7. Выводы

Еще раз подчеркнем, что не все субституции форм лица рассматриваются в риторике. Когда итальянцы употребляют третье лицо единственного числа в значении формы вежливости, они прибегают к обычному средству выражения. Та же форма во «фритальянском» * является нормальной только в некоторых выражениях, употребляющихся в определенных контекстах: Sa Majesté est servie! 'Ваше величество, кушать подано!' или Son Excellence veut-elle donner la peine?.. 'Ваше превосходительство, не изволите ли Вы?..' За пределами этих освященных

* Fritalien<français+italien. Ср. еще: franglais<français+anglais. — Прим. перев.

298

обычаем формул то, что для итальянского является обыкновенным выражением вежливости, во французском становится, если контекст это позволяет хотя бы в малейшей степени, фигурой, которую воспримет любой, кто способен различать язык королей и язык нищих.

Если только понятия отклонения и нормы соответствуют какой-то реальности, ясно, что в речи не существует абсолютной нормы и что риторика не может претендовать на ее установление. Если считается «нормальным» обращаться к кому-либо на «ты» или на «вы», то данная норма всегда будет только условностью, которая может быть отброшена, как только говорящие откажутся от того, что Виттгенштейн называл Sprachspiel 'языковой игрой', где действует данная норма.

Примеры, которые можно было бы умножить по желанию, показывают, что фигуры существуют только в потенции. Субституция лиц, их опущение или добавление относятся к риторике только в том случае, если эти фигуры нарушают условности и обманывают ожидания того, кто их использует и кто их воспринимает. Чтобы увидеть в замене лиц риторический прием, надо обнаружить норму, от которой производится отклонение, и быть уверенным, что это действительно отклонение. Вот почему, например, в произведениях А. Мишо ритор с трудом обнаруживает свои фигуры, потому что для Мишо вовсе не «нормально» говорить о самом себе в первом лице. Мало сказать, что он не следует общепринятым установлениям, он их игнорирует, или, если хотите, считает «нормальным» не принимать их во внимание. Употребление «он» вместо «я», к которому он охотно прибегает, можно принять за фигуру, если судить об этом по отношению к обычному языку, но если взять все творчество А. Мишо в целом, то такое употребление перестает быть фигурой. Столь значительный автор устанавливает правила собственной «языковой игры», и может получиться так, что употребление лиц в согласии с узусом парадоксальным образом окажется риторичным, в то время как их употребление вопреки условностям узуса не обязательно будет таковым.

Но здесь мы переходим на уровень контекстуальной функции риторического приема. Именно на этом уровне в результате взаимодействия элементов контекста отклонения могут нормализоваться, приводя к возможности возникновения новых отклонений.

II. Фигуры повествования

0. Общие замечания

Среди «развертываний» (développements), то есть последовательностей фраз, наибольший интерес, по крайней мере с литературной точки зрения, представляет повествование, или рассказ (récit ou narration). Распространение понятий риторики на эту область представляется особенно плодотворным, если учесть, что «со структурной точки зрения повествование слагается из фраз, но никогда не сводится к их сумме» (Barthés 1968, с. 4). Уточним, что могут существовать повествования в миниатюре (Veni, vidi, vici 'Пришел, увидел, победил'), умещающиеся в пределах краткой синтагматической последовательности знаков. Но повествование как таковое не может быть описано в терминах грамматических категорий. Следует отметить, что повествовательный момент обнаруживается также и в неязыковых системах: в изобразительном искусстве (колонна Траяна, витражи, комиксы и т. д.), в театре как сценическом искусстве, в кинематографе.

Из дальнейшего изложения будет видно, насколько полезно вспомнить здесь знаменитое различение, проведенное Л. Ельмслевом между формой и субстанцией выражения и формой и субстанцией содержания (Hjelmslev 1968, с. 13). Н. Рювет уже в 1964 г. отметил, что эта теория «позволяет изучать знаковые системы, отличные от естественных языков» (Ruwet 1964, с. 287). Соссюровский знак становится у Ельмслева формальным единством, «состоящим из формы содержания и формы выражения и установленным на основе солидарности между этими двумя формами, которую (солидарность) мы назвали знаковой функцией»; это «двусторонняя сущность, которая, подобно богу Янусу, глядит в двух направлениях

300

и действует двояко: „вовне” — по отношению к субстанции выражения и „вовнутрь” — по отношению к субстанции содержания» (Hjеlmslеv 1968, с. 79, 83) *.

Таблица XV

Структура языкового знака

	Субстанция	Форма
Выражение Содержание	Звуковое поле Семантическое поле	Звуковые сигналы Понятие

В ожидании появления универсальной семантической теории, которая явится «некоторым образом наукой о понятиях, могущих фигурировать в человеческих языках» (Ruwet 1967, с. 26), изучение возможных фигур субстанции содержания (если только предположить, что они существуют) можно отложить на более позднее время. Напротив, мы бы хотели сказать здесь несколько слов о субстанции выражения, учитывая, что одно и то же повествование, целиком или частично, может воплощаться в различных субстанциях. Структуру повествования можно представить в виде следующей таблицы:

Таблица XVI

Семиотическая структура повествования

	Субстанция	Форма	.ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНЫЙ ЗНАК
Выражение Содержание	Роман, фильм, комикс и т. д. Реальный или воображаемый мир, реальные или вымышленные истории	Повествовательный дискурс Собственно повествование

Здесь же мы сделаем несколько терминологических уточнений. Повествовательный знак конституируется от-

* Цит. по русск. переводу: Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка. — В кн.: «Новое в лингвистике», вып, I, М., ИЛ, 1960, с. 316. —Прим. перев.

301

ношением между формой повествования (le récit racontant) и содержанием повествования (le récit raconté), иными словами, между тем, что мы ради краткости будем часто называть дискурсом (discours) и повествованием (récit)¹.