Механика игры

От нечего делать я забавляюсь: играю цепочкой от часов. Это я могу делать спокойно, без всякого волнения, почти механически — это мне ничего не стоит.

Я беру в руки мяч, встаю и начинаю забавляться с ним: бросаю, ловлю, вновь бросаю... Тут уж я не могу сказать, что это мне ничего не стоит: зевать не приходится, иначе мяч все время будет падать на пол, а то сшибет что-нибудь со стола, попадет в вазу и, вообще, наделает бед.

И так всякая игра состоит из двух прямо противоположных начал. С одной стороны, забава, отдых, веселое времяпрепровождение со спокойной беззаботностью. И с другой: интерес, беспокойство, работа, подобранность, азарт...

В этом колебании двух чаш весов то вверх, то вниз и состоит весь процесс игры, это — беспрерывная смена, то «да», то «нет», то победа, то поражение. Эта постоянная неустойчивость, это скольжение на острие ножа, эта беспрерывная неуверенность и есть, может быть, самое основное в игре.

Я иду по тропинке около полотна железной дороги — все так просто и ясно: иду и иду. Мне делается скучно. Скучно быть ровно катящимся колесом, скучно, когда все известно, когда нет неожиданностей, сюрпризов... Я перехожу на рельс и начинаю забавлять себя: то шагаю по шпалам, то иду как балансёр по одной рельсе, то перескакиваю с одной рельсы на другую — иду и шалю, иду и играю. Меня веселит моя ловкость, меня радует моя сила, меня забавляют и смешат мои ошибки, промахи, неудачи: то «да», то «нет», то я над природой, то она надо мной. А в общем, в конце концов никто не в обиде, ведь все это забава, развлечение, проба сил, шутка — игра.

Есть игры, где необходима физическая ловкость, сила, сноровка: в пятнашки, в горелки, в мяч, в футбол, в теннис и т. д.

А есть игры, где необходима психологическая находчивость, умение мыслить: в карты, в шахматы, в фанты и пр.

Когда игра превращается в профессию, она перестает быть игрой. Мы с вами можем играть мячом — жонглёр

67

«работает с шарами», мы развлекаемся, пытаясь возможно дольше сохранить равновесие на рельсе, цирковой балансёр «работает на проволоке».

И вообще, как только игра лишается одного из своих элементов, она перестает быть игрой.

Многие не признают никакой игры в карты, кроме как на деньги. Иногда ставки настолько велики, что игра превращается в сражение, в бой, нередко в смертельный. Игра ли это?

Тут нет многого, что присуще игре, без чего, как будто, и представить себе игры нельзя. Нет шалости, нет легкодумия, нет веселости — этого ничего нет. Если есть что-то от радости, так скорее какое-то злорадство; если есть что-то от шалости, так скорее озорство — назло всем, назло всему миру, всей природе — бунт на грани преступления; если есть смелость, так скорее дерзость до последних границ, риск всем, вплоть до жизни, чести и всего самого святого.

То, что называют «крупная игра» — это не забава, не равномерно качающиеся весы, это — протест, бунт, вызов судьбе, року, законам жизни и природы. Это потрясение основ, это безумный скачок через пропасть.

Игра ли это?

А почему же нет? Для сильных это игра, для слабых — это катастрофа, это аффект, это несчастный случай.

Что говорить, все эти «крупные игры» и «игры с огнем» — не детские, не лучезарные, не чистые: в них много темного, катастрофического, с огнем, с дымом и с оставшимся после всего пеплом...

Вот почему так мало трагических актеров.

Трагедия, это — крупная игра, игра «на всё», это метание последних костей, это «пан или пропал». Это не шутки, не забава, не развлечение, не щекотание своих нервов, на что только и способно огромное большинство всех актеров, хотя бы и талантливых, хотя бы и знаменитых. Если же кого из них и угораздит один раз в жизни прорваться и сыграть трагически, до дна души своей, с потрясением всего существа своего — так это для него катастрофа, после которой долгие годы, как опустошенный, выскобленный, пустой барабан:

68

все что ни играю, бледно, слабо и ничтожно. Были кое-какие запасы и жил благополучно на проценты, а тут вдруг прорвало в роковую минуту — все свои капиталы и спустил. Должно быть, в состоянии аффекта, одержимости, чуть ли не спьяна. А и было-то, между нами говоря, должно быть, не так уж много...

Трагик, наоборот, только тут и поймет свой талант, свою силу, свое призвание, свой путь и свою «технику»...

Трагик...

Я думаю, само собой понятно, что речь идет не о здоровенных детинах с зычным голосом и бычьей шеей, воображающих себя, в силу одаренности своей животной природы, трагиками; речь идет также не об истериках, неврастениках и припадочных, выносящих на подмостки свою неуравновешенную, патологическую душу.

Идет речь также и не о режиссерских постановочных ухищрениях, при помощи которых создается впечатление сильного и глубокого переживания на сцене, в то время как на самом деле его нет и не могло быть.

Как может идти речь о настоящем бриллианте или поддельном, так может идти речь о настоящем или поддельном трагике. Будем говорить о настоящем.