Глава 2. Историография русско-монгольской войны 1237-1241 гг.

2.1. Батыево нашествие в освещении и оценках дореволюционных исследователей

Ссылаясь на американского методолога А. Мегилла, оперирующего, как и многие западные исследователи, не понятием историографии, а понятием исторических источников второго порядка (то есть документов, созданных некими авторами по следам события с целью запечатления этого события¹), обзор историографии проблемы следует начать едва ли не с русских летописей.

В основе рассказов о русско-монгольском военном столкновении 1237-1241 гг. лежат две версии: Южнорусская, по Ипатьевской летописи, и Северорусская, по Лаврентьевской. Летописи рисуют страшные бедствия, постигшие Русь в трагический период нашествия татар. Ипатьевская летопись получила свое название по месту нахождения. Ее обнаружил историк Н.М. Карамзин в Ипатьевском монастыре под Костромой. В Ипатьевском списке содержаться три основные части: «Повесть временных лет» с продолжением до 1117 г.; Киевский свод XII в. – летописание событий 1118 – 1119 гг.; Записи о событиях до 1292 г. (в основном галицко-волынские). Лавреньтьевская летопись берет свое название от имени ее автора – монаха Лаврентия, который создал ее в 1377 г. на пергаменте во Владимирском Рождественском монастыре для суздальского князя Дмитрия Константиновича. В состав летописи входит «Повесть временных лет» до 1116 г. и летописные статьи, доходящие до 1305 г. Последние, скорее всего, были перенесены из Владимирского великокняжеского свода 1305 г. при Михаиле Ярославиче. Летопись была выкуплена из Рождественского монастыря графом Мусиным-Пушкиным, которые подарил ее Александру I в 1792 г. Император передал летопись в Публичную библиотеку, где она и хранится до сегодняшнего дня. В описании монголо-татарского нашествия также немаловажную роль играют повести и былины, которые ценны для историков тем, что содержат различные подробности борьбы русских с татарами. Первая повесть – «О калкинском побоище и о 70 храбрых», которая изначально была распространена устно, а затем попала в страницы летописи. В этой повести приводится сказание о богатыре Александре Поповиче. Повесть состоит из двух частей – из сказания о храбром князе Александре Поповиче и описания битвы на Калке.  Нашествие Батыя и страшное опустошение Рязанской земли в 1237 г. легло в основу повести «Об Евпатии Коловрате и о разорении Рязанской Земли». Повесть состоит из четырех частей: первая – приход Батыя; вторая – битва на рубежах Рязанской земли и штурм Рязани; третья часть – отмщение за убитых Евпатием Коловратом; последняя – плач по убитым. Этот источник позволяет более детально узнать о внутреннем и внешнеполитическом положении Рязани во время нашествия. Следующий, не менее важный источник по этому периоду – сказание «Слово о погибели Русской земли», найденный в рукописи XV в. Считается, что «Слово» было написано во Владимире между 1238 и 1246 гг.  Другая повесть – «О Меркурии Смоленском», дошедшая в литературной обработке XV в., передает легенду о подвиге юноши Меркурия, который в одиночку одолел татар. Эта легенда объясняет спасение Смоленска от Батыевых полчищ (хотя потом город был все-таки взят).

Анализируя эти «источники второго порядка», или, иначе, первые историографические опусы, следует отметить, что, во-первых, едва ли можно говорить об ощущении в них происшедшего как свершившейся катастрофы. Сразу после описания нашествия здесь идёт заурядное перечисление местных событий, и уже чрезвычайно сложно определить, как было воспринято само появление Орды в качестве нового политического фактора. Из всех новгородских летописных памятников тема ига затронута только в НПЛ. В псковских летописях, как и в Житии Довмонта, вообще нет упоминаний о нашествии. Лаврентьевская летопись считается относительно лояльно настроенной по отношению к Орде. Обычно это объясняется тяжелыми условиями ига на северо-востоке, где писать правду об Орде было слишком опасно. Не вдаваясь в споры по этому поводу (Серапион создавал свои «Слова» именно на северо-востоке), отметим, что, по мнению других исследователей, Лаврентьевская летопись характеризуется именно антиордынской направленностью. Её известия, относящиеся к XIII в., явно отредактированы, в некоторых случаях переписаны заново, и подчинены нуждам политики Дмитрия Московского (тогда ещё не Донского). Ипатьевская летопись также не является аутентичным памятником XIII в., хотя изложение событий в ней заканчивается 1292 г. Как показал Кучкин, выражения, вроде «тогда же бяхоу все князи в неволе татарьскои», вставлены в летопись значительно позже, ближе к 1425 году². Поступки татар здесь объясняются злобой, коварством, и, что очень показательно, религиозной нетерпимостью. Здесь можно говорить о позднейшей оценке нашествия, но не о синхронном событиям мнении.

Немногие сохранившиеся произведения нелетописного круга далеко не однозначны. Помимо «Слов» Серапиона Владимирского, специализировавшегося на проповедях по случаям природных и иных бедствий, существуют и другие произведения, в которых оценка отношений с Ордой скорее нейтральна. Плачи Серапиона - прямой показатель суггестии в психологии общества, когда распространение эсхатологических настроений, страх как позиция, овладевают массами, и принимают пандемический характер. Дело здесь не только и не столько в происходящих вокруг бедствиях, сколько в напряжении общества. При оценке «Слов» Серапиона исследователи приводят лишь одну-две фразы, говорящие о жутких последствиях нашествия, забывая не менее страшные выражения, касающиеся отношений между людьми. Возможно, что в позднейшем летописании продолжал производиться, осознанный или нет, отбор сведений, подтверждающий антитатарскую позицию русских князей. Так, в этом свете можно рассматривать судьбу записи о поведении муромского князя в 1237 году, которая сохранилась только в позднейшей «Муромской летописи-топографии». Интересно, что в позднейшем летописании подобным вопросам уделялось значительно меньше внимания. В обществе существовало положительное представление о «правде татарской», наглядно выраженное в письмах Ивана Пересветова, но при этом именно "лютии же поганци татарове" названы корнем вражды русских князей в Прологе 1661 года.

Совершенно чёткое представление по отношению к Орде сложилось в былинах и фольклоре. В них противопоставляется народ-богатырь и княжеско-боярская верхушка, всегда готовая пойти на соглашение с «погаными». И все же в большинстве былин исторические аналогии соответствуют борьбе с татарами XV века, хотя персонажи присутствуют домонгольские. Роль Москвы в антитатарской борьбе также замалчивается. Такие произведения, как былина об Авдотье-рязаночке, возможно, в некоторых вариантах, привязанная к XIII веку, достаточно редки для былинного круга. Заметим, что считать этот факт отражением позднейших набегов и социальных отношений не приходится, так как летописные сведения (о восстаниях 1262 года, сопротивлении «числу» в Новгороде) свидетельствуют о поляризации настроений в обществе. Из исключений отметим цикл о князе, много раз приводившем на Русь ордынские отряды - Федоре Ярославском. Улусник хана, он удостоился следующих строчек: «Все он суд правый правил/ Богатых и сильных не стыдился / Нищих и убогих не гнушался»³.

В Новое время первая на русской почве попытка осмыслить события и последствия монгольского завоевания принадлежит автору конца XVII в. А.И. Лызлову. В своей «Скифской истории» А.И. Лызлов со свойственной своему столетию эмоциональностью изображает поход Бату-хана, оценивает численность монгольского войска: «крепкое воинство оных кровожадных варваров быти числом до шестисот тысящь»⁴. «Скифская история» является, видимо, самой первой попыткой уйти с летописных позиций и встать на рациональную основу в истории изучения монгольского завоевания. Историк дает свое объяснение причинам военного поражения русских князей: «Погании бишася славы и богатств обрести хотяще. Христиане же хотяще оборонити любимое Отечество, дерзновенно в густыя полки поганых впадающе, множество их побиваху. Но убо погании пременяющеся бишася, христиане же едини, и того ради вельми утрудишася, ибо повествуется, яко на единаго христианина по сту бяше поганых»⁵. Таким образом, главной причиной победы монголов А. Лызлов называет их колоссальное численное превосходство.

Тема «ига» становится популярной в XVIII веке в связи с европеизацией общества, когда «азиатчина» и «татарщина» становятся символами отсталости России и начинаются поиски по принципу «кто виноват». Способствовало этому и преобладание в исторической науке фактора обычаев и традиций. В результате дискуссия часто сводилась к поиску культурных влияний и заимствований, повлиявших как на характер государственности Руси, так и самого русского народа. Наряду с этим, происходит движение вперед в фактическом накоплении материала, изучении социально-экономических и политических последствий ига.

В XVIII столетии шло складывание исторической науки в России, над данной темой работали В.Н. Татищев, И.Н. Болтин, М.М. Щербатов. Одним из основных факторов, обусловивших победу монголов, была, по мнению М. Щербатова, христианская вера русских князей. «Дух неумеренной набожности вселился в сердца князей Российских», - писал историк. Князья «стремились к вечной жизни, якобы и самое защищение себя было противоборство воле Господней, и якобы защищение Отечества не должность была Христианского закона»⁶.

Подробное изложение событий русско-монгольского военного противостояния содержит «История Российская» В.Н. Татищева, представляющая собой обширную сводку летописных материалов. «История» Татищева стала ценнейшим источником для всех последующих исследователей этой темы, в том числе и для Н.М. Карамзина, который посвятил нашествию целый раздел в третьем томе «Истории государства российского».

Карамзин явился первым из историков, кто выделил влияние монгольского нашествия на развитие Руси в большую самостоятельную проблему исторической науки.

На выводы Карамзина оказала влияние работа французского историка – ориенталиста XVIII в. Жанна де Гинея «Всеобщая история гуннов, тюрков, монголов и других западных татар в древности и от Иисуса Христа до настоящего времени». Монголов автор описывает как жестоких варваров, которые создали самую огромную из известных в мире империй. В завоеванных странах они безжалостно уничтожали и порабощали людей, грабили чужие сокровища и ради всего этого отправлялись в далекие походы.

Сходно звучат и оценки Н.М. Карамзина, вроде следующей: «Россия – обширный труп после нашествия Батыя». Один из главных выводов, к которому пришел Карамзин: то, что Россия из-за монголов на несколько веков отстала от Европы: « Было время, когда она… не уступала в силе и в гражданском образовании первейшим европейским державам… Нашествие Батыево испровергло Россию… Сень варварства… сокрыла от нас Европу в то самое время, когда благодетельные сведения и навыки более и более в ней размножались… Внутренний государственный порядок изменился: все, что имело вид свободы и древних гражданских прав, стеснилось, исчезало. Князья, смиренно пресмыкаясь к Орде, возвращались оттуда грозными властелинами…», и т.д.⁷ Второй его вывод, во многом противоречащий предыдущему, гласил: монголы способствовали прекращению междоусобных войн князей. Москва, по мнению Карамзина, обязана своим величием ханам. Отчасти эти противоречия могут быть объяснены христианским провиденциализмом: не было бы греха – не было бы и наказания; не было бы наказания (искупления) – не явилась бы и заслуженная награда (возвышение).

Понимание монгольского нашествия как «кары», «ига», «темных веков» у вышеперечисленных авторов было связано не только с общехристианскими реминисценциями, но и с общими процессами вырабатывания русской интеллектуальной элитой концепции «русскости», «русского духа», «русской судьбы», в которой необходимо было как-то объяснить, без ущемления национальной гордости, сам факт двухвековой зависимости. Надо сказать, что концепт ига не был чисто русским изобретением⁸, однако идеально подходил как для христианской, так и для национальной модели. Серьезным недостатком работ вышеперечисленных авторов была узость источниковедческой базы: практически единственным видом источников оставались русские летописи.