчения" в последнем случае ":основывание свое имеет на том, что в малолетних не предполагается такой степени свободы воли и такого злого умысла, как в человеке возраста совершенного": Здесь же упоминает Г. Солнцев и о влиянии на уменьшение наказуемости старческого возраста, легкомысленности преступника, не сопровождаемой повторением, горячности преступника, его раскаяния, скудоумия, беспамятства. По поводу последнего условия Г. Солнцев добавляет, что "если беспамятство и болезнь будет в столь высочайшей степени, что подверженный оным не имеет ни малейшего произвола, то по общему правилу о безумных: учинивший освобождается вовсе от всякого наказания". По вопросу о том, влияет ли неведение закона на уменьшение наказания, Г. Солнцев высказывается уклончиво. Наказание подлежит уменьшению, с точки зрения Г. Солнцева, и на тот случай, когда преступление совершается под влиянием приказа и угроз, исходящих от лиц начальствующих и обращенных к подчиненным. Основанием для такого взгляда служит неизменно та же коренная причина, что в этих случаях "свободная воля преступника некоторым образом ограничивается". Однако и Г. Солнцев принимает, что "приказания начальника к учинению преступления должности без дальнейших опасностей для подчиненного не составляет причины к уменьшению его наказания".

В ряду условий объективных, влияющих на уменьшение наказания, Г. Солнцев говорит о степени важности нарушаемых прав, недоказанности нарушения, о долгом предварительном заключении, опьянении, излишнем гневе и проч. По поводу опьянения Г. Солнцев замечает: "опьянение не допускается в российском законодательстве причиною к уменьшению степени наказания потому, что пьянство, само по себе составляя преступление, увеличивает виновность преступника при других, содеянных им, преступлениях, разве опьянение будет над кем либо произведено из умысла".

В соответствии с теми задачами, которые ставит Г. Солнцев институту наказания, он считает целесообразным перерыв его в смысле откладывания, отсрочки на случай тяжкой болезни преступника, душевного его страдания и проч.

В своем труде "О праве политическом" *(331) Г. Солнцев останавливается на вопросе о предупреждении преступлений. Рассуждение об этом в своем догматическом курсе он считал неуместным.

"Наказания, - пишет Г. Солнцев, - суть плод необходимости, которые законодательная власть налагает на преступников законов общественных: Наказания должны быть приятны правителям народов - отцам своих подданных. Но они могут употреблять средства к отклонению: сей печальной необходимости наказаний, стараясь предупреждать преступления граждан".

Средства предупреждения преступлений представляются Г. Солнцеву в виде "прямых или ближайших" и "непрямых или отдаленных" *(332). Первые предполагают предоставление гражданам "а) власть сопротивляться угрожающим", а равно то, чтобы "позволить подозрительных людей брать и представлять к суду, с тем только, чтоб доказаны были их подозрения" и "подавать вооруженную помощь гражданину, требующему (ее) для его защиты". "Прямыми" средствами предупреждения преступлений являются, далее, по Г. Солнцеву, меры полицейского характера: запрещение азартных игр, продажи частным лицам ядовитых составов, регулирование права ношения оружия и, главным образом, уменьшение потребления спиртных напитков. "Пьянство, - пишет Г. Солнцев, - часто ведет граждан к различным преступлениям" *(333). Что касается "непрямых" средств предупреждения преступлений, то Г. Солнцев видит их, прежде всего, в "просвещении граждан". "Под словом просвещение, - пишет он, - я разумею истинное образование, которое просвещает разум, смягчает нравы и внушает любовь к добродетели". "Просвещенные граждане не имеют нужды в страхе наказаний к побуждению их исполнять общественные постановления: Сколько преступлений, - восклицает Г. Солнцев, - предупредить может истинное образование граждан!.." *(334)

Покончив с изложением взглядов Г. Солнцева на основные вопросы общей теории уголовного права, поскольку они находят отражение в действовавшем в его время русском праве, интересно перейти к рассмотрению того, насколько на воззрениях нашего криминалиста отразилась царившая в то время в научном обиходе Запада уголовно-правовая доктрина. Этим путем можно будет приобрести необходимый материал для заключения о степени научной самостоятельности Г. Солнцева как криминалиста.

Составляя свой курс уголовного права в первой четверти XIX столетия, Г. Солнцев был близок к эпохе, когда на Западе начала особенно сильно сознаваться необходимость коренной реформы уголовного права под влиянием разрушительной критики господствовавшей карательной системы со стороны Беккариа и отчасти Монтескье. Непосредственных следов того, что наш криминалист пользовался их трудами, в курсе Г. Солнцева не оказывается. Но зато труд его пестрит постоянными ссылками на Наказ, а самые взгляды Г. Солнцева заметно прошли, хотя, может быть, и посредственно, через горнило оценки их с точек зрения, на которые становились и Монтескье, и Беккариа. Принимая во внимание цензурные условия времени, когда писал Г. Солнцев, и с которыми ему, несомненно, приходилось считаться, можно с полною вероятностью принять, что наш криминалист, прошедший полностью горькую школу русской действительности, с весьма понятной целью избегал ссылок на иностранных вольнодумцев, заменяя всякие цитаты указанием на Наказ.

Так или иначе, курс Г. Солнцева всецело проникнут гуманными идеями Монтескье и Беккариа, отраженными в Наказе. Ближайшим образом такое влияние сказывается во взглядах Г. Солнцева на характер уголовной неправды и в особенности на оценке отдельных карательных мер. Г. Солнцев в некоторых местах своего курса, как, напр., по поводу оценки смертной казни и для аргументации своего отрицательного к ней отношения, целиком выписывает соответственные статьи Наказа. Для нас не представляет особого интереса точный подсчет цитат и вообще заимствований Г. Солнцева из текста Наказа, но мы не можем не указать, что непосредственно на авторитете Наказа Г. Солнцев обосновывает такие требования, как начала, высказанные в ст. 96 его, гласящей, что отмене подлежат все наказания, "которыми тело человеческое изуродовать можно", и как принцип ст. 148, настаивающей на строгом проведении положения nulla poena lege. Не менее энергично Г. Солнцев отстаивает и принципы ст. 151-3 Наказа о недопустимости судейского толкования законов о наказаниях, а равно ст. 477, требующей для преступления "внешних или наружных действий". Г. Солнцев стойко далее защищает точку зрения Наказа, высказанную в ст. 205, по вопросу о задачах наказания. Он присоединяется к мнению, что наказания "на тот конец предписаны, чтобы воспрепятствовать виновному, дабы он вперед не мог вредить обществу, и чтобы отвратить сограждан от соделания подобных преступлений".

Принимая этот взгляд, Г. Солнцев, как мы увидим ниже, влагает в него несколько более определенное содержание. Скажем, в заключение, что местами текст Г. Солнцева обнаруживает заимствования из Наказа даже и там, где у него нет на это ни прямых, ни косвенных указаний. Наказ и его влияние сказываются нередко у Г. Солнцева и на общем характере языка в даваемых теоретических определениях.

Таково влияние Наказа на труд Г. Солнцева. Перейдем теперь к выяснению влияния на его курс учений немецкого криминалиста конца XVIII века и начала XIX Карла Грольмана. Мы видели уже в своем месте, что Г. Солнцев преподавал уголовное право по Грольману. По-видимому, именно на этом строит проф. Таганцев свое предположение, что деятельность Г. Солнцева, как преподавателя науки уголовного права, прошла бесследно *(335). Самое тщательное изучение курса Г. Солнцева и сопоставление его с книгой К. Грольмана по существенным вопросам не обнаруживает, однако, сколько-нибудь решающего влияния учений упомянутого немецкого криминалиста на уголовно-правовые воззрения Г. Солнцева. Для нас, ознакомившихся уже в предыдущем изложении с основными воззрениями последнего, достаточно будет для доказательства высказанного нами напомнить вкратце сущность доктрины, развиваемой К. Грольманом *(336).

Остановимся на этом пути, прежде всего, на учении К. Грольмана по вопросу о выводе им так называемого основного принципа уголовного права. Право на наказание нарушителя правопорядка со стороны государства К. Грольман понимает как право частного предупреждения такого нарушителя от новых преступлений, а цель наказания усматривает в устрашении нарушителя или в воспрепятствовании ему в будущем совершать дальнейшие правонарушения. Сознавание или представление наказания, следующего за правонарушением, думает К. Грольман, действует на каждого, отдающего себе отчет в окружающих его запретах, устрашающим образом, причем самый процесс действительного применения наказания по отношению к нарушителю косвенно содействует поддержанию и укреплению упомянутого устрашающего представления у сих граждан *(337). У Г. Солнцева мы видим, в отличие от К. Грольмана, некоторое отступление на задний план цели предупреждения специального или, точнее, некоторое раздвоение задачи наказания. Когда Г. Солнцев ставит наказанию целью, "дабы оно его (правонарушителя) болезненно поражало", он тотчас же добавляет: ":а других граждан посредством страха и поношения, за учиненное преступление угрожающего, укрощало и воздерживало от впадения в подобные преступные деяния": Г. Солнцев склоняется, таким образом, и к допущению так называемой генеральной превенции, как цели наказания. Отличие его взгляда от доктрины К. Грольмана в том, что последний допускает отклонение общества от пути преступления в результате процесса применения самого наказания, Г. Солнцев же предполагает достигать отвращения от преступления не только посредством "поношения, за учиненное преступление угрожающего", но прежде всего посредством "страха", т. е. общей угрозы злом наказания, а не одного применения наказания.

В своем определении понятия преступления Г. Солнцев почти дословно повторяет дефиницию К. Грольмана, говорящего о преступлениях, как о "solche дussere, auf Rechtsverletzung gerichtete, willkьrliche Handlungen, welche eine rechtliche Strafe notwendig begrьnden" *(338). Очень близко к доктрине К. Грольмана выставляемое Г. Солнцевым учение о соучастии. Последний далеко не всегда, однако, следует за К. Грольманом. Это видно хотя бы из развиваемого Г. Солнцевым учения о формах виновности.

Сходясь в общих чертах с К. Грольманом в конструировании умысла, Г. Солнцев, однако, несколько более узко подчеркивает важный момент того, что обнимается у К. Грольмана понятием bцser Vorsatz, или, в переводе Г. Солнцева, "злобного предположения". Русский криминалист несколько более полно, кроме того, анализирует основные моменты умысла и подчеркивает в умысле сознание противоправности замышляемого действия. Г. Солнцев гораздо детальнее, притом, анализирует отдельные виды умысла и, в отличие от К. Грольмана, останавливается на комбинациях dolus indeterminatus eventualis, а равно dolus praemeditatus и repentinus - делениях, которые мы не встречаем у К. Грольмана вовсе.

Более значительны еще различия у К. Грольмана и Г. Солнцева по вопросу о видах вины неосторожной. В связи с защищаемым им учением К. Грольман различает неосторожность близкую и отдаленную. Первая имеет место в том случае, когда действующий предвидел непреднамеренное правонарушение, как возможное последствие действия, которое он желает, и, несмотря на это, не принял мер для избежания нежелаемого последствия. Culpa отдаленная имеет, по К. Грольману, место тогда, когда действующий не предвидел известных, необходимых или возможных, последствий его действий из-за необдуманности (Unbedachtsamkeit) или поспешности. Состояние это не исключает, думает К. Грольман, того, чтобы действующий произвольно (willkьrlich) под влиянием указанных причин упустил принятие определенных мер, для данного случая необходимых *(339). Г. Солнцев не счел возможным последовать за К. Грольманом в его делении неосторожности на отдельные виды и, как мы видели в своем месте, высказался за более простое, хотя и не менее несостоятельное различение неосторожности по степени ее интенсивности, - деление, которое Грольман отчасти пытается поставить в связь с принимаемым им и отвергаемым Г. Солнцевым качественным делением неосторожности *(340).

Г. Солнцев значительно отклоняется от взглядов К. Грольмана и по вопросу о допустимости толкования судьей уголовного закона. Как мы видели уже выше, Г. Солнцев выступает здесь, может быть, вынужденным, но все-таки очень решительным сторонником точки зрения Наказа с его строгим запрещением толкования закона. К. Грольман, как известно, идет, наоборот, по вопросу о желательности толкования так далеко, что допускает даже так называемую аналогию закона в сфере уголовно-правовых отношений *(341). Не сходится с К. Грольманом Г. Солнцев и по вопросу о допустимости, в качестве субъекта преступления, моральных лиц *(342). Мы констатировали целый ряд отклонений Г. Солнцева от доктрины, защищаемой К. Грольманом. Не нужно, однако, думать, что в тех случаях, когда можно наблюдать близость взглядов обоих криминалистов, Г. Солнцев заимствует механически. Мы везде встречаемся у него с такой переработкой взглядов Грольмана, которая делает их, несомненно, более ценными в смысле точности и ясности формулировки. Г. Солнцев, кроме того, совершенно не воспользовался системой изложения, которой следует К. Грольман. Допускаемое этим последним раздвоение общей части, в смысле разделения ее на отдел теоретический и отдел положительного права, совершенно отсутствует у Г. Солнцева. Система последнего является к тому и более близкой к приобретшей впоследствии в литературе значительное число сторонников. Самый материал, подлежащий изучению и освещению в науке уголовного права, Г. Солнцев, как мы это видели уже выше, представляет себе значительно шире, чем К. Грольман, отводя некоторое место методу историко-сравнительному, чего у К. Грольмана незаметно и следов.

В курсе Г. Солнцева нетрудно найти и следы влияния А. Фейербаха, которого наш криминалист называет "знаменитым писателем во всей Германии и в других государствах, наиболее по части уголовной прославившимся". Влияние А. Фейербаха сказывается на курсе Г. Солнцева, между прочим, во взгляде последнего по вопросу о содержании науки уголовного права, - в заимствовании системы расположения материала общей части, - в заимствовании терминов, - отчасти в способе формулирования основной задачи наказания и, наконец, - в учении Г. Солнцева, выставленном им по вопросу об оттенках умысла и неосторожности. К таким выводам приходим мы на основании сопоставления взглядов Г. Солнцева с воззрениями А. Фейербаха, высказываемыми им в том издании своего курса, которое, несомненно, было в руках Г. Солнцева. Мы разумеем русский перевод учебника А. Фейербаха, первый выпуск которого появляется в 1810 году и цитируется Г. Солнцевым в его обзоре литературы уголовного права.

Как и А. Фейербах, Г. Солнцев считает вспомогательными науками при изучении уголовного права "Судебную врачебную науку" и "Психологию (душесловие)" *(343). Как и А. Фейербах, Г. Солнцев упоминает, далее, о необходимости знакомства с "практической философией вообще, преимущественно же с правом естественным и, как с особенно обработанной частью оного, "всеобщим уголовным правом", очевидно - das allgemeine peinliche Recht *(344). Так же, как и у А. Фейербаха, мы встречаем у Г. Солнцева указание на необходимость изучения для криминалиста "уголовной политики" *(345).

"Российское уголовное право" Г. Солнцева изложено в довольно стройной системе. Помимо введения, в которое вынесен обзор внешней и отчасти внутренней истории источников русского права, Г. Солнцев раздробляет свой курс общей части на отделение, трактующее о преступлениях, о наказаниях, и, наконец, отделение третье, посвященное применению уголовных законов к уголовным делам вообще. Часть, трактующая учение о преступлении, в свою очередь, распадается на главы о понятии преступлений и разделении их, о субъекте преступлений, об объекте и преступном действии. Содержание последнего отдела Г. Солнцев характеризует как "исследование степени преступлений по их психологическому основанию, по самому образу и способу начинания и произведения оных в действо". В отделе о наказаниях Г. Солнцев трактует, прежде всего, о понятии наказаний, их свойствах и затем об их отдельных видах. Особая глава посвящена вопросу о следствиях наказаний. В последнем отделе о применении уголовных законов к уголовным делам, помимо общих правил о применении уголовных законов, приведены некоторые правила судопроизводственного характера. Mutatis mutandis, с тождественной схемой мы встречаемся и у А. Фейербаха. Справедливость, однако, велит признать, что у Г. Солнцева мы не наблюдаем рабского следования расположению материала у знаменитого криминалиста.

Влияние А. Фейербаха на курс Г. Солнцева сказывается и в заимствовании нашим криминалистом фейербаховской терминологии и, притом, в форме, которая придана техническим терминам А. Фейербаха русским переводчиком труда этого последнего. Для доказательства такого положения можно указать, что анализ внутренней стороны преступного действия в отношении оттенков форм вины Г. Солнцев называет различием "по внутреннему или психологическому основанию самого деяния" *(346). По-видимому, опять вслед за А. Фейербахом и его переводчиком и Г. Солнцев говорит о "предлежательном основании наказательности", о "подлежательных основаниях" и т. д. *(347)

Но, оставив в стороне эти внешние формальные заимствования, подсказанные вполне понятным желанием установить неизменную терминологию, у Г. Солнцева можно констатировать и более глубокие следы воздействия на него курса А. Фейербаха. Г. Солнцев, как мы уже видели, нашел нужным отступить от К. Грольмана в том, что последний с особенной энергией подчеркивал. Г. Солнцев формулирует задачи наказания не на почве теории, так называемого частного предупреждения, но становится на сторону теории психологического принуждения, защищавшейся, как известно, А. Фейербахом и послужившей исходной точкой полемики К. Грольмана с первым. Точка зрения, на которую становится Г. Солнцев и которая была нами уже исследована по поводу воззрений К. Грольмана, совпадает с соответственными местами формулирования А. Фейербахом своей теории психологического принуждения *(348).

Некоторое влияние А. Фейербаха на Г. Солнцева можно проследить и по вопросу об оттенках умысла. Dolus determinatus directus Г. Солнцева соответствует dolus determinatus А. Фейербаха. Dolus indeterminatus casualis и dolus indeterminatus eventualis Г. Солнцева являются более дробным расчленением того, что А. Фейербах именует "случайным или неопределенным злым намерением (dolus eventualis seu indeterminatus)" *(349). Категории dolus praemeditatus и dolus repentinus заимствуются Г. Солнцевым также, по-видимому, у А. Фейербаха из отдела особенной части по вопросу об убийстве *(350). При этом Г. Солнцеву, думается нам, нужно поставить в особенную заслугу, что он выносит в общую часть некоторые вопросы, касающиеся преступлений вообще и трактовавшиеся еще А. Фейербахом только в отделе преступления убийства.

Развиваемое Г. Солнцевым учение о неосторожности находится также под непосредственным влиянием А. Фейербаха. В этом с несомненностью убеждает сопоставление изложения Г. Солнцева с теми местами учебника А. Фейербаха, где последний анализирует понятие "упущения употребления силы познания" и различает "упущение приобретения сведений о законе", "вину по торопливости" и "вину по нерассудительности" *(351). Вслед же за А. Фейербахом Г. Солнцев принимает деление неосторожности на "три степени неосмотрительности", как выражается переводчик немецкого криминалиста *(352).

Мы проследили отношение Г. Солнцева к корифеям науки уголовного права его времени и получили вместе с тем некоторый материал для суждения о самостоятельных шагах нашего старого криминалиста в области научного творчества. Многое, как мы видели, оказывается у Г. Солнцева заимствованным и только более или менее приспособленным для тех целей, которые он себе ставил. За пределами этих заимствований мы встречаемся, однако, у Г. Солнцева с целым рядом научных положений, определений и проч., свидетельствующих о ясности и глубине научного мышления нашего криминалиста. В сфере уголовного правоведения Г. Солнцев обнаруживает себя в общем человеком, если и не особенно подавленным эрудицией, то не настолько легковесным, чтобы оперировать без знания о том, что уже сделано на данном поприще другими. Вместе с тем Г. Солнцев с полным правом чувствует себя довольно сильным для решения некоторых уголовно-правовых проблем в определенном направлении наперекор господствующим мнениям корифеев науки.

Типичным примером такого случая служит решение Г. Солнцевым вопроса о том, может ли юридическое лицо быть субъектом преступления. Г. Солнцев понял, что истинным субстратом юридического лица в некоторых его проявлениях выступают именно физические лица. Отсюда он заключил, что такая конструкция должна неминуемо привести к допущению уголовно-правовой ответственности юридического лица. Для решения этого вопроса в положительном смысле он сумел использовать, кроме того, современный ему материал русского уголовного права, которое в избытке знало такие "общества", кои преступны были уже "по самому способу своего установления". Фактическая сторона дела подсказала, таким образом, Г. Солнцеву известное теоретическое решение. Заимствуя многое у К. Грольмана и не меньше у А. Фейербаха, Г. Солнцев тем не менее не отказывается от самостоятельного научного мышления и решает вопросы вопреки им, когда в его распоряжении оказывается материал, дающий ему основание для иных заключений.

В учении о покушении Г. Солнцев дает весьма законченную доктрину, отчетливо выделяющую область приготовительных действий из сферы покушения на почве объективной теории. Учение Г. Солнцева по этому вопросу несколько совершеннее, чем у К. Грольмана и А. Фейербаха. Мало того, Г. Солнцев совершенно правильно и в современном смысле мотивирует защищаемый им взгляд о том, что при покушении желательна меньшая наказуемость по сравнению с совершением.

В особую научную заслугу Г. Солнцева должно быть поставлено и то, что в переживаемую им эпоху личного усмотрения и произвола он является тем не менее последовательным защитником строго публично-правового характера наказаний и определения их на основании закона судом. Вместе с тем подчеркивается в Г. Солнцеве строгий юрист, полагающий законность в основание самого существования государства и общества.

При всем том и на научное наследие Г. Солнцева, как и на все в мире, наложило свою мощную руку время. Большинство конструкций Г. Солнцева безнадежно отстало от деталированных и точных определений криминалистов наших дней. Воззрения Г. Солнцева ни в каком случае не могут быть признаны выдерживающими тяжесть современной критики. Возникает, однако, вопрос, может ли быть это обстоятельство поставлено ему в вину, и не должно ли для оценки научных заслуг Г. Солнцева прибегнуть к мерилу сравнительному, - к сопоставлению его работы с трудами его непосредственных русских предшественников. Становясь на эту точку зрения, придется признать, что ни один из предшественников Г. Солнцева не выполнил так успешно стоявшей на очереди работы. Ни один русский криминалист не дал до него чисто научной разработки крайне разбросанного материала русского уголовного права и не представил научного изложения его в том состоянии, которого достигла эта отрасль знания на Западе ко времени начала XIX столетия. До Г. Солнцева, притом, не было, не считая, конечно, Наказа, сделано попытки провести в догматическую систему уголовного права те гуманные начала, которые проникли в литературу конца XVIII в. и в отношении практическом были так чужды духу действовавшего в то время уголовного законодательства.

Несмотря на крайне неблагоприятные условия для его деятельности, Г. Солнцев старался, таким образом, посильно ответить на научные запросы его времени в области криминалистики. Систему свою он конструировал притом не только на почве следования общепризнанным авторитетам. Он сделал робкую попытку вступить на путь самостоятельного исследования. Правда, последнее идет зачастую не дальше эклектического сопоставления обломков отдельных частей, но и это слишком достаточно для той мертвящей среды и губительных условий, среди которых приходилось работать Г. Солнцеву. В конце концов, он пал жертвой этих условий. Его работа, при отсутствии надлежащих пособий и источников, осталась неоконченной. Боязнь высказать какую-нибудь смелую мысль обезличила и придавила труд Г. Солнцева, но и та попытка исследования, которая была сделана им, сама по себе заслуживает быть извлеченной из мрака неизвестности. Так или иначе, курс уголовного права Г. Солнцева является первым оригинальным научным курсом русского уголовного права, и в этом его огромное значение для истории науки в России *(353).

По пути, намеченному Г. Солнцевым в разработке научной догмы русского уголовного законодательства, пошел и другой представитель этой кафедры в Казанском университете - Сергей Алексеевич Протасов *(354), преподававший эту дисциплину между 1825 и 1830 гг. *(355), и мы не имеем никакого основания не видеть в этом факте проявления влияния лекций Г. Солнцева.

Схема преподавания С. Протасова, носившая следы научно-догматических приемов, дошла до нас в виде "Программы для испытания студентов" *(356).

Курс С. Протасова распадался на общую и особенную часть. Первая из них, носившая название "О преступлениях и наказаниях вообще", начиналась с отдела "О преступлениях вообще". Здесь шла речь о понятии преступления, его видах и проч. За этим отделом следовал вопрос "О покушении на преступления", в котором трактовались темы: "почему должно наказывать за покушения", "о разных родах покушений", "каким правилом должно руководствоваться при определении наказаний за покушения" и в каких случаях "должно наказывать за покушения, как за преступление совершенное или оконченное". Третий отдел был посвящен проблеме "О участвовании в преступлении". Четвертый отдел трактовал "О наказаниях вообще, их цели и видах, а заключительные отделы этой части "О причинах, освобождающих от наказания", "О причинах, уменьшающих и увеличивающих степень наказания" и, наконец, "О перемене и отмене наказаний". Эта схема курса С. Протасова интересна для нас, в частности, как воспроизводящая почти без изменений и только с незначительными перемещениями подразделения общей части "Российского уголовного права" Г. Солнцева. Это сходство не могло быть случайным и распространялось, по-видимому, и на самое содержание курса С. Протасова.

Научно-догматический характер курса С. Протасова - этого естественного преемника Г. Солнцева, еще более резко сказался на схеме особенной части, построенной на научных началах, но в то же время приспособленной к особенностям русского действовавшего права *(357). На первом месте С. Протасов ставит отдел "О преступлениях против веры", обнимающий собой "богохулие, церковный мятеж, отвлечение и отступление от православной веры, раскол и ересь". За ним непосредственно следует отдел "О злоумышлении против особы Его Императорского Величества и государственной измене и бунте", "О преступлениях противу внешней безопасности" с рубриками "перебег к неприятелю", "самовольная отлучка за границу" и пр., "О преступлениях против внутренней безопасности", "О преступлениях против государственной казны", "О преступлениях против общего доверия", как "подлог в торговле или употребление фальшивых мер и весов, подлог в ремеслах", и "О преступлениях государственных чиновников".

Все эти отделы особенной части относятся С. Протасовым к категории "преступлений государственных". Второй группой посягательств являются "преступления частные" *(358), куда он относит отделы: "О преступлениях против личной безопасности" в смысле "преступлений против жизни", "преступлений против здоровья", "преступлений против свободы" и преступлений "посредственных: ложного доноса и клеветы" - "О преступлениях против собственности" *(359) и "О преступлениях против чести".