Мир партийных систем и партийные системы мира

Мир партийных систем и партийные системы мира

Под «миром партийных систем» подразумевается теоретические и методологические средства представления партийных систем, то есть их теоретически представимый мир. А под «партийными системами мира» понимается совокупность феноменов, которые подпадают под эти описательные и объяснительные средства.

Партийные системы — это повторяющиеся модели взаимодействия между политическими партиями на электоральной арене и на иных политических аренах, каковыми считаются законодательная и исполнительная власть. Чтобы констатировать существование партийной системы, нам недостаточно наблюдать выборы как изолированное событие. Партийная система воспроизводится в течение нескольких электоральных циклов. Важным будет различение между демократическими и авторитарными партийными системами. Первые существуют в условиях демократических режимов, а вторые — в условиях авторитарных.

Определение политических режимов - это наборы реальных (формальных и неформальных) правил, с помощью которых определяется состав национального политического руководства, т.е. лидеры исполнительной власти. Здесь нужно обратить внимание на слова «реальные правила», потому что среди правил, в особенности формальных, есть такие, которые не имеют никакого отношения к процессу отбора национального политического руководства. Например, исходя из советской конституции, мы не можем объяснить, почему Брежнев наследовал Хрущеву, а не кто-то еще. Вместе с тем существуют ситуации, когда и формальные, и неформальные правила являются реальными. Это свидетельствует об институционализации политического режима. Демократия определяется через совокупность признаков. Признаки эти таковы: во-первых, состав национального политического руководства определяется с помощью открытых, свободных и честных выборов. Под открытыми выборами подразумеваются выборы, в которых участвуют все желающие, нет сколько-нибудь существенных ограничений на то, чтобы политические авторы использовали свое пассивное избирательное право. Второй признак — это то, что соблюдаются гарантии гражданских свобод, прежде всего политических. А к основным политическим свободам относятся свобода слова, объединений и собраний. Это элементарно и, даже не нуждается в объяснении. Третий пункт может выглядеть несколько странным. Он гласит, что выборы носят решающий характер. Что это значит? То, что выборы влияют как на состав национального политического руководства, так и на политику, которую оно проводит. Мы можем себе представить ситуацию, когда выборы проводятся, когда соблюдаются гарантии гражданских свобод, однако никакого влияния на проводимую политику и на фактический состав национального политического руководства эти выборы не оказывают. В современном мире такие ситуации встречаются редко. Исторически, однако, они были широко распространены и продолжают встречаться сегодня.

Демократия представляет собой естественную среду для существования партийных систем, а вот авторитаризм — среда для них довольно неестественная. Любая классификация — средство упорядочения эмпирически наблюдаемого мира. Она нужна для выделения классов феноменов, а без этого мы не можем решать никакие познавательные задачи. К классификации можно предъявить несколько требований. Во-первых, это теоретическая последовательность. Существует довольно много примеров эмпирически ориентированных классификаций, однако общее мнение среди философов науки, которые занимаются этим, состоит в том, что классификация должна быть задана по теоретическим основаниям. Во-вторых, это взаимная исключительность категорий. Ни один эмпирический объект не может быть отнесен одновременно к двум категориям в рамках данной классификации. В-третьих, это эмпирическая полнота. Ни один эмпирический объект, входящий в поле классификации, не должен быть таков, чтобы его нельзя было отнести к одной из категорий. Наконец, желательно, чтобы классификация не только делила эмпирические объекты на категории, но и упорядочивала эти объекты внутри категорий. Примером такой классификации, до которого нам в социальных науках, что называется, расти да расти, считается таблица Менделеева. Она соответствует всем четырем требованиям.

Говоря о тех классификациях партийных систем, которые существовали в истории политической науки, если смотреть не в хронологическом порядке, а начинать с классификации, которая является наиболее широко применяемой, она авторитетна. Это классификация Джованни Сартори (Giovanni Sartori), которая была им предложена в 1976 г. Эта классификация строится на трех основаниях. Первое из них — это наличие партии большинства, то есть наличие партии, у которой 50% плюс одно место в парламенте. По этому параметру Сартори различает двухпартийные и многопартийные системы. Второй параметр — это идеологическая дистанция, которую часто называют еще поляризацией, то есть то, насколько далеко идеологически отстоят друг от друга партии, присутствующие в данной системе. По этому основанию выделяются типы многопартийности. И третий параметр — это чередование у власти, то есть сменяют ли партии друг друга у власти. По этому параметру Сартори отличает системы с доминирующей партией от всех прочих.

Вводя этот третий параметр, Сартори отступает от теоретической последовательности классификации, поскольку системы с доминирующей партией, по Сартори, могут быть как двухпартийными, так и многопартийными, а также принадлежать к различным типам многопартийности.Более серьезной проблемой с классификацией Сартори является, то, что он водит идеологическую дистанцию в качестве классификационного параметра. И проблема здесь не теоретическая — безусловно, это важный параметр, — а эмпирическая. А именно: вводя ее, мы оставляем за пределами исследования колоссальное количество партийных систем, которые существовали и существуют в мире. Почему это так?

На самом деле, мы не только способны измерять идеологическую дистанцию, но и можем делать это двумя разными способами. Во-первых, мы можем ее измерять, изучая программные документы самих политических партий. Наиболее известным примером такого рода стал проект «Манифесты», которым руководил Ян Бадж (Ian Budge) и который привел к тому, что сейчас мы можем по этому параметру измерить партийные системы практически всех западноевропейских стран. Во-вторых, мы можем опрашивать избирателей, исходя из того, что избиратели лучше, чем сами политики, представляют идеологические позиции партий. И такого рода работа тоже ведется уже давно, преимущественно в западноевропейских странах, но не только в них. Факт, однако, состоит в том, что с помощью обоих этих методов мы можем установить идеологические дистанции только для очень небольшой части тех эмпирических объектов, которые нас интересуют. Это западноевропейские партийные системы, партийные системы Соединенных Штатов, Канады, Японии и очень ограниченного круга развивающихся стран. Причем охвачен будет только послевоенный период. Таким образом, эмпирическая полнота классификации Сартори будет достаточно скромной.

Поэтому не только исторически предшествовали классификации Сартори, но и продолжают сосуществовать с ней классификации, которые строятся на скупом основании, учитывая исключительно электоральные исходы. Первая такая классификация была предложена в 1968 г. Жаном Блонделем (Jean Blondel). Он использовал в качестве основания долю голосов, поданных за две лидирующие партии, и выделял двухпартийные системы, 2,5-партийные, а также два типа многопартийности: многопартийные системы с лидирующей партией и многопартийные системы без лидирующей партии. К примеру, двухпартийные системы Блондель определял как те системы, в которых две лидирующие партии вместе получают более 90% голосов.

В дальнейшем этот подход был развит Стейном Рокканом (Stein Rokkan) и Аланом Уэром (Alan Ware). Менее известна классификация Алана Сиароффа (Alan Siaroff). Этот исследователь предложил исключительно сложную, развернутую классификацию, в которой используются множественные параметры, имеющие отношение к электоральным исходам. Это число партий, получивших 2% или более мест, двухпартийная концентрация (а двухпартийная концентрация — это, собственно говоря, и есть доля мест, полученных двумя лидирующими партиями), относительные размеры двух лидирующий партий и относительные размеры второй и третьей партий. Такая множественность параметров делает классификацию Сиароффа исключительно громоздкой, она не очень удобна в использовании. Одно только определение типов партийных систем у Сиароффа занимает несколько страниц. А, допустим, 2,5-партийная система определяется по четырем разным количественным параметрам. Кроме того, множественность параметров создает возможность того, что категории не будут взаимно-исключительными, то есть типы будут накладываться друг на друга. Эти недостатки тем более заметны, что к тому времени, когда Сиарофф опубликовал свою классификацию, уже существовал количественный показатель, который как будто позволял классифицировать партийные системы.

Эффективное число партий, которое было изобретено Маркку Лааксо и Рейном Таагеперой (Markku Laakso и Rein Taagepera) и опубликовано в 1979 г. На слайде дана формула. Что это значит для тех, кто не владеет основами математической символики? Это единица, деленная на сумму возведенных в квадрат величин компонентов, причем величины берутся как абсолютные доли от единицы. Допустим, у нас система, в которой есть две партии, каждая из которых получает по 50% мест. Мы их представляем как 0,5 и 0,5. Возводим 0,5 в квадрат. Получаем 0,25. Суммируем. Получаем 0,5. Единицу делим на 0,5, получаем 2. Понятно, что для систем с равновеликими партиями эта процедура довольно бессмысленна, но она и нужна, собственно говоря, для того, чтобы определять системы с неравновеликими партиями. И тогда формула Лааксо и Таагеперы дает интуитивно весьма убедительные результаты. Не удивительно, что Аренд Лейпхарт (Arend Lijphart) в своей известной работе 1994 г. «Избирательные системы и партийные системы» рекомендовал использовать эффективное число партий, усредненное по необходимому количеству выборов, в качестве средства измерения партийных систем. Он так и пишет: если эффективное число партий меньше двух, то это, наверное, система с доминирующей партией, порядка двух — двухпартийная, примерно два с половиной — 2,5-партийная и т.д.

Надо сказать, что есть проблемы с такого рода использованием эффективного числа партий. Одна из этих проблем состоит в том, что эффективное число партий в формулировке Лааксо и Таагеперы в действительности очень плохо различает между системами с доминирующей партией и двухпартийными системами. Например, если величина наибольшего компонента 2/3, то эффективное число партий Лааксо и Таагеперы составляет не менее 1,8 и может достигать 2,25. Интуитивно, это должно соответствовать двухпартийной системе. Но мы догадываемся, что если ведущая партия получает две трети мест, то это, скорее всего, система с доминирующей партией. На эту тему Маттис Богаардс (Matthijs Bogaards) написал целую статью. Данная проблема решаема.

Альтернативная формула для вычисления эффективного числа партий, которая была опубликована. Здесь S₁ — величина наибольшего компонента, а все остальное должно быть понятно. При использовании этой формулы как для всех двухкомпонентных систем, так и для систем с равновеликими компонентами, эффективное число будет равно единице, деленной на S₁. К сожалению, эффективное число партий и после такого усовершенствования не является адекватным средством для описания партийных систем. Почему? Потому что оно не различает и не может различить (это легко математически доказуемо) между системами, в которых лидирующая партия имеет простое большинство мест, и теми, где у нее нет большинства. Кроме того, оно очень плохо различает между 2,5-партийными системами и системами с доминирующей партией, в которых у доминирующей партии не очень большое преимущество. Скажем, системы 55-40-5 и 47,5-47,5-5 описываются с помощью эффективного числа партий, как его не конструируй математически, очень сходным образом (по Лааксо и Таагепере, соответственно, 2,2 и 2,2, по Голосову — 1,9 и 2,2).

Поэтому, нужно разработать другое средство для классификации партийных систем. Это средство представляет собой визуальный дисплей. Сейчас в политической науке это стало тенденцией — использовать визуальные дисплеи, то есть двухмерные картинки, для представления сложных феноменов. Дисплей описывается с помощью формул, которые представлены на слайде. По оси абсцисс откладываются величины, которые дает первая формула, по оси ординат — величины, которые дает вторая. Я должен пояснить только, что такое S_r. Это — сумма величин всех компонентов, начиная с четвертого. Когда мы используем эти формулы, то получаем график, пространственно ограниченную в виде треугольника диаграмму. На ней в точке А располагаются те системы, в которых лидирующий компонент имеет все места, в точке С — системы с двумя равновеликими компонентами, а в точке В — системы с более чем двумя равновеликими компонентами. Треугольник делится медианами на шесть равных по площади частей, каждая из которых соответствует, на мой взгляд, одному из подтипов партийных систем. На слайде эти подтипы поименованы в соответствии с имеющейся в политической науке традицией.

Теперь средство классификации уже было в распоряжении, но предстояло идентифицировать единицы анализа. Из определения партийных систем вытекает, что мы не можем для их классификации использовать результаты отдельных выборов, ибо как таковые, они не являются эмпирическими референтами партийных систем. Поэтому необходима дополнительная работа, направленная на то, чтобы идентифицировать партийные системы для включения в классификацию.

Здесь представлены четыре критерия, которые я использовал, чтобы отнести наблюдаемые явления к миру партийных систем. Поскольку речь тогда шла исключительно о демократических партийных системах, то в качестве первого условия введен, естественно, демократический характер среды, в которой прошли эти выборы. При этом использовалась базу данных Polity IV. Главное ее достоинство состоит в том, что она хронологически глубокая: начинается с 1800 г. В некоторых случаях по техническим обстоятельствам (главное из которых состоит в том, что Polity IV не включает страны с населением менее 500000 человек), использовались рейтинги демократии Freedom House.

Второй критерий состоял в том, что я включал только выборы представительных собраний, которые носили прямой характер, были партийно-структурированными, проходили в независимых странах. Третий — это количество выборов, не менее трех в течение не менее пяти лет. Кроме того, в некоторых случаях я обнаружил очень длинные последовательности выборов, которые не прерывались по трем указанным показателям, но было интуитивно ясно, что мы имеем дело с несколькими разными партийными системами, а не с одной и той же системой в ее развитии. Поэтому нужно было каким-то образом определить точки разрывов. Для этого использовались, прежде всего, экстра-системную волатильность (это доля мест, полученных новыми партиями на данных выборах). Если новые партии получали 25% или более мест на каких-то выборах, рассматривались такие выборы как точку разрыва. Кроме того, учитывались кумулятивные изменения, которые измерялись по динамике эффективного числа партий.

На основе этого подхода определились 162 единицы, которые входят в классификацию демократических партийных систем. Нижняя хронологическая точка классификации — 1792 г., когда возникла первая американская партийная система, а верхняя — 2009 г. Количественное распределение партийных систем по категориям представлено на слайде. Таков общий разброс. Видно, что среди демократических партийных систем — в целом и в широкой исторической ретроспективе — преобладает один тип, многопартийность. Количество двухпартийных систем уступает, но не слишком сильно. Наименее широко распространены системы с доминирующей партией. Однако график со 162 точками был бы нечитаемым, поэтому сугубо механически разделил всю совокупность случаев на три географических региона: один — это Европа, другой — Америка, третий — весь остальной мир, то есть Африка, Азия и Океания.

Григорий Голосов: Россия входит в Европу, но поскольку у нас никогда не было демократической партийной системы, то она не входит в эту классификацию.

Страны: AD Andorra, AL Albania, AT Austria, BE Belgium, BG Bulgaria, CH Switzerland, CS Czechoslovakia, CZ Czech Republic, DE Germany, DK Denmark, EE Estonia, ES Spain, FI Finland, FR France, GR Greece, HR Croatia, HU Hungary, IE Ireland, IS Iceland, IT Italy, LI Liechtenstein, LT Lithuania, LU Luxembourg, LV Latvia, MC Monaco, MD Moldova, MK Macedonia, MT Malta, NL Netherlands, NO Norway, PL Poland, PT Portugal, RO Romania, RS Serbia, SE Sweden, SI Slovenia, SK Slovak Republic, SM San Marino, UA Ukraine, UK United Kingdom

Это — европейские партийные системы. Обратите внимание на важные случаи. Вот партийная система Великобритании. Как видите, это двухпартийная система, но она находится очень близко к 2,5-партийному типу. Германия — классическая 2,5-партийная система. На последних выборах немецкая партийная система, безусловно, была уже многопартийной. Но динамика последних лет еще не сказалась на месте немецкой партийной системы, поскольку классификация должна быть консервативной, фиксировать долгосрочные тенденции и отвлекаться от того, что может оказаться ситуационными флуктуациями. Это французская многопартийная система с одной лидирующей партией. А классическими образцами этого типа являются Швеция и Норвегия. Вот Нидерланды — многопартийная система с двумя лидирующими партиями.

Черные точки — это те системы, которые все еще существовали в 2009 году, а белые — те, которых уже не было. Это исторические партийные системы. Систем с доминирующей партией в Европе сейчас уже не осталось, но и всегда было очень мало. Двухпартийность в Европе была представлена в основном 2,5-партийным типом. По преимуществу, Европа — это регион многопартийности.

Страны: AR Argentina, BB Barbados, BO Bolivia, BR Brazil, BS Bahamas, BZ Belize, CA Canada, CL Chile, CO Colombia, CR Costa Rica, DM Dominica, DO Dominican Republic, EC Ecuador, GD Grenada, GY Guyana, HN Honduras, JM Jamaica, KN St. Kitts and Nevis, LC St. Lucia, MX Mexico, ND Newfoundland, NI Nicaragua, PA Panama, PE Peru, PY Paraguay, SR Suriname, SV El Salvador, TT Trinidad and Tobago, US United States, UY Uruguay, VC St. Vincent and Grenadines, VE Venezuela

Несколько другую картинку мы видим в Америке. Здесь тоже мало систем с доминирующей партией. Преобладающий тип — двухпартийность. Географическая дифференциация видна достаточно ясно. В сегменте «классической» двухпартийности расположены, как правило, англоязычные страны. Это Соединенные Штаты, а также большое количество стран Карибского бассейна, которые развиваются под влиянием британского наследия: Ямайка, Сент-Люсия, Сент-Винсент и Гренадины, Тринидад и Тобаго и прочие. В сегменте 2,5-партийных систем находятся преимущественно латиноамериканские страны. Видные латиноамериканисты — такие, как Мэйнуоринг (Scott Mainwaring) — много писали о том, что в Латинской Америке происходит процесс перехода к многопартийности. Это так. Посмотрите: вот Бразилия, вот Уругвай, вот эквадорская партийная система, которая уже прекратила существование. Вот Чили, Перу. Но процесс еще не зашел так далеко, как это наблюдается в Европе.

Страны: AU Australia, BD Bangladesh, BW Botswana, CV Cape Verde, CY Cyprus, EG Egypt, FJ Fiji, GM Gambia, GH Ghana, IN India, ID Indonesia, IL Israel, JP Japan, MY Malaysia (Malaya), MU Mauritius, MN Mongolia, MM Myanmar (Burma), NA Namibia, NZ New Zealand, PK Pakistan, PH Philippines, ST São Tomé and Príncipe, SC Seychelles, SO Somalia, ZA South Africa, LK Sri Lanka, TW Taiwan, TR Turkey, VU Vanuatu, ZW Zimbabwe (South Rhodesia)

Наконец, партийные системы Азии, Африки и Океании. И здесь мы снова наблюдаем характерную модель. В этом регионе вероятность возникновения систем с доминирующей партией в целом выше, чем где бы то ни было еще. Много исторических систем такого типа. Наиболее важная из них — это старая партийная система Индии (с 1952 до 1984 г.). Есть и современные случаи: Южно-Африканская Республика, Намибия. Здесь же находится Япония. Все остальные типы представлены в этом регионе более или менее равномерно. Случаев двухпартийности не очень много, но они есть. Вот примеры из числа совсем новых партийных систем — Гана и Острова Зеленого Мыса. Есть 2,5-партийные системы — например, новая партийная система Новой Зеландии, современная австралийская партийная система. Но есть и примеры многопартийности — новая индийская партийная система, партийная система Индонезии.

Теперь перейдем к авторитарным партийным системам. Надо сказать, что сам подход, в рамках которого выделяются авторитарные партийные системы, может показаться проблематичным. Авторитарные партийные системы, при всей их специфике, изоморфны демократическим партийным системам, структурно им подобны. Мы их можем идентифицировать, используя абсолютно те же самые критерии, которые используем для идентификации демократических партийных систем, если отвлечься от критерия демократичности. И мы можем их описывать в тех же категориях.

К сожалению, с авторитарными партийными системами мне не удалось уйти так далеко вглубь времен, как с демократическими. На слайде — распределение партийных систем обоих типов (120 демократий и 74 авторитарных режима), имевшее место в 2009 г. Как видите, партийные системы существовали в 76 демократиях, а в 44 их не было. Почему может отсутствовать партийная система в демократической стране? По нескольким причинам. Во-первых, если выборы проходят на беспартийной основе. Здесь специально сделана ссылка на это обстоятельство. Таких стран оказалось 6. Все они без исключения являются малыми островными государствами Тихоокеанского бассейна: Тувалу, Науру, Палау и т.п. Остальные — это, во-первых, страны, где партийные системы просто не успели сложиться, потому что они стали демократиями совсем недавно. Вопреки расхожему мнение о том, что третья волна демократизации закончилась, многие африканские страны перешли к демократии уже в течение нулевых годов. А во-вторых, это те страны, где партийные системы испытали разрыв по основаниям, которые я выделил ранее (экстра-системная волатильность или кумулятивное изменение) и еще не оформились в каком-то новом качестве. В качестве примера могу привести Израиль, где после возникновения партии «Кадима» старая партийная система прекратила существование, а о консолидированной новой мы пока еще не можем говорить. В целом, мы видим, что среди демократий стран, где есть партийные системы, существенно больше, чем тех, где их нет.

Далее выделяются две разновидности авторитаризма. В правой колонке — неэлекторальный авторитаризм. Это страны, где выборы либо не проводятся, либо не имеют никакого значения, потому что данные государства являются несостоятельными (failed states), то есть в них вообще отсутствует централизованная власть (как в Сомали) или она не носит суверенного характера (как было, например, в Ираке до самого последнего времени). Однако наиболее распространенная форма неэлекторального авторитаризма — это традиционные монархии, которые по-прежнему существуют в довольно большом количестве — Саудовская Аравия, Кувейт и пр. Сюда же относятся сравнительно немногочисленные военные диктатуры и коммунистические режимы, а также своеобразные политические устройства вроде, например, Ливийской Джамахирии. К данной категории я отношу и те страны, в которых выборы проводятся, но проходят на формально неконкурентной основе. Скажем, в коммунистических режимах (если не считать Китая) проводятся прямые выборы в национальные законодательные собрания.

В современном мире наиболее распространена другая форма авторитаризма, электоральный авторитаризм. Это режимы, которые проводят выборы, причем в них участвуют оппозиционные кандидаты. Но соответствия процедурным критериям демократии эти режимы не достигают. При первом же взгляде на данные становится очевидно, что электоральный авторитаризм в значительно меньшей степени, чем демократия, ведет к институционализации партийных систем.Конечно, частичное объяснение состоит в том, что многие режимы электорального авторитаризма являются столь же молодыми, как и современные демократии. Но существенной вариации между электоральным авторитаризмом и демократией по этому параметру, возрасту политического режима, нет. В некоторых авторитарных режимах выборы проходят на беспартийной основе (например, в Белоруссии), но таких сравнительно немного. Поэтому остается вопрос: почему, собственно говоря, так мало институционализированных партийных систем в условиях авторитаризма?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно задуматься о том, зачем вообще в условиях авторитаризма проводятся выборы. Наиболее компактное, но при этом тщательно эмпирически обоснованное объяснение дает Магалони (Beatriz Magaloni) в нескольких статьях, где она убедительно показывает, что единственный фактор, который объясняет распространение электорального авторитаризма в течение последнего десятилетия — это международный контекст. Электоральный авторитаризм поощряется инвесторами, он поощряется правительствами ведущих западных стран как признак некоторой либерализации режима. Электоральные режимы рассматриваются инвесторами как более стабильные, а значит — более подходящие для инвестиций, чем неэлекторальные.

Но если электоральный авторитаризм и возникает под влиянием внешних факторов, то перед нами все равно остается задача объяснить: а какие-нибудь внутренние задачи он выполняет или нет? На этот счет существует объяснение, которое я в сжатом виде сейчас попытаюсь представить. Преимущественно, функциональность выборов в условиях авторитаризма видится исследователям в том, что они позволяют инкорпорировать потенциально или действительно оппозиционные элиты и контрэлиты в состав правящего класса. Тем самым снижаются риски правящих групп. Объяснение это выглядит логичным, и более того, оно как будто подтверждается опытом. Но теоретически оно проблематично. Почему?

Здесь возникают проблемы, которые Магалони называет проблемами приверженности и доверия. Для того чтобы инкорпорировать контрэлиты, автократ допускает их к участию в выборах. Это значит, что он должен либо снабдить их ресурсами, если их изначально нет, либо, по крайней мере, позволить им использовать имеющиеся у них ресурсы. Тогда возникает опасность того, что, пользуясь этими ресурсами, контрэлиты могут вступить в сговор против автократа и, попросту говоря, подсидеть его. А поскольку эти ресурсы будут постепенно нарастать, у автократа будет все меньше оснований доверять контрэлите. При этом нет никаких рациональных оснований, по которым автократ мог бы однозначно судить о перспективах этого процесса.