5. Итоги "первой философии"
Аристотелевская стадия онтологии - это платонизм, сделавший важный шаг к прояснению и упорядочиванию своих интуиции. В том, что это именно платонизм, сомневаться не приходится, особенно после 4 тома "Истории античной эстетики" А. Ф. Лосева, рассеявшего многие историко-философские предрассудки в этом отношении. Но важно выяснить, что было приобретено и что потеряно при превращении платоновского учения в относительно связную систему идей. Прежде всего заметим, что Аристотель, в отличие от Платона, ставит онтологический вопрос именно как вопрос о бытии вообще. Бытие становится непосредственным объектом исследования, а не признаком высшей реальности. Поэтому даже по сравнению с Платоном Аристотель представляется онтологом по преимуществу. Вклад Аристотеля в греческую онтологию наглядно заметен по его прямой полемике с предшественниками, в ходе которой решался ряд апорий бытия.
Основная трудность, возникавшая в учениях о бытии, заключалась в том, что бытие признавалось полнотой всех отдельных качеств, а на деле оказывалось самым бедным понятием или наименее активным началом. Аристотель доказывает, что бытие не есть род и не может участвовать в родовидовой иерархии, что бытие не является предикатом, что оно вообще не относится ни к какому типу абстракции. Оно есть такого рода реальность, к которой абстрактные определения относятся как к цели и своему носителю, сама же она принципиально конкретна (в дальнейшей истории философии эту способность бытия называли субстанцией). Спорит Аристотель и с теми, кто представлял бытие как континуум, потенциально содержащий в себе актуальное многообразие. Бытие вообще - это, с его точки зрения, лишь бытие в возможности. Бытие в действительности должно быть и первичнее и содержательнее возможности, поэтому оно оказывается бытием чего-то, а не просто бытием. Чем выше и содержательнее "что" бытия, тем оно подлиннее. Парадокс в том, что высшее бытие - это предельная простота, поскольку сложность - уже ущербность низших уровней, связанных с материей и возможностью. Но для Аристотеля простота бытия принципиально отличается от неопределенности континуума, это - простота единого смысла, актуально присутствующего и в целом и в частностях.
По мере возрастания бытийственности "что" перерастает в "кто", а "кто" - в абсолютную простоту самосознания. Самосознание есть и у человека, его роль. раскрыта и в "Никомаховой этике", и в гносеологии Аристотеля. Но у человека самосознание пусто без внешнего содержания, в абсолютном же бытии антиномия содержательной объективности и пустой субъективности снята содержательной субъективностью первосущности. Большое значение придавал Аристотель решению апории движения: вместо дилеммы "неподвижное бытие - алогичное движение" он вслед за Платоном находит источник движения в самом бытии. Введением понятий возможности, действительности и субстрата противоположностей Аристотель открывает новый путь онтологического анализа, путь познания смысловой динамики бытия. Этот путь Аристотель расценивает как синтез двух методов: детерминизма "физиков" и телеологии "диалектиков", синтез, осуществленный благодаря радикальному отождествлению бытия и сущности. Ведь сущность является и первопричиной всех видов движения, и целью сознательных и бессознательных стремлений. Может несколько удивить, что Аристотель же впервые ясно различил сущность и существование, но здесь есть прямая связь с отождествлением бытия и сущности. Дело в том, что сущность и существование совпадают лишь в первосущности, и именно поэтому на всех низших онтологических уровнях сущность отличается от своей чтойности, а чтойность соответственно уже не может быть тождественной существованию. Ниже мы увидим, какую важную роль сыграло это различие в средневековой философии.
Многие особенности понятия бытия-первосущности, исследованного в "первой философии", мы уже встречали в платоновских построениях. Но есть и такие, которые принадлежат именно аристотелевской системе и неразрывно связаны с ее духом. Это - трактовка бытия как действительности, соединяющая в одной точке пределы многих рядов реальности: пространства и времени (вечное присутствие), теории и практики (деятельное созерцание), движения и покоя (неподвижный перводвигатель) и т.д. Это - учение о конкретности бытия, которое находит в себе место всем единичностям, пронизывая их смыслом. Это также учение о совпадении противоположностей в бытии. Это и понятие энтелехии как активной причастности любого сущего к действительности через осуществление собственной внутренней цели. Наконец, это учение о бытии как абсолютной личности.
Взятые в отрыве от исторического процесса греческой философии, эти концепции могут показаться интерполяцией более поздних учений в контекст архаических схем мышления. На деле же аристотелевская "первая философия" органично вырастает из двухсотлетней традиции греческого умозрения. Взять хотя бы его учение о самоценности бытия: в этике Аристотель утверждает, что высшее блаженство для существа - просто быть (если это существо доброе); нервом всей аристотелевской физики является стремление быть; высшая цель познания - просто видеть бытие (если это действительно бытие). Телеология Аристотеля не выходит за рамки античного приятия бытия, ведь целью является именно бытие. Не разрывает она и связь наличного многообразного мира с абсолютом. Даже если абсолют не достигнут, целью остается его идеал-представитель в материальном мире - середина. Культ середины в аристотелевской философии далек от трезвой умеренности и поощрения посредственности. В учении о стремлении вещи к своему месту, о середине в моральном поведении, даже в некоторых мотивах выяснения роли среднего термина в силлогизме мы узнаём старинное героическое учение греков о мере, достигаемой усилиями воли и разума. Чисто греческие интонации присутствуют в понимании непосредственного познания бытия как прикосновения или же в принципе тождества бытия бытию, который сохраняется во всех диалектических коллизиях "Метафизики". Наконец, учение об уме - классическое выражение античных интуиции. Но здесь мы уже сталкиваемся с такой верностью традиции, которую можно оценить и как шаг назад.
Учение об уме ставит нас перед чрезвычайно важным вопросом: как соотносятся два варианта понимания трансценденции - платоновский и аристотелевский? Все элементы учения о высшей реальности присутствуют в обеих концепциях: у Аристотеля мы нашли и учение о мировой душе, и теорию эйдетического бытия, и теорию единого блага. Но все эти моменты стянуты у Аристотеля в одну точку, в ноологию, а потому самомышление ума оказывается последней реальностью. Платон же достаточно определенно делает то, что совершенно определенно сделал позже Плотин, - разделяет бытие на три в разной мере автономные сферы. Причем ум хотя и отождествляется с бытием, но перестает быть самодостаточной действительностью, за ним в качестве основы стоит не равное ни сущности, ни мышлению благо. Аристотель нечувствителен к такой особенности единого блага, и в этом отношении он ближе к классической норме античного умозрения. Но дальнейшая история онтологии показывает, что при столь сильном сближении бытийной и сверхбытийной ипостасей возникают двусмысленности, которые искажают первоначальный замысел творца системы и часто (в историческом плане) приводят к кризису самого понятия бытия, от чего не спасают ни оговорки автора, ни скрытые возможности его учения.
