Раздел 2. Наука как феномен культуры

2.1. Рациональные основания науки

Роль научной рациональности в информационно-техническом мире. Характерной особенностью современной эпохи является интенсивное развитие науки, возрастание ее вклада в социальный прогресс, последовательность и планомерность применения результатов научного прогресса в обществе. Наука выполняет роль основы, инструмента и метода управления и прогнозирования общественного развития. Человечество достигло техногенной цивилизации, характеризующейся высоким уровнем развития производительных сил, сложной и динамичной системой общественного управления, неограниченными возможностями развития сущностных сил личности.

Техногенный тип цивилизации характеризуется процессом функциональной перестройки науки, что связанно с превращением ее в непосредственную производительную силу развитого общественного производства. Это сопряжено с перманентными техническими и научно-техническими революциями, с качественными преобразованиями «неорганического тела человека» - предметной среды, созданной им, с формированием динамичных социальных связей. Техногенная цивилизация, возникшая в XVII - XVIII веках, отличается рациональностью. Основополагающая роль в развитии этого типа цивилизации принадлежит науке и, соответственно, научной рациональности.

Разум вывел человека из объектных отношений, разум создал собственно человека и культуру как среду его обитания. Вместе с тем возникла ситуация, когда неограниченные возможности науки, создавшие её культ, пришли в противоречие с проблемами, порожденными самой наукой. Наука создала возможности, используемые против человека, чем поставила человечество на грань экологической катастрофы. Наука, став душой и смыслом человеческой культуры, не смогла разрешить глобальные проблемы (сохранения среды обитания, ядерного разоружения, демографии - и в целом проблему выживания). Кажется, вера в разум терпит крушение, и, характеризуя жизнедеятельность общества, мы всё чаще обращаемся к термину «дегуманизация».

Наука выступает в качестве существенного фактора цивилизации, однако, выполнив свою прогрессивную миссию, наука дегуманизирует то, к чему обращена. Наука своими достижениями многое обещает, и они же реально угрожает человеку. Так, совершающаяся компьютерная революция меняет не только формы и характер интеллектуальной деятельности, но и психологию человека. Человек освобождается от рутинных процедур, они передаются машине, однако дополнительные резервы времени используются для продуцирования творений интуиции не эффективно. Для их появления нужен инкубационный период, который, возможно, совпадает во времени с выполнением этих рутинных, механических процедур.

Какова роль компьютеризации в развитии научного знания? Посредством компьютерных технологий и методов математизируются различные науки, в том числе науки гуманитарного профиля. Компьютер меняет сам характер научной деятельности. Машинный эксперимент, имитационное моделирование на ЭВМ становятся мощным средством ускорения теоретизации различных дисциплин. Компьютер становится фактором, стимулирующим развитие знания в различных научных областях. Вместе с тем осознается необходимость гуманитаризации всей науки, учета гуманитарных идеалов, норм и ценностей. Иначе говоря, необходимо формирование особого видения мира - гуманизированной системно-кибернетической онтологии.

Значительны и социальные последствия компьютеризации, пронизывающей сферы управления, обслуживания, образования. Но налицо и негативная сторона этих последствий. У компьютерных фанатов - хакеров - в результате конфронтации между человеческой психикой и информационной технологией деформирована эмоциональная сфера и стиль мышления, -. ЭВМ персонифицируется, начинает играть роль не технического средства, а друга или противника. В условиях массовой компьютеризации межличностные и социальные контакты меняют свою суть, ослабляется субьективная мотивация активности. Искусственные языки однозначны, в них нет скрытого смысла, что затрудняет развитие механизмов творческого мышления.

Эта ситуация вызывает в обществе настороженное, недоверчивое отношение к науке, порождает понимание того, что классический тип рациональности в науке исчерпал свои возможности и стал опасен для человека. В науке, ориентированной на этот тип рациональности, человеческое исключено из познавательного процесса и потому научное знание, отделенное от человека, стало сугубо объективистским, бездушное знание. Воистину, забота о рациональности вытеснила разум. Очевидно, что логико-гносеологическую модель науки, лежащую в основе классического типа научной рациональности, необходимо заменить новой моделью. Это должна быть наука, ориентированная на гуманистический тип рациональности.

Для решения этой проблемы требуется выяснить, что представляет собой научная рациональность, каковы ее границы и роль в жизни общества. Ответить на этот вопрос невозможно, не выяснив, что есть рациональность вообще. Проблема эта - отнюдь не только теоретического свойства, это актуальнейшая жизненная проблема. Актуальность ее обусловлена ситуацией, в которой оказалось человечество на данном этапе развития техногенной цивилизации.

Проблема теоретического разума в философии. Рациональность (от лат. ratio - разум) - в общем смысле разъясняется как относительно устойчивая совокупность правил, норм, стандартов, эталонов духовной и материальной деятельности, а также ценностей, общепринятых и однозначно понимаемых всеми членами данного сообщества . В широком философском плане проблема рациональности предполагает анализ диалектики рассудочного и разумного. Рассудочное поведение основано на личном опыте, эмоционально окрашено, обусловлено личными интересами субъекта. Напротив, поступать разумно - значит судить и действовать соответственно объективному положению вещей, следуя логике причинно-следственных связей, непротиворечиво, оправданно и непредвзято.

Взаимная обусловленность и противоречивость отношения рассудка и разума - основная проблема рациональности: как, следуя принципам разума, следовать вместе с тем накопленному опыту и «здравому смыслу», то есть как снять противоречие между разумом и рассудком? Эта проблема была решена так, как решаются все сложные проблемы - путем специализации. Миссию представлять рассудок человечество возложило на гуманитарную сферу, а разум - на науку, сформировашую особо строгий тип рациональности - научный. Проблема же их воссоединения, как и прежде, остается за философией.

Проблема рациональности сегодня как никогда раньше, находится в центре внимания исследовательских программ. Анализ сущности, типов и форм рациональности, соотношение в знании рационального и теоретического, рационального и иррационального, наконец, всеобщих форм рациональности, - предмет интенсивных дискуссий в современной философской литературе.

Понять роль и значение научной рациональности невозможно, не определив сущность науки. Наука представляет собой сферу человеческой деятельности, функцией которой является получение и теоретическая систематизация объективного знания о действительности.

Наука - особая форма отражения реальности, и ее существование которой основано на системе идеалов, норм и методов научной деятельности, воплощенных в критериях научности знания и процесса познания (таких, как истинность, логическая непротиворечивость, системность, полнота). Выполнение этих требований создает предпосылки для получения все более полного, объективного, адекватно отражающего действительность научного знания. Благодаря особым свойствам научной рациональности, научное познание приобретает всеобщий и кумулятивный характер. Этому способствуют требования научной новизны и системности, предъявляемые к научному знанию.

Науке как феномену цивилизации, выполняющему функцию рационального познания и освоения действительности, накопления и теоретической систематизации объективного знания, присущ ряд фундаментальных принципов, выражающих представление об основных научных ценностях, среди которых особо выделяются два: принцип самоценности объективной истины и принцип новизны научного знания.

Суть принципа самоценности объективной истины поясним на примере. Так, теория конических сечений (эллипса, параболы) была создана в Древней Греции. И хотя эта теория на практике была применена лишь 2000 лет спустя, в XVI в., это не лишает ее ценности как теории и в момент создания, и позднее. Роль принципа самоценности объективной истины огромна: ориентируясь на этот принцип, человек получает знания, применение которых возможно лишь в перспективе (иногда очень далекой).

Принцип новизны научного знания состоит в том, что научное знание непременно должно обладать свойством новизны относительно наличного знания, что выступает условием непрерывного его приращения, придавая развитию науки кумулятивный характер.

Названные выше ценностные установки выступают в качестве предпосылки и основы формирования представлений о научной рациональности и критериев научности знания и процесса познания, соответствующих задачам познания и освоения развивающейся действительности прогрессирующим человечеством. Категория «рациональность» имеет длительную содержательную эволюцию. Обратившись к истории человеческой культуры, можно обнаружить качественно различные по содержанию представления.

Исторические виды и типы рациональности. Исходной формой исторического бытия рациональности следует считать исследовательские программы античности, средневековья и эпохи Возрождения. Именно здесь и возникла проблема соотношения мнения и разума как проблема соотношения реального и умопостигаемого, а в конечном счете - чувственного и рационального.

Впервые мысль о том, что вещь сама по себе и ее восприятие не тождественны, четко сформулирована у Парменида: он различает «истинное бытие» и «мнение». Талантливые представители скептицизма Пиррон, Секст Эмпирик; полагали, что все, кто уверяют, будто знают подлинную природу вещей, - догматики. «Мед сладок, но есть ли сладость сама по себе?», - вопрошали они.

Проблема соотношения мнения, созерцания, разума как проблема соотношения реального и умопостигаемого в значительной мере была решена в натурфилософском учении милетской школы, пифагорейском геометризме, в концепции Демокрита, представившем физическую картину мира как взаимодействие пустоты и атомов.

Вклад элеатов в обоснование реального бытия умопостигаемой природы бесценен: именно их мысль обратилась к анализу соотношения категорий истины и бытия. Чувства, - в концептуальном изложении элеатов, - вооружают человека лишь мнением, достоверное же знание о мире возможно получить, только используя разум посредством умозаключений, основываясь при этом на постулате о тождественности мыслимого и сущего.

Гносеологический потенциал элеатов чрезвычайно обширен: объясняя мир природы, они используют понятия предельной общности (бытие, небытие, движение). Одновременно, покидая ступень опытного знания, философская мысль попадает в тупик. Ученик Парменида, представитель элейской школы Зенон пытался описать чувственно воспринимаемое движение дискурсивными, - через непрерывное и дискретное, - средствами и пришел к выводу об ограниченности возможностей разума. В апориях Зенона, среди которых наиболее популярны Стрела и Ахилл, внимание обращено на трудность выражения в логике понятий объективных противоречий.

Однако в апориях Зенона противоречие рассудка и разума представлено в неявном виде. Эта «неявность» была преодолена Аристотелем. Великолепный аналитик, Аристотель использовал идею дуализма; материи и формы для объяснения возникновения рассудочных и разумных средств познания и тем самым сориентировал исследовательскую программу последующих веков на более глубокий анализ проблемы рационального.

Исследовательская мысль Р. Декарта, представлявшего традиции классического рационализма, основателя «новой философии» и новой науки, была обращена к идее разума и самосознания.Он считал, что основой философского мышления должен явиться принцип очевидности, непосредственной достоверности: истинность знания может быть обоснована посредством «естественного света разума». Сомнение и метод его разрешения, опирающийся на «естественный свет разума», - вот основания создаваемой рациональной культуры в его концепции.

В «Рассуждении о методе» Р.Декарт формулирует следующие правила: начинать с простого и очевидного, обеспечивать единство цепи умозаключений, посредством дедукции приходить к более сложным вариантам суждениям. Именно Р. Декарт обратил внимание на роль интуиции и дедукции в исследовательской деятельности: интуиция позволяет видеть в исследовании «первые начала», в то время как посредством дедукции разум приходит к следствиям.

Р. Декартом сформулирована идея универсальности математики, предмета, который является образцом воплощения его метода. Характерно, что рационализм Р. Декарта явился также источником философии Просвещения.

С Новым временем ассоциируют историческое бытие классической рациональности, в рамках которой И. Ньютоном была осуществлена попытка наполнить содержанием «разум» и «рассудок», сформировать категориальный аппарат эмпирического и теоретического познания. Этот успех обусловлен рождением опытной науки, обращением естествознания Нового времени к экспериментальному методу исследования. Именно из науки и философии Нового времени идет так называемая классическая концепция рациональности. Классический тип рациональности ориентирован лишь на объект познания; по существу он безразличен ко всему, что характеризует субъект и его средства деятельности.

В фокусе исследовательской парадигмы Нового времени - проблема источников рационального знания. Рационалисты видели его в имманентном свойстве духа, сенсуалисты полагали рациональность следствием «сообразности Природы». Итог эпохе классической рациональности подвел И. Кант своим решением проблемы рассудка и разума. И. Кант пришел к выводу, что ни ощущения, ни рассудок не могут дать достоверного знания о «вещах в себе» (хотя знания о вещах могут неограничено расширяться и углубляться), что всеобщие и необходимые законы опыта принадлежат не самой природе, а рассудку, который в таком виде оформляет накопленный опыт, используя априорные (присущие ему до и независимо от опыта) понятия - категории.

На внутреннюю противоречивость разума обращено внимание в концепции Г. Гегеля. Реальный мир предстает для него как результат воплощения «абсолютной идеи», движущей силой развития является противоречие, заключенное в идее, а само воплощение предстает как процесс снятия этого противоречия. В концепции Г. Гегеля рационализм приобретает идеалистическую форму, действительность выступает воплощением идеи, самораскрытием понятия, «самим себя познающим разумом». В концептуальной интерпретации Г. Гегеля действительность предстает как средство и результат самоосознания мирового разума через воплощение и раскрытие в мире заключенной в нем абсолютной идеи.

Середина XIX в. исторически связана с представлением о рациональном как о «разуме в разумной форме», а соотношение чувственного мира и практической деятельности рассмотривается в эту эпоху с использованием категории «отражение». Эта форма исторического бытия рационального получила в литературе название «рациональной диалектики», отраженной в марксизме. Задача состояла в том, чтобы извлечь из «мистической оболочки» гегелевской диалектики ее «рациональное зерно», разрешить на материалистической основе проблему соотношения мира реального и мира умопостигаемого. Ее решение стало возможно с открытием роли практики как критерия истины в процессе познания. Таким образом, разум перестал быть критерием разума.

В философии науки ХХ в. формируется неклассическая концепция рациональности, согласно которой рациональность предстает как совокупность норм и методов научного исследования. Научная рациональность при этом, по сути, отождествляется с целесообразностью, поскольку служит универсальным средством организации деятельности. Если неклассическая рациональность основана на идее относительности объекта, средств и операций деятельности, то постнеклассическая концепция рациональности исходит из того, что знание, получаемое об исследуемом объекте, следует соотносить со средствами и ценностно-целевыми структурами деятельности.

Итак, различия форм и типов рациональности связаны с несовпадением отношения представляющих их социальных групп к объективным закономерностям развития природы и общества в данных социально-исторических условиях. Но, несмотря на культурно-историческую обусловленность и многообразие рассмотренных форм и типов рациональности, как в прошлом, так и в современном обществе имеются и общие для них элементы, что обусловлено объективными характеристиками человеческого бытия и необходимостью адаптации человека к окружающему миру. Следовательно, социальная практика и эффективность в достижении общезначимых целей являются критерием адекватности для рациональности объективной действительности.

Научная рациональность как высший тип рациональности. Как неправомерно было бы отождествлять научную рациональность с целесообразностью вообще, так неправомерно понимать под рациональным лишь то, что выступает в качестве антипода иррациональному, то есть лишь логически обоснованное, существующее в пределах разума. Это - лишь один из аспектов понятия рационального. Научная рациональность, призванная создавать предпосылки теоретизации как опытного, так и логически выведенного знания, должна быть синтезом логического и целесообразного, разума и рассудка.

Сегодня предпринимается попытка придать категории рациональности более широкий смысл, распространить её на всякую деятельность. В историческом плане проблема расширительного толкования понятия рационального поднималась на рубеже XVII-XVIII вв., когда была предпринята попытка развести понятия «рациональность знания» и «рациональность действия». При этом рациональное толковалось в широком смысле - как упорядоченное согласно определённым принципам, обоснованное, строго и точно калькулируемое. В этом состоит так называемый когнитивный аспект понятия рационального, то есть относящийся к знанию, в том числе и к знанию научному, представляющему собой высший тип рациональности.

Рациональное научное знание - это знание, удовлетворяющее ряду критериев научности (истинность, непротиворечивость, общезначимость, системность и др.). Но рациональное может пониматься и в широком социальном контексте, учитывающем роль социума в формировании критериев рациональности. Безусловно, рациональность характерна не только для науки. Любая область, которой присущи ценностные отношения, может быть охарактеризована с использованием данной категории. Например, искусство и научное творчество связаны в едином процессе: разумное невозможно вне интуиции, реализующей эвристическую функцию разума, а художественное сознание оттачивает и шлифует интуицию исследователя.

В последние годы проблема научной рациональности изучается в новом аспекте. Мало констатировать, что понимание рациональности научного знания социально обусловлено (представление о критериях рациональности научного знания в немецкой классической философии отлично от того, которое сформировалось после превращения науки в социальный институт). В науке существует определенная связь и взаимодополняемость между когнитивными критериями рациональности и критериями социальными,: те и другие образуют своего рода контур, в котором когнитивные критерии обуславливают специфику социальных , а социальные - влияют на формирование когнитивных.

И если выявить социокультурные факторы развития науки, можно заметить, что за характеристиками рациональности научного знания «скрыты» представления о рациональности социального действия. Проблема, таким образом, в том, чтобы выяснить: с какими сторонами социального связано рациональное в науке и как? Влияние социума на научную деятельность проявляется в форме зависимости «социальная потребность => предмет науки => тип научной теории (критерии научности)». Социально обусловленное изменение предмета исследования выступает как самый мощный фактор, определяющий вид и тип теории, меняющий представление о научности, которое, в свою очередь, влияет на характер социальных потребностей (рис. 1).

Рис. 1. Влияние социума на научную деятельность

История физической науки изобилует ситуациями, в которых предмет науки «вынуждает» исследователя создать принципиально новую теорию для объяснения физического явления. В своё время А. Эйнштейн пытался обосновать роль кванта, не сводя ее к формальному математическому приёму. М. Планк не принял этого обоснования, но проникновение в тайны ядра привело его к таким идеям и конструкциям, которые самому М. Планку представлялись абсурдом - предмет «обусловил» возникновение новой физической теории. Аналогичная ситуация складывается в связи с необходимостью решения экологической проблемы, «вынуждающей» к созданию принципиально новой науки о бытии природы и общества.

Историзм и разнообразие форм целенаправленной творческой деятельности требуют пересмотра отношения к традиционному содержанию категории рационального. Наличие специфических и общих черт в понимании рационального в различных сферах человеческой деятельности приводит к представлению о рациональном как о многоуровневой и разветвленной системе категорий, структура которой на каждом этапе общественного развития соответствует бытующим в научном сообществе представлениям о структуре человеческой деятельности. Сквозь призму представлений о рациональном формируется картина реальности и образ науки как фрагмент этой картины.

Среди всех существующих типов рациональности научная рациональность являет собой особый, высший тип рациональности, - это своего рода эталон рациональности, ее образец, что обусловлено рядом моментов. Во-первых, в отличие от других способов освоения мира, научный способ ориентирован на объективное отражение действительности и познание законов природы. Во-вторых, формы организации научного знания опираются на точное знание и применение законов логики. Научное знание категориально оформлено, логически доказательно и упорядочено. В-третьих, ни одна иная сфера рациональности не характеризуется столь эффективной связью с практикой, как научная рациональность.

Вместе с тем обратим внимание на существенный момент: понятия рационального и научного не тождественны. Научная деятельность в широком смысле - это деятельность по производству истинного знания об объективной действительности. В этом случае термин «наука» включает деятельность, знание, метод. Всегда ли и каждый ли из этих компонентов науки характеризуется рациональностью? Отвечая на этот вопрос, следует помнить, что развивающаяся наука в различные периоды может включать в себя заблуждения и знания, не всегда характеризующиеся полнотой. Поэтому в каждый конкретный момент времени сложно решить вопрос о рациональности той или иной компоненты научного производства.

Идеалом научной рациональности является теория. Научная теория - это особая форма организации научного знания. Научная теория дает целостное представление о закономерностях существования обьекта. Адекватность отражения действительности, логическая полнота и непротиворечивость, системность и практическая значимость научного знания, - все это делает научную теорию идеалом рациональности.

В процессе построения теории вырабатываются теоретические средства, осуществляются процедуры систематизации. Этот процесс теоретизации науки и есть процесс ее рационализации. Именно становление научной теории сообщает ей высшие характеристики рациональности.

Однако гносеологическим идеалом научной рациональности теорию делает не только то, что она - самая развитая форма научного знания, но и то, что теория - основа рациональной реконструкции всего процесса истории науки. Исследовательская мысль движется от идеальных научных теорий до их иерархий. Основой иерархий выступают фундаментальные теории. Например, в современной физике эту роль играют теория относительности и квантовая теория. Их принципы конкретизируются в релятивистской астрофизике, релятивистской космологии, релятивистской и квантовой механике, квантовой статистике, квантовой электронике, квантовой электродинамике.

Ломка представлений о рациональности происходит в моменты кризисов (внутринаучных, имеющих логический характер, или социальных). Во второй половине ХХ в. техногенная цивилизация столкнулась с очевидными проблемами, свидетельствующими о кризисе небывалого масштаба. Этот кризис порожден в конечном счете глобальным применением достижений науки и проявляется в ряде моментов, главные среди которых - угроза надвигающейся экологической катастрофы, опасность уничтожения биосферы, проблема человеческого общения.

Решение этих вопросов требует усилий глобального масштаба. В этих условиях ценность научно-технического прогресса приобретает проблематичный характер. И как реакция на возникающие проблемы формируются антисциентистские установки, ориентирующие массовое сознание на мысль об ограниченности возможностей науки и на отношение к науке как к чуждой сущности человека силе, возлагающие на науку ответственность за все социальные катастрофы.

Наука оказалась в кризисе. Ее гносеологический потенциал, и, следовательно, потенциал современной научной рациональности как свойства науки и научного способа освоения мира, оказались недостаточными для того, чтобы исключить возможность кризисной ситуации. Положение можно изменить, придав научному прогрессу гуманистический облик, сформировав гуманистическое измерение научной рациональности, гармонизированное со сферой социальных ценностей, сделав гуманистические ориентиры определяющими в эволюции науки как сферы познания.

Сегодня проблема синтеза «человек-наука-гуманизм» звучит принципиально ново. Традиционная концепция строится на толковании гуманизма как ценностных отношений, ориентированных на человека. В то время, как антропоцентризм делает человека центром и непревзойденной целью мироздания (Сократ, Тейяр де Шарден), гуманистическая традиция исходит из признания ценности человека как личности, признания человеческого блага критерием оценки всех социальных структур и признания человека высшей целью.

Формирующаяся сегодня концепция гуманизма, в отличие от традиционной, ориентирована на тезис о том, что мир для человека выступает как самоценность, а значит и самоценность научного знания определяется не его конкретно-временной полезностью (что диктуется «принципом потребления»), но тем, что научное знание - это душа человеческой культуры, душа всей истории научной и духовной цивилизации, а следовательно, оно также самоценно. Самоценно все то, что есть: являясь самоценностью, существующее превращается в ценность для человека, и утрата связи между наукой и человеком, отчуждение знания от того, кто его производит, будут преодолены, но лишь через гуманистический подход к рациональности.

Как должна решаться в этом случае проблема научной рациональности? Человек, желающий строить гуманное общество на научной основе, должен ввести в критерии научной рациональности человеческий фактор. Тогда рекомендации науки будут ограничены рамками допустимого для человека. Методологически это означает приоритетное положение гуманистических критериев по отношению к прочим критериям научной рациональности.

Научная рациональность в этом случае утрачивает свое прежнее свойство быть самоценностью и обретает новую качественную характеристику: она становится сущностной характеристикой человека, человеческим качеством, - тем самым открывается путь к преодолению процесса дегуманизации современной науки.

Задача преодоления этой дегуманизации ставит вопрос о формировании новой модели науки. В ее основу может быть положено представление о так называемой «понимающей рациональности» как новом, гуманистическом типе научной рациональности. Что характеризует этот тип научной рациональности? Его главным принципом является понимание: понимание постигаемого мира и отношения к миру, понимание себя, человека, как части мироздания. Мир - самоцель, и человек (его составляющая) - столь же самоценен. На это ориентируется новый, гуманистический принцип научной рациональности, призванный обеспечить формирование новой, гуманистической модели науки.

Сегодня проблема синтеза «человек - наука - гуманизм» звучит принципиально ново. Сегодня в науке и культуре в целом совершаются дивергентные процессы. Однако одновременно мы чувствуем нарастание конвергентных процессов, что позволяет надеяться на то, что научный прогресс реализуется в единой культуре человечества, а это явится условием нового синтеза человека, науки и гуманизма, разума и гуманности.

2.2. Методологические основания науки

Становление научного метода. Рассматривая историю науки, можно отметить, что параллельно с процессом становления науки происходило формирование системы методологического сознания. Сложившаяся с ХVII в. система познания традиционно была сориентирована в направлении «сознание-природа», зафиксированном в категориях субъекта и объекта познания. Структура современной модели знания представляется более сложной, функционально ориентирующейся на мир человека с учетом его экологической включенности в мир природы.

Стремление человека к ограничению и управлению хаотическими, случайными проявлениями социальных, природных и иных сил находит свое выражение в сфере познания в том, что человек стремится изучать и учится управлять своими познавательными возможностями, несмотря на всю их безграничность. В процессе познания человек, посредством установления границ разумного в самом знании, налагает искусственные пределы на познаваемую реальность, обеспечивая тем самым поступательное движение в процессе обретения знания об окружающем мире и о себе самом. Важную роль в этом играет культура, мир высших человеческих ценностей, с помощью которых они устанавливаются.

Таким образом, определяя феномен знания как явление, принадлежащее человеческой культуре, с этих же позиций мы должны подойти и к изучению методологических структур научного знания. В этом случае их можно рассматривать как часть различного рода духовных технологий, главная особенность которых - ориентированность на поисковую деятельность, дающую эвристический эффект. При этом необходимо учитывать, что выработка, формирование и применение тех или иных принципов и форм организации познавательной деятельности, исследовательских операций и процедур, приемов решения конкретных исследовательских задач часто начинается стихийно, путем проб и ошибок, с постепенным отбором тех из них, которые ведут к достижению определенных познавательных целей. Но подобный стихийный процесс характеризуется значительной степенью случайности и неопределенности, единичности и неповторимости связи средств и результата. В этом случае невозможно проделать весь путь заново, что означает невыполнимость одного из существенных свойств науки - регулятивности в ее продуктивном функционировании.

Именно поэтому, становление научного метода связано с тем, что субъект познания выбирает и использует тот или иной инструмент познания, параллельно устанавливая и фиксируя взаимосвязь познавательной цели и средств ее достижения, выделяя эту связь из конкретной исследовательской ситуации и распространяя ее на целые классы разнообразных, но однотипных познавательных ситуаций. Выявляя устойчивый инвариантный характер таких связей, тем самым, достигают возможности представить их в качестве закономерностей самой познавательной деятельности. В этой связи вполне очевидно, что рациональный научный метод должен рассматриваться как следствие и носитель определенной научной и даже социокультурной традиции. Как отмечают П.Ф. Йолон, С.Б. Крымский и др., становление научного метода представляет собой процесс осознания познавательных действий, который совершается в сфере сознания и посредством сознания субъекта. Благодаря этому происходит накопление необходимого опыта, что обеспечивает непрерывность и саму возможность акта познания¹.

Методологическое сознание и методология науки: общее и особенное. Особенность методологического сознания в науке как сфере интеллектуальной деятельности ученого состоит в осмыслении путей и способов, форм производства научных знаний в ходе осуществления процесса познания, а также в способности к его оптимальной организации.

Анализируя систему внутренних построений методологического сознания ученого, можно охарактеризовать ее как совокупность представлений о целях познания, способах их достижения и рациональных требованиях к конечному научному результату. Основанием формирования данной системы выступает способность субъекта (ученого-исследователя) к идеальному отражению своих непосредственных действий, осуществляемых в реальном исследовательском процессе.

Таким образом, можно говорить о деятельностной природе методологического сознания и научного метода. Она выражается в том, что их формирование происходит на основе накопления, суммирования и интегрирования первичного познавательного опыта ученого, что позволяет конструировать, оформить указанную совокупность в форму разнообразных, эмпирически найденных, регулятивных норм, методологических схем, исследовательских рецептов и предписаний, предъявляемых к познавательной деятельности, реализующихся в ней и обеспечивающих истинность, обоснованность, практичность научных знаний.

Высшим проявлением методологического сознания выступают те или иные концептуальные и инструментальные формообразования - системы общих рациональных принципов, научные методы и приемы, мыслительные операции и процедуры, определяющие деятельность ученого-исследователя. В данном случае необходимо подчеркнуть специфику методологического сознания, которое выступает в форме методологического знания, которое не являющегося знанием о предметах и явлениях окружающего мира, хотя оно и формируется в процессе отражения объекта и выявления закономерностей его познания. Методологическое знание - это знание о способах постижения объекта. «Субъект не просто знает нечто, он также знает способ, в силу которого он знает это нечто»². Модифицируясь в разновидность внутренних построений субъекта познания и получая достоинства истины, методологическое сознание обретает значение научного метода - всеобщей деятельностной, функциональной формы методологического сознания, реализуемой в научном творчестве.

В реальной практике ученого формирование методологического сознания и, соответственно, обретение методологического знания, отработка использования тех или иных научных методов осуществляется на основе:

1) личного опыта исследователя;

2) группового опыта, на основе которого складывается та или иная интеллектуальная атмосфера и господствует определенный стиль мышления, позволяющий каждому исследователю усвоить групповой опыт;

3) исторического опыта познания, апробированного научной практикой и нашедшего свое оформление и закрепление в парадигмах мышления, в методологических системах.

Говоря о методологическом знании, следует указать на различие между: а) методологическим знанием как выражением и способом существования методологического сознания и

б) методологическим знанием как методологией науки, которое находит свое выражение в категориальных структурах, в абстракциях, т.е. в знании, имеющим теоретическую природу. Проведение данной разграничительной линии между методологическим сознанием и методологической теорией (методологией науки) не означает их обособленности друг от друга. В процессе реального познания между ними присутствует тесная генетическая и функциональная взаимосвязь, обуславливающая то, что в конкретном рассуждении они мыслятся слитно, как одна и та же инструментальная сфера науки. Их обособленное рассмотрение возможно только тогда, когда возникает прямая необходимость, вызванная условиями методологического исследования и логикой рассуждения. Например, тогда, когда ставится задача определить место и роль методологии, какого-либо отдельного метода, методологического сознания в реальной исследовательской практике. В этом случае ярко вырисовывается различие методологии науки от методологического сознания, которое состоит в том, что методология науки - это:

1) теоретическая система методологического знания, представляющая собой учение о способах, формах, методах и процедурах, операциях, правилах и парадигмах познавательной деятельности, которая организует и направляет процесс познания на получение нового знания;

2) учение о необходимых, закономерных, оптимальных связях между средствами научного познания и его результатами;

3) учение, формирующееся на основе исследования сущности познавательного инструментария, определения границ его применения, выявления эффективности использования данного инструментария, в сравнении с иными, по решению поставленных познавательных задач.

В связи с этим методология науки изучает все обширное поле научного знания полученного как в результате логических рассуждений, так и в результате стихийных, непроизвольных, неосознаваемых процессов, происходивших на интуитивном уровне, его структуру, организацию, различные модели, формы систематизации и объективного представления.

Современная методология науки представляет собой весьма разветвленную отрасль знания, которую нельзя соотносить с какой-либо одной теоретической системой. Это обстоятельство продиктовано тем, что методологическое знание в форме методологии науки обладает многообразием свойств и применяется в различных направлениях научного исследования. Такое положение обусловлено тем, что методологические структуры научного познания генетически восходят к общим моделям культурного освоения человеком реальности. Возникновение и процесс становления, изменения этих моделей в сфере творчества, научного поиска весьма тесно связан с действием психологических факторов: интуицией, бессознательным. Но, как отмечают П.Ф. Йолон, С.Б. Крымский и др., выработка и закрепление форм и схем поиска, движения к «озарению» происходит в психологии человека на основе длительной практики взаимодействия с реальностью, оперирования с реальными объектами. В силу этого корни бессознательного могут быть прослежены достаточно адекватно на основе анализа генетических связей, определяющих, конституирующих процесс культурного развития: «пути, по которым движется мысль, выработаны исторически и включены в систему цивилизации таким же образом, как все прочие орудия человеческого взаимодействия с реальностью»³. Они становятся основой для становления и функционирования более совершенных моделей.

Таким образом, большое значение приобретает анализ бессознательных схем движения мысли к обретению нового знания. Это важно не только в силу их большей эффективности по сравнению с сознательно контролируемыми схемами, но и потому, что прогресс познания представляется, скорее, не как увеличение общей совокупности знаний о мире, а как совершенствование методологических структур, используемых человеком в своей деятельности, в своем взаимодействии с реальностью, на основе которого он обретает и совершенствует знания об окружающем его мире и о себе самом.

Методологические модели и структуры, проявляясь в виде неких бессознательных форм, фактически представляют собой оттесненные в сферу памяти и познавательного автоматизма привычные и обыденные формы обретения знания. Исходя из этого, в рамках методологии науки осуществляется изучение и осмысление существующей практики научного познания с целью описать и обобщить опыт конкретных наук в постижении реальности, составить рекомендации для последующих исследований. Кроме того, методология науки оперирует не только в пространстве уже проведенных исследований, анализируя каждый шаг исследовательской мысли, но и стремится выйти за рамки описания отдельных методологических процедур в попытке выяснить, как возможно само знание, и тем самым, становится на почву философского анализа.

Как известно, достижение абсолютной истины невозможно, поэтому познание, движение к истине бесконечно. Следовательно, можно утверждать, что бесконечность познания означает и бесконечность процесса совершенствования методологического потенциала познания, методов обретения нового знания. Определяя метод как особый тип «средств» и «способов», при использовании которых какая-либо система, функционируя целенаправленно, оказывается способной добиться необходимого ей эффекта в процессе взаимодействия с реальностью. Это определение можно дополнить характеристикой метода как планомерного и последовательного, контролируемого продвижения к результату. Метод представляется цепью действий и шагов, относительно которой существуют определенные решения на каждой точке процесса. Причем если каждый шаг в данной цепи оказывается жестко детерминированным, то метод представлен в форме алгоритмизации или автоматизации процесса (в основном такие схемы применяются в технике и вычислениях). Для сферы творческого мышления характерна большая свобода, спонтанность поведения, выбора и применения тех или иных методов познания.

Классификация методов научного исследования. Реализуя исследовательские интенции методологии, призванной создавать общие структуры ориентаций, в рамках которых исследователь может эффективно осуществлять свой поиск, необходимо классифицировать методы научного познания в зависимости от масштаба, сферы и характера научного исследования.

Прежде всего, методологическое знание можно дифференцировать в зависимости от основополагающих идей, принципов, категорий, которые образуют теоретические системы различного концептуального содержания и оказывают воздействие на формирование, характер, стиль научного мышления, на выбор тех или иных методов научного познания. В ряде исследований данный уровень дифференциации именуется как философский уровень методологического анализа⁴

Данный уровень предполагает мировоззренческую интерпретацию результатов науки, проведение анализа общих форм и методов научного мышления, его категориального строя с точки зрения той или иной картины мира. На этом уровне:

1)возникают и выделяются глобальные теоретические системы, такие как методология диалектического и исторического материализма, методология рационализма, методология эмпиризма, методология прагматизма, методология позитивизма, неопозитивизма, постпозитивизма и т.д.

2) описываются те методологические системы, которые задают научному мышлению необходимые требования, налагают пределы на процесс научного творчества. Среди них можно указать на методологию рациональности, методологию детерминизма, методологию историзма, методологию фундаментализма и др.⁵.

3) реализуются мировоззренческая, гносеологическая и методологическая функции философии. Это осуществляется посредством рассмотрения всеобщих форм бытия, законов диалектики, закономерностей функционирования и развития познания, практической деятельности человека, разработки принципов познавательной и практической деятельности.

В конкретных научных исследованиях философский подход, философские методы не всегда учитываются в явном виде, но тем не менее очень часто именно философский анализ проблемы имеет решающее значение в определении судьбы исследования, становится отправной точкой в мировоззренческой интерпретации полученных результатов. В качестве примера в данном случае можно указать на взаимосвязь становления научного познания, в частности естествознания, в Новое время с философско-методологическими изысканиями Декарта, Лейбница и др.

Второй уровень методологического анализа включает поиск, выделение и изучение общенаучных принципов, подходов и форм исследования. К этому уровню, прежде всего, относятся методы теоретической кибернетики, такие как системный подход, метод идеализации, формализации, алгоритмизации, моделирования, вероятностный, статистический и др., нашедшие свое широкое применение в различных областях современной науки.

Специфика методов данного уровня состоит в их относительном безразличии к конкретным типам предметного содержания и одновременно в сохранении тех некоторых общих черт, которые свойственны научному познанию в его развитых формах⁶. По своей сущности и сфере применения эти методы носят общенаучный характер.

Их формирование обусловлено возникновением и бурным развитием наук, в основании которых лежат теории высокой степени абстрактности, которые, вместе с тем, приложимы к анализу объектов самых различных классов, например, кибернетика, семиотика, информатика, математика, формальная логика и др. Начиная с рубежа ХIХ - ХХ веков по настоящее время эти факторы инициировали новый этап интеграционно-дифференционных процессов в науке,. Они же стали причиной возникновения трех крупных методологических подходов, связанных с изучением объектов большой степени сложности: структурно-функционального, структурного и системного.

Структурно-функциональный метод возник в социологии, которая до сих пор является основной областью его применения. В рамках лингвистики был рожден структурный метод, позднее перенесенный на антропологию, искусствоведение, историю и другие гуманитарные научные дисциплины. Системный метод, первоначально развивавшийся в рамках естественнонаучных дисциплин, в частности биологии, в 50-70-е годы ХХ в. нашел свое применение в технических науках, а в дальнейшем и в общественных, гуманитарных дисциплинах.

Анализируя практику применения общенаучных методов и подходов, следует отметить, что, несмотря на свое широкое распространение и определенную интегрирующую роль, которую они играют в науке в целом, в каждом конкретном научном исследовании общенаучные методы требуют определенной модификации, изменения, в соответствии с его целями и задачами, природой предмета изучения. Только тогда эти методы могут приобрести конструктивную силу и дать эвристический эффект при их применении.

Третий уровень методологического анализа включает конкретно-научную методологию, т.е. совокупность методов, принципов исследования и процедур, находящих свое применение в рамках той или иной отрасли науки. На складывание и оформление методов конкретно-научного познания существенное влияние оказывают общие методологические и философские принципы научного познания.

Научный метод в любой отрасли науки представляет собой не только продукт спонтанной деятельности ума исследователя, но и результат жизненного опыта. Он определяется также природой исследуемого предмета и служит конкретной практической цели, организуя и направляя исследовательский процесс на получение нужного результата.

В ходе исследования, в зависимости от сложности поставленных задач, методы их решения могут изменяться. В сегодняшних условиях углубляющихся интеграционных процессов и нарастающей дифференциации научного знания характерно применение не одного какого-либо метода, а целой системы методов и исследовательских приемов, которые могли возникнуть и получить свое развитие и в смежных, и в достаточно отдаленных друг от друга областях знания. В силу этого достаточно сложно и практически невозможно отождествить тот или иной частнонаучный или общий метод с методом конкретной специальной науки.

Для методов той или иной науки и для конкретного (частного или общего) метода характерно разное содержание, разные области применения. Так, например, статистический метод, получил широкое применение в целом ряде научных дисциплин (математике, физике, химии, биологии, географии, социологии и т.д.), при этом в каждой из них он нашел свою предметную интерпретацию и специфику применения.

Кроме того, наряду с методами, имеющими широкое применение в большинстве областей науки, существуют методы, которые используются лишь в отдельных научных дисциплинах. Например, в рамках биологии используют такой метод, как половая и вегетативная гибридизация и селекция, что не применяется в других научных исследованиях.

Выбор конкретного метода в научном исследовании зависит не только от его предмета, но и от уровня – эмпирического или теоретического. Так, в ходе эмпирического исследования находят свое применение такие методы, как наблюдение, эксперимент, описание, статистическая группировка фактов. В свою очередь для теоретического исследования свойственно использование качественно иных методов: дедукции, индукции, анализа и синтеза, аналогии, гипотезы.

Таким образом, перед ученым, приступающим к исследованию, к решению какой-либо научной проблемы, встает особая задача, а именно – выбрать из большого многообразия научных методов и исследовательских приемов такие, которые с наибольшей эффективностью могут привести к успешному достижению намеченных целей.

Методологический и исторический анализ развития различных отраслей наук и демонстрирует некоторую общность норм научного исследования и методов построения теории приверженцами различных школ, научно-исследовательских программ и направлений, работающих в рамках одной и той же отрасли науки. Так, В.П. Визгин, исследуя программные установки авторов различных теорий тяготения (Лоренца, Пуанкаре, Эйнштейна, Минковского, Абрагама, Нордстрема и др.), выявил, что при всем различии их подходов, некоторые важные элементы общефизического и методологического плана являются одинаковыми для всех, например, фундаментальные принципы сохранения, принцип причинной связи, принципы соответствия, простоты, симметрии и др. Но, несмотря на данную общность, конкретное проявление этих принципов различно при их использовании в рамках различных научных школ, направлений, научно-исследовательских программ⁷.

Подводя краткий итог, можно привести мысль А.Т. Москаленко, отмечавшего, что любой метод в конкретно-научном исследовании может быть эффективным средством научного поиска только в том случае, если будет базироваться на современной теории предмета. Без этого не может быть самого метода исследования. Любая же научная теория опирается на прочно установленные факты, систему фактов⁸.

Четвертый уровень методологического анализа включает дисциплинарную методологию, представляющую собой совокупность методов, принципов исследования и процедур, применяемых в той или иной научной дисциплине, входящей в какую-либо отрасль науки или возникшей на стыке нескольких наук.

На современном этапе развития науки научная дисциплина выступает в качестве основной формы организации научного знания, ибо является отражением процессов углубления и специализации научного знания, расширения его сферы, накопления знаний об узких проблемных областях, что и приводит к появлению новых научных дисциплин, к дальнейшему разделению труда в науке.

На дисциплинарном уровне научных исследований применяется множество различных методов и приемов. Каждый из них имеет свое специфическое значение, которое обусловлено различными познавательными ситуациями, созданными для решения той или иной конкретной задачи. В то же время методология какой-либо отдельной научной дисциплины включает в свои рамки не только средства специального исследования, например, условия и правила проведения эксперимента, требования к репрезентации данных, к способам их обработки и т.д., но и методологические средства и приемы, используемые в смежных науках и научных дисциплинах, а также общенаучные методологические средства и приемы.

Дальнейший ход процессов интеграции и дифференциации, следствием которых является образование и выделение новых направлений и дисциплин, новых комплексных задач, выдвигает перед методологией науки проблему определения специфики каждой отдельной научной дисциплины и отрасли знания, указывает на необходимость поиска путей усиления их взаимосвязей и взаимодействия.

Пятый уровень методологического анализа включает междисциплинарные исследования.

Междисциплинарные исследования представляют собой такую форму взаимодействия наук, которая предполагает получение содержательного знания о предмете исследования на основе построения и функционирования строго субординированной системы предметных монодисциплинарных построений, подчиненной глобальной цели, которая направлена на открытие все больших возможностей для получения нового, комплексного, всестороннего знания о предмете исследования.

Данный уровень включает в себя методологию особого типа, для которой характерна относительная самостоятельность, значительная степень динамичности и возможность совершенствования в зависимости от нужд научно-исследовательского процесса. Комплексный метод - это особая форма интеграции исследовательской деятельности, такой вид взаимодействия наук, который ведет к качественному изменению структуры научного знания, к зарождению принципиально новых подходов. Это происходит за счет ломки утвердившегося деления науки на отдельные отрасли, за счет переворота в утвердившейся методологии.

В каждом комплексном междисциплинарном исследовании в зависимости от целей и стратегии научного поиска коллектив исследователей вырабатывает определенную методологическую установку, которая может изменяться в ходе исследовательского процесса, но в любом случае требуется взаимопонимание между учеными, хотя они, как правило, являются представителями различных научных дисциплин и отраслей знания. Только выработав общий методологический язык, общую стратегию научного поиска, что связано с выходом ученых за пределы своего узко профессионального горизонта, возможно успешно реализовать обозначенную целевую междисциплинарную программу.

Современные тенденции в развитии методологии науки. В настоящее время междисциплинарные исследования находят широкое применение в разработке и реализации комплексных целевых программ. В реализации данной задачи, в поиске возможностей использования всего предыдущего опыта научного познания, обретения нового знания важную роль играют результаты исследования природы научного познания, средств и приемов научного исследования, их методологический анализ, ибо ускоряющийся процесс роста науки в последние десятилетия обуславливает значительное усложнение ее познавательных средств и методов, что проявляется в широком распространении математики и знаково-символических средств в различных отраслях научного знания. Бурное развитие методологических исследований выдвигают в качестве одной из приоритетных проблему определения предмета и статуса методологии научного познания, ее сущности и структуры. Очевидно, что в силу своей сложной системной организации методология науки как специальная философская теория должна быть теорией методологического применения в ходе научного исследования всего богатства научного знания, а именно, его онтологических, гносеологических, логических, социально-исторических, социо-культурных аспектов, которые находят свое выражение в выработке определенных аксиологических, праксеологических, социально-экономических и иных принципов, оказывающих воздействие на процесс научного творчества.

Кроме того, осуществляя философско-методологический анализ процесса развития науки. И ее конкретно-научного методологического аппарата, нельзя не учитывать мощное опосредующее влияние со стороны тех представлений, которые господствуют в частных науках, ибо информация о мире, накопленная в рамках этих наук, совершенно необходима для решения специфических познавательных проблем.

Современная методология науки органично вплетается в ткань науки, в исследовательский процесс, становясь одним из аспектов познавательной деятельности, наряду с логическим ее аспектом.

Будучи мощным орудием познавательной деятельности потенциал методологии как мощного орудия познавательной деятельности раскрывается лишь в определенных условиях. Представляя собой многоуровневый комплекс различных методик и методов, она функционирует как целостный организм лишь при последовательном развитии науки как целостной системы. Но в ряде случаев успешное решение определенных научных проблем вполне возможно и без осознанного обращения к методологическому анализу, новому методологическому аппарату. Многие исследователи истории науки обоснованно отмечают, что успехи некоторых ученых (Г. Мендель, Т. Эдисон, Дж. Дальтон, К.Э. Циолковский и др.) связаны именно с тем, что у них отсутствовала систематическая специальная подготовка в той или иной области. Констатация подобных достаточно многочисленных фактов из истории науки повлияла на постановку и острое обсуждение проблемы ограничивающего, тормозящего воздействия науки на научное познание. Как отмечает американский исследователь П. Фейерабенд, «идея метода, содержащего жесткие, низменные и абсолютно обязательные принципы научной деятельности сталкивается со значительными трудностями при сопоставлении с результатами исторического исследования. При этом выясняется, что не существует правила, - сколь бы правдоподобным и эпистемологически обоснованным оно ни казалось, - которое в то или иное время не было бы нарушено. Становится очевидным, что такие нарушения не случайны и не являются результатом недостаточного знания или невнимательности, которых можно было бы избежать. Напротив, мы видим, что они необходимы для прогресса науки»⁹.

Разделяя во многом позицию П. Фейерабенда, тем не менее отметим, что его «методологический анархизм» не отвергает возможности использования всего накопленного богатства знания, как научного, так и почерпнутого из мифологии, религии, обыденной жизни. В силу этого можно заявить о том, что научный метод тесно взаимосвязан с социокультурным контекстом. Он не является чистой, пустой мыслительной формой, а представляет собой форму реального человеческого мышления, конкретного научного поиска, имеющего определенное содержание и значение, осознанного и актуализированного посредством сложных психологических механизмов и всегда детерминированного конкретно-историческим уровнем познания и практики. Таким образом, научный метод никогда не может быть абсолютным, раз и навсегда данным орудием познавательной деятельности. И поэтому привлечение все новых предметных областей в качестве объекта методологического анализа способствует повышению эффективности методологических исследований, позволяет выработать ряд новых методологических средств, чтобы более полно реализовать прогностические возможности методологии.

2.3. Практическое использование научного знания

Практическое использование научного знания: соотношение науки и техники. Рассмотрение вопроса о практическом использовании научного знания вводит нас в круг проблем, связанных с выяснением соотношения науки и техники, ибо техника представляет собой не что иное, как совокупность механизмов и машин, систем и средств управления, сбора, хранения и передачи энергии, информации в целях производства, исследования, т.е. все того, что находит свое применение в процессе практической деятельности человека. Именно в технике находят свое выражение практические результаты науки.

В современной философии техники выделяется несколько основных подходов к решению проблемы о соотношении науки и техники. Можно указать некоторые из них:

1. техника отождествляется с прикладной наукой;

2. процессы развития науки и техники рассматриваются как взаимосвязанные, но автономные процессы;

3. наука развивается, ориентируясь на развитие техники;

4. техника науки всегда опережает в своем развитии технику повседневной жизни;

5. до конца ХIХ в. регулярного применения научных знаний в технической практике не было, оно характерно только для современности¹.

Проанализируем данные подходы более подробно.

Техника как прикладная наука. Первый подход составляет так называемую линейную модель. Суть содержания данной модели заключается в том, что техника рассматривается в качестве простого приложения науки или даже – как прикладная наука. Однако, как показали исследования, эта точка зрения представляет реальное положение дела слишком упрощенно и противоречиво. Так, если за наукой признать функцию производства знания, а за техникой его применение, то возникает вопрос – каким образом одно и то же сообщество ученых способно выполнять такие, столь разные, функции?

Как показывает рассмотрение конкретных примеров из истории науки, весьма сложно, а порой и просто невозможно, отделить практику от теории и, соответственно, науку от техники, науку от производства. Например, О. Майер, считая, что границы между наукой и техникой установлены произвольно, убедительно показал, что в термодинамике, аэродинамике, физике полупроводников, медицине и других научных дисциплинах невозможно отделить практику от теории, ибо они сплетены здесь в единый предмет.

История науки демонстрирует нам массу примеров того, сколь значительный вклад внесли ученые в развитие техники. В данном случае можно назвать имена Архимеда, Галилея, Кеплера, Гюйгенса, Декарта, Франклина, Лейбница, Гаусса, Кельвина и др. Они известны не только своими теоретическими изысканиями, открытиями законов и созданием теоретических концепций, но и своими изобретениями, практическими усовершенствованиями. Так, например, Р. Декарту принадлежит авторство разметки зрительных кресел в театре. Б.Франклин известен как изобретатель громоотвода, а Архимед своими таранами, баллистами и прочими изобретениями в области военной и иной техники.

С другой стороны, многие инженеры, изобретатели стали научными авторитетами (Леонардо да Винчи, Уатт, Карно и др.) Произвольность разделения на ученых и изобретателей в наибольшей степени проявляет себя в настоящее время, когда большинство ученых обращается к исследованиям, преследуя сугубо практические, технические цели. В то же время и инженеры осуществляют исследования явлений, которые не будут иметь технического применения в ближайшем будущем. Подобную черту, свойственную развитию современной науки и техники, отмечал в своей работе «Освоение достижений науки и техники» П.Л. Капица еще в 1965 году. В частности он писал, что в США «основная сумма затрат идет на ту науку, которая непосредственно служит для освоения промышленностью»². Такое положение дела в еще большей степени характерно для современной науки, развивающейся в условиях конкурентной борьбы за предоставляемые со стороны общества материальные, финансовые и др. ресурсы.

На уровне социальной организации также отсутствует жесткое различение науки и техники. Научные и технические цели часто преследуются одними и теми же учеными, научными коллективами и институтами, с использованием одних и тех же методов и средств. Это позволило О. Майеру заявить, что не существует практически применяемого критерия для различения науки и техники.

Подобную позицию разделяет и другой известный исследователь истории науки Ст. Тулмин³. Он отрицает, что технику можно рассматривать как прикладную науку, ибо неясно само понятие «приложение». Так законы Кеплера можно рассматривать как специальное «приложение» теории Ньютона. Кроме того, между наукой и техникой существуют перекрестные связи и часто весьма сложно определить, где находится источник той или иной научной, либо технической идеи – в области техники или науки. На взаимоотношения науки и техники накладывает свой отпечаток и социо-культурная среда. Как отмечает Ст. Тулмин, в античной культуре «чистые» математика и физика развивались, не ориентируясь на приложение своих достижений в технике. В древнекитайском обществе, несмотря на достаточно более слабое развитие математических и физических теорий, ремесленная техника была весьма плодотворной. В конечном счете, техника и ремесло имеют гораздо более древнюю историю, чем естествознание. В продолжение нескольких тысячелетий ремесло, обработка металлов, врачебное искусство, землепашество и др. развивались вне всякой связи с наукой. Лишь в последнее столетие техника, промышленность и наука оказались сплетены друг с другом. Наука выступила в качестве катализатора революционных процессов, произошедших в технике и промышленности в продолжение ХХ века. Новое, более тесное партнерство техники и науки привело к ускорению решения многих технических проблем, ранее считавшихся неразрешимыми.

В силу этого, различие между наукой и техникой, рассматриваемое в линейной модели, представление технологии, техники как прикладной науки, траектория возникновения, которого обозначена последовательностью от научного знания к техническому изобретению, инновации, не отражает всей специфики взаимоотношений науки и техники.

Эволюционная модель развития науки и техники. Для второго подхода к рассмотрению соотношения, взаимосвязей науки и техники характерно исследование процессов их развития как автономных, не зависимых друг от друга, но в то же время имеющих определенную степень скоординированности между собой. Эта идея и составляет суть так называемой эволюционной модель.

Согласно эволюционной модели соотношение науки и техники устанавливается таким образом, что именно техника задает условия для выбора научных вариантов, а наука, в свою очередь, технических. В соответствии с данной моделью выделяется три взаимосвязанные, но самостоятельные сферы: наука, техника и производство (практическое использование). Внутри каждой из этих сфер идет эволюционный инновационный процесс. С точки зрения Ст. Тулмина – сторонника данной модели – эволюционный процесс развития науки связан с изменением совокупности теорий и понятий, которое является следствием концептуальной (дисциплинарной) и процедурно-детерминистской (профессиональной) неоднородности науки. Последнее обстоятельство обуславливает отсутствие единства науки как целого и определяет ее непрестанное развитие.

Подобная дисциплинарная модель применяется им и для исторического описания развития техники, но речь в данном случае идет не об эволюции теорий и понятий, а об эволюционном изменении инструкций, проектов, практических методов, приемов изготовления и т.д. Новая идея в технике, как и в науке, ведет часто к появлению совершенно новой технической дисциплины. Развитие техники происходит за счет отбора инноваций из запаса возможных технических вариантов. Но при этом, если отбор успешных вариантов в науке происходит с позиции внутренних профессиональных критериев, то в технике весьма часто важную роль играют не только собственно технические критерии отбора (эффективность, простота изготовления и др.), но и отсутствие негативных последствий, экономическая целесообразность и пр.

Так, например, в 1989-1990 гг. было остановлено строительство и эксплуатация многих атомных электростанций на территории СССР сугубо под воздействием антиядерной пропаганды. Но экономическая целесообразность вновь заставила возобновить строительство, и уже в 1993 г. был введен в действие 4-й реактор ВВЭР-1000 на Балаклавской АЭС, возобновились работы на Калининской и Курской АЭС, в 1995 г. вновь введена в эксплуатацию Армянская АЭС. Естественно, что их проекты были модифицированы⁴.

Кроме того, значительную роль играет фактор целевой ориентации инженеров и техников. Инженерные проекты могут иметь чисто коммерческие цели, а могут быть ориентированы на дальнейшее развитие науки. Важную роль в выборе цели исследовательской работы, в ускорении внедрения нововведения в технической сфере играют социально-экономические факторы, которые и ориентируют ученых на преследование тех или иных целей в процессе творческой деятельности.

По мнению Ст. Тулмина, для науки, техники и производства справедлива следующая схема эволюционных процессов:

1. создание новых вариантов (фаза мутаций), 2) создание новых вариантов для практического использования (фаза селекции), 3) распространение успешных вариантов внутри каждой сферы на более широкую сферу науки и техники (фаза диффузии и доминирования)⁵.

Аналогичную модель объяснения взаимодействия и эволюционного развития науки и техники выдвинул другой философ науки – С.Д. де Прайс. В своем исследовании он попытался разделить развитие науки и техники на основе различий в интенциях (направленности) и поведении ученого и техника. По мнению Прайса, для ученого конечным продуктом исследования является публикация статьи, а для техника таким продуктом может являться машина, лекарство, продукт или процесс определенного типа. В своем исследовании он опирался на модель роста публикаций в науке, исходя из которой, по аналогии пытался объяснить процесс развития в технике⁶.

Таким образом, можно отметить, что для эволюционной модели рассмотрения соотношения науки и техники характерен перенос модели динамики науки на объяснение развития техники. Но также очевидно, что подобный шаг требует дополнительного специального обоснования, ибо вследствие различия между научным знанием и техническим, необходимо учитывать особенность последнего. Простое наложение модели динамики науки на историческую траекторию развития техники без уточняющего содержательного анализа не может вполне адекватно раскрыть механизм развития техники в его взаимосвязи с наукой.

Наука как производная технического развития. В соответствии с третьим подходом в рассмотрении соотношения науки и техники указывается, что наука развивалась, ориентируясь на развитие технических аппаратов и инструментов.

Подобная точка зрения характерна для представителей марксизма. Как отмечал Ф. Энгельс, потребностями техники определяется развитие естествознания. Если у общества возникла техническая потребность, то она продвигает науку больше и быстрее, чем десяток университетов⁷. Осуществляется это движение за счет того, что, решая тот или иной технический вопрос на базе уже известных законов природы, человек открывает новые свойства вещей и этим двигает вперед естествознание⁸.

Позиция приверженцев данной точки зрения подтверждается достаточным количеством необходимых примеров, позволяющих с убедительностью ее проиллюстрировать. Так, одно из направлений в математике – линейное программирование – развитое в трудах Л.В. Канторовича – возникло на базе частных задач практики (оптимальный раскрой листовых материалов, организация перевозки грузов, наилучшее использование рабочего времени станков и др.)⁹.

Ярким представителем этого подхода является германский философ Г. Беме. В своих работах Г. Беме приводит массу примеров определяющего, на его взгляд, воздействия технических изобретений на развитие науки. Так теория магнита, созданная английским ученым В. Гильбертом, базировалась на использовании компаса, а возникновение термодинамики основывалось на техническом развитии парового двигателя. Подобная зависимость прослеживается и в случае с открытиями Галилея и Торичелли, в основе которых лежит длительный инженерный опыт постройки водяных насосов. Эти примеры позволили Г. Беме заключить, что техника не является итогом применения научных законов. Скорее, в технике идет речь о моделировании природы согласно предъявляемым со стороны общества функциям, чем о детерминирующем воздействии науки. И даже если это воздействие имеет место, то в равной степени можно заявить, что техника определяет развитие теоретического знания, ибо существует исходное единство науки и технологии, которое берет свое начало в эпохе Возрождения. Тогда механика выступила как наука, особенностью которой было исследование природы в технических условиях, в условиях эксперимента, с использованием технических моделей.

Утверждения Г. Беме имеют богатую эмпирическую основу. Действительно многие технические изобретения были осуществлены до возникновения экспериментального естествознания, до выдвижения какой-либо научной теории. Это и микроскоп, и телескоп, и масса архитектурных проектов, и лейденская банка, и громоотвод, и др. Отмечая эту взаимосвязь науки и техники, то значительное воздействие, которое оказывает прогресс техники на развитие науки, тем не менее, можно найти и массу примеров противоположного свойства. В наибольшей степени это характерно для современного состояния науки и техники. Здесь можно упомянуть о квантовой механике и теории относительности, которые определили дальнейший ход исследований в области ядерной энергии и ее практического использования. Это же касается теории лазеров, теории сверхпроводимости и др.

Наука как детерминанта развития техники. Четвертый подход построен на утверждении о превалировании влияния науки на технику, на утверждении, что техника науки (т.е. измерение и эксперимент) опережает технику повседневной жизни.

Придерживавшийся этой позиции французский философ А. Койре, в противоположность Г. Беме, оспаривал тезис о том, что наука Галилея была продуктом деятельности ремесленника или инженера. Он доказывал, что Галилей и Декарт не были представителями ремесленных или механических искусств и не создали ничего, кроме мыслительных конструкций.

Галилей был первым, кто создал действительно точные научные инструменты на основе физической теории – это были телескоп и маятник. При создании телескопа он исходил из оптической теории, стремясь сделать невидимое наблюдаемым. Математический расчет позволил ему достичь точности в наблюдениях и измерениях. Новая наука, у истоков которой стоял Галилей, посредством использования экспериментального метода, заменила расплывчатые понятия аристотелевской физики системой строго количественных понятий. Заслуга теоретиков и философов в том, что они заменили приблизительность оценок ремесленников при создании технических сооружений и машин на математическую точность, экспериментальную установленность и теоретическую обоснованность.

Помимо А. Койре, подобная точка зрения характерна и для целого ряда иных отечественных и зарубежных исследователей.

Крупный отечественный философ Б.М. Кедров, анализируя процесс развития научного знания, логику научного открытия, в частности отмечал, что к числу научных открытий следует относить не только обнаружение нового закона природы или общества, или мышления, создание новой теории, выдвижение новой гипотезы, но и изобретение новых приборов, инструментов и установок, новых методов и способов экспериментального исследования тех или иных объектов (процессов, вещей, явлений). В соответствии с этим, по его мнению, «будущая теория научного открытия должна показать, что на уровне непосредственного созерцания и эмпирического познания научное открытие выступает как установление нового факта на уровне абстрактно-теоретического мышления – как теоретическое обобщение и объяснение известных уже фактов и предсказание новых, - как открытие нового закона, создание новой теории, выработки нового понятия, выдвижение новой гипотезы; на уровне практической проверки и практического использования научного знания – как техническое изобретение, в частности, как создание новых приборов, инструментов, установок, устройств в целях осуществления опытного, экспериментального исследования»¹⁰.

Американский исследователь Л. Мэмфорд в своей работе «Техника и Цивилизация» высказывается еще более радикально. Он пишет, что инициатива изобретений исходила не от инженеров-изобретателей, а от ученых. В сущности, телеграф открыл Генри, а не Морзе; динамо-машину – Фарадей, а не Сименс; электромотор – Эрстед, а не Якоби; радиотелеграф – Максвелл и Герц, а не Маркони и Де Форест¹¹. С точки зрения Мэмфорда, преобразование научных знаний в практические инструменты является простым эпизодом в процессе открытия. Именно из этого выросло новое явление – обдуманное и систематическое изобретение, которое получило свое развитие в целом ряде лабораторий, научно-исследовательских центрах Европы, Америки, Японии и т.д.

Но если взглянуть на исторические примеры изобретательской деятельности человека, на открытия, совершенные в результате длительной практической деятельности, то данная точка зрения не будет казаться столь убедительной. Изобретение самолета, парового двигателя, воздушного шара, велосипеда, подводной лодки, автомобиля и т.д. были осуществлены вне какого-либо очевидного детерминирующего воздействия со стороны научной теории, концепции и пр. Другой пример из области химии: семь металлов были известны людям с древнейших времен, благодаря наблюдательности, опыту в ремесленном производстве, изобретательности. Это золото, серебро, медь, железо, олово, свинец и ртуть. Эти семь металлов принято называть доисторическими¹². Кроме того, масса химических элементов стала известна людям, благодаря ремесленной практике в последующее время. Среди них: цинк (известен с Vв. до н.э.), мышьяк (известен с I в. н.э.), сера (известна со времени Ветхого завета) и др.¹³.

Именно это обстоятельство не позволяет говорить об абсолютной правильности той точки зрения, что техника науки всегда опережает технику повседневной жизни. Вместе с тем очевидно, что изобретательская работа тесно связана с систематическими научными исследованиями, но при этом не всегда технологические инновации могут являться результатом движения, начинающегося с научного открытия.

Взаимосвязь в развитии науки и техники. Особенности взаимодействия науки и техники на современном этапе. В настоящее время в философии науки начинает превалировать точка зрения, в соответствии с которой утверждается, что вплоть до конца ХIХ века регулярного применения научных знаний в технической практике не было. Эта связь характерна для современного состояния технических наук. Как отмечает Б.В. Марков, практика доиндустриального общества не требовала теоретического руководства и опиралась на навыки, традиции, орудия, которые передавались непосредственным путем¹⁴.

В течение ХIХ века отношения науки и техники развивались в направлении все большей «сциентификации» техники, но этот процесс не был односторонним. «Сциентификация» техники сопровождалась «технизацией» науки¹⁵.

Единство науки и техники, основание которому было положено научной революцией нового времени, стало очевидным только в ХХ веке, когда наука становится главным источником новых видов техники и технологии. Современная наука вторгается во все сферы жизнедеятельности, она учитывает все формы практики. Современный исследовательский процесс связан с технической реализацией и экономическим использованием проектов и преследует задачу дать возможность человеку – действующему субъекту – распоряжаться, управлять природными и социальными процессами. Если прежде практичность теории достигалась в ходе образования, которое внедряло науку в жизненный мир и в сознание личности, то сегодня абстрактные знания становятся практически значимыми, благодаря их применению для создания новых технологий, используемых в преобразовании стихийно развивающихся природных и социальных процессов¹⁶.

Однако если взглянуть на статистику наиболее значимых изобретений и технологий ХХ века, то можно отметить некоторые исключения, которые не совсем согласуются с идейным содержанием данного подхода. Так, по результатам опроса, проведенного отечественной «Независимой газетой», среди наиболее значимых технологий ХХ века было указано двадцать девять, среди них:

1. Генная инженерия

2. Интернет

3. Клонирование млекопитающих

4. Атомная энергетика

5. Лазеры

6. Компьютерные виртуальные реальности

7. Кремневые микрочипы

8. Волоконно-оптическая связь

9. Факс

10. Мобильная телефонная связь

11. Нанотехнология

12. Томография

13. Синтез фуллеренов

14. Телевидение

15. Запись информации на CD и CVD-дисках

16. Радиолокация

17. Термоядерный синтез

18. Молекулярные микрочипы для расшифровки геномов

19. Реактивная авиация

20. Синтез пластмасс

21. Шариковая авторучка

22. Застежка «молния»

23. Ксерокс

24. Акваланг

25. Перфторан (голубая кровь) – кровезаменитель на основе перфторуглеродных эмульсий

26. Технология «чистых комнат»

27. Пузырьковая камера

28. Ускоритель элементарных частиц

29. Роторные автоматизированные линии¹⁷

Очевидно, что большинство из них имели в своей основе теоретические исследования. Вместе с тем, можно указать и на ряд исключений: шариковая ручка, застежка «молния», акваланг, создание пластмасс получили свое рождение вне зависимости от длительных и глубоких научных изысканий. Поэтому можно заключить, что изобретательская деятельность и ее результаты не перестали быть достоянием отдельных «Левшей-одиночек», создающих порой гениальные «вещи». Однако взаимодействие науки и техники к концу ХХ – началу ХХI веков столь сильно усложнилось, а значение научных открытий, новых изобретений, новых технологий в судьбе отдельных людей, народов, наций и человечества в целом стало столь масштабным, что данные примеры можно рассматривать скорее как исключения, подтверждающие правило, чем как эмпирические факты, противоречащие выдвинутой гипотезе.

Обладание интеллектуальными, материальными, финансовыми и иными ресурсами с целью направления их на дальнейшее развитие науки и техники, на реализацию научно-технических проектов, определяет место той или иной страны, ее роль в международных отношениях на современном этапе жизни человечества.

Особое место в данном случае уделяется тому, какими макротехнологиями обладает та или иная держава. Т.е. на основе того, насколько эффективно осуществлен интегративный процесс между наукой и техникой, оценивается уровень развития страны и ее экономики в целом.

Макротехнология – это совокупность всех технологических процессов (НИР, ОИР, подготовка производства, производство, сбыт и сервисная поддержка проекта) по созданию определенного вида продукции с заданными параметрами.

Семь высокоразвитых стран владеют 46 из 50 макротехнологий, которые обеспечивают конкурентное производство, а остальной мир –3-4- макротехнологиями.

Из 46 макротехнологий, которыми обладают семь высокоразвитиых стран, на долю США приходится 20-22, по которым они разделяют или держат лидерство, на долю Германии – 8-10, Японии – 7, Англии и Франции – 3-5, Швеции, Норвегии, Италии, Швейцарии – по 1-2. Россия на период до 2025 г. могла бы поставить задачу приоритетного развития по 12-16 макротехнологиям! Причем до 2010 г. основными макротехнологиями могли бы быть 6-7 из них, по которым наш суммарный уровень знаний сегодня приближается к мировому, если не превосходит его (авиация, космос, ядерная энергетика, судостроение, спецметаллургия, энергетическое машиностроение)¹⁸.

Именно в рамках современной науки находят свое решение глобальные проблемы, вставшие перед человечеством на рубеже ХХ – ХХI веков – энергетическая, демографическая, сырьевая и проч.

Одним из примеров решения данного рода проблем, предложенного мировому сообществу, можно считать идеи, содержащиеся в новом докладе Римского клуба, осуществленный Э. Вайцзеккером, Э. Ловинсом, Л. Ловинсом, под названием «Фактор четыре. Затрат – половина, отдача – двойная». Основная идея «фактора четыре» состоит в том, что производительность ресурсов может и должна увеличиться в четыре раза. Богатство, извлекаемое из одной единицы природных ресурсов, может учетвериться. Таким образом, мы можем жить в два раза лучше и в то же время тратить в два раза меньше. И хотя повышение эффективности использования ресурсов не простое дело, оно все шире применяется на практике. «В середине 70-х годов, например, полемика в области американской инженерной экономики сводилась к тому, могут ли незатратные сбережения энергии составить в сумме примерно 10 или 30 % от общего потребления. В середине 80-х годов дискуссии велись вокруг диапазона от 50 до 80 %, а в середине 90-х годов профессионалы обсуждают вопрос, находится ли потенциал возможностей ближе к 90 или к 99%, что даст экономию в 10-100 раз»¹⁹. Причем экономия, как фактор увеличения производительности рассматривается на примере энергетики, использования материалов, транспорта, управления.

Таким образом, наука постоянно находится в поиске возможных направлений реализации того потенциала знаний, которым она обладает в повседневной жизнь человека.

Анализируя исторические этапы становления единства науки и техники, представители данного подхода М.А. Розов, В.Г. Горохов. В.С. Степин выделяют четыре периода:

Первый период – донаучный. Особенностью этого периода является последовательное формирование трех типов технических знаний: а) практико-методических, б) технологических, в) конструктивно-технических.

Сложно указать хронологические рамки данного периода в развитии техники в ее взаимодействии с наукой. Причина этого скрывается в том, что техника берет свое начало со времени зарождения ремесла, земледелия, первого опыта изобретательской деятельности, связанной с каменными, деревянными, костяными и др. орудиями труда, с постепенного накопления опыта научной деятельности (в форме наблюдений, элементарных опытов и др.).

Второй период ознаменован зарождением технических наук. Его хронологические рамки – со втор. пол. ХVIII в. до 70-х гг. ХIХ века – со времени начала первой промышленной революции, связанной с переходом от ручного труда к машинному производству до начала эпохи модерна (победы индустриального способа производства). В это время происходит формирование научно-технических знаний на основе использования естественнонаучных знаний в инженерной практике, и, кроме того, появляются первые технические науки.

Третий период – до середины ХХ века – характеризуется построением ряда фундаментальных технических теорий.

К началу ХХ столетия они уже составили сложную иерархическую систему знаний, в состав которой вошли как систематические науки, так и собрания правил и методов в инженерных руководствах. Процесс формирования теорий технических наук шел, с одной стороны, под непосредственным воздействием естественнонаучных теорий, а, с другой стороны, они исходили из непосредственной инженерной практики (например, кинематика механизмов). В этот период инженерами была заимствована и творчески переработана применительно к инженерной практике целая совокупность теоретических и экспериментальных методов, ценностей и институтов, используемых в естествознании. Это позволило техническим наукам принять качество подлинной науки уже к началу ХХ века. На это время они обладали всеми признаками, позволившими естественным и техническим наукам стать равноправными партнерами - это и систематическая организация знаний, и опора на эксперимент, и построение математизированных теорий, начало особых фундаментальных исследований²⁰.

Четвертый этап – с середины ХХ века по настоящее время – характеризуется осуществлением комплексных исследований, интеграцией технических наук не только с естествознанием, но и с общественными науками. Наряду с процессами междисциплинарной, межуровневой и т.д. интеграции, для этого периода характерно продолжение процесса дифференциации, проявляющееся в отделении технических наук от естественных и общественных, в образовании целого ряда технических научных дисциплин. Относительно некоторых научно-технических дисциплин вообще трудно сказать, принадлежат ли они к техническим наукам, или образуют некое новое уникальное единство науки и техники.

Тем не менее, несмотря на значительную связь техники с бурным и масштабным развитием научного знания, некоторую подчиненность технического знания естественнонаучному, в изобретательской деятельности продолжает сохранять свое значение творческий потенциал, как отдельного человека, так и целого коллектива. Его роль настолько значительна, а возможности прогноза столь малы, что это позволяет говорить об изобретении, действительно, как об одной из разновидностей научного открытия, ибо степень неожиданности, индетерминизма и даже иррационализма присутствует здесь всегда. В силу этого, можно сказать, что применение научных знаний в практической жизни человека не является строго предсказуемым, запланированным, детерминированным процессом, оно требует дополнительных усилий со стороны как человеческого разума, так и интуиции, творческого подхода к решению проблем науки и техники..

2.4. Проблема нравственной оценки научной деятельности

Постановка проблемы. Наука развивается в рамках того или иного общественного устройства, поэтому она является одним из его социальных институтов. Взаимодействие всех социальных институтов не может быть реализовано в беспорядочном виде, оно регулируется определенными нормативно-ценностными ориентирами. Там, где речь идет о нормах, обязательно встает вопрос об их предпочтении. Такой выбор – это выбор нравственного плана, когда человек для себя сам определяет, как избранное решение будет соотноситься с его внутренними ценностями. Е.А. Мамчур приводит в пример ситуацию, сложившуюся в физической теории в начале XX в., когда возникло сразу несколько альтернативных направлений ее развития. С точки зрения научных критериев все направления были вполне адекватными, но доминирующее место заняла теория относительности. Почему А. Эйнштейн выбрал именно такой путь развития физики? Это невозможно интерпретировать, не учитывая тему, заявленную в этом параграфе. Неприятию абсолютов чрезвычайно способствовало то обстоятельство, что окружение А. Эйнштейна создало атмосферу, резко отличающуюся от той, которая была в других физических центрах (например, в Кембридже). А ведь в конце ХIX в. Кембридж доминировал в британской физике. Здесь работали всемирно известные ученые (У. Рэлей, Дж.Дж. Томпсон,

Дж. Стокс и др.). Они придерживались взглядов, близких к концепции эфира Лоренца, и пытались такую точку зрения отстаивать. Однако А. Эйнштейн отказался от подобного подхода. Но дело вовсе не в научном аспекте вопроса. Сказалась нелюбовь Эйнштейна к абсолютам, которая возникла еще в той среде, где произошло становление великого физика как личности и ученого. Эта среда получила название «Веймарской культуры». Дух веймарцев заключался в неприятии утилитарной направленности научной деятельности, ее бездуховности, забвении человеческих интересов. На основе таких положений вырастало негативное отношение к математическим и естественным наукам. В результате восторжествовало нравственное определение в пользу релятивизма. Таким образом, нравственный аспект научного познания играет очень значимую роль. Поэтому игнорировать этот вопрос мы не можем. Ему следует дать оценку, которой он реально заслуживает.

Наука как социальный институт строится на основе норм и ценностей и, то, что она социальнокультурно детерминирована, давно не вызывает сомнения. Важно понимать, что эти нормы и ценности никогда не будут заданы навечно, следовательно, любой ученый будет заниматься исследовательской деятельностью, заранее выбирая на основе своих нормативно-ценностных ориентиров ту или иную траекторию познания. Поэтому необходимо проанализировать комплекс нормативно-ценностных положений современной науки. А этот анализ возможен только с учетом двух моментов: во-первых, взаимосвязи научной и общественной системы норм и ценностей; во-вторых, двойственности научной систем норм и ценностей: с одной стороны, она «покрывается» общественной системой норм и ценностей, с другой стороны, научные идеалы влияют на «состояние умов в обществе». К примеру, до XVI в., по сути, не практиковалась в медицине такая норма как вскрытие трупа (с целью изучения анатомии человека). Однако в XVI в. А. Везалий стал проводить вскрытия, и постепенно эта норма утвердилась в науке.

Конечно, бывают и бывали ситуации, когда нормы и ценности науки резко противостоят общественным нормам и ценностям. Но такое положение дел возникает не столь часто и долго продолжаться не может: либо наука утратит свой статус социального института, либо общество будет вынуждено признать новые системы норм и ценностей. Например, на сегодняшний день актуальна проблема клонирования, которая встала в результате определенных научных изысканий. Однако общество еще не готово принять сугубо эмоционально связанные с клонированием нормы и ценности. Сталкиваются разные мнения: от самого крайнего – запретить такие исследования, до утилитарного – быстрее реализовать на практике. Ясно одно, что никакие научные результаты не позволят серьезно скорректировать позицию людей, потому что по сути речь идет о личном нравственном выборе. К тому же, на данный момент ситуация «подогревается» тем всеобщим недоверием, которое общество испытывает к науке. И это тоже проблема нравственной оценки научной деятельности.

Знание, которое получается в результате научного исследования, отчуждается путем различного рода формализаций. Поэтому, являясь плодом внутренней мыслительной деятельности, оно становится всеобщим и доступным для всех. Но такая операция приводит к тому, что с автора этого знания снимается ответственность, неизвестно, как это знание будет использовано другим человеком. Одной из причин, по которым в современном обществе возникло недоверие к науке, стало положение, когда людям одно в качестве научного результата декларируется, а в жизни получается совсем другое. Долгое время общественные науки утверждали, что Запад идет по «тупиковому» пути развития, а в результате «тупиковым» оказался социалистический путь. Естественно, что такой факт не прибавит обществу доверительного отношения к науке. Но тем не менее подобная ситуация – это единичный факт. Ее истоки коренятся в природе человеческой деятельности, в том числе и научного познания как вида этой деятельности. Одна из самых главных норм научной деятельности – универсализм. Универсализм строится на том принципе, что изучаемые наукой природные явления повсюду протекают одинаково и что истина не зависит от возраста, пола, расы, авторитета и других моментов, связанных с исследовательской деятельностью. Это известный принцип: «Платон мне друг, но истина дороже». Он предполагает беспристрастное отношение ученого к результатам деятельности. Второй нормой можно назвать общность научного знания. Данный тезис предполагает, что научное знание является всеобщим достоянием. Автор - человек, выведший новое знание, - не может быть его монопольным владельцем, он должен его таким образом сформировать, чтобы в нем осталось как можно меньше субъективных аспектов. Третьей нормой научной деятельности является незаинтересованность исследователя. Первичным мотивом ученого, на основе данной нормы, должно быть бескорыстное желание достичь истины. Все остальные аспекты успешности или неуспешности познания (такие, как поощрение, порицание и т.д.) должны являться лишь следствием проведенных исследовательских мероприятий. И четвертой нормой считают организованный скептицизм. Поскольку наука – это всегда сообщество исследователей, то существует некая корпоративная практика взаимодействия между ними. Это предполагает ответственность ученого или ученых за оценку доброкачественности, сделанного соратниками. В первую очередь, такая форма взаимодействия предполагает, что никогда нельзя вслепую принимать результаты каких-либо исследований, нельзя полагаться на авторитет ученого и т.д. Такая позиция может реализоваться при достаточно скептическом отношении к поступаемой в науку информации.

Эти ценностные положения науки были введены Р. Мертоном в книге «Нормативная структура науки» в 1942 г. Они не раз подвергались критике. Но тем не менее проблемы познавательной деятельности в контексте ее нравственного анализа как были, так и остаются актуальными. Ведь эта деятельность реализуется в диапазоне противоположных норм, и исследователь попадает в противоречивую ситуацию. Здесь лежат истоки творческой неопределенности. Б.Г. Юдин приводит следующий пример: 1) ученому необходимо делать свои результаты доступными для коллег - при этом следует тщательно проверить полученные результаты перед публикацией; 2) ученый должен быть новатором, должен легко воспринимать новые идеи – ученый не должен слепо следовать конъюнктуре; 3) ученый должен знать все, что относится к сфере его научных интересов – эрудиция ученого не должна подавлять его самостоятельность². Общий вывод, который мы можем позволить себе после анализа ценностно-нормативных основ науки, заключается в том, что эти основы непринципиально жестки. А это значит, что перед ученым стоит важнейшая задача, связанная с необходимостью самостоятельно определить в отношение к результатам познавательной деятельности. Конечно, нужно признать, что единичные нарушения не приведут к каким-то серьезным отклонениям, но если данный процесс получает распространение, то наука утрачивает смысл как феномен культуры, характеризующийся своей направленностью на познание. Поэтому проблемы нравственной оценки научной деятельности являются фундаментальным аспектом науки как особой социальной системы, где профессиональная ответственность ученого – одна из основ подобного рода анализа.

Помимо профессиональной ответственности, которая характеризует деятельность ученого, есть еще так называемая социальная ответственность. Она лежит в сфере отношений между наукой и обществом, которая является внешней для науки. Естественно, что ученый как человек науки и как представитель иных социальных образований не может выступать в рамках единой ценностно-нормативной базы. Но чаще всего оказывается, что эти сферы взаимосвязаны и пересекаются между собой. Данный аспект стал анализироваться относительно недавно. Еще в 70-80 е гг. ХХ в. подобные вопросы почти не ставились или сводились к определенному морализаторству (когда одни нормы, неизвестно, по каким причинам ставшие предпочтительными, доминировали над другими). Это приводило к давлению одних мнений над другими, и в результате вопрос о нравственной оценке научной деятельности не ставился, а следовало утверждение доминирующих норм, которыми «прикрывался» ученый, снимая с себя, тем самым, всякую ответственность. Такая позиция во многом была связана с теми ориентациями, которые лежали в основе науки Нового времени и которые в качестве традиции сохранились и до сих пор. Она была вызвана тенденцией к «выхолащиванию» роли и значения субъекта в ходе познавательной деятельности, поскольку считалось, что все субъективное приводит к неадекватности познавательного процесса. Все субъективное пытались элиминировать (в том числе и вопрос о нравственной оценке процесса научного познания), иначе страдает истина – цель научного познания. Ради истины можно было использовать любые средства. Однако история науки приводит к мысли, что нельзя в качестве научного знания получать истинное знание вне учета субъективных особенностей познавательного процесса. Сначала стали принимать во внимание внешние факторы познания (такие, как позиция наблюдателя, средства получения знания и т.д.). Затем стало очевидным, что и внутренние факторы познавательной деятельности должны обязательно анализироваться, если цель – получить адекватное научное знание. Именно поэтому последнее десятилетие актуально осмысление нравственной оценки научной деятельности. Однако единый этический подход к оценке научной деятельности сложен. Эта сложность проистекает из особенности современной науки, настолько «переплетенной» связями с общественными сферами жизни, что очень тяжело зафиксировать всю полноту их взаимодействия. В результате ценностно-нормативная основа размывается, отсутствуют единые критерии для оценки. Это лишний раз заставляет прийти к мысли, что вопрос об ответственности (социальной) ученого – непраздный вопрос. Никто за ученого не может определить направленность и качество познавательного результата, никто не может быть ответственным за него. Ведь если человек изобретает «ядерную бомбу», он понимает всю опасность такого изобретения, а, следовательно, не может оставаться в стороне от такого научного результата. В любом случае он определяет свою позицию: сторонник он внедрения и дальнейшей разработки изобретения или противник. Не случайно, недостаточная ответственность ученых в ходе познавательной деятельности привела к появлению различного рода экологических движений. Это сигнал обществу об опасности, идущей от результатов научной деятельности и напоминающий нам о необходимости социальной ответственности ученого. Можно совершить массу полезнейших открытий, изобретений, но не менее важно в ходе реализации всех подобных нововведений учесть, как отразятся эти «плоды» на жизни общества, его здоровье, нравственности и других моментах. То же открытие атомной энергии, с одной стороны, - одна из вершин человеческой познавательной деятельности, а с другой стороны, постоянная угроза человеческому существованию. Как нравственно оценить изобретателя такого открытия? Это вопрос, на который нельзя дать однозначный ответ. Поэтому исследователи не признают возможность единой нравственной оценки научной деятельности. Как пишет Б.Г. Юдин, «мы не вправе говорить о том, что этические проблемы являются достоянием лишь некоторых областей науки, что их возникновение есть нечто исключительное и преходящее, нечто внешнее и случайное для развития науки»³. Могут существовать только единые принципы нравственной оценки, но единых решений нравственных проблем познавательной деятельности точно быть не может. К примеру, в вопросе об эвтаназии тоже не может существовать единого, общего для всех решения. Для медика – это одна ситуация, для этика – другая, для философа – третья. Поэтому следует избегать крайностей, что наука как сфера деятельности является «изначально греховной» или, наоборот, изначально невинной. Наука многообразна, как жизнь. Отсюда и возникает тот плюрализм, который представляется крайним релятивизмом как в гносеологическом, так и в аксиологическом смысле. Начинает казаться, что в науке «все дозволено», не взирая на нормы, стандарты и другие формы познавательной деятельности. Также это касается и вопроса о нравственной оценке ученого в его профессиональной деятельности. В науке, как мы показали, невозможно не учитывать ответственности ученого, иначе последствия могут быть катастрофическими. Чтобы это продемонстрировать, следует обратиться к анализу современного состояния науки и возможных последствий его для нравственной оценки науки. А также обратиться к рассмотрению этического аспекта деятельности человека с дальнейшим переносом его в сферу научного познания.

Современная наука и проблема нравственной оценки. Сейчас можно однозначно сказать, что без анализа причин, возникшего во второй половине ХХ в. кризиса в науке, без понимания того, что движет научное знание в процессе познавательной деятельности, что представляет собой современное научное познание, невозможно представить судьбу современной цивилизации. Поэтому очень важно осмыслить многие факторы, связанные с кризисным состоянием науки.

Одной из основной причин этого кризиса ученые называют кризис понятия «рациональности», на базе которого и строилась познавательная деятельность науки. То понимание рациональности, которое сложилось с XVII в. и существовало в науке на протяжении нескольких веков, исходило из идеи познания как деятельности в форме отражения, копирования, где субъект играл роль пассивно фиксирующего поступающую информацию существа. Причем, считалось, что субъект должен быть постоянно беспристрастным, иначе он утратит объективность в процессе познавательной деятельности. Рациональность, таким образом, выступала в качестве чистого разума, обособленного от всяких влияний извне. Сам человек рассматривается только лишь как человек разумный (буквально, «homo sapiens»). Все остальное в человеке игнорируется. Наука, следовательно, утрачивает аксиологический аспект, обретая сугубо механистическую направленность. Торжествует лишь гносеологический аспект, который предполагает развитие знания в его чисто абстрактном виде. По сути, даже сам человек утрачивает самостоятельный статус субъекта. Не случайно в середине ХХ в. появились метафоры «смерть субъекта», «конец науки», «истины нет» и т.д. Формируется любопытный парадокс: чем больше человек познает мир, тем меньше он его понимает. Даже место человека в познавательной деятельности начинает трансформироваться. Как показывает анализ, процесс направлен на «децентрацию» человека в мире, на пересмотр его места и роли. Если ранее человек выступает «центром» мира, «стержнем» познавательных интенций, «основным критерием» отбора получаемых знаний, то с конца XIX в. он утрачивает эти доминирующие позиции. Эта утрата вначале затрагивает искусство и литературу, а затем происходит в науке и философии. Былое единство человеческой рациональности, в основе которой лежит его «Я», начинает распадаться. Рядом появляются направления, где «разум» теряет былое могущество, где он уже не всесилен. Наиболее сильный «удар по разуму» и его господству в науке и культуре нанес З. Фрейд. Он показал, что разум – это не единственный источник сознательной деятельности человека, а значит, и его познавательных усилий. Существует еще ряд факторов, влияющих на человеческое мировосприятие (в частности, тело человека). З. Фрейд даже выделяет в рамках сознания специальную сферу – сферу бессознательного, функционирующую под влиянием импульсов, исходящих от тела. Этим австрийский ученый показал, что мыслить мир только лишь рационально – это очень узко и необъективно. Следует учитывать все факторы. Данная линия развивалась в научной мысли ХХ в. Философская интерпретация такого способа становления науки и культуры получила название «философия по краям». Смысл названия исходит из первоначальной логики формирования внерациональных основ науки и культуры. Не входящее в поле рациональной деятельности, не элиминировалось полностью, а фиксировалось в качестве его оппозиции. Название всего внерационального – «другой» - очень четко демонстрирует эту оппозиционность. Суть понятия «другой» в следующем: наука всегда строилась на нормативной основе, однако много различий информации и явлений оставалось за пределами науки из-за ее нормативной определенности. Такой подход не позволял воспринимать жизнь, мир во всей их полноте и объективности, поэтому понятие «другой» и есть способ, попытка достижения целостности познания. Это касается и проблемы нравственной оценки научной деятельности. Ведь функционирование науки в рамках нормативных границ, как мы уже показали выше, невозможно без предпочтений исследователя, которые он осуществляет иррационально. Классическая модель рациональности исключает нерациональное понимание подбора оснований для познавательной деятельности, и именно в этом заключается та одна из основных причин кризиса научного познания. Исключение человека в его полноценном виде приводит к утрате понимания самого процесса научного познания. Ведь становится очевидным, что богатство знания – это не только богатство логической мысли, это еще и богатство чувственного и интуитивного начал (а точнее, богатство жизни). Не случайно классическая линия развития науки привела к постмодернизму, где человеку отказывается в праве на самостоятельность, независимость, индивидуальность. Ведь человек превращается в «игру контекстов», «языковую игру», в дискурс и т.д. Поэтому и получается, что познание – это не способ мировосприятия, а игра «текстовых различий». Результат так же не совсем понятен и абстрактен в абсолютной степени. Подобная ситуация и заставляет обратиться к вопросу формирования адекватной модели и научного познания, к вопросу нравственной оценки научной деятельности. Ведь абстрагирование как основа научной деятельности автоматически устраняет нравственные каноны и приводит к «мертвому» результату. Как говорил М. Хайдеггер, такой процесс даже нельзя назвать мышлением. Это какая-то «операция», но к мышлению она не имеет никакого отношения. Тем более наука, построенная на основе подобного мировосприятия. «Наука не мыслит. Для обычных представлений это утверждение неприлично. Оставим этому утверждению его неприличный характер, хотя сразу добавим, что наука, как и все действия человека, зависима от мышления. Отношение науки к мышлению лишь тогда истинно и плодотворно, когда становится видна пропасть, через которую невозможен мост»⁴. А вопрос о нравственной оценке научной деятельности наиболее оптимально демонстрирует «пропасть» между тем, как наука строит свою познавательную стратегию, и тем, как результаты научного познания в жизни позволяют людям получать адекватные ответы на решаемые вопросы. Постановка проблемы нравственной оценки – это и есть мост, позволяющий вернуть науке тот гносеологический статус, который она имела и утратила, то есть вернуть доверие к науке как системе наиболее достоверных знаний о действительности. Это основной аспект научных исследований на современном этапе.

Продемонстрируем одну из моделей, в которой реализуется попытка соблюдения за наукой гносеологического и аксиологического статусов. Эта попытка представлена в творчестве отечественного исследователя С.Б. Крымского. Он согласен с теми, кто говорит о недостаточном полном изучении вопросов о функционировании науки, научного познания, научного сообщества. По его мнению, гносеологический уклон научного познания приводит к консервации познавательных процессов в науке. Об этом свидельствует поразительная тематическая устойчивость гносеологической проблематики. Преодолеть такое положение можно, расширив основу познавательной деятельности. Поэтому, как полагает С.Б. Крымский, и возникла задача дополнить анализ сциентиских аспектов познания. Подобный подход должен предполагать процесс познания не только процессом открытия объективных истин, независимых ни от человека, ни от человечества, но и «человекоразмерным» событием, ценностным актом утверждения человеческой подлинности. Первую форму познавательного процесса С.Б. Крымский характеризует как «вертикальную модель», чья суть сводится к движению от чувственно-эмпирической ступени к ступени теоретического осмысления действительности. Ее специфика заключается в односторонности, поскольку в основе вертикальной модели заложен принцип формализации получаемой информации, сведение ее от индивидуально-субъективных форм обозначения к формам универсальным и общепринятым.

Однако такой модели в настоящий момент не достаточно, ибо она не дает адекватных результатов при познании мира. Необходима дополнительная модель, которую С.Б. Крымский характеризует как «фронтальную модель»: «Чувственно-эмпирическое и теоретическое с двух сторон (как бы «двумя руками») охватывает исследуемый объект, а в центре этого фронта «познания» находится творческая активность интуиции, воображения, символических представлений, категориальных матриц синтеза эмпирического и теоретического, способность наглядного и языкового моделирования. При этом крайние компоненты «фронтальной модели» - чувственно-эмпирическое и теоретическое – рассматриваются в обобщенном понимании как формы, которые вбирают в себя, с одной стороны, все проявления предметной жизнедеятельности, а с другой стороны, идеализирующие функции, возвышающие над этой предметностью»⁵. Итогом, окончательным результатом вертикальной познавательной схемы будет являться практическое использование научного знания. Итогом же фронтальной модели является сопряженность практики и духа, сочетание практического результата с нравственной и культурной особенностями эпохи. Получается, что «фронтальная модель» дополняет вертикальную, наделяя последнюю соответствующим экзистенциальным содержанием. Наличие подобных двух пластов познавательной деятельности демонстрирует, что познание нельзя свести ни к «холодному царству» истин, безразличных к человеческим ценностям, ни к экзистенциальным идеологемам, ориентирующимся на внутренний мир человека. Познание должно само определять меру вписываемости собственных результатов в объективный и субъективный миры, меру адекватности научного знания действительности и гуманистическим императивам.

По С.Б. Крымскому, эпистемология как система человеческого мировосприятия должна строиться не через предпочтение какой-либо одной из моделей (объективной или субъективной), а в целостной, обобщенной модели, которая давала бы возможность достаточно просто ставить вопрос об адекватности знания внешнему бытию и внутреннему бытию. Точкой такого соприкосновения является тайна. В таком измерении любой познающий субъект, в том числе и наука как система познавательной деятельности, приходит к сложной ситуации. Поскольку познание неоднозначно, оно не может заранее обозначить, предусмотреть, к каким результатам придет познавательный процесс. Более того, при всей своей неоднозначности сложность ситуации усугубляется еще и тем, что человек сам выбирает критерий, на основе которого он будет считать: какое знание адекватно, а какое нет. И здесь наиболее остро встает проблема нравственной оценки. Поскольку наука даже при всех своих прогностических способностях, не может однозначно предусмотреть, к чему приведет познание, то важнейшую роль в деятельности ученого, человека, осуществляющего познание, начинают играть нравственные начала. Там, где нет ничего, где человек идет впервые, он может опираться только на те принципы, которые, по его мнению, являются выражением наиболее адекватного проявления собственной доброжелательности и порядочности. А что это такое, как не попытка нравственной оценки осуществляемой деятельности?! Особенно ярко такое отношение в качестве лейтмотива познавательной деятельности проявилось на Востоке. Как считал М. Мамардашвили, символ пустоты, фиксирующий содержательную наполненность сознания (чреватую чудесными возможностями Иного), тесно связан с идеей недеяния как следствия элиминации субъекта с его желаниями, страстями, образом «Я», то есть субъекта, определившегося (идея чистого сознания возможна лишь на границе между объективированным миром и «выпавшим в осадок» субъектом)⁶. Недеяние, в таком смысле, включает в себя мудрое доверие к форме, антитезу любому рациональному действию в виде абстракции, обозначающей условие полноты знания для необходимости действия. Познание в данном свете должно опираться, в первую очередь, на форму отношения, учитывающего неполноту наличного знания науки, в основе чего лежит предположение, что существуют успешные пути обретения адекватного знания. Тем самым нравственная оценка научной деятельности выступает в понимании современной философии науки в качестве спасательного действия, которое направит познавательный процесс в адекватное русло. Отсюда в науке должно действовать требование: не вмешивайся, если не знаешь прецедентом чего окажется реализация какого-то несомненного содержания – придерживайся формы (нравственной ориентации своего сознания и поведения). Приведем пример, который использует А. Тойнби. В истории человечества он вычленял более 20 цивилизаций, однако до современности дожили лишь четыре из них. Это были именно те цивилизации, которые оказались способными к выработке общечеловеческих этических ценностей, выраженных в мировых религиях. А это значит, что не только наука, но и вообще жизнь существует в рамках нравственных границ. Поэтому нравственностью должны проверяться не только отношения между людьми, но и отношения между человеком и Универсумом и т.д.

Обозначенная позиция, из которой исходит в своей познавательной деятельности наука, заставляет пересмотреть взгляд на природу как на механическую систему, конгломерат качественно специфических объектов. Ее сменяет точка зрения, что природа – это целостный живой организм, чье преобразование человеком должно происходить лишь в определенных границах. Нарушение же этих границ может привести к изменению системы, ее переходу в качественно иное состояние, которое способно вызвать необратимое ограничение человеческой деятельности в познавательной сфере. Подобные ограничения в процессе познания не могут быть грубым запретом, «угрозой» и т.д. Иначе чем тогда такое предложение отличается от обычного (классического) варианта познания? Существование такой границы человек должен сам осознать и принять в качестве собственного решения. По мнению В.С. Степина, ограничивающей силой должна стать «этика в экологическом смысле (биосферная этика), ограничивающая свободу человека в его борьбе за существование»⁷. Данная этика должна регулировать взаимоотношения человека с Землей, с животными и растениями, формируя убеждение в индивидуальной ответственности за состояние окружающего мира. Актуальность этического аспекта в последние десятилетия лишь возросла. Ведь еще научная революция XVII в. обособила научную истину от нравственности, отчего мир начал сильно страдать (и как ни парадоксально, начал страдать и сам человек). Даже современное научное течение – синергетика – при всех своих акцентах на самоорганизацию, открытость, холистичность, «жизненность» систем признает, что такое понимание этих объектов, тем не менее, не принесет нам стопроцентную предсказуемость результата познания. Одно из основных понятий синергетики – точки бифуркации – тому свидетельство. Точки бифуркации демонстрируют принципиальную невозможность точно просчитать будущие траектории эволюции системы. А это всегда ведет к проблеме выбора для субъекта. Поэтому исследователь, не отказываясь от объективного исследования систем, характеризующихся синергетическими параметрами, должен применять особые стратегии, учитывающие специфику объекта. К тому же, подобный результат деятельности приводит к основной утрате для человека. Утрачивается уверенность в том, что у человека и человечества есть убежище. И это убежище – вера в непогрешимость науки и в ее безусловную объективность. Теперь же наука видит мир по-другому, через множество разноликих образов, доступных нашему сознанию, через множество оснований, имеющих равнозначный статус и т.д. И все это потому, что следует признать, будто наука давно не приносит знание, а ориентируется на расширяющееся незнание, понимаемое как особый вид знания. Его особенность заключается в не опровергаемости, внекритериальности, специфика незнания в том, что оно всегда только расширяется. Отсюда познавательная программа ученого обретает особую логику. Во-первых, приходится отказываться от той идеи, что в мире действует закон (мир по своей природе спонтанен). Во-вторых, надо отбросить также мысль, что в мире в качестве соответствующих смыслов существует истина (смыслы возникают в процессе деятельности). В-третьих, нельзя исследовать мир исключительно абстрактно, выделяя какие-либо его специфические стороны в качестве самостоятельных объектов (мир состоит из живых, целостных систем, в которых нельзя специально обозначить абстрактным образом ни одной из составляющих). Такие принципы познавательной деятельности могут быть сведены к смелым вопросам, на которые не могут быть даны ответы. Наличие безответных будет расширять наше «незнание», будет углублять тайну мира. Только по такой схеме возможно становление познавательного процесса. Именно по этой причине нравственные основы осмысления научной деятельности являются ключевыми в развитии науки. Наука обретает плюралистичность позиций, еще большую открытость, нежели те ее модели, которые предшествовали данному историческому этапу. В таком сложном «водовороте» развития необходимы ориентиры. Но, как было показано ранее, прежние ориентиры и критерии утратили былое значение. Современный мир демонстрирует, что в этой жизни нет ничего однозначного и постоянного. Сама жизнь, сам универсум так подвержены переменам, что это проявляется во всем (в том числе, и в знании о мире). Поэтому остается единственный источник подобного рода ориентиров и критериев – это внутренний мир человека (его ценности и нормы). Правда, в познавательной деятельности не должно быть слишком однобокого уклона во внутренний мир, необходимо адекватное соотношение внутренних факторов нравственного характера и объективных внешних аспектов действительности. Именно нравственные начала содержат тот заряд прочности, который позволяет человеку в ситуации «расширяющегося незнания» сохранить определенные параметры стабильной познавательной деятельности.

Конечно же, когда речь идет о специфике научного познания в современное время, нельзя не обозначить сугубо научный аспект гносеологии: если не существует критериев и ориентаций, придерживаясь которых можно получить достоверное знание, то зачем нужна наука, зачем нужно такое знание? Еще раз подчеркнем, что незнание – это вовсе не факт отсутствия знания, а факт особого характера знания. Подобный характер лучше всего объясняется понятием «вероятностный». Как пишут Е.П. Князева, С.П. Курдюмов: «… вероятностное описание не есть показатель нашего незнания, так сказать, нашего невежества»⁸. Это свидетельство того, что человек со своей разумностью и экспериментальной наклонностью еще не успел сделать ничего плохого для природы. Поэтому научное знание даже в современном качестве является в определенной степени достоверным для понимания развития процессов в природе. Но даже и в вероятностном плане научное знание должно быть подвергнуто нравственной оценке, поскольку нравственные критерии приблизят к жизни результат научного знания. Более того, именно признание значимости науки для человечества, даст ей основу и поле для дальнейшего развития, несмотря ни на какие существующие проблемы ее функционирования,

Нравственная оценка: ее суть и проблемы. То, что наука на современном этапе своего существования нуждается в нравственных ориентациях, мы уже показали. Другое дело, что очень сложно продемонстрировать, каким образом функционирует нравственная природа человека, как она может быть использована, какие следствия она несет для науки? Именно понимание того, как выносится нравственная оценка по отношению к деятельности субъекта или какой-либо системы информации, является ключевым моментом экспертизы, основанной на нравственных принципах. И данное умение – это тоже проблема.

Основной вопрос нравственной оценки заключается в определении нормальной цели для любого вида человеческой деятельности (особенно, практической), то есть такой цели, которая желательна сама по себе и к которой все остальные моменты относятся как средства. Нравственность ориентирована на поиск такого верховного принципа деятельности, который будет сообразен со всеми аспектами, приводящими к состоянию общего блага. Однако очень часто отсутствует понимание того, из чего исходит нравственность в своем функционировании. Чаще всего «замешательство» связано с тем, что люди путают принципы с основаниями.

К принципам нравственности относятся самые краткие и сжатые обозначения, выражающие тот или иной образ действий, который декларируется данной системой нравственности. Наиболее распространенная форма принципа проявляется в наставлении. Основание же - это форма объяснения, интерпретации, почему человеку рекомендуется вести себя так, а не иначе. Основание – это поиск истока необходимости наличия избранной модели поведения и осознания. Развести принципы и основания при вынесении нравственной оценки важно по той причине, что это дает понимание границ нормы, в чьих пределах и предлагается реализовывать заложенный образец поведения. Если же в поведении ориентироваться на основания нравственных положений, то данный процесс приведет скорее всего к смене нормативной базы.

Жизнь многообразна, поэтому регулятивы человеческой деятельности (в том числе и научной) должны быть предельно четкими. Иначе человек подвергается той амбивалентности, в которой находится ситуация его деятельности. Ведь человек внутренне свободен, с одной стороны, а с другой стороны, понимает, что его свобода не может целиком исходить от условий его независимости. Человек осознает, что сам определяется чем-то другим, чем-то внешним. Данная «внеположенность» человека по отношению к условиям его существования означает потребность в определенных принципах и руководстве, на чьем основании он будет способен каким-то образом соотноситься с независимой для него внешней действительностью. Поэтому представления о мире формируются посредством нормирования, то есть попытки схематизировать протекание процесса. Нормирование, как правило, реализуется через специальный диагноз измерений: от того, каково реальное положение, и до того, каким оно должно быть. Если нравственная оценка исходит из точки «реального положения», то речь идет о нравственности практического плана. Ее суть заключается в умении принимать то, что есть. Таким образом, нравственный образец включает в себя реальное положение дел, все остальное – это уже отклонение от нормы в худшую или лучшую сторону. Наоборот, если же речь идет о точке отсчета, где в основе лежит «то, каким должен быть объект», - речь идет уже о метафизических основах нравственной оценки (или о формальных началах нравственности). Суть данного подхода состоит в том, что нравственность должна проявляться вне зависимости от эмпирической природы и определяться она должна какой-то естественной склонностью субъекта. Нравственное заключение потому и будет считаться нравственным, что нормальность его позиций определяется исключительно внутренними обязательствами человека.

Нравственная позиция должны исходить из содержащейся в ней абсолютной необходимости. Это значит, что она является всеобщей и универсальной для всех разумных существ (или, по крайней мере, должна стремиться к этому). Выражаясь языком И. Канта, нравственные положения должны носить априорный характер. Если же нравственные оценки имеют другие основания, то тогда они утрачивают характер нравственного закона (канона). Именно этим и отличаются нравственные системы эмпирического и формального планов. Первые ориентированы на индивидуальные особенности опыта, а значит, особенности нравственных следствий при оценке данного опыта. Поэтому если опыт у разных людей различен, то нельзя предложить им единый нравственный принцип (хотя находятся исключения). И, наоборот, формальные нравственные положения универсальны, практически независимы от индивидуальности опыта. Они могут применяться по отношению к любым обстоятельствам. Но здесь возникает ситуация отчужденности самого нравственного принципа от реальных условий конкретной человеческой жизни (поскольку даже типические ситуации люди переживают по-разному). Отсюда вытекает предпочтение эмпирических и формальных систем нравственности. Выбор между ними в пользу одной из систем не может являться адекватным выбором, решением.

Приведем следующий пример: в литературе, где рассматриваются проблемы нравственных решений, подобное противостояние эмпирической системы и формальной системы нравственности обозначается антитезой: «нравственность для человека» - «человек для нравственности». Рассмотрим каждую из этих систем по отдельности.

Положение «человек для нравственности» ближе по своему смыслу формальной системе нравственных начал. Суть его заключается в том, что существуют какие-то высшие силы, принципы, которые господствуют над человеком, и он должен им подчиняться. Основанием для построения таких нравственных оценок является сама природа нравственности. Нравственность не является сферой абсолютного и универсального долженствования, представляя собой «ножницы» между эмпирическим настоящим и абсолютными духовными ценностями. Именно подобная разница позволяет формализовать, теоретически выстроить модель образцового сознательного и поведенческого отношения. Отсюда и возникает направленность на долженствование в плане стремления соблюсти обозначенный идеал. Такой идеал, естественно, будет рассматриваться как универсальный, поскольку формализация и теоретизация могут делать его доступным каждому. В данном приеме нет ничего такого, что мешало бы реализации нравственных положений. Другое дело то, как подобная система проявляется на практике.

Оторванность нравственных положений от реальной жизни приводит к тому, что принципы морали начинают возводиться в ранг обязательного абсолюта. Такое проявление называется морализаторством. Его суть в том, что здесь начинает использоваться внутренняя особенность нравственности. Нравственность, как уже говорилось, представляет собой некодифицируемый абсолютный идеал, ориентирующий человека на бесконечное совершенствование. Совершенствование реализуется в кодифицируемой сфере реальной нормативности, которая регулирует не только мотивы поведения, но и непосредственно сами действия человека. В связи с этим нередко случается перемещение кодифицируемой части нравственных положений в сферу трансцендентного идеала, когда отдельным нормам придается характер абсолютности и ценностной независимости. В результате нормативность теряет свое специфическое нравственное качество, обретая правовую или, если быть точнее, судебно-карательную структуру. Нравственные положения дополняются «паразитарным» по отношению к себе содержанием. Цель такой трансформации нравственной системы заключается в том, чтобы подчинить индивида, превратить его в «слепого» исполнителя (приверженца) абстрактных идей. Такое духовно обедняющее человека «порабощение», скрывающее от него многообразие мира, проявляется в виде нравоучительства. Нравоучительство – это ситуация, когда «рассуждение о морали» всегда вторично по отношению к «моральному рассуждению». Система «человек для нравственности» формирует модель, в которой человек не способен воспринимать нравственность как «внешний предмет», а его проект связан с тем, чтобы предъявляемые нормативные программы и нравственные оценки вызывали не только пассивное понимание, но и деятельный отклик общества. Подобного рода нравственная система озабочена тем, чтобы ее нормативность, где представлен ее идеал, реально воспринималась другими в перспективе всеобщего долженствования.

Справедливости ради необходимо отметить, что «морализаторство», «нравоучительство» не есть обязательное следствие системы «человек для нравственности». Просто именно в данной системе нередко именно подобное проявление нравственных принципов. Как пишет А.В. Прокофьев, «основной «грех» морализаторства оказывается связан с тем, что, принимая роль учителя и судьи, человек совершенно игнорирует тот факт, что всякий акт понимания, в том числе нравственного, является не только обязывающим, но также индивидуальным и частичным. Он ситуативен в том смысле, что связан с уникальной жизненной ситуацией понимающего. Но при этом он не является релятивным, ибо происходит не в бессмысленной и «безопорной» пустоте индивидуального произвола, а в пространстве, ограниченном общим представлением о том, какая цель действия была бы должной»⁹. Механизм нравоучительства связан не с всевластием нравственных принципов над всеми иными актами сознания и поведения, а с двойной процедурой «материализации», которой подвергаются, с одной стороны, трансцендентные нравственные ценности (нравственный принцип заменяется жестко предписанным алгоритмом действия), с другой стороны, - свободный творческий поиск в личной и социально-исторической сфере (когда познавательный процесс, использование традиций и законов подменяются подчинением практики нравственному мифологизированному образу, реализация которого преподносится как непреложный закон природного или юридического типа).

Таким образом, предпочтение формальной нравственной системы оценок деятельности человека (в том числе и научного познания) не может гарантировать человеку абсолютной непогрешимости его позиции. Использование этой системы имеет как плюсы, связанные с универсальным принципом реализации ее положений, так и минусы, когда универсальность и теоретичность положений приводит к «нравоучительству», «морализаторству», подменяя желательность нравственных положений их обязательностью.

Система «нравственность для человека» близка системе эмпирических нравственных положений, то есть это нравственная система, ориентирующаяся на индивидуальные особенности человеческой жизни, а следовательно, приближенная к конкретному человеку. Более того, на первый взгляд кажется, что нравственная целеобусловленность только подобным образом. и может строиться Однако и система «нравственность для человека» также имеет свои негативные стороны.

Их суть заключается в том, что нравственный компонент становится вторичным по отношению ко всем остальным факторам человеческого существования. А ведь мы не раз утверждали, что нравственная оценка научной деятельности – это неизбежный и ключевой аспект содержания самой научной деятельности, что нравственность не может быть вторичным аспектом, характеризующим смысл и ход развития общества (науки). То, что нравственность первична для человека, демонстрирует и сам процесс ее анализа.

Попробуем порассуждать. Если нравственность вторична, значит, она должна быть охарактеризована определенными границами, за рамками которых она не может функционировать. Но разве мы можем обозначить такие сферы, которые не обусловлены или не могут быть обусловлены нравственными позициями? В свое время наука выпала, как казалось, из сферы нравственности, и к чему это привело? К кризисному состоянию последней. Поэтому нравственность в плане использования универсальна.

Можно анализировать также ограниченность нравственных положений в плане их отнесенности к человеку как к эмпирическому индивиду. Первое обозначение человека предполагает увидеть ограничение нравственных законов в зависимости исторических эпох, второе обозначение увязывается с определенной конечностью человека как отдельной, суверенной единицы.

Первый случай наиболее полно исследовал Гегель, выстроив концепцию имморализма. Ее суть заключается в том, что тот, кто обретает в себе проявления всемирно-исторического духа, ради столь великой цели может использовать любые средства. Значит, нравственные положения можно использовать так, как это будет угодно носителю всемирно-исторического духа. Поэтому в данной системе нравственность вторична. По Гегелю, полностью оправдывается вседозволенность для тех, кто творит всемирно-исторические деяния. Великие исторические личности и их свершения неподсудны нравственности. А подобная позиция может вызвать серьезные возражения. Особенно это касается России, пережившей в своей истории ряд периодов, когда ради великой цели не считались с людьми, их интересами, жизнями и т.д. Таким образом, исторический опыт порождает сомнения во вторичности нравственных позиций.

Второй случай ограниченного применения нравственных положений наиболее четко проявил себя в рамках экзистенциальной философии. Экзистенциалисты, в частности Ж.-П. Сартр, полагали, что любая ценность (в том числе и нравственная) оказывается вторичной и вспомогательной, поскольку является лишь средством в ходе основной реализации многочисленных человеческих проектов. Значимость для человека нравственные положения обретают в качестве одной из составляющих интегрального описания взаимодействия человека и ценности. Отсюда и возникает сложность нравственной оценки деятельности человека (в том числе и научной деятельности). Главное при подобном подходе заключается не в том, как я поступаю, а в том, что этот поступок мой. А поступок совершаемый мной, - это только тот, который я совершаю свободно и неавтоматически. А следовательно, нравственность в рамках экзистенциальной философии утрачивает свой предмет, поскольку здесь утрачивается разница между тем «как есть» и «как должно быть». Поскольку то, что «должно быть» не принципиально, а принимается лишь в качестве «своего» («моего»), значит, любое действие нравственно.

Однако, как мы сказали ранее, нравственность и заключается в том, чтобы человек не мог быть удовлетворен наличным состоянием своего существования. Нравственная мотивация всегда толкает человека на совершенствование, на признание того, что ему необходимо искать себя в «другом», то есть нравственная мотивация не может быть успокоительной, не может приносить раз и навсегда готовые решения. Об этом свидетельствует и сама природа нравственности. Поэтому экзистенциализм лишний раз демонстрирует первостепенное значение нравственных истоков, нравственной оценки человеческой деятельности вообще и научной деятельности в частности. Необходимо нечто особенное, не сводимое к имеющимся вариантам поведения и сознания в сфере нравственной оценки.

Обе нравственные системы имеют равно приемлемые основания и одинаково неприемлемые возможные следствия для нравственной оценки, заставляя все время чем-то жертвовать (то универсальностью нравственности, то утратой автономии). Нравственность же не может игнорировать интегральной оценки деятельности, и сама закладывает форму такого интегрального подхода. То есть нравственность требует целостности осмысления и постоянно эту целостность реализует. Поэтому разделение, которое возникает в рамках эмпирической и формальной систем нравственности, не совсем корректно. Человек – это одновременно и эмпирическое существо (он индивидуален), и универсальное существо (люди одинаковы). Поэтому человек, с одной стороны, является и целью и средством своего существования, но, с другой стороны, не является ни целью, ни средством самого себя. Во-первых, в человеке всегда можно обозначить какие-либо конечные (локальные) аспекты, которые могут стать предметом нравственной оценки в связи с их направленностью (ищут ли они конечные смыслы существования или являются следствием поиска определенных поведенческих стратегий). Во-вторых, человек может избирать указанные акценты в качестве исследовательских установок, но при этом он должен постоянно помнить о том, что ни одна из установок никогда не заменит предмет анализа целиком. В-третьих, противоположные установки (формальная и эмпирическая нравственность, «человек для нравственности» и «нравственность для человека») – это необходимое условие классификации исторических систем нравственности с указанием на то, что в современную эпоху акцент с противостояния переместился на синтез и единение. Подобные нюансы заставляют прийти к новому пониманию того, как функционирует наше сознание, разум, то есть прийти к тому, с чего проблема и возникла, - к вопросу о рациональности.

Современные философские тенденции подводят к следующим выводам. Сознание человека есть единство мышления и чувствительности, потому что если исключить чувственность из сознания, то мы придем опять к кризисной ситуации. Ведь то, что, человек, как изначально считалось, определяется таинственным и драматическим актом самосознания, противопоставляло его внешнему миру, и, как ни странно, самому себе. Но поскольку обладающий сознанием человек наделен еще животным телом, то несомненно, что указанное единство (разума и чувства) входит в определение сознания индивида-человека, но при этом не выступает в роли его сущности. Сущность определяется самим человеком, но определяется тогда, когда подобное единство разума и чувства обретает нравственную окраску.

Мысль «холодна», и «согреть» ее, сделать ее «живой»способно лишь чувство (даже эпитеты в отношении мысли имеют чувственную направленность). Но речь идет не просто о чувстве, а именно о нравственном чувство. Под последним следует понимать чувство сопереживания, сопричастности всякому себе (не только другому человеку, но и всякому воспринимаемому элементу универсума). Нравственное чувство исходит из особенности человеческого бытия, которая заключается в следующей характеристике: Я есть Я и не-Я одновременно. Отсюда и возникает единство, связанное осознанием того, что человек может мыслить себя и не мыслить одновременно. Но мыслить он может то, что наиболее четко ему чувственно дано, и, наоборот, что чувственно не дано, то и мыслить тяжелее. Не случайно мы лучше знаем то, что любим, и то, что любим, лучше знаем, то есть не бывает ни чистой чувственности, ни чистой разумности. Каждая из указанных способностей человека дополняет друг друга, и только совместно они проявляют нравственные аспекты деятельности. Разум – это способность человека усилием воли выйти из себя, ощутить себя как единицу в ином, сконцентрироваться на себе. В общем и возникает целостность, которая демонстрировалась как ценность самого себя (своего Я), так и всего окружающего, «иного». Только при понимании общей ценности друг друга, обусловленной необходимости подобного существования и возникает соответствие деятельности нравственным принципам. Поэтому сущность сознания заключается в его нравственно-разумной деятельности, только нравственно-разумное осмысление действительности способно привести к по-настоящему истинным результатам, в том числе и в науке.

Указанные условия функционирования сознательной деятельности человека, конечно же, распространяются и на сферу научной деятельности. Попробуем смоделировать ситуацию решения научной проблемы на основе обозначенных нравственных принципов. Рассмотрим актуальную на сегодняшний день проблему аборта.

Ранее брался, как правило, аспект, входящий в компетенцию медицинской науки. То есть предполагалось , что исследователь должен изучать биологические закономерности развития беременности, дать общезначимое объяснение ситуации, отделяя истинные мнения от ложных. Его научное решение было бы признано в качестве единственно верного.

Посмотрим, как будет выглядеть ситуация, если мы подключим необходимые требования нравственного характера к процедуре вынесения решения. Во-первых, в обсуждении такого вопроса, как аборт, необходимо участие юриста. Ведь действие врача, которое соответствует с медицинской науке, может быть неприемлемо с правовой точки зрения. Для права не принципиально, что является «истинным», а что «ложным», для него важно, что «законно», а что – «незаконно». И эти требования будут дополнительными при поиске истины-решения: делать аборт или нет.

Во-вторых, в обсуждении данной ситуации должен обязательно принять участие священнослужитель. Для теолога законность и научная достоверность вообще не будут иметь решающего значения. Наоборот, то, что приемлемо для науки и закона с точки зрения их собственных критериев, может быть для теолога греховным. Поэтому поиск приемлемого решения осложняется и границы сфер, в которых оно возможно, расширяются. А если привлечь к анализу вопроса представителя нескольких конфессий? А если опросить политиков, просто посторонних людей, то границы компромисса (если он будет возможен вообще) предельно сузятся. Но главное в современной ситуации, чего требует нравственный аспект деятельности человека, - это необходимость создания атмосферы публичного диалога, когда желающий имеет возможность высказаться и быть услышанным. Даже неспециалист в какой-либо сфере все равно имеет право на свою точку зрения, и она должна быть учтена. Другое дело, как добиться компромисса, согласия. Вот здесь нравственное начало должно играть решающую роль, утверждая идеалы ненасильственного и терпимого отношения друг к другу. Только в такой ситуации и возможен научный поиск, который будет соответствовать всем требованиям нравственных принципов.