,Рис. 3. Мир по Козьме Индикоплову (VI в.).

что она шарообразна). Античное учение о зонах было известно в форме схемы Макробия, но не связывалось с шарообразностью Згмди (Исидор Севильский, например, представлял эти зоны на плоской поверхности).

Козьме Индикоплову, который, став монахом, написал (около середины VI в.) «Topogra;phia Christiana» в 12 книгах, принадле­жит своеобразная попытка согласовать некоторые общегеогра- фичеокие представления античности е Библией. С самого же начала он заявляет, что христианин не должен увлекаться за­блуждениями языческих философов, и восстает против учения о шарообразности Земли и антиподах,а также против мнения о самостоятельности движения звезд и вообще движения мира. Всем этим «заблуждениям» Козьма противопоставляет схему мироздания, основанную «а Священном писании. Видимая зем­ля, по Козьме, подобна скинии (шатру) Моисея. Она имеет фор­му прямоугольника, длина которого вдвое больше ширины, и окружена прямоугольным же океаном, за которым на востоке люди жили до потопа; там же находится рай, и оттуда берут начало Нил, Тигр, Евфрат и Ганг, протекающие под океаном и за­тем снова выходящие да поверхность. Океан образует четыре залива: Римский (Средиземное море), Аравийский, Персидский и Каспийский (рис. 3). Хрустальные стены скинии образуют небо, где находится царство Христа и блаженных. Солнце, Лу­на и звезды передвигаются ангелами (которые, кроме того, посы­лают ветры). Ночью солнце заходит за высокую гору.

«Христианская топография», антинаучная в своей теоретиче­ской части, представляет определенный интерес благодаря све­дениям об известных автору странах (имеется, в частности, упо­минание о Китае). Это сочинение пользовалось, по-видимому, большой популярностью. В России оно получило распростране-

Рис. 4. Схема карты Беата, 776 г. (Ориентирована на восток)

ние в XIII—XIV вв. и было широко известно в списках много по­здно (в XVI—XVIII вв.).

Основные элементы представлений Козьмы Индикоплова мы встречаем и в сочинениях других средневековых авторов. Так, у «Равеннского географа» рай тоже находится где-то на востоке (видимый мир кончается за Гангом), главные реки берут начало в раю и протекают под океаном, солнце ночью скрывается за го­рой. Дикуил говорил, что Земля — остров, окруженный океаном, и длина ее в два раза больше ширины.

Карты раннего средневековья имели своей глав­ной целью иллюстрировать библейское учение и чаще всего при­лагались к богословским сочинениям. Земля на этих картах имеет форму либо прямоугольника (по Козьме), дибо, чаще, ова­ла или круга, разделенного на три части (в соответствии с Биб­лией, которая гласит, что Ной после потопа распределил три части света между своими сыновьями). Карты эти обычно ориен­тированы на восток, в центре находится Иерусалим, имеются изображения рая, сказочной страны Гога и Магога, фантастичг- ских народов и чудовищ. Характерны длинные тексты (легенды), размещаемые на самой карте. Очертания суши изображались очень схематично, рисунок примитивен.

Старейшая овальная карта мира известна из монастыря Альби (около 720—730 гг.) Испанский монах Беат (730—798) со­ставил овальную карту, которая служила источником для многих последующих карт вплоть до XIII в. (рис. 4). Дикуил около 825 г. выполнил 1по приказу Карла Великого карту мира «а трех сере- 78 бряных досках. Из более поздетих упомянем прямоугольную «Кот- тониану», или англосаксонскую карту конца X в., круглые карты неизвестного автора около 1080 г. («Туринская карта») и Гвидо Брюссельского (Ш9 г.) и овальную Генриха Майнцского (1110 г.). Съемок в современном понимании этого слова не про­изводилось, но известны некоторые кадастровые работы (в 1086 г. по распоряжению Вильгельма Завозвателя была произве­дена кадастровая опись Англии, известная под названием «Domesday book»). Не существовало, по-видимому, и карт отдельных стран. Любопытное исключение составляет так назы­ваемая мадабская мозаичная жарта (около 560—565 гг.) —древ­нейшая карта «Святой земли», выложенная плитками на полу церкви; на ней показаны море, торы, реки, селения.

ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ

НАРОДОВ СРЕДНЕВЕКОВОГО

ВОСТОКА (V—XVI вв.)

С VII в. в развитии мировой культуры видную роль начинают играть арабы^I; к началу VIII в. они создали огромное госу­дарство, охватившее всю Переднюю Азию, часть Средней Азии, северо-запад Индии, Северную Африку и большую часть Пире­нейского полуострова. У арабов ремесло и торговля преоблада­ли над натуральным хозяйством. Арабские купцы торговали с Китаем (в середине VIII в. их было много в Гуанчжоу); им были известны Молуккские острова. На восточном побережье Африки они доходили до Занзибара, a ib 'Северной Африке — до Нигера. В XII в. арабы знали о существовании Мадагаскара, а согласно некоторым источникам, в 1420 г. арабские мореплаватели достиг­ли южной оконечности Африки^I.

В арабскую культуру и науку внесли свой вклад многие по­коренные народы. Начавшаяся в середине VIII в. децентрализа­ция Арабского халифата постепенно привела к возникновению крупных местных культурных и научных центров — в Персии, Испании и других областях. На арабском языке писали и ученые Средней Азии. Арабы многое восприняли у индийцев (в том чис­ле систему письменного счета), китайцев (знание магнитной иглы, пороха, /изготовление хлопчатой бумаги). При халифе Ха- руне ар-Рашиде (786—809) в Багдаде была создана коллегия пе­реводчиков, осуществлявшая переводы на арабский язык индий­ских, персидских, сирийских и греческих научных сочинений.

Особое значение для раз вини я арабской науки имели перево­ды трудов греческих ученых — Платона, Аристотеля, Гиппокра­та, Е<вклида, Страбона, Птолемея. В значительной мере под влия­нием Аристотеля наиболее прогрессивные мыслители мусульман­ского мира отвергали сверхъестественные силы, призывали к опытному изучению мира. Среди них надо назвать выдающегося таджикского философа и ученого-энциклопедиста Ибн-Сину, известного под именем Авиценны (980—1037), и жившего в Испа­нии Мухаммеда Ибн-Pouida, или Аверроэса (1126—1198).

Для расширения пространственного кругозора первостепен­ное значение имело развитие арабской торговли. Общее употреб­ление арабского языка, наличие системы почтовых связей, пред­писываемые мусульманской религией хождения в Мекку (хаджж) — все это и ар яду с торговлей способствовало распрост­ранению географических сведений в пределах Арабского халифа­та. Уже в VIII в. география рассматривалась как «наука о поч­товом сообщении» и «наука о путях и областях». Описания путе­шествий становятся популярнейшим видом литературы. Из путе­шественников VIII в. наиболее известен купец Сулейман из Бас­ры, который плавал в Китай и посетил Цейлон, Андаманские и Никобарские острова, Суматру.

В IX в. труды путешественников и описания стран становятся более многочисленными. Несколько из них принадлежит ал-Кал- би (умер в 819 г.); более широко известны «Книга путей и госу­дарств» (847—848 гг.) Ибн-Хурдабиха (перса по происхожде­нию), «Книга стран» (около 891 г.) ал-Йакуби, описание Северо- Западной Африки и отчасти Европы ал-Бакри, «Книга сокровищ» (около 900 г.) перса Ибн-Русте, посетившего многие страны Пе­редней Азии, а также Восточную Европу.

Еще больше географических описаний относится к X в. Ибн- Фадлан, участвовавший в арабском посольстве к волжским бол­гарам (921—922 гг.), дополнил книгу Ибн-Рустз; Абу-Дулаф описал свое путешествие через Центральную Азию в Китай (се­редина X в.). Один из известнейших арабских путешественников и крупный историк (Риттер называл его «Геродотом Востока»), ал-Масуди из Багдада (ум. в 956 г.), объехал весь Арабский Во­сток, был в Индии и на Цейлоне и написал «Золотые поля и рос­сыпи драгоценностей» (947 г.) —главным образом исторический труд с географическими вставками (иногда содержащими фанта­стические сведения). Персу ал-Истахри принадлежит «Книга климатов» (952 г.), в которой описаны Ближний Восток, Сред­няя Азия, Индия. Ибн-Хаукаль, посетивший все мусульманские страны от Испании и Северо-Западной Африки до Индии, со­ставил «Книгу путей и государств» (977 г.) как дополнение к книге ал-Истахри (преимущественно исторического и политиче­ского содержания). Ал-Мукаддаси из Палестины (умер около 1000 г.) около 20 лет провел в странствиях по Передней Азии и 80

Северной Африке и оставил описание мусульманского мира под названием «Лучшая система познания климатов».

С XI в. рассказы о путешествиях и страноведческие описания на арабском языке появляются реже, но все же можно отметить ряд значительных трудов вплоть до XIV в. Хорезмийскому уче- ному-энциклопедисту ал-Бируни (972—1048) принадлежит трак­тат об Индии; Ибн-Шахрияр написал «Книгу о чудесах Индии». Ал-Идриси (1100—1166), бербер из Сеуты, был автором книги «Утеха для жаждущего пересекать горизонты». Сам он путе­шествовал мало, но, находясь при дворе норманнского короля Сицилии Роджер.а II, имел возможность использовать различ­ные источники (у наш, в частности, есть первое достоверное упо­минание о Мадагаскаре), Абу-Хамид ал-Гарнати. совершивший в 1150—115,3 гг. путешествие по югу Русской равнины, написал «Книгу о диковинных вещах». Иакут ибн-Абдаллах (1179— 1229), по происхождению византийский грек, много лет прожив­ший в Мерве, составил многотомный «Словарь стран». Казвини (1203—1283), которого называют арабским Плинием, написал популярную космографию под названием «Чудеса творения», включающую сведения о Земле и небесных светилах, о живот­ных, народах и т. п. Эта книга пользовалась большой известно­стью в средние века (в том числе и в Русском государстве). Ибн-Варди (XIII в.) принадлежит описание Индокитая и Сумат­ры под названием «Жемчужина чудес». Абу-л-Фид (1273—1331), курд по происхождению, составил «Перечень стран».

Крупнейшим путешественником средневековья был Ибн-Бат- туташ Танжера (1304—1377). Он совершил между 1324 и 1354гг. два больших путешествия; во время первого из них он посетил Мекку, Восточную Африку, Переднюю Азию, Южную Россию, Среднюю Азию, Западную Индию, Цейлон, Суматру, Китай, а во время второго пересек Сахару до Томбукту. Свои путешествия Ибн-Баттута описал в книге «Подарок бдящим относительно ди­ковин и чудес в путешествиях». ►

После Ибн-Баттуты следует упомянуть еще одного арабского путешественника — ал-Хасана-ибн-Мохаммеда-ал-Ваззана (1495 или 1496—1550), который после принятия христианства получил известность под именем Хуана-Леона Африканского. Ему при­надлежит «Описание Африки» (к северу от экватора), в котором наиболее подробные сведения даны о Марокко (основное внима­ние автор уделял городам).

В перечисленных сочинениях преобладают сведения номен­клатурного и историко-политического характера, природе же уделено мало места. В этом отношении не составляют исключе­ния труды, построенные по системе греческих «климатов» («икли- мов»), которые принадлежат ал-Истахри, ал-Мукаддаси, ал-Ид- риеи, Иакуту ибн-Абдаллаху, Абдурахману ибн-Хальдуну (XIV в.). Ал-Идриси и его последователи подразделяли каждый из семи традиционных «иклимов» на 10 секций.

Многие труды представляют собой сухой перечень мест в ду­хе Птолемея, который послужил образцом для ал-Масуди и ал- Идриси—авторов крупнейших сводок. Правда, ал-Масуди в отличие от Птолемея считал, что Африка отделяется морским проливом от неведомого южного материка. (Позднее такого же взгляда придерживался Бируни.) Ал-Идриси же, повторяя ошиб­ку Птолемея, изображал Индийский океан в виде внутреннего моря (однако утверждал, что Атлантический океан на западе омывает берега Китая). Он же говорил о втором русле Нила, якобы впадающем- в Атлантический океан; Гибралтарский про­лив, по его мнению, вырыт людьми. В сочинениях этих авторов немало и других ошибок и баснословных сообщений. Многие счи­тали, например, что Волга впадает в Черное море.

В толкование физико-географических явлений ученые, писав­шие на арабском языке, не внесли существенного вклада. По сло­вам И. Ю. Крачковского (1957, стр. 21), «можно считать теперь выясненным, что основное значение арабской географической ли­тературы— в новых фактах, сообщаемых ею, а не в теориях, ко­торых она придерживается». Тот же автор указывает на отстава­ние теоретических представлений арабских географов, часто про­сто следовавших древним грекам, от практического опыта (там же, стр. 21—22).

Пространственный кругозор народов мусульманского мира при всей его широте страдал специфической ограниченностью, вытекавшей из игнорирования христианских стран, если не счи­тать единичных исключений (ал-Йакуби, ал-Идриси). Даже Ибн-Баттута оставил без внимания страны Западной Европы. На западе арабские мореплаватели не выходили за пределы Среди­земного моря; Атлантический океан они наделяли всякими ужа­сами.

У арабов и народов, Находившихся под влиянием арабской культуры, значительное развитие получило математическое направление в географии, чему способствовали успехи в астрономии и математике. При халифе ал-Маамуне (813—833 гг.) были созданы астрономические обсерватории в Багдаде и Дама­ске. В IX в. арабские ученые уже знали, что Земля имеет форму шара. Ал-Масуди считал возможным кругосветное плавание, но полагал, что на него потребуется 500 лет. Абу-л-Фид догадался, что при кругосветном путешествии будут потеряны или выигра­ны одни календарные сутки. Ал-Бируни критиковал геоцентри­ческую систему Птолемея, но его идея о движении Земли вокруг Солнца не нашла поддержки.

Около 825—830 гг. под руководством создателя логарифмов ал-Хуваризми (умер в 846 г.) были произведены градусные изме­рения в Месопотамии и Сирии, которые дали для окружности

82Земли цифру около 47 325 к;м. Позднее определением размеров Земли занимался ал-Бируни. В IX в. .начались определения ряда астрономических пунктов (ал-Хуваризми, ал-Баттани, ал-Мис- ри) \ в X—XI вв. эту работу продолжали ал-Бируни, ал-Джили и др. В конце XIII в. Марагинская астрономическая обсерватория (в Азербайджане) составила каталог координат ряда пунктов. Астрономические определения координат производил узбекский ученый Улугбек (1394—1449).

К VIII в. относятся первые упоминания об арабских кар­тах, но они до нас не дошли. В следующем столетии карты со­здавались как приложения к переводам Птолемея и к географи­ческим описаниям. Ал-Масуди упоминает о карте мира IX в., на которой показано деление на 7 «иклимов». Основатель хорасан­ской географической школы ал-Балхи (умер в 934 г.) составил атлас с текстам. Его карты опубликованы в упоминавшихся со­чинениях ал-Истахри и Ибн-Хаукаля и известны под названием «Атлас ислама» (карта мира и 20 карт отдельных областей, пре­имущественно Ирана). Карты «Атласа ислама» характеризуются своеобразным геометризмом очертаний: береговая линия состо­ит из отрезков прямых линий и дуг, острова и моря изображены правильными кругами, реки — прямыми линиями и т. д. Карты лишены градусной сетки, ориентированы на юг. В дальнейшем, несмотря на довольно многочисленные определения широт и дол­гот, общий стиль арабских карт сохранился. Особняком стоят круглая карта мира и 70 частных карт (каждая из которых изо­бражает 'До часть семи «иклимов»), составленных ал-Идриси в 1154 г. для короля Роджера II; они лишены геометризма и в зна­чительной степени отражают взгляды Птолемея.

В XIII—XIV вв. наблюдается упадок арабской географии. Но еще к XV—XVI вв. относится ряд сочинений, обобщающих опыт арабских, индийских, персидских мореплавателей (Крачковский, 1957). Серия пособий по навигации принадлежит лоцману Ахме­ду ибн-Маджиду, который в 1498 г. провел корабли Васко да Гамы от берегов Восточной Африки до Индии. Арабские лоции отличались высокой достоверностью, представляя противопо­ложность страноведческим описаниям и картам, которые очень часто основывались на некритически использованных источниках, слухах и воспоминаниях. По словам Т. А. Шумовского (1961, стр. 146), именно в создании лоций и в арабской математической географии, также обслуживавшей нужды навигации, проявилось гармоническое сочетание теории и практики.

Как отметил А. А. Крубер (1917), арабы собрали в области физической географии много материала, но не сумели перера­ботать его в стройную законченную систему; кроме того, к реаль­ной действительности они примешивали создания своей фанта­зии. Тем не менее роль арабов в истории науки весьма значитель­на. Благодаря им в Западной Европе после крестовых походов

83

стала распространяться новая система «арабских» чисел, их арифметика, алгебра, астрономия, химия, а также арабские пе­реводы греческих авторов (в том числе Аристотеля и Птолемея). Однако страноведческие сочинения на арабском языке стали из­вестны в Европе уже после Великих географических открытий. Сочинение ал-Идриси, например, было издано на арабском языке (в Риме) только в 1592 г., а на латинском (в Париже)—в 1694 г.; рукопись Ибн-Баттуты стала известна европейцам только в XVIII в.; ал-Иетахри переведен и издан лишь в 1839 г. Некото­рые же сочинения утеряны.

Теперь кратко рассмотрим особенности географического кру­гозора народов Южной и Восточной Азии. Между Инди­ей, Китаем и странами Малайского архипелага уже к V в. су­ществовали довольно тесные торговые и дипломатические связи.- Эти связи осуществлялись как морскими путями, так и сухопут­ными (через Юньнань и Бирму). Кроме того, из Китая на запад вела «шелковая дорога».

В первые века нашей эры морская торговля находилась в ру­ках малайцев и индийцев. Малайцы пересекали Индийский оке­ан и колонизовали Мадагаскар '. Индийцы торговали с арабами, со странами Восточной Африки, Средней Азии, с Китаем и Япо­нией; они вели посредническую торговлю пряностями из Малай­ского архипелага. Еще в 78 г. происходило массовое переселе­ние индийцев на Я|ву; не позднее IV в. они открыли Калиман­тан. Буддийские миссионеры в первые века нашей эры проникли в Тибет, в VI в. ■— в Японию.

Что касается связей стран Южной и Восточной Азии с Среди- земьем, то после гибели Римской империи и образования Араб­ского халифача, т. е. в период с VI по XIII в., они почти прекра­тились. Морская торговля между портами Индийского океана и Южно-Китайского моря с VII в. стала переходить в руки арабов, и иранцев.

Наиболее известные описания путешествий принадлежат ки­тайским паломникам, посетившим Индию, а также прилегающие к ней области, — Фа Сяню (странствовал в 399—414 гг.), Сюань Цзану (в 629—645 гг.) и И Цзину (в 689—'695 гг.). К VIII в. от­носится трактат Цзя Даня «Описание десяти стран», представля­ющий своего рода справочник или путеводитель по странам Юго- Восточной Азии. В 1221 г. даосский монах Чан Чунь (1148—1227) совершил путешествие в Самарканд ко двору Чингис-хана и со­брал довольно точные сведения о населении, климате, раститель- ност.и посещенных областей. В 1405—1431 гг. с целью овладеть опорными пунктами л а главных морских путях было отправлено семь морских экспедиций во главе с Чжэн Хэ -к берегам Индоки­тая, Я'ВЫ, Суматры, Индии, Цейлона, Ирана, Аравии и Сомали.

Из средневековых исследователей территории самого Китая следугт отметить Сюй Ся-кэ (1586—1641) , который провел более 30 лет в странствиях по стране; самое большое гго путешествие— по Южному и Юго-Западному Китаю — относится к 1636— 1640 гг. Он пытался привести в систему орографию и гидрогра­фию Юго-Западного Китая, и в частности установить верховья Янцзы. Сюй Ся-кэ пришел к заключению, что Салуэн, Меконг и Красная — самостоятельные реки, а нэ истоки одной реки, как было принято считать (Chiao-Min Hsien, 1958).

В средневековом Китае существовали многотомные офици­альные описания страны, которые составлялись для каждой но­вой династии. В них содержались разнообразные сведения по истории, природным условиям, населению, хозяйству и разным достопримечательностям.

Одну из первых карт всего Китая составил Бэй Сю (224— 273). К более позднему периоду (XIV в.) относится карта Китая и сопредельных стран Центральной Азии Цзя Тана. В 1311— 1320 гг. Чу Су-пен составил карту Африки (в XVI в. ее перера­ботал Ло Ху-сын).

Географические знания .народов Южной и Восточной Азии практически не оказали влияния на географический кругозор- европейцев; с другой стороны, географические представления средневековой Европы оставались почти -неизвестными в Индии и Китае, если не считать некоторых сведений, полученных через арабские источники.

ПОЗДНЕЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ В ЕВРОПЕ (XII—XIV вв.)

В XII в- феодальный застой в экономическом развитии -стран За­падной Европы сменился некоторым подъемом: развиваются ре­месло, торговля и товарно-денежные отношения, возникают до­вольно многочисленные города. Основными экономическими центрами были Срадиземье, через которое проходили торговые пути на Восток, и Фландрия. В XIV в. сферой оживленных тор­говых сношений становится также область Балтийского и Север­ного морей, где создается Ганзгйский союз торговых городов. С развитием ремесла связан известный прогресс в развитии техни­ки, более широко стали применяться черные металлы. В XIV в. в Европе появляются бумага и порох.

С XIII в. намечается замгтный сдвиг в развитии мореходного искусства: парусно-гребные суда постепенно вытесняются чисто парусными — каравеллами, входит в употребление компас^I, со­здаются первые морские карты — портоланы, совершенствуются способы определения широт (путем наблюдений высоты солнца над горизонтом и применения таблиц склонений солнца). Все это позволило перейти от каботажных перевозок к плаванию в открытом море. В XIIIв. итальянские купцы первыми начали плавать за Гибралтарский пролив — к устью Рейна; с ними ус­пешно конкурировали каталонцы (главным образом с о-ва Май­орки).

Торговые пути на Восток находились в руках итальянских го­родов-республик Венеции и Генуи, которые разбогатели на снаб­жении и перевозках крестоносцев и на посреднической торговле между Западом -и Востоком. Флоренция же стала крупнейшим промышленным и банковским центром. Именно города Северной Италии в середине XIV в. явились центром Ренессанса — возрож­дения культуры, науки, искусства. Идеология формировавшейся городской буржуазии нашла свое выражение в гуманизме, зна­менующем первый период Ренессанса: возрождается интерес к античной культуре, к изучению древних языков и переводам ан­тичных авторов. Первыми виднейшими представителями италь­янского Возрождения были Петрарка (1304—1374) и Боккаччо (1313—1375), хотя уже Данте (1265—1321) может считаться его про воз вестником.

Однако наука католических стран Европы в XIII—XIV вв. находилась еще в руках церкви, главным образом монашеских орденов францисканцев и доминиканцев, образованных в нача­ле XIII в. для борьбы с «еретическими» школами. Еще в XII в. 'были созданы первые университеты (в Болонье и Париже), а в

13. /в. их было уже более 40. Но они находились под контролем церкви, в преподавании главное место занимало богословие. Церковные соборы 1209 и 1215 гг. постановили запретить препо­давание физики и математики Аристотеля^II. Правда, в конце

в. Аристотель был допущен в университеты, но очищенный от того, что могло противоречить Библии, и приспособленный к христианской теологии. Виднейший пргдставитель доминиканцев ■Фома Аквинский (1225—1276) сформулировал официальное уче­ние католицизма, используя реакционные стороны учения Ари­стотеля. (Он заимствовал также многие положения Ибн-Сины, но придал им иной юмысл.)Ив францисканцев вышли наиболее передовые философы сред­невековья— Роджер Бэкон (1214—1294), выступивший против схоластического начетничества и призывавший к опытному изу­чению природы, а также Уильям Оккам (ок. 1300 — ок. 1350) и другие номиналисты, которые в борьбе с «реалистами» тоже до­казывали необходимость опыта и положили начало разложению' официальной .схоластики.

Развитие международных сношений, мореплавания, городов; должно было способствовать расширению пространственного кру­гозора и возбуждать интерес к географическим знаниям. Одна­ко существенный пропрэос в этом направлении наметался ,не сра­зу. Весь XII век .и первая половина XIII представляют в истории географии период выхода из спячки и пробуждения к интеллек­туальной жизни. В это время главным фактором расширения гео­графических представлений европейце® были крестовые походы,, предпринятые между 1096 и 1270 гг. под предлогом освобожде­ния «Святой земли», но в расчете на наживу, захват торговых путей и восточных рынков. (На рассказах крестоносцев, в част­ности, основан труд английского хрониста Мэтью Парижского «Итинерарий в Святую землю».) Общение с сирийцами, .персами- и в особенности с арабами значительно обогатило европейскую культуру (о чем уже была речь ранее).

Известную роль сыграли паломничества XII в., из которых надо упомянуть путешествие игумена Даниила из Киева в Иеру­салим (в 1113—1115 гг.), описанное им в «Хожении», имевшем большую иопулярнось (сохранилось до 70 списков), и странст­вие раввина Вениамина из Туделы в Наварре (в 1160—,1173 гг.) по разным странам Востока. В записках Вениамина упомянуты многие страны Востока вплоть до Цейлона и Китая, .но трудно понять, какие из них он посетил лично м о каких писал пона­слышке.

Более заметный перелом в развитии географических пред­ставлений наступает приблизительно в середине XIII в. Одной из косвенных причин этого перелома послужила монгольская экспансия, которая к 1242 г. достигла своего крайнего западного предела. С 1245 г. лапа римский и христианские короли начинают отправлять к монгольским ханам свои посольства и миссии с дипломатическими, разведывательными целями и в надежде об­ратить монгольских правителей в христианство, а также разы­скать легендарного царя священника Иоанна^I. Вслед за дипло­матами и миссионерами «а восток устремились купцы. Большая доступность стран, находившихся под монгольским владычест­вом, в сравнении с мусульманскими странами, а также наличие хорошо налаженной системы связей и путей сообщения откры­вали европейцам путь в Центральную и Восточную Азию.

Первыми значительными по своим географическим результа­там были путешествия в столицу Монгольской империи Кара­корум посла папы Иннокентия IV, францисканского монаха Джованни Плано Карпини (в 1245'—1247 гг.) и посла Людови­ка IX, также францисканца, Гийома (Виллема) Рубрука (в 1253—1255 гг.). В XIII в. путешествия в столицу монгольских ха­нов были обычными для русских (в 1264 г. в Каракоруме был даже поставлен русский епископ).

В 1260—1266 гг. венецианские купцы Никколо и Маттео Поло предприняли путешествие в страну татар, в Бухару и Китай. Од­нако особо заслуженной известностью пользуется Марко Поло, который с 1271 по 1295 г. совершил большие путешествия л о Ки­таю, посетил Индию, Цейлон, Южный Вьетнам, Бирму, Малай­ский архипелаг, Аравию, Восточную Африку.

После путешествий Марко Поло из Западной Европы часто снаряжались купеческие караваны в Китай и Индию. В 1340 г. агент одного из флорентийских банков Франческо Бальдуччи Пе- голотти составил специальный путеводитель для купцов. Однако •сами купцы, как травило, не оставляли записей о своих путешест­виях. Одним из исключений является рассказ венецианского куп­ца Никколо Конти, относящийся к его странствиям между 1419 и 1444 гг., записанный известным гуманистом Поджо Браччоли- ни. Конти пересек Декан, поднимался по Гангу, побывал в бас­сейне Иравади, в Китае и Индонезии.

С основанием монашеских орденов францисканцев и домини­канцев оживилась деятельность христианских миссионеров в странах Азии. Францисканцы Джованни Монтекорвино в 1289— 1328 гг., Одорико да Порденоне в 1318—1330 гг. и Джованни Ма- риньола в 1338—-1353 гг. пересекли всю Азию, посетили многие страны и подолгу жили в Пекине.

Из путешественников конца рассматриваемого периода сле­дует отметить Руи Гонсалеса Клавихо, посланного королем Ка­стилии Генрихом III ко двору Тимура в Самарканд (в 1403— 1406 гг.), и баварца Ганса Шильтбергера, скитавшегося по раз­ным странам Азии с 1394 по 1427 г.

Обследование северной окраины Евразии успешно продол­жали новгородцы. После того как ими в XII—XIII вв. были от­крыты все крупные реки Европейского Севера, они проложили через Сухону, Печору и Северный Урал путь в бассейн Оби. Пер­вый поход на Нижнюю Обь (до Обской губы), о котором имеют­ся указания в летописях, был предпринят в 1364—1365 гг. Одно­временно русские мореходы продвигались на восток вдоль бере­гов материка. К концу XV в. они обследовали юго-западное по­бережье Карского моря, Обскую и Тазовекую губы. В началеXV в. русские плавали к Груманту (Шпицберген), но не исклю­чено, что эти плавания начались значительно раньше.

В отличие от Азии Африка оставалась для европейцев XIII—

13. вв. почни таким же загадочным материком, как и тысячу лет назад. Об Эфиопии, например, существовали полуфантасти- ческве представления. Когда окончательно выяснилось, что в Азии нет никакого «царства пресвитера Иоанна», его перенесли в Эфиопию. В начала XV в. итальянские и французские купцы стали посещать торговые города на Нигере.

В XIII в. норманны продолжали плавать в Северной Атлан­тике. Сохранилась запись о плавании 1266—1267 гг. вдоль за­падного берега Гренландии примерно до 74° е. ш. (Nansen, 1911) ’. По-видимому, подобные морские походы норманнов не были единичными. С этого времени дальние плавания в Атлан­тическом океане начинают предпринимать также венецианцы, генуэзцы, а за ними каталонцы, французы, англичане.

В 1291 г. братья Вивальди из Генуи пытались добраться до Индии морским путем вокруг Африки, но об их судьбе ничего не известно, точно так же как о плавании каталонца Феррера в 1346 г. вдоль западного побережья Африки к «Золотой реке». В 1312 г., по-видимому, моряки из Шербура повторно открыли два из Канарских островов (известных еще в древности), а к 1350 г. все острова этого архипелага, а также о. Мадейра уже были известны. Что касается Азорских островов, то предположе­ние об их открытии к середине XIV в. не подтверждается вески­ми дока1зательствами.

Рассказы о плаваниях в Атлантическом океане уэльского принца Медока (конец XII в.) и братьев Дзет из Венеции (око­ло 1390 г.) носят легендарный характер.

С развитием мореплавания непосредственно связано возник­новение н о в о г о типа карт—п о р т о л а н о в, или компас­ных карт, имевших в отличие от «монастырских» карт прямое практическое назначение в качестве навигационного пособия. Они появились в Италии и Каталонии около 1275—1280 гг. (этим временем датируется так называемая пизанская карта — первый известный портолан). Ранние портоланы представляли собой изо­бражение берегов Средиземного и Черного морей нередко с большей точностью, чем карты XVII—XVIII вв. Особенно тща­тельно обозначались бухты, мелкие острова, мели и т. п. Позднее появились портоланы западных побережий Европы. Портоланы ориентированы на север, в ряде точек на них нанесены компас­ные направления, впервые дан линейный масштаб, но градусная сетка наносилась редко (с конца XIV—начала XV в.). Они были в употреблении до XVII в., когда их стали вытеснять морские карты в проекции Меркатора.

Наряду с необычайно точными для своего времени портола- яами в позднем средневековье существовали «монастырские» жарты мира, которые вначале сохраняли свой примитивный ха­рактер, хотя увеличились по формату и стали подробнее. Типич­ный пример представляет круглая Герефордская карта, состав­ленная аббатом Ричардом Хэлдинхэмом в 1280 г. На ней доволь­но много подробностей, но все пустые места заполнены изобра­жениями фантастических существ (а также текстами). Более высоким уровнем характеризуются итальянские и каталонские карты XIV в. При их составлении использовались портоланы, и потому Средиземное море отображено особенно точно и подроб­но. К числу наиболее известных принадлежат карты генуэзца Пьетро Висконти (1311 и 1318 гг.), венецианца Марино Сануто (1321 г.) и «Каталонская карта мира», составленная около 1370 г. Абрамом Крекесом с Майорки *.

Эти карты представляют большой интерес как документы, в которых получили ясное отражение географические представле­ния позднего средневековья. С одной стороны, на них мы нахо­дим много новых данных, собранных путешественниками по Азии; в частности, впервые появилось название «Китай». На кар­те Сануто Африка с юга омывается океаном (вероятно, автор основывался на арабских источниках). С другой же стороны, кар­ты этого времени содержат многие небылицы и легенды, в реаль­ности которых были убеждены даже серьезные ученые, вроде •страны «Гог и Магог», «царства пресвитера Иоанна» (на «Ката­лонской карте» последнее помещено в Нубии) и т. п. Чрезвычай­но устойчивым оказалось убеждение в существовании фантасти­ческих островов в Атлантике и Индийском океане (их искали даже в эпоху Великих географических открытий). Легендарный остров Бразил впервые появился на карте каталонца Дульсерта в 1325 г.; на другой карте того же автора (1339 г.) показан зага­дочный «острою Дев». Позднее на одной из карт 1424 или 1426 г. •объявился о. Анталия; на карту Андреа Бьянко (1436 г.) нанесен о. Семи городов. Согласно «Каталонской карте», в Индийском океане имеется 7548 островов, богатых золотом, серебром и дра­гоценными камнями.

Картографы имели обыкновение некритически наносить на жарту все названия, которые они где-нибудь услышали, — как действительные, так и вымышленные. Нередко искаженные на­звания одного и того же объекта принимались за новые. Наряду с названием островов, которые были указаны еще в античных ис­точниках, на карту наносились их новые имена, даваемые при повторных открытиях. Вое это приводило к нагромождению наи­менований, что сильно затрудняет восстановление подлинной ис­тории открытий. Так, согласно Р. Хеннигу (1962, III, стр. 254), у одного только о-ва Лансароте (в Канарском архипелаге) было 19 равных названий!

Путешественники средневековья, даже такие выдающиеся, как Марко Поло, не старались хотя бы приблизительно опреде­лить географическое положение различных пунктов, поэтому их сведения часто приводили к большой путанице на картах. Тор­говцы, дипломаты, миссионеры и просто искатели приключений, на рассказах которых основаны географические знания позднего средневековья, как правило, не заботились и о точной .регистра­ции естественнонаучных фактов. Нравы и обычаи народов зна­чительно сильнее привлекали их внимание.

Поэтому, несмотря на значительное расширение пространст­венного кругозора, XIII и XIV столетия дали очень мало нового в области научных географических представлений. Даже описа­тельно-страноведческое направление не обнаруживает свиде­тельств большого прогресса. Самый термин «география» в это время, по-видимому, не употреблялся, хотя литературные источ­ники, содержавшие сведения, имеющие отношение к географии, стали более многочисленными. Это — рассказы крестоносцев о чудесах Востока, апокрифические сочинения о путешествиях и подлинные описания разных стран, составленные самими путе­шественниками. Последние, естественно, наиболее важны, хотя по характеру и достоверности содержащихся в них сведений они палево не одинаковы. Большую ценность представляет «Книга Марио Поло», но к ее содержанию современники отнеслись с не­доверием. (Лишь во второй половине XIV и в XV в. ее стали це­нить; ею пользовался и Христофор Колумб, :и вплоть до XVI в. она служила одним из основных источников для составления .карты Азии.)

С другой же стороны, особой популярностью в XIV в. пользо­вались описания вымышленных путешествий, полные легенд и рассказов о чудесах (например, о магнитной горе, которая раз­рушает суда при их приближении, о пучине, поглощающей корабли, и т. п.). Таковы «Книга познания» неизвестного испан­ского монаха (около 1345—1350 гг.), якобы совершившего путе­шествие по всем странам; книга о мнимых странствиях англий­ского рыцаря Джона Мандевиля, изданная в Льеже в 1355 г. (ею зачитывались в течение 200—250 лет); сочинение «Счастли­вое открытие», принадлежащее неизвестному францисканцу из Оксфорда, который будто бы плавал около 1360 г. до самого полюса.Таким образом, к подлинным данным путешественников уче­ные нередко проявляли меньше доверия, чем к россказням о не­существующем рыцаре Мандевиле, и многие старые заблуждения (например, о Каспийском заливе) переходили из одного сочи­нения в другое, хотя фактически они уже были опровергнуты.

И тем :не менее даже сочинения, распространявшие подобные заблуждения, оказали определенную услугу науке тем, что воз­буждали интерес к неведомым странам и косвенно содействовали территориальным открытиям. Так, в сочинении о фантастических похождениях Мандевиля приводится рассказ о человеке, который совершил кругосветное плавание и вернулся в Европу с запада, плывя из Индии и Китая. Этот рассказ сильно повлиял на геог­рафические воззрения XV в. (Сочинение о похождениях Манде­виля было одной из излюбленных книг Колумба.) Авторы по­добных сочинений широко использовали и данные о действитель­ных путешествиях, в какой-то мере отражая пространственный кругозор своего .времени. В этом отношении особенно интересна «Книга познания»: мнимое путешествие ее автора, вероятно, при­думано лишь для того, чтобы придать более занимательный ха­рактер .в общем достоверному перечню известных в то время стран, городов, островов и т. д. В утопическом романе «Книга Б л ан керны», написанном между 1283 и 1286 гг. каталонским фи­лософом, писателем и богословом Рамоном Луллием (ок. 1235 — 1315), впервые использованы арабские источники об Африке; имеется, в частности, упоминание о Гане (Дридзо, 1965).

«Географические» о,писания позднего средневековья имели преимущественно топографический характер. Многие из них представляют интерес для истории и этнографии, и лишь в луч­ших из них имеются .некоторые данные о природе. Так, Плано Карпини в своей «Истории мангалов» приводит некоторые све­дения о монгольских степях, упоминает о Северном Ледовитом океане. Рубрук впервые указал на существование нагорья в цент­ре Азии, откуда берут начало главные реки, он же подтвердил, что Каспий не соединяется с океаном, рассказал о некоторых ди­ких животных (кулан и аргали). Однако и его отчете есть не­мало легендарного и ошибочного. Ч. Б из л и ставит Карпини по точности и объективности сообщаемых сведений выше Рубрука (Beazley, 1901, II, стр. 378—379), но и первый из этих авторов не был свободен от больших заблуждений; по его представлениям, например, Волга и Урал впадают, так же как Дон и Днепр, в «Греческое море».

Более полные и достоверные сведения о посещенных странах дал Марко Поло. В частности, он описывал характерных живот­ных, обращал внимание на полезные растения (лекарственные, ароматические и т. п.) и ископаемые (каменный уголь, нефть). Но и его книга не свободна от небылиц. Сведения о климате Ин­дии, упоминание о муссонах, мы .находим у Монтекорвино; в це­лом же в рассказах миссионеров, как и ряда других путешествен­ников, много неверных суждений и выдумок. Мало дают для географии дневник посольства Руи Гонсалеса Клавихо и попу­лярная в XV в. книга Ганса Шильгбергера о его скитаниях по разным странам Азии.

В XIII в. появляются русские «азбуковники»; первоначально ■они давали толкование иностранных слов, но в дальнейшем пре­вратились в энциклопедические справочники, содержавшие так­же сведения (порой баснословные) о разных странах и городах.

Начиная с XIII в. известны энциклопедические сочинения ря­да западноевропейских авторов, в которых отчасти рассматри­ваются те или иные общегеопрафические вопросы. Среди них 20-томное сочинение Фомы (Томаса) Кембриджского «De proprietatibus rerum» (первая половина или середина XIII в.), •сохранившее свою популярность даже в XVI в., в котором четыре книги посвящены географии. Впрочем, сам автор признавал, что у него мало собственного, а лишь слова святых л высказывания философов (в том числе описания «чудес», заимствованные у Плиния). Доминиканскому ученому из Франции Винсенту де Бо­ве (1190—1264) принадлежит энциклопедический труд «Specu­lum majoris» («Великое зеркало») в 10 томах. Затем надо от­метить труды богослова и философа из Швабии, также домини­канца, Альберта Больштедтского, прозванного Альбертом Вели­ким (1193—1280), и Роджера Бэкона, в [сочинении которого «Opus jnajus» (1267 г.) обобщены географические сведения Рубрука (с ним Бэкон лично встречался) и других путешественников. Из бо­лее поздних произведений представляют интерес «Книга приро­ды» (1349 г.) Конрада фон Мейгенберга и в особенности космо­графия «Imago Mundi» (1410 г.) Пьера д'Эйи, или Петра Аллиа- куса (1350—1420).

Учение о шарообразности Земли разделяли лишь немногие ученые, знакомые с античной литературой, среди них Альберт Больштедтский, Роджер Бэкон, неизвестный автор книги «Коро­левское зерцало», вышедшей в Норвегии между 1230—1260 гг., а также Данте и автор рассказа о путешествии Мандевиля. В Италии, где высказывать подобные взгляды было особенно опас­но, были сожжены как еретики Пьетро д’Абано (в 1316 г.) и Чек- ко д’Асколи (в 1327 г.), утверждавшие, что Земля — шар.

Р. Бэкон и Пье;р д’Эйи придерживались античного учения

о необитаемости полярных и «сожженной» зо,н, однако Альберт Больштедтский оспаривал этот взгляд и доказывал, ссылаясь на пример Эфиопии и Индии, что тропический пояс пригоден к оби­танию и что суша южного полушария большей частью заселена. Под влиянием античных авторов Р. Бэкон и Альберт Больштедт­ский пытались объяснить некоторые особенности человеческой жизни влиянием природных условий. Последний из названных авторов проводил аналогию между людьми и теми животными (зайцами, медведями), у которых в холодных странах мех белый, а в жарких темный.

Ясного -представления о -разменах земвог-о шара, распределе­нии суши и моря и очертаниях материков еще не существовало. По-видимому, преобладало мнение -о невозможности обойти Аф­рику. Впрочем, это мнение было, вероятно, не столько следст­вием каких-либо теоретических соображений, сколько вызыва­лось страхом шерэд мнимыми опасностями («сожженная зона», «магнитная гора», «пучина, поглощающая корабли»), -слухи о ко­торых ведут свое начало еще от карфагенян. Правда, около 1300 г. Боккаччо писал, что Западное море (Атлантический океан) является частью «Эфиопского» (Индийского океана). А в 1306— 1307 гг. Марино Сануто пропагандировал идею морского пути в Индию как верное средство отобрать у сарацин торговлю с этой богатой страной. Трудно, однако, допустить, что у него имелись какие-либо достоверные сведения о возможности тако­го пути.

Несмотря на то что уже многие путешественники пересекли всю Азию и достигли ее восточных берегов, ясного понятия о раз­мерах этой части света не было и ее протяжение с запада на вос­ток сильно преувеличивали, даже по сравнению с Птолемеем. Альбарт Больштедтский, -основываясь на указаниях Аристотеля, утверждал, что расстояние между Западной Европой и восточ­ными берегами Азии невелико, а Роджер Бэкон, ссылаясь на Се­неку, определял это расстояние всего лишь несколькими днями морского плавания. Эти идеи популяризовал Пь-ep д’Эйи (сочи­нение которого было настольной к-нишй Колумба).

Можно согласиться с утверждением Э. Мартонна (1939, стр. 15), что средневековье «отмечено -почти полным вырожде­нием общей [физической. — А. И.] географии». Средние века прак­тически не дали новых идей в -области географии и лишь сохра­нили для будущего некоторые идеи античных географов, тем са­мым подготовив первые теоретические предпосылки для перехо­да к Великим географическим -открытиям.

ЭПОХА ВЕЛИКИХ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ ОТКРЫТИЙ И НАЧАЛО НОВОГО ВРЕМЕНИ

ПЕРИОД ПОДГОТОВКИ ВЕЛИКИХ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ ОТКРЫТИЙ (XV в.)

_В

истории географии XV век, точнее периоде 1415—1420 до 1492 г., обычно рассматривается как переходный от позд­него средневековья к эпохе Вгликих географических от­крытий. Именно в это время складываются социально-экономи­ческие предпосылки открытия Америки и морского пути в Индию и получают ,ра:эвятие географические концепции, толкавшие к этим открытиям; наконец, у европейцев постепенно накапливает­ся опыт дальних океанических плаваний.

Подъем торгово-промышленной буржуазии в ряде стран За­падной Европы, усиление внутренних и международных торговых связей способствовали ликвидации политической раздробленно* сти, свойственной эпохе феодализма, и формированию крупных централизованных государств, таких, как Испания, Португалия, Франция, Англия. К этому же периоду относятся важнейшие со­бытия в истории становления централизованного Русского госу­дарства— присоединение Новгорода к Московскому государст­ву (1478 г.) и окончательное освобождение от татарского ига (1480 г.).

Из технических достижений этого периода следует отметить изобретшие книгопечатания (точнее, подвижного металлическо­го шрифта) Йоганном Гутенбергом (1397—1468) *. Для развития картографии существенное значение имело изобретение (в Ита­лии) гравюры на_меди.

Неизбежным следствием развития товарно-денежных отноше­ний была все возраставшая жажда золота. «До какой степени, — писал Энгельс,—в конце XV века деньги уже подточили и разъ­ели ианутри феодальную систему, ясно видно по той жажде зо­лота, которая в эту эпоху овладела Западной Европой. Золото искали португальцы на африканском берегу, в Индии, на всем Дальнем Востоке; золото было тем магическим словом, которое гнало испанцев через Атлантический океан в Америку; золото — вот чего первым делом требовал белый, как только он ступал на вновь открытый берег» '.

Из Западной Европы происходила непрерывная утечка золо­та на Восток, ибо европейцы покупали там значительно больше, чем продавали. Притом торговлю пряностями и другими восточ­ными товарами приходилось вести через посредничество арабов, что усугубляло дороговизну этих товаров. В середине XV в. воз­никло новое препятствие на пути развития хозяйственных сноше­ний между Западной Европой и странами Востока — турецкие завоевания. В 1453 г. турки захватили Константинополь, а к кон­цу XV в. в их руках пр а кии чески оказались все торговые пути Во­сточного Сргдиземья. Это обстоятельство дало дополнительный толчок к настойчивым поискам новых путей в страны Южной и Восточной Азии. Пионерами поисков выступили португальцы.

Португалия намного раньше Испании освободилась от араб­ского владычества; здесь сложилась сильная королевская власть. Положение этой страны на большой морской дороге между Сре- диземьем и Фландрией способствовало развитию торговой бур­жуазии и созданию значительного флота. Однако основные тор­говые пути в начале XV в. находились в руках итальянских го­родов и Ганзейского союза, и португальцы обратили свои взоры на юг, куда их влекли слухи о богатой золотом Гвинее. В 1415 г. они вытеснили мавров из Сеуты, которая стала опорным пунктом Португалии в ее борьбе за Африку. Инициатором систематиче­ской организации морских экспедиций оказался принц Энрики (1394—1460), которого в XIX в. стали называть Генрихом Море­плавателем. Вначале он не предполагал, что откроет морской путь в Индию, он преследовал более ограниченные цели: найти золотоносные страны и закрепиться в Северо-Западной Африке, а также разыскать пресловутое «царство пресвитера Иоанна», в котором видел потенциального союзника. Поскольку навига­ционное искусство стояло у португальцев невысоко, принц Эн­рики широко привлекал иностранных (преимущественно италь­янских) моряков, а также ученых. Он создал обсерваторию и мор­скую академию.

В 1416 г. была предпринята первая разведывательная экспе­диция; в 1418—1419 гг. произошло повторное открытие о. Мадей­ры, а в 1432 г. — семи Азорских островов (из девяти). В 1434 г. Жил Эанниш впервые обогнул м. Боядор, в 1436 г. была открыта бухта Рио-де-Оро, в 1441 г.—'М. Бранку (Бланко), в 1445 г.— устье р. Сенегал,® 1446 г. — м. Зеленый. К 1461 г. португальски2 моряки достигли входа в Гвинейский залив, в 1472 г. Сикейра пересек экватор, в 1482—'I486 irr. Диогу Кан продвинулся почти до 22° ю. ш., открыв устье р. 'Конго, наконец, в 1488 г. Бартолог меу Диаш обогнул м. Доброй Надежды (названный тогда м. Бурь).

Таким образом, к 1488 г. значительная часть морского пути в Индию была проложена, и возможность достичь Индии стала близкой к реальности.

Северная Атлантика к западу от Европы в XV в. посещалась многочисленными рыболовными судами. Возможно, что еще бо­лее чем за сто лет до Колумба баски ходили к богатым рыбой водам Ньюфаундленда. Дальние плавания совершали и фран­цузские рыбаки.

В 1473 или 1476 г. датский король послал экспедицию во гла­ве с Пинингом и Потхорстом для поисков новых земель на севе­ре. Экспедиция достигла берегов Гренландии, а кормчий Скольв добрался до «Тресковой земли» (по-видимому, Лабрадор или Ньюфаундленд). Результаты этого плавания тогда не привлекли внимания, так как основные надежды европейских королей и купцов связывались с достижением богатых южных стран и островов.

В 70—80-х годах XV в. в Португалии было снаряжено не­сколько экспедиций для поисков легендарных островов Атланти­ческого океана, но об этих экспедициях почти нет никаких све­дений. С 1480 г. поисками островов «Бразил» и «Семи городов» занялись бристольские купцы.

Эти плавания были источником слухов, которые впоследствии дали повод некоторым исследователям оспаривать приоритет Колумба в открытии Америки. В XVI в. ходили слухи об откры­тии португальцами неких «золотых» и «серебряных» островов, а также о-ва «Семи городов». Подобные легенды послужили осно­ванием для некоторых португальских историков утверждать, что их соотечественники открыли Бразилию еще в 1447 г. и чуть ли не в 1342 г. Эта точка зрения усиленно пропагандировалась в 30-е годы нынешнего столетия (Cortesao, 1937). Недавно близкий взгляд стал отстаивать А. Дэвис. Он считает, что португальские колонии в Бразилии были основаны во всяком случае до третье­го плавания Колумба, т. е. до 1498 г. (A. Davis, 1954).

По другой версии, ведущей свое начало также с XVI в., Мар­тин Бехайм из Нюрнберга открыл Америку и пролив из Атлан­тического океана в Тихий еще до Колумба и Магеллана. В XVIII—XIX вв. эту версию защищали некоторые немецкие исследователи. В конце XVIII в. появилась легенда о моряке'из Дьеппа Жане Кузене, который в 1488—1489 гг. якобы открыл устье Амазонки и м. Доброй Надежды. Имеются также сторон­ники приоритета Джона и Себастиана Каботов, которые будто бы открыли Лабрадор и Ньюфаундленд еще в 1491 или 1492 г. (True, 1956).

Наконец, "в самой Испании еще в конце XV в. ходил слух о некоем таинственном корм чем нисп а нце, который открыл Америку до Колумба, а последний лишь воспользовался эго данными. Эту версию в начале XX в. развивал американский историк А. Ви- ньо' (Vignaud, 1901, 1911). В советской литературе его поддер­живает Д. Я. Цукерник (1956, 1959). Если верить этим авторам, Колумб имел предшественника и с самого начала ставил своей целью достичь не Индии, а нового материка; но ему было выгод­но распространять слух о том, что он достиг Азии, с целью при­влечь туда колонистов.

Однако попытки опровергнуть приоритет Колумба встречают множество обоснованных возражений (Хенниг, IV, 1963; Коган и Афанасьев, 1961; Коган, 19656, и др.). Впрочем, не исключено, что какой-либо мореплаватель XV в. мог случайно достичь бере­гов Америки до Колумба, но вряд ли было бы правильно рас­сматривать такое событие как ее открытие, ибо оно не сыграло никакой исторической роли, оно не оказало влияния на географи­ческие представления человечества, не говоря уже о тех колос­сальных экономических ₍и политических последствиях, к которым привели плавания Колумба.

Для познания внутренних частей материков XV век дал срав­нительно немного. Наиболее выдающимся путешественником XV в. в Азии был тверской купец Афанасий Никитин. Его путе­шествие продолжалось с 1466 до 1472 г. Он прошел через Шема­ху и Персию в Индию, где прожил более трех лет, и одним из первых европейцев проник в глубинные районы страны. В своих записях («Хожение за три моря») Афанасий Никитин сообщает наряду со сведениями о жителях Индии данные о климата, рас­тениях, животных.

В 1447 г. некто Антонио Мальфанте (или Антуан Мальфант) достиг оазиса Туат. Сравнительно оживленные торговые связи европейцы -поддерживали со страной Мали; в 1483 г. португаль­ский король Жуан II направил посольство в столицу Мали Тим­букту. В середине XV ib. некоторые европейцы (среди них — жи­вописец Никколо Бранкалеоне) побывали в Эфиопии. В 1482— 1483 гг. папа римский послал туда францисканскую миссию. В 1487 г. Жуан II одновременно с морской экспедицией Диаша на­правил на восток с целью разведки морского пути в Индию двух своих доверенных. Один из них — Педру ди Ковильян — добрал­ся до .западного побережья Индии, а на обратном пути был за­держан в Эфиопии, откуда послал донесение королю о возмож­ности плавания в Индию. Его донесение поступило уже после открытия Диаша, но, по-видимому, имело значение при подго­товке экспедиции Васко да Гамы.

Переходя к географическим представлениям, господствовавшим в Европе накануне Великих геогра­фических открытий, надо прежде всего указать на то, что они формировались под решающим влиянием античных автори­тетов, и главным образом Птолемея. В это время центрами гео­графической мысли были североитальянские города-республики, в особенности Венеция, которая после длительной борьбы с Генуей заняла господствующее положение в Средиземье. Венеция стала «высшей школой географических и исторических наук, центром всемирной торговли и известий мореплавателей и сборным пунк­том всех путешественников» (Риттер, 1864, стр. 185). В библиоте­ках Венеции накопилось много ценных рукописей и карт, в том числе персидских и арабских, а также лучшие манускрипты Пто­лемея. Здесь составлялись сборники путешествий и лоции. Вене­ция стала также крупнейшим картографическим центром (чему немало способствовало процветавшее здесь искусство миниатю­ры и художественного письма).

Итальянские гуманисты изучали и переводили труды античных географов. В 1410 г. был сделан первый латинский перевод «Гео­графии» Птолемея; начиная с 1475 г. появляются его печатные издания (в XV в. их было шесть, а к концу XVI в. число их до­стигло сорока). Первое издание Птолемея с картами, гравиро­ванными на меди, вышло в Болонье в 1477 г. В Италии же были впервые изданы труды Страбона (1469 г.), Геродота (1474 г.), Феофраста (1483 г.), но они не привлекли к себе такого внима­ния, как сочинение Птолемея.

Представление о шарообразности 3 е м л и к кон­цу XV в. стало почти общепризнанным. В 1492 г. Мартин Бехайм из Нюрнберга (1459—1506) изготовил первыи~дошедшии до нас глобус (рис, 5). Гуманист и натурфилосЪф~7/»кола» Кузанский, ~ЮУл~КЬебс (1401—1464), почти за сто лет до КопёрншГа высказал мысль о вращении Земли вокруг оси и ее движении вокруг Солн­ца. В правильности геоцентрической системы сомневался поль­ский астроном Войцех Брудзевский (1445—1497). Однако в уни­верситетской науке птолемеевская система мироздания господст­вовала

Вместе с идеей шарообразности нашей планеты ученые XV. в. восприняли взгляды Птолемея о ее размерах и распределении на

Рис. 5. Схема глобуса Бехайма (1492 г.).

ней суши и моря. Флорентиец Паоло Тосканелли (1379—1482) вновь возродил идею близости западных берегов Европы и во­сточных берегов Азии. На его карте (1474 г.) простирание Атлан­тического океана по долготе составляет всего лишь около 130°, т. е. отвечает даже не Птолемею, а скорее Марину Тирскому. По­добную же картину дает глобус Бехайма. В 1959 г. была обнару­жена карта мира Генриха Мартелла (1469 г.), на которой Евра­зия также сильно вытянута по долготе и Западную Европу от­деляет от Восточной Азии относительно небольшое расстояние (Афанасьев, Коган, 1964).

Надо, впрочем, заметить, что не все карты повторяли ошибки Марина и Птолемея. Карта Фра-Мауро, изготовленная в 1459 г. для Венецианской республики в стиле монастырских карт, во многих отношениях достовернее более поздних изданий Птолемея. Ее автор использовал портоланы, данные путешественников XIII и последующих столетий, в особенности Марко Поло, арабские источники и материалы португальских открытий, которые король Аффонсу V предоставил ему в обмен на копию карты. Фра-Мауро «е замыкал Индийский океан внутри суши; он показал южную оконечность Африки под названием мыс Диаб

Но карта Фра-Мауро составляла, по-видимому, исключение, и концепция Марина—Птолемея господствовала, тем более что она отвечала стремлению достичь кратчайшим путем Индии и Китая. Согласно традиционной версии, Паоло Тосканелли в 1474 г. убеж­дал португальского короля Аффонсу V в том, что западный путь в Китай возможен и выгоден. В 1481 г. о предложении Тосканел­ли стало известно генуэзскому моряку Христофору Колумбу (1451 —1506), у которого план плавания через Атлантический океан возник под влиянием сочинений Пьера д’Эйи и других, бо­лее старых авторов. Тосканелли всячески поощрял это намерение Колумба, и последнему в конце концов удалось осуществить свой замысел под испанским флагом.

Но Колумб и Тосканелли не были единственными инициато­рами указанного плана. С 1490 г. Джованни Габотто, которого в Англии называли Джоном Каботом (ок. 1450—1498) убеждал англичан снарядить экспедицию для поисков западного пути к восточным берегам Азии.

Таким образом, пока португальцы продвигались на юг вдоль •берегов Африки, в другом месте зрела идея западного морского •пути в Индию и Китай. Эта идея вытекала из общегеографиче­ских воззрений, сложившихся в результате прямого или косвен­ного знакомства с грудами античных географов. Первые прак­тические выводы из теоретических представлений о размерах

Земли и соотношениях материков и океанов сделали представи­тели городов Северной Италии. Но поскольку Венеция и Генуя все еще надеялись вернуть свои традиционные пути на Восток и не были заинтересованы в предлагавшихся проектах, их авторам пришлось обращаться к правителям Испании, Португалии и Англии.

Вера в возможность относительно легко достичь восточных берегов Азии западным путем была, таким образом, лишь след­ствием очень старого заблуждения и в сущности говорит об от­сутствии прогресса в изучении земного шара за 13—14 веков, предшествовавших Великим географическим открытиям. В рас­сматриваемый период не исчезли и многие другие географические ошибки средневековья. По-прежнему существовало твердое убеж­дение в том, что легендарные острова существуют в действитель­ности. Тосканелли поместил примерно на равном расстоянии между Европой и Восточной Азией остров «Семи городов». М. Бехайм показал на своем глобусе этот же остров, а также о. Бразил и другие, сопроводив их пространными подписями. Подробнейшее изображение фантастических островов имеется на карте Бенинказы (1482 г.). У Бехайма в Индийском океане по­казаны «золотой остров» Хриза и «серебряный» Аргир, легенды

о которых восходят к периплу Псевдо-Арриана и Птолемею (эти острова исчезли с карт только в середине XVIII в.). Гренландия в XV в. все еще изображалась в виде полуострова Европы.

Мало обогатились за этот период и представления о природе земной поверхности. Наиболее существенным было опровержение (в результате плаваний португальских моряков) традиционного взгляда о непригодности для жизни экваториально-тропического пояса.

Страноведение не сделало больших успехов и оставалось в подчинении у истории. Оно было представлено немногими, пре­имущественно историко-страноведческими, сочинениями, которые содержали номенклатурно-топографические сведения и данные о народах, вперемежку с библейскими преданиями и легендарными рассказами. Из больших трудов этого рода надо отметить неокон­ченное описание Европы и Азии итальянского гуманиста Энея Сильвио Пикколомини (1405—1464; с 1458 г.—папа Пий II). Другому итальянскому гуманисту, Флавио Бьондо, принадлежит «Italia illustrata» — сочинение историко-географического характе­ра, содержащее преимущественно сведения по политической и культурной истории и топографии. Этот автор построил описание Италии по 18 регионам, примерно соответствующим историческим областям времен Римской республики (Яцунский, 1955, стр. 66).

Выдающийся польский летописец Ян Длугош (1415—1480) был автором первого географического описания Польши (под на­званием «Chorographia»), представлявшего введение к его глав­ному труду «История Польши». Подобно другим средневековым хроникам это произведение начинается с библейских преданий, затем автор описывает климат Польши, ее природные богатства, хозяйство, города. Особенно подробно описана речная сеть стра­ны, а также озера; впервые установлены гидрографические бас­сейны (Strzelecka, 1954).

Что касается путешественников и мореплавателей, то, за ред­кими исключениями (например, Диогу Гомиш и генуэзец Кадамо- сто, участвовавшие >в португальских экспедициях 50-х годов

13. в.), они не оставили записок о своих открытиях.

Нельзя не отметить появления карт отдельных стран. Николай Кузанстй составил около 1464 г. подробную карту Центральной Европы (издана в 1491 г.). Лучшее изображение Северной Европы дал датчанин Клавдий Клавус Нигер в 1424—• 1427 гг. Существует предположение, что еще в 40-х годах XV в. была составлена первая подробная карта Чехии и Моравии, но ее дошла до нас (Kucha, 1954). К концу XV в. относятся первые указания о русских картах, но ни одна из них не сохранилась

13. век не принес географии больших достижений, но важно было уже то, что в это время произошло возрождение географи­ческих концепций античности, началось освобождение географи­ческой мысли от церковных догм, усилилось стремление как к открытию новых земель, так отчасти и к более глубокому позна­нию старых.

ПЕРВЫЙ ПЕРИОД ВЕЛИКИХ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ ОТКРЫТИЙ (1492—1550 гг.)

Началом эпохи Великих географических открытий принято счи­тать первое плавание Колумба через Атлантический океан в 1492 г. Как известно, результатом этого плавания было открытие островов Багамских, Кубы и Гаити (Эспаньолы). Вторая экспе­диция Колумба (1493—1496 гг.) привела к открытию некоторых островов из группы Малых Антильских, о. Пуэрто-Рико и Ямай­ки; кроме того, был обследован южный берег Кубы (которую Колумб принял за часть материка). Во время третьего плавания *( 1498 г.) было открыто северное побережье материка Южной Америки с устьем Ориноко и о. Тринидад. Наконец, последняя экспедиция Колумба (1502—1504 гг.) имела своим результатом обследование побережья материка от Гондураса до зал. Дарьен.

Еще до начала четвертого плавания Колумба, после того как в 1497 г. испанское правительство разрешило заселение новых земель, туда потянулись обедневшие дворяне, купцы и авантю­ристы. В 1499—1500 гг. при участии богатых испанских судовла­дельцев братьев Пинсон и представителя флорентинского торго­вого дома в Севилье Америго Веспуччи к северным берегам Юж­ной Америки было снаряжено четыре экспедиции. Одна из них, под начальством Висенте Пинсона, обследовала побережье на протяжении 700—800 миль — до м. Св. Августина (С. Рок) — и открыла устье Амазонки^I. В 1501—1505 гг. испанцы продолжали плавать у южноамериканских берегов и грабить индейские се­ления.

В 1500 г. .португалец Педру Альвариш Кабрал, направлявший­ся в Индию (см. ниже), был отброшен бурей к берегам Бразилии (под 17° ю. ш.), которую назвал о. Санта-Крус. Впоследствии пор­тугальские купцы стали плавать сюда за красильным («бразиль­ским») деревом. В 1503—1506 гг. несколько португальских экспе­диций пыталось найти в Южной Америке морской проход в Ин­дию. Отправившиеся с той же целью в 1508 г. испанцы Хуан Диас де Солис и Висенте Пинсон открыли берега Юкатана и до­казали, что Куба — остров, а в следующем году прошли вдоль берегов Южной Америки на юг до 40° ю. ш. В 1515—1516 гг. Со­лис открыл Ла-Плату, приняв ее за искомый проход.

Одна из многих спорных страниц истории открытия Амери­ки— плавания Америго Веспучш. По собственному его утверж­дению, он предпринял четыре плавания — в 1497—1498, 1499— 1500, 1501—1502 и 1503—1504 гг. Наиболее достоверное из них — второе (совместно с испанцем Алонсо Охедой к берегам Гвианы и Венесуэлы). Правда, в последнее время у Веспуччи появилось много защитников, особенно в Италии. В одной заметке утверж­далось, что в 1497—1498 гг. он (на испанской службе) открыл берега Мексиканского залива, Флориды и нынешних Соединен­ных Штатов Америки иплоть до Ч ез ал и гас кого залива^I.

Экспедиции Колумба положили начало конкисте — завоева­нию Центральной и Южной Америки.

Первые же сведения о результатах экспедиций Колумба по­будили английского короля Генриха VII поддержать инициативу Джона Кабота: уже в 1497 г. он был отправлен на запад отыски­вать морской путь в Индию. Кабот раньше Колумба достиг ма­терика Северной Америки (по-видимому, Лабрадора и Нью­фаундленда) .

На следующий год Кабот возглавил вторую экспедицию, но в пути умер, и руководство перешло к его сыну Себастьяну. Море­плаватели прошли к югу до 38 или 36° с. ш., но ничего похожего на Индию или Китай не нашли.

Слухи об открытиях Каботов вызвали отклик в Португалии, откуда в 1500 г. на поиски северо-западного пути в Индию была отправлена экспедиция во главе с Гашпаром Кортириалом, до­стигшая берегов Лабрадора.

С 1504 г. Ньюфаундлендские отмели стали часто посещаться гасконскими, бретонскими и нормандскими рыбаками, а еще че­рез двадцать лет король Франциск I отправил первую француз­скую экспедицию в Новый Свет под начальством итальянца Джо­ванни Верраццано, который обследовал атлантическое побережье Северной Америки между 34 и 46° или 50° с. ш., составил его под­робное описание, открыл р. Гудзон и пришел к выводу, что здесь нет прохода на запад (но при этом полагал, что полоса суши в этой части материка неширока). В 1534 г. французский корсар Жак Картье в поисках того же морского прохода обследовал Ньюфаундленд и зал. Св. Лаврентия. Еще через год он поднялся по р. Св. Лаврентия до места, где ныне находится Монреаль, а в третий раз (1541 г.) доставил переселенцев и основал г. Кве­бек. (Однако эта попытка колонизации окончилась неудачей.)

Итак, к середине XVI в. берега Северной Америки были изве­стны европейцам на западе почти до 40° с. ш., а на востоке при­мерно до 60°; Южная Америка была обойдена вокруг и пересече­на с запада на восток по Амазонке. Испанские конкистадоры захватили Мексику, Центральную Америку, Перу, Чили, проник­ли в бассейны Ла-Платы, Ориноко, Магдалены, Колорадо, Мис­сури.

Что касается м о р с ко го пути в Индию, то в его откры­тии португальцы опередили испанцев. Толчком для спешного возобновления поисков пути вокруг Африки послужили успехи первых плаваний Колумба. В 1497 г. король Мануэл отправил экспедицию во главе с Васко да Гамой, которая обогнула м. Доб­рой Надежды и достигла Мелинды, откуда арабский лоцман Ах­мед ибн-Маджид довел корабли португальцев до Каликута {1498 г.). На следующий год Васко да Гама возвратился в Лис­сабон с грузом пряностей и дрогоценностей.

Экспедиция Васко да Гамы положила начало цепи португаль­ских колониальных захватов в Индии, Индокитае и Индонезии. Уже в 1500 г. король Мануэл отправил в Индию военную экспе­дицию во главе с Кабралом, о котором мы упоминали. За нею последовали экспедиции Жуана да Нова (1501 г.), Васко да Гамы 0502 г.) и ряд других. В 1509—1515 гг. Албукерки и д'Алмейда завоевывают Западную Индию. На Цейлоне португальцы укре­пились еще в 1505 г., а к 1517 г. окончательно его захватили. В 1511 г. Албукерки покорил Малакку и отправил Антониу Дабреу к Молуккским островам; эта экспедиция обследовала Суматру, Яву и достигла островов Буру и Амбоина. В 1527 г. Жоржи ди Менезиш открыл северо-западный берег Новой Гвинеи.

В 1516 г. португальцы открыли острова Рю-Кю, в 1520 г. они обосновались в Макао; португальские торговцы добирались до Пекина. В 1543 г. несколько португальских моряков, отнесенных к о-ву Кюсю, оказались первыми европейцами в Японии и поло­жили начало торговым отношениям между Португалией и этой страной.

Таким образом, уже в самом начале XVI в. морской путь в Индию и торговля пряностями оказались в руках Португалии. Это в свою очередь побуждало испанскую верхушку продолжать упорные поиски западного морского прохода к островам пряно­стей. Многочисленные попытки оставались бесплодными, пока корабль из эскадры Фернана Магеллана не совершил первое кругосветное плавание. Его корабли отправились из Севильи 10 августа 1519 г.; в ноябре следующего года Магеллан прошел пролив, носящий теперь его имя, и после четырехмесяч­ного плавания через Тихий океан достиг Филиппинских островов, гдетгогиб в стычке с туземцами (21 апреля 1521 г.). Единственный ш пяти кораблей под начальством дел Кано, обогнув м. Доброй Надежды, вернулся в Португалию 6 сентября 1522 г.

В 1526 г. Себастьян Кабот, перейдя на службу Испании, ре­шил повторить путь Магеллана, но достиг лишь Ла-Платы, от­куда поднялся вверх по Паране и Парагваю. В том же году Лоайса прошел через Магелланов пролив и в 1527 г. достиг Мо­луккских островов. С 1528—1529 гг. испанские мореплаватели неоднократно пересекали Тихий океан от Мексики до Молуккских островов, при этом они открыли многие острова (Соломоновы, Таити, Новые Гебриды и др.), «о впоследствии эти открытия были утеряны из-за того, что мореплаватели не могли точно указать их местонахождение. В 1543 г. Иньиго Ортис де Ретес вторично от­крыл Новую Гвинею.

За короткий период—менее полувека — произошло небыва­лое расширение границ известной европейцам части нашей пла­неты. После плавания Магеллана уже ни у кого не могло оста­ваться сомнений в шарообразности Земли; была установлена связь всех океанов, и «континентальная» концепция Птолемея потеряла свое значение. Однако к познанию внутренних частей Старого Света почти ничего не прибавилосьОставались неиз­вестными Австралия, Антарктида, северные берега Азии и Север­ной Америки. Далеко не сразу сложились и правильные представ­ления о размерах, очертаниях Америки и ее отношении к другим материкам.

Вопрос о том, верил ли сам Колумб в то, что открытые им зем­ли принадлежат к Азии, до сих пор остается спорным, но, так или иначе, сам он до конца своих дней утверждал именно это. Известный историк эпохи открытий, итальянский священник на испанской службе Педро Мартир де Ангиера (1455—1526) уже в 1493 г. высказывал сомнение в правильности такого взгляда. Однако и Джон Кабот в 1497 г. и Кабрал в 1500 г. думали, что попали в Азию.

Америго Веспуччи, плавая у берегов Южной Америки, внача­ле надеялся найти там Малакку и Каттигару, но в 1503 г. в пись­ме к Лоренцо Медичи высказал мнение, что посещенные им стра­ны следует считать Новым Светом. Это высказывание Веспуччи было опубликовано на разных языках. Лотарингский географ из Сам-Дьё Мартин Вальдзеемюллер, известный также под латин­ским именем Hylacomylus (1470—1527), в 1507 г. предложил на­звать Новый Свет Америкой. Но долгое время это наименование не было общепринятым а если и употреблялось, то лишь приме­нительно к Бразилии (которую часто именовали также Землей Санта-Крус).

Развитие географических представлений эпохи Великих от­крытий нашло наиболее яркое отражение на картах того вре­мени, которые получили небывало широкое распространение бла­годаря книгопечатанию и гравированию на меди. В первой поло­вине XVI в. большинство печатных карт издавалось в виде при­ложений к «Географии» Птолемея, и картографы стремились согласовать новые данные с Птолемеем, что создавало немало противоречий.

В этсот период часто составлялись, мировые карты, авторы ко­торых старались 6тразйть~бь1стро менявшиеся представления о лике Земли. Среди них «карта Кантино», составленная в Порту­галии, карты итальянца Контарини, лотарингца Вальдзеемюлле- ра, одного из первых представителей нидерландской картографи­ческой школы И. Рейса (Руйша), просвещенного турецкого адми­рала Пири Рейса (1468—1554), французского ученого Оронса Фине (1494—1555), португальских картографов ДиогуРШёйрьЫ Диогу Хомена, крупнейшего нидерландского картографа Герарда Кремера (Меркатора,^ tSTS^I—1594) , итальянца Джакопо (Якова) Гастальди и некоторые др'угие.

В Италии и Португалии продолжали издаваться портоланы. Нюрнбергская школа славилась своими глобусами.

Необходимость изображения всей поверхности земного шара“сПШулировала разработку картографических проекций, и кконцу этого периода их было известно.,.qjk.cui£l2Q (в частности, во- шли ^употр^блениё сердцевидная проекция Иоганна Вернера и овальная Петра Апиана). Но точность карт оставалась низкой. Особенно сказывалось отсутствие удовлетворительного метода определения долготы. Точного измерения расстояний почти не проводилось, не было инструментальной съемки. В 1533 г. про­фессор Лувенского университета Гемма Фризиус (1508—1555) впервые выдвинул идею триангуляции, но ее первое осуществле­ние относится к следующему периоду. Французский математик и врач Жан Фернель (1497—1558) в 1525 г. измерил длину дуги меридиана между Парижем и Амьеном и получил сравнительно точную цифру длины большого круга Земли (57 070 туазов, или 40 002 км).

Первые результаты открытий в Новом Свете отобразил на своей карте еще в 1500 г. Хуан де ла Коса (один из штурманов Колумба). Северная Америка (включая берега, открытые Кабо­тами и Кортириалом) показана у него как часть Азии, а Земля Санта-Крус (Бразилия)—как остров, лежащий к востоку от Индии. В 1506 г. Контарини изобразил Старый Свет в восточной ч&атп карты мира, а Китай и Землю Санта-Крус-—в западной. На карте И. Рейса (1508 г.) Гренландия, Лабрадор и Ньюфаунд­ленд образуют северо-восточную оконечность Азии, а Южная Америка изображена в виде особого материка (Земля Санта- Крус, или Новый Свет). Близкую картину дают глобусы Ленокса (1510—1512 гг.) и Шёнера (1515 г.), карты Пири Рейса (1513 г.)

_гЛеонардо да Винчи (около 1515—1516 гг.) ^Iи Вальдзеемюллера (1516 т.). Получалось, следовательно, что между Северной и Южной Америкой где-то должен быть лролив или несколько проливов—это убеждение держалось почти до середины XVI в., хотя Меркаггор уже © /1538 г. локазал Америку как единый ма­терик.

Относительно соединения Америки с Азией никаких досто­верных данных в XVI в. еще не могло быть. Некоторые авторы соединяли Северную Америку не только с Азией, но и с Европой (через Гренландию). Только в 1562 г. Яков Гастальди отделил Америку от Азии, неизвестно из каких соображений, загадочным Анианским проливом. '

На глобусе Шёнера (1515 г.) «первые был показан огромный южный материк, охватывающий в виде разомкнутого коль­ца океан у южного полюса и отделенный проливом от «Брази­лии». После этого «Terra australis» долго не сходила с карт. Она присутствует на другом глобусе Шёнера (1523—1524 гг.), на кар­тах Фине (1531, 1536, 1566 гг.), Меркатора (1538 г.), Гастальди (1546, 1548, 1560 гг.) и многих более поздних авторов XVI— XVII вв. (см. Алейнер, 1949). После открытия Магелланова про­лива с этим материком стали связывать Огненную Землю (у Пи- ри Рейса «Terra australis» соединена с Южной Америкой), а позд­нее-также смутные сведения об Австралии.

Средневековые представления о сказочных островах Атлан­тики оказались настолько устойчивыми, что их продолжали изо­бражать на картах и после открытия Америки. Надежда найти о. Ангшшю и о. Дев не оставляла Колумба. После открытия в 1492 г. о-ва Гаити возникло предположение, что это и есть леген­дарная Антилия (сам Колумб допускал, что это могла быть стра­на Офир царя Соломона!). Джон Кабот рассчитывал найти о. Бразил, о. «Семи городов» и поначалу даже принял Лабрадор за последний. Испанцы и португальцы принимали за о. Бразил северные берега Южной Америки. По мере открытия реальных земель названия фантастических островов переносились на дру­гие |Места, но не сходили с карт. Например, на карте Меркатора 1538 г. о. Семи городов показан восточнее Бермудских остро­вов.

История Великих географических открытий получила доволь­но широкое освещение в литературе того времени. Были опубликованы письма и дневники путешественников, в том числе Колумба, Америго Веспучш, Пигафетты (участника Первого кругосветного плавания). Педро Мартир оставил систематиче­скую летопись истории открытий под названием «De rebus oceanicus et novo orbe» (1510 г.). Испанскому хронисту Гонсало Фернандесу де Овьедо (1478—1657) принадлежат «Обзор есте­ственной истории Индии», изданный в Толедо в 1526 г., и «Общая история Индии», опубликованная в Севилье в 1535 г. Он система­тически изложил историю испанских плаваний в Тихом океане и между прочим указал на отсутствие каких-либо сведений, под­тверждающих существование Южного материка (но предпола­гал, что Америка и Азия соединены между собой на севере). Большую историческую ценность представляет «История Индии» Бартоломе JIac-Kacaca (1474—1566), испанского гуманиста, дол­го жившего среди индейцев. Отметим еще «Правдивую историю завоевания Новой Испании», написанную рядовым конкистадо­ром Берналем Диасом (1495—-1580), участвовавшим в завоевании Мексики.

В 1550 г. венецианец Дж. Б. Рамусио издал «Navigazioni е viaggi» — описание путешествий начиная с древнейших времен.

Что касается собственно ге о г р а ф и ч е с к:и х о и и с а н и й, то в них обнаруживается сильное влияние авторитета Птолемея. Описания известного мира, выходившие главным образом в Ита­лии и Германии, были представлены новыми изданиями его тру­да (нередко с значительными дополнениями) и так называемыми «Космографиями», которые часто почти не отличались от «Гео­графии» Птолемея. Их вводную часть обычно составлял общий очерк математической географии в духе первой книги Птолемея, а основная часть строилась либо по типу остальных книг того же автора, либо как описание стран в стиле Страбона. Таковы, на­пример, «Введение в космографию» Вальдзеемюллера (1507 г.), которую можно отнести ко второму типу, и «Космография» Петра Апиана (1524 г.). Арагонский гуманист Мигель Сереет (ок. 1511— 1553), который был сожжен Кальвином в Женеве, дважды (в 1535 и 1541 гг.) издавал «Географию» Птолемея с примечаниями и дополнениями на основании личных наблюдений в разных странах Европы. При описании стран он уделял известное внима­ние климату, растениям, природным богатствам (наряду с харак­теристикой хозяйства, населения, обычаев, религии, государст­венного устройства).

Не останавливаясь на других сочинениях подобного же рода {И. Шёнера, С. Франка и др.), а также на учебниках по геогра­фии, состоявших главным образом из сухого перечисления на­званий ', отметим лишь наиболее обширную и популярную «Крс- мог^^ию» Себастиана Мюнстера (1489—1552), выдержавйуТд, начиная с 1544 г., более 40 изданий на разных языках. В этой кни­ге много исторических глав и сведений о всяческих курьезах, но мало данных о природе. Начинается она, по средневековой тра­диции, с сотворения мира, далее следуют краткие сведения по математической географии; основное содержание составляет опи­сание стран, преимущественно европейских (Африка и Америка характеризуются очень кратко). Автор уделяет много внимания истории государств, генеалогии правителей, также нравам и обы­чаям населения, дает перечень рек, городов и т. п.^I

Описания отдельных стран были еще немногочис­ленными. К ним следует отнести труды итальянских «статисти­ков», в которых, однако, сведения о человеке резко преобладают над физико-географическими фактами; последние сводятся к пе­речислению рек, гор, отрывочным замечаниям о климате, полез­ных растениях, животных. Авторы часто пользовались материа­лами, заимствованными из античных источников (особенно из Страбона), что приводило, как и в картографии, к смешению древних и современных данных. Характерны также пространные исторические экокурсы, страсть к .разного рода чудесам и повто­рение многих средневековых нелепостей (Яду некий, 1955).

Особо следует выделить труд польского ученого Мацея из Ме- хова (Матвея Меховского, 1457-—1523) «Tractatus de duabus Sar- matiis Asiane et Europiana» («Трактат о двух Сарматиях — Евро­пейской и Азиатской»), изданный в Кракове в 1517 г. и содержа­щий описание Восточной Европы от Вислы до меридиана Каспий­ского моря. Автор опирался на расспросные данные; он отверг существование Рифейских и Гиперборейских гор и утверждал, что все большие реки Восточной Европы берут начало не в горах, а на заболоченной равнине. В ученом мире Западной Европы книга Мацея из Мехова вызвала настоящую сенсацию, ибо под­рывала авторитет таких древних авторов, как Аристотель и Птолемей. Она выдержала около 20 изданий, в том числе на польском, немецком, итальянском и голландском языках (Olszewicz, 1957, стр. 24).

На фоне слабого прогресса в области региональных описаний первая половина XVI в. выделяется относительно более заметны­ми успехами в создании подробных карт отдельных стран и областей, в том числе Центральной Европы (Этцлауб, 1506 г.), Тосканы (Леонардо да Винчи, 1502—1503 гг.), Чехии (Микулаш Клаудиан, 1518 г.), Польши (Бернард Ваковский, 1526 г.), Франции (Оронс Фине, 1638 г.), Скандинавии (Олау

сМагнус, 1539 г.), Фландрии (Меркатор, 1540 г.), Венгрии (Ла­зарь, или Елеазар, по прозвищу Студент, начало XVI в.). Прав­да, карты эти еще не были основаны на съемках и не отличались ни большой точностью, ни богатством содержания.

С конца XV в. намечаются некоторые новые предпосылки для развития русской географии: образование централизован­ного Русского государства, расширение его территории, укрепле­ние его политического значения на международной арене, возоб­новление международных связей. Многочисленные дипломатиче­ские и торговые посольства «отравляются из Москвы в европей­ские и азиатские страны. Последнее обстоятельство наряду с ко­лонизационным движением на восток явилось важным фактором расширения географического кругозора русских.

1. Распространение поместной системы вызвало необходимость

1. регистрации землевладений. Результатом кадастровых работ, на- | чавшихся еще в XV в., были писцовые книги, в которых отражал-

1. ся детальный учет земельных угодий. Уже в 1462 г. существовали : писцовые книги Бежецкого Верха, в 1482 г. — Нижегородского уезда. В XVI в. эти книги охватили значительную часть террито­рии государства. Описание земель каждого села содержало ха- j рактеристику угодий по типу использования (пахотные, лесные, \ сенокосные) и нередко их качественную оценку («добрые», «ху- I' дые», «средние»). Эта работа явилась прообразом единой госу- дарственной системы качественной оценки земель.

Г Русские карты того времени до нас не дошли, но об их су- _t ществовании имеется много свидетельств. Они использовались ' на Западе для создания карт на территорию Восточной Европы.

В конце XV в.‘ в Западной Европе начинают проявлять боль­шой интерес к России, в частности к ее пушным богатствам и к использованию ее территории для проложения новых путей в Индию и Китай. Еще в 1492 г. император Максимилиан прислал в Москву своего представителя — главным образом с разведыва­тельными целями. В начале XVI в.- в России побывало довольно много иностранцев. Русские карты и дорожники, добывавшиеся не всегда законными путями, и расспросные данные послужили основой для первых западноевропейских сочинений и карт, по­священных России (Лебедев, 1956).

После книги Мацея из Мехова описание России издал Паоло Джовио (Павел Иовий) в 1525 г. Оно было основано на расска­зах русского посла Дмитрия Герасимова и сопровождалось кар­той, составленной Баттисте Аньезе. Джовио подтвердил выводы Мацея из Мехова об отсутствии Рифейских гор; он описал весен­ние разливы рек, сообщил об обширных, изобилующих зверями лесах, писал о возможности достичь Китая по Оби. Но в его кни­ге встречаются и грубые ошибки.

В 1542 г. Антоний Вид опубликовал карту России, составлен-

ную по сведениям, полученным от окольничего Ивана Ляцкого (на этой карте впервые показана Обь). Ухудшенная копия этой кар­ты помещена в «Космографии» Себастиана Мюнстера (1544 г.).

Наиболее полное и достоверное сочинение XVI в. по геогра­фии России представляет «Rerum moscovitarum commentarii» («Записки о московских делах») Сигизмунда фон Герберштейна, посетившего Россию в 1517 и 1526 гг. Первое издание этой книги появилось в 1549 г. (на русский язык она была переведена лишь в 1748 г.); карты для нее выполнил Янов Гастальди. Герберштейн основывался на русских источниках; так, описание пути на Югру и на Обь почти дословно повторяет содержание одного из дорожников. Самые характерные особенности природы Рос­сии (равнинный рельеф, обширные леса, большие реки, кон­тинентальный климат) описаны Герберштейном лишь в общих чертах.

Великие географические открытия оказали революционизиру ющее влияние на развитие ф и л о с о ф с к о й мысли и есте

с т в о з н а н и я. «И вместе со старинными барьерами, ограничи- \ вавшими человека рамками его родины, — писал Энгельс,— па- j ли также и тысячелетние рамки традиционного средневекового способа мышления. Внешнему и внутреннему взору человека от­крылся бесконечно более широкий горизонт»

Не случайно с этого времени (со. второй половины XV.-iu~.no Энгельсу) начинается новый период в истории естествознания;

Растёт стр^ление-iarara зачатки

'Ушшрийентальной науки. К опытному ис.сл£1шда:нк1й.:.призыяал. ЛШнардо 'да Винчи (1452~—Т5ШУГкоторый сам успешно экспери­ментировал ^рТзнШТТТ^йслях естествознания (особенно в обла­сти механики). Он критиковал легенду о всемирном потопе и утверждал, что Земля существует значительно дольше, чем это трактуется в Библии. Ему же, а позднее и другому итальянскому л естествоиспытателю Фракасторо (1483—1553) принадлежит мысль о том, что ископаемые окаменелости — это предки ныне j живущих организмов.

В 1540 г. во Флоренции возникла добровольная «академия», где читались лекции по матемаггике, механике, астрономии и сво­бодно обсуждались вопросы науки. Позднее аналогичные «акаде­мии» образовались в Болонье, Неаполе и других итальянских го­родах. Они сыграли определенную роль в изучении вопросов ме­ханики и некоторых явлений гидросферы (например, приливов) и атмосферы.

Величайшим научным достижением первой половины ^УХ, в. бьтП"'теШбцептрическое учение Николая Копещика,1X1473,— 1543), ко'торое было сформулировано им еще в 1515 г., но полу- ч'ЙЯХГширокую известность после издания в 1543 г. (в Нюрнбер-

ге) его основного труда «De revolutionibus orbium coelestium» («Об обращениях небесных сфер»)

Развитие представлений о физико-географических явлениях, в рассматриваемое время еще сильно отставало о_т стремительного процесса расширения пространственного круго­зора. Следует иметь в виду, что расширение пространственных paMoR знаний о Земле в эпоху Великих открытий осуществлялась не учеными-'натуралистами, а людьми, движимыми жаждой на­живы, и редко кто из них специально занимался изучением при­роды.

И все же новые физико-географические факты неизбежно на­капливались и часто заставляли вносить поправки в традицион­ные понятия о природе земной поверхности. Так, уже плавания испанцев у берегов Южной Америки (1500—1501 гг.) показали, что в тропических широтах высокие горы покрыты, снегом. Педро Март,up де Ангиера пытался объяснить это явление, так же как и некоторые другие естествентошГувдые факты, содержащиеся в отчетах конкистадоров. Он сравнивал природу Тропической Аф­рики и Америки. Отмечая, что вторая меньше страдает от жары, чем первая (вследствие чего, по его мнению, у жителей более светлая кожа и гладкие волосы), Педро Мартир считал, что главные причины различий в природе обоих материков состоят не в «свойствах иеба» (т. е. астрономических причинах), а в ха­рактере «земли». Так, произрастание мощных деревьев, поразив­ших воображение первых исследователей Южной Америки, обус­ловлено лучшей почвой и обилием влаги. Сравнивая низменные побережья и нагорья Южной Америки, этот ученый указывал, что, поскольку последние каменисты, там можно ожидать боль­ше золота, но по той же причине они менее плодородны и менее пригодны для заселения (Crone, 1965).

Плавания через Атлантический и Тихий океаны дали пред­ставление о.поясах штилей, пассатов и западных ветров; в Ин­дийском океане европейцам стали известны муссоны. 'Колумб обнаружил экваториальное течение в Атлантике, а Понсе де Леон (в 1513 г.) —Гольфстрим; Педро Мартир^I дал схему течений Ат­лантического океана. Со времен экспедиций Колумба стало из­вестным магнитное склонение.

Леонардо да Винчи замышлял написать специальный труд о метеорологических явлениях и движении воды в природе. Однако в представлениях об этих процессах у него было еще много оши­бок. Землю он уподоблял живому организму, пронизанному жи­лами, по которым «вода... поднимается из последней глубины моря до высочайших вершин гор и, изливаясь по прорвавшимся

жилам, возвращается к указанному уже нисхождению; то обра­щаясь от внутренних частей к внешним, то от нижних к выше­лежащим, то в естественном движении опускаясь долу, то сли­ваясь воедино, в постоянном круговращении движется она, кружа по земным проходам» (Леонардо да Винчи, 1955, стр. 441). Та­ким образом, Леонардо да Винчи считал, что морские воды слу­жат главным источником подземных вод, а последние в свою очередь питают реки; он недооценивал испаряющую силу солнеч­ных лучей и роль атмосферных осадков в питании рек.

_Этими же вопросами занимался выдающийся саксонский уче­ный, автор первой системы минералов (1530 г.) Георг Бауэр, из­вестный под именем~ЛгрШ6'лы (1494—1555). В сочинении «De ortu et causis subterraneum» он писал, что подземные воды пита- ^ ются как дождевыми и речными водами, так и морскими, а также s и водой, образующейся от сгущения подземных паров (см. Федо- \ сеев, 1967, стр. 80).

У Леонардо да Винчи мы находим уже некоторые соображе­ния о геоморфологических процессах — эрозионной и аккумуля- \ тивной работе рек; он же признавал вертикальные движения | земной поверхности. Но представления о рельефе материков оста­вались еще очень смутными. Себастьян Мюнстер допускал, что высота гор может достигать 20 км.

Новые наблюдения над географическими явлениями в этот период никто не пытался свести в единую систему. Правильному истолкованию явлений еще препятствовали средневековые за­блуждения и вера в библейские чудеса (Колумб, например, пос­ле открытия устья р. Ориноко полагал, что находится вблизи «земного рая»). Физическая география как наука еще не суще­ствовала. “

ВТОРОЙ ПЕРИОД ВЕЛИКИХ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ ОТКРЫТИИ (1550—1650 гг.)

Великие географические открытия, которые, как подчеркивал Энгельс, были произведены «исключительно в погоне за наживой, т. е. в конечном счете под влиянием интересов производства» \ в свою очередь имели важные экономические и политические по­следствия. «Открытие Америки и морского пути вокруг Африки создало для подымающейся буржуазии новое поле деятельности. Ост-индский и китайский рынки, колонизация Америки, обмен с колониями, увеличение количества средств обмена и товаров во­обще дали неслыханный до тех пор толчок торговле, мореплава­нию, промышленности и тем самым вызвали в распадавшемсяфеодальном обществе быстрое развитие революционного эле­мента»

Великие открытия положили начало колониальной экспансии европейских держав, переселенческому движению за океан, ши­рокому развитию международных связей, которые распространи­лись на весь мир. «Хотя первые зачатки капиталистического про­изводства спорадически встречаются в отдельных городах по Средиземному морю уже в XIV и XV столетиях, тем не менее на­чало капиталистической эры относится лишь к XVI столетию»^I.

В результате открытий конца XV—начала XVI в. главные торговые пути мира переместились из Средиземного моря в Ат­лантический океан и господство на этих путях оказалось в руках Испании и Португалии. Но основными производителями товаров были Нидерланды, Англия и Франция. Промышленная и торго­вая буржуазия этих стран богатела, перекачивая к себе золото и серебро из Испании и Португалии, и постепенно начала вытес­нять их с морских путей и из заморских колоний. Особенно бы­стро развивались северные провинции Нидерландов, добившиеся после заключения Утрехтской унии (1579 г.) независимости от Испании.

В 1595—1596 гг. голландцы совершили первое плавание к Яве, в 1602 г. была основана голландская Ост-Индская компа­ния, а в течение первой половины XVII в. Нидерланды отобрали у Португалии большую часть ее колоний в Азии., в том числе Молуккские острова (к 1615 г.) и другие Зондские острова, Ма­лакку (в 1641 г.), а также ряд опорных пунктов в Африке и о. Кюрасао (в 1634 г.). В 1610 г. голландцы основали колонию Новый Амстердам в устье Гудзона. С 1620 г. они стали торго­вать неграми-рабами из Африки. К середине XVII в. Нидерланды превратились в первую колониальную державу с крупнейшим в мире торговым флотом.

В 1600 г. Ост-Индская компания была создана в Англии. В 1612 г. британские колонизаторы захватили Сурат, в 1615 г.— Бомбей; одновременно они вытесняют испанцев с о-ва Барбадос, Бермудских, Багамских и некоторых других островов Вест-Индии и начинают колонизацию атлантического побережья Северной Америки (в 1607 г. основана колония Виргиния, в 1620 г. — Нью- Плимут)^II. '

В начале XVII в. на р. Св. Лаврентия появились француз­ские колонии. В 1624 г. к Франции перешла часть Гвианы, а в 1635 г. — острова Гваделупа, Мартиника и Сент-Пьер. Француз­ские опорные пункты возникают на пути в Индию — в устье Се­негала (1625 г.), на о-ве Реюньон и Мадагаскаре (1642 г.).

Испания и Португалия до начала XVII в. оставались главны­ми колониальными державами. (Еще в 60-х годах XVI в. Испания захватила Филиппинские острова.) К середине XVII в. они 'со­храняют за собой южноамериканские владения; Испании при­надлежала также большая часть Центральной Америки.

Таким образом, основными районами столкновения колони­альных интересов главных европейских государств явились Ост- Индия, Вест-Индия, а также атлантическое побережье Северной Америки.

Захват новых земель и опорных пунктов, поиски новых мор­ских путей, погоня за золотом, пряностями, пушниной, охота за рабами служили главными стимулами территориальных откры­тий рассматриваемого периода.

Во второй половине XVI в. активизируется деятельность анг­лийских, французских, голландских, датских морских пиратов,, главной целью которых был грабеж испанских судов и колоний в Америке. Английский пират Фрэнсис Дрейк в 1577—1580 гг. совершил второе — после Магеллана — кругосветное путеше­ствие.

Испанцы после захвата Филиппин установили регулярную морскую связь между этим архипелагом и Мексикой. На этом пути они, вероятно, открыли Гавайские острова. Испанские мо­ряки (Альваро Менданья де Нейра, Кирос и др.) искали также Terra australis и открыли ряд островов в южной части Тихого- океана, но держали эти открытия в секрете. В 1606 г. Луис Ваэс Торрес обогнул с юга Новую Гвинею.

Однако после разгрома Непобедимой Армады (1588 г.) ис­панско-португальскому ^Iмогуществу на морях был нанесен сокру­шительный удар. На рубеже XVI и XVII вв. основная инициати­ва в исследованиях Тихого океана и южных морей переходитк голландцам. С 1598 г. они начинают плавать в Тихом океане и совершать кругосветные путешествия. В 1616 г. Лемер и Схоутен обошли с юга Огненную Землю и открыли м. Горн и о. Штатов. Уже в первые годы XVII в. голландские мореплаватели видели берега Австралии («Новой Голландии»), а после 1615 г. уста­новили ее очертания на западе и частично на севере и на юге. В 1642—1643 гг. Абель Тасман обошел Австралию с юга и дока­зал, что она не соединяется с Южным материком, при этом о» открыл Тасманию и Новую Зеландию (приняв последнюю за часть Южного материка). В 1643 г. Де-Фриз в поисках леген­дарных «золотых островов» достиг Сахалина и Курильских островов и впервые описал течение Куро-Сиво.

В самом начале рассматриваемого периода, когда на основ­ных мировых морских путях еще господствовали Испания и Пор­тугалия, англичане, а вслед за ними голландцы начали поиски северо-восточного морского прохода в Индию и Китай. Толчком к этому послужили, по-видимому, сведения, полученные от рус­ского посла Дмитрия Герасимова (1525 г.). Во всякъм случае первый проект такого плавания появился в Англии еще в 1527 г. Поиски, продолжавшиеся с перерывами до начала XVII в., не привели к желаемым результатам, но в итоге первой же экспеди­ции (плавания Ченслера в 1553 г. к устью Северной Двины) были заложены основы англо-русских торговых сношений.

Первое голландское торговое судно прибыло в устье Север­ной Двины в 1577 г. С 1584 до 1624 г. голландцы снарядили не­сколько экспедиций для поисков северо-восточного прохода. Наи­большее научное значение имела экспедиция Виллема Баренца (1596—1597 гг.), которая обогнула с севера Новую Землю и зи­мовала в Ледяной гавани. Вскоре после того голландцы захва­тили торговые пути в Индию и потеряли интерес к северо-восточ­ному проходу. Английские же купцы после неудач на северо-во­стоке обратили свои взоры на северо-запад.

Теоретическое обоснование возможности северо-западного морского прохода пытался дать Хэмфри Джилберт (1539—1583), доказывавший, что Америка — это Атлантида древних авторов, а следовательно, лишь остров, который можно обойти с севера. Результатом целой серии экспедиций (с 1576 по 1631 г.) было •открытие ряда островов Североамериканского архипелага, се­верной части западного побережья Гренландии и Гудзонова залива.

Для изучения возможности колонизации Северной Америки ‘французская компания, владевшая монопольным правом на скупку пушнины, отправила специальную экспедицию во главе с Самюэлем Шампленом, который >в 1604 г. приступил к обсле­дованию побережий материка в районе устья р. Св. Лаврентия, а с 1608—1609 яг.— и бассейна самой реки. К середине XVII в. •были открыты все Великие озера, причем далее всех в глубь материка проникли французские иезуиты-миссионеры.

В Южной Америке португальские колонисты, разведчики и миссионеры постепенно пробирались все дальше по Амазонке, ее лритокам, р. Сан-Франсиску и рекам бассейна Ла-Платы.

В Африке португальцы в поисках золота обследовали ниж- >нее течение р. Замбези и открыли оз. Ньяса. Португальские мис­сионеры проникли в бассейн Конго, в Анголу, Эфиопию. Англий­ская экспедиция поднималась вверх по Гамбии (1616 г.), фран­цузская— по Сенегалу (1637 г.).В Южной Азии почти не было сделано существенных откры­тий, но ряд сведений об Индии, странах Индокитая, Китае собра­ли английские и голландские купцы, приказчики ост-индских: компаний, иезуиты-миссионеры (последними, в частности, была- основана в 1626 г. католическая миссия на верхнем Te4eHHtF Брахмапутры, в Шигацзе), а также некоторые путешественники,, которые, по мнению Дж. Бейкера (1950, стр. 219), странствовали' из «чистого любопытства». К ним Бейкер относит голландца Яна Хейгена Линсхотена, португальца Педру Тейшейру, француза Франсуа Пирара, итальянца Пьетро Валле и некоторых других.

Крупнейшие открытия в этот период были совершены русски­ми на севере Азиатекого материка. Вторая половина XVI — пер­вая половина XVII в.— время завершения централизации Рус­ского государства и постепенного превращения его в крупную- многонациональную державу. Давно начавшееся проникновение- русских за Урал до середины XVI в. происходило довольно мед­ленно. Но развитие торговых сношений с Западной Европой вы­звало сильное повышение спроса на пушнину. Покорение Казани¹ (в 1552 г.) открыло более короткий путь на восток. После раз­грома Кучума Ермаком (1581 г.) началось быстрое продвижение- казаков и вслед за ними промышленников в Сибирь. Оно осуще­ствлялось как по суше (главным образом по речным путям), так: и прибрежными водами северных морей. В 1610 г. казаки достиг­ли Енисея, к устью которого еще за несколько десятков лет до= того был проложен морской путь. Между 1620 и 1630 гг. по Ан­гаре и Нижней Тунгуске землепроходцы вышли на Лену и Ви­люй. Около 1620 г. русские мореходы обогнули Таймыр, а не­сколько позднее был обследован берег моря Лаптевых с устья­ми Хатанги, Анабара и Оленека. В 1633—1638 гг. Иван Ребров и¹ Илья Перфильев спустились по Лене к морю и достигли устьев- Яны и Индигирки. В 1639 г. Иван Москвитин, перевалив через во­дораздел Алдана и рек, впадающих в Охотское море, вышел к Тихому океану. В 1644 г. Михаил Стадухин прошел морем на' Колыму, а оттуда по суше вышел к устью ГХенжины. В 1644—• 1645 гг. Василий Поярков впервые достиг Амура и спустился до-' его устья. К 1648 г. относится историческое плавание Федота Алексеева (Попова) и Семена Дежнева проливом, разделяющим: Азию и Америку.

За сто лет — с 1550 до 1650 г. — произошло дальнейшее зна­чительное расширение пространственного кругозора. Однако на¹ карте мира оставалось еще много белых пятен и неясностей. От­крытие Дежнева долгое время было неизвестным; в северной; части Тихого океана помещали фантастические «Землю Компа­нии» и «Землю Жуана да Гамы» (последнюю искали еще в кон­це XVIII в.); в Северном Ледовитом океане на картах изобража­ли несколько огромных островов — они показаны, в частности,.на известной карте Меркатора (il569 т.), причем автор карты приводил фантастические сведения об этих островах (вплоть до будто бы живущих там пигмеев), ссылаясь на сведения леген­дарного оксфордского монаха, якобы плававшего к Северному полюсу в 1360 г.

Terra australis была лишь отодвинута дальше к югу {глав­ным образом в результате плаваний Тасмана), хотя никаких реальных фактов, доказывавших ее существование, не имелось; в первой половине XVII в. ее частями считали Новую Зеландию и о. Штатов. Мало продвинулось исследование внутренних ча­стей Африки, Северной Америки, Центральной Азии, не были полностью известны очертания Австралии.

Многие авторитеты приняли на веру так называемую «Книгу Дзено», из­данную в Венеции в 1658 г., в которой описывалось вымышленное плавание братьев Дзено, якобы совершенное около 1400 г. Фантастические острова Се­верной Атлантики, описанные в этой книге, показаны на картах Меркатора (Г5в9 г.), Ортелия (*1587 г.) н различных итальянских изданий Птолемея. Кар­той Дзено пользовался Фробишер во время своих плаваний для поисков севе­ро-западного прохода. Не ,исчезла и вера в о. Св. Брандана: в 1570 и 1604 гг. предпринимались его поиски. Испанский мореплаватель Альваро Менданья де Нейра принял открытые им в 1568 г. Соломоновы острова за библейскую стра­ну Офир.

Рассматриваемое столетие характеризуется наряду с продол­жающимся расширением пространственного кругозора дальней­шей ломкой средневекового мировоззрения и стремлением ото­рваться от религиозных догматов. Растущая буржуазия была заинтересована в развитии экспериментального естест­вознания. К этому времени относятся значительные дости­жения в области математики, астрономии, механики, а также фи­лософской мысля. Фрзнсщ.Бэкон (1561—1626), которого'.Маркс н азывал «настоящим родоначадышком. англмйктго материал из- 'ЗкаТГвсей современной экспериментальной_п&\ш» \ критиковал средневековую .схоластику, настаивал на применении эмпириче- скогсГметода в научном" исследовании и положил начало теории ЙЙЯУКЦЙИ; он~ратов~ал'за приложение науки к производству. Рене Жёкарт (1596—1650) также боролся за экспериментальное позна­ние" и выступал за практическое применение выводов науки; он разработал аналитическую геометрию и теорию математической дедукции^I.

Но распространению прогрессивных естественнонаучных и философских идей, которые подрывали устои религии, яростно препятствовали церковники. В университетских руководствах

система мироздания излагалась еще по Птолемею. Католическая церковь запрещала преподавание учения Коперника. Известная историческая ограниченность мышления помешала даже такому передовому мыслителю, каким был Френсис Бэкон, принять уче­ние Коперника. Выдающийся датский астроном Тихо Браге ХПЯ6—1601) был противником Коперника. Не принял систему Коперника и Меркатор.

"" И все же гелиоцентрическая система находила своих сторон- _Л ников и продолжателей. Джордано Бруно (1548—1600) выдвинул ) идею бесконечности Вселенной и множественности обитаемых f, миров; Иоганн Кеплер (1571—1630)- разработал теорию движе- / ..0 ния планет. Виднейший представитель экспериментального есте- )•, ствознания Галилео Галилей (1564—1642), которому принадле- i, жат выдающиеся открытия в области физики (законы свободно­го падения тел, изохронность колебаний маятника, закон инер- gf~ ции) и астрономии (пятна на Солнце, четыре спутника Юпитера, Г. диски планет и др.), активно отстаивал и развивал учение Ко­перника. —,

К первой половине XVII в. относятся важные изобретения ; в области,,техники наблюдёнийд.зритедьйая ШУй$ ..(® 1.608 г. она была изобретена в'Голландии, а в 1609~г~^.независима „_Гали- лёемХГ'термометр(Галилей,1612 г.), барометр (Торричелли,

1648 г.) .

“ Сфера наблюдений над природой Земли расширилась не толь­ко пространственно, но и по своему содержании?. Некоторые путешественники вели наблюдения, правда отрывочные и малоточ­ные (визуальные), над отдельными метеорологическими элемен-1 тами. Первый систематический цикл метеорологических наблю-i дений (над; ветрами^ облачностью, .осадками) был выполнен ,аш<- ^идеск<ЯГэкспедицией Баренца (в1596—1597 гг.), которая про-" извела также прймер'глубин j Баденцевом’мо'гГё. Накапливались наблюдения на!^^рскими^течениям|Г1Г5!^5« Джилберт пред­ложил (окол6'-''Т^^7“Тхему '‘двйжения вод в Атлантическом океане. Было замечено нлияние течений на климат; властности, i (^ов^ть^Лаб^щ^а/'лежащего на широте Англии, объяснялась! воздёЗШвйем"’’холодного течения, приносящего льды и туманы} (Стопе, 1965, стр. 32). ^;

Гичарду Хаклуйту, иринадлежит подробное описание муссон- \ ногсГ режима Индийского о'кёан а. Позднее Ж&рЖ Фурнье в труде j J «Гидрография» (1643 г.). предложил теорию'морских и /

высказал мысль о том, что уровень океана везде одинаков. I •

Многих ученых интересовала проблема круговорота во- д ы н а 3 е м л е. Однако отсутствие каких-либо опытных дан­ных по водному балансу не позволяло еще правильно оценить роль испарения и атмосферных осадков в этом процессе. Глав­ным источником поверхностных вод считались подземные воды,

яиркулирующие в недрах Земли и 'в свою очередь питающиеся за счет морских вод. Декарт и голландский натуралист И. Ван-Гель- лонт (1577—1644) полагали вслед за Леонардо да Винчи, что •существует некий механизм, заставляющий воду циркулировать по густой сети подземных каналов подобно тому, как кровь циркулирует в жилах животного, а французский врач Н. Папен утверждал (в 1647 г.), что уровень моря благодаря выпуклости Земли лежит выше уровня самых высоких гор, вследствие чего \ морская вода может подыматься по подземным каналам до ' торных вершин (Wisotzki, 1897, стр. 44). Между тем другой фран­цузский естествоиспытатель, Бернар Палисси (1510—1590), еще в 1580 г., основываясь на своем опыте устройства артезианских колодцев, пришел к выводу, что все естественные ключи проис­ходят от дождей (см. Федосеев, 1967, стр. 87—88). Но этот вывод •был подтвержден и обоснован лишь спустя целое столетие.

Некоторые путешественники и натуралисты рассматриваемого периода проявляли преимущественный интерес к органиче­скому миру. Так, Георг Маркграф (вторая четверть XVII в.) в своем описании Бразилии 9братил внимание на отличия в фау­не Южной Америки и Старого Света. Франсиско Эрнандес опуб­ликовал на основе личных наблюдений труд под названием ■«Естественная история и свойства дерев, растений и животных 1 Новой Испании» (1615 г.). Появляются систематические сводки по растительному и животному миру. Итальянскому натуралисту и философу Андреа Чезальпино (1519—1603) принадлежит пер­вый опыт систематики растений. Конрад Геснер (1516—1565), основатель ботанического сада и естественноисторического каби­нета в Цюрихе, дал четырехтомное описание животного мира ^(«Historia animalum»). Следовательно, в щот период намечается Ал тенденция к более детальному изучению и систематизации от- / wf дельных явлений, входивших в традиционную сферу географии. ^Г%^Отмётимеще труд испанского йёзуйт'а Хосе А кости (ок. 1539—

\ 1600) «Historia natural у moral de los Indias» (Америка), в кото- ром содержатся ценные наблюдения над климатом, растительно- )»,! стью, животным миром, а также человеком. А. Гумбольдт отно- сил труд Акосты к «основаниям физического землеописания».

Стремление объяснить развитие человеческого общества есте­ственными причинами нашло свое выражение в труде француз­ского юриста и политика Жана Бодэна (1530—1596) «Methodus ad facilem historiarum cognitionem» («Метод легко понять исто- 4>ию». 1566 г.). Подобно античным авторам Бодэн ошибочно по­лагал, что географическая среда действует на развитие челове- чест.в.а..через психику людей и тем самым через характер народов. По его мнению, лучшие условия для жизни человека существуют неумеренном поясе, между 40—50° широты (т. е. как раз там, где расположена Франция); именно здесь возникли наиболеемогущественные государства, эта полоса дала величайших полко­водцев, умелых купцов и даже лучших актеров. Бодэн, заимст­вовавший свои идеи у древних авторов, не соглашался, однако, с мнением о влиянии созвездий Зодиака на судьбы людей; притом он не считал влияние климата таким фатальным, как это пред­ставляли себе древние. Труд Бодэна долгое время пользовался популярностью. Впоследствии основные его идеи заимствовал Монтескье (1689—1755).

Географическая литература второй половины XVI— первой половины XVII в. довольно обширна, но в ней сохраня­ются многие традиции предшествующего периода. Одна из ха­рактерных ее черт, восходящая еще к раннему итальянскому гу­манизму с его интересом к античной древности, — увлечение «исторической географией». Сущность ее сводилась к; выяснению ^; положения различных топографических объектов, упоминавших­ся в сочинениях античных авторов, расселения древних народов, границ государств и т. п. Многие считали, что изучение древней географии более серьезное и «научное» занятие, чем современная география. В учебниках того времени часто смешивались данные по древней и современной географии. Виднейшие представители «исторической географии» — голландские ученые Авраам Орте- лий (1527—1598) и Филипп Клювер (1580—1623). Ортелий назы­вал географию «глазами истории» и поставил историческую гео­графию на службу историографии i?ak'вспомогательную истори­ческую.'дисщшлину. По свидетельству В. К- Ядунского (1955, стр. 316), «этот взгляд на историческую географию свойствен не } только XVII—XVIII столетиям, но и всему последующему вре- f мени, вплоть до наших дней».

Большой популярностью -в XVI—-XVII вв. пользовались «кос­мографии», в том числе сочинение Себастиана Мюнстера, кото­рое с каждым новым изданием дополнялось различными факта­ми и рассказами и «превратилось в конце концов в груду смеси фантазии и истины» (Мартонн, 1939, стр. 19). «Космографии» издавались и в качестве приложений к капитальным голландским атласам (см. ниже). Продолжали выходить также новые изда­ния «Географии» Птолемея (лучшее из них было опубликовано Меркатором в 1578 г. без карт и в 1584 г. с картами).

К самому началу этого периода относится очерк географии мира польского ученого-гуманиста Марцина Вельского (1495— 1575), изданный в виде приложения к «Хронике всего света» (1551 г.). Этот труд малооригинален (в частности, многое в нем заимствовано из Мюнстера); значение же его состоит не только в том, что это было первое сочинение по всеобщей географии на польском языке, но и в том, что, будучи переведен впоследствии на русский и белорусский языки, он содействовал распростране­нию в Восточной Европе знаний о Великих географических от­крытиях и о разных странах.

Тягу к познанию далеких стран призваны были удовлетворять также издания рассказов путешественников. Они очень разнообразны и нередко со­держат выдумки или повторяют уже известные факты, приводимые обычно без какой-либо системы. Однако в некоторых описаниях имеется довольно ценный материал; мы уже упоминали работы Маркграфа, Акосты, Эрнандеса. Отметим также записки Уильяма Финча, представителя английской Ост-Инд­ской компании, посетившего в начале XVII в. Индию и Китай; он приводит .главным образом сведения экономического и этнографического характера, но также некоторые данные о растениях и животных (Бейкер, I960, стр. 2Й1). Голландец Ян Хейген Линсхотен составил описание Индии и прилагающих ■стран; французу Франсуа Пирару принадлежит очерк Гоа и Мальдивских ост­ровов (с характеристикой атоллов); итальянец Пьетро Валле описал свои странствия (в ,1016—1162:4 гг.) по Персии; чех Крыштоф Гарант в 1608 г. издал двухтомный труд о странах Востока, в котором приводит как свои собствен­ные наблюдения, так и сведения, полученные по расспросам и из литературы.

Из собственно страноведческих сочинений следует назвать «Естественную историю Ирландии» Герарда Боута (1645 г.), в которой подробно описаны климат, рельеф, воды, поверхностные отложения и дается попытка объяснить своеобразие природы от­дельных частей страны свойствами «почв» (Emery, 1958); этот труд можно рассматривать как физико-географическую моногра­фию. В 1618 г. С. Шамплен составил географическое описание Канады с точки зрения оценки природных условий в целях ко­лонизации.

Чаще, однако, в страноведческих работах преобладал мате­риал экономического и политического характера. Таков, напри­мер, труд итальянского статистика Джованни Ботеро (1540— 1617) «La relazioni universali», посвященный описанию частей света и стран, главным образом их государственного устройства, политического значения, религий и т. п. Одно из наиболее значи­тельных страноведческих сочинений рассматриваемого периода— •«Описание Нидерландов» (1567 г.) Людовико Гвиччардини (1521 —1589), представителя флорентийской торговой фирмы в ^твергщне. Эта книга, выдержавшая 35 изданий в течение сто­летия, дает краткую общую характеристику страны, в том числе •ее природы, а также отдельных провинций, особое внимание об­ращается в ней на занятия населения и города. Таким образом, труд Гвиччардини представляет собой прообраз экономико-гео­графической монографии.

Отдельного упоминания заслуживают труды по истории путе­шествий, и среди них трехтомное сочинение Ричарда Хаклуйта (1552—1616) «Главные плавания, путешествия и открытия анг­лийской нации» (1598—1600 гг.). Хаклуйт тщательно собирал все сведения и документы о путешествиях с целью обоснования сво­ей теории английской колониальной экспансии.

Русские землепроходцы обычно составляли «отписки», «ека- ски», т. е. описи путешествий и отчеты о своих открытиях. Эти документы держались в секрете, и многие из них не сохранились. Главное внимание обращалось на характеристику маршрутов (с

указанием расстояний в днях пути), имеются также сведения о местных жителях, но данных о природе мало (в основном это указания на естественные богатства — пушные, рыбные; во вто­рой половине XVII в. стали отмечать рудные месторождения). Замечания о климате, рельефе высказывались попутно в связи с их влиянием на условия путешествия. Некоторые сведения о других странах давали русские послы, например И. Петлин, ко­торый в 1618—1619 гг. путешествовал с дипломатической целью в Монголию и Китай.

Известия о русских открытиях проникали в Западную Евро­пу в течение второй половины XVI в. через агентов английской «Московской компании», а с начала XVII в. главным образом через голландских торговых и дипломатических представителей и отчасти послов разных государств (см. Алексеев, 1941). В 1612 г. голландец Исаак Масса, ссылаясь на «московских дру­зей» и на русские письменные источники, дал характеристику Енисея, отметив, в частности, различия в рельефе левобережья и правобережья. Ему же принадлежат две карты России (1612 и 1633 гг.). Две другие карты составил в Амстердаме «по автогра­фу царевича Федора Годунова» (как значится в пояснении к кар­те) Гессель Герритс (1613 и 1614 гг.). В 1647 г. голштинский уче­ный Адам Олеарий (1599—1671) опубликовал книгу, в которой приводятся определения широт некоторых пунктов России и карты Волги и Каспия.

В 1618 г. в Архангельске побывал английский натуралист Джон Традескант, который дал описание ряда типичных растений русского Севера. Другой английский автор, Джиле Флетчер, в своем описании России (1591 г.) указал на важное значение снежного покрова, защищающего растения зимой от сильных мо-\| розов, а во время таяния способствующего их буйному росту'' (Crone, 1965, стр. 32).

В России переводились некоторые западноевропейские «кос­мографии», причем переводчики нередко критически относились к неправдоподобным сведениям. Еще в 1564 г. была переведена «Хроника» Марцина Вельского. В 1637 г. переводчики посоль­ского приказа Богдан Лыков и Иван Дорн перевели со зпачнтель- «ой переработкой текст к «Атласу» Меркатора под названием «Космография» (Глускина, 1954).

Из всех отраслей географии наибольшие успехи в течение рассШтрйваёш^ р аи я. Большой. J,

Ьпрвс на карты предъявляла торговая буржуазия; возросло их применение в военном деле и в мореплавании, они представляли ценность для нужд управления в централизованных государствах. Развитию картографии способствовало изобретение новых изме­рительных приборов и методов наблюдений (мензула, секстант, квадрант, зрительная труба, некоторые способы определения дол-

Гот). В 1615—1617 гг. голландец Виллеброрд Снеллий (1580— 1626) впервые применил триангуляцию для измерения дуги ме­ридиана. В 1648 г. Паскаль положил начало барометрическому определению высот, определив высоту горы Пюи-де-Дом. Но что касается астрономических определений координат, то они произ­водились еще редко.

Ко второй половине XVI в. относятся первые систематические топографические съемки. Филипп Апиан (1531—1589) в 1554—1561 гг. произвел съемку Баварии, на основе которой в Мюнхене была издана карта масштаба 1 : 144 000 на 24 листах (1566 г.). Секстон (1548—1611) -выполнил в 1574—1579 гг. съем­ку Англии и Уэльса; карта была выпущена в масштабе 1 :237 ООО на 34 листах. (В Англии создавались также более подробные ка­дастровые планы.) В дальнейшем съемочные работы получили развитие в ряде других стран. Измерения обычно велись по до­рогам с помощью компаса, квадранта, мерного шнура или ко­леса; остальное пространство карты заполнялось в основном глазомерно.

• К концу XVI в. было известно ^олее 20 картографических проекций, и среди них знаменитая равноугольная цилиндриче­ская проекция Меркатора (1569.Г.), приспособленная для целей .навигации (широкое применение она получила лишь в XVIII в.).

Карты становятся более полными и достоверными; появля­ется критический подход к источникам и стремление отойти от Птолемея, ^концу XVI в. относится возникновение гипсометри­ческого (точнее, батиметрического) метода: в 1584 ir. Питер Брунс впервые нанес «зобаты на карте р. Опарне в Голландии (Dainville, 1962); но этот метод еще долгое время спустя не на­ходил широкого применения^ В общем же содержание карт и способы изображения изменились мало; сохраняются перспектив­ные значки населенных пунктов, гор и т. п. Элементарное изобра­жение лесов в виде рисунков деревьев имелось уже на первых печатных картах XV в.; в рассматриваемое время на некоторых детальных планах городов показывались также обрабатываемые земли, сады,виноградники.

Центр картографии переместился в Нидерланды — первую торговую державу, где особенно ощущалась потребность в хо­роших картах. Именно здесь было положено начало массовому изданию капитальных атлас9В^В 1570 г. Авраам Ортелий опуб­ликовал собрание из 53 карт под "названием «Theatrum orbis ter- rarum». Это еще не был атлас в полном смысле слова, так как в нем были собраны готовые карты разных масштабов и разного содержания. Первое собрание согласованных между собой ори­гинальных карт под названием «Атлас» было подготовлено Ге­рардом Меркатором и вышло в свет в 1595 г. (уже после смерти автора). В 1584—1585 гг. Лукас Вагенер выпустил в Лейдене двухтомный атЛас морских навигационных карт.

В первой половине XVII в. в Амстердаме три картографиче­ские фирмы (Хондий, Блаё и Янсон) издавали монументальные многотомные атласы, которые, однако, не внесли чего-либо но­вого в развитие картографических методов. Нередко эти атласы представляли собой механический набор карт, составленных в разное время. Содержание карт ограничивалось традиционными элементами (реки, каналы, горы, леса, населенные пункты, доро­ги, административно-политические границы). Атласы, как прави­ло, сопровождались обширными пояснительными текстами, имев­шими характер страноведческих описаний.

Несколько собраний карт (Джироламо Рушелли, Антонио Лафрери) было издано в Италии. Назовем также мировую карту Эдуарда Райта (1600 г.) в меркаторской проекции; особенность ее состояла в том, что автор отказался от гипотез и домыслов и по­казал лишь достоверно известные части Земли, оставив белые пятна на месте неизученных областей. Издавались также карты отдельных стран и крупных районов, в частности Европы (Мер­катор, 1554 г.), Франции (Франсуа де ла Гийотьер, 1584 г.), Лапландии (1611 г.) и Северной Европы (1626 г.) Буреуса, Япо­нии (Игнацио Морейра, 1590—1592 гг.) и др. В 1655 г. иезуит Мартино Мартини опубликовал Атлас Китая.

Русская картография развивалась самобытным путем. Со­ставлялись планы земельных владений, чертежи вновь открытых земель. Ряд чертежей отдельных частей страны, а также зару­бежных территорий перечислен в описи царского архива 1575— 1584 гг. и в «Росписи чертежей разных государств» Посольско­го приказа (1614 г.). Щ^авелению Ивана IV Грозного с 1551 г. началось новое .измерение и описание земель Русского государ­ства. Итогом этих работ явился «Большой чертеж»©сего государ­ств^,"'законченный, по-видимому, около" 1570 г. ВТ627К чертеж, прОТЩ&й!ГХветаость, был ТЯжГвлен,' но до нас не дошел ^Со­хранился лишь сопровождавший его текст «Книга Большому Чертежу», имеющая характер дорожника. Русские карты XVI—

17. вв. составлялись без математической основы и градусной сетки. Как и в предшествовавший период, они были широко из­вестны в Западной Европе. В 1594 г. Меркатор, используя раз­личные иностранные карты, основанные на русских источниках, составил карту России, на которой обобщил сведения о России, известные на Западе к концу XVI в. О более поздних картах И. Массы и Г. Герритса мы уже упоминали.

За годы Великих географических открытий география за­няла положение одной из наиболее важных отраслей знания. Она отвечала многим запросам развивающегося капитализма и призвана была удовлетворять потребность в подробных сведе­ниях о разных странах, как европейских, так и заморских, о торговых путях, рынках, природных богатствах и т. д. О чрез­вычайно возросшей популярности географии свидетельствуют многочисленные издания и переиздания карт, атласов, «космо­графий» и «географий». Естественно, что страны, ранее других вступившие на путь капиталистического развития, и в первую очередь Нидерланды, в этот период стали главными центрами распространения географических знаний.

/ Но география еще не была теоретической наукой: время для втого не наступило. Практическое значение общих физико-гео- /графических концепций еще не было осознано. География вы­полняла в сущности сгщавочную функцию, и обе главные формы изложения географи^естШ^матёрйала — карты и страноведче­ские описания—-имели справочный характер. Страноведение в основном следовало старым традициям и часто сводилось к сплошному перечислению фактов; физико-географический эле­мент занимал в нем подчиненное положение. Эта же тенденция господствовала в преподавании географии.

Одной из причин такого состояния географии было рбщее недостаточное, развитие естественных наук, которые должны слу- жить'дяя географии нёобхЗдажго’Й'"основой. В XVI—XVII вв. по­являются лишь первые признаки специализации^ области наблю­дений над "различными пртртднйгми 'явлениями — климатом, ра­стительным миром и т. д.

Развитие теоретической географии задерживалось еще очень слабым знанием основных фактов, относящихся к природе Зем­ли и ее поверхности. Поэтому накопление фактов продолжало оставаться _г л а в н о й з ад а ч е й географий,' а отсюда на передний план закономерно выдвигается 'мр’тография как главный метод фиксации географических данных, притом такой метод, который позволяет установить пространственные связи между отдельны­ми предметами и явлениями. Не случайно в XVII в. и даже позд­нее географами считали главным образом тех, кто занимался составлением и комментированием карт. Начавшийся перелом в развитии картографии явился вместе с тем закономерным под­готовительным этапом на пути становления научной географии.

Нельзя, впрочем, оказать, что в эпоху Великих географиче­ских открытий вообще не интересовались общеземлеведче- скими проблемами. Но подход к этим проблемам харак­теризовался преобладающим вниманием к тем вопросам, кото­рые представляли наибольший практический интерес, в особенно­сти для мореплавания (земной магнетизм, морские течения, вет­ры и т. п.). В сущности и интерес к математической географии в значительной мере определялся теми же практическими запро­сами навигации (а также, разумеется, картографии).

Преимущественно математико-географическое содержание

имела «Космография» Петра Апиана и Геммы Фризиуса, опуб­ликованная в 1584 г. в Антверпене. В Англии еще в 1559 г. Уильям Канинхэм издал «Космографию» (полное ее название «The Cosmographical glasse, conteinying the pleasant principles of cosmographie, geographie, hydrographie, or navigation»), в кото­рой четыре книги посвящены общим принципам, с особым вни­манием к вопросам, имеющим значение для навигации, и лишь одна — региональному (страноведческому) описанию (Baker, 1928, стр. 261). В 1600 г. вышло в свет сочинение Уильяма Джил- берта«De magnete magneticisque corporibus et de magno magnete tellure», посвященное земному магнетизму.

В 1625 г. в Оксфорде было издано сочинение Натанаела Кар-\

теоретическим BonggcaaL.,собственно географйй7'прд"?наззанием ^; <^eograptter‘”‘delTneated forth in two books, containing,, the \ sphaeritatra^Этох труд. яе.,аш дне'ордги- наЖЕ-.в'отдельных своих частях:, издожение различных проблем автор заимствует из ряда источников, но интересен как попытка св'ёсти~в5ёдйно разнородные сведения о природе Земли. В этом отношении Карпентера можно считать предшественником Варе- ныяГзнаменитый труд которого «Geographia generalis» появился , четвати1.ек>;.,сп^стя.

Первая из двух книг «Географии» Карпентера порвящеиа_ма- тематпческой географии (Земля как планета, измерения Земли, изображение земной сферы на плоскости, построение градусной сетки, методы определения географических координат) ■. Во вто­рой книге основное место занимают гидрография («описание воды и явлений, к ней относящихся») ^ характеристика процес­сов, происходящих на суше.' Большое внимание уделено морским течениям, приливам, ветрам; автор, очевидно, знал о связи меж­ду течениями и .ветрами. Многое в этой части, впрочем, заимст- Ъо'вансГЖ'<<Гёограф,им» Бартоломея Кеккермана, напечатанной в Ганновере в 1617 г. Поверхностные воды, по мнению Карпентера, происходят из глубин земли. Первичное деление мира на землю и воду он принимает как созданное богом. Соленость океана в основном также первична.

Переходя к суше, Карпентер говорит о горах, долинах, равни­нах, лесах. Он проводит мысль о том, что горы постепенно раз­рушаются под влиянием дождей и рек и имеют тенденцию исчез­нуть; поверхность же равнин и долин постепенно повышается. При этом Карпентер ссылается на наблюдения в долине Рейна Йозефа Бланкануса (автора «Космографии», изданной в Бонне в 1620 г.), а кроме того, приводит собственный пример: в Сомер-

¹ Содержание книги Карпентера излагается здесь по статье Дж. Бейкера (Baker, 1928).сетшире при шпании почвы находят стволы больших дубов; он считает, что было бы неверно связывать эти находки с ноевым f потопом. Любопытно замечание Карпентера о том, что уничто- \ жение лесов может привести к изменению течения рек. Большое ^значение в преобразовании земной поверхности Карпентер при­едает разрушительной деятельности моря (в этом он следует ан- f тверпенскому автору Р. Верстегану, который, в частности, допу- \ скал былое соединение Британских островов с материком).

Последние главы сочинения Карпентера посвящены проблеме влияния географической среды на человека; эта часть написана > иод явным влиянием Жана Бодэна.

Труд Карпентера не оказал влияния на современников и был скоро забыт в Англии. Университетская традиция признавала лишь такую географию, которая давала сухое описание мест и которую Карпентер справедливо называл хорографией. Поэтому в течение всего XVII в. наиболее популярным руководством в Анг­лии была «Космография» Питера Хейлина, читавшего в начале столетия курс космографии в Оксфорде. Говоря, что некоторые не видят разницы между географией и хорографией (Baker, 1928, . стр. 270), Карпентер, по-видимому, 'намекал именно на Хейлина, у которого вопросы общей математической и физической геогра­фии изложены очень кратко и центр тяжести лежит в традицион­ном страноведческом описании.

Сочинение Карпентера не могло также выдержать конкурен­ции с популярным «Introductio ad generalem geographiam» Фи­липпа Клювера, изданным в Оксфорде в 1657 г. Впоследствии же образцом «общей» географии стал труд Варения, и интерес к книге Карпентера был окончательно потерян.

На рубеже двух исторических этапов, в 1650 г., в Нидерлан­дах увидел свет труд выдающегося ученого своего времени Бернхарда Варения (1622—1650) «Geographia generalis» («Все­общая география»). Эта работа подвела итог географическим достижениям эпохи Великих открытий, но 1ю "существу принад­лежит уже следующему периоду, так как она во многом опере­жала свое время и не была по достоинству оценена современни­ками.

«Всеобщая география» Варения — первый со времен антич­ной древности опыт широкого общеземлеведческого обобщения, первая попытка ""определить предмет и содержание географии, основываясь на новых данных о Земле, собранных в эпоху Ве­ликих географических открытий.

По Варению, «предмет географии есть земноводный шар, на­ружна^ во-первых, оного поверхность и ее части» (Варений, 1799, стрГ’4). Варений делит географию на всеобщую и частную. «Всеобщая география называется та, “которая рассматривает Землю вообще, изъясняет ее свойства, не вступая в подробноестран описание; частная же, или особенная, показывает положе­ние и состояние каждой области...» (там же, стр. 2). Частная гео­графия в свою очередь делится та хорографию, которая зани­мается большими пространствами, и топографию — описание не­больших участков. Но если всеобщая география должна объяс-' нять природные свойства Земли, то частная, по Варению, включает и чеддаща,. Правда, автор оговаривается, что «челове­ческие свойства» непосредственно к географии не относятся и включаются в описания по традиции, для придания им увлека­тельности. Следовательно, география Варения —это определен­но естественная наука.

Варению, однако,-не удалось органически связать общую и'"\ частную географию. Разрыв между этими двумя разделами усу- \ губляется разным подходом к методам исследования. «Во всеоб- / щей географии многие свойства, а особливо небесные, утвержда- , ются прямыми доказательствами, или собственно так называе- * мыми доводами. В особенной же географии, включая небесные свойства, изъясняется почти все без доказательства, потому что / тут основывается все на одном исгштанй1ГТ'на примечаниях, то - есть на свидетельстве наших чувств» (там же, стр. 9). Таким образом, частная география рассматривается здесь как чисто эм­пирическая, описательная дисциплина.

Основное содержание труда Варения составляет изложение концепции общей географии. (Если бы жизнь этого выдающего­ся ученого не оборвалась в молодом возрасте, он, возможно, осуществил бы свои идеи и в области частной географии.) Варе­ний различал три части «земноводного шара»: 1) «землю», т. е. твердую земную поверхность, вместе с растениям и животны­ми^I; _2) воду — поверхностную и подземную и ^ЗХ.атмосферу. Рассматривая земную поверхность, он перечислил известные в то время горные системы (включая сюда мифические горы Ри- фейские и Имаус), описал леса и степи (к последним он отнес различные безлесные пространства, включая болота, пустыни и др.), отметил явления денудации (разрушение гор под влиянием ветров, морозов, водных потоков) и аккумуляции.

Значительное внимание во «Всеобщей географии» _уделено _океану:_отмечена неизменность его уровня, рассмотрены морские течения и другие особенности. Варений пытался определить объем Мирового океана, исходя из того, что площадь его рав­няется "половине в'сёи поверхности земного шара, а средняя глу­бина— около 2,6 км (это дает примерно половину действитель­ного объема). Кстати, он впервые выделил самостоятельный

Южный океан, который долгое время спустя обозначался на кар­тах. Варений придерживался древней схемы «климатов», ограни­ченных параллелями, но указывал на зависимость климата рт рельефа, близости или отдаленности моря; он связывал движение воздуха' с изменением давления, пытался объяснить увеличение осадков в горах. "

По вопросу о происхождении речных вод и круговороте воды на Земле Варений в общем придерживался традиционного взгля­да: он недооценивал роли испарения и атмосферных осадков и полагал, что речные воды, поступающие в океан, возвращаются в реки через «подземные окна» (хотя он отвергал мнение о том, что уровень океана расположен выше поверхности суши, и утвер­ждал, что вода течет только от высоких мест к низким).

Взгляды Варения формировались под сильным влиянием фи­лософии и физики Декарта. Он стремился дать научное толко­вание причинности в географических явлениях и отвергал боже­ственную силу. Несомненно, во многом он опирался на труды античных географов, но относился к ним критически, подчерки­вая, что «о древних мнениях не печется и не имеет нужды в истол­ковании земных свойств прибегать к чудотворениям» (там же, стр. 134). Варений был сторонником атомистического учения Де­мокрита, признавал гелиоцентрическую систему Коперника.

Особое значение Варений придавал количественным методам и даже утверждал, что «география есть часть прикладной мате­матики, в которой показывается состояние земноводного шара и его частей, поскольку сие надлежит до количества: как-то вид, место, величина, движение, небесные явления и другие сии по­добные ближайшие свойства» (там же, ст.р. 1—2). По Варению, начальными основаниями географии являются: 1) арифметика, геометрия и тригонометрия; астрономические правила и тео­ремы; 3] искусство или испытание (т. е. наблюдение, чувствен­ный опыт). В этом определении, возможно, сказалось влияние «математической географии» Птолемея, но независимо от того оно вполне отвечало состоянию науки и мировоззрению своего времени — времени «механического естествознания».

Из высказываний Варения ясно следует, что основным источ- » ником географических знаний служит опыт; истолкование лее j ^е^ГУстановле'н'ие законов должно основываться на приме- I нении математических методов. Правда, сам Варений ввел в ' свой труд математические элементы в значительной мере фор­мально и не смог применить их для анализа и истолкования географических явлений. Но было бы преждевременно ожидать большего от географа XVII столетия. Так или иначе, географиче­ские идеи Варения сохраняли свое значение на протяжении по­следующего столетия. Многие географы XVIII в. следовали ему в своих взглядах на предмет и содержание географии.

НАЧАЛО НОВОГО ВРЕМЕНИ (1650—1765 гг.)

Английская буржуазная революция 1642—1660 гг. ознаменовала начало эпохи капитализма. Правда, в большинстве европейских >стран еще господствовал феодальный строй. Капиталистическое развитие Франции и Нидерландов имело односторонний харак­тер: в этих странах торговый капитал резко преобладал над про­мышленным. Англия, значительно опередившая другие страны в области промышленного развития, к концу XVII в. сломила со­противление Нидерландов и положила конец их колониальному могуществу. Упорная борьба между Англией и Францией за­кончилась поражением последней; по Парижскому миру 1763 г., Франция лишалась своих владений в Северной Америке и Ин­дии в пользу Англии. Англия становится крупнейшей колониаль­ной державой. (Тем не менее на протяжении второй половины XVII—первой половины XVIII в. в области географических ис­следований и картографии Франция занимает выдающееся поло­жение, оставляя позади другие страны Западной Европы.)

Колониальная экспансия остается одной из главных движу­щих сил 'расширения трас т ранственн о го кругозора, хотя темпы открытий замедлились — эпоха Великих открытий закончилась к середине XVII ib. Однако с этого времени перед некоторыми экспедициями начинают ставиться и научные цели.

На океанах в рассматриваемыиТт£риод~“активно действовали каперы. Английский пират Уильям Дампир в 1683—1711 гг. со­вершил три больших плавания (в том числе два кругосветных), во время которых обследовал часть берегов Северной Австралии, Новой Гвинеи и открыл о. Новая Британия. Он производил на­блюдения над ветрами, течениями и приливами, собирал расте- яия_А Голландец Якоб Роггевен в 1721—1723 гг. в поисках Юж­ного материка обошел вокруг света, открыл о. Пасхи и некото­рые острова Океании. На крайних подступах к Южному материку были открыты о. Южная Георгия {Ларош, 1675 г.) и о. Буве (Буве де Лозье, 1738 г.).

Поиски северо-западного и северо-восточного морских прохо­дов практически прекратились (если не считать неудачного пла­вания Вуда к Новой Земле в 1676 г.).

В Северной Америке французские миссионеры и охотники за лушниной постепенно продвигались в глубь материка. В 1673 г. Луи Жолье и Жак Маркет обследовали значительную часть те­чения Миссисипи, а в 1679—1682 гг. Л а Саль спустился по этой реке до самого устья. В первой половине XVIII в. Л а Верандри достиг оз. Виннипег и Скалистых гор. Английские колонисты пе­ресекли Аппалачские горы, а после основания Компании Гудзо­нова залива (1667 г.) приступили к изучению прилегающей тер­ритории. В 1653—1655 гг. шведский географ и инженер ПерЛиндестрём изучал природу и жизнь индейцев Новой Швеции (нынешний Делавар). Более глубокие научные исследования Се­верной Америки начались в середине XVIII в. Так, в 1748— 1750 гг. член шведской Академии наук, ученик Линнея Пер Кальж производил астрономические, метеорологические, ботанические наблюдения на северо-востоке нынешних США и на востоке Ка­нады (в 1753—11761 тт. в Стокгольме были изданы результаты его исследований в трех томах). Льюис Эванс (1700—1756) изучал горные породы, климат, растительность и животный мир приат- лаитической части Северной Америки.

В Южной Америке португальские колонисты постепенно про­бирались во внутренние районы Бразилии. Наибольшее научное значение имела французская экспедиция Ла Кондамина и Бу­гера, посланная для проведения градусного измерения (см. ни­же). В 1743 г. Ла Кондамин спустился по Амазонке и собрал некоторые сведения о природе ее берегов.

В Африке голландцы после основания Капстадта (1652 г.) постепенно продвигались к северу. В 1699—1700 гг. французский врач Шарль-Жак Понсе поднялся вверх по Нилу и пересек Абис­синское нагорье. В начале XVIII в. английские офицеры произ­вели съемку в бассейне Гамбии; французы исследовали бассейн Сенегала. В 1749—1754 гг. французский натуралист Мишель Адансон впервые изучал тропическую растительность Африки, собрал богатую коллекцию растений, животных и минералов Се- негамбии.

В изучении стран Западной и Южной Азии значительны за­слуги французских путешественников второй половины XVII в. Жана-Батиста Тавернье, Жана Тевено, Франсуа Бернье, Жана Шардена. Энгельберт Кемпфер (1651—1716), немецкий врач и естествоиспытатель, в 1683—1692 гг. объехал многие страны Южной Азии и жил в Японии; он собрал огромный гербарий^ произвел естественнонаучные и демографические наблюдения. В 1700—1702 гг. Турнефор путешествовал по странам Ближнего Востока, изучал высотную поясность растительности на Арарате. Миссионеры-иезуиты собрали значительные сведения о Китае. В 1675—1677 иг. Николай Спафарий-Милеску (1636—1709), мол­давский ученый и писатель, во главе русского посольства совер­шил путешествие в Китай и составил его подробное описание.

Крупнейшие географические исследования рассматриваемой эпохи были произведены русскими в Сибири, на Дальнем Восто­ке и северо-западе Америки. С конца XVII в. начинается важный этап в истории Русского государства, и в то же время русской географии. Значение реформ Петра I, имевших целью преодо­леть экономическую и культурную отсталость страны, общеиз­вестно. Петр I стремился сделать Россию морской державой, поднять на более высокий уровень экономику страны, укрепить ее обороноспособность, усовершенствовать систему управления. 134

Поэтому он поощрял распространение географических знаний и положил начало систематическому и всестороннему изучению территории России.

В 1717—1720 гг. по поручению Петра I Готлиб Шобер путе­шествовал по Поволжью, Прикаспию и Кавказу, описывая осо­бенности климата, растительности, животного мира и населения. Значительно более важные научные результаты дало многолет­нее (с 1720 по 1727 г.) путешествие по Сибири Даниила-Готлиба Мессершмидта (1685—1735), который собрал обширные коллек­ции растений, животных, минералов, производил этнографиче­ские и археологические наблюдения; он же описал вечную мерз­лоту.

Петр I проявлял большой интерес к Каспию и закаспийским «областям; его особо привлекала возможность отыскать короткий путь в Индию и Китай, а кроме того, интересовали месторожде­ния россыпного золота. Уже в 1703 г. были начаты съемки бе­регов Каспийского моря; экспедиция А. Черкасского (Бековича- Черкасского) в 1717 г. прошла вдоль восточного побережья этого озера-моря, открыла Узбой и установила, что Амударья не впа­дает в Каспийское море. Ф. Соймонов завершил съемку Каспия в 1726|г. В 1713 г. Трутников в поисках золотых россыпей пересек Джунгарию и настиг границ Тибета. В 1722—1724 гг. большое путешествие в Джунгарию предпринял И. Унков- ский.

Широкий круг проблем возникал в связи с освоением восточ­ной окраины страны: вопрос о соединении Азии и Америки, воз­можность обогнуть Сибирь морем с севера, отыскание путей в Я'погаию и др. Камчатка еще в 1697—1699 'гг. была обследова­на В. Атласовым. В ,17М—il7:13 irr. Д. Анциферов и И. Козы- ревский добрались до самых северных островов Курильской гряды, а в 1719—1721 гг. И. Евреинов и Ф. Лужин по поручению Петра I составляют карту Курильских островов, а также Кам­чатки и части Сибири. В 1724 г. для исследования морского пути из Ледовитого океана в Тихий Петр I направляет Камчатскую экспедицию во главе с Витусом Берингом (1681—1741).

Вторая Камчатская экспедиция (1733—1742 гг.) явилась про­должением начинаний Петра I. Результаты этой экспедиции хо­рошо известны: открытие части берегов Аляски, Алеутских и Командорских островов, опись почти всей береговой линии Се­верного Ледовитого океана (до Колымы на востоке), а также части берегов Курильских островов и Северной Японии. Участ­ник экспедиции Г. В. Стеллер (1709—1746) произвел первые ес­тественнонаучные наблюдения на берегах Северо-Западной Аме­рики, на о-ве Беринга и изучал природу Камчатки; И. Г. Гмелин (1709—1755) собрал обширный материал о природе Южной Си­бири; С. П. Крашенинников (1711—1755) в 1738—1741 гг. всесто­ронне исследовал Камчатку; Г. Ф. Миллер (1705—1783) изучал

сибирские архивы и впервые осветил историю русских географи­ческих открытий в Сибири (Миллер, 1750—1764; 1758).

С середины XVII в. до начала последней трети XVIII в. прак­тически не продвинулось изучение полярных областей земного шара, Австралии, арктических и внутренних северо-западных районов Северной Америки, очень немного прибавилось к зна­ниям о внутренних областях Африки и Южной Америки.

{ Одной из главных целей экспедиций первой половины XVIII в. ; было создание карт. Успехи в измерении Земли и в разви­тии способов определения географических координат подготав­ливали ‘прочную научную основу для картографии. В сущ­ности с этого времени начинается становление геодезии как са­мостоятельной дисциплины.

В свою очередь развитие геодезии было непосредственно связано с дости­жениями математики, механики, оптики и астрономии; в концу XVII — нача­лу XVIII в. относятся пруды X. Гюйгенса (11629.—11695), И. Ньютона (1642— 1728), Г. В. Лейбница (1046—1716). В 1675 г. была основана Гринвичская ас­трономическая обсерватория, позднее — обсерватория .в Париже, Берлине, Пе­тербурге, Вене.

Непосредственное значение для развития геодезии и картографии имело изобретение сетки нитей в зрительной трубе, зеркального секстанта, верньеров на лим'бах угломерных инструментов, хронометра, а тажже введение в геоде­зические вычисления логарифмов. В .сравнении с предыдущим периодом ас­трономические определения пунктов производились значительно чаще. Фран­цузский академик Жан Пикар (11620—1682) в 1667—11670 гг. измерил дугу ме­ридиана в Северной Франции при помощи триангуляции, а в 1683—11718 гг. Жан (Джованни Доменико) Кассини (Ц626—(Г7Г2) и его сын Жак Кассини (1667—'1756) измерили дугу меридиана на всем протяжении Франции.

Наблюдения французского астронома Ж- Рише над секундным маятни­ком в Кайенне (11672 г.) показали, что там сила тяжести меньше, чем в Па­риже. Ньютон и Гюйгенс пришли на основании этого ж выводу о сжатии Земли у полюсов. Однако градусные измерения Кассини противоречили этому заключению. Для решения вопроса Французская академия наук (основана в 1666 г.) направила две экспедиции для градусных измерений: в Лапландию (Мопертюи и Клеро, 1736 г.) и в Перу (Ла Кондамин и Бугер, 1735—‘1743 гг.). Результаты обеих экспедиций подтвердили точку зрения Ньютона и Гюйгенса, Позднее А. 'К. Клеро теоретически определил сжатие Земли. Во Франции к 1740 г. Цезарь Кассини закончил новое, более точное лрадусное измерение. Од­новременно была выполнена триангуляция на всей территории страны.

Геодезические работы первоначально преследовали чисто научные цели в не были связаны с топографическими съемками. Последние велись еще до­вольно примитивными методами и даже в первой половине XVIII в. выполня­лись без учета кривизны Земли и без геодезического обоснования; разумеет­ся, съемки на разных площадях не могли быть связаны между собой. Высот­ные отметки не определялись. Переворот в этой области начался после 1760 г.,. когда Ц. Кассини приступил к созданию точной карты Франции на основе три­ангуляции.

В начале XVIII в. съемочные работы приобрели особенно широкий размах в России. В 1720 г. Петр I издал указ о посылке в разные .губернии геодезис­тов для «сочинения ландкарт» (в м. 10 верст в дюйме) и сам составил для них инструкцию. Морская академия, основанная в 17116 г., готовила специа­листов для этих работ.

Создание обзорных карт всей суши и ее крупных частей еще не могло основываться на топографических съемках, однако аст­рономические определения, а также новые проекции позволили значительно усовершенствовать карту мира и, в частности, посте­пенно опровергнуть преувеличенное представление о растянуто­сти Евразии по долготе. Центром картоиздательской деятель­ности становится Франция; во второй половине XVII в. серию оригинальных карт создал Никола Сансон (1600—1667) вместе с сыновьями, а в первой половине XVIII в. ряд карт и атласов (в том числе мировых) издали Гийом Делиль (1675—1726) и Бургиньон д'Анвилъ (1697—1782). Я. Б. .Хешем, основавший кар­тографическую (фирму в Нюрнберге, выпустил в 1716 г» большой атлас.мира; он же впервые применил штрихи (гашюры) для изображения рельефа.

Из крупных русских картографических произведений второй половины XVII в. надо отменись «чертежи» Сибири П. И. Году­нова (1667 и 1672 гг.) и С. У. Ремезова (1697 г.). В 1701 г. Реме­зов изготовил по указу Петра I «Чертежную книгу Сибири» из 23 карт. Все эти карты лишены математической основы и не от­личаются большой точностью, но карты Ремезова значительно подробнее и полнее; на них показаны, в частности, леса, болота, луга, пашни, пески.

В 1705 г. в Москве была учреждена Гражданская типография, которой руководил В. А. Киприанов; в 1713 г. типография вы­пустила первый русский печатный атлас (карты полушарий и четырех частей света). Обер-секретарь Сената И. К■ Кирилов (1669—1738), руководивший съемками Русского государства, за­думал создать большой «Атлас Всероссийской империи» из 360 карт, но успел опубликовать в 1734 г. лишь первый выпуск, в ко­торый вошла «генеральная» карта всей страны и 14 «специаль­ных» (частных) карт отдельных административно-территориаль­ных единиц. Эти карты, составленные в конической проекции с учетом топографических съемок, были значительно точнее «Чер­тежной книги Сибири», но еще содержали большие ошибки в долготах (протяжение России по долготе преувеличено на 8—10°). Следующим шагом вперед был «Атлас Российский» из 20 карт, выпущенный географическим департаментом Академии наук в 1745 г., но и на его картах было еще много ошибок и неточностей.

Во второй половине XVII в. появляются некоторые с п е ц и- ■альныТ'“(тёмагические) карты. Немецкий естествоис­пытатель Атанасиус Кирхер (1601—-1680) составил карты (впро­чем, довольно примитивные) морских течений, вулканов и маг­нитных склонений (1664 г.); директор Гринвичской обсерватории Эдмонд Галлей (1656—1742) издал карты ветров (1686 г.) и маг­нитных склонений (1701 г.). В это же время в Англии возникает идея геологической карты (Мартин Листер, 1684 г.), а около се­редины XVIII в. там были предприняты первые геологические съемки в целях изыскания каменного угля. В 50—60-х годах XVIII в. первые геологические карты появляются также во Фран-

137

ции и Германии. Эти карты еще не могли основываться на стра­тиграфической шкале и отображали лишь выходы пород различ­ного петрографического состава.

Метод изобат нашел применение для изображения дна рек Маас (Анселин, 1696 г.) и Мерведе (Крукиус, 1730 г.), а также Лионского залива (Марсильи, 1725 г.) и Ла-Манша (Бюаш, 1752 г.).

Переходя к географической литературе начала Нового времени, отметим прежде всего многочисленные записки и дневники путешественников (Тавернье, Тевено, Бернье, Кемп- фера, Турнефора, Шейхцера, Шардена, Ла Кондамина, Бугера, Кальма, участников Второй Камчатской экспедиции и др.). У. Дамир оставил трехтомное описание своих кругосветных пла­ваний («Новые путешествия вокруг света», 1697—1707 гг.). Мно­гие из этих описаний содержат интересные наблюдения над при­родой. Значительную ценность представляют записки русских послов (в особенности Спафария), а также «скаски» некоторых землепроходцев (в частности, В. Атлаоова). На основании запи­сок миссионеров Ж- Цюгаль в 1735 г. дал подробное описание Китая и соседних территорий.

Ко второй половине XVII в. относятся первые сводные описа­ния Сибири — в виде текстов к чертежам П. Годунова (1667 и 1672 гг.), написанных по маршрутам, с обширными номенклатур­ными данными (реки, озера), со сведениями о рыбных и пушных богатствах, о народах и их занятиях. Более позднее описание Сибири принадлежит Я. Венюкову (1686 г.).

Юрий К'тж(щуч, хорват по происхождению, много лет про­живший в Сибири, вД680 г. закончил «Историю Сибири» («Histo- ria Sibiria»), в которой’имеется интересная попытка дайониро- Ч|Щиз этой территории. Квижанич делит Сибирь на три «клима­та»: 4-}^ северный (здесь не произрастают плоды и овощи, но до­бывается много соболей и чернобурых лисиц; население питается рыбой и оленьим мясом, из домашних животных имеются лишь упряжные собаки);,£) средний (богат «произрастанием земли»,, здесь растет кедр, мало соболей, но много горностаев, лисиц, ло­сей; ездят главным образом летом, по воде);„|3) южный («кал­мыцкие» степи с бесплодной почвой, соленьщи озерами, низкими травами и т. д.)

Из описаний России, изданных в Западной Европе, лучшее принадлежало бургомистру Амстердама Витсену (1692 г.).

Высоко оценивая значение географических знаний, Петр I за­ботился как о переводе сочинений иностранных ученых^I, так и

о создании русской географической литературы. В 1719 г. выда- ^ ющийся русский H<rropHfK_.HLВ...Н. 7агц(И^Т1Ш)—175Q) ! был' определеи...«к землемерию всего государства и сочинению i обстоятельной географии с ландкартами», Замысел Татищева | сбздаггктгерво^ описание Россйи не был осущеет- i

вгген; он успел написать несколько глав, посвященных Сибири ч

(1736 Ef; и введение к описанию всей страны (J744 г.), Ему же (

лрЙщадТёжит'йёза'кбнчеиный «Лексикон российский» „(1743 г.) — \

'труд. .ай1Щклопеди.н.еского характера, в котором большое место S занимают географические сведения^II. Современник Татищеваj И. К,. Кирилов составил в il727 г. /первое, статистическое (эконо-™ j мико-географическое) описание России.

Хотя для создания научной географии Русского государства еще не наступило время, в первой половине XVIII в. появляются предпосылки для осуществления этой задачи: составляются боль­шие страноведческие описания, посвященные отдельным частям территории России и сопредельным странам. Молдавский князь Дмитрий Кантемир (1673—1723), эмигрировавший в 1711 г. в Россию, составил в 1715—1716 гг. обстоятельное описание Мол­давии, включавшее сведения о ее климате, реках, полезных иско­паемых, населении и хозяйстве^III.Вахушти Багратиони (ок. 1696— 1772), который с 1724 г. жил в Москве и общался с передовыми деятелями русской культуры и науки, в 1742—1745 гг. составил «Описание царства Грузинского», содержавшее очень подробную характеристику орографии и гидрографии, описание ледников, климата, основных типов растительности и многих видов расте­ний (дикорастущих и культурных) и животных. Точные указания автора на размещение растений и животных дают возможность составить ясное представление о^высртной поясности и некото­рых местных географических закономерностях. Вахушти Багра- тиони составил также два подробных атласа Грузии (Маруа- швили, 1956).

В 1749 г. было опубликовано (в переводе С. П. Крашенинни­кова) предисловие к труду И. Г. Гмелина «Flora sibirica», в ко­тором дана краткая характеристика природы Сибири, причем подчеркиваются, с одной стороны, различия в природе (рельефе,флоре, фауне) Восточной и Западной Сибири, а с другой сторо йБГГСХОдство последней с Восточной Европой (Гмелин, 1749) .

“Видное~место в истории географии XVIII в. занимает труд С. П. Крашенинникова «Описание земли Камчатки» (1755 г.) —■ систематическая страноведческая характеристсика к тому вре­мени мало известной территории," основанная на собственных йолевых исследованиях автора. Первый том этого труда посвя­щен природе полуострова и содержит множество тонких наблю­дений; здесь подробно описаны реки, горы, вулканы, характер­ные черты <«почв», климата, ископаемые богатства, [растительный и животный мир. Автор обращает особое внимание ца естествен- ные ресурсы и перспективы хозяйственного освоения Камчатки. Содержанйе^торбго' тома имеет историко-этнографический ха­рактер. «Описание земли Камчатки>Гвыдержало во второй поло­вине XVIII в. шесть изданий в странах Западной Европы.

Во многих отношениях замечательное произведение, хотя к уступающее по своему научному уровню труду Крашенинникова, представляет «Оренбургская топография» (1762 г.) П. И. Рыч­кова (1712—1777). Автор разделил свою книгу на две части—■ общую и региональную. В первой части наряду с данными о„ на­селении, торговле, промыслах и др. большое место занимает опи­сание природных условий, построенное по следующему плануГ климат, воды (Каспийское и Аральское моря, реки, озера), ос­новные элементы орографии, полезные ископаемые, животный мир. В книге нет раздела, посвященного растительности, но в разных местах текста имеются сведения о ней (главным образом

о лесах). Во второй части дается описание провинций и «дистан­ций», содержащее преимущественно характеристику населенных пунктов и населения; однако и здесь встречаются замечания о природных условиях.

И все же подобные страноведческие труды были еще единич­ными. Популярные географические описания Земли и учебные руководства сохраняли стиль старых «космографий» и имели в основном номенклатурно-описательный характер. В начале XVIII в. широкой известностью пользовался учебник географии Иоганна Гюбнера (1668—1731), выдержавший 36 изданий только в Германии и переведенный на многие европейские языки, в том числе на русский («Земноводного круга краткое описание...», 1719). В и ем дается описание четырех частей света и государств,, причем основное содержание учебника составляют номенклатура (особенно города; из физико-географических элементов имеются лишь реки; об орографии нет почти никаких данных) и сведения

о политическом строе, занятиях жителей, религии и т. п. Среди приводимых автором сведений встречаются небылицы.

Другому немецкому автору, А. Ф. Бюшингу (1724—1793), долго жившему в России, принадлежит многотомное «Neue Erd- beschriebung» («Новейшее землеописание», 1754—1792 гг.), ос­тавшееся незаконченным. Бюшинг считал, что география не должна повторять карту и дадать одни лишь названия; он стре­мился критически одешшать,д£тачникй g ввел в страноведческое огт ис я н и ест атистич ески е материалы. Его труд“представляет опи­сание государств и имеет в сущности справдчный характер; он изобилует номенклатурными сведениями (в основном о городах с их достопримечательностями) и содержит данные о природных условиях, хозяйстве, государственном устройстве, числе жителей, языке, релитии, денежной системе, вооруженных силах, искусстве и т. п. Книга Бюшинга переводилась в России (с 1763 до 1788 г.) и еще в XIX в. рассматривалась как образцовая *.

В 1758—1772 гг. был издан в четырех частях первый русский учебник географии — «Политическая география» С. Ф. Наковоль- нина, в котором кроме кратких сведений из математической и физической географии содержится подробное описание различ­ных государств. Автор собрал множество самых разнообразных данных, в значительной части не имеющих отношения к геогра­фии.

Таким образом, описательно-страноведческие сочинения (к которым следует отнести и большинство учебников географии) первой половины XVIII в. по своему содержанию и научному уровню еще мало отличались от «космографий» XVI—XVII вв. Описания велись в рамках государственных границ и представ­ляли смесь мало связанных между собой сведений, среди кото- дых данные о природе занимали ничтожное место. Трактовка явлений часто носила теологический характер. В книге «Гео­графия или краткое земного круга описание», изданной в Москве в 1710 г., с самого же начала объявляется, что бог сотворил зем­лю «из ничего» в потребу человеку и «всякому животну»; в опи­сании Азии упоминается о всемирном потопе, рае, сотворении Адама. Гюбнер, признавая логичность системы Коперника, тем не менее считает, что надо верить библии^I. Бюшинг писал, что основная цель его труда — способствовать познанию бога как творца.

Что касается сочинений общеземлеведческого характера, то они были немногочисленными и ни одно из них не поднялось до уровня обобщений Варения. Но прежде чем перейти к работам в области общей физической географии, необходимо бросит

ьвзгляд на состояние естествознания во второй поло­вине XVII — первой половине XVIII в.

По Энгельсу, именно на это время (Энгельс отмечает его име- { нами Ньютона и Линнея) приходится конец первого периода в истории научного исследования природы В этот период главное ■ место заняло -«элементарное естествознание», т. е. механика зем­ных и небесных тел, получившая известное завершение. Другие отрасли естествознания, в том числе физика, химия, геология, находились либо на начальных ступенях развития, либо в заро­дышевом состоянии. В области биологии происходило накопле­ние материала и его первоначальная систематизация. «О сравне­нии между собой форм жизни, об изучении их географического распространения, их климатологичесних и тому подобных условий существования почти еще не могло быть и речи. Здесь только бо­таника и зоология достигли приблизительного завершения бла­годаря Линнею»^I.

«Но что особенно характеризует рассматриваемый период,— продШгжает Энгельс,— так это — выработка своеобразного об­щего мировоззрения, центром которого является представление об абсолютной неизменяемости природы. Согласно этому взгля­ду, природа, каким 'бы путем -она сама ,ни 'возникла, раз она уже имеется налицо, оставалась всегда неизменной, пока она сущест- . „вует» з. По Энгельсу, первую брешь ,в этом «окаменелом взгляде на природу» пробил И. Кант (1724—1804), опубликовавший в 1755 г. '‘«Всеобщую естественную историю и теорию неба», в ко- тороиГйзложйл первую научную гипотезу происхождения земного шара.

Надо, однако, отметить, что еще до Канта некоторые естество­испытатели пытались, правда робко и непоследовательно, выйти за рамки метафизического способа мышления. Так, уже Декарт в «Трактате о свете», написанном в 1633 г. и опубликованном в 1664 г., дал естественнонаучное объяснение происхождения Земли. Он считал, что Солнце и все планеты образовались в результате вихревого движения мельчайших частиц материи. В процессе формирования Земли произошла ее дифференциация на огненно-жидкое ядро, твердую кору, водную и воздушную оболочки.

Близкую гипотезу высказал Г. В. Лейбниц в 1693 г. («Прото­гея», изд. в 1749 г.); он полагал, что Земля была первоначально раскаленной. Позже (в 1710 г.) Лейбниц писал, что в результате остывания Земли образовалась водаТ которая растворила соли в твердой коре и образовала в ней пустоты, заполнившиеся оке­аном с соленой водой («Теодицея», 1887—1892, стр.'258).И Декарт, и Лейбниц считали, что Земля вначале была по­крыта сплошной водной оболочкой, но дальнейшую историю по­следней Декарт рисует иначе, чем Лейбниц: в нее обрушились части пленки, будто бы образовавшейся в атмосфере из твердых частиц; они-то и создали материки, расчленившие единый океан.

Взгляд о первичном сплошном океане имел многих сторонни­ков, причем некоторые из них связывали его с легендой о библей­ском всемирном потопе (хотя и пытались объяснить его естест­венными причинами). Всемирный потоп присутствует в космого­нических гипотезах английских авторов Томаса Бернета (1681 г.), Джона Вудворда (1702 г.) и Уильяма Уистона (1708 г.) К

Датчанину Николаю Стенопу (1638—1687) принадлежит пер­вая гипотеза образования осадочных пород (1669 г.), согласно которой горные породы отлагаются в воде и первоначально обра­зуют горизонтально залегающие слои, так что каждый вышеле­жащий слой моложе нижележащего. Горизонтальное залегание пород нарушается подземными толчками или обрушиванием зем­ной коры, а прерывистость в распространении одного и того же слоя свидетельствует о размывающей деятельности поверхност­ных вод. Стеной дал на примере Тосканы своеобразную периоди­зацию истории Земли, разделив ее на шесть этапов, причем счи­тал, что на первых этапах ни растений, ни животных не сущест­вовало.

Жорж Луи Леклерк де Бюффон (1707—1788) в первом томе своей «Естественной истории» ,(1749 т., рус. пер. 1789) пред­принял попытку дать историю и теорию Земли, причем во мно­гом он следовал Декарту и Лейбницу. По его мнению, Земля и другие планеты были оторваны от Солнца кометой. Бюффон по­лагал, что основные неровности земной поверхности образова­лись на дне первичного океана под действием движений воды; другим внешним силам (ветры, реки и др.), так же как и вулка­ническим явлениям и землетрясениям, он придавал лишь второ­степенное значение в преобразовании лика Земли.

Между тем еще в 1688 г. английский натуралист Роберт Гук (1/635—(1703) -высказал мысль, что основной причиной поднятия гор и опускания морского дна являются землетрясения, проис­ходящие от подземного огня, который вызывает также и вулка­нические извержения. Несколько позднее итальянские ученые

А. Валлиснери (1661—1730) и особенно А. Л. Моро (1687—1764) указдои на роль вулканизма как важнейшей силы в формирова­нии поверхности Земли. К сожалению, Бюффон недооценил эти высказывания, так же как и прогрессивные идеи Стенона.

Значительно ближе Бюффона к правильному объяснению про­цесса формирования земной коры и ее рельефа подошёл М: В.Ломоносов (1711—1765). В известном его сочинении «О слоях земных» (1763 г^'проводится мысль о непрерывности изменения земной поверхности под влиянием как внутренних, так и внеш­них сил. По Ломоносову, крупные формы поверхности образу­ются в результате движений земной коры — не только быстрых, _чно и медленных; причем существует сопряженность между под­нятиями и опусканиями

Большинство ученых находилось, однако, в плену устарелых взглядов и религиозных заблуждений. Многие еще принимали на веру библейскую сказку о всемирном потопе я пытались с ее помощью объяснить распространение окаменелостей на суше и другие явления. Виднейшим представителем «дилювиализма» был швейцарский естествоиспытатель начала XVIII в., исследо­ватель Альп И. Я. Шейхцер (1672—1733). Но уже в то время ненаучные представления дилювиалистов резко критикуют Вал- лиснери и Моро. Правда, и во взглядах более передовых ученых было немало противоречий; для многих из них характерно стрем­ление увязать прогрессивные идеи с религиозными догматами. Моро, например, старался уложить свою схему развития Земли в семь библейских дней творения.

Оценивая взгляды прогрессивных естествоиспытателей рас­сматриваемого периода, следует иметь в виду, что они не могли еще полностью основываться на фактах и по необходимости были умозрительными и потому содержали немало наивного или фантастического ‘^так, Бюффон объяснял вулканизм горением погребенных органических веществ, а Татищев и Ломоносов, как /-и многие другие, — горением серык Значение гипотез того вре-

₁

мени определяется не тем конкретным вкладом, который они внесли в науку, а новым п од ход о м к изучению Земли. Важно то, что взгляд об изменчивости лика Земли находил уже многих сторонников, и это создавало предпосылки для постепенного раз­рушения метафизического мировоззрения и религиозных пред­рассудков.

К середине XVIII в. (1752 г.) относится первая, еще умозри­тельная попытка привести в систему распределение суши, морей и горных хребтов земного шара. Она принадлежит Ф. Бюашу (1700—1773). Суть его взгляда сводится к тому, что «остов» зем­ной поверхности образует система взаимосвязанных хребтов, вы­тянутых в широтном и долготном направлениях и продолжаю­щихся на дне океанов. Хребты образуют водоразделы между речными системами (и речными бассейнами). Вопроса о проис-

хождении и истории рельефа Земли Бюаш не касался. При всей наивности этой гипотезы она сыграла определенную роль, так как привлекла внимание ученых к изучению рельефа и, кроме того, она создавала основу для противопоставления традиционному способу описания Земли по государствам новый подход, осно­ванный на естественном (пока еще примитивном, орогидрогра- фическом) делении.

Изучение атмо- и гидросферы вступило в перелом­ный этап. С одной стороны, еще господствовали ошибочные представления о составе и свойствах воздушной и водной среды. Воздух и вода считались простыми телами (элементарный состав воздуха стал известен только в 1777 г., а воды— в 1783 г.). Вы­дающийся английский натуралист Роберт Бойль (1626—1691) полагал вслед за некоторыми древнегреческими натурфилосо­фами, что вода является первичным элементом, из которого мо­гут быть произведены все вещества^I. Но успехи эксперимен­тального естествознания уже частично коснулись исследования свойств воздушной и водной оболочек Земли. Стали известны законы гидростатики, а та иже один из важных газовых зако­нов — о связи между объемом и давлением газа (он был открытР. Бойлем в 1662 г. и независимо от него Э. Мариоттом в 1676 г.), явление расширения воды при замерзании и др. Со второй поло­вины XVII в. начинаются инструментальные метеорологические наблюдения; правда, в то время они были еще эпизодическими и лишь на рубеже XVII и XVIII вв. кое-где (в Париже, затем в Упсале и Петербурге) начинают приобретать систематический характер.

Из метеорологических явлений наибольшее внимание привле­кали ветры, в особенности пассаты и муссоны, от которых зави­сели условия плавания в тропических морях. В XVII в. уже в ос­новных чертах была известна система ветров земного шара. Эдмонд Галлей в 1686 г. дал первое научное объяснение причин образования воздушных течений; в 1735 г. Джон Гадлей изложил теорию пассатной циркуляции. М. В. Ломоносов впервые пришел к выводу о существовании вертикальных токов в атмосфере. Ему же принадлежит идея «морозного слоя» в атмосфере, с которым связаны постоянные снега.

Ломоносов говорил также об изменчивости климата.. Впро­чем' еще ранее В. И. Татищев писал о том, что вода Каспийского моря через каждые 30—35 лет прибывает и через столько же убывает, причем «при высокой воде в море стужа, а при низкой жары около оного умножаются» (Татищев, 1793, III, стр. 184). Таким образом, Татищев признавал не только циклические ко­лебания гидрологических и климатических явлений, но и связь первых со вторыми. О том, что примерно через 30 лет повторя­ются холодные зимы, писал и русский академик Г. В. Крафт (1740, стр. 28).

У Татищева и Ломоносова имеются попытки объяснения кли­матических особенностей разных областей. Так, первый из этих авторов связывал суровость климата Сибири с обширностью ее материковой поверхности, открытостью северным ветрам и защи­щенностью горами от южных. Ломоносов сравнивал климаты различных мест; он же отметил смягчающее влияние Ледовитого океана.

Во второй половине XVII в. продолжал господствовать взгляд

о происхождении подземных вод из океанической воды, которая проходит перегонку в пустотах внутри Земли под влиянием подземного жара и, опресняясь, выходит на поверхность. Фан­тастическую картину подземного круговорота воды нарисовал

А. Кирхер в своем сочинении «Mundus subterraneus» («Подзем­ный мир» 1664 г.). Главный «канал» будто бы проходит от Се­верного полюса к Южному; на Северном полюсе находится огромная воронка, через которую океанические воды вливаются в недра Земли, а на Южном они снова выходят в океан. По Кирхеру, подземное сообщение существует между Черным и Каспийским морями, между Каспием и Персидским заливом, Красным и Средиземным морями и т. д. (см. Федосеев, 1957, стр. 83—86). Итальянский ученый Фонтана в 1695 г. сравнивал подземную циркуляцию воды с системой кровообращения и ви­дел ее движущую силу в некоей «душе» Земли.

Но одновременно с подобными умозрительными концепциями вырабатывается правильный взгляд на круговорот воды, осно­ванный на опытном исследовании. Еще в 1656 г. голландец Исаак Фосс (Фоссий) критиковал тех, кто верит в огромные подземные водоемы, и высказал убеждение в том, что реки питаются дожде­выми водами. А Пьер Перро впервые экспериментальным путем определил сток Сены в ее верховье и, сравнив его величину с ко­личеством осадков, пришел к заключению, что осадки значитель­но (в 6 раз) превышают сток. Результаты этих исследований он опубликовал в 1674 г. в работе «De l’origine des fontaines» (см. Perrault, 1939). В 1686 г. Э. Мариотт подтвердил выводы Перро. Эдмонду Галлею принадлежит первая попытка опреде­лить испарение с поверхности моря, причем у него получилось, что с поверхности Средиземного моря испаряется в три раза больше воды, чем приносится в него реками (Wisotzki, 1897, стр. 37—38).

Таким образом, было установлено, что испарение и выпаде­ние осадков играют.важнейшую роль во влагообороте и что по- 146

верхностные и подземные воды образуются главным образом за счет атмосферных осадков. В XVIII в. этого взгляда придержй"- ЯсГлись наиболее авторитетные ученые, в том числе А. Валлисне- ри, Г. В. Крафт, Ж. Бюффон, И. Кант, М. В. Ломоносов, хотя вплоть до середины столетия продолжали выступать и сторон­ники старой идеи перегонки морских вод в подземных поло­стях.

Нужды судоходства приводили к необходимости изучения рек, однако долгое время это изучение ограничивалось преимущест­венно съемочно-описными работами и составлением гидрографи­ческих карт. С 1715 г. по указу Петра I на реках России стали вести измерения высоты уровня воды (с 1728 г. аналогичные наблюдения ведутся на Эльбе, с 1732 г. — на Сене), позднее так­же начали производить записи дат вскрытия и замерзания рек.

Интересы мореплавания стимулировали исследование дина­мики морских вод. JBlJ(j63 г. общий обзор морских, течений дал' , И. Фосс. Э. Галлей в 1678 г. объяснил образование течений не- | 'ра5ноИ^^ым йН^щни&мЗ~Ш)ве!рхности моря (такого же мнения придерживался А. Кирхер). И. Ньютон разработал теорию при­ливов и отливов. В области йзучения морей особенно выделяются ■Груды итальянского ученого-энциклопедиста Л. Ф. Шарсильи (1658—1730); его исследования о Босфоре и Средиземном море о£ГбТГщены в книге «Histoire physique de la Мег» (1725 г.).

"В сфере йзучения флоры и фауны происходит ин­тенсивное накопление материала и его первичная систематиза­ция. На территории России множество ранее неизвестных видов описали И. Г. Гмелин, С. П. Крашенинников, Г. В. Стеллер. Гме- лину принадлежит четырехтомная «Флора Сибири» (1747 г.). Карл Линней (1707—1778) опубликовал «Флору Лапландии» (1737 г.), «Флору Швеции» (1745 г.), «Фауну Швеции» (1746 г.). Значительно возрос объем сведений о растениях и животных тро­пических стран.

В 1686 г. Джон Рей (1627—1705) ввел понятие о виде. Линней предложил бинарную номенклатуру и разработал первую, еще искусственную систему растений (1735 г.), а позднее животных. (Попытки создать систему организмов предпринимались и до Линнея, в частности Турнефором.)

Турнефор в начале XVIII в. дал характеристику раститель­ности Средиземья и установил высотную поясность по наблюде­ниям на Арарате, Этне и др. Бюффон произвел сравнение живот­ного мира Старого и Нового Света и нашел ряд общих форм, что навело его на мысль о былом соединении этих материков. Он говорил о развитии форм животного мира во времени, причем связывал это развитие с изменением географических условий. Вместе с тем Бюффон признавал только одновременное возник­новение всех видов животных. Линней же вообще не допускал каких-либо изменений растений и животных после того, как онибыли созданы «бесконечным существом» и расселились из еди­ного центра творения.

HeKoxo£Me,.pieiibLe.(L.B. Крдфх,Ж.Б~.Ломошсов) уразидади

на у^Тастие растений л жи.в о,тны.х., в^ойоазааанш. яон в (с м. ниже!.

УжевТамомконце этого периода И. Г, Леман определял пддву как «смешанное из разных, материй тело, которое все твердые части обитаемого нами земного круга покрывает» (Леман, 1765,. стр. 3) 'й'отчасти отметил' зависимость ее от климата, а также

связь с нею тех или иных растений.

• ““■Обращаиёь "'теперь'' к сочинениям общезем л ев е д- ческого характера, мы не обнаруживаем в них принципи­ально новых идей. В течение всего этого периода книга Варения оставалась образцом; она неоднократно переиздавалась. Ньютон трижды публиковал ее в Англии (1672, 1681, 1712 гг.), несколько' изданий вышло в Голландии, два — в России (1718 и 1790 гг.),, одно — в Иене.

По оценке Гумбольдта, «Варению принадлежит неувядаемая слава за то, что он исполнением опыта всеобщей и сравнительной: географии сильно привлек на эту науку внимание Ньютона; но при несовершенстве вспомогательных наук, из которых черпал Варений, самая обработка не могла отвечать величию его пред­приятия» (Гумбольдт. Космос, т. I, 18,66, стр. 59). Но последую­щим авторам не удалось подняться даже до уровня, достигну­того Варением. Они использовали главным образом фактическое содержание его книги, а не ее идеи. Из ранних сочинений рас­сматриваемого периода к типу общеземлеведческих можно от­нести «Географию и гидрографию» Дж. Риччиоли (1661 г.) и «Подземный мир» А. Кирхера (1664 г.). В первом преобладает математическая география, близкая к птолемеевской, а из при­родных явлений рассмотрены главным образом гидрографиче­ские. Сочинение Кирхера по существу не вносит ничего нового в землеведение (некоторые его идеи уже рассматривались нами ранее).

Первым курсом общей физической географии, написанным в России, было «Краткое руководство к математической и нату­ральной географии» Георга Вольфганга Крафта (1701—1754) опубликованное в Петербурге в 1738 г. на немецком языке, а в 1739 г. (и повторно в 1764 г.) на русском. Труд этот несет на себе отпечаток явного влияния Варения, хотя отличается своими осо­бенностями и отражает некоторые новые достижения естество­знания. Содержание его делится на четыре части. Первая посвя­щена математической географии; в ней рассматривается Земля как планета. Автор констатирует, что «все разумные люди» при­знают систему Коперника, но затем говорит, что в географии «за , истинное признавается, что Земля в центре всех небесных кругов | положение свое имеет» (Крафт, 1739, стр. -26). Возможно, это- ^ вынужденная уступка Священному писанию^I. Очень кратко (рас­сматриваются атмосферные явления (главным образом ветрьк пассаты и муссоны). Понятие о «климате» Крафт излагает в со­ответствии с античной традицией (которой придерживался и Ва­рений), т. е. определяет его как широтную полосу, в пределах которой продолжительность самого длинного дня изменяется нав полчаса.

" Вторая глава носит название «О физической географии». За­дача физической географии, по Крафту, состоит в изучении от- г? дельных частей, из которых состоит Земля, и в выяснении того, > что происходит в результате соединения этих частей. Под частя­ми подразумеваются земля (почва), соли, сера, металлы, камни, вода. В сущности здесь речь идёт только о земной'коре. Автор указывает, что горы снижаются под действием воды и ветра, но вопроса об их происхождении не касается. Интересно его указа­ние на участие органических остатков в образовании «черно­зема». ^

В третьей главе — «О гидрографии» — рассматриваются реки, Ш образбвание источников (как уже отмечалось, Крафт считал, что ^ они питаются за счет атмосферных осадков), дается классифика­ция озер; далее говорится о свойствах морских вод, о течениях (причины их не объясняются), приливах и отливах.

Последняя глава посвящена употреблению глобуса и ланд- |;г/ карт.

Таким образом, в толковании Крафта физическая география приобретает довольно сщэаниченное содержание. Органический мир из его книги полностью вьгаалГ

В 1750 г. лейденский ученый Иоган Лулофс (1711—1768) из­дал «Введение к учебнику по физическому и математическому изучению земного шара», в котором во многом также следует Варению и рассматривает лишь явления неживой природы.

Близкое отношение к общей физической географии имеет мо­нументальный труд Бюффона «Histoire naturelle, generate et par- ticulliere» (Paris, 1749—1789). Большинство из его 36 томов; имеют зоологическое содержание; несколько томов посвящено» минералогии. Бюффон не ставил своей задачей дать сводку по* физической географии и даже нигде не (пользуется этим терми­ном. Но первый том своего труда он посвятил «истории и теории

Земли» с целью осветить природные условия жизни животных. Кроме гипотезы строения и развития земной поверхности, о ко­торой уже говорилось, здесь рассмотрен широкий круг вопросов, в том числе связанных с природой океанов. Бюффон объяснял ¹ происхождение солей в морской воде выносом их реками; мор­ские льды, по его мнению, также речного происхождения; он ; уделил, внимание приливам, течениям, ветрам, образованию рек и т. д. «Естественная история» Бюффона пользовалась большой популярностью; она занимает видное место в истории естество­знания. Для физической географии труды Бюффона важны со­держащейся в них идеей развития земной поверхности. Кроме того, Бюффон привлек внимание последующих исследователей к изучению рельефа, Мирового океана и различных природных про­цессов как условий, от которых зависит познание явлений орга­нического мира.

М. В. Ломоносов не оставил специального труда по физиче­ской географии, но его идеи в этой области содержатся в ряде работ («Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих», 1753; «О слоях земных», 1763, и др.). Сфера его географических интересов была необычайно широка, она охва­тывала процессы геоморфологические, климатологические, гид­рологические и многие другие, и почти во всех этих областях он сказал щшое слово. В дополнение к тем его идеям, которые уже •были упомянуты ранее, следует отметить его соображения о при­роде Ледовитого океана (Ломоносов сравнивал евразиатские и американские берега этого океана и пытался установить законо­мерности их строения; он занимался вопросом происхождения морских льдов и, хотя связывал их образование главным обра­зом с деятельностью рек, допускал в отличие от Бюффона воз- >. можность образования льда из самой морской воды). Ломоносов догадывался, что формирование почв связано с деятельностью организмов. Основная идея, которая пронизывает труды этого ' выдающегося ученого, заключается в том, что природа земной поверхности представляет ^зультат длительного исторического развития. К сожалению, прогрессивные географические идеи ЛшлонсГСбва получили достойную оценку значительно позднее.

В XVIII столетии еще не было условий для их восприятия и даль­нейшего развития.

f В течение второй половины XVII — первой половины XVIII в. Jo предмете и содержании географии не было чет- ? «ого представления, хотя этот термин пользовался довольно ши- ⁽-. роким распространением.

В «Руководстве к географии», изданном в Петербурге в 1743 г. (оно составлено, по-видимому, по книге Гюбнера), география оп­ределяется как «знание о империях, королевствах, княжествах, графствах, провинциях, городах, морях, озерах, реках, горах и других примечания достойных местах всего земного круга» (Be­il 50син, 1876, стр. 23). По Бюшингу, «география есть основательное уведомление о естественном и гражданском состоянии земного шара, нами обитаемого» (там же, стр. 34). Подобные определе­ния, подчеркивающие лишь справочно-описательное (страновед-1 ческое) содержание географии, представляют значительный шаг| назад от Варения.

Нередко география отождествлялась с картографией. Ж. Н. I Делиль писал, например, в 1727 г., что «географом обычно назы- ^! вают всякое лицо, опубликовавшее карту от своего имени» (Гну- чева, 1946, стр. 120). «Географ, — говорил Делиль, — это человек, способный создать картину положения всех стран света, при этом картину, которая возможно ближе отражает истину»; когда же вся Земля будет измерена и будут созданы точные карты, задача географа сведется к тому, чтобы «знать эти работы и уметь ими пользоваться» (там же, стр. 124). Такое представление отража­лось в названиях учреждений. Так, Географический департа­мент, существовавший при Академии наук в Петербурге с 1739 по 1799 г., был в сущности картографическим учреждением.

Те авторы, которые в какой-то мере предвидели в географии не только описательную, но и теоретическую науку, в общем следовали Варению. Среди них нужно прежде всего назвать В. Н. Татищева. Вслед за Варением он делил географию на об- : щую, в которой «толкуется о всем шаре земном, которой состоит ; щцземли и воды, окружен воздухом»,, .и ,<<участную>> {Татищев, 1 1950, стр. "2Б). 'Частная география занимается описанием целых ; ст^ан7*нагфимер России, Франции и т. п., или же отдельных «пре­делов» (т. е. административных единиц или городов с их окрест­ностями); во втором случае описание называется «топографией». Далее Татищев-.указывает, что, «по ..качеству» описание может быть физическим, математическим и политическим; таким обра­зом, он намечает три главные ветви географии. Татищев упоми­нает также о гидрографии, но считает, что она.не представляет самостоятельного раздела географии, так как описание суши иг вбй должно быть щеразрываым. Эти соображения Татищева почти без изменений повторяются в «Политической географии» С. Ф. Йаковольнйна._

Что касается физической географии, то, согласно', Татищеву, она «описует о качестве земли, воды и воздуха, от ко­торого большею частью происходят обилия, довольства и недо­статки» (Татищев, 1950, стр. 26). В другом месте он пишет: «Фи­зическое обстоятельство географии показует по разности поло­жений разность пременений воздуха, теплоты и стужи и происхо­дящего из того природного довольства и недостатка, не токмо на поверхности, но внутрь Земли и воды родящегося, которое к рас­суждению в приумножении пользы и отвращении вреда весьма полезно и нуждно» (там же, стр. 211).

Г. В. Крафт относил математическую географию к астроно-

d5£

I мии, а политическую к истории; гидрографию он рассматривал | отдельно, физическую же географию связывал с физикой и опре- \ делял как «описание естественного состояния нашей земли, или I -описание того состояния, которое от естества и от соединения I разных частей земного круга происходит» (Крафт, 1739, стр. 97). •Формально Крафт оставлял за физической географией лишь по­верхность и недра Земли («металлы, камни, минералы, подзем­ный огонь и прочая»), исключая из ее ведения как гидросферу, так и атмосферу, не говоря уже об органическом мире.

Ф. Бюаш считал основой физической географии изучение рас­пределения суши и вод на земной поверхности. Он делил физи­ческую географию на «внешнюю» (описание гор, рек, морей, ост­ровов и т. д.) и «внутреннюю» (изучение минералов, источников, морских течений, земного магнетизма).

Итак, представление о предмете и содержании физической географии было довольно смутным. Сфера этой науки в сущно­сти ограничивалась собственно физическими (неорганическими)

\ явлениями земной поверхности; органический мрр цракт,изврки игнорировался. Такое понятие о «физической» географии было й'акономер'йй'м в период «эцементярного.естествознания». К кон­цу этого периода"наряду с механикой твердых тел и астрономией «относительно более разработанными отраслями естественных наук оказались лишь механика жидкостей и газов. Как известно, Ньютон считал возможным вывести из начал механики все ос­тальные явления природы (возможно, с этой точки зрения его ,и заинтересовала «Всеобщая география» Варения).

Крайне слабое развитие физики, химии, геологии, биологии -было главной причиной неразработанности физической геогра­фии. Кроме того, надо принять во внимание, что в это время только начиналась систематизация географических фактов по от­дельным разделам знаний. Наконец, развитию общеземлеведче- •ской концепции как важной формы естественнонаучного обобще­ния должно было препятствовать и господствующее философское , мировоззрение. «Насколько высока .естествознание первой поло- , { вины XVIII века поднималось над греческой древностью по ₍1 J «объему своих познаний и даже по систематизации материала, „ ^настолько же оно уступало ей в смысле идейного овладения этим материалом, в смысле общего воззрения на природу» '.

0_{днакО) как эт0 можно} было видеть из сделанного выше об­зора, к 50—60-м годам XVIII в. подготовительная работа по со­зданию подлинно научной физико-географической концепции ₍ -значительно продвинулась вперед. Это выразилось как в накоп- .лении разностороннего фактического материала, так и в зарож­дении нового подхода к его осмысливанию, в постепенном рас­шатывании взгляда о неизменности природы Земли.Что касается страноведческого направления, то оно, в извест­ной мере выполняя функции накопления фактов, не могло орга­нически соединиться с физической географией, пока сводилось преимущественно к политическому, этнографическому или стати­стическому описанию государств. В таком виде оно примыкало, скорее к истории и на практике во многих случаях занимало по­ложение вступительного раздела в сочинениях по истории (Та­тищев, Вахушти Багратиони и др.). Г. Ф. Миллер рассматривал географию (в страноведческом смысле) как науку, вспомогатель­ную для истории. Лишь редкие исключения среди страноведче­ских работ (Крашенинников) можно рассматривать как примеры физического страноведения, или региональной физической географии.

К сожалению, преподавание географии и, следовательно, рас­пространение понятия <0 географии среди образованной части об­щества основывалось не на идеях Варения, а на сочинениях Гюбнера и им подобных. Попытка Варения обосновать геогра­фию как науку естественную не встретила широкой поддержки у самих географов. В конце прошлого столетия Э. Ю. Петри, отмечая, что труд Варения не был оценен современниками, писал: «Точно так же лишь потомство поняло всю важность указаний ■великого английского философа Локка (1588—1679) и а необхо­димость естественнонаучной основы для географии, и всего авто­ритета знаменитого педагога Яна Коменского (1592—1670, «Ог- bis pictus», 1657) и его исследователей в области разумной педа­гогии, требовавших естественнонаучной подкладки для школьной географии, оказалось недостаточным, чтобы изгнать из школы нелепые и прочно утвердившиеся в ней «Краткие вопросы и от­веты из древней и новой географии» Иоганна Гюбнера» (Петри, 1887, стр. 594)

В 1726 г. за усиление .внимания к изучению природы стран вы­ступил Поликарп Лейзер (1690—1728). Он был одним из первых, кто настаивал на необходимости строить географическое описа­ние по естественному делению территории, а не в политических границах (Геттнер, 1930, стр. 64). Однако предложения Лейзера не дали результатов.

Развитию взгляда на географию как на «служанку истории» содействовало распространение социологических ^учений об .опрё- ; деляющем влияний~'ттрирхжнШ'условий на развитие общества. Носителями* так называемого гежрафдаеското направления., в социологии были французские просветители середины XVIII в., в^особенности Ща^льТТ^МШтёскье (1689— 1755). Рассуждения Мрнтёск£ё"'б зависимости нравов’ социального строя, формы правления от климата, почвы, размеров страны и т. д. нельзя счи­тать оригинальными: они во многом повторяют высказывания

Бодэна и древних греков. Но взгляды Монтескье приобрели популярность: они, в частности, оказали сильное влияние на

153

Ж.-Ж. Руссо (1712—1778). Правда, уже Вольтер (1694—1778), не отрицая влияния природы на человека, заметил, что природ­ные условия существенно не изменились с древних времен, тогда как общественный строй изменялся, а Бюффон подчеркивал роль ■человека как преобразователя природной среды. Взгляды Мон­тескье подверглись резкой критике со стороны Гельвеция (1715—■ 1771). Впрочем, сам Монтескье говорил, что «законы очень тесно ■связаны с теми способами, которыми различные народы добы­вают себе средства к жизни» (Монтескье, 1955, стр. 196), но эта мысль не получила у него развития. Значительно более катего­рично звучит его утверждение, что «власть климата сильнее всех других властей»( там же, стр. 417).

И все же в то время подобные идеи имели определенное про­грессивное значение; отрицание божественного вмешательства и стремление найти объективные закономерности в развитии об­щества составляли характерную черту воззрений французских просветителей, выражавших настроения буржуазии и идеологи­чески подготавливавших французскую буржуазную революцию. Нельзя, однако, согласиться с утверждением, будто «до воз­никновения марксизма представители географического детер­минизма были носителями наиболее передовых идей в области географической науки» (В. Анучин, I960, стр. 37; выделено мной. — А. И.). Ни Монтескье, ни его последователи в области •социологии не были географами и не могли внести своего вклада в географию.

Совсем иное значение имело развитие чисто практического интереса к географии, связанного с нуждами хозяйства, админи­страции, с освоением колониальных земель, т. е. появление за­чатков прикладной географии. Развитие географических .знаний всегда было (непосредственно связано с практическими .потребностями человека, и роль этого фактора стала особенно возрастать при капитализме. М. Флиппоно (1964, стр. 64) прав, говоря, что «географы с большим опозданием осознали эти воз­можности применения своей науки на практике. Не они, а прак­тические деятели почувствовали потребность в такого рода ис­следованиях и часто поручали их проведение негеографам».

М. Флиппоно называет отцом прикладной географии марша­ла Себастьена Вобана (1633—1707), который сформулировал задачи исследований для освоения новых территорий, составлял опросные анкеты, статистические таблицы, дал пример описания территории с рекомендациями по улучшению условий жизни на­селения. Вобан занимался, однако, не столько изучением природ­ных условий, сколько демографическими проблемами. Если же иметь в виду прикладное значение физико-географических (в ши­роком смысле) исследований, то их значение в общегосударст­венном масштабе ранее всего было оценено в России. Вряд ли можно назвать рядом с Петром I другого государственного дея­теля, который так глубоко осознавал роль географических знаний и так много сделал для их развития. А современник Петра 1->

В. Н. Татищев был,, по-видимому, первым ученым-географом, ко­то ршт, занимаясь теоретическими вопросами, в то же время обо­сновал и пропагандировал географию как прикладную науку. На ярких примерах он показал всестороннее практическое значение географии как в общегосударственном плане, так и в масштабе отдельных хозяйств (см. Татищев, 1950, стр. 77—78, 204, 213 и др.). Кстати, Татищеву также принадлежит идея опросной ан­кеты для сбора географического материала; эта анкета, вклю­чавшая 198 вопросов (в том числе по истории и этнографии), в сущности представляет настоящую программу комплексного об­следования территории.

Здесь нельзя не упомянуть о разносторонней деятельности Ломоносова, ясно представляшего себе общегосударственное значение географии. Руководя с 1758 г. Географическим департа- мТнтом~Академии наук, он уделял много внимания подготовке' геодезистов и картографов, прилагал усилия к созданию нового атласа страны, разработал проекты астрономических экспеди­ций, рассылал анкеты для сбора материалов по географии и эко­номике страны, изучал возможности освоения Северного мор­ского пути и составил проект экспедиции для его отыскания.

Таким образом, с Петровской эпохи ведет начало прочная традиция в русской географической науке, которая сочетает не­изменное внимание к нуждам народного хозяйства с глубоким интересом к теории.ГЕОГРАФИЯ НОВОГО ВРЕМЕНИ ДО 70-х ГОДОВ XIX В.

♦

ПОСЛЕДНЯЯ ТРЕТЬ XVIII — НАЧАЛО XIX в. (1765—1820 гг.)

_К

концу XVIII в. относятся два важнейших события мировой истории — /промышленная революция в Англии и фран­цузская буржуазная революция, которые ознаменовали на­чало победы и утверждения капитализма в передовых странах мира. В конце XVIII в. наиболее развитой в экономическом и .политического отношении страной была Англия. В 70—80-е годы

17. в. здесь были изобретены хлопкопрядильная машина, •ткацкий станок, паровая машина, способ получения чугуна с ис­пользованием кокса. Эти изобретения дали толчок перевороту :В промышленном производстве. (В начале XIX в. появляются пароход и паровоз, но вызванный ими переворот в транспорте .относится к более позднему периоду).

Противоречия между развивающейся буржуазией и феодаль­но-абсолютистским строем были особенно резко выражены во •Франции, что неизбежно вело к буржуазной революции. Стремле­ния французской буржуазии еще в первой половине XVIII в. наш­ли свое выражение в идеях просветительства; с середины XVIII в. начинается расцвет французского материализма, идеологиче­ски подготовившего революцию 1789—1794 гг. Влияние этой ре­волюции распространилось далеко за пределы Франции.

В 1783 г. Англия вынуждена была признать независимость североамериканских колоний, и с этого времени на мировую арену начинают выходить Северо-Америкаяские Соединенные Штаты. Однако Англия сохранила за собой 'позиции главной ко­лониальной державы; она объявила своей колонией Австралию (в 1787 г.), вытеснила голландцев из Малакки и Цейлона, за­хватила ряд опорных пунктов в Центральной Америке и Африке, а к середине XIX в. овладела почти всей территорией Индии. ,156

Франция ^оставалась главной соперницей Англии в борьбе за ко­лонии.

В этот период растет международный авторитет России, про­исходит значительное расширение ее территории, страна получа­ет выход к Черному морю. В 60-х годах XVIII в. в России начи­нается новый экономический подъем. Отмена внутренних тамо­женных пошлин (1754 г.) способствовала формированию едино­го 'национального .рынка; усиливается общественное разделение труда, развивается мануфактурная промышленность, важные промышленные районы складываются в центральных губерниях и на Урале (уральская черная металлургия приобретает миро­вое значение).

В истории географии новый этап намечается с середины или с конца 60-х годов. Э. Ю. Петри охарактеризовал его такими сло­вами: «Лишь исход XVIII века, этот странный период невыдер­жанных нервных порывов, недодуманных великих идей и не до­веденных до конца великих дел, являющийся, однако, по мощно­му и необузданно смелому подъему своему действительным на­чалом нового времени, дал энергичный толчок нашей науке» .{Петри, 1887, стр. 594).

Именно в это ярем я начинаются большие экспедиции с науч­но-исследовательскими целями — морские и сухопутные. Новую эпоху в океанических исследованиях открывают плавания Кука (некоторые зарубежные авторы даже называют этот период «ве­ком Кука»), С ними но времени совпадают знаменитые русские «академические экспедиции». В картографии рассматриваемый период ознаменовался развитием точных государственных съе­мок. Конец XVIII т. — важный поворотный этап в развитии пред­ставлений о строении Земли. Наконец, к последним десятилети­ям XVIII и началу XIX в. (примерно до '1815—1,820«г.) относятся труды ряда учейых-геorрафов, которых можно считать пред­шественниками А. Гумбольдта и К- Риттера в области географи­ческой теории. Поэтому рассматриваемое время иногда называ­ют доклассическим периодом в истории географии (Hartshorne, 1939), подразумевая под классическим периодом время Гумболь­дта и Риттера.

Начало научного исследования океанов совпада­ет с усилением 'соперничества Англии и Франции на морях. С целью поисков новых земель (ib том числе Южного материка) и их приобретения Британское адмиралтейство снарядило экспе­диции Дж. Байрона (1764—1766 гг.) и С. Уоллиса — Ф. Картере- та (1766—1769 !гг.), тогда как плавание J1. А. Бугенвиля (1766— 1769 гг.) положило начало серии французских экспедиций, орга­низованных с теми же целями.

Выдающиеся научные результаты дали три кругосветных плавания Джеймса Кука в 1768—1771, 1772—1775 и 1776— 1780 гг., в итоге которых были открыты и обследованы берега

Восточной Австралии, установлено, что Новая Зеландия — двой­ной остров, не имеющий отношения к Южному материку, откры­то много островов в Океании (среди них Новая Каледония, часть Новых Гебрид, о. Гавайи и др.), обследована значительная часть западного побережья Северной Америки (в том числе в Чукот­ском море), достигнуты высокие широты (до 70°10') в антаркти­ческих льдах. Кук 'пришел к заключению, что Южный материк если и существует, то у самого полюса и его невозможно достичь. В экспедициях Кука принимали участие астрономы и натуралис­ты (в числе 'последних — Иоганн и Георг Форстеры, участвовав­шие во втором плавании). Были собраны (богатые естественноис­торические коллекции и составлены подробные карты посещен­ных мест.

Значительные исследования в Тихом океане произвела экспе­диция Жана-Франсуа Лаперуза, посланная французским прави­тельством (1785—1788 гг.). Д’Антркасто, отправленный на поис­ки Лаперуза, совершил большое плавание (1791—1793 гг.), в 'хо­де которого были положены на карту часть южного побережья Австралии и многие острова Тихого океана; участник экспеди­ции натуралист Ла Биллардьер собрал еетественноисторические данные. После плавания Дж. Ванкувера (1791—4795 гг.), кото­рый по поручению Британского адмиралтейства положил на кар­ту около 9 тыс. миль западного побережья Северной Америки, и нескольких экспедиций к берегам Австралии (см. ниже) в анг­лийских и французских исследованиях океанов наступает дли­тельный перерыв, связанный с наполеоновскими войнами.

С начала XIX в. первое место в организации больших морс­ких экспедиций переходит к России. Одной из главных причин для их снаряжения послужила необходимость наладить морскую связь с Русской Америкой, однако значение этих экспедиций вышло далеко за рамки решения указанной задачи. В результа­те,кругосветного плавания И. Ф. Крузенштерна и Ю. Ф. Лисян- ского (1803—1806 гг.) была описана часть берегов Сахалина и Японии, определено 105 астропунктов, произведены океаногра­фические исследования (температура воды, приливы, течения и др.), собраны ботанические и зоологические коллекции. В. М. Го­ловнин so время своего плавания (1807—1814 гг.) составил кар­ту всей Курильской гряды. О. Е. Коцебу, возглавлявший экспеди­цию для отыскания северо-западного прохода со стороны Берин­гова пролива (1815—1818 гг.), открыл ряд островов в Тихом океане, выполнил обширные и всесторонние океанографические исследования; .натуралист А. Шамиссо производил естественно- исторические наблюдения и собрал до 2500 видов растений.

В самой России новые социально-экономические условия за­ставляли усиливать внимание к всестороннему изучению природ­ных условий и ресурсов страны. Организованные для этой цели академические экспедиции 1768—1774 гг. явились исследования- 158 ми нового типа не только в России, но и в истории мировой гео­графии. Они охватили огромную территорию: маршруты П. С. Палласа пересекли Поволжье, Прикаспий, Южный Урал, Алтай, Забайкалье; И. Г. Георги произвел первое научное исследование Байкала; И. П. Фальк изучал Поволжье, Урал, Западную Си­бирь; И. И. Лепехин — север Европейской России; И. А. Гиль- денштедт — .верховья Волги и Днепра, украинские степи, Кавказ;

С. Г. Гмелин — область Дона, Кавказ, север Ирана. Начинающие ученые Н. Я■ Озерецковский, В. Ф. Зуев, Н. П. Соколов, Н. П. Рычков провели ряд самостоятельных исследований.

Объектами исследования служили рельеф, горные породы и полезные ископаемые, растительный и животный мир, ископае­мые органические остатки; производились метеорологические и фенологические наблюдения; большое внимание уделялось так­же населению и хозяйству. Академические экспедиции дали пер­вый научный материал для географического описания России, в частности для характеристики природы тундровой зоны (Лепе­хин) и степей (Гильдеяштедт). Впервые были установлены неко­торые важные географические закономерности. Паллас, напри­мер, обратил внимание на резкое изменение природных условий за Ергенями и Общим Сыртом (и даже предлагал проводить здесь границу Европы и Азии); своеобразие природы Прикаспия он объяснял молодостью территории, ее недавним освобождени­ем от морских вод; он же установил, что Каспийское море лежит ниже уровня океана. Палласу принадлежит первая орографиче­ская схема России.

Наблюдения участников экспедиций послужили основой для ряда научных гипотез: о существовании в прошлом единого Кас­пийско-Черноморского бассейна (Паллас), о строении и образо-, вании гор (Паллас), о провальном происхождении котловины Байкала (Георги), о древности степей и растительно-наземном происхождении чернозема (Гильдеяштедт), о переносе валунов речными льдами и образовании пещер под действием воды (Ле­пехин). Благодаря исключительной подробности и достовернос­ти описаний дневники участников академических экспедиций и сейчас представляют ценность как источник для изучения изме­нений, происшедших в ландшафтах за последние двести лет.

После завершения работ академических экспедиций изучение Европейской России продолжали В. Ф. Зуев (Херсонский край, Крым, 1781—1782 гг.), Я. Я. Озерецковский (берега Ладожско­го и Онежского озер, Ильмень, верхневолжские озера, 1782— 1814 гг.), П. С. Паллас (Южная Россия, Крым, 1793—1794 гг.),

В. М. Севергин (Прибалтика, Белоруссия, Финляндия, 1802— 1804 гг.).

В течение всего этого периода не прекращались русские ис­следования в Арктике: полярная экспедиция В. Я- Чичагова, ор­ганизованная по проекту Ломоносова для поисков Северного

морского пути, достигла 80°30^/с. ш. (1765 г.); Новая Земля была обойдена вокруг, и началось описание ее 'берегов. Были обсле­дованы и описаны острова Медвежьи, Ляховские и Новосибир­ские, а также Чукотка и западные .берега Охотского моря. Ин­тенсивно изучались и осваивались Алеутские острова и северо- западные берега Северной Америки (плавные заслуги,в этом при­надлежат Г. И. Шелихову и А. А. Баранову).

На территории Канады большую активность проявляли Ком­пания Гудзонова залива и Северо-западная пушная компания; А. Маккензи, спустившись по реке, получившей впоследствии его имя, достиг Ледовитого океана, а в дальнейшем впервые пере­брался через Скалистые горы и вышел к Тихому океану; Д. Том­псон произвел съемки на обширной площади меладу Гудзоновым заливом и устьем Колумбии. После образования США усилилось внимание к территориям, лежащим на запад от Миссисипи. В 1789 г. было основано Геологическое и географическое ведомство США;,в 1804—1806 гг. по инициативе президента Джефферсона М. Льюис и У. Кларк исследовали северо-западные области США. 3. Пайк обследовал южную часть Великих равнин и Ска­листых гор.

В конце XVIII в. Феликс д’Асара совершил большое путешест­вие в бассейне Ла-Платы; при этом он производил съемку, изу­чал рельеф, климат, растительность и животный мир. Но дейст­вительным началом научного исследования природы Южной Америки явилось путешествие Александра Гумбольдта совмест­но с Э. Бонпланом в 1799—1804 гг., охватившее бассейн Ориноко, экваториальные Анды, а также Мексиканское нагорье. По своим географическим результатам это было одно из самых выдаю­щихся путешествий конца XVIII — начала XIX в. Наблюдения над природой Южной Америки в значительной степени послужи­ли основой для разработки теоретических взглядов Гумбольдта в области географии.

Среди исследователей Азии выделяется Карстен Нибур, кото­рый по поручению датского правительства изучал страны Ближ­него Востока (1761—1767 гг.). Хотя его главное внимание при­влекали археологические данные, Нибур собрал также обшир­ный естеотвенноиеторичеекий материал, производил астрономи­ческие наблюдения, составил карту; ему принадлежит первое описание Йемена. Результаты наследований Нибура способство­вали усилению интереса в Европе к Ближнему Востоку и дали толчок организации серии последующих экспедиций (Вольни, Зетцен, Буркхардт и др.).

Новый этап в изучении Африки связан с созданием в Англии Ассоциации для исследования Внутренней Африки (1788 г.). В ее организации участвовали британское цравительство, торговые компании, колониальные власти. Поскольку главные торговые и колониальные интересы Англии в то время тяготели к Запад- 160

ной Африке, ассоциация первой своей задачей поставила изу­чение .бассейна Нигера и с этой целью снарядила ряд экспеди­ций, большей частью закончившихся трагически; наиболее зна­чительные результаты дала экспедиция Мунго Парка. В 70—80-е годы XVIII в. шведский ботаник Спарман и французский орни­толог Левайян изучали Южную Африку.

К началу XIX в. было завершено исследование берегов Ав­стралии. Обширные гидрографические работы выполнили англий­ские экспедиции М. Флиндерса и Дж. Басса и французская экс­педиция Н. Бодэна-, в составе последней была большая группа натуралистов, собравших богатые естественноисторические кол­лекции. Участник экспедиции Флиндерса Р. Браун изучал расти­тельность южного побережья материка. К началу XIX в. отно­сятся первые попытки проникнуть .в глубь Австралии.

Итак, к началу XIX в. были в основном завершены открытия в океанах, положены на карту очертания материков (кроме Ан­тарктиды), выяснено распределение суши и моря. Оставалось, однако, неясным, существует ли Южный материк, неизвестными были и арктические берега Северной Америки. Что касается внутренних частей материков, то там еще оставалось обширное поле для открытий; и хотя кое-что в этом направлении было сде­лано в течение рассматриваемого периода, главная его особен- 1 ность заключалась не в территориальных открытиях, а в науч- | ных исследованиях.

В эпоху Великих открытий перед экспедициями не только не ставились научные задачи, но даже невозможно было уста­новить точное местоположение открытых объектов (вследствие чего в XVIII в. многие из них пришлось открывать заново). В последующий период, как мы видели, большое внимание уделя­лось разработке более точных методов определения географиче­ских координат и созданию карт. В конце XVIII в. каждое от­крытие, как правило, сопровождалось не только съемкой, но и сборо'м естественноисторических данных. Почти в каждой боль­шой экспедиции участвовали натуралисты, а кроме того, снаря­жались специальные экспедиции с естественнонаучными целя­ми, притом не только в неведомые земли, но и для изучения стран, давно известных, таких, как Европейская Россия (см. выше),/ Альпы (О. Б. Соссюр), Пиренеи (Рамон де Карбоньер), Скан-? динавия (Л. Бух).

В ряде случаев исследования уже приобретают спец и а ли- j з и р о в а иное (о т р а с л е в о е) (направление, в частности I геологическое (изучение Парижского бассейна — Ж- Э. ГеттарJ вулканов Оверни— Н. Демаре; в России Д. Лебедев и М. Ива­нов .произвели геологическую съемку в Восточном Забайкалье, П. К. Фролов — в Приангарье и Прииртышье, Э. Г. Лаксман проводил геологические наблюдения на северо-западе Европей­ской России и в Сибири и т. д.). Морские экспедиции все более

6. Заказ 2070 1 61

! приобретают гидрографическую и океанологическую направлен- I ность.

1. С другой же стороны, именно в это время у естестваиспыта-

1. телей зарождается стремление охватить природу страны | как целое и установить взаимные связи между ее отдельными j явлениями (77. С. Паллас, Г. Форстер и в особенности А. Гум- | больдт).

Еще одна важная черта географических исследований конца ; XVIII в. — начало применения точных инсггрум ента л ь- _: н ы х методов. Так, О. Б. Соссюр (1740—1799) при исследо­вании Альп производил многочисленные ‘барометрические изме­рения высот, определяя положение снеговой линии, границ рас­тительных поясов, изменение температуры с высотой; он создал волосяной гигрометр, усовершенствовал термометр для измере­ния температуры поч|вы, изобрел прибор для определения твер­дости минералов. А. Гумбольдт (1769—1859), отправляясь в Америку, взял с собой десятки различных приборов и инстру­ментов; он использовал ©се новейшие достижения в области тех­ники измерений и наблюдений (усовершенствованный хронометр, барометр, термометры для воздуха и воды и др.).

В течение нескольких десятилетий начиная с 70-х годов

1. XVIII в. объем географических сведений существенно возрос,

1. причем номенклатурные данные, небылицы и анекдоты в расска- j зах путешественников прежних времен стали уступать место

• строгим научным фактам. Можно сказать, что в это время про- ' изошло действительное расширение географического кру- / говора человечества, тогда как в эпоху Великих геогра­фических открытий расширился в основном только пр остр ан- ст в е н н ы й кругозор.

В конце XVIII — начале XIX в. ге о г р а ф и ч ес к а я лите­ратура обогатилась родом .крупных произведений, среди ко­торых первое место занимают многочисленные труды путешест- венников-исследователей. Разумеется, не Bice они представляют одинаковую научную ценность; среди них имеются пространные, но бессистемные записки, изобилующие ненужными подробнос­тями, иногда с малодостоверными сведениями. К лучшим следу­ет отнести записки участников академических экспедиций, в том числе пятитомное «Путешествие по разным провинциям Рос­сийской империи в 1768—1774 гг.» П. С. Палласа (1771—1776 гг., на нем. яз.; 1773—1788 гг. рус. пер.) и «Дневные записки путе­шествия по разным провинциям Российского государства» И. И. Лепехина (4 тома, 1771—1805 гг.); труды К. Нибура «Beschrei- bung von Arabien» («Описание Аравии») (Копенгаген, 1772 г.) и «Reisebesichreibung naich Arabien und anderen umliegenden Lan- dern» («Описание путешествий по Аравии и сопредельным стра­нам») (Копенгаген, 1774—1778 г.г.); Гг Форстера, «I. R. Forsters Reise um die Welt» («Путешествие И. P. Форстера вокруг света») .162(2 тома 1778—1788 гг.) и, 'наконец, ЗО-юмшое «Путешествие а рав.над.ен'Ствеины'в области Нового Света в 1739’—-1Й04 гг.» А. Гум­больдта (1805—1829 гг., союр. рус. перТ 1963—-1969 гг.).

*~'“3"начительныи фактический материал содержат записки ряда путешественников по Африке (Дж. Б,рюса, Мунго Парка, Ф. К. Хорнемаиа, Дж. Барроу) и Америке (Ф. Асары, С. Хирна, А. Маккензи, К- Вольни) и многих мореплавателей (JI. А. Бугенви­ля, Дж. Кука, Дж. Ванкувера, М. Флиндерса, И. Ф. Крузенштер­на, Ю. Ф. Лисянского, В. М. Голошина, О. Е. Коцебу).

В некоторых случаях непосредственные наблюдения натура­листов послужили материалом для составления региональных физико-географических характеристик. Так, участник академиче­ских экспедиций К. И. Габлиц опубликовал «Физическое описа­ние Таврической области» (1785 г.), в котором разделил Крым-1 ский полуостров на четыре части по его природным различиям.! Результатом путешествий Палласа явилось «Краткое физичес-1 кое и топографическое описание Таврической области» (1795 г.), | также содержавшее попытку дать природное районирование этой ; территории. И. Г. Георги принадлежит опыт составления физи-j ческой географии России на основе материалов академических; экспедиций (Georgi, 1797—1802 гг.). ^j

Классический труд А. Гумбольдта «Ansichten der Natur» ) («Картины природы», 1808 г.) явился географическим произвс- L дением нового типа; в нем содержалась комплексная сравнитель- f ная характеристика степей и пустынь, которые в сущности рас- | сматривались как особые типы ландшафтов. —'

.В резком противоречии с этими новыми тенденциями в «гео­графическом естествознании» находились многочисленные офи­циальные руководства и учебники по географии, разного рода «(всеобщие землеописания» и «географии», строившиеся в духе сочинения Бюшинга. Несмотря на географическое звучание их навваний, подобные сочинения лишь с очень большой услов­ностью можно отнести к географии, это скорее пособия справоч­ного характера по государствоведению или камеральной статис­тике. Они составлялись не натуралистами, а кабинетными уче­ными и компиляторами, не всегда хорошо разбиравшимися в тех явлениях, о которых им приходилось писать. Сочинения этого рода обычно содержат краткую вводную часть (общие сведения из математической и физической географии) и набор разнород­ных данных о государствах: номенклатурный материал, населе­ние, города, «произведения» (продукция промыслов, сельского хозяйства), торговля, государственное устройство, состав коро­левской фамилии, религии, художества, финансы, армия, герб, мундиры и т. п.

Особенно много подобных «географий» издавалось в герман­ских государствах, где их содержание отвечало нуждам фео­дально-бюрократического аппарата и не противоречило офици- 6* 163;

альной идеологии. Типичным примером может служить «Hand- buich der neuster Geographie» И. Э. Фабри (ib 1807 г. издана в России в переводе Е. Ф. Зябловского) ^I. В конце XVIII в. доволь­но много «всеобщих землеописаний», как переводных, так и при­надлежавших отечественным авторам, появилось в России. По своему содержанию они очень мало отличались друг от друга (см. Васин, 1876).

Одна из первых попыток дать описание Земли по ее естест­венным территориальным подразделениям принадлежит И. X. Гаттереру («АЬгф der Geographie», 1775 г.). Следуя Ф. Бюашу, этот автор положил в основу деления земной поверхности гор­ные хребты и речные бассейны, но само описание получилось не­глубоким, в нем преобладают номенклатурные и статистические сведения.

По свидетельству Э. Баизе (Banse, 1953), робкие попытки уде­лить в географическом описании больше внимания природе, чем человеку, предпринимали И. Г. Мюллер (1785 г.), Шульце (1787г.), Гаспари (1792 г.), Гоммейер (1805 г.) и Линднер. Не­которым шагом вперед было сочинение Иоганна Аугуста Цейне «Gea» (Zeune, 1808), в котором автор стремился дать научное опи­сание природы Земли (новключил сюда также порода и народы). Подобно Гаттереру Цейне использует в качестве естественных границ водораздельные хребты; у него имеются также попытки установить причинные связи между явлениями (например, меж­ду животным миром и климатом) и применить сравнительный ме­тод (Preup, 1958).

В 1766 г. в Москве был опубликован перевод части сочинения А. Ф. Бюшинга, в котором имелась глава, посвященная России. Она составлена в обычном номенклатурно-статистическом стиле. Наиболее интересно указание автора о том, что в естественном отношении территория страны делится на три части: северную, среднюю и южную (Бюшинг, 1766). В конце XVIII в. подобное деление было, по-видимому, общепринятым.

В 1776 ,г. вышел университетский курс географии России X. Че­ботарева «Географическое методическое описание Российской империи». Описание дается по губерниям и включает главным образом реки, озера, города, иногда народы, причем губернии сгруппированы в пять «кустов»: средние, северные, восточные, западные и южные. С. И. Плещееву принадлежит «Обозрение Российския империи в нынешнем ее новоустроенном состоянии» (1786 г.), состоящее из общей характеристики страны (включая сведения о горах, реках, морях, главных озерах, народах, «про­изведениях», торговле) и описания наместничеств (реки, уезды, города, сведения о хозяйстве, число жителей, герб, мундир). На­местничества не объединены в какие-либо крупные региональные подразделения, но рассматриваются в определенной последова­тельности (сначала северные, затем западные и т. д.), а в треть­ем издании книги (1790 г.) распределены по трем полосам: север­ной, средней и южной.

Е. Ф. Зябловский составил «Новейшее землеописание Рос­сийской империи» (1807 г.) и обширное «Землеописание Россий­ской империи для всех трех-состояний» (1810 г.). В числе источ­ников, использованных во втором из этих сочинений, автор на­зывает труды Крашенинникова, Гмелина, Лепехина, Палласа, Рычкова и др. Первая из шести частей «Землеописания», на­именьшая по объему, посвящена общим физико-географическим условиям России, которые рассмотрены в следующем порядке: моря, озера, реки, орография, климат, флора, фауна, ископае­мые богатства (включая минеральные воды). Характеристика этих компонентов крайне неравномерна; особенно кратко описан рельеф. Растения и животные рассмотрены с точки зрения их хо­зяйственного значения. Последние Т|ри части посвящены подроб­ному описанию губерний, наместничеств и областей, распреде­ленных по трем полосам; из физико-географических показателей сюда вошли воды, «качество почвы», климат, «естественные про­изведения».

Русские землемеры и геодезисты одновременно со съемками вели журналы, послужившие источником для описаний отдель­ных наместничеств Европейской и Азиатской России, а также сводного «Географического описания Российской империи», ко­торое осталось неопубликованным. В этих материалах, имеющих справочный характер, имеются сведения о рельефе, реках, лесах, полезных ископаемых и т. п. В начале XIX в. в ответ на призыв Вольного экономического общества было составлено и издано несколько погубернских географо-статистических описаний.

Наконец, надо упомянуть о специальных географических справочниках, или словарях. В 1773 ir. в Москве был опублико­ван «Географический лексикон Российского государства», со­ставленный Ф. Полуниным. В этом лексиконе еще не нашли от­ражения результаты академических экспедиций; он послужил основой для двух последующих, значительно расширенных изда­ний (Л. М. Максимовича, 1788—1789 гг., и А. М. Щекатова, 1804—11806 гг.). К. Г. Лангеру принадлежит «Полный географи­ческий лексикон, содержащий в себе по азбучному порядку под­робное описание всех частей света» (кроме России) в трех томах (1791—1792 гг.).

Географические сведения занимали значительное место во французской «Энциклопедии», издававшейся в 1751—1780 гг.

165под руководством Д. Дидро и Ж. Л. Далатбера. Это преимуще­ственно краткие справки номенклатурного или терминологиче­ского характера и страноведческие описания. Последние доволь­но разнообразны то объему и содержанию; данные о природе в общем скудны, а в ряде случаев и вовсе отсутствуют.

Конец XVIII в. ознаменовался дальнейшими успехами в картографирован и и 3 е м л и, которое встало с этого вре­мени на более прочную научную основу. Усовершенствование хронометра и угломерных инструментов позволило существенно улучшить астрономо-теодези'ческую основу карт и повысить их точность. Число пунктов, определенных по широте и долготе, бы­стро возрастало; одно из первых мест в этом отношении занима­ла Россия. В этот же период начинается разработка научной теории картографических проекций (Эйлер, Ламберт, Лагранж).

В 1750—1789 гг. под руководством Ц. Кассини была выпол­нена топографическая съемка Франции в масштабе 1:86400, ко­торая впервые опиралась на Систему тригонометрических пунк­тов и картографическую проекцию (издание всех 182 листов кар­ты было закончено к 1815 г.). Хотя в содержании этой карты еще имелись серьезные недостатки (главный из них — примитивность изображения рельефа), она послужила образцом для топогра­фических съемок в Австрийских Нидерландах, Дании, Австрии, Германии и других странах. В Англии в 1791 г. было организова­но государственное съемочное учреждение (Ordnance survey), начавшее создание топографической карты масштаба 1:63 360; изданием морских карт с 1795 г. ведало Гидрографическое управ­ление.

Развитие топографических съемок в значительной степени пе­реходит в ведение военных ведомств. Опыт Семилетней войны (1756—1763 гг.), в частности, заставил усилить внимание к топо­графической карте. В России в 1763 г. создается Генеральный штаб, на который было возложено проведение съемок в погра­ничных областях.

Кадастровые нужды также стимулировали развитие топогра­фических съемок. Крупнейшим мероприятием в этой области явилось Генеральное межевание, начатое в России в 1766 г. и продолжавшееся в отдельных губерниях Европейской России до середины следующего столетия. Генеральное межевание состоя­ло в создании планов масштаба 100 саженей в дюйме, которые служили основой для составления планов уездов (1 верста в дюйме), а также для карт отдельных губерний и даже атласов (Атлас Калужского наместничества, 1782 г.). Хотя генеральное межевание проводилось без опорных пунктов и не давало изо­бражения рельефа, оно по своей точности значительно превос­ходило предшествующие съемки. В 1785 г. в США было органи­зовано Главное земельное управление, которое также проводи­ло кадастровые съемки.

Все же гражданские нужды не оказали существенного влия­ния «а сов ер ш енст bob ани е содержания карт; 'инженерные рабо­ты отличались еще низкой техникой, и поэтому от карты не тре­бовалось точной передачи рельефа. Для военных же целей пред­ставлялось наиболее важным характеризовать рельеф по вели­чине уклонов поверхности, чем и объясняется распространение метода, основанного на шкале штрихов, разработанного И. Г. Леманом в 1799 г. Хотя гипсометрический метод изображения рельефа был известен раньше и в конце XVIII в. уже был приме­нен для построения карты «идеального острова» (Дюкарля, 1771 г.) он получил широкое практическое применение лишь со второй половины XIX в.

Что касается обзорных карт всей земной поверхности и ее крупных частей, то они стали значительно полнее и точнее бла­годаря более совершенным способам определения долгот, гидро­графическим описям ранее неизвестных берегов (Австралии, Америки), а также съемкам на суше. Академии наук в Париже и Берлине издали новые мировые атласы. Большую картографи­ческую деятельность развернул Географический департамент Академии наук в Петербурге: только с 1769 по 1776 г. он опубли­ковал более 60 карт отдельных (губерний, наместничеств и т. д., а также несколько генеральных карт (1776, 1778, 1786 гг.) и ат­ласов (1792, 1796, 1800 гг.) России. С 1799 г. функции составле­ния и издания карт перешли к «Собственному его величества де­по карт», которое в 1801—il 804 гг. выпустило первую многолист- ную (на М4 листах) карту, охватившую почти всю Европей­скую Россию («Столистная карта», 1:840 000); в основу ее были положены главным образом материалы Генерального межева­ния.

Физико-географические идеи конца XVIII — на­чала XIX в. формировались в связи с развитием общих естест­веннонаучных представлений, в которых не могла не отразиться идеологическая борьба между буржуазным и феодальным укла­дами, а также противоречивость и ограниченность самой бур­жуазной идеологии. Французский материализм своим отрицанием сверхъестественных сил, признанием мощи человеческого разу­ма, верой в прогресс науки дал сильный стимул естествознанию, но вследствие своей механистической и метафизической ограни­ченности не мог способствовать внедрению в естествознание идеи развития природы.

Гипотеза о происхождении солнечной системы, предложенная И. Кантом в ранний период его деятельности, не была широко

известна; дальнейшее свое развитие она получила в трудах П. С. Лапласа, который выдвинул ее независимо и притом попытался дать этой гипотезе математическое обоснование (1796 г.). Но Кант сделал лишь первый шаг, показав, что Земля и планеты имеют историю во времени, — все другие тела и явления «а Зем­ле, в том числе растения и животные, оставались для него неиз­менными. Ф. Энгельс писал, что Кант признавал наличие «навеки непреодолимой пропасти между неорганической и органической природой» ^I.

Все же в конце XVIII — начале XIX в. основы метафизическо­го (взгляда на природу продолжают расшатываться под напором новых фактов и новых научных методов, среди которых Ф. Эн- | гельс придавал немаловажное значение элементам сравни­тельного метода «в анатомии, в климатологии (изотер- ? мы), в географии животных и растений (научные экспедиции и J путешествия с середины XVIII века), вообще в физической гео- аграфии (Гумбольдт)...»^II

В этот период значительные, успехи делает химия, заклады­ваются основы геологии и палеонтологии.

Мысль о поступательном развитии Земли проводилась в тру­де Бюффона «Об эпохах природы» (Buffon, 1778). Бюффон раз­делил всю историю Земли, длительность которой он оценивал в 75 тыс. лет, на семь последовательных этапов. Еще в 1760 г. Дж. А^дуино дал первые наметки деления горных пород по их отно­сительному возрасту. Позднее Г. X. Фюксель описал осадочные напластования в Тюрингии, а Дж. Митчелл — в Англии. П. С. Паллас (1777) на основании изучения гор России пришел к заключению, что осадочные породы представляют продукт раз­рушения первозданных гранитных пород, образующих ядро гор­ных поднятий; гранитное ядро облекают осадочные породы «вто­ричной» и «третичной» формаций.

Исследования Уильяма Смита (1799 г.), опиравшиеся на изу­чение органических остатков, легли в основу научной разработ­ки стратиграфии торных пород. Смиту принадлежит геологиче­ская карта Англия (1816—1819 гг.), впервые построенная на стратиграфическом принципе. Идеи Смита развивали Ж. Кю­вье и Ал. Броньяр во Франции; они положили начало палеонто­логии.

П. С. Паллас считал одинаково односторонними попытки объяснить изменения, происходящие на земной поверхности, ли­бо действием вулканических сил, либо влиянием потопа. Он го­ворил, что (разные гипотезы нужно объединить, и, так же как Ломоносов, выдвигал мысль о взаимодействии внутренних и вне-

шних сил Более глубокое развитие эти идеи получили в работе Джеймса Геттона «Теория Земли» (1786 г.). Геттон рассматри­вал историю Земли как сочетание, с одной стороны, процессов размыва и отложения осадков, а ,с другой стороны, вертикальных движений земной коры, которым он отводил главную роль в пре­образовании земной поверхности. Геттон подчеркивал большую длительность существования Земли; он указал на вулканиче­ское происхождение гранитов, базальтов и некоторых других по­род. Но вместе с тем он представлял себе историю Земли в виде множества замкнутых циклов созидания и разрушения, т. е. не видел в этой истории поступательного развития.

Надо, однако, сказать, что в конце XVIII в. более популярны- ми были взгляды нептунистов, представлявшие отзвук библей­ской сказки о всемирном потопе. Главным их авторитетом был А. Г. Вернер. Работы нептунистов способствовали разработке стратиграфии, но вследствие игнорирования движений земной ко­ры и недооценки вулканизма играли отрицательную и даже реак­ционную роль, поскольку они смыкались с дилювиализмом и от­вергали какие-либо изменения на Земле после потопа.

В ожесточенной борьбе нептунистов и плутонистов (вулкани- стов) победили в конечном счете (кЗО-'мгодам XIX в.) последние, но здесь не обошлось без крайностей. Идеям вулканистов оказа­лась созвучной теория катастроф Кювье (1812 г.), о которой Ф. Энгельс писал, что она была революционной на славах и ре­акционной на деле. «На место одного акта божественного творе­ния она ставила целый ряд повторных актов творения и делала из чуда существенный рычаг природы»^I. •-

Следовательно, в начале XIX ,в. наука еще не могла дать пра­вильного истолкования закономерностей развития Земли, но в это время уже были созданы основы геологии и происходило ее от­деление от географии.

Изучение рельефа земной поверхности почти не продвинулось вперед. Интересная попытка установить закономерности плане­тарного рельефа принадлежит Георгу Форстеру (1754—1794). Он отметил сужение к югу основных массивов суши, расположе­ние островов преимущественно у восточных берегов материков и заливав — у западных, а также асимметрию склонов меридио­нально вытянутых хребтов, у которых западные склоны круче во­сточных ^I.

В области и в учения атмосферных явлений большое значение имела деятельность Маннгеймского метеорологического р общества, которое организовало в 1780 г. (первую международ- | ную сеть .метеорологических станций из 39 пунктов (просущест-1 вовавших до 1799 г.). Наблюдения проводились по единой ин­струкции в 7, 11, 14 и 21 час; результаты их обрабатывались и ежегодно издавались в «Эфемеридах» (1781—1795 пг.). Впослед­ствии ио данным «Эфемерид» А. Гумбольдт разработал метод изотерм и дал первые климатологические обобщения.

В течение рассматриваемого периода продолжалось интен­сивное накопление материала по флоре и фауне. Сравнивая (Органический мир различных стран и областей, изу­чая распространение тех или иных видов растений и животных, отдельные ученые пришли к выводу о существовании определен­ных связей между организмами и природной средой \ а некото­рые из них (в их числе Паллас²) приблизились к идее изменчи­вости видов.

В 1777 г. Э. А. Циммерман опубликовал географию млекопи­тающих, а в 1792 г. К■ П. Вильденов наметил первые основы гео­графии растений (в частности, ему принадлежит мысль о сожи­тельстве различных растений). Идеи Вильденова оказали больг шое влияние на Гумбольдта-, уже в 1793ir. он говорил об отдельно и «общественно» живущих растениях. Еще во время южно- американского путешествия Гумбольдт написал «Идеи к геогра­фии растений» (опубликованы в 1807 г.), а затем ряд других бо­танико-географических работ, в которых обосновал главнейшие закономерности распределения растительного покрова в зави­симости от ^климата —широтную зональность и высотную пояс­ность; он установил 19 физиономических форм растений (прооб­раз учения о жизненных формах), ввел статистический анализ флоры — основу флористического районирования, высказал мысль о существовании центров происхождения видов.

Специальных сочинений по о б щ е й физической геогра­фине этот период было опубликовано немного, и по своему уровню они мало отличались от аналогичных трудов первой по­ловины XVIII в. Среди них нужно назвать «Физическое описание земного шара» шведа Торбера Бергмана (1766 г.)^3<, построенное по «царствам природы»; автор касается изменений земной по­верхности, органический мир он рассматривает в ботаническом и зоологическом плане (т. е. в стиле «естественной истории» того времени).

Лекции по физической географии И. Канта, читанные им в , 1756—(1796 гг.^II, не вносят в эту науку принципиально новых идей. ' По своему содержанию они близки к трудам Лулофеа и Бергма­на; многое заимствовано Кантом у Варения, Бюаша, Бюффона. Кроме собственно физического землеведения Кант дает геогра­фию человека и страноведение, причем последнее достроено по образцу Бюшинга (но политическому делению)^I.

Польскому ученому Яну Снядецкому (1756—1830) принадле­жит «География, или Математическое и физическое описание Земли» (Варшава, ,1804 г.), в котором сделана интересная попыт­ка рассмотреть природу суши, моря и атмосферы с точки зрения анализа происходящих,в них физических процессов; автор разви­вает идею динамики воздушных масс, рассматривает циркуля­цию воды (Staszewski, 1956).

П. С. Палайс и Г. Форстер не оставили трудов общеземлевед- ческого характера, но благодаря своему умению наблюдать вза­имные-связи между органическим -миром и неорганическими усло­виями и стремлению охватить (природу той или иной территории как целое они внесли определенный вклад в физическую геогра­фию, и их можно характеризовать как ближайших предшествен­ников Гумбольдта.

В конце XVIII — начале XIX в. многие факторы благоприят­ствовали развитию географии, но это развитие отличалось слож­ным и .противоречивым характером. Под влиянием идей француз- | ского просветительства, а также педагогического учения Песта- | лоцци (1746—11827) ^II, которое требовало непосредственногоJ. изучения явлений в самой природе, в передовых кругах западно- * европейской общественности вырос интерес к познанию природ­ных географических явлений. О широком интересе к географии в России может свидетельствовать огромное по тому времени число географических изданий — переводных и отечественных. Многие видели в географии исключительно важную воспитательную и познавательную дисциплину. Кант, например, доказывал, что без знания географии человек остается тупым, узким, ограниченным.

БыстрО|Му 'накоплению географического [материала особенно способствовал чисто утилитарный подход к этой науке. Иссле­довательские задачи, которые ставили правительства перед уча- стниками русских академических экспедиций, перед Куком, Лапе- рузом, Крузенштерном и многими другими, конечно, диктовались не простой любознательностью. Не случайно поворот к широким географическим исследованиям совпал с началом эры капита­лизма.

Наполеон требовал от своих офицеров и дипломатов настоя­щих географических монографий об иноземных государствах. Ему принадлежала идея (оставшаяся неосуществленной) орга­низации при Коллеж де Франс четырех географических кафедр, по одной для каждой части света, которые одновременно играли бы роль информационных центров «о новых открытиях и проис­шедших изменениях» (Флиппоно, 1964, стр. 31—32). Екатерина JI, понимая практическую ценность географических знаний, по­ощрила всестороннее исследование территории России, препо­давание географии, издание соответствующей литературы *.

Крайне противоречивым путем происходило развитие геогра­фии в Германии. Идеи французских просветителей оказали боль­шое влияние на таких передовых естествоиспытателей, как Г. Форстер и А. Гумбольдт. Но условия реакционного строя, гос­подство идеалистического мировоззрения и религия наложили сильный отпечаток на немецкую географию. Немецкое просвети­тельство в отличие от французского стремилось сочетать просве­тительские идеи с религиозным миропониманием (не случайно- здесь были усвоены главным образом моральные доктрины фран­цузских мыслителей, в особенности Руссо, но не их 'социально- политические учения и уж, конечно, не атеизм). Особенно глу­бокий след в мировоззрении немецких ученых оставила филосо­фия Канта со всеми ее противоречиями и стремлением примирить, научное познание и религию.

Реакционная правящая верхушка не была заинтересована в. распространении передовых естественнонаучных идей, а полу­феодальное хозяйство не нуждалось в серьезных географических исследованиях. При таких условиях здесь процветала камераль­ная статистика, о которой мы уже упоминали ранее. По свиде­тельству iK- Риттера, в Германии географию рассматривали лишь «как вспомогательную науку истории, политики, военной науки, естественной истории, ремесел, торговли и т. д.» (Риттер, 18646, ] стр. 15). I

В России реакционные «руги также следили за тем, чтобы пре­подавание географии не .противоречило официальный идеологии и Священному писанию. Университетская география была постав­лена в тяжелое положение; ее преподавание поручалось истори­кам, статистикам и другим кабинетным ученым (с 1804 г. в Мос­ковском университете курс географии был переведен на филоло­гический факультет); читалась она по переводным немецким учебникам (или русским, составленным по их образцу).

Все это, разумеется, тормозило развитие физической геогра­фии, и не удивительно, что наиболее передовые физико-географи­ческие идеи (как в это время, так, впрочем, и в последующий пе­риод) формировались в значительной степени за пределами офи­циальной университетской географии.

Определенное влияние на географию оказывали также социо­логические учения в духе географического детерминизма. Повто^ рение многих традиционных представлений о влиянии природы на человека мы встречаем в «Физической географии» Канта. Он, на- § пример, утверждал, что нравы людей и теологические принципы I зависят от «свойств почвы». (Но наряду с этими высказывания- ? ми Кант развивал крайне индетерминистские идеи о том, что лю-1 ди живут и действуют лишь на основе моральных побуждений.)}

Немецкий поэт, историк и филоюоф И. Г. Гердер (1744— , 1803) в 1786 г. писал, что «разнородность людей так, как и всех других тварей, имеет свою причину в разнородии местностей» (Гердер, 1829, стр. 29). Подобно Гиппократу, Бодэну и Монтескье он полагал, что характер народов зависит в наибольшей степени от климата. Большое значение в истории человечества Гердер придавал естественным рубежам, в особенности горам. Хотя Гердер не был географом, из его концепции вытекала особая роль географии как основы для понимания истории человечества. Вслед за Кантом он утверждал, что история есть приведенная в движение география всех времен. В высказываниях Гердера не­которые правильные представления (он указывал, например, что все явления на Земле имеют свои причины и законы, которые и должна изучать география; см. Гердер, 1827) сочетались с при­знанием божественного провидения и с другими идеалистически­ми взглядами. Объективно его идеи способствовали развитию те­леологической концепции в географии и понятия о географии как науке, вспомогательной для истории. Влияние Гердера заметно сказалось в трудах К- Риттера.

Если обратиться к опр е д е л е н и him предмета геогра­фии, которые приводятся в литературе того времени, то ока­жется, что в большинстве своем они довольно расплывчаты и от­ражают одностороннее представление о географии как всеобъем­лющей справочно-описательной дисциплине. И. Э. Фабри, напри-

173

мер, писал: «География доставляет нам познание о земном шаре, нами обитаемом, (С естественными оного произведениями и чело­веческим родом всех стран и всех веков», „причем главнейшую часть составляет познание человека, т. е. «гражданская геогра­фия» (Фабри, 1807).

Согласно X. Чеботареву (1776 г.), география есть «описание обитаемого нами .земного шара, купно с жителями». Подобные же определения мы встречаем во многих других руководствах. По Е. Зябловскому (1818, ч. I, стр. 12), география «рассматрива­ет Землю как жилище человеческого рода, по наружному ее ви­ду, свойству и разделению на известные части в настоящее и про­шедшее время».

Географию, как правило, делили на три части: математиче­скую, физическую и политическую (некоторые авторы добавляли сюда еще «нравственную», «церковную» и т. п.). Один из авто­ров французской «Энциклопедии, Р. де Вогонди, различал геогра­фию древнюю, средних веков и современную, причем последняя, в зависимости от предмета, подразделялась им на природную (внешнее описание земной поверхности — континенты, моря, реки, горы и т. п.), физическую (изучающую земной шар по тому, что составляет его «субстанцию»), гражданскую, или политическую, историческую (описание исторических мест), священную (описа­ние мест, упомянутых в Священном писании), церковную и, кро­ме того, астрономическую. В зависимости от пространственных рамок описания, согласно Вогонди, следует различать топогра­фию и общее описание Земли (Vaugondy, 1762, стр. 613).

Подобным же образом Е. Ф. Зябловский разделил географию «от предмета» на математическую, естественную и политическую (включая нравственную, богословскую, коммерческую и священ­ную), «от времени» на древнюю, среднюю и новую и «от прост­ранства» на всеобщую, частную и особенную.

Особо следует остановиться на соображениях И. Канта, ко­торый попытался определить сущность географий и ее место в системе человеческих знаний. Согласно Канту, наши знания мо­гут быть систематизированы либо по понятиям (т. е. приведены в логическую связь по какому-либо сходству, например система | Линнея), либо по времени, либо по пространству. Описание во времени дает история, рассматривающая события, происходящие : одно за другим; география же касается явлений, которые проис- ; ходят в пространстве iB одно и то же время. География, говорит ^? Кант, дает идею целого в отношении к пространству (Kant, 1802, стр. 6—7).

Надо, однако, заметить, что взгляд Канта на географию не отличается последовательностью. Он вынужден допустить для географии возможность обращаться к прошлому для объяснения настоящего. В (введении к «Физической географии» содержится важная мысль о том, что если бы удалось проследить изменение

174

состояния природы во все времена, то получилась бы подлинная | естественная история. В другом месте Кант писал о создании та- j кой истории природы, которая «представляла бы собой обособ-' ленную науку и постепенно оказалась (бы, надо думать, способ- , ной перейти от простых мнений к обоснованным знаниям» (Кант,| 1940, т. II, стр. 463). Но история природы (противопоставляется| географии, за последней оставляется только описание статической: картины, находящейся «аж бы вне времени. «География и исто-^Iрия заполняют весь объем нашего познания, — говорил он, — а именно: география — пространство, история — время»(Kant, 1802,5 стр. 14). Эта идея Канта позднее была воспринята и развита его? последователями, она дала, таким образом, начало,, хорологиче-! ркой кодщешщи в хеографии,

V географии в таиом ее понимании нет своего предмета иссле­дования; согласно Канту, география может заниматься разными предметами, и в зависимости от этого она делится на_физическую, мд-тематическую. политическую, моральную, теологическую, ли­тературную, меркантильную «географий»! Очевидно, этот пере­чень можно было бы продолжить; ясно, однако, что связь между перечисленными дисциплинами чисто формальная, она основана лишь на их хорологическом характере. Что общего, например, мо­жет быть между такой проблемой «моральной географии», как отношение к отцеубийству в Лапландии и в Японии (пример Кан­та), и любым вопросом физической или математической геогра­фии?

Еще одна существенная особенность кантовского представле­ния о географии состоит в том, что физическая география у него является основой истории и (всех остальных «географий». Так, он считал, что политическая география всецело основывается на фи­зической географии. Эти соображения льют воду «а мельницу географического детерминизма. У'

Наконец, в качестве предмета физической географии Кант" определял «мир» в той его части, в какой мы с ним соприкасаем­ся; предметом физической географии является, таким образом, арена деятельности человека, среда его жизни В этом проявился антропоцентрический подход Канта к физическои географии. Шглчдна ^млю'“й"1^г‘Ш*"^ШЭШВД^Шб8ек&» развиваЯ“та"ВЙ1 Мюллер (1785 г.) и Кайзер (1810 г.); этот Вон,.лбыл очень ти­пичен для географов того времени; его же мы находим у Зяблов-1 ского (см. выше), а в дальнейшем его связывали главным обра- 1 зом с именем К. Риттера. J

Несмотря на ту выдающуюся роль, которую Кант отводил физической географии, ясного определения этой науки у него нет! Не отличается четкостью и определение его французского сов-* ременника Н. Демаре (Desmarest, 1762, стр. 613—626). Согласно этому автору, физическая география изучает внешнее и внутрен­нее строение Земли. Однако ib отличие от Канта Демаре подчер-*

175кивает, что физическая география описывает Землю как природ­ное тело, отвлекаясь от того, что она обитаема и представляет среду для жизни человека; физическая география основывается на опыте (наблюдениях), она устанавливает связь между от­дельными фактами, обобщает их и выясняет «общую организа­цию земного шара». Такое представление о физической геогра­фии, лишенное какого бы то ни было антропоцентризма и наце­ленное на изучение объективных закономерностей, несомненно, должно быть оценено 1выше, чем кантовское. Оно особенно выиг­рывает рядом со словами Зябловского (1818 г.) о том, что физи­ческая география изучает то состояние Земли, в каком она выш­ла «из рук творца».

-• По словам Э. Банзе (1953 г.), к (рассматриваемому периоду относятся интересные высказывания К■ X. Ф. Краузе, который объяснял географию как науку о Земле в целом и в ее отдельных частях, об отношениях этих частей между собой и ко всей Зем­ле, о протекающих изменениях в жизни этих частей. Однако эти мысли его не были разработаны достаточно глубоко и не остави­ли следа в истории географии.

В начале XIX в. официальная точка зрения на географию как подсобную дисциплину для истории и для административных це­лей встретила оппозицию со стороны некоторых немецких геогра­фов (Цейне, Бутте), которые провозгласили борьбу за так назы­ваемую чистую географию (reine Geographie) *. И. А. Цейне, по­лемизируя с Бюшинтом, исключил из географии все политиче­ские и экономические данные, а также и математическую географию. Однако, как мы уже упоминали, его описание Земли не вполне выдержано ib стиле физического страноведения. В своей борьбе за «чистую географию» некоторые ее сторонники (Гом- мейер, 1805,г.) приходили к крайности, считая ее задачей простое описание без каких-либо объяснений; все остальное рассматри­валось как прикладная наука. >

К концу этого периода уже существовала смутная, четко еще не сформулированная идея единства органического и неоргани­ческого мира и целостности природы Земли. В 1811 г. Бутте пи­сал, что «ни один ученый не сомневается в реальности земного организма» (пит. по: Hartshorne, 1939, стр. 44). Выражением этой идеи явились попытки обосновать деление земной поверх­ности по естественным признакам, т. е. физик о -геогр афи- ческое районирование^I. Вначале они сводились к эле­ментарному оро-гидрографиче-скому делению (Гаттерер, Цейне). 1 Правда, Г. Гоммейер говорил, что природный регион надо рас- I сматривать как нечто большее, чем единство форм рельефа ^II, а | Цейне и Бутте выдвинули идею территориального индивида, или | «организма», как интегральной общности всех явлений террито- * рии, включающей неживую и живую природу вместе с человеком. ! Согласно Бутте, «единая территория ассимилирует своих обита- 1 телей», а «обитатели стремятся не менее постоянно ассимилиро- ■- еать ювою территорию» (щит. по: Hartshorne, 1939, стр. 45). i Однако названные авторы не вышли за пределы отвлеченных • рассуждений и не смогли противопоставить своим критикам ка­кой-либо конкретный пример практического решения вопроса. Поэтому в первом-втором десятилетиях XIX в. в немецкой геогра­фии, по-видимому, преобладала точка зрения о невозможности обосновать естественные районы и установить естественные гра­дины. A. JJ. Бухер в 1827 г. пришел к «окончательному» выводу о безуспешности попыток выделить естественные регионы и о бесполезности самой концепции естественного региона. Но Бухер отказался и от использования политических границ, и ему не ос­талось ничего другого, как заявить, что региональное исследова­ние вообще не нуждается в каких-либо границах: территории мо-1 гут быть условно ограничены любым удобным способом. I

Тем временем в России еще с 60-х годов XVIII в. эмпирически сложилось представление о трех широтных полосах, которое, не­смотря на свою примитивность, отражало о^т^тдаше физико- географические закономерности и представляло прообраз зональ- н^УШШйИШТУКГра йонир о в а ни я. Это деление вошло в учебники А. Ф. Бюшинга, С. И. Плещеева, И. Ф. Гакмана, Е. Ф. Зябловско- го. Но указанные три полосы не соответствовали реальным зо­нам тундры, лесов и степей. Тундру еще М. В. Ломоносов опреде­лил как «места, мхами зарослые, кр^Г'|ШЛ'дТ^~'Яес^ПШШШт заняты НО ^-&0Жшё1Гчасти берега~Севернбго“океана>Г’(Полн. собр.' '.соч., т. СПЙЕГстр. 541). Как самостоятельную (четвертую) поло­су тундру описал И. Г. Георги. Что касается понятия «степь», то оно не имело еще сирого научного толкования; к (степям относили также полупустыню, пустыню и безлесные участки лесной зоны.

Прогрессивные общественные деятели России начинают по­нимать значение научного районирования как основы для реше­ния хозяйственных и административно-управленческих задач. В 1791 г. А. Н. Радищев писал, имея в виду Сибирь: «...как можно t одинаково говорить о земле, которой физическое положение пред- | ставляет толико разнообразностей, которой и нынешнее положе- Iние толико же по местам между собой различествует, колико раз­личны были перемены, нынешнее состояние ее основавшие... Хорошо знать политическое разделение государства; но если бы весьма учебно было в великой России сделать новое географиче­ское разделение, следуя в том чертам, природою между народами назначенными, гораздо бы еще учебнее и любопытнее было, если бы Сибирь разделена была (на карте, разумеется) на округи, ес­тественностью означенные». И здесь же автор добавляет, что для выполнения такой задачи нужно не «иоправниково искусство», а головы и глаза Палласа, Георги и Лепехина (Радищев, 1949, стр. 496—497).

В конце XVIII в. в России уже предпринимались попытки от­носительно дробного природного районирования отдельной тер­ритории— мы имеем в виду, в частности, деление Крыма в упо­минавшихся ранее работах К. Таблица и П. С. Далласа^,

Значительный интерес к^Йё^ТвШЖому делению суши прояв­ляли в это же время во Франции, причем инициаторами здесь вы­ступили геологи. В 1780 г. Геттар и Моннэ попытались описать территорию Франции по местностям (pays), которые выделялись характером геологического субстрата (ракушечниковая мест­ность, меловая местность), или преобладающим сочетанием гор­ных пород (например, песка и известняка). 'Согласно Моннэ, местность (pays) —это, с точки зрения натуралиста, «своеобраз­ное сочетание земель в некотором (пространстве» (щит. по: Gallois, 1908, стр. 9). Продолжение этой тенденции в подходе к естествен­ному районированию .в дальнейшем мы встретим в трудах Ж.-Ж. д'Омалиуса д'Аллуа и других французских геологов.

С другой стороны, под влиянием Ф. Бюаша некоторые авторы клали в основу районирования выделение гидрографических бас­сейнов. Так, Жиро-Сулави в 1780—1784 гг. разделил территорию Франции на четыре части, соответствующие бассейнам Сены, Луа­ры, Гаронны и Роны. Однако при более дробном подразделении отдельных провинций он различал области (icontree) по характе­ру орографии и поверхностных пород (sol) и стремился показать значение высотного положения территории, петрографического состава пород, а также климата как факторов, определяющих особенности различных местностей. Работа Жиро-Сулави пред­ставляет несомненный интерес для географии, но, как отметил Люсьен Галлуа (Gallois, 1908), она была незаслуженно забыта*

С 1796 г. после победы буржуазной революции во Франции вместо старых феодальных провинций было введено новое адми­нистративное деление— на департаменты, в основе которого ле­жала идея учета природных условий (орографии и гидрографии).

В конце XVIII — начале XIX в. в области районирования практика опережала теорию, В то время еще не могло быть науч­ной теории физико-географического районирования. Важно, од­нако, что эта проблема уже была поставлена. Следовательно, мы ₁₇₈ <***“

>^ч'^л i •% вправе считать, что именно к этому периоду относится начало / | рМраб'ОТМ .фшийб-гебгр^ическбго районирования и вместе- с*~$$ тШ отделения физического сураиодедемм oi. лрадоидаоиного ; ’ справочно-опиеате'льного государствоведения. _*/ ^

СЕРЕДИНА XIX в. (1820—1870 гг.)

На протяжении первых двух третей XIX в. завершается промыш­ленная революция ,в главных европейских странах л в США. Ка­питалистический способ производства утверждается вслед за Англией и во Франции, и в ряде других стран. К концу этого перио­да относятся такие важные события в истории капиталистическо­го развития, как победа промышленного Севера над рабовладель­ческим Югом в США, политическое объединение Германии и Ита­лии, аграрная реформа 1861 г. в России, революция Мейдзи 1868 г. в Японии.

Резкий подъем промышленного производства сопровождался международным разделением труда и, в то же время, развитием международных экономических связей, ликвидацией хозяйствен­ной замкнутости отдельных стран. Этому способствовал техни­ческий прогресс в области транспорта ^]. Для развития средств связи решающее значение имело изобретение электрического те­леграфа Сэмюэлом Морзе в 1837 г.

Промышленность развитых капиталистических стран, в пер­вую очередь Англии, все более ориентировалась на привозное сырье и на внешние рынки сбыта. Развитие капиталистического способа производства сопровождалось ростом избыточного рабо­чего населения, следствием чего явилось массовое переселенче­ское движение из Европы в США, Канаду, Австралию. Этот про­цесс особенно усилился около середины XIX в. Европейские ко­лониальные владения расширяются; колонизационное движение и торгово-политическая экспансия вызвали небывалое до того проникновение в глубь всех материков (кроме Антарктиды) и организацию многочисленных исследовательских экспедиций.

Начиная с 20-к годов XIX в. в ряде стран создаются геогра­фические общества: Парижское (1821 г.), Берлинское (1828 г.), Лондонское (1830 г.), Бомбейское (1832 г.), Мексиканское (1833 г.), Русское (в Петербурге, 1845 г.), Американское (в Нью- Йорке, 1852 г.), Венское (1856 г.), Итальянское (во Флоренции, 1867 г.; с 1872 г. ,в Риме) ^I. Географические общества часто поль­зовались поддержкой правительств, получали от них субсидии и отчасти служили целям колониальной экспансии. Географические общества снаряжали экспедиции для открытий и исследований, издавали 'географические журналы^II, монографии, труды -путеше­ственников, пропагандировали географические знания.

Развитие географии в рассматриваемый период характеризо- ] валось интенсивным накоплением фактического материала, нача- I лом его углубленного анализа и в связи с этим появлением от­раслевой специализации в географии; к этому же времени отно­сятся крупные географические обобщения и первые попытки обосновать самостоятельность географии как синтетической нау­ки о связях и взаимодействиях тел и явлений земной поверхности.

Основные географические открытия первой половины XIX в. были совершены в Арктике, Антарктике и во внутренних частях Африки, отчасти Австралии. Научно-исследовательские экспеди­ции охватили наибольшие площади в России и в Южной Аме­рике.

С 1818 г. британское правительство возобновило организацию экспедиций для поисков северо-западного морского прохода. К 1855 г. были открыты основные острова Канадского архипелага и все северное побережье Северной Америки, и маршруты море­плавателей, шедших с востока и запада, соединились.

В Евразиатеком секторе Арктики обширные гидрографические съемки были выполнены в 20—30-х годах русскими исследовате­лями Ф. П. Врангелем (Чукотка), Я. Ф. Анжу (Новосибирские острова), Ф. Я. Литке, П. К. Пахтусовым, А. К- Циволькой (Но­вая Земля). К. М. Бэр был первым исследователем растительнос­ти, животного мира и геологического строения Новой Земли (1837 г.).

В 1820—1821 гг. Ф. Ф. Беллинсгаузен и М. П. Лазарев впер­вые проникли в антарктических водах дальше Дж. Кука и откры­ли берега Антарктиды. Впоследствии отдельные участки побе­режья Антарктического материка обнаружили Ддас. Биско, Я. Кэмп, Дж. Баллени, Ж. Дюмон-Дюрвиль, Ч. Уилкс и Джеймс Росс; но после 1843 г. в исследовании Антрактиды наступает 50- летний перерыв.

Проникновение в Африку, начавшееся с бассейна Нигера, уеи- лилось с 20-х годов XIX в.; в 1822 г. первые европейцы достигли оз. Чад. После захвата Францией Алжира (1830 г.) активизиро­валась деятельность разведчиков и пушественников из Англии и других стран в Северной Африке. Наибольшее научное значение имели путешествия Г. Барта по Сахаре и Судану в 1850—1865 гг., описанные им в пяти томах. Многие путешественники (среди них Е. П. Ковалевский) изучали Эфиопию и область истоков Нила. В 50—60-е годы Дж. X. Спик, Р. Ф. Бёртон, Дж. О. Г рант добрались до больших озер Восточной Африки. Исследования Д. Ливинг­стона (с 1852 до 1873 г.) охватили бассейн Замбези, Анголу, верх­нюю часть бассейна Конго.

На 20—40-е годы приходится серия экспедиций во внутренние районы Австралии (Ч. Стёрт, Т. Митчел, Э. Эйр, П. Стшелецки, Л. Лейхгардт, Ф. Грегори), а в начале 60-х годов были осущест­влены первые пересечения этого материка (Р. Бёрк, Дж. Стюарт).

Исследование природы Северной Америки до середины XIX в. протекало довольно медленно. В 20—30-е годы было предприня­то несколько английских и американских экспедиций в область Большого бассейна. В 1842—1845 гг. обширные исследования в Скалистых горах, Орегоне и Калифорнии произвел Дж. Ч. Фре­монт.

Результаты путешествия А. Гумбольдта вызвали у европей­ских ученых повышенный интерес к природе Южной и Централь­ной Америки. Между тем в итоге национально-освободительного движения был положен конец господству Испании и Португалии в этой части земного шара; в течение 1811—1830 гг. в Латинской Америке возникли (самостоятельные государства и она стала до­ступной для европейских исследователей. Этими обстоятельства­ми объясняется исключительная активность путешественников- натуралистов, которая наблюдалась в Южной Америке начиная с 1815—1820 гг. Природу Бразилии изучали Э. Жоффруа Сент- Илер, И. Спике, К. Мартиус, Г. И. Лангсдорф, Ф. Кастельно, А. Уоллес, Г. Бейтс и др. Отметим также исследования Р. Г. Шом- бургка в Гвианском нагорье, А. Орбиньи в Боливии, Э. Пёппига в Центральных Андах и Амазонии, И. Я■ Чуди в Перу, Ч. Дарви­на в Патагонии, на Огненной Земле и Галапагосских островах, Г. Бурмейстера и Дж. Мастерса в Аргентине.

Разносторонние естественнонаучные исследования проводи­лись на территории России. Природу Европейской России изуча­ли А. И. Шренк, совершивший в 1837 г. большое путешествие по восточноевропейскому Северу, К■ М. Бэр, Ф. И. Рупрехт, Г. П. Гельмерсен, Н. А. Северцов и др. Исследования английского гео­лога Р. И. Мурчисона (совместно с А. А. Кейзерлингом и Н. Я. Кокшаровым), проведенные в 1840—1843 гг., впервые дали науч­ную картину геологического строения Европейской России.

Э. А. Эверсман с 1816 по 1826 г. совершал поездки по при­волжским и црикаопийским степям, Уралу, Устюрту, изучая глав­ным образом органический мир. В 1829 г. большое путешествие на Урал, Алтай и к берегам Каспия предпринял А. Гумбольдт. В 1847—1850 гг. экспедиция Русского Географического общества под начальством Э. К. Гофмана работала на Северном и Поляр­ном Урале. К. Ф. Ледебур изучал растительность Алтая; П. А. Чи- хачев исследовал Алтай в геологическом и орографическом отно­шениях. В 1840—1844 гг. А. И. Шренк изучал Восточный Казах­стан и Джунгарию; ценные результаты, особенно в области био­географии, дала экспедиция И. Г. Борщова и Я. А. Северцова в .Мугоджары, бассейн р. Эмбы и пески Б. .Барсуки (1857 г.).

Выдающимся по своим результатам было путешествие А. Ф. Миддендорфа в Восточную Сибирь и на Дальний Восток (1843— 1844 гг.). Оно дало обширный материал по орографии, геологии, климату, вечной мерзлоте и органическому миру, впервые были .получены сведения о природе Таймыра, Алданского нагорья, Ста­нового хребта. В 1855—1862 гг. Сибирская экспедиция Русского Географического общества произвела «а юге Восточной Сибири л в Приамурье топографическую съемку, астрономические опре­деления, геологические и другие исследования. Р. К. Маак в

1854. г. изучал бассейн Вилюя. Из последующих исследователей Восточной Сибири, и прежде всего ее -рельефа, следует особо от­метить Я. А. Кропоткина (60-егоды).

Изучение природы Приморья и Приамурья связано с именами ■Л. И. Шренка, К- И. Максимовича, Р. К. Маака, Г. И. Радде. П. П. Семенов-Тян-Шанский положил начало научному исследо­ванию Тянь-Шаня (1856—1857 гг.). Его работы продолжил Я. А.

•Северцов (1864—'1867 гг.). Большие заслуги в изучении Кавказа принадлежат Г. В. Абиху (орография и геология), Ф. И. Рупрех- ту (растительность), Г. И. Радде (животный мир).

Русские путешественники этого периода внесли существенный вклад в изучение сопредельных с Россией азиатских территорий— .Малой Азии (77. А. Чихачев, 1847—1863 гг.), Ближнего Востока (Я. Я. Березин), Иранского нагорья (экспедиция РГО под на­чальством Я. В. Ханыкова, 1858—1-859 гг.), Центральной Азии (Е. П. Ковалевский, Ч. Ч. Валиханов), Японии (К Я. Максимо­вич).

Из зарубежных исследователей стран Азии отметим А. Вам- -бери (Средняя Азия), братьев А., Г. и Р. Шлагинтвейт (Индия и Центральная Азия), Дж. Кроуфорда (Индокитай), Ф. Ф. Зиболь-

• да (Япония), Ф. В. Юнгхуна и А. Р. Уоллеса (Малайский архи­пелаг).

Научное исследование океанов осуществлялось главным обра­зом экспедициями трех стран: России (Ф. Ф. Беллинсгаузен и М. П. Лазарев, 1819—1821 гг.; О. Е. Коцебу, 1823—1826 гг.^I;

Ф. П. Литке и М. Н. Станюкович, 1826—1829 гг.; Г. Н, Невель­ской, 1848—1849 гг.), Франции (Л. Фрейсине, 1817—1820 гг., Ж. Дюмон-Дюрвиль, 1826—1829 и 1837—1842 гг.) и Англии (Ф. У. Бичи, 1825—1827 ,пг.; Р. Фицрой, 1831—>1836 гг. ’).

В первой половине XIX в. происходит дальнейшее совершен­ствование техники геодезических измерений и топо­графических съем ок. Вводятся базисные приборы, улуч­шаются угломерные инструменты; в 1821 г. .впервые был приме­нен метод перевозки хронометров для определения долгот, а в 1844 .г. в США проволочный телеграф был использован для срав­нения времени. Крупнейшие триангуляционные работы проводи­лись в России (1816—1852 гг.), аде они протянулись на 25°20' по меридиану (вместе со скандинавской триангуляцией), и в Индии. В 1841 г. Ф. В. Бессель вычислил на основе градусных измерений элементы земного сфероида.

Наполеоновские войны вызвали существенные изменения в тактике военных действий, в связи с чем повысилась роль то­пографической карты и съемки в большинстве стран переходят в ведение военных ведомств. Содержание топографических карт подчиняется военным целям (рельеф изображается по штрихо­вой шкале уклонов поверхности, растительность и грунты харак­теризуются с точки зрения проходимости). В России в 1819 г. начались топографические съемки масштаба 1:21000 (с 1844 г.— 1:42 000); они опирались на триангуляцию и производились глав­ным образом с помощью мензулы. В 1845 г. было начато состав­ление трехверстной (1:126 000) карты Западной России.

Значительно усовершенствуется издание карт. В 1825 г. был изобретен литографский способ печати, который постепенно по­лучил широкое распространение в картографии; в 50-х годах при воспроизведении карт стала применяться фотография.

К концу 60-х годов территории, обеспеченные хорошими то­пографическими картами, составляли еще небольшую часть по­верхности Земли. Основным материалом по малоизученным и вновь открытым землям служили данные путешественников, к сожалению, 1не всегда сопровождавшиеся маршрутными картами.. Многие карты, составленные путешественниками, не имели гип­сометрических данных (главным образом из-за неудобства при­менения ртутного барометра). Гидрографические съемки, полу­чившие широкое развитие, велись обычно вне связи с сухопутны­ми съемками.

Издание обзорных обобщающих карт и атласов на­ходилось главным образом введении частных картографических предприятий (старейшие из них Юстуса Пертеса в Готе и Барто­ломью в Эдинбурге; в 1857 г. было основано картографическое заведение А. Ильина в Петербурге) '. Издательство Ю. Пертеса выпустило физико-географический атлас Бергхауза и общегеог- рафический атлас Штилера. В 1825—1827 гг. Г. Вандермелен из­дал в Брюсселе шеститомный мировойобщегеографический атлас, состоящий из 369 карт, выполненных в одном и том же масштабе (il: 1641 836) и скомпонованных по градусным трапециям. Такам •образом, это был в сущности первый опыт создания единой мно- толистной карты мира.

Первая половина XIX в. — эпоха выдающихся успе­хов естествознания, сыгравших решающую роль в рас­шатывании .метафизического взгляда на природу и натурфилософ­ских концепций. Открытие механического эквивалента теплоты (1842 г.) послужило первым доказательством превращения энер­гии; это открытие утверждало единство движения в природе и .всеобщую связь физических явлений. Возникла органическая хи- .мия; в 1828 г. вперьые удалось осуществить синтез органического вещества, и тем самым «было доказано, что законы химии имеют ту же силу для органических тел, как и для неорганических, и была заполнена значительная часть той якобы навеки непреодо­лимой пропасти между неорганической и органической природой, .которую признавал еще Кант» ^I.

Данные геологии, 'физической географии, биологии все больше вступали в противоречие с представлением о неизменяемости земной поверхности и ее органического мира. Теория катастроф в начале этого периода еще пользовалась широкой популяр­ностью. iB 1829 г. J1. Эли, де Бомон (1798—1874) разделил исто­рию Земли на серию этапов, но каждый из них начинался оче­редным «переворотом». «Лишь Лайель, — по словам Энгельса,— .внес здравый смысл в геологию, заменив внезапные, вызванные капризом творца, революции постепенным действием медленного преобразования Земли»^II.

Чарлз Лайель (1797—1875) в 1830 г. показал, что изменения земной поверхности в геологическом прошлом происходили в ре­зультате землетрясений, медленных движений земной коры, воз­действия климата, причем эти процессы по своим масштабам не •отличались от современных; следовательно, существенные геоло­гические перемены являются результатом лишь постепенных из­менений, действовавших на протяжении очень длительного вре­мени. Лайель применил к объяснению геологических событий п{щдщш.,актуализма, однако он не видел изменчивости физико- географических и геологических процессов и прогрессивного раз­вития Земли, т. е. его актуализм сводлдся-JL уджЬ-ОПМИзму (Лай- ель, 1866). '

Хотя идеи Лайеля должны были непосредственно способство- f вать развитию учения об изменяемости организмов, сам Лайель |

в течение долгого времени не признавал такую изменчивость.

Тем не менее учение об эволюции организмов, блестяще обо- ^ снованное Ч. Дарвином (1809—1892) к 1859 г., подготавливалось I в трудах его многочисленных предшественников, среди которых 1 были Ж. Б. Ламарк (1744—1829) и Э. Жоффруа Сент-Илер 1 (1772—1844) /во Франции, К. М. Бэр (1792—1876) и К. Ф. Рулье 1 (1814—1858) в России. В Англии Л. Р. Уоллес (1823—1913) при— шел к этому учению независимо от Дарвина.

Клеточная теория, сформулированная в 1838—1839 гг. ^! Т. IIIванном (1810—1882) и М. Шлейденом (1804—1881), дока­зала единство органического мира и создала фундамент для развития научной эмбриологии, сравнительной анатомии и физио­логии. Наконец, как это не раз подчеркивал Энгельс, не послед­нюю роль в разрушении застывшей системы органической при- J роды сыграли научные путешествия и развитие сравнительной ! физической географии, благодаря которой «были установлены | условия жизни различных флор и фаун» К Как известно, теория | происхождения видов Ч. Дарвина в значительной мере основы- | валась на разносторонних исследованиях, проведенных ее авто- ром во время кругосветного путешествия в 1831—1836 гг. —*

Выдающиеся достижения естествознания позволили объяснить основные процессы природы, свести их к естественным причинам. J Во второй половине 40-х годов XIX в. К■ Маркс и Ф. Энгельс ? сформулировали основы диалектического материализма. При- | мерно в это же время великие русские революционные демокра- j ты, в особенности А. И. Герцен, развивают материалистические < идеи, приближаясь в своем понимании природы к диалектиче-' скому материализму. Эти идеи оказали определенное влияние на ■ передовую русскую интеллигенцию. \

Однако, как отметил Энгельс, всю первую половину XIX в. * господствовало метафизическое воззрение на природу, и даже в 70-х годах Энгельс констатировал, что это воззрение по существу еще преподавалось во всех школах^I.

Преодолению метафизического способа мышления у естество­испытателей мешало одно существенное обстоятельство, связан­ное с особенностями естествознания того времени. Касаясь отри­цательного отношения Лайеля к учению об изменчивости видов, Энгельс писал: «Это можно объяснить только ставшим в то время господствующим в естествознании ‘разделением труда, благодаря

которому каждый исследователь более или менее ограничивался своей специальной отраслью знания и лишь немногие сохраняли способность к обозрению целого» '.

Прогрессирующая дифференциация естествознания была, с одной стороны, следствием резко возросшего объема фактиче­ского материала и необходимости упорядочить его. С другой сто­роны, этому процессу способствовали требования развивающе­гося капиталистического хозяйства. Так, в результате промыш­ленного переворота каменный уголь и металлы выдвинулись на первое место среди естественных ресурсов, что побуждало пра­вительство наиболее развитых стран создавать государственные геолого-съемочные учреждения. Первое такое учреж­дение было создано в Англии в 1835 г. За нею последовали Италия, Австрия, Франция, Швеция, Канада, США. В Англии к началу 80-х годов прошлого столетия была закончена геологи­ческая съемка в масштабе 1:63 360. В России детальные геоло­гические съемки велись в наиболее важных горнопромышленных районах (Донбасс, часть Урала и др.). Уже к началу 40-х годов в геологии была разработана стратиграфическая шкала со всеми системами — от кембрийской до четвертичной — и появились первые обзорные геологические карты.

Несколько позднее начинается организация центральных метеорологических служб (в 1851 г. — в Австрии, в

1854. г. — в Англии; в 70-е годы — в ряде других стран). Большое значение имело создание в 1849 г. Главной физической (впослед­ствии геофизической) обсерватории в Петербурге.

В «век пара» океаны, ранее разъединявшие народы, стали аре- |ной оживленных международных сношений. Начало их научному ^исследованию было положено еще в предыдущий период; в пер­овой половине XIX в. океанография постепенно начинает ^выделяться в самостоятельную географическую дисциплину, в ' особенности благодаря трудам Э. X. Ленца (1804—1865) и М. Ф.

Мори (1806—1873). f Из других частных географических дисциплин в этот период I формируются климатология и биогеография — обе на- I чалом своей разработки в значительной степени обязаны А. Гум- I больдту. Используя данные всего лишь по 57 пунктам, Гумбольдт f в 1817 г. впервые построил карту изотерм (средних годовых для северного полушария). Это дало ему возможность установить важнейшие закономерности изменения термических условий на Земле: не только широтную зональность (он наметил восемь тер­мических зон), но и зависимость климата от рельефа, удален­ности от океанов и морских течений; Гумбольдт указал на разли­чия в климате западных и восточных побережий материков, ввел

понятия о морском и континентальном климатах. В дальнейшем значительный'вклад в разработку климатологии внесли Г. В. Дове (1803—1879), которому принадлежит теория общей цирку­ляции атмосферы (1837 г.), в России — М. Ф. Спасский (1809—; 1859) и К■ С. Веселовский (1819—1901). >

Работы Гумбольдта дали толчок развитию ф ито гео грй- , фи и, главным образом изучению флор различных стран и рас­пространения отдельных видов в связи с условиями среды. Аль­фонсу Декандолю принадлежит обобщающий труд по ботаниче- - ской географии (Д855 г.). А.Гризебах впервые ввел понятие о растительной формации как группировке растений.

Накопление обширного фаунистического материала послу­жило основой для крупной сводки А. Вагнера по географиче- '• скому распространению млекопитающих (1844—1845 гг.) и для зоогеографического деления суши (JI. Шмарда, Ф. JI. Склетер, А. Р. Уоллес). Крупный вклад в зоогеографию и эколо­гию животных внесли К. Ф. Рульё'к ЖА'. Северцов (1827—1885).

"" Дарвиновская теория происхождения видов, разработанная ‘ с широким учетом географических факторов и палеогеографиче- t ских реконструкций, не только послужила мощным стимулом для развития биогеографии, но и заставляла усилить внимание ко многим другим географическим проблемам, таким, как дви- * жения земной коры, четвертичное оледенение и др.; учение Дар- ‘j вина подчеркивало роль фактора времени в географии и теснук> I связь эволюции организмов с ^изменениями природной среды. _j

Почвенный покров стал привлекать к себе внимание в первой половине прошлого столетия как важнейший сельскохо­зяйственный ресурс. Однако почва рассматривалась еще не как особое природное тело, а лишь как пахотный слой («агрологиче- ская» школа А. Тэера) или как поверхностная часть горной по­роды («агрогеологическая школа», основанная Ф. Фаллу). «Поч­венные» карты, появившиеся еще в 40-х годах и получившие рас­пространение позднее во Франции, Бельгии, Германии, Австрии» назывались геолого-агрономическими или геогностически-агроно- мическими и отображали поверхностные горные породы, или грунты *.

В России систематическое изучение почв началось еще в 1838 г. Множество рукописных карт было составлено преимущественно по расспросным сведениям. В 1851 г. К. С. Веселовский разра­ботал по этим материалам первую сводную карту почв Европей­ской России, на которой показано восемь типов почв: чернозем, глина, песок, суглинок и супесь, ил, солонцы, тундры и болота.В изучении рельефа земной поверхности намети­лось два направления. Первое из них, которое можно назвать] сравнительно-орографическим (Григорьев, 1961), ставило своей \ задачей выяснение общей картины орографического строения f материков на основе изучения высотных данных. В области баро­метрического определения высот особенно большие заслуги при- , ладлежат А. Гумбольдту. К■ Риттер произвел попытку система- тизировать элементы орографии земной поверхности (он свел их ж четырем типам: плоскогорья и плато, горы, низменности и пе­реходный тип). Л. Эли де Бомон, пытаясь установить закономер­ности расположения горных поднятий, пришел к выводу, что простирание всех хребтов можно свести к 15 направлениям, ко­торые будто бы .приурочены к большим кругам земного шара.

, Представители другого подхода (к ним можно отнести и Эли /Де Бомона) стремились выяснить закономерности развития зем- / ной коры как основы для генетического изучения рельефа. В этот период господствовали идеи плутонистов; геоморфологические •процессы изучались еще очень мало. Многих исследователей, «прочем, интересовала проблема происхождения долин, причем существовало две противоположные гипотезы — тектоническая и эрозионная (последняя в конце концов стала побеждать).

В 1856 г. Дж. П. Лесли поставил вопрос о связи форм рельефа с геологическим строением; в 60-е годы появляются монографи­ческие исследования по геоморфологии Англии и Шотландии.

Еще в 1815 г. В. М. Севергин (1765—1826) высказал предпо­ложение, что Финляндия в прошлом была покрыта ледником. Позднее И. Шарпантье и Ж- Агассис, главным образом в резуль­тате изучения Альп, пришли к выводу о былом обширном оледе­нении в Европе. Но эта идея вначале не получила широкой под­держки, ее оспаривали Л. Бух, Ч. Лайель, Э. X. Ленц и др., хотя в России она нашла многих сторонников (К- М. Бэр, К- Ф. Рулье, Н. А. Северцов). Лишь в начале 70-х годов данные о материко­вом четвертичном оледенении были проанализированы и обоб­щены П. А. Кропоткиным.

Развитие географических идей в середине XIX в. связано в первую очередь с именами крупнейших немецких гео­графов А. Гумбольдта и К- Риттера.

А. Гумбольдт (1769—1859) был одним из тех немногих ученых, сохранивших способность к обозрению целого, о которых говорил Ф. Энгельс. Еще отправляясь в 1799 г. в свое южноамериканское путешествие, он ставил целью познать взаимодействие сил на Земле и влияние неодушевленной природы на органический мир. «Главным моим побуждением,— писал он впоследствии, — все­гда было стремление обнять явления внешнего мира в их общей связи, природу как целое, движимое и оживляемое внутренними силами» (Гумбольдт, 1866, т. I, стр. III). ^w ~ •

Первую попытку обобщить все накопленное наукой о природе

Земли этот великий ученый дал в лекциях, прочитанных им в 1827—1828 гг. в Берлине, которые затем легли в основу главного его труда «Космос» (1845—1862) в пяти томах (последний том остался незаконченным). Этот труд посвящен не только геогра­фическим явлениям —в нем Гумбольдт стремился связать явле­ния Земли и «неба», т. е. всей Вселенной: «Земное должно явить­ся как часть целого, как подчиненное этому целому» (Гумбольдт, 1866, т. I, стр. 79). Свое учение о космосе Гумбольдт разделил на две части: сидерическую (посвященную небесным явлениям) и основную — теллурическую, или «физическое землеописание» (т. е. физическуютеографяю).

По Гумбольдту, физическая география отнюдь не есть «энци­клопедическое соединение естественных наук»; ее последней целью является «познание единства во множестве, исследование общих законов и внутренней связи теллурических явлений» (там же, стр. 54). Физическую географию нельзя смешивать с разбо­ром отдельных предметов природы (хотя их изучение и служит необходимой предпосылкой для познания целого). Гумбольдт подчеркивал теснейшую связь отдельных оболочек земного шара; воздушная оболочка и море, по его словам, составляют одно це­лое (там же, стр. 260). «Слово климат,-—писал он, — означает, прежде всего, без сомнения специфическое свойство атмосферы, но это свойство зависит от непрестанного взаимодействия мо­ря — всюду глубоко бороздимого течениями совершенно разных температур и испускающего лучистую теплоту, — и суши, много­образно расчлененной, поднятой и окрашенной, обнаженной или покрытой лесами и травами» (там же, стр. 261).

Центральной задачей познания причинных связей в земных явлениях Гумбольдт считал изучение зависимости органической "жизни от неживой природы. Поэтому он уделял особое внимание выяснению связи между растительностью и климатом (который в свою очередь рассматривался как результат взаимодействия воздушной оболочки с поверхностью суши и моря). Именно та­кой подход позволил ему установить важнейшие физико-геогра­фические закономерности-—широтную зональность и высотную поясность. Правда, физико-географический синтез Гумбольдта не был и не мог быть полным — он охватывал главным образом растительно-климатические соотношения, ибо «аук^того'времени еще не располагала" достаточным материалом по другим компо­нентам (особенно недоставало знания почвы — главного «про­дукта» взаимодействия живой и неживой природы).

Исторически обусловленная ограниченность представлений Гумбольдта о содержании физической географии состояла в том, что он рассматривал географические явления преимущественно как физические по своей природе. «Для пае, проникнутых созер­цанием природы, является потребность физические явления на Земле проследить до конца, до развития растительных форм и до самого себя определяющего движения животного организма» (там же, стр. 311). Сюда же Гумбольдт отчасти относил и че­ловека, но лишь «в его различных физических оттенках, в геогра- , фическом распределении современно существующих типов его, в том влиянии, которое оказывают на него земные силы и обрат­но, в том влиянии, хотя более слабом, которое сам он мог иметь на них» (там же, стр. 319).

Исследуя взаимосвязи природных явлений, Гумбольдт естест­венно обращал большое внимание на пространственные измене­ния и даже говорил, что физическое землеописание рассматри­вает явления сообразно их распределению в пространстве или по их отношению к земным поясам. На этом основании Р. Харт- шорн пытался доказать, что концепция Гумбольдта была чисто хорологической: «Поскольку эти взаимосвязи основываются на пространственном положении, скорее чем на исторической после­довательности, фундаментальный объединяющий принцип есть хорологический» (Hartshorne, 1939, стр. 79). Ложность этого суж­дения нетрудно доказать.

Гумбольдт вовсе не ограничивал изучение природных взаимо­связей рамками каких-либо конкретных территорий и, напротив, постоянно подчеркивал, что природа отдельных территорий долж­на рассматриваться в ее отношении ^ целому, т. е. к Земле и даже ко всей Вселенной. «Специальные описания земель без сом­нения самый необходимый материал общей физической геогра­фии; но самый старательный свод этих описаний разных земель так же мало представит характеристическую природу в ее цель­ности, как мало одно вычисление всех отдельных флор земного шара представит географию растений» (Гумбольдт, 1866, т. I, стр. 53).

Кроме того, на первых же страницах «Космоса» мы читаем, что «нельзя совершенно отделить описание природы от истории природы. Геошост не мажет обнять настоящего без прошлого... Бытие в его объеме и внутреннем существе может быть вполне узнанным только (как неото сделавшееся» (там же, стр. 62). Та­ким образом, Гумбольдт говорил о необходимости исторического метода в физической географии, но, естественно, наука той эпохи еще не обладала фактами, которые позволили бы применить этот метод во всей его полноте к объяснению физико-географических явлений и их взаимосвязей. Как отметил П. С. Кузнецов (1961, стр. 16), изучение тел и явлений в пространстве было историче­ски связано с определенным этапом развития географии; Гум­больдт также рассматривал тела и явления в их простанствен- ном распределении, но отнюдь не видел в этом специфику физи­ческой географии.

С именем Гумбольдта связано внедрение в географию срав- \ нательного метода (хотя отдельные его элементы можно просле­дить еще у античных географов, в частности у Геродота). Гум­больдт дал классические образцы его применения, и это позво­лило поднять географию на новую ступень. Именно с помощью сравнительного метода Гумбольдт привел в систему разрознен­ные факты, установил взаимосвязи и географические закономер­ности.

Изотермы не что иное, как частный случай сравнительного метода, и, таким образом, сравнительный метод тесно связан с картографическим способом исследования; последний «явился каК'бЯ составной частью сравнительного метода» (Кузнецов, 1962, стр. 12).

Гумбольдт как стихийщый материалист старался сочетать эм­пирический и рационалистический подходы к познанию природы. Неизменно подчеркивая, что он исходит только из фактой и наблюдений, Гумбольдт, однако, указывал, что его учение осно­вывается «на эмпиризме, разобранном мышлением, т. е. на це­лости явлений, собранных наукой и подчиненных действиям мыш­ления, сравнивающего и соображающего эти данные» (1866, т. I, стр. 32).

Мы уже имели случай отметить стремление Гумбольдта к производству точных инструментальных наблюдений и широкому использованию разнообразных количественных показателей. Он же, по-видимому, первым .применил в географии метод комплекс­ных профилей и графически отобразил связи между гипсомет­рией, геологическим строением и растительностью.

Современник Гумбольдта Карл Риттер (1779—1859) был ис­следователем иного склада и преимущественно кабинетным уче­ным. Первоначально он предполагал посвятить свою деятель­ность истории, и это обстоятельство определило его подход к гео­графии. Вместе с тем на его взглядах сказалось несомненное влияние Гумбольдта.

Риттеру не была чужда мысль о целостности природы. Он го­ворил, что задача географии (Erdkunde) состоит в выявлении связей и установлении причинных зависимостей. «Земля, — чи­таем мы у него, — независима от человека; она и до него и без него есть театр явлений природы; следовательно, от него закон ее форм и произведений исходить не может. В науке о Земле нужно в ней самой доискиваться ее законов» (Риттер, 1853, стр. 363). В одном из его определений географии говорится, что предметом географии является «взаимодействие трех главных форм [т. е. трех оболочек] да поверхности земного шара по про­странственным их отношениям и реакциям принадлежащих каж­дой из них явлений» (Риттер, 18646, стр. 29).

У Риттера имеются также указания о необходимости истори­ческого элемента в географии, однако хорологический принцип у него подчеркивается значительно резче, чем у Гумбольдта. Так, в другом определении он писал, что предмет географии — «пространства >на земной поверхности, поколику пространства этинаполнены земным веществом, к какому бы царству природы ве­щество это ни принадлежало и в какой бы форме ни проявля­лось» (Риттер, 1853, стр. 481). Вслед за Кантом Риттер утверж- | дал, что хронология представляет основу для приведения в сис- I тему множества исторических фактов, тогда как пространство I есть скелет для географии.

У Подобно Гумбольдту Риттер настаивал, чтобы география опи­ралась на эмпирические данные, на наблюдения, а не на дедук­тивные выводы. Основываясь на фактах, он один из первых оп­роверг теорию непрерывности горных хребтов и мнимого соответ­ствия всех водоразделов гребням гор.

Однако почти все исследователи научного наследия Риттера отмечают противоречивость его взглядов, а также неясность в изложении мыслей, нечеткость терминов, нелогичность.

Правильные, прогрессивные для того времени высказывания рассеяны в трудах Риттера среди ошибочных идей, вытекавших из его идеалистического и религиозного мировоззрения.

География Риттера имела антропоцентрический характер. Уже в первой страноведческой работе, посвященной Европе (Rit­ter, 1804), Риттер стремился связать историю с географией и дать обзор природных условий как предпосылку к изучению истории (которой он хотел посвятить оставшуюся часть своей жизни). Позднее эта тенденция оформилась более четко. «Общее землеве­дение,— писал Риттер, — должно рассматривать Землю как жи­лище рода человеческого» (Риттер, 18646, стр. 7). Основной его труд «Erdkunde» (1817—1859 гг.), составивший 19 томов, из ко­торых первый был посвящен Африке, а остальные — Азии, пол­ностью называется так: «Землеведение в отношении природы и истории человека, или Общая сравнительная география как на­дежная основа изучения и преподавания в области физических и исторических наук». «Землеведение» в указанном смысле он про­тивопоставлял «физическому землеописанию», изучающему Зем­лю как тело природы (Риттер, 18646, стр. 7).

От Канта и в особенности от Гердера Риттер воспринял те­леологический взгляд на природу: Земля предназначена свыше быть жилищем и «воспитательным домом» человека; она «может быть только делом божественного провидения» (18646, стр. 10) — и представляет «преуспевающий, божественный организм», «со­вершеннейшее» космическое тело. Земля будто бы «между всеми планетами... более всех приближается к форме совершенного ша­ра» (там же, стр. 3), и потому она могла стать местом существо­вания человека, предназначенным для его духовного совершен­ствования. В этом, по признанию Риттера, состоит его исходная точка зрения на общее землеведение.

Риттер говорил, что беспорядочность в чертах строения зем­ной поверхности лишь кажущаяся, что в действительности в них видны «следы высшей симметрии и гармонии» (Риттер, 1856, 192

стр. 158). Но, стремясь раскрыть эту «высшую симметрию и гар­монию», он вовсе не имел в виду найти естественные законы, управляющие земными процессами, а лишь искал скрытое в гео­метрических формах расчленения суши особое предназначение для судеб рода человеческого. Свои взгляды по этим вопросам он подытожил в одной из поздних работ — «Пространственное устройство наружной поверхности земного шара и ее влияние на ход развития истории человечества» (1850 г.) *.

Главной особенностью строения земной поверхности Риттер считал противоположность между континентальным и океаниче­ским полушариями. Основные массивы суши сосредоточены в первом из них, причем существует будто бы «великий закон все­общего углубления середины континентального полушария» (Рит­тер, 1856, стр. 157). Этот закон выражается в том, что внешние края материков (обращенные главным образом к Тихому океану) круто подняты, а внутренние полого снижаются к центру и об­разуют обширные низменности как раз там, где сходятся три ча­сти Старого Света, создавая театр человеческой деятельности, который «по тому самому должен был сделаться классическою почвою всемирной истории...» (там же). У Старого Света, по Рит­теру, есть важное преимущество перед Новым: он вытянут с за­пада на восток, т. е. в пределах одного климатического пояса, что сделало возможными «всякого рода международные сношения и сообщения». Америка не могла стать колыбелью цивилизации, ибо она протянулась с севера на юг, а отсюда большие контра­сты в климате, затрудняющие развитие и взаимосвязи культур.

Еще один «закон», провозглашенный Риттером, определенно отдает мистикой: влияние культур должно быть «гармоничным с вращением Земли», а потому они якобы всегда распространя­ются с востока на запад. Особое внимание Риттер уделял фор­мам материков и степени их горизонтального расчленения как факторам, определяющим ход человеческой истории. Контраст между «овальной» нерасчлененной Африкой, «ромбоэдрической» Азией и «треугольной» расчлененной Европой не случаен: каж­дой части света «приданы» такие формы, которые обеспечивают возможность сыграть определенную роль в истории человечества. Вряд ли есть надобность подробно рассматривать все рассужде­ния Риттера, приведшие его к тезису об особом предназначении Европы, которая «обладала совершенством пространственных форм природы для раннего осуществления своего, заранее пред­определенного планетарного отправления»; отправление это со­стоит в том, что Европа стала «обширным воспитательным домом для Старого и Нового Света», что население ее «могло развиться наиболее гуманным образом» и т. д. (там же, стр. 170—171).

Все труды Риттера, начиная с самых ранних, пронизывает мысль о том, что разгадку истории человечества надо искать в «различии положений» и в «распределении масс суши». «Всякий человек, — утверждал он, — есть представитель своего природно­го жилища, где он родился и воспитывался... Местные влияния ландшафтов на характеристику их жителей, на образ их и тело­сложение, на форму черепа, на цвет, темперамент, язык и духов­ное развитие неоспоримы» (Риттер, 18646, стр. 9).

Если географический детерминизм XVII—XVIII вв. был в известной мере прогрессивным течением, ибо его представители стремились освободиться от бога и найти естественные законы развития человечества, то Риттер соединил свои детерминистские идеи с божественным провидением. Притом его вульгарный гёо- графизм не так уж безобиден, ибо от него нетрудно сделать шаг до проповеди расизма и до оправдания колониального господст­ва одних народов над другими и особой миссии капитализма. Правда, сам Риттер таких выводов' никогда не делал и даже ого­варивался, что с развитием цивилизации народы постепенно осво- I бождаются от влияния непосредственного окружения и способны j изменять его (Риттер, 1853, стр. 375, 494, 497). Но многие зару- I бежные географы (см., например, Сгопе, 1951; Tatharn, 1953) вы- ; нуждены были признать, что некоторые последователи Риттера зашли слишком далеко, развивая его ошибочные высказывания.

Сравнительный метод у Риттера также был подчинен его те­леологическим идеям. Он считал, что если две разные страны имеют сходные природные условия, то их роль в мировой истории должна быть аналогичной. Впрочем, его сравнительный метод почти не затрагивал существенные особенности природы; глав­ным объектом сравнения были внешние черты материков и их частей. В связи с этим Риттер придавал особое значение уподоб­лению формы территории тем или иным геометрическим фигурам. Задача сравнительного изучения земных пространств, по его мне­нию, состоит в том, чтобы для разных пространств подобрать соответствующие простейшие геометрические фигуры, а также выразить количественно соотношения этих пространств, что должно дать основания для суждения об их относительном влия­нии на исторические судьбы народов. Так, он сравнивал с этой точки зрения материки по величине отношения длины береговой линии к их площади.

Важной заслугой Риттера было то, что его страноведческие труды основывались на Тщательном критическом изучении мно­гочисленных источников; в отличие от Бюшинга и его подража­телей он строил географическое описание по естественному деле- j нию и старался ввести в страноведение природу. Но природа ’ рассматривалась у него преимущественно в отношении ее внеш­них черт (рельеф, береговая линия, гидрографическая сеть); кли­мату и органическому миру Риттер уделял мало внимания. Рит- теровское «Erdkunde» построено в духе топографического описа­ния и ведется по маршрутам разных путешественников в том по­рядке, в каком в поле их зрения попадали те или иные объекты: города, этнографические подробности, горы, реки и т. п. В сущ­ности в многочисленных томах «Erdkunde» лишь собран материал для географических характеристик, но нет самих характеристик. Это отчасти признавал даже известный последователь Риттера Ф. Ратцель (1903, т. 1, стр. 47).

3. Гюнтер (1903, стр. 144) писал, что Риттер вместе с Гум­больдтом «вывел географию из униженного положения и пробу­дил к ней внимание и уважение у лучших представителей своего народа»; благодаря Риттеру география освободилась от «стати­стических тисков», труды Риттера побудили географов так описы­вать территорию, «чтобы могло составиться возможно отчетливое представление об устройстве поверхности» (там же, стр. 147).

П. П. Семенов писал еще при жизни Риттера, что «Риттер и его школа превратили мертвый, хотя систематический сборник фактов в стройный организм науки исследованием законов уст­ройства земной поверхности, законов влияния ее на развитие рода человеческого» (П. Семенов, 1856, стр. 8). По отзыву этого видного русского географа, риттеровское описание Азии — «луч­шее географическое сочинение нашего века», оно имело «органи­зующее влияние на науку землеведения» (там же, стр. 2, 4).

Однако в оценках некоторых современников Риттера значение его трудов оказалось явно преувеличенным. Отношение к ним многих других географов было гораздо более критическим.

Первым против риттеровской телеологии и мистики выступил в 1831 г. молодой швейцарский географ Ю. Фрёбель (1805—1893). По его словам, «географ имеет не больше прав рассматривать Землю как простое жилище человека, чем ботаник, считающий, будто трава существует только для того, чтобы служить кормом скоту» (цит. по: Leighly, 1938, стр. 244). Этот автор считал, что география должна быть естественной наукой о Земле, но создать географическую теорию еще невозможно из-за недостатка фак­тов. (Однако он мыслил себе развитие географии только в ана­литическом, т. е. отраслевом, плане — соответственно разным классам изучаемых явлений.)

К- Риттер резко возражал Фрёбелю и утверждал, что рас­сматривать Землю как физическое тело — значит не полностью охватить ее сущность, ибо Земля содержит духовную силу — че­ловечество, подобно тому как тело — душу; организация Земли направлена к некоей более высокой цели. В конечном счете «со­зерцание бога. — писал Риттер, — есть для меня высшая, единст­венно абсолютная наука» (Leighly, 1938, стр. 246). В ответном выступлении (1832 г.) Фрёбель признал возможность «второй географии», которая сосредотачивает свое внимание на человеке, но он не смешивал обе географии «в гегелевском синтезе», а резко их разграничивал (там же, стр. 248).

Позднее «сравнительное землеведение» Риттера критиковал О. Пешель; он верно заметил, что географическая телеология Риттера не имеет ничего общего со сравнительным землеведени­ем (Пешель, 1879, стр. 8).

В России основные идеи «Общего землеведения» К. Риттера уничтожающей критике подверг Л. &еснн в 187-6 г. Он писал, что «значение его (Риттера) в истории нашей науки раздуто его по­читателями донельзя» (Весин, 1876, стр. 442). Весин оспаривал исходную точку зрения Риттера на предмет географии; он пока­зал ненаучность представления о Земле как «совершеннейшем космическом теле», предназначенном для «духовного совершен­ствования человека». По его мнению, «Риттер простирает это влияние Земли на человека уж слишком далеко» (там же, стр. 444); «человек, — писал он далее, — не служит, как утверждает последний (Риттер. — А. И.), зеркалом той местности, в которой обитает» (там же, стр. 445). Весин считал, что нельзя приписы­вать влиянию расчленения суши на культуру «того абсолютного значения, какое придавал ему Риттер» (там же, стр. 447). Кате­горически отвергая риттеровекое уподобление Земли живому организму и ее «обоготворение», Весин заключает, что «проведе­ние этих взглядов в учебник было бы явлением крайне прискорб­ным. Очевидная ошибочность, натяжки, логическая несообраз­ность этих взглядов повели бы за собою путаницу понятий в го­ловах учеников» (там же, стр. 446) ^].

В 1898 ,г. обстоятельный анализ идей Риттера и оценку его вклада в географию дал А. Геттнер (1899 г., рус. пер.). Он считал, что прогрессом научных исследований в географии и открытием новых путей в этой науке мы обязаны не Риттеру, а великим естествоиспытателям XIX в., и прежде всего Гумбольдту. В связи с этим Геттнер заметил, что «в последнее время у многих нату­ралистов сделалось какой-то модой умалять научные заслуги Гумбольдта» (Геттнер, 1899, 2, стр. 45). Далее этот автор под­черкнул, что Риттер не был исследователем природы и что его география «выросла из школьной географии и учебников, со­ставляя как бы их непосредственное продолжение» (там же, стр. 46). Геттнер пришел к заключению, что «взгляды Риттера, как и всякие подобного рода телеологические взгляды, в науч­ном отношении совершенно бесплодны и лишены способности к дальнейшему научному развитию» (там же).

Впоследствии А. Геттнер указывал, что у Риттера «в причин- ные связи исследование проникает меньше, чем это было бы > возможно и при тогдашнем состоянии наук»; причем в последних томах его «Erdkunde» рассмотрение природы стало беднее, не­смотря на прогресс естествознания (Геттнер, 1930, стр. 82—83).

Геттнер правильно объясняет это обстоятельство религиозным и телеологическим характером риттеровского мировоззрения;\ «причинный метод мышления естественных наук, определяющий географическую концепцию Гумбольдта и других, чужд Риттеру. Он сравнивает Землю с организмом, а место человека в приро­де— с отношением души к телу: последним основанием природы Земли являются ее функции по отношению к человеческому роду; поэтому Риттер меньше задумывался над причинами природных условий, чем над их влиянием на человека» (там же, стр. 83).

Э. Мартонн (1939, стр. 22) заметил, что Риттер чувствовал закон причинности, но не всегда применял этот закон, и его зем­леведение остается только описательным.

По словам Дж. Лейли, Риттер совмещал в одном лице «кри­тического собирателя объективных фактов с натурфилософом и теологом» (Leighly, 1938, стр. 246); его стремление охватить «природу Земли», или «жизнь Земли», включая человечество, вытекало из немецкой «холистической» натурфилософии. Лейли подчеркивал, что Риттер оставался продолжателем традиционной описательной географии, хотя и перестроил ее путем организа­ции материала на основе орографического деления; он пользо­вался отчетами путешественников догумбольдтовского типа, и его точка зрения не была точкой зрения натуралиста (там же, стр. 242). В конечном же счете географическая методология Риттера, переродилась в чистую теологию, так что «его исследование Земли стало попыткой открыть цели творца в образовании и группировке стран для формирования характера и судеб чело­вечества» (там же, стр. 243). 3. Гюнтер, говоря о достоинствах риттеровского землеведения, называл его «топографическим», не замечая сомнительности подобного комплимента. Кстати, он указал, что стремление дать отчетливое представление об устрой­стве поверхности — наиболее ценное качество его описаний — сложилось у Риттера под влиянием гумбольдтовской характери­стики природы Анд, и у него, вероятно, возник план «дать по этому образцу наглядное изображение всей земной поверхности» {Гюнтер, 1903, стр. 147)-

Надо отметить, что, хотя Гумбольдт не считается представи­телем региональной географии, он оставил ряд ярких географи­ческих характеристик в своих описаниях южноамериканского путешествия (сюда же можно отнести его сравнительные харак­теристики степей и пустынь). Сравнивая региональные работы Гумбольдта и Риттера, Р. Хартшорн пришел к такому выводу: «Честолюбивое стремление Риттера создать региональную гео-

графию мира... привело его к рассмотрению относительно обшир­ных районов, в пределах которых он редко, — если только это вообще когда-либо ему удавалось, — завершал полное исследо­вание всех взаимосвязанных явлений. В противоположность ему, Гумбольдт описывал с большой детальностью посещенные им самим территории, иногда совсем небольшие, и поэтому был в состоянии дать — насколько это позволяли тогдашние средства наблюдений, — сравнительно полную картину» (Hartshorne, 1939, стр. 81).

Следовательно, даже такой защитник Риттера, как Хартшорн, вынужден был признать, что Риттер уступает Гумбольдту в том, что сам Хартшорн считает главным, — в региональной географии. Лучшие же стороны этой географии у Риттера не оригинальны— ими он обязан тому же Гумбольдту.

Некоторые авторы, в частности Р. Хартшорн (Hartshorne, 1939), стремятся доказать, что во взглядах Гумбольдта и Рит­тера было больше общности, чем расхождений, и чго эти расхож­дения преувеличены последующими интерпретаторами К

Э. Ю. Петри также считал ложным «то, к несчастью, весьма прочно утвердившееся мнение, по которому Риттер и Гумбольдт являются как бы антагонистами друг другу, представителями двух противоположных школ» (Петри, 1887, стр. 596). Петри от­вергает «предрассудок, сделавший из цельной натуры Риттера какого-то беспочвенного телеолога, пренебрегающего естествен­ными науками» (там же, стр. 597); этот автор утверждает, что оба классика немецкой географии одинаково широко понимали задачи географии, добиваясь понимания жизни всей Земли, но «они специализировали свои работы сообразно своим личным талантам» (там же, стр. 598).

Вряд ли, однако, подобные мнения можно считать основа­тельными. Как известно, Гумбольдт, развивая свои представле­ния о единстве мира, не рассматривал это единство как предопре­деленное богом для воспитания человечества (Гумбольдта при жизни даже обвиняли в атеизме).

Еще в 1886 г. И. В. Мушкетов, сравнивая заслуги обоих гео- } графов, очень метко заметил, что «Гумбольдт признавал влияние j природы на человека, но не старался на этом девизе построить | самостоятельную науку... Риттер же хотел на основном девизе создать новую, но невозможную науку» (Мушкетов, 1915, стр. 136—137).

География Гумбольдта — наука естественная, у Риттера же она скорее наука историческая. Это бТыло ясно уже Ю. Фрёбелю,

/ ¹ Хартшорн считает, что преувеличение различий во взглядах Гумбольдта > и Риттера привело к двум формам дуализма в географии: 1) противопостав- ' лению природной географии и географии человека и 2) противопоставлению географии систематической и региональной.

а Г. Герланд в своей исчерпывающей оценке «страбонизма» К. Риттера убедительно показал, что для риттеровского земле­ведения целью изучения является не Земля, а человек, «следова­тельно, эта научная отрасль принадлежит не к землеведению, а должна быть включена в круг исторических наук» (Герланд, 1888, стр. 35—36). Концепцию Гумбольдта следует расценивать не как географическую «вообще», а как физико-географическую, тогда как концепция Риттера в.сущности страноведческая.

Дж. Лейли писал, что «две столь контрастные системы идей, как идеи Гумбольдта и Риттера, выдвинутые одновременно и обе претендовавшие называться географическими, неизбежно должны были вступить между собой в конфликт» (Leighly, 1938, стр. 243). Указанный автор не без основания утверждает, что методологи­ческие .противоречия в географии второй половины XIX в. пред­ставляют собой последовательные стадии развития конфликта между взглядами Гумбольдта и Риттера.

Гумбольдт и Риттер долгое время оставались крупнейшими авторитетами в области географии, причем на состоянии геогра­фической науки последующих десятилетий влияние Риттера ска­залось сильнее. Отчасти это объясняется тем, что он был един­ственным университетским профессором географии в Германии и пропагандировал свои идеи в многочисленных методологических работах. Но главная причина популярности идей Риттера состоя­ла в их большей доступности, большем соответствии духу эпохи. В период бурной дифференциации естествознания, прогрессирую­щей научной специализации, когда «общая наука о Земле стала уже невозможной» (Геттнер, 1930, стр. 84), идея изучения от­дельных «земных пространств» в их отношении к человеку, ка­залось, представляла больше перспектив для стоявшей перед угрозой распада географии, чем «космическая» концепция Гум­больдта.

Значение общеземлеведческих идей Гумбольдта для создания теории физической географии не могло быть оценено по достоин­ству его современниками.

Д. Н. Анучин (1914, стр. 16) заметил, что «новыми географи­ческими идеями Гумбольдта воспользовались сперва не столько географы, сколько физики и геологи». Напомним также, что идеи Гумбольдта дали толчок развитию некоторых отраслевых геогра­фических наук (а также геофизики). Труды Гумбольдта оказали плодотворное влияние на многих путешественников-иеследовате- лей в Германии, Англии,-России и других странах; по его инициа­тиве или в результате его косвенного воздействия были организо­ваны многие экспедиции (например, антарктическая экспедиция Джемса Росса).

По мнению Г. Герланда, «страбонизм» Риттера (т. е. антропо­центрический и хорологический подход к географии) получил пе­ревес над идеями Гумбольдта не только потому, что он отвечал старому взгляду на географию, но «главным образом потому, что новые высказанные им идеи совпали с известными современными идеями гегелевской школы. Он встретил наибольшее число при­верженцев между историками и статистиками, одним словом, сре­ди ученых, не знакомых с естественными науками» (Герланд, 1888, стр. 26).

Однако утверждение некоторых немецких географов, будто Риттер создал целую школу, следует считать преувеличением. 3. Гюнтер смог назвать среди представителей этой школы не­сколько имен, главным образом из -среды прусского офицерства, которые вряд ли оставили заметный след в географии. А. Геттнер упоминает лишь о «нескольких дельных сочинениях по странове­дению», созданных последователями Риттера, но признает, что география риттеровской школы страдает свойственной ее основа­телю односторонностью, которая у его учеников была даже уси­лена: «ей не хватает углубленного понимания природы, и она слишком заострена на человеке; впрочем, и по отношению к гео­графии человека она часто отделывается общими фразами. В силу этого она теряет свое самостоятельное значение и опускает­ся до роли вспомогательной науки при истории» (Геттнер, 1930, стр. 83).

Очень похожую оценку мы находим у Д. Н. Анучина, который писал, что Риттер свел географию к служению по преимуществу истории. Признавая, что Риттер способствовал росту интереса к географии, Д. Н. Анучин (1914, стр. 17) считал, что его идеи, «воспринятые и развиваемые односторонне историками, отдалили географию от ее естественнонаучной основы и завели ее в тупик. На данные физической географии стали смотреть как на нечто второстепенное... Такое одностороннее направление не могло дви­гать вперед науку, которая стала развиваться помимо него, бла­годаря работам натуралистов-физиков, геологов, биологов; оно скорее тормозило развитие географии, и это влияние сказывается еще отчасти и теперь в том, что географию продолжают еще иног­да считать помощницей истории и предоставляют ее преподава­ние незнакомым с естествознанием историкам». Эту оценку пол­ностью разделял А. А. Крубер (1917 г.).

Э. Мартонн (1939, стр. 23) писал о последователях Риттера, что они «заимствуют у учителя гораздо больше его недостатки, чем его положительные качества: повторяют великие принципы его метода, но все меньше и меньше умеют его применять. Реги­ональная география снова сбивается на путь сухих описаний, перемешанных с анекдотами и историческими фактами».

В 50—60-х годах пользовался популярностью учебник «Всеобщей геогра­фии» Вильгельма Пютца, удостоенный похвалы самого К. Риттера (рус. пер.; Пютд, '1868). Эта небольшая книга представляет в сущности страноведческий справочник. Вначале автор дает «самые необходимые сведения из математи­ческой и физической географии», затем кратко рассматривает горизонтальное « вертикальное устройство поверхности пяти частей света и «разделение чело­веческого рода по племенам, языкам, вероисповеданиям и степени образова­ния». После этого следует обзор отдельных регионов, выделенных по смешан­ному политико-топографическому принципу; в большинстве случаев это крат­кие справки в несколько строк, содержащие сведения об орографии, населе­нии, городах.

Интересна по замьислу .более ранняя попытка французского географа и публициста, датчанина по национальности, Конрада Мальт-Бруна (1775—1826) создать многотомную «всемирную географию» («Precis de la geographie imiver- selle»). Первый ее том вышел в свет в Париже в 1810 г. (всего к 1829 г. издано <семь томов).

Влияние К- Риттера наиболее ярко отразилось в сочинении профессора физической географии в Бостоне (США) Арнольда Гюйо «Земля и человек, или Физическая география в отношении человеческого рода» (1861, рус. пер.). Вслед за Риттером он го­ворил, что география должна не только описывать, но и сравни­вать, истолковывать, устанавливать законы: «она должна возвы­ситься до как и почему описываемых ею явлений» (Гюйо, 1861, стр. 2). Задача физической географии — «познание общих явле­ний современной жизни земного шара в их связи и взаимной за- висимости» (там же, стр.'3)1 Против этих положений вряд ли можно было бы что-либо возразить, но, следуя далее за рассуж­дениями Гюйо, мы сталкиваемся с чистейшим риттеровским те- леологизмом. Оказывается, «вся природа, весь наш земной шар не составляет еще конечной цели творения, но служит только условием для существования человека... И потому мы вправе ска­зать, что неорганическая природа создана для природы органи­ческой и Земля для человека» (там же, стр. 10). «Мы должны смотреть на Землю как на жилище человека и поприще деятель­ности человеческих обществ — одним словом, как на средство для развития всего человеческого рода, и с этой стороны объяс­нять каждую физическую черту различных частей ее» (там же).

Согласно Гюйо, источником всех главнейших явлений физи­ческой жизни материков, а также и различий в ходе обществен­но-исторического процесса являются «формы и относительное размещение главных земных масс» (там же, стр. 9). Азия долж­на была послужить колыбелью рода человеческого, но Европа «стоит первою по своей нравственной силе; это самая светлая сторона нашей планеты, самый полный цвет земного шара» (там же, стр. 12).

В конечном счете Гюйо формулирует три основных принципа «физической» географии: {Т)\/существует определенный^вдан во внешних формах, устройстве и размещении земных масс/2^’ «Зем­ля создана для человека, как тело сотворено для души», и (3}^; «каждый из северных или исторических материков [в отличие от Риттера к «историческим» материкам Гюйо присоединяет еще и Северную Америку — родину молодого капитализма Соединен­ных Штатов. — А. И.] предназначен самой природой их выпол­нить особую роль, сообразно с потребностями человечества в известную эпоху истории» (там же, стр. 15). Три южных мате­рика, очевидно, сбрасываются со счетов истории.

Надо, однако, отметить, что в середине прошлого столетия в развитии физической географии наметилась ;иная линия, так или иначе связанная с влиянием Гумбольдта. Еще в 30-х годах XIX в. Г. Бергхауз (1797—1848) задумал создать большой мировой физико-географический атлас (первое издание его по­явилось несколькими выпусками в 1836—1848 гг.) и многотомное описание к нему («Allgemeine Lander-und Volkerkunde»), Пер­вые три тома этого описания объемом около 2000 стр. составляют физическую географию (Berghaus, 1837—1839), причем план из­дания был указан автору Гумбольдтом. Содержание физико-гео­графических томов состоит из следующих разделов: 1) математи­ческая география; 2) метеорология и климатология; 3) гидрогра­фия; 4) геология (поверхность и внутреннее строение Земли); 5) география растений; 6) география животных и 7) «статистика и минеральные богатства».

Другой, не менее объемистый труд по физической географии, принадлежащий Г. А. Клёдену (1814—1885), вышел в свет пер­вым изданием в 1858 г., т. е. еще при жизни Гумбольдта, который, по словам автора, и побудил написать его эту книгу. Более того, Клёден утверждает, что «Александр Гумбольдт, получив первый том моего сочинения, высказал, что он очень высокого мнения о нем и не может скрыть сильного удовольствия, возбужденного в нем чтением моей книги» (Клёден, 1875, tpyc. пер., стр. X). По структуре «Физическая география» Клёдена близка к книге Берг- хауза; отдельные вопросы рассматриваются в такой -последова­тельности: 1) а с троя ом и ч ее к а я геогр а фи я; 2) земная поверхность (горизонтальное и вертикальное расчленение суши, здесь же идет речь о ледниках и ледниковых периодах); 3) вулканы и земле­трясения; 4) .земная кора (горные породы и «формации», распро­странение основных химических элементов и минералов); 5) вода (источники, реки, озера, море); 6) воздух ('состав, давление и ветры, атмосферные осадки); 7) распространение теплоты и маг­нетизма; 8) рашроспранение растений; 9) распространение жи­вотных и 10) распространение человека по расам и языкам.

Труды Бергхауза и Клёдена по своему теоретическому значе­нию не идут в сравнение с «Космосом» Гумбольдта. Это добро­совестные сводки, состоящие из более или менее самостоятель­ных разделов, посвященных отдельным группам явлений земной природы, и, как таковые, они представляют известную ценность, отражая состояние знаний своего времени.

Отдельно надо отметить небольшое «Руководство к физиче­ской географии» американского географа и океанографа М. Ф. Мори (18,66 г., рус. пер.). Это не строго систематический курс, а

скорее популярный рассказ о взаимосвязях в «земном механиз­ме», рассчитанный притом на морского офицера. Мори четко разграничивает математическую, физическую и политическую географию. Физическая география «говорит о Земле, как она представляется в природе, независимо от того, что сделано на ней человеком» (Мори, 1865, стр. 1; выделено мной. — А. И.). Все то, что касается населения Земли и его занятий, Мори отно­сит к политической географии. Главная его мысль, проходящая через всю книгу, состоит в том, что в «великом механизме Зем­ли», силу которому дает Солнце, все части взаимообусловлены, и «если бы изменилась хоть какая-нибудь часть существующего устройства [например, ориентировка береговых линий, располо­жение горных хребтов, пропорция между площадью суши и во­ды и т. п.], то перемена эта сейчас бы отразилась на раститель­ном царстве, откуда перешла бы на насекомых, птиц и животных» {там же, стр. 90—91).

М. Ф. Мори рассматривает деятельность воды на земной по­верхности, циркуляцию атмосферы, влияние воздушных течений на климат, влияние суши на движение воздуха, воздействие океана (главным образом морских течений) на природу матери­ков; он подчеркивает тесную связь органического мира с физи­ко-географическими условиями и, с другой стороны, обращает внимание на его роль в «экономии природы» (в частности, по­средством превращения солнечной энергии).

Нельзя не коснуться здесь труда другого американского гео­графа, ДжО-рджаМеркинса Марша (1801—1882), под названием «Человек и .ппипогтя» (ШМ г., русТ'пер. 1866), представляю­щего своего рода антитезис Риттеру и Гюйо. Этот автор поставил своей целью показать характер и размеры изменений, произве­денных человеком в физико-географических условиях Земли, и опасность, грозящую человечеству из-за нарушения естественных связей в природе. Как отметил автор русского предисловия к книге Марша (им был, по-видимому, А. И. Неведомский, которо­му принадлежит перевод), «в ней указываются те вредные и ча­сто пагубные для населения обширных областей последствия, к которым приводит легкомысленная эксплуатация богатств при­роды, не основанная на изучении взаимной зависимости сил, слу­жащих источником этих богатств» (Марш, 1864, стр. IV—V; вы­делено мной. — А. И.).

Указав и а новизну проблемы, Марш говорит, что он не пытает­ся разрешить ее, а лишь старается привлечь к ней внимание. Он подчеркивает, что в то время еще не представлялось возможным оценить количественно результаты вмешательства человека в природные процессы, поэтому ему пришлось ограничиться их качественным анализом. В книге подробно рассмотрены следую*^I; щие вопросы; 1) перенос, изменение и истребление растительных'

и животных видов; 2) истребление лесов/ 3)/'воздействие на во­ды (устройство плотин, осушение болот и'озер, осушение и оро­шение почвы и др.);,'4) закрепление песков. В последней главе автор рассматривает возможные географические следствия про­ектируемых изменений (например, в случае переброски вод Дона в Каспийское море или Волги в Азовское, при регулировании рек, осушении Зюдерзее и т. п.).

Оценка физико-географических изменений, вызываемых воз­действием человека на тот или иной элемент -природы, основы­вается у Марша на анализе взаимных связей между всеми эле­ментами. Так, прежде чем выяснить, к чему приводит истребле­ние лесов, он подробно, используя многочисленные факты, рас­сматривает влияние леса на температуру и влажность воздуха и пбчвы, на ветер, осадки, химический состав воздуха, водный ре­жим, геоморфологические процессы. Такой подход позволил ему убедительно показать, что вмешательство человека обычно ведет к непредвиденным и преимущественно вредным географическим результатам, которые составляют «главным образом естественное последствие действий, совершенных ради иных целей, более узких и более непосредственных» (там же, стр. 16).

Таким образом, воздействие человека на природу рассматри­вается Маршем как проблема физико-географическая *. Отсюда я его взгляд «а географию: «Узкое понимание географии ограничи­вает эту науку описанием внешних очертаний земной поверхно­сти, относительного положения и величины земель и вод. Пони­маемая же надлежащим образом, она обнимает не только земной шар, но и все живое, произрастающее или движущееся на нем* все разнообразные влияния друг на друга различных форм жиз­ни, взаимное действие и воздействие между этими формами и населяемою ими землею» (там же, стр. 60—61). Марш особо под­черкивает необходимость отнесения к физической географии ра­стительного и животного мира, ибо «каждое растение, каждое животное есть географический деятель» (там же, стр. 61). Заме­тим, что о человеке здесь нет -речи. Этот географ указывал на принципиальное различие между человеком и животным в их отношении к природе: последнее действует бессознательно к органически входит в систему природного равновесия, человек же, способный действовать сознательно, постоянно нарушает это равновесие, за что природа ему мстит (там же, стр. 45—46).

Обзор некоторых географических трудов 50—60-х годов, прошлого столетия позволяет сделать вывод, что в то время по­степенно начинало набирать силу физико-географическое направление в нашей науке, представители которого стави­ли своей задачей изучение взаимных связей между природными компонентами земной поверхности. Как будет показано дальше, это направление получило четкое оформление в русской геогра­фии. Оно все более явственно отмежевывалось от камеральной статистики и традиционного страноведения (хотя в Германии физическая география обычно предпосылалась в качестве вве­дения к «всеобщей географии», основную часть которой состав­ляло страноведение).

Однако влияние Гумбольдта и авторов лучших физико-гео­графических работ середины XIX в. слабо отразилось на общем состоянии географии, и в частности на ее преподавании в выс­шей и средней школе. Географы прошли и мимо прогрессивных идей Дж. П. Марша — впоследствии его надолго затмили сочи­нения проповедников вульгарного географизма и представителей различных буржуазных географических школ конца XIX—нача­ла XX в. (о нем вспомнили в США только почти через сто лет, когда уже стало невозможным отмахнуться от необходимости подумать о том, как предотвратить .прогрессирующее разрушение природных комплексов).

По признанию ряда авторитетов, страноведение в сере­дине XIX в. переживало упадок. А. Геттнер (1930, стр. 84) счи­тал, что истинными носителями географической науки в то время были лишь путешественники-натуралисты, но их достижения ста­ли достоянием географии позднее.

Одним из выражений кризиса немецкой географии, ко­торая считалась «классической», было то, что после смерти Риттера в 1859 г. его кафедра в Берлинском университете оста­лась незанятой, а в двух других университетах географию чита­ли историк и статистик.

В Англии в 1833 г. была основана кафедра географии при Лондонском университетском колледже, но через несколько лет она практически прекратила свое существование. Экономический кризис 40-х годов усугубил плачевное положение географии; с оживлением экономики в начале 50-х годов наметились и некото­рые сдвиги в географии. В это время президентом Географиче­ского общества стал геолог Р. И. Мурчисон (1792—1871), дея­тельность которого была направлена главным образом на поощ­рение экспедиционных исследований (особенно в Африке). Мурчисон не был теоретиком, но, как полевому исследователю, идеи Гумбольдта были ему ближе, чем мысли Риттера. Он счи­тал, что геология и физическая география —это «неразделимые научные близнецы», причем все специальные отрасли географии представляют лишь отпрыски от главного ствола, т. е. физиче­ской географии (Crone, 1951).

К концу 00-х годов идеи Риттера получили в Англии довольно широкое распространение, но не столько среди географов, сколь­ко среди историков. В конечном счете к концу рассматриваемого периода в английской географии произошел «раскол» на физи­ческую географию, тесно связанную с геологией, и «академиче­скую» географию, которая изучалась в университетах в связи с «классическими» науками и историей, но сама по себе не полу­чила признания в качестве самостоятельной дисциплины.

Во Франции положение географии было не лучшим. Вы­шедшие из некогда единого географического «ствола» геология и картография с геодезией становятся самостоятельными науками; постепенно обособляются география растений, климатология, до некоторой степени также геоморфология; от собственно геогра­фии остается историческая география с ее преимущественным вниманием к древним векам и непосредственным подчинением истории (единственная университетская кафедра географии в Сорбонне занималась историками).

Определенный вклад в региональную физическую географию внесли французские геологи, для которых интерес кестествен- ному районированию территории стал уже известной тра­дицией. В 1828 г. де Комон писал, что региональную характери­стику целесообразнее строить не по политическому делению, ме­няющемуся по капризу истории, а по естественному районирова­нию, основу которого должна дать подробная геологическая карта (цит. по: Gallois, 1908, стр. 22). Продолжая эту мысль, Антуан Пасси в 1832 г. утверждал, что «из различий в геологиче­ском строении неизбежно следуют изменения в общем аспекте местности, в ее растительности, формах и расположении поселе­ний, т. е. во всем том, что получило наименование естественного района» (там же, стр. 25). Аналогичную идею развивали Дюфре- нуа и Эли де Бомон в объяснительном тексте к геологической карте Франции (1841—1873 гг.); они возражали против чисто внешнего деления территории по речным бассейнам, принципы которого восходят еще к Бюашу.

Ж. Омалиус д'Аллуа еще в 1808 г. разделил Францию на районы по геологическому строению, в 1842 г. он дал естественное районирование Бельгии, а в 1844 г. — новое, более подробное рай­онирование Франции, подразделив ее территорию сначала на семь основных регионов (Парижский бассейн, Центральный мас­сив и др.), которые в свою очередь делятся на «области», а внут­ри последних различаются «местности». Омалиус д’Аллуа ввел для наименования естественных регионов названия исторических провинций Франции и традиционных местностей (pays). Он же предложил систему единиц для районирования всей суши, вклю­чающую четыре ступени деления, но принципы ее недостаточно четко сформулированы.

Опыты естественного районирования Франции принадлежат также Виктору Ролэну (1844 и 1852 гг.) к Антуану Пасси (1857 г.).

Хотя иое эти работы выполнялись теологами, они представ­ляют существенный шаг вперед по сравнению с трудами Бюаша и Риттера. Геологическое строение в то время было изучено зна­чительно лучше, чем другие природные компоненты, и оно, есте­ственно, послужило отправной точкой в разработке физико-гео­графического районирования. Впрочем, известны попытки учесть и другие признаки, в частности растительность (В. Ролэн).

Традиционная французская география была еще далека от проблемы районирования. Правда, уже в 1824 г. Парижское географическое общество по предложению Шарля Кокбера де Монбрэ объявило конкурс на лучшую физико-географическую характеристику какой-либо части Франции, образующей естест­венный регион (Севенны, Вогезы, дельта Роны и т. п.), и всей территории страны. Но на конкурс были представлены лишь две неудачные работы. Только на рубеже XIX—XX вв. французские географы вплотную подошли к вопросам региональной гео­графии.

Развитие русской географии, хотя и отражало извест­ные общие черты эпохи, характеризовалось и некоторыми отли­чительными особенностями. Передовая русская общественность проявляла большой интерес к географии. Географию, как извест­но, высоко ценили А. С. Пушкин и Н. В. Гоголь; она пользовалась большим вниманием со стороны революционных демократов (В. Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов рецен­зировали географические сочинения и учебники), членов кружка Н. В. Станкевича (в том числе Т. Н. Грановского). Этот интерес к географии был в значительной мере связан с просветительскими антикрепостническими идеями прогрессивной интеллигенции. «Правдивые географические сочинения помогли лучше увидеть и понять то огромное несоответствие, которое существовало меж­ду богатейшими возможностями нашей природы и крайней нище­той огромной части населения» (Солнцев, 1955, стр. 75).

Следствием широкого признания географии как науки, имею­щей большое общепознавательное, а также практическое значе­ние, явилось создание в 1845 г. Русского географического общест­ва, которое вскоре после основания развернуло интенсивную экс­педиционную деятельность.

Значительную роль в распространении географических знаний играл издаваемый с 1852 г. Н. Г. Фроловым ежегодник «Магазин землеведения и путешествий», в котором печатались работы рус­ских и иностранных географов', в том числе Гумбольдта и Ритте­ра. Труды обоих классиков немецкой географии пользовались ши­рокой популярностью и оказали существенное влияние на рус­скую географию.

Однако положение географии в университетах и средней школе оставляло желать лучшего. В учебниках по географии не было недостатка. В известном обзоре Л. Весина (1876 г.) за пе­риод с 1820 по 1860 г. упоминается до 80 отечественных и пере­водных учебников, а только в течение 60-х годов их было издано около 50. Но в большинстве своем это традиционные, часто ком­пилятивные курсы «всеобщей географии» с ее подразделением на математическую, физическую и политическую и преоблада­нием номенклатурного материала по государствоведеншо. Сведе­ния о природе оставались наиболее слабым местом. В гимназиях географию преподавали люди самых разных профессий, а изуче­ние ее сводилось главным образом к зубрежке. Многие жалова­лись на «сухое и номенклатурное преподавание географии в наших учебных заведениях» (Д. Семенов, 1860, стр. 134).

В университетах география вначале существовала при сло­весных или историко-филологических факультетах¹, но в 1836 г. она была разделена: «статистика» объединялась с политической экономией, а физическая география—с физикой, причем физи­ческую географию читали и практически разрабатывали физики (среди них Э. X. Ленц— в Петербургском университете, М. Ф. Спасский — в Московском).

Профессор Московского университета И. А. Двигубстй еще в 1814 г., т. е. задолго до перевода физической теографии на ка­федру физики, говорил, что физическая география — это часть физики. Автор «Начальных оснований физической географии» А. Стойкович (1813 г.) рассматривал эту дисциплину как завер­шающую часть курса физики. По его определению, физическая география «имеет предметом естественное земли качество, обра­зование ее, перемены на ней случившиеся. Она исследывает ча­сти поверхности, как то: материки, горы, острова, моря, реки и пр.» (Стойкович, 1813, стр. 2). Содержание курса Стойковича распадается на три главные части: 1) явления твердой части земного шара (горизонтальное и вертикальное расчленение зем­ной поверхности, внутреннее строение «матерой земли»); 2) явле­ния жидкой части земного шара (моря, -источники, реки, озера) и 3) явления атмосферы. Кроме того, в заключительной главе ав­тор рассматривает вопросы происхождения, возраста Земли и изменения ее поверхности.

Более новый «Курс физической географии» для высших учеб­ных заведений был составлен В. Петровским (1847 г.). Этот автор уже имел возможность опереться на такие источники, как «Космос» Гумбольдта, труды Леопольда Буха, Бергхауза и др. (для книги Стойковича источниками послужили сочинения авто­ров XVIII в., в том числе Лулофса, Канта, Бюффона). Согласно Петровскому, «физическая география занимается описанием фи­зических свойств Земли, как в целости взятой, так и отдельных ее частей, пользуясь сокровищами физики, химии, минералогии и отчасти астрономии, но не вникая в подробности, входящие в сферу каждой из этих наук» (стр. 3). Нельзя сказать, чтобы это определение было очень точным, но все же оно имеет некоторые преимущества перед предыдущим (в частности, существенно указание на то, что эта наука рассматривает Землю не только как целое, но и в отдельных ее частях, т. е. в региональном пла­не). Курс Петровского построен по следующей схеме: 1) взгляд на Землю как на планету; 2) земная кора; 3) происхождение Земли (по Лапласу), вулканизм, землетрясения; 4) деление на сушу и океан, очертания суши и ее рельеф; моря, подземные воды, реки, озера; 5) атмосфера и ее свойства; 6) распределение тепла на Земле; 7) земной магнетизм; 8) изменения земной по­верхности, происходящие под влиянием внешних и внутренних сил.

В обоих рассмотренных руководствах отсутствуют /какие бы то ни было сведения об органическом мире Земли; оба автора ограничились описанием лишь физических явлений в буквальном смысле слова.

Лучшее для того времени руководство по физической геогра­фии принадлежит Э. X. Ленцу (1861 г.). Оно неоднократно пе­реиздавалось. По Ленцу, «предмет физической географии состоит в изложении явлений, наблюдаемых нами как на поверхности земного шара, так и в доступных пределах его внутренности; главная же задача ее заключается в определении того, по каким именно физическим законам совершаются и совершались наблю­даемые нами явления» (Ленц, 1851, стр. 1). Ленц, так же как и предыдущие авторы, рассматривает главным образом неоргани­ческие явления — по уже более или менее установившемуся плану — и лишь ib заключительной главе довольно бегло касает­ся размещения организмов на земной поверхности.

Отметим еще небольшую работу Д. М. Перевощикова «Отрыв­ки из физической географии» (1848 г.), которая затрагивает общие вопросы теории Земли, ее «первобытного состояния», соб­ственной температуры, изменений климата и «обозрение перемен на земной поверхности».

Не все специалисты в России (как и за рубежом) ясно пред­ставляли себе содержание физической географии. Геолог

А. Д. Озерский, председательствовавший в Отделении физической географии Русского географического общества, в своей рецензии на «Физическую географию» Э. X. Ленца писал: «Нет резких пределов, разграничивающих это учение от наук вспомогатель­ных, снабжающих данными; в строгом смысле чуждо ему поня­тие своеобразности; оно представляет энциклопедический свод сведений, которые образуют общею еовокупностию не самобыт­ную науку, но пук систематически распределенных истин о по­верхности и внутреннем строении земного шара, воздухообраз­ной оболочки, его окружающей, и распределении произведений- трех царств природы; следовательно, область исследований ее безмерно обширна и до крайности разнообразна. Все явления, за­рождающиеся в атмосфере, законы, обусловливающие разнооб­разие жизненности, изучение рациональной, неслучайной харак­теристики стран — одним словом, геология в пространном значе­нии, орология, гидрография, атмосферология, топографическая минералогия, ботаническая и зоологическая географии составля­ют науки, прикосновенные к прямой цели ее» (Озерский, 1862, стр. 93).

В отчете о деятельности Русского географического общества за 1850 г. сказано: «В Отделение физической географии идет все то, что принадлежит к знанию природы в местном разнообразии ее свойств и явлений; следовательно, и геогнозия, и геология, и география всех частей натуральной истории, и климатография с метеорологией, не говоря уже о собственно топографии во всей обширности, об орографии, гидрографии и т. п.» >. Практически деятельность общества в.области физической географии касалась всех этих направлений, которые к тому времени отчасти уже оформились в самостоятельные дисциплины. В 1851 г. в Отделе­нии физической географии возник проект издания четырехтом­ного руководства по физической географии, которое включило бы все ее разделы — от метеорологии до зоологической и мине­ралогической географии, но проект не удалось осуществить из-за «значительности требовавшихся для того издержек»^I.

Таким образом, уже в первой половине XIX в. физическая география в России отмежевывается от «статистики» и полити­ческой географии. Ее задачи и структура еще не вполне опреде- ; лились, но во всяком случае это была естественная наука, стояв­шая значительно ближе к физике, чем к истории, филологии и | статистике.

Поэтому и объединение физической географии с физикой не было случайным; как отметил Н. А. Солнцев (1955, стр. 74), оно было «не только законно и логично, но оно сыграло положитель­ную роль в становлении физической географии как науки». В первой половине прошлого столетия физика была наиболее раз-

работанной отраслью естествознания, и благодаря физикам фи­зическая география «вместо перепевов с чужих слов была впервые приобщена к настоящей науке с ее наблюдениями природных явлений, экспериментированием, применением рабочих гипотез и, наконец, с разработкой вполне законченных и обоснованных тео­рий» (Солнцев, там же).

В курсах «всеобщей географии», составлявшихся главным образом историками и статистиками, по-прежнему данные о при­роде занимали подчиненное положение и приводились вперемеж­ку со сведениями о населении, хозяйстве, политике и т. д. Но в научном исследовании, ,в области теоретической мысли к середине XIX в. явственно наметился раскол географии, который в извест­ной степени получил официальное оформление в университетском образовании, а также в структуре Русского географического об­щества, где физическая география и «статистика» были пред­ставлены самостоятельными отделениями.

Правда, некоторые пытались еще рассматривать географию как единую науку. А. П. Ефремов, читавший географию на словес­ном отделении Московского университета в 1844—1847 гг., по­нимал ее в духе Риттера и считал наукой, вспомогательной для истории; особенности земной поверхности он рассматривал лишь постольку, .поскольку они влияют на историческое развитие наро­дов. Н. Г. Фролов в 1853 г. сочувственно излагал идеи Риттера о «заполнении земных пространств» и взаимоотношениях послед­них.

Однако уже в 1856 г. П. 77. Семенов признавал, что география в ее тогдашнем состоянии — это в сущности целая группа само­стоятельных дисциплин. Он различал географию в обширном и в тесном смысле слова, •«^„д.б.щир.ном смысле предмет ее есть пол­ное исследование земнощ.хцара_тл^.£>лдкшшв, „СТРОЩЩЯ его, с его твердою, жидкою и воздушною оболочками, законов отношения его к друг1«^гаеШЛГЖШжЩИм в^нем организмам. В этом смысле география есть действительно не наука, а целая естест­венная группа -шик, связанных между собой тождеством предме-' та не следования, ,рл рем атр и ваемого тол ькспв __р_а з л ич них" отноше - пнях» (П. Семенов, 1856, стр. 7; выделено мной. — А. И.). Гео- 'гр'а^йя в обширном смысле может быть разделена, согласно П. П. Семенову, щ^математическую геог.р.аф.ию,...физтескук>., гео­графию (®,.которой^ рассматривается Земля, «сама по себе, в от­ношении* законов ее строещш»), этнографию и статистику. «Все_ эти четыре раздела составляю’грС’КО'ЛйГб* мне кажется, четыре ■ независимые науки, представляющие приложение к землезнанию; даже четырех различных классов наук...» (там же; выделено мной. — А. И.).

Что же касается географии в тесном смысле, то это, по f П. П. Семенову, есть «физиография земной поверхности, т. е. опи- '

сание как постоянных, неизгладимых веками черт ее, набросаи- I ных самою природою, так и переменных, изгладимых, произве- 1 денных рукою человеческою» (там же, стр. 8). География в тес- ,, ном смысле разделяется на три отдела, которые автор условно, _; признавая эти наименования неудачными, называет математиче- ! ской (астрономической), физической и политической географией. Первая «имеет дело более с видимыми отношениями земной по­верхности к телам небесным», вторая рассматривает «пластиче­ское строение только земной поверхности и законы его», третья рассматривает поверхность Земли «в отношении к переменным [^чертам ее, произведенным человеком» (там же, стр. 9—10).

1 В этой системе содержание «географии в тесном смысле» рас- J крыто недостаточно ясно, но все же из соображений П. П. Семе- | нова вполне определенно следует, что:!) ^ография в широком ; ее понимании — это целая система наук; щ)география в узком ! смысле имееу-дело не со всем земным шаром, а только с его по- { верхностью{3) география в тесном смысле слова есть дисциплина

• если не исключительно, то преимущественно естественная (даже | «политическая география» как один из ее разделов имеет своим предметом, по-видимому, изучение воздействия человека на при- , роду земной поверхности) jf4) ядро собственно географини состав- > ляет физическая географик'

Иначе представлял себе структуру и задачи географии Д. Се­менов (1860 г.). Он считал, что статистика и политическая гео­графия вообще чужды географической науке и что есть три са­мостоятельные географические науки: астрономическая геогра­фия, рассматривающая Землю в отношении к планетной системе; физическая география, которая занимается «объяснением общих явлений, замеченных нами в твердой, жидкой и воздушных обо­лочках»; и собственно география, понимаемая автором в духе Риттера, т. е. как наука о «поверхности Земли с ее неорганиче­ской и органической природой в отношении к общественной жизни человека» (Д. Семенов, 1860, стр. 137).

Возвращаясь к физической географии, мы должны признать, что ее зависимость от физики, плодотворная на извест­ном этапе, с течением времени стала тормозить ее развитие. Прогресс других отраслей естествознания, в особенности биоло­гии (и биогеографии), не находил своего отражения в русской физической географии 50—60-х годов прошлого столетия. Физики, придали ей одностороннее направление. Как мы видели, органи­ческий мир практически выпал из содержания отечественных руководств по физической географии (в этом отношении она уступали некоторым лучшим зарубежным пособиям). В Москов­ском университете к середине столетия от физической географии; осталась в сущности одна метеорология.

С 1863 г. в российских университетах (предусматривалось со-

здание самостоятельных кафедр физической географии (на фи­зико-математических факультетах), но многие из них остались незамещенными из-за отсутствия соответствующих специалистов. Нельзя, конечно, сказать, что развитие физической географии после этого вовсе прекратилось, но оно происходило за предела­ми университетов.

Следует прежде всего отметить труды ряда путешественни- ков-натуралистов, издававшиеся нередко уже не в виде путевых дневников, а как систематические сводки о природе исследован­ных территорий. Один из лучших примеров — «Путешествие на север и восток Сибири» (I860—1878 гг.) , А. Ф. Миддендорфа (1815—1894). В этом произведении дается характеристика всех основных природных компонентов, а также населения, показаны, особенности рельефа Средней Сибири, своеобразие ее климата,, представлены результаты первого научного исследования вечной мерзлоты, дано зоогеографическое деление Сибири.

Э. А. Эверсману (1794—1860) принадлежит выдающийся труд «Естественная история Оренбургского края» (1840 г.), в котором содержится всесторонняя характеристика природы этой террито­рии, с хорошо обоснованным естественным делением, к которому мы еще вернемся позднее. Отмстим также восьмитомный труд П. А. Чихачева (1808—1890) «Малая Азия», опубликованный в Париже в 1853—1869 гг. — первое комплексное описание этой страны с главами, посвященными климату, геологическому строе­нию, растительности, животному миру.

К первой половине XIX в. относится несколько попыток рай­онирования территории России. Е. Ф. Канкрин (1834 г.) раз­личал в пределах Европейской России восемь широтных полос, среди которых впервые указаны ледовитая и тундровая; далее идут полосы лесов и скотоводства, начала хлебопашества и яч­меня и т. д. Это было в основном сельскохозяйственное райони­рование; для строго научного природного районирования еще недоставало точных климатических показателей, данных о релье­фе, почвах и т. д. Тем не менее схема Канкрина значительно пол­нее отражала широтно-зональные природные закономерности, чем работы его предшественников, и по своему подходу она принципиально отличалась от деления России на 10 «прост­ранств» К. И. Арсеньева (1818 г.), которое следует расценивать как экономико-географическое. Следовательно, «раскол» в гео­графии нашел свое выражение и в работах по районированию. Надо отметить также первый опыт ботанико-географического районирования Европейской России, опубликованный в 1851 г. Р. Э. Траутфеттером.

Полного географического описания России в этот период еще не было создано (если не считать нескольких учеб­ников, в частности Я■ Кузнецова, 1852 г.). В 1844 г. И. И. Пушка-

рев yi И. М. Гедеонов приступили к изданию «Описания Россий­ской империи», но вышли в свет лишь тома, посвященные Новго­родской и Архангельской губерниям, имеющие главным образом справочный характер. Появилось также несколько других описа­ний отдельных губерний; одно из лучших — по Киевской губер­нии—ори,надлежит Д. П. Журавскому (1852 г.), но имеет пре­имущественно экономико-географический характер. С 1837 г. Ге­неральный штаб проводил большие работы по составлению во­енно-статистических описаний губерний и областей России; в этих описаниях, довольно разнообразных по своему качеству, содержится обширный материал, в основном по населению и хозяйству.

Крупнейшим трудом по региональной географии следует считать издание на русском языке «Землеведения Азии» К■ Рит­тера (с 1856 по 1895 г. Русским географическим обществом было опубликовано под руководством П. П. Семенова 10 томов). Сильно устарелый труд Риттера послужил в сущности лишь по­водом для создания новой сводки по той части территории Азии, которая стала главной ареной экспедиционной деятельности Рус­ского географического общества. Основными авторами новых разделов и целых томов были 77. П. Семенов, Г. Н. Потанин, И. Д. Черский.

Важнейшей предпосылкой для превращения физической гео­графии в самостоятельную синтетическую отрасль науки явилась [ разработка ч а ст н ы х географических дисциплин, в / особенности биогеографического цикла. Идеи современной физи- ческой географии зарождались преимущественно в трудах био- ' географов и почвоведов, которые, изучая взаимоотношения жи- \ вой и неживой природы, ближе других специалистов подошли к \ географическому синтезу. Этот процесс относится в основном к \ следующему периоду, который можно назвать докучаевским, ; однако начало его наметилось ,в России еще около середины ’ прошлого столетия. Многих натуралистов 40—60-х годов мы

• можем рассматривать как предшественников В. В. Докучаева. К их числу надо отнести Э. А. Эверсмана. В его «Естественной истории Оренбургского края» раскрывается зависимость между органическим миром и факторами природной среды, между рас- пределением чернозема и абсолютной высотой поверхности, ста­вится вопрос о происхождении чернозема и причинах безлесия степей. Характеристику природных условий автор дает по трем полосам, которые соответствуют горно-лесному поясу Урала и ландшафтным зонам степей « сухих степей (полупустынь), при­чем последняя делится еще на степи глинистые и солонцеватые, солончаки, соленые грязи и песчаные степи. Эверсман (1949, стр. 219) подчеркивает, что «разделение это основано на самой природе и важно для определения распространения растений и животных».

Я. А. Северцов (1855 г.) в труде, посвященном животному миру Воронежской губернии, показал глубокие связи, существу­ющие между животным миром и физико-географическими усло­виями. Анализ этих связей основан на установлении характер­ных «родов местностей», которые, как и типы степей у Эверсма- на, представляют не что иное, как результат изучения и класси­фикации местных природных территориальных комплексов. Се­верцов выделил, кроме того, три- типа лесов в зависимости от условий местообитания и установил закономерности распределе­ния лесов и степей в связи с характером рельефа и грунтов.

Большой интерес для физико-географа представляют также исследования И. Г. Борщова (1865 г.), посвященные раститель­ности и природным условиям Арало-Каспийского края. Этот уче­ный рассмотрел степи и пустыни как природные географические комплексы и проанализировал взаимные связи между рельефом, увлажнением, почвами и растительностью.

Нельзя не упомянуть известный труд Ф. И. Рупрехта (1866 г.), в котором глубоко решается проблема взаимоотношения почв и растительности. Рупрехт в сущности впервые поставил на науч­ную основу вопрос о происхождении чернозема, ему принадле­жит выражение «чернозем представляет вопрос ботанический»; черноземная полоса, по его утверждению, одновременно являет­ся особой ботанико-географической областью.

Таким образом, в 40—60-х годах прошлого столетия передо­вые русские натуралисты-биогеографы не только изучали взаим­ные связи между географическими компонентами, но и прибли­зились к идее географического комплекса. Однако в то время их достижения еще не стали достоянием географии.

Нетрудно заключить, что вторая треть прошлого столетия. была для географии весьма ответственным периодом. Однако нет оснований считать в соответствии с традицией, установившейся в западноевропейской географии, что именно с этого периода ведет начало современная география. В течение рассмотренного периода в географической науке усугубился разрыв между физи­ческой географией, которая опиралась на исследование природы и была связана с физикой и геологией, и «академической» геогра- фией, делавшей упор на человека и традиционно тяготевшей к; истории и статистике. Вторая переживала кризис, первая еще не/ стала самостоятельной наукой с четко определенным объектом,' исследования. Физическая география еще не была учением о! взаимосвязях в природном комплексе и представляла скорее'- сумму дисциплин, посвященных отдельным оболочкам Земли. Будущий переворот в этой науке лишь очень постепенно подго-^: тавливался трудами некоторых исследователей-натуралистов, на­чиная с А. Гумбольдта. Разработка физической географии велась; преимущественно в общеземлеведческом плане, региональная \ физическая география оставалась чрезвычайно слабо развитой. }Важно, однако, то, что теперь физическая география опира­лась не на натурфилософские спекуляции, а на эксперименталь­но-теоретическую основу. Под влиянием быстрого прогресса есте­ствознания в географии постепенно усиливалась естественнона­учная сторона, и уже для середины XIX в. можно отметить по­явление тенденции рассматривать географию как естественную дисциплину ’.

ЗАРОЖДЕНИЕ СОВРЕМЕННОЙ ГЕОГРАФИИ

боких противоречий в капиталистическом мире, приведших впо­следствии к первой мировой войне 1914—1918 гг.

Основным объектом колониальной экспансии оказалась Африка, где к началу 70-х годов оставалось больше «неподелен- ных» земель, чем в других частях света. Уже к концу прошлого столетия почни вся территория Африки 'была превращена в коло­нии ,нескольких европейских государств. К этому же времени за­кончился раздел Океании. Китай и большинство других азиат­ских стран попали в зависимость от великих держав. Таким обра­зом, к началу XX в. был завершен раздел мира между главными им пер и алистическими госу д а рств а ми.

Борьба за колонии и сферы влияния сопровождалась новыми территориальными открытиями в глубине континентов.

Благодаря развитию новых средств транспорта и связи, а также успехам медицины, консервной промышленности и т. д. путешествия стали безопаснее, экспедиционная техника значи­тельно усовершенствовалась. Путешествия .стали предпринимать­ся также с образовательными, туристскими, спортивными целями, развивается альпинизм.

Разумеется, не >все путешествия приносили ценные научные результаты. Теперь от путешественника-исследователя все боль­ше требуется специальная научная подготовка. Географические полевые исследования этого периода можно разделить на два типа. К первому типу мы относим экспедиции, так сказать, клас­сического стиля, которые отправлялись в неведомые земли; это были, по выражению Н. М. Пржевальского, предварительные научные рекогносцировки, они имели пионерный характер и обычно сопровождались маршрутной .съемкой, астрономически­ми определениями и сбором различного рода коллекций (есте­ственнонаучных, этнографических). Подобные экстенсивные общегеографические исследования стирали «белые пятна» с карты мира и давали первое общее представление о природе посещенных стран.

Однако в последней трети прошлого Столетия рекогносциро­вочные исследования старого типа уже не могли удовлетворять запросы бурно развивавшегося капиталистического хозяйства. Прогрессирующая потребность в различных видах минерального сырья и топлива заставляла форсировать геологические съемки; развитие речного судоходства и хозяйственное использование речных вод стимулировали гидрологические исследования; ши­рокое вовлечение в производство лесных и других растительных ресурсов должно было послужить толчком для специальных исследований растительного покрова; с внедрением капитализма в сельское хозяйство большое внимание стала привлекать к себе почва как важнейший сельскохозяйственный ресурс; сильно рас­ширилась сеть метеорологических станций; объектами детальных исследований становятся озера и болота. В данном случае речь вдет, следовательно, об интенсивных с .п е ц,и а л и з и р о- в.анных л с с.л е д о в а л и я х отдельных природных ко мл оиентов.

Изучение Мирового океана — арены главнейших междуна­родных коммуникаций — также начинает приобретать системати­ческий характер. Экспедиция ,на «Челленджере» (1872—1876 гг.) открыла новую эпоху в развитии океанологии. За ней последовал ряд других комплексных океанологических экспедиций, в том чис­ле плавание на «Витязе» (1886—1888 гг.) под руководством С. О. Макарова.

К /началу 70-х годов XIX в. обширные «белые пятна» остава­лись еще в полярных областях, Центральной Азии, Внутренней Африке. К концу столетия они хотя и н-е были полностью стерты с карты Земли, но значительно сократились. В Арктике были открыты Земля Франца-Иосифа (1873 г.), острова Де-Лонга (1879—188,1 гг.), ряд островов в северной- части Канадского Арктического архипелага. В 1878—1879 гг. А. Э. Норденшельд впервые прошел Северо-Восточным морским путем; знаменитый дрейф Ф. Нансена на «Фраме» (в 1893—1896 гг.) положил нача­ло изучению Центральной Арктики. Большое значение для раз­вития систематических научных исследований в Арктике имело проведение ивового Международного полярного года (1882— 1883).

В самом конце 90-х годов XIX в. возобновляется интерес к Антарктике, но только в начале следующего столетия результаты исследования этого континента становятся ощутимыми.

В историю исследования Центральной Азии блестящую стра­ницу вписали экспедиции Русского географического общества, возглавлявшиеся Я. М. Пржевальским, Г. Я. Потаниным, М. В. Певцовым, В. И. Роборовским, П. К. Козловым, Г. Е. Грумм- Гржимайло, В. А. Обручевым. Только Н. П. Пржевальский во вре­мя четырех путешествий с 1870 по 1885 г. прошел со съемкой и описанием более 30 тыс. км, открыл ряд больших хребтов, собрал богатейшие ботанические и зоологические коллекции. Из зару­бежных исследователей Центральной Азии надо отметить С. Ге- дина (1893—1897, 1899—1902 гг.).

Выдающиеся научные результаты дали путешествия Ф. Рихт­гофена по Китаю (1868—1872 гг.). К 90-м годам относятся пер­вые исследования внутренних районов Малайского архипелага (Сулавеси, Калимантана), а также ряд экспедиций в малоизу­ченные области Индокитая, Ирана и других азиатских стран. В Индии — «жемчужине британской короны» — продолжались де­тальные топографические съемки, была создана довольно густая сеть метеорологических станций, изучались природные ресурсы; исследования распространились и на высокогорья Гималаев.

Многочисленные экспедиции проникли во внутренние области Африки. В. J1. Камерон и Г. Стэнли в 70-х годах дали общее представление о 'бассейне Конго (последний, впрочем, не зани­мался научньими исследованиями, но проложил путь бельгийско­му колониальному господству в Экваториальной Африке). По преимуществу военно-колонизационный характер имели экспеди­ции А. Серпа-Пинту, Г. Виссмана, П. С. Браззы, В. Боттего. В 1876—1886 гг. большие научные исследования в области водо­раздела Нила и Конго произвел В. В. Юнкер. В те же годы Эмин- nauia (Э. Шнитцер) изучал природу Восточного Судана. После раздела Африки в 1885 г. в некоторых районах этого континента стали осуществляться систематические топографические съемки я специализированные исследования.

В Северной Америке главное внимание правительств и про­мышленных кругов США и Канады привлекали западные терри­тории, где осуществлялись преимущественно топографические и геологические съемки (в частности, обширные исследования в Скалистых горах Канады были выполнены под руководством Дж. Доусона в 1873—1900 гг.).

В .картографировании и изучении природы Южной Америки с конца XIX в. инициатива постепенно переходит к местным иссле­дователям (например, Ф. Морено, J1. Фонтана, К. Мояно в Ар­гентине), но значительный ©клад внесли экспедиции, снаря­женные в Европе (главным образом французские и герман­ские).

В Австралии станции трансконтинентального телеграфа, про­ложенного в 1872 г., стали служить отправными пунктами для экспедиций во внутренние районы материка. В более освоенных и ■обжитых районах осуществлялись систематические топографи­ческие съемки и некоторые детальные научные исследования (геологические, гидрогеологические и др.).

Наиболее разносторонний характер приобрели исследо­вания территории Росси и. Именно здесь они впервые стали .комплексными, что имело немаловажное значение для ста­новления современной физической географии. В послереформен- ный (период, особенно же в последней четверти XIX в., когда эко­номика России стала быстро развиваться по капиталистиче­скому пути, силами различных министерств (земледелия и госу­дарственных имуществ, -путей сообщения) и ведомств (межевого, лесного, горного) стало осуществляться изучение природных условий и ресурсов.

В 18В2 г. был основан Геологический комитет, главная задача которого состояла в создании 10-верстной геологической карты Европейской России (к 1917 г. было издано лишь 20 листов из 170). В 70-х годах началось геологическое картирование некото­рых районов Азиатской России.

С 1868 г. намечается существенный сдвиг в организации ме­теорологических наблюдений: расширяется сеть станций, вво­дится единая система наблюдений, повышается ,их качество

.История систематических гидрологических наблюдений «а реках России начинается с 1880 г.

Известную роль в изучении природы России сыграли земства, которые организовывали .почвенные, ботанические, геологиче­ские, гидрогеологические исследования, иногда содержали метео­станции. Почвенным исследованиям содействовало также Воль­ное экономическое общество, при котором в 1888 г. по инициати­ве В. В. Докучаева была создана Почвенная комиссия (позднее, в 1912 г., был учрежден Докучаевский почвенный комитет).

На рассматриваемый период приходится расцвет экспедици­онной деятельности Русского географического общества (с 1873 по 1914 г. им руководил П. П. Семенов-Тян-Шанский). Правда, основные исследования оно вело за пределами России, но Отде­лению физической географии принадлежала инициатива органи­зации экспедиций в Среднюю Азию, Восточную Сибирь и дру­гие районы страны, а также создания двух полярных станций. С середины 80-х годов экспедиционная деятельность отделения все более специализируется по отдельным отраслям — гляциологии, лимнологии, геофизике, биогеографии и др. Существенный вклад в изучение России внесли местные отделы общества, особенно Кавказский и Восточно-Сибирский, основанные еще в 1851 г.

Изучением природы различных частей страны занимались также местные общества естествоиспытателей и любителей природы. В 1892 г. отдел географии был создан при Московском обществе любителей естествознания, антропологии и этнографии.

Наиболее подробными и разносторонними исследованиями была охвачена территория Европейской России. С 80-х годов началось систематическое изучение ее рельефа, которое прово­дилось преимущественно Геологическим комитетом в тешой свя­зи с геологической съемкой (С. Н. Никитин, И. В. Мушкетов, А. П. Павлов и др.).

В 1889 г. А. А. Тилло опубликовал первую Гипсометрическую карту Европейской России (без северной части) в м. 1:2520 000, которая произвела переворот в представлениях об орографии этой территории. Для составления карты было использовано 51385 высотных отметок (включая данные железнодорожных и речных нивелировок).

Обширный материал по рельефу и гидрографии (в частности, по озерам) дала экспедиция по изучению истоков главнейших рек Европейской России, организованная в 1894 г. Лесным ведом­ством под руководством А. А. Тилло (с участием С. Н. Никитина и Д. Н. Анучина).

С 1877 г. начинаются классические почвенные исследования

В. В. Докучаева в черноземной зоне. Под его руководством была проведена Нижегородская экспедиция (1882—1886 гг.), которая составила эпоху в истории почвенных и географических исследований. Хотя непосредственной задачей экспедиции была оценка почв (по поручению земства), фактически она приобрела характер комплексного исследования природы губернии, и До­кучаев с полным правом мог утверждать, что «именно данная губерния явится единственным местом в России, где все три цар­ства природы будут изучены не только каждое отдельно, но, глав­ное, в их взаимной связи, в их постоянных — вечных соотноше­ниях и влияниях» (Докучаев, 1887; Соч. т. 4, стр. 341). Нижего­родская экспедиция положила начало формированию докучаев- окой школы — школы географов-исследователей нового типа.

В 1888—1894 гг. В. В. Докучаев руководил комплексными исследованиями Полта1вской губернии, а после сильнейшей засу­хи 1891 г. ему было поручено возглавить Особую экспедицию Лесного департамента (1892—1897 гг.) для всестороннего изуче­ния природы степей и .изыскания способов борьбы с засухой. В этой экспедиции впервые был применен стационарный метод исследования, причем все три стационара одновременно явля­лись и опытными участками для практической разработки меро­приятий по преобразованию природы; на одном из них, Велико- Анадольском, впоследствии в течение 12 лет вел комплексные исследования Г. Я. Высоцкий.

По «.нижегородскому типу» были организованы почвенные исследования многими другими земствами (к 1917 г. ими было охвачено более 20 губерний). Работами руководили ученики и последователи Докучаева — Я. М. Сибирцев, К. Д. Глинка, С. С. Неуструев, Л. И. Прасолов и др. Одним из результатов этих ра­бот были почвенные карты губерний (в 10-верстном масштабе) и более детальные отдельных уездов. Уже в 1901 г. была издана Почвенная карта Европейской России м. 1:2520 ООО, составленная Я. М. Сибирцевым, Г. И. Танфильевым и А. Р. Ферхминым под руководством В. В. Докучаева.

Работы В. В. Докучаева дали сильный толчок геоботаниче- ским исследованиям, которые проводились в тесной связи с изу­чением почв и других условий местообитания. Многие видные гео­ботаники этого периода, в том числе А. Я. Краснов и Г. И. Тан- фильев, были учениками Докучаева.

Внимание исследователей самых разнообразных специально­стей (в том числе и Докучаева) привлекал Кавказ. В конце XIX — начале XX в.'широко изучались его рельеф и геологиче­ское строение, ледники, климат, почвы, растительный покров.

Исследования Азиатской России имели еще в значительной степени пионерно-рекогносцировочный характер. К началу пе­риода оставались невыясненными многие важные черты орогра­фии и гидрографической сети, а также геологического строения Сибири, Дальнего Востока и Средней Азии. Значительным про­грессом в этой области мы обязаны трудам А. Л. Чекановского, И. Д. Черского, В. А. Обручева (Восточная Сибирь), А. П. Федченко, И. В. Мушкетова, В. Ф. Ошанина, Н. А. Северцова,А. Н. Краснова (Средняя Азия) и многих других путешественни­ков.

С конца прошлого столетия стало заметно продвигаться изу­чение флоры и 'растительности Западной Сибири, Алтая, Саян, Дальнего Востока я (некоторых районов Средней Азии.

К концу XIX в. общий объем знаний о Земле чрезвычайно возрос. Систематизация и обобщение этих знаний по различным компонентам природы сопровождались формированием само­стоятельных естественнонаучных дисциплин географического цикла — большинство и.з них сложилось именно в этот период.

Благодаря достижениям геодезии и геофизики оказалось воз­можным уточнить фигуру Земли; было установлено, что Земля имеет неправильную форму, получившую название геоида.

Большинство развитых стран имело крупномасштабные топо­графические карты своих территорий; империалистические дер­жавы вели, кроме того, съемку в некоторых колониях и зависи­мых странах. Успехи в картографировании земной поверхности дали основание А. Пенку выступить на Международном геогра­фическом конгрессе в Берне (1891 г.) с предложением создать Международную карту мира в м. 1:1000 000 (впрочем, реализа­ция этого проекта осуществлялась крайне медленно).

Геологические съемки дали материал, достаточный для того, чтобы составить общую картину геологического строения мате­риков. Состояние геологических знаний к началу XX в. получило отражение в сводке Э. Зюсса «Das Antlitz der Erde» (1883— 1909 гг.), написанной с позиций гипотезы контракции. В конце XIX в. возникло учение о геосинклиналях и платформах. Вни­мание геологов и географов стали привлекать четвертичные обра­зования— ледниковые отложения, лёссы и др, и различные экзо­генные «физико-геологические» процессы — эрозия, деятель­ность ледника, ветра, карстообразов.авие и др. П. А. Кропоткин (1876 ,г.)' обосновал и развил теорию четвертичных материковых оледенений. В 1886 г. Ф. Рихтгофен дал генетическую классифи­кацию форм рельефа; вопросами генетической геоморфология занимались Ж. де ла Ноэ и Э. де Маржери, А. Пенк,-В. Дэвис. Последнему (1899 г.) принадлежит идея ритмичности развития рельефа («географических циклов»).

В области климатологии наряду с интенсивным накоп­лением фактического материала, созданием региональных клима­тологических монографий и атласов разрабатывались теоретиче­ские проблемы — циркуляции атмосферы, многолетних колеба­ний климата и др. Выдающаяся климатологическая сводка при­надлежит А. И. Воейкову (1884 г.). Он же показал связь режима рек и озер с климатом. С конца XIX в. ведутся исследования вод­ного баланса суши (А. Пенк и др.). Труды Ф. А. Фореля зало­жили основы лимнологии.

Почвоведение как самостоятельная научная дисциплина ведет свое начало с конца 70-х годов. В. В. Докучаев в 1879— 1881 гг. впервые определил почву как особое «естественноистори- чё'акоё тело», как продукт'взаимодействия климата, материнских горных растительности, рельефа, а также возраста стра­

ны (Докучаев. Соч., т. 2, 1949, стр. 72, 303). Ёму же принадлежит классическое исследование чернозема (1883 г.). Докучаев пока­зал, что распределение почв подчинено строгим географичееким з.аколо м ерностям; он .наметил генетические типьГпочв и связал их распространение с законом мировой зональности.

К концу XIX в. г е о б о т а н л к а как учение о растительных сообществах отделилась от географии растений. Географическое нanpiaвление в этой науке сложилось, как уже указывалось, в значительной мере под влиянием Докучаева (в России в конце прошлого столетия сама геоботаника нередко трактовалась как наука о связи растительности с географической средой, в особен­ности с почвой). Русские геоботаники внесли существенный вклад в изучение природных зон и высотных поясов. А. Н. Крас­нов указал на примере Тянь-Шаня на существование различных типов высотной поясности. В России и во Франции в конце этого периода стали создаваться карты растительности.

В зоогеографии большое место занимали вопросы изу­чения .географического распределения животных .в связи с усло­виями физико-географической среды и зоогеографического райо­нирования. В 1877 г. Н. А. Северцов опубликовал зоогеографиче-. ское районирование Палеарктики, за основу которого было при­нято, по словам самого автора, «физико-географическое деление нашего материка, преимущественно по растительности» (Север­цов, 1877, стр. 135). Главный недостаток предшествующих опы­тов зоогеографического деления он видел в «систематическом .игнорировании современных физических условий, определяющих географическое распределение животных» (там же, стр. 129). Так, у А. Р. Уоллеса в одну область попадает и сибирская тайга, и пустыня Гоби. Северцов разделил Палеарктику на пять полос (зон): тундровую, таежную, переходную, средиземноморскую и пустынную; полосы в свою очередь делятся на округа.

Схему Н. А. Северцова существенно усовершенствовал М. А. Мензбир (1882 г.). Этот автор справедливо заметил, что «пере­ходная полоса» Северцова не соответствует какой-либо естест­венной зоне и что у него отсутствует степная полоса. Поэтому он счел необходимым выделить шесть полос: тундру, тайгу, полосу островных лесов (куда входит лесостепь и южная часть лесной зоны, в которой леса сильно вырублены), степь, полосу «побере­жий и островов» (средиземноморскую) и пустыню. Эта схема представляет наибольшее приближение к зональному природно­му делению, разработанному впоследствии В. В. Докучаевым и его школой. Мензбир разделил, кроме того, зоны на провинции, соответствующие крупным долготным (секторным) отрезкам

Рис. 7. Бжжлиматич'вокие зоны США и юга Канады по X. Мерриему (1894 г.)

Зоны: 1 — бореальная, 2 — переходная, 3 — верхняя австральная, 4 — нижняя австраль-

ная, 5 — тропическая

зон, а для Европейской России дал еще и округа (например, в пределах восточноевропейской тайги: Уральский, Мезенский, Волжско-Камский, Онего-Двинокий, Финляндский, Лапландский и Алауно-Литовский).

Из других зооге о г р а фи ч ееки х исследований большой интерес с точки зрения комплексной физической географии представляет труд М. Н. Богданова (1871 г.) о птицах и зверях черноземной полосы Поволжья, где дается разделение этой полосы иа типы местностей и содержатся ценные наблюдения над природными взаимосвязями.

Нельзя не упомянуть здесь о работах американского исследо­вателя X. Мерриема о биоклиматических зонах США (Merriam, 1894). Рассматривая вслед за А. Гумбольдтом температурные условия как важнейший фактор распространения растений и жи­вотных, он различает в северном полушарии три циркумполяр­ных (широтных) пояса — бо.реальный, австральный и тропиче­ский, которые в свою очередь делятся ,на зоны. Приняв в качест­ве критериев зональных границ суммы эффективных температур (выше 6°) и средние температуры наиболее теплого шестине­дельного периода в году, Меррием выделил на территории США пять зон (рис. 7).

Развитие отраслевых географических дисциплин, в особенно­сти почвоведения и биогеографии, создавало решающие предпо­сылки для физико-географического синтеза. Однако в то время лишь очень немногие ученые правильно представляли себе путь, по которому должна была дальше идти география. Процесс ста­новления современной географии был чрезвычайно сложным. Никогда раньше борьба различных направлений в географии не достигала такой остроты, как в последней трети прошлого столе­тия. В это время методологические вопросы впервые оказались в центре внимания географов.

С чисто внешней стороны география обнаруживала признаки «благополучия» и даже подъема. Новые открытия внутри конти­нентов и в полярных областях содействовали пробуждению интереса к географии у широкой общественности. Заметно ожи­вилась деятельность географических обществ; многие новые общества появились именно в этот период. Географические зна­ния служили не только удовлетворению простой любознательно­сти— они использовались в целях колониальной политики про­мышленными монополиями и правящей верхушкой империали­стических держав. Не случайно многие географические общества были тесно связаны с правительственными и промышленными кругами и в большой степени способствовали колониальным захватам. В некоторых странах создавались специальные науч­ные учреждения и учебные ваведения, посвященные колониальной географии (в Сорбонне, например, в 1892 г. .была организована кафедра колониальной географии, а в 1895 г. — Научное бюро колониальных исследований).

Одним из важных следствий и в то же время свидетельств усиления интереса к географии явилось создание широкой сети географических кафедр в университетах. К концу XIX в. такие кафедры существовали в большинстве университетов Германии, Франции, Италии, Австрии, Швейцарии, Англии и других евро­пейских стран. С 1885 г. в результате настойчивых усилий пере­довой интеллигенции стали открываться кафедры географии в российских университетах — Московском, Петербургском, Ка­занском, Новороссийском (Одесса) и Харьковском.

В некоторых странах (Германия, Франция, Италия) стали регулярно созываться национальные съезды географов (в Рос­сии начиная с 1889 г. во время съездов естествоиспытателей и врачей работала географическая секция), а в 1871 г. в Антвер­пене был созван первый Международный географический кон­гресс (до начала первой мировой войны состоялось 10 конгрес­сов).

Однако, несмотря на это, география с 70-х годов XIX в. всту­пила в период серьезнейшего кризиса и коренной ломки.

На протяжении многих столетий основная функция географии состояла в разведывании и описании новых земель, но с завер­шением территориальных открытий эта функция постепенно должна была исчерпать себя. Правда, к тому времени географы уже ;не ограничивались сбором фактов и элементарным описа­ны эм территории; они пытались дать объяснение различным явле­ниям и установить их взаимосвязи; усп-ехи смежных дисциплин заставляли .их совершенствовать методы исследования.

Но продолжающаяся дифференциация науки и обособление самостоятельных («отраслевых») географических дисциплин вели к тому, что в области теоретической мысли у географии не оставалось собственного поля деятельности. У географов стал «исчезать» предмет исследования; встал вопрос: быть или не быть самой науке географии? В этот период благодаря выдающимся достижениям физики, химии и биологии стало возможным объяс­нить основные природные процессы, наблюдающиеся на земной поверхности, и это создавало основу для того, чтобы произвести полный переворот в географии. Но географы, не владевшие марк­систским деалектическим методом и остававшиеся еще в значи­тельной мере в плену старых традиций, в подавляющем своем большинстве не были подготовлены к такому резкому повороту.

Беспокойство за судьбы своей науки побуждало географов разных стран усиленно искать выход из создавшегося положе­ния. В рецептах не было недостатка, однако основу этих рецептов чаще всего составляли устарелые понятия, и географы пытались согласовать их с достижениями естественных наук и новыми (буржуазными) философскими концепциями.

Одним из главных толчков, вызвавших всеобщий интерес к методологии географии, послужило начавшееся в 70-х годах дви­жение за создание географических кафедр в университетах. Географии с ее традиционным «естественно-гуманитарным» ха­рактером нелегко было определить свое место в университете, тем более, что многие слециалиоты-негеографы видели в ней всего лишь простой набор фактов. Некоторые считали, что пред­мет географии входит в сферу геологии, другие склонны были присоединить географию к истории.

Географическая литература 70—80-х годов прошлого столе­тия, в особенности немецкая, изобилует самыми противоречивы­ми высказываниями о предмете и содержании географии. Суще­ствовавший в то время разнобой во мнениях отражен в обстоя­тельных обзорах Г. Вагнера (Wagner, 1878—1891). Сгруппиро­вать чти мнения по направлениям нелегко уже потому, что часто взгляды одного и того же автора не отличались последователь­ностью, притом теоретические высказывания того или иного гео­графа не всегда соответствовали основному содержанию его ра­бот. Все '>ти противоречия и расхождения во взглядах были выра-| жением «дуалистического» характера географии, соединявшей] знания о природе с знаниями о человеке; при этом в общем земле-! ведении преобладало естественнонаучное содержание, тогда как} в страноведении на передний план выдвигался человек. ?

Этот «дуализм» географии не остался незамеченным. Так, 8* 227

Г. Гиршфельд писал, что выражение «география» обнимает два столь различных объекта, как жизнь Земли и жизнь человечест­ва на Земле, и сделал травильный вывод, что «одной общей гео­графии в ныне принятом ее значении не может существовать» (цит. по: Ярилов, 1905, стр. 24). Г. Вагнер пришел к заключению, что географию следует считать не единой наукой, а комплексом наук — физических и исторических (Wagner, 1880, стр. 544). Позднее Д. Н. Анучин также ут-верждал_т что «география в ее.со-

замкнутой

науки, а является комплексом изледаго ряда наук.,. епособйьйс разрабатываться каждая сама по себе» (Анучин, 1892, стр. 388). ‘ И теТже^^ачалё"этого периода в географии господствовало естественнонаучное направление. В 70-е годы XIX в. в Германии А. Зупан, А. Кирхгоф, Ф. Рихтгофен, 3. Руге решительно отстаи­вали взгляд на географию как на науку естественную. Виднейшие русские географы также придерживались этого взгляда.

Совет Русского географического общества, основываясь на выводах комиссии во главе с П. П. Семеновым, созданной для разработки вопроса о преподавании географии в университетах, решил, что, «учреждая университетское преподавание географии, необходимо отнести ее к физико-математическому факультету» («О постановке преподавания географии в и мл. российских уни­верситетах», 1887, стр. 719). В постановлении совета РГО указа­но, что география «в одинаковой мере рассматривает как законы физической и органической природы, так и соотношение и вза­имное влияние их», она изучает «не отдельные явления, а груп­пировку, или ассоциации, их, а также законы взаимодействия» (там же, стр. 717) —для своего времени очень неплохое опреде­ление, хотя и недостаточно конкретное.

[В. В. Докучаев в 1889 г. на VIII съезде русских естествоиспы­тателей и врачгй приветствовал перевод географии с филологи* ческих факультетов на (физико-математические. Об этом же гово­рил от имени Русского географического общества П. П. Семенов; по его словам, приурочение кафедры географии к естест­венноисторическому отделению физико-математических факуль­тетов «есть только официальное признание тесной связи между географией и естествознанием, которая всегда существовала и нигде так сильно не сознавалась, как в России и в среде имп. Рус­ского географического общества» ’.j

Одна из наиболее смелых попыток обосновать географию как науку «чисто естественную» принадлежит Г.Герланду (1833—• 1919), но его выступление относится к 1887 г., когда в западно­европейской географии уже заметно сказывались антропоцент­рические. тенденции.

'"Основная линия развития географин на Западе в последние

десятилетия XIX в. состояла, с одной стороны, ib ее постепенном отходе от естественнонаучного направления и в усилении ее «социологизании», а с другой стороны, в наметившемся стрем­лении «избавить» географию от общей части и свести к страно- ведению.

Двойственный характер географии и вместе с тем указанная*^ тенденция в ее эволюции нашли свое .отражение в работах вы- ' дающегося французского географа Элизе Реклю (1830—1905). : В 1868—1869 гг. вышел в свет его большой общеземлеведческий tpyfl «La Terre», где перед географией ставится задача познать ₍ «физиологию земного организма». Реклю сравнивал Землю с "ОрганилЖГИГа отдельные природаые компоненты — с органами; / ~он писал, что каждая частица земной коры захвачена «вечным I круговоротом, в которолГм'атерия переходит из одного состоящая^ в другое», (Реклю, 1914, т. 1, стр. 10/), и указьшал ня яеобхогти-

• мость Изучения взаимодействия^оил и процессов, а также .измен- _; чивости географических явлении во времени и пространстве.^- Эта книга, напдоС1Шя'“5ШМаТ®ЙЙ10, доступ^;Ж^^:я¥й16'м, сыграла j существенную роль в популяризации географини.

Однако следующий,^- еще "более монументальный труд Рек- ^: лю—«Nouvelle geograpftie universelle» (1875— 1894 гг.; рус. пер. • 1898—1901), имеющий подзаголовок «Замля и люди», прочгтяп- ляет ooi6o&--4acpa«ooeaeaig, и, по отзыву А. Геттнеря П930.^I ~Стр. 1U1), «дышит риттеровским духом». Здесь центр тяжести . ■ТТфшщщ^я1£1природы на описание народов, городов и досто- ! примечательностей.' На'конед, в последнем своем большом труде «L’homme et laterre» (1905—1908гг.; рус. пер. 1905—1909) Реклю ставит целью рассмотреть «влияние почвы, климата и всего окру­жающего на исторические события, показать связь судеб челове- , ЧвСтва с Землею, выяснить причины и следствия в жизни и дея- j тельности народов и установить гармонию их с общим ходом ; развития нашей .планеты» (Реклю, 1905, т. 1,стр. II). J ' """si

Почти одновременно с «La Terre» Э.'Реклю появились очерки по «сравнительному землеведению» О. Пешеля (1826—1875), ко- торые произвели большое впечатление на современников. Пред­метом «сравнительного землеведения» Пешеля явилось главным образом горизонтальное расчленение .земной поверхности, а в ка­честве основного метода исследования он применил анализ карт, которые, по его словам, «сами рассказывают о судьбах земных пространств» (Пешель, 1879, стр. 14). Изучив по картам разме­щение фьордов, Пешель пришел .к определенным выводам об их происхождении; на основе сравнения форм островов и анализа их расположения он дал их классификацию и указал способы образования; по внешним очертаниям берегов Пешгль стремился установить закономерности поднятий ,и опусканий суши. Далее он рассмотрел образование разных типов речных устьев, долин, озер, а в последней главе попытался вывести зависимость между

размещением лесов, степей и пустынь и распределением осадков, которое в свою очередь связывал с расчленением суши.

Взгляды Пешеля на сущность географии не отличаются ясно­стью .и последовательностью. Э. Ю. Петри говорил, что «в период увлечения физической географией» сторонники Пешеля написали »а своем знамени: «Настоящее землеведение есть (Описание при­роды» (Петри, 1892, стр. 30). Носам Петри считал такую форму­лу совершенно неподходящей для Пешеля, в доказательство чего он цитирует следующие высказывания этого автора: «Стремле­ние наше всегда сводилось к тому, чтобы понять страны как тгатр действия исторических событий»; «Землеведение не только физи­ческая, но и историческая наука, и эта-то последняя сторона ее, историческая часть, имела во времена Гумбольдта своим блестя­щим представителем Карла Риттера» (Петри, там же). Петри прав в том, что, несмотря на свою полемику, направленную про­тив Риттера, Пешель не был противником последнего. Заметим, что уже в своих «Новых задачах сравнительного землеведения» он стремился установить связь «между непериодическими дож­дями и цивилизацией» (Пешель, 1879, стр. 249), а заключитель­ная фраза этой книги звучит так: «Таким образом, развитие ци­вилизации находится в строгой зависимости от неравномерного распределения на Земле ветров и воды» (там же, стр. 254).

Так или иначе, в 70-е годы на географов оказала влияние естественнонаучная сторона работ Пешеля^I; его «сравнительное землеведение», несмотря на поверхностный характер некоторых решений, подымало физико-географические проблемы, чуждые школе Риттера, и предлагало новый -научный метод; «кажущая­ся надежность и легкость исследования, изящество изложения— все это кружило головы» (Геттнер, 1930, стр. 98).

В начале 80-х годов получила известность работа Ф. Рихтго­фена (1833—1905), посвященная задачам и методам географии (Richthofen, 1883). В этой работе предметом географии предла­галось считать земную поверхность в широком смысле слова, включая атмосферу, гидросферу и верхнюю часть земной коры, преобразуемую водой и воздухом и населенную организмами. Первой задачей географии Рихтгофен считал «последование твер­дой земной поверхности в связи с гидросферой и атмосферой по четырем принципам: по их форме, вещественному составу, непре­рывному преобразованию и происхождению, причем руководя­щей нитью являются взаимные отношения трех царств природы между собою и земной поверхностью» (Richthofen, 1883, стр. 65). Вторую задачу составляет «исследование растительного земного покрова и животного мира по их отношению к земной поверхно­сти, обоснованному :на тех же четырех принципах», и, наконец, третью — «исследование человека и его материальной и духовной культуры 'С той же точки зрения и по тем же четырем принципам» (там же). Соответственно различаются три раздела «общей» гео­графии— физическая география, биогеография и антропогеогра­фия. Кроме общей географии существует региональная, или «специальная», география.

Э. Ю. Петри заметил, что если прежде Рихтгофен был «при­верженцем исключительно натуралистического направления гео­графии» ^I, то в новой его программе «исследование человека на Земле представляется одной из существеннейших задач геогра­фии» (Петри, 1887, стр. 601). По Рихтгофену, география зани­мает центральное положение среди наук естественных и истори­ческих, связывая их (Richthofen, 1883, ст;р. 71—72). Впрочем, это положение только декларируется. Собственные интересы этого географа лежали в области изучения твердой поверхности, и это сказалось в его утверждении., что основным фундаментом для географии является геология (там же, стр. 69).

Концепция Рихтгофена имеет как бы компромиссный харак­тер и в известной степени эклектична, что давало возможность разным ученым по-своему ее толковать и использовать. Э. Ю. Петри приветствовал возврат в лоно географии человека, но остался недоволен тем, что Рихтгофен предлагал географам .вме­сто планеты в целом ограничиться изучением только ее поверх­ности. А. Геттнер, напротив, высоко ценил Рихтгофена именно за это предложение и старался, кроме того, представить его пропа­гандистом хорологической концепции, но считал непоследова­тельным за то, что он «иногда сходит на старую, уже отверг­нутую им (концепцию географии как общего землеведения» (Гет­тнер, 1930, стр. 100). С позиций же современной географии наи­более интересной представляется та часть высказываний Рихтго­фена, где он до некоторой степени приблизился к представлению о географической оболочке Земли.

Ф. Рихтгофен не представлял исключения среди недавних адептов естественнонаучного направления в географии, которые в 80-х годах вдруг стали заботиться о восстановлении традици­онного «единства» географии, охватывавшего природу и челове­ка. Э. Петри (1892, стр. 296) писал, в частности, об А. Зупане: «Автор был когда-то отъявленным сторонником естественнонауч­ного направления, теперь же отдает полную честь вопросам куль­турно-географическим». В 1889 г. Зупан говорил, что одной из главных задач географ,ии является выяснение влияния географи­ческих условий «на материальную культуру «и политические судь­бы обитателей данной области во времена прошедшие и настоя­щие» (Supan, 1889, стр. 82). Впрочем, Э. Ю. Петри несколько переоценивает «переворот» во взглядах Зупана. Во-первых,,в дан­ном случае мы опять же имеем дело лишь с декларацией; во-вто­рых, высказывание Зупана относится только к региональной гео­графии. Основной труд Зупана, посвященный общему землеве­дению (Supan, 1884; Зупан, 1914; рус. пер.) и выдержавший ряд изданий, совершенно не затрагивает человека.

Тем не менее усилия многих теоретиков западноевропейской географии были действительно направлены к тому, чтобы снова поставить человека в центр географического исследования и обос­новать особое положение географии как соединительного звена между естественными и общественными науками. 3. Гюнтер (1903, ciip. 154—155) констатировал, что на рубеже двух столе­тий большинство географов полагало, что «география не должна считаться ни чисто естественнонаучной, ни чисто гуманитарной дисциплиной, а должна играть плодотворную роль соединитель­ного звена между обеими этими сторонами интеллектуальной работы человека».

Причинами (такого поворота 'следует считать не только силу традиции и запоздалое признание К. Риттера, но и неуверен­ность в судьбах физической географии, неспособность найти для нее собственный предмет исследования и отстоять ее самостоя­тельность перед лицом геологии, геофизики и развивающихся отраслевых географических дисциплин С другой стороны, уче­ние Ч. Дарвина, казалось, открывало соблазнительную возмож­ность распространить биологические (а значит, естественные) за­коны и на человеческое общество. Все это и составило идейные истоки антр о по географического направления, главным вдохновителем которого оказался Ф. Ратцель (1844— 1904).

Ратцель был разносторонним ученым. Ему, в частности, при­надлежит общэземлеведческий труд «Земля и жизнь» (Ратцель, 1903—1906, рус. пер.), носящий подзаголовок «сравнительное землеведение» ; последнее он понимал в смысле К- Риттера, т. е.

¹ Одним из «больных» вопросов того времени представлялось размежева- *ие география и геологии. Его не обошел почти ни один из видных географов- теоретиков. В 1893 г. в Англии была даже организована специальная дискус­сия на эту тему («Geographical journal», 1893, 2, № 6, стр. 518—534). Не имея возможности рассмотреть здесь различные точки зрения, заметим лишь, что большинство географов стремилось сохранить за собой настоящее и от­дать геологии прошедшее («геология — это география прошлых эпох»). Со­гласно X. Маккиндеру, «геолог изучает настоящее, чтобы объяснить прошед­шее, географ изучает прошедшее, чтобы объяснить настоящее» (Mackinder, 1887, стр. 146).

как «сравнение многочисленных явлений, совершающихся на Земле» (Ратцель, 1903, т. 1, стр. 1). Своей задачей он ставил по­казать «взаимоотношения явлений, происходящих на поверхно­сти Земли» (там же), исходя из того, что «.твердая, жидкая и га­зообразная оболочки, равно как и жизнь в :них, рассматриваются как одно целое, элементы которого связаны между собою истори­чески и находятся в непрерывном взаимодействии» (Ратцель, 1905—1906, т. 2, стр. 2).

Однако в истории науки Ратцель известен главным образом своими трудами по а н т ро п ore огр а фи и (Ratzel, 1882—1891) и по­литической географии, в которых он, по 'его собственным слова,м (так же как ,и в общем землеведении), развивал идеи Риттера. Ратцель пытался перенести дарвинизм в изучение общественных отношений; антропогеографию он рассматривал как отрасль биогеографии. «Основываясь на Риттере,—писал он, — я в ант- ропогеографии строил дальше и пытался снова предоставить гео-' графин принадлежащее ей по ораву влияние в народоведении социологии и истории. Я думал достигнуть этого разработкой антропогбографичесиой задачи в духе общей биогеографии» (Рат­цель, 1903, т. 1, стр. 47) '. Ратцель придал географии односторон­нее направление, дальнейшее развитие которого увело геогра­фию в область реакционных социологических идей, энвайронмен­тализма, «экологии человека» и геополитики. Его представление

о государстве как организме, требующем определенного прост­ранства, послужило одним из источников геополитики.

Трудности, которые география конца XIX в. испытывала в определении предмета своего исследования, побудили некоторых теоретиков попытаться обосновать самостоятельность этой науки и ее «единство» с позиций метода, или точки зрения. Философскую основу для такого подхода давали отчасти выска­зывания И. Канта, в особенности же учения неокантианцев. Так возникла хорологическая концепция в географии, по­лучившая широкое распространение уже в нынешнем столетии главным образом благодаря работам /1. Геттнера.

У Геттнера, однако^ Шйо~нёмало'""11редшественников. Еще Ф. Марте (Marthe, 1877) старался доказать, что география нэ имеет собственного предмета изучения ,и что самостоятельность ей придает метод обработки материала: география изучает каж­дый предмет не сам по себе, а только в его пространственных отношениях к другим предметам. Пространственные отношения изучаются в .рамках отдельных территорий, или местностей (Мар­те между прочим поставил вопрос о 'классификации местностей, но эта идея осталась у него нераскрытой), отсюда географию можно определить как науку о местностях (Ortswissenschaft). По другому определению этого автора, география — наука о раз­мещении.

Существенные особенности хорологического подхода — при­знание за географией отрава на изучение только индивидуальных территорий и отрицание общего землеведения — позднее были особенно резко подчеркнуты К. Майром (Мауг, 1880) и Э. Рихте­ром (1899 г.), а с 1898 г. настойчиво .пропагандировались А. Гет- тнеро'м.

Хорологический (пространственный) -метод как объединяющее начало для всех отраслей географии признавали в той или иной форме Ф. Рихтгофен (Richthofen, |1883), Г. Вагнер (Wagner, 1900) и некоторые другие географы.

Своеобразным русским предшественником А. Геттнер а был Е^Чижов, который утверждал, что «география изучает самостоя­тельно только один род зависимости — это связь и зависимость разнородных (явлений, (проистекающую из пространственных отно­шений» (Чижов, 1896, стр. 67). Основу для такого самостоятель­ного изучения этот автор видел в том, что «явления, тесно связан­ные друг с другом (в пространстве, тесно связаны и в своей внут­ренней жизни, так, например, почва — с растительностью, фау­ной и населением» (там же). В этом утверждении перепутаны причина и следствие. Почва и растительность обнаруживают тес­ную взаимную приуроченность в пространстве именно потому, что они тесно связаны в своей внутренней жизни. Этого, однако, нельзя сказать о связи 'между почвой или растительностью, с одной стороны, и населением — с другой. Самые факты приуро­ченности, скажем, петровской столицы России ,к южной тайге или центрального промышленного района России « дерново-подзоли­стым почвам, отнюдь не могут служить свидетельством внутрен­ней причинной связи между соответствующими явлениями и объ­ектами.

Далее, чтобы быть последовательным, -автор должен был признать, что явления, тесно связанные друге другом, в простран­стве, не могут не быть взаимосвязанными во времени, т. е. в своем развитии (изменение, например, почвы не может не повлечь за собой смены приуроченной к ней растительности, так же как и наоборот). Таким образом, невозможно искусственно ограничить . географию изучением только пространственных отношений, отвлекаясь от существа изучаемых явлений и их развития во вре­мени.

| На первый взгляд может показаться, что между хорологиче- ' ской концепцией, с одной стороны, и антропоцентризмом и гео- ; графическим детерминизмом — ic другой, нет ничего общего. На

1. деле, однако, это не так. «Хоролог» К. Майр, ратовавший за изу- 1234

чение «индивидуальности» отдельных местностей, говорил в то же время, что задача географии — выяснить, в какой мере эти «индивидуальности» обусловливают развитие народов и ход истории (Мауг, 1880). Э. Рихтер подчеркивал, что географичг- ская точка зрения пространственная. «География в ее истинном и первоначальном значении» — это исследование «'географиче­ских индивидуальностей», т. е. стран, с их 'климатом, раститель­но-географическими, этнографическими :и историческими элемен­тами (Рихтер, 1899, стр. 33—34). Изучение Земли как целого, по мнению этого автора, «лежит вне пределов географического исследования и изучения» (там же, стр. 34). Главную же задачу географии он видел в том, чтобы уяснить и проследить связь между историей Земли и историей человеческого рода (там же, стр. 35).

Правда, А. Геттнер (взгляды которого подробно рассматри­ваются в следующей главе) был, во всяком случае на словах, против односторонней трактовки географии, всецело, напр.авлен- нойна человека; тем не менее уже в одной из первых своих тео- рети/чесшх"раВот он писал, что культурная задача географии — «быть соединительным звеном между естественными и отвлечен­ными науками» (Геттнер, 1899, 3, стр. 68—69).

Пример объединения хорологизма, антропоцентризма и вуль- г гарного геогр&физма представляют идеи X. Дж. Маккиндера 1 (1861—,1947), которого считают основателем современной геогра- I фии в Англии (Crone, 1951). В 1887 г. он выступил в Географиче­ском обществе в Лондоне с докладом о содержании и методах географии. Основная мысль докладчика состояла в том, что фи­зическая география и политическая география — две части одной науки, причем вторая полностью основывается на первой. Осо­бенность географии, согласно Маккиндеру, в том, что она рас­сматривает все явления в их пространственных различиях, поэто­му географию можно определить как науку, главная функция ко­торой— «проследить взаимодействие 'человечества и его среды в их местных различиях» (Mackinder, 1887, стр. 143). Он даже очел возможным определить географию как «науку о размещении, нау­ку, которая прослеживает распределение вещей на земной по­верхности» (там же, стр. 160). В последующих работах Маккин­дера география дсе более становится прикладной политической дисциплиной (ему принадлежит, в частности, пресловутая идея «ядра» Евразии, которая была воспринята фашистскими геопо­литиками ).

Направление, которое география на Западе стала приобре­тать к концу прошлого столетия, можно в значительной мере рас­сматривать как возврат к Риттеру. Это, кстати, признавал с изве­стными оговорками и Геттнер (1930, стр. 100). Э. Рихтер (1899, стр. 33) утверждал без всяких оговорок, цто «истинная сущность географии кроется, без сомнения... в изучении земной поверхностикак места, предназначенного для жизни человека». Этот автор считал, что в начальной школе, куда стали проникать телеоло­гические воззрения Риттера, география осталась «вернее своей истинной сущности», чем ,в университетах и в научных исследова­ниях, где она «перестала быть единым аналитическим предме­том» (там же).

Английский геолог и географ А. Гейки (1900, етр. 1), писал, что география есть «изучение Земли как места обитания челове­ка», причем «она заимствует в готовом уже виде от других наук установленные ими факты и выводы, выбирая три этом, с одной стороны, те из них, которые имеют то или иное отношение к бла­гополучию (человека, а с другой — те, которые дают нам возмож­ность составить ясное представление об общем плане мирозда­ния, часть которого мы составляем».

Влияние Риттера, несомненно, сказалось на ,взгляд ах Видаля де jta-Бяпша — ойойггелй''‘фращуз6к6й географической^-школы, д'кшюрой'тбудёт идти речь в следующей главе.

В США, по свидетельству Дж. Лейли (Leighly, 1955), еще в начале 90-х годов прошлого столетия география рассматривалась как естественная наука, задача которой — проследить действие за­конов природы на Земле; Земля изучалась, как таковая, безот­носительно к человеку. Выразителями этого взгляда были Р. Хинмэн (Hinman, 1888) и У. М. Дэвис. В этом же духе был со­ставлен учебник физической географии ученика Дэвиса Р. Тарра (Тагг, 1896). Но в 1897 г. Дэвис отошел от своей позиции, и, по словам Лейли, стал апеллировать к памяти Риттера и Гюйо и к своему современнику Ратцелю, чтобы обосновать свое определе­ние географии как («изучения Земли в отношении к человеку» (Leighly, il955, стр. 310). Эту точку зрения он проводил в своем курсе «физической географии» (Davis, .1898), и многие американ­ские географы начала XX в. следовали ему.

Когда в конце 80-х годов в связи с организацией университет­ских географических кафедр в России началось оживленное об­суждение методологических (вопросов географии, одним из наи­более активных деятелей на этом поприще был Э. Ю. Петри (1854—1899). По его представлениям, «ге-ография отнюдь не должна разыскивать себе какую-либо незанятую и нетронутую область... Ей принадлежит вся Земля. Задача географии — по­нять существо и жизнь нашей Земли. Материал свой география получает от целого ряда наук естественных, исторических, эконо­мических, философских; ее дело — свести этот материал в один свод и применить его к полной характеристике Земли» (Петри, 1887, стр. 604). Признавая, что география «по основе своей пред­мет естественнонаучный» и что «она поэтому совершенно пра­вильно переводится с историко-филологического факультета на физико-математический» (там же, стр. 614), Петри, однако, утверждает, что география обобщает науки естественные и исто- 236 рмчеокие, и пютому правильнее считать ее наукой естественно­философской (там же, стр. 61.1—612).

В конечном счете Петри делит географию на два больших отдела — общую и «специальную» географию. Первая в свою оче­редь включает «астрономическую географию», рассматриваю­щую Землю как мировое тело, и «географию земной поверхно­сти», которая имеет дело с изучением атмо-, гидро-, лито- и био­сферы и их взаимоотношениями. Специальная география есть страноведение, объектом которого является .изучение «бесконеч­ного множества индивидуумов» (там же, стр. 607). В общей гео­графии, согласно Петри, решительно преобладает ественнонауч- ный материал. Подобно Ф. Ратцелго, он не отделял антропогео- графию от биогеографии, ибо считал, что первая принадлежит ко второй «по самому существу своего предмета и по своим конеч­ным задачам, сводящимся к тому, чтобы выработать очерк гео­графического распределения человечества и извлечь из этого очерка принципы взаимоотношений между жизнью человечест­ва и природой», а кроме того, с неоправданным оптимизмом был убежден в том, что «столь обширные и запутанные ныне антро- погеографические факты при ■ больших успехах естественных наук... равно как и при полном применении географии к культур­ной истории и истории человечества, могут быть сведены на более ясные и краткие принципы» (там же, стр. 607).

В специальной географии, продолжает Петри, руководящую роль играет «человеческий элемент», и именно в этом отделе «с неотразимою силою выступает двойственный, философско-есте- ственноааучный характер нашей науки...» (там же, стр. 608). Стремясь дать «возможно полный очерк народной жизни данной страны», антропогеографическая часть специальной географии незаметно и естественно переходит в народоведение, государство- ведение, промышленную географию, так что разграничить эти науки и географию «нет никакой возможности» (там же, стр, 609).

Таким образом, Петри пытался объединить самые разные точки зрения (в том числе Ф. Рихтгофена и Г. Герланда, с кото­рыми ш (полемизировал) и создать в сущности на риттеровской платформе невозможную всеобъемлющую («естественно-фило­софскую») науку о Земле и ее обитателях.

Теперь -следует сказать о попытках противопоставить тем «но­вым» тенденциям географической мысли конца XIX в., о которых только что шла речь, естественнонаучную точку зре­ния. Надо сразу же отметить, что такие попытки были немно­гочисленными (во всяком случае за рубежом). X. Маккиндер, по- видимому, не ошибался -в 1887 г., считая девять десятых от общего числа географов своими единомышленниками. Подавляющее большинство выступивших в дискуссии по его докладу согласи­лись с тем, что география— наука о распределении или о том, как географическая среда влияет на ход человеческой истории Вряд ли, впрочем, следует принимать всерьез мнения этих участ­ников дискуссии — преимущественно преподавателей колледжей, путавших иауку с учебным предметом (один из них понимал гео­графию лишь как искусство красочного описания территории). Единственная попытка дать серьезный анализ предмета обсужде­ния принадлежала Ф. Голдсмиду, который настаивал на необхо­димости резко разграничить «научную» или, точнее, естественно­научную (scientific) географию и политическую географию. Пер­вая имеет дело с естественными причинами и связями земных явлений, она изучает природный характер территории и естест­венные различия и основывается на полевых исследованиях, на применении инструментальных наблюдений. Политическая же география изучает население, сельское хозяйство, промышлен­ность, образ правления — в условных границах империй, коро­левств и государств — и должна быть отнесена к истории^I. Но эти соображения не встретили поддержки.

В тот самый год, кота Э. Ю. Петри выступал со своими мето­дологическими взглядами IB Русском географическом обществе, а X. Маккиндер — в Лондонском, появилась работа профессора Страссбургского университета Г. Герланда «Задачи и разделе­ние географии» (1888 г., рус. пер.), в которой давалась основа­тельная отповедь сторонникам «объединения» природы и челове­ка в рамках единой географии, а также хорологического взгляда на географию и вульгарно-географического детерминизма. Ггр- ланд справедливо указал, что нет и не может быть наук, в кото­рых «неожиданно придается логическая и генетическая связь по пространству или в каком-либо другом отношении агрегату пред­метов, которые ни логически, ни генетически не имеют между со­бой никакой связи...» (стр. 4). Он считал, что выражения «гео­графия —* наука о восполненном землей пространстве» или «нау­ка о распределении», ничего не объясняют; «не подлежит сомне­нию, что разнородные предметы, наполняющие пространство, подлежат исследованию; но они настолько разнообразны, что из них нельзя составить науки» (стр. 20).

Человек, говорит Герланд, занимает самостоятельное и осо­бое место в природе. Конечно, он влияет на природу, но «это влия­ние не произведет ни малейшего изменения в естественном зако­не», и «наши знания о Земле, ее силах и их взаимодействии ни­сколько не увеличатся от того, что я буду знать, какое влияние они оказали на человека и как он воспользовался ими» (стр. 35). Все, что связано с изучением жизни человека на Земле, принад­лежит к наукам историческим. Таковы, в частности, историче-

окая география, учение Риттера и различные антропогеографиче- окие учения (в том числе антропогеография Ратцеля), которые имеют мало отношения к географии: последняя служит для них лишь (вспомогательный наукой (стр. 36—76). Точно так же из области географии должны быть исключены антропология и этно­логия. Впрочем, Герланд сомневался в том, что исследования в духе Риттера и Ратцеля могут быть в какой-то мере полезны для истории, ибо в своих выводах о влиянии географических условий на человека представители антрапагеографии «заходят слишком далеко» (стр. 37—38). Антропогеаграфичеакие взгляды вызыва­ют много возражений, главное из которых — необоснованность выводов (стр. 67).

Короче говоря, когда географ пытается (рассуждать о судьбах народов и государств, он берется не за свое дело; решение задач в области истории, политики, антропологии, так же как статисти­ки, изучения народного хозяйства и т. п., должно быть предо­ставлено соответствующим специалистам (стр. 38, 69).

Собственной же задачей географии является, по Герланду, «изучение сущности и деятельности, а также влияния законов, которым подчинена вся материя Земли в совокупности» (стр. 7), или, иначе, «исследование взаимодействия сил, связанных с ма­терией Земли» (стр. 8) Следовательно, «география представляет собой естественную науку, а именно: науку о взаимодействии теллурических сил» (стр. 70). Она распадается на четыре час­ти: 1) математическую, или математико-астрономическую гео­графию,— учение о величине, форме и движении Земли (сюда же отнесена и картография); 2) геофизику — главную составную/ часть географии, «которая преимущественно занимается изуче- ниеМ'вЗаиЖб^ЙГПБИН‘'та1Лур₍иче(ских сил» (стр. 42), не ограничи­ваясь при этом земной поверхностью, а охватывая планету в це­лом; 3) страноведение, или учение «о свойствах и развитии от­дельных частей земного шара» (стр. 70), и 4) географию организ­мов — учение о распространении и приспособлении организмов.

По мысли Герланда, изучение стран должно основываться на законах физики и «глубоко захватывать вопрос со стороны вре­мени и пространства» (сггр. 45). Он подчеркивал, что такое ис­следование представляет научную ценность лишь в том случае, когда выделяет явления, «связанные между собой в силу необ­ходимости совместного существования», и рассматривает их «на Земле вообще» (стр. 46), т. е. как проявления общих законов, а не как случайные «индивидуальности». Страноведение охваты­вает явления твердой части Земли, воды, воздуха и органиче­ской жизни (изучение последней «безусловно обязательно»), ко­торые должны рассматриваться «сами по себе», а не в отношении к человеку, — автор утверждает, что именно в этом состоит науч­ный подход, а тем самым обеспечивается и возможность практи­ческого приложения географии (за недостатком места приходит-ея не затрагивать здесь соображения Гер,ланда по прикладному использованию географии).

Гер,ланду ие удалось последовательно разнить свои идеи до конца и найти правильную формулировку предмета географии. Он пытался «вернуть» географии всю Землю и стереть грань меж­ду географией и геофизикой — в этом были его главные ошибки. Нельзя признать правильным его подход к размежеванию геоло­гии и географии: первая будто бы должна изучать вещественный состав Земли (так сказать, пассивную земную материю), а вто­рая — «силы, непрерывно действующие на эту материю» (стр. 22). Но многие его высказывания как ^[в критической, так и в конструк­тивной части имели, бесспорно, прогрессивный характер. Доба­вим, что он ратовал за применение в географии математических методов и призывал географов не бояться формул.

Немецкими географами работа Герланда была встречена в штыки, что неудивительно. В России отношение к ней было, по- видимому, иным. Вскоре после появления немецкого оригинала Русским географическим обществом был опубликован под редак­цией И. В. Мушкетов'а его полный перевод. В предисловии от ре­дакции отмечалось, что в связи с обсуждением вопроса о поста­новке преподавания географии отделения физической и матема­тической географии сочли полезным издать перевод работы Гер­ланда, в которой «довольно подробно и основательно разобран вопрос о задачах и разделении географии, а также и отношение ее к другим науками» (Герланд, 1888, стр. 3).

«Особое мнение» высказал лишь Э. Ю. Петри: он .категориче­ски возражал против исключения из географии человека и вве­дения в нее физико-математических методов и -выразил крайнее удивление по поводу того, что перевод работы Герланда появил­ся на страницах «Известий Русского географического общества» (Петри, 1892, стр. 37).

Взгляды другого отечественного географа, П. И. Кротова ■(1852—1915), отчасти отражают влияние Г. Герланда, ,но также и Ф. Рихтгофена. Задачей географии он полагал изучение Земли в целом и признавал как в общем землеведении, так и в описании отдельных стран преобладающее .значение естественнонаучного элемента (Кротов, 1892, стр. 347). Однако этот автор не согла­шался полностью исключить из географии человека, ибо, по его словам, «сам человек прежде всего является продуктом окружаю­щих его условий и в этом отношении его натура, жизнь и культу­ра являются таким же объектом географии, как и растительный покров и животное население» (там же, стр. 348). Эта формули­ровка звучит в духе географического детерминизма, однако даль­нейшие пояснения автора заслуживают внимания. «Человек,— продолжает Кротов, — не изменяет естественных законов, но влияет на их проявление, на точки приложения природных сил и интенсивность их деятельности в той или другой местности. Вви- 240 ду этою влияние окружающей природы на человека и человека на природу должио быть одной из .интереснейших глав землеве­дения. Но это не значит, однако ж, что центром землеведения должен быть человек, как это делали в -свое время Риттер и его школа, представители которой имеются в ‘настоящее время, а вся Земля, где человек является только небольшим звеном в общей цепи фактов и явлений» (там же, стр. 349).

Попутно заметим, что П. И. Кротов -один из первых указал на тесную -связь географии с почвоведением, которое он трактовал в докучаевском смысле как «'самостоятельную науку, изучаю­щую почву как естественноисторическое тело»; он -правильно за­метил, что почвоведение очень тесно -сближает задачи зоологии, ботаники, геологии и землеведения (там же, стр. 355).

В -са-мые последние годы прошлого столетия на страницах журнала «Естествознание и география» была опубликована лю­бопытная полемика. Н. Т. Черкунов (1898 г.) утверждал в духе

Э. Ю. Петри, что «великая наука землеведения... обобщает и уяс­няет выводы всех -прочих наук» (стр. 58) и «предназначена быть как бы -естественной философией всего -мироздания» (стр. 59). При этом руководящим элементом в землеведении является «элемент места», т. е. географическое положение, которое опре­деляет особенности отдельных частей Земли; и «различные про­явления жизни земного шара или происходящие на -нем -процес­сы получают для нашей науки значение преимущественно в смыс­ле их географического распространения» (стр. 60). В этих выска­зываниях, разумеется, нет ничего оригинального, и сама цо себе статья Черкунова не представляет интереса для науки. Однако она послужила -поводом для другого, более интересного выступ­ления.

Провинциальный педагог А. Е. Неговор-Тур (1899 г.) опреде­лил взгляды Н. Т. Черкунова как характерные для «старой шко­лы». Он высказал немало саркастических замечаний -по поводу неуместного стремления передать географии задачи философии и психологии и решение вопроса о противоречии между духом и материей. Что же касается «элемента места», то этот автор ре­зонно заметил, что «едва ли есть какая-либо н-аука, лишенная элемента места» (стр. 60). Разумеется, нельзя отрицать важного значения места в географии, но «руководящая идея в географии не самое место, а взаимодействие географических элементов на всем земном шаре или в определенном месте» (там ж-e; выделено мной. — А. И.). Трудно, пожалуй, найти для того времени другую формулировку, в которой сущность географии была бы выраже­на точнее, чем в этой. Можно только присоединиться к мнению

А. Е. Неговор-Тура о том, что определение географии как «науки места» является «в высшей степени не научным и односторон­ним» (стр. 61).

Если отвлечься от теоретических споров и обратиться к кон­кретным географическим трудам того времени, то среди них по- прежнему можно различать произведения двух типов — общезем- леведческие и страноведческие. /Первые были представлены не­сколькими довольно объемистьГми «компендиумами», предназна­ченными служить пособиями для университетов. Содержание их составляет характеристика отдельных земных оболочек, иногда с добавлением «Антропогеографии». Одно из известных пособий по «Общему землеведению» (Harm, Hochstetter, Pokorny, 1875) имело подзаголовок: «Руководство по астрономической геогра­фии, метеорологии, геологии и биологии». В пятом издании, при изменившемся составе авторов (Hann, Bruckner, Kjrchhoff, 1896—1899), оно разрослось до трех томов, каждый из которых имел вполне самостоятельный характер: первый был посвящен Земле как целому, атмосфере и гидросфере (Ю. Ганн), второй — общей геологии и морфологии Земли (3. Брюкнер) и третий — распространению растений и животных (А. Кирхгоф). «Allge- meine Erdkunde» Г. Вагнера (Wagner, 1900) состоит из четырех более или менее самостоятельных разделов: «математическая география», «физическая география» (суша, море и атмосфера), «биологическая география» и «антропогеография».

Типичная особенность руководств того времени по «Общему землеведению» — преобладание материала по твердой оболочке Земли. У многих авторов суша играет роль главного элемента природы Земли, по отношению к которому все остальное служит как бы надстройкой. У А. Зупана (1914 г., рус. пер.) разделы «Ди­намика суши» и «Морфология суши» занимают почти половину текста. Такое же место этим вопросам отводят Г. Вагнер (Wag­ner, 1900) и Ф. Ратцель (1903—1906 гг., рус..пер.). Односторон­ний уклон в геологию и геоморфологию имеют пособия по «Фи­зической географии» А. Лаппарана (Lappanent, 1896) и У. М. Дэ­виса (Davis, 1898).

Из страноведческих трудов надо упомянуть прежде всего две I большие сводки, последовавшие за «Всемирной географией»

' Э. Реклю: пятитомную «Allgemeine Landerkunde» (1891—1895 гг.) под редакцией В. Сиверса (во втором издании шесть томов: «Все­мирная география», 1902—1908 гг., рус. пер.) и «La Terra» Дж. Маринелли в восьми томах (Marinelli, 1883—1901). Что ка­сается описаний отдельных стран или регионов, то здесь вряд ли было бы возможным даже бегло их перечислить. Среди них име­ются как компиляции, так и труды самих июследователей-путе- шбственников. Сведения о природе и человеке в работах этого рода сочетаются в различных «пропорциях».

Известны отдельные попытки придать работам по региональ­ной географии систематический характер. В 1894 г. У. М. Дэвис предложил создать региональные монографии по отдельным шта­там США. Его учениками были описаны два штата (Мерилэнд

и Миссури), преимущественно с г еолого - гео мо р фол о г и чес ко й точки зрения.

В 1899 г. вышел ,в свет первый том многотомного издания «Россия. Полное географическое описание нашего отечества» (под ред. В. П. Семенова). По основному своему содержанию это путеводитель; довольно много места занимает характеристи­ка населения, и лишь в 'качестве введения к каждому тому приво­дятся краткие физико-географичеокие сведения.

Разработка первоначальных основ современной физической географии является заслугой гдаган-ы-м пбраяом русских гр. о- г р а у ч л е ,в сik о и-нш л ы. Новая география созда­

валась не в академических спорах, а в процессе практических ис­следований природы России, и ее основателями 'были натурали­сты, даже не всегда считавшие себя географами. Учение

В. В. Докучаева (1846—1903) возникло, разумеется, не на пустом месте; оно явилось логическим продолжением трудов многих его предшественников, преимущественно биогеопрафов (ом. выше), которые к 80-м годам XIX в. дали ряд прекрасных образцов изу­чения взаимосвязей между органическим миром и неживой приро­дой, сформулировали идею «типа местности» ', значительно про­двинули разработку понятия о природных зонах (а также о вы­сотных поясах в горах).

Важной особенностью нового направления в географии было его непосредственное отношение к многим животрепещущим про­блемам, волновавшим русскую 'общественность в послереформен- ный период. Еще в 1865 г. автор русского предисловия к книге Дж. П. Марша (А. Н. Неведомский?) писал, что «не лишне было бы хоть некоторым земским представителям губерний познако­миться с взаимной зависимостью физико-географических усло­вий природы, чтобы иметь возможность влиять на более осмотри­тельную и плодотворную эксплуатацию естественных богатств страны» (Марш, 1865, стр. V).

В последние два десятилетия прошлого века многие русские ученые и передовые представители интеллигенции вообще дума­ли над тем, как избавить сельское хозяйство от постоянной вла­сти стихийных Гсил дрироды~й поднять его производительность.

В области прикладной географи.и''мното”'сйШ1Ъл~ХГ'Я'.' Воейков (1842—1916); он занимался вопросами полезащитного лесораз­ведения, осушения болот, искусственного орошения, акклимати-

¹ П. А. Кропоткину (1893 г.) принадлежит интересная мысль о том, что географ должен обращать внимание не столько на своеобразие отдельных ча­стей земной поверхности, сколько на наличие «определенного числа хорошо выраженных типов ландшафтов» (стр. 35'5). Примерами последних могут слу­жить высокие плато Центральной Азии, Малой Азии, Америки, Африки, степ­ные равнины Южной Сибири, Венгрии, Пампы, озерные районы Канады, Скан­динавии, Финляндии, Северо-Западной Англии, безводные пустыни Африки, Аравии, Закаспия и т. п.

зации чайного куста и бамбука в Закавказье, а в 1894 г. предпри­нял попытку рассмотреть проблему воздействия'Человека на природу в целом (см. Воейков, 1963).

В. В. Докучаев также отнюдь не был представителем «чистой науки». Свои лучшие годы он отдал изучению природы степей с целью разработки методов борьбы с засухой и естественнонауч­ных основ ведения сельского хозяйства.

Особенности природы степей, причины их безлесия, происхож­дение чернозема —все эти вопросы давно уже привлекали вни­мание русских ученых, в том числе К- М. Бэра, А. Ф. Миддендор- фа, Ф. И. Рупрехта. В конце 80-х годов XIX в. С. И. Коржинский установил явление наступания леса на степь и деградации черно­зема. «Степной вопрос» представлял далеко не отвлеченный, «чи­сто научный» интерес: от его решения во многом зависело буду­щее российской житницы. Исследования В. В. Докучаева и его учеников, не только (способствовали сильному оживлению интере­са к «степному вопросу», но и составили важнейший вклад в его разработку, подвели под него научную географическую основу. Так, А. Н. Краснов указал на зависимость между развитием рельефа степи и динамикой растительного и почвенного покрова; Г. И. Танфильев обращал особое внимание на свойства грунтов как важнейшего фактора, определяющего взаимоотношения леса и степи, а также подчеркивал роль самой растительности как мощного физико-географического агента. Комплексную трактов­ку степи как зональной природной системы дал сам Докучаев, а впоследствии этот подход развивал Г. Н. Высоцкий.

- Докучаев пришел к широким географическим обобщениям, отправляясь от своего учения о почве. Являясь, по Докучаеву, функцией всех физико-географических факторов, «продуктом» и в то же время «зеркалом» их взаимодействия, почва служит луч­шим ключом к пониманию географического комплекса.

Идея географического комплекса руководила всей научной и практической деятельностью Докучаева. Как уже отмечалось, он впервые практически осуществил комплексный подход к изуче­нию природы конкретных территорий путем-организации науч­ных экспедиций нового типа. Его работа «Наши степи прежде я реперь» (1892 г.) может служить образцом физико-географиче­ской монографии, в которой глубокий генетический анализ приро­ды служит основой для практических выводов по ее .преобразо­ванию. В этой книге он писал, что все природные факторы, де­ржащие в основе сельского хозяйства, — вода, воздух, грунты, почвы, растительный и животный мир — до такой степени тесно- связаны между собой, что мы никогда не сумеем управлять ими, если не будем постоянно иметь в виду «всю, единую, -цельною и( нераздельную природу, - а не отрывочные ее части» (Докучаеву Соч., т. 6, 1951, стр. 97).

В 1890 г. В. В. Докучаев выдвинул проект комплексного ис­следования территории С.-Петербурга и его окрестностей, в ос­нове которого лежал тот же подход, т. е. охват природы в целом. Он говорил, что важнейшей задачей исследования должно быть «разъяснение тех соотношений и взаимодействий — той живой и постоянной связи, каковые несомненно существуют между всеми силами, телами и явлениями природы» (Докучаев, 1894, стр. 9). Докучаев подчеркивал, что исследование должно быть строго научным, объективным, что нельзя ориентироваться лишь на те частные явления, которые нам в данный момент кажутся прак­тически наиболее важными, ибо то, что сейчас нам представляет­ся имеющим лишь чисто теоретический, отвлеченный интерес, завтра может приобрести «величайшее значение для жизни и практики». Кроме того, «ни один организм, ни одно явление природы не стоят особняком, совершенно изолированными, а по­тому и не могут быть изучены и поняты вполне без соответствен­ных исследований соседних организмов и явлений» (там же, стр. 9—10). До сих пор не потеряла актуальности мысль этого великого ученого .о том, что одновременное и всестороннее ис­следование территории, руководимое одним научным учреждени­ем, «будет гораздо плодотворнее и потребует гораздо меньше за­трат, чем если бы пришлось... предпринимать те же изыскания по частям, отдельно для каждого частного случая и запроса жизни и практики (например, для канализации, осушки, защиты от на­воднений, культуры болот и пустырей и пр.)...» (там же, стр. 15).

Будучи стихийным мотериалистом и диалектиком, Докучаев не мог не обратить внимания на отрицательные стороны далеко зашедшей дифференциации естествознания. В 1898 г. он писал, что наука XIX в., достигнув огромных успехов в изучении от­дельных тел и явлений, упустила из виду ту «генетическую, ве­ковечную и всегда закономерную связь, какая существует меж­ду силами, телами и явлениями, между мертвой и живой приро­дой...». «А между тем, — продолжает он, — именно эти соотно­шения, эти закономерные взаимодействия составляют сущность познания естества... лучшую и высшую прелесть естествознания» (Докучаев. Соч., т. 6, 1951, стр. 398—399).

Отсюда Докучаев пришел к мысли о необходимости особой науки «о тех многосложных и многообразных соотношениях и взаимодействиях, а равно и о законах, управляющих вековыми изменениями их, которые существуют между так называемыми живой и мертвой природой, между: а) поверхностными горными породами, Ь) пластикой Земли, ic) почвами, d) наземными и грун­товыми водами, е) климатом страны, f) растительными и g) жи­вотными организмами (в том числе и даже главным образом низшими) и человеком, гордым венцом творения» (там же, стр. 416).

Докучаев считал, что уже недалеко то время, когда эта новая естественная дисциплина .займет самостоятельное и почетное ме­сто среди наук, «не смешиваясь с существующими отделами ес­тествознания, ни тем более с расплывающейся во все стороны географией» (там же, стр. 417), а пока ближе всего к ней стоит новейшее почвоведение русской школы.

К сожалению, Докучаев не успел осуществить свой замысел — написать специальный труд, посвященный новой науке. Началом этого труда, как бы введением к нему, послужило учение о зо­нах природы, изложенное им в серии статей 1898—1900 гг. (Докучаев. Соч., т. 6, 1951). Докучаев впервые трактовал зональ­ность как мировой закон. Каждая естественноисторическая зо­на— это закономерная природная система, в которой явления мертвой и живой природы — климат, воды, процессы выветрива­ния, почвообразование, растительный и животный мир — тесно взаимообусловлены. На такую высокую ступень географического обобщения до Докучаева не поднимался ни один географ. У Гум­больдта мы встречаем лишь фитоклиматические зоны, у Меррие- ма — биоклиматические. Гумбольдт не распространял воздейст­вие климата на поверхность твердой земной коры, не говоря уже

о почве, которую он еще не отделял от минеральной оболочки. (Докучаевское понятие о почве оставалось чуждым и более позд­ним теоретикам западноевропейской географии, в том числе А. Геттнеру, 3. Пасс а р ге, А. Зупану и др.)

Сам Докучаев не дал никакого названия новой науке, ,но его ученики и последователи, в том числе Г. Ф. Морозов и Л. С. Берг, подчеркивали, что учение Докучаева — это и есть подлинная гео­графия. Такое мнение нисколько не противоречит предостереже­нию Докучаева против смешения его учения с географией; он трезво оценивал состояние современной ему «официальной» гео­графии, и с такой географией ему действительно было не по пути.

Идеи Докучаева имели очень мало общего с концепциями А. Геттнера и других его западноевропейских современников. Наука, о которой говорил Докучаев, — это прежде всего естест­венная дисциплина. Правда, в свою ^характеристику естественно- исторических зон он включил и некоторые явления общественной жизни, но это была дань времени, результат незнания законов развития общества, что было свойственно естествоиспытателям того времени. У Докучаева нет ни малейшего намека на хороло­гический характер новой науки, нигде не делается упора на изу­чение пространственных различий (хотя именно он своим уче­нием о зонах положил начало выяснению законов пространст­венной дифференциации природы земной поверхности). Зато До­кучаев особенно подчеркивает необходимость познания законов, управляющих вековыми изменениями соотношений между ком­понентами живой и неживой природы. Такую задачу, насколько известно, никто из крупных западноевропейских теоретиков не ставил перед географией. Вот почему Докучаев имел основания противопоставлять свое учение географии того времени.

Вместе с тем Докучаев уделял немало внимания анализу местных природных различий и их причин. Он наметил провин­циальное деление черноземно-степной зоны (1883 г.) и во многих работах говорил о местных типах природных условий степи и лесостепи. Примеры характеристики различных ландшафтов мы находим, в частности, в его нижегородских исследованиях (см. Докучаев. Соч., т. 5, 1950, стр. 301, 309).

Докучаев создал школу географов, которая развила его идеи и определила прогрессивное направление в отечественной геогра­фии. К этой школе яринадлежали А. Н. Краснов, Г. Н. Высоцкий, Г. И. Танфильев, Г. Ф. Морозов, Л. С. Берг, С. С. Неуструев, Б. Б. Полынов и другие видные деятели нашей науки.

А. Я. Краснов (1862—1914) уже в 1889—1890 гг. выступал за создание нового, «научного» землеведения, задачей которого должно было стать изучение причинных и генетических связей между земными явлениями и «законности, управляющей их воз­никновением и взаимодействием» (Краснов, 1890, стр. 336). Этот географ называл географию «философией естествознания». Ему принадлежит первое пособие по общему землеведению, создан­ное в России (Краснов, 1895—1899). Правда, автору не удалось представить в нем географию как новую синтетическую естест­веннонаучную дисциплину: вопросы общего землеведения рас­смотрены здесь в традиционном стиле, по отдельным элементам географической среды, причем почти половина объема отведена географии растений (эта часть наиболее оригинальна).

В «Основах землеведения» содержится интересная мысль о том, что важную задачу географии представляет изучение тер­риториальных сочетаний природных явлений, или географиче­ских комплексов, которые у Краснова близко соответствуют до- кучаевским зонам (Краснов, 1895, 1, стр. 5). Впоследствии (1910 г.) он дал характеристику крупных природных поясов и зон Земли.

Исследования В. В. Докучаева создали научные предпосылки для физико-географического р а й о н и р о в а я и я. На­чало рассматриваемого периода в истории природного райониро­вания России характеризовалось аналитической разработкой от­раслевых схем территориального деления — ботанико-географи­ческого (А. Я. Бекетов, Ф. Я. Кеппен), зоогеографического (А. Я. Северцов, М. А. Мензбир), климатического (А. И. Воей­ков), геоморфологического (С. Н. Никитин). Это был необходи­мый переходный этап от примитивных общих схем к региональ­ному синтезу на более высоком научном уровне. Основой для та­кого синтеза послужили идеи Докучаева, и в частности учение о зонах природы.

Ученик Докучаева Г. И. Танфильев (1857—1928) в 1897 г. опубликовал районирование Европейской России, которое впер­вые называлось физико-географическим. У этого районирования были еще существенные недостатки (например, недооценено зна­чение рельефа), но автор учел почвы, растительный покров, ха­рактер грунтовых вод, отчасти даже историю ландшафтов. В схеме Танфильша ясно отразилась зональность, а кроме того, сделана попытка (путем выделения округов) наметить некоторые существенные внутргазональные различия природных условий.

Как мы увидим, в дальнейшем докучаевская идея зонально­сти прочно вошла в теорию физико-географического районирова­ния и в теорию физической географии вообще.

НАЧАЛО XX в. (1900—1918 гг.)

■С наступлением нового столетия в условиях развития географи­ческой науки мало что изменилось; те тенденции, которые наме­тились в предыдущий период, продолжали развиваться и привели к более четкому оформлению различных направлений и нацио­нальных школ, а также к возникновению некоторых новых теоре­тических концепций; в это время было положено начало учению

о ландшафте.

Империалистическое соперничество и 'Назревавший мировой конфликт, разумеется, не могли не повлиять на географию. Это влияние выразилось, в частности, в том, что некоторые ее пред­ставители (в Германии, Англии, США) выдвигали на первый план политическую географию и усиленно занялись проблемами «географического контроля» в политике и вопросами военной географии. ,Во время первой мировой войны немецкие географы занимались, кроме того, составлением географических сводок по территориям, лежащим в сфере интересов германского империа­лизма. Война, естественно, затрудняла международные связи гео­графов и привела к сокращению экспедиционных исследований.

В годы, предшествовавшие мировой войне, наиболее крупные открытия были совершены в полярных областях. В 1903—1906 гг. Р. Амундсен впервые осуществил плавание северо-западным мор­ским путем, в 1909 г. Р. Пири достиг Северного полюса. Русская гидрографическая экспедиция под начальством Б. А. Вилькиц- кого в il913 г. открыла Северную Землю, ав 1914—1915 гг. прошла северо-в-осточным морским путем —впервые с востока на запад. В Канадском Арктическом архипелаге большие исследования проводил В. Стефанссон в 1914—1917 гг.

К самым последним годам XIX в. относятся первые зимовки и санные экспедиции на материке Антарктиды, а уже в 1911 г. Р. Амундсен ив 1912 г. Р. Скотт достигли Южного полюса.

Открытия в Арктике и Антарктике, так же как и в некоторых других областях, составили важный вклад в географическое по­знание Земли, но практически не оказали влияния на дальней­ший ход развития географических идей. В сфере детальных тер­риториальных исследований продолжала усиливаться отраслевая

специализация, причем внимание многих географов все больше сосредоточивалось на изучении рельефа. Но параллельно с этим процессом не прекращаются поиски методологического фунда­мента для обоснования целостности и самостоятельности гео­графии.

В 1905 г. английский географ X. Р. Милл (1861—1944) писал, что «главная проблема современной географии — это определе­ние географии» (Mill, 1905, стр. 2). По свидетельству этого авто­ра, в Англии многие в то время не признавали географию за нау­ку, считая ее простым агломератом самых разнообразных сведе­ний. Десятью годами позже об этом же говорил Дж. С. Келти (Keltie, 1915). Что касается самих географов, то они все еще не могли достичь согласия относительно предмета, содержания и задач своей науки.

Большинство, по-видимому, принимало без сколько-нибудь серьезного критического анализа традиционное «дуалистическое» представление о географии как всеобъемлющей науке о Земле и ее обитателях, выразителями которого были главным образом авторы популярных немецких руководств (Г. Вагнер, 3. Гюнтер и др.). В России Я. А. Тутковский (1914, стр. 15) писал, напри­мер, что «задачей географии остается познание Земли в целом, изучение лика Земли в его современном состоянии, во всех era областях (изучение литосферы, гидросферы, атмосферы и био­сферы), с точки зрения распределения современных фактов и. явлений в пространстве и их генезиса». В соответствии с наибо- яее распространенным взглядом Тутковский делит географию на. «общую» (куда входит и антропогеография) и «специальную», или частную (иначе — страноведение). Подобное же мнение вы­сказал Ю. М. Шокальский (1915, стр. 416—417), с той лишь раз­ницей, что в общую географию («учение о земном шаре в целом его виде») он включил не только физическую географию, биогео­графию и антропогеографию, но и геофизику (сейсмологию, вул­канологию, земной магнетизм), а также математическую геогра­фию. При таком толковании в сущности ставится знак равенства между географией и всеми науками о Земле (исключая лишь, геологию).

Антропоцентрический подход к географии также имел своих сторонников в разных странах. В США его пропагандировал У. М. Дэвис (1850—1934); еще в конце прошлого столетия он про­возгласил, что география «изучает Землю в отношении человека» (Davis, 1898, стр. III). Правда, его взгляд на сущность географии не отличался ни глубиной, ни последовательностью. Уже в 1902 г. он писал, что «содержание географии не может более определять­ся как отношение Земли и человека»; вместо этой формулы Дэ­вис предложил считать основным принципом современной геогра­фии «отношение Земли и жизни», или взаимоотношение между природной средой и организмами (Davis, 1902, стр. 240). Отсюда

249»

у него получились два подразделения географии — «физиогра­фия», охватывающая вое, что относится к природной среде, и «он­тография», задачей которой должно быть изучение реакций ор- ганизмов на воздействие среды.

Надо заметить, что разница между обеими точками зрения Дэвиса ие так велика, как кажется на первый взгляд, ибо для иего человек был лишь биологическим организмом и социальные явления не отделялись им от биологических. Как указал Дж. Лей- .ли, дэвисовская теория основывалась ,на презумпции непрерыв­ной каузальной цепи, соединяющей природные явления земной поверхности, органический мир и человеческое общество; этот взгляд имел глубокие корни в западной философии, но стал осо­бенно проявляться в результате проникновения дарвиновского учения об эволюции организмов в область исследования социаль­ных явлений (Leighly, 1955, стр. 312—313).

Идеи У. М. Дэвиса нашли довольно широкий отклик в амери­канской географии начала XX в. Им следовали, в частности,

Ч. Р. Драйер, Р. Д. Солсбери, Р. С. Тарр. По словам Дж. Лейли, «только (В США... географы не чувствовали себя свободными ис­следовать физические черты земной поверхности без усердного оглядываиия через плечо, чтобы увидеть, воздействуют ли каким- либо образом эти черты на человеческие существа» (Leighly, 1955, стр. 311).

Впрочем, в оригинальных своих работах Дэвис не следовал тем ограничениям, которые сам же накладывал .на географиче­ское исследование. Практически его труды вносят вклад только в «физиографию», а точнее — в геоморфологию. В работах его школы «онтография» затрагивается лишь мимоходом, главным образом в поверхностных и не всегда критических ссылках на «влияния» и «контроль» географической среды.

Наиболее яркой представительницей того направления, кото­рое можно рассматривать как дэвисовскую «онтографию» (в ее части, относящейся полностью к человеку), явилась ученица Ф. Ратцеля Эллен Сэмпл (1863—1932). В ее работе, посвящен­ной влиянию географической среды на историю общества (Semplie, 1911), географический детерминизм нашел свое край­нее выражение, которое стало известно под названием энвайрон­ментализма.

К концу рассматриваемого периода, когда специалисты пси­хологи, антропологи, экономисты уже стали осознавать неприме­нимость биологических категорий к объяснению социально-эко­номических явлений, идея «географического контроля» захвати­ла умы американских географов; человек оказался в центре их внимания, а от физической географии осталась одна лишь гео­морфология.

До известной степени близкую картину мы наблюдаем в Анг­лии, но в этой стране не было своей школы, которая в какой-то степени выражала бы преобладающее направление географиче­ской мысли. Неуверенность и противоречивость представлений относительно того, чем должны заниматься географы, нашли свое выражение, в частности, в высказываниях X. Р. Милла. В течение нескольких лет он дал серию определений, в которых география рассматривается то как наука о взаимоотношениях человека и природной среды, то как наука о распределении явлений, а в од­ной из последних работ она определяется как «наука, имеющая дело с формами рельефа земной коры и с влиянием, которое эти формы оказывают на распределение всех других явлений» (Mill, 1905, стр. 6). Заметим, что подобный односторонний под­ход к географии имел своих приверженцев и в других странах. Еще в 1892—1894 гг. А. Пенк ставил формы земной поверхности в центр географического исследования; в России особенно кате­горически в этом духе высказывался К. И. Богданович (1915 г.), который в сущности пытался свести географию к геоморфологии. Объективно к тому же вели работы У. М. Дэвиса и его школы.

Антропоцентрический взгляд на географию ясно выразил Дж. Чисхолм. У него человек является мерилом значимости фак­тов, рассматриваемых географией; задачу этой науки он видел в оценке влияния местных условий и пространственных отноше­ний на размещение человечества и «на жизнь человека вообще» (Chisholm, 1908, стр. 571). С его точки зрения, вершиной геогра­фии является антропогеография.

Позднее Дж. С. Келти писал, что область географии составля­ет Земля как жилище человечества (Keltie, 1915, стр. 632). Вид­ной представительницей антропогеографичесшго направления в Англии была Мэрион Ньюбигин (1869—1934).

С. Клоуз, констатируя разнобой во взглядах британских гео­графов и отсутствие у них ясного понимания своих задач, отме­тил, что географические общества занимаются лишь популяриза­цией взглядов геологов, геодезистов, климатологов и т. д., а гео­графические учебники состоят из материала, заимствованного у других наук. Считать же задачей географии изучение Земли как жилища человека или влияния среды на человека, по мнению названного автора, неправомерно, ибо это дело историков, 'эко­номистов и политиков (Close, 1911, стр. 409). Нельзя отказать Клоузу в справедливости многих критических замечаний в ад­рес тогдашней географии, но невозможно согласиться и с тем неожиданным заключением, к которому он пришел, а именно о том, что собственной задачей географии должна быть «съемка земной поверхности и ее изображение с помощью карт» (там же, стр. 412).

Если все же попытаться найти в лабиринте противоречивых мнений и высказываний основную тенденцию движения геогра­фической мысли начала XX в., то мы должны будем сделать вы­вод, что эта тенденция состояла в стремлении ограничить рамки географии изучением местных, или региональных, сочетаний пред­метов и явлений на земной поверхности. Эта линия развития в свою очередь была представлена различными направлениями, иногда довольно далекими Друг от друга по своим методологи­ческим основам.

Среди теоретических исследований этого периода' особое ме­сто занимают работы А. Геттнера (1859—1941). Основные поло­жения его концепции были опубликованы в 1905 г. (рус. пер., Геттнер, 1925а), после чего последовала серия других статей, которые -впоследствии были автором дополнены и объединены в большую монографию, увидевшую свет в 1927 г. (рус. пер., Гетт- аер, 1930).

Идейной основой концепции Геттнера послужили некоторые философские представления неокантианцев. Согласно Геттеру, география есть («хорологическая наука о земной поверхности, изучающая земные пространства по их различиям и пространст­венным взаимоотиошениям»^Геттнер, 1925а, стр. 41—42). При этом «география... не ограничивается одним каким-либо опреде­ленным царством природы или духа, но охватывает все формы-' и циклы явлений действительности, какие только встречаются на земной поверхности... Она не является шт огтортгоппоГг. тгтумя- нитярной няукой — пня ишут-р тп 1и гтругор» (там же).

Как наука хорологическая, география, по Геттнеру, ид полж- )на заниматься изучением развития явланий'во времени, она «да- Чт некоторую среднюю картину действительности для определен­ного момента и интересуется ходом развития во времени лишь постольку, поскольку это необходимо для объяснения состояния в данный момент» (там же, стр. 45). Необходимость учитывать изменения во времени географ должен рассматривать как «неиз­бежное зло» (Геттнер, 1930, стр. 214).

География, по Геттнеру, — наука «илиографическая». Это зна­чит, что ее.,не должны интересгтять зяклны и родовые понятия; «целью географического познания... является ноанаВйё^-нё каких- нибудь истин, но фактической действительности, познание от­дельных действительных фактов, будь то состояния или процес­сы» (Геттнер, 1925а, стр. 55). Предмет географии составляет _«прир-ода отдельных индивидуальных земных пространств и мест» '(там же). В конечном счете «истинной задачей географии явля­лось и продолжает являться и ныне страноведение...» (там же, стр. 81).

Таким образом, Геттнер вернулся к риттеровскому определе­нию географии как науки, выражаясь его собственными слова­ми, о «предметном заполнении земных пространств» (там же, стр. 47).

Нельзя не отметить, ЧТО ЯЗ.Г.ПЯ71Ы ЯТПГП.. rpnr-рафя птшдаднг;, кр a ffTT^'-TriTaTm'DiTCWS'gCl’b ю: "Трёзвыйан а лиз фактов постоянно приводил его'1ГкШ$лш5ту^-с~собственными методологическими

принципами, и, к сожалению, чаще о;н пренебрегал фактами и ло­гикой ради этих принципов. I

Так, очевидно, отдавая себе отчет в том, что включение в сфе­ру географии «всех форм и циклов явлений, какие только встре­чаются на земной поверхности», превратило бы эту науку в бес­форменную груду отдельных несвязанных фактов, Геттнер пы=~, та лея ограничить рамки страноведения, исходя из принципа при­чинности. Там7ТЗЕ~э'1т'':утанЫЙ гбво&ит о причинных связях. о,н выступает как стихийный материалист. В частности, ему принад~ лежит следующая^ географического значе­

ния какого-нибудь явления определяется .местом его в ряду других явлений: только такие явления теографичны, которые причинно связаны с другими явлениями данного ■ места, и они геопра- фичны тем более, чем более они являются причиной, определяю^, щей другие явления. Р^ководяц^^]^^ ‘

чеокош выбора фактов Шзляется не различие явлений в аависи- мости от места, но их устойчивое взаимодействие в каждой мест- ностп»--(Геттнер;‘ТЭ^ТЩГТЗГвыделено мной. — А'И')

ТТсЛн бы Геттнер был последовательным в своих высказыва­ниях, он должен был признать, что: 1) большинство социальных явлений (не обнаруживает такого устойчивого взаимодействия с местными природными факторами, какое последние обнаружи­вают между собой; 2) устойчивая система взаимодействий скла­дывается в процессе развития, т. е. принцип причинности неотде­лим 6т генетического, или исторического, .принципа; 3) если те или иные явления «устойчиво взаимодействуют» в каждой от­дельной местности, то, следовательно, это взаимодействие рас­пространяется на всю земную поверхность, оно подчинено неко­торым общим законам.

Но признание всего этого противоречило бы хорологическом^ принципу, и Геттнер в сущности предпочел отказаться от прин­ципа причинности и взаимодействия в угоду «чистой» хорологии. «В зависимости от субъективной оценки существующих причин- ных взаимоотношений, — пишет он, — пределы компетенции гео­графа будут пониматься разно» (Геттнер, 1925а, стр. 50); и ре­шение вопроса о том, относится ли данный факт к области гео­графии, «должно быть предоставлено свободному усмотрению каждого отдельного исследователя» (там же, стр. 51).

Гетгнер .справедливо критиковал разнодо-рпла мя^Ргаеттанные схемы районирования земной поверхности (по речным бассей- намГмлитическим границам и т. д.) и призывал к «естественно­му» делению. Но в то же время он утверждал, что объективного^ естественного деления земной поиеттатоста нр тугттр^т^’^гТТгяж.е ’ в отдедышхлштегориях царств при|1шш^лт^--деяетя-д« разным признакам «перекрещиваются между собой самым разнообраз­ным способом» и «географу приходится выбирать между ними, и выбор его зависит от субъективного суждения об их сравнитель- иной ценности. Поэтому прих-одится, собственно, говорить не о I травильных и неправильных, а только о целесообразных и не- I целесообразных делениях» (Геттнер, 1930, стр. 285).

Наглядным примером субъективного подхода к районирова­нию служат страноведческие труды самого Гетпнера, в которых «естественное» деление явно приспособлено к политическому; сре­ди выделенных им «стран» и «областей» есть, «например, такие, как Франция, Италия, Португалия, Швейцария и т. п. (Геттнер, 19256).

В оценке роли научного обобщения в географии Геттнер так­же не был последовательным. В одном месте он даже признал, что «только путем обобщения география и приобрела более стро­гий характер» (Геттнер, 1930, стр. 201), в другом — допускал, что можно классифицировать ландшафты (Геттнер, 1924, стр. 19). Ему же принадлежит и такая, вполне современная формулиров­ка: «Точно выражаясь, земная поверхность не есть поверхность, а физическое тело значительной толщины — земная оболочка, состоящая из твердой, жидкой и газообразной частей и дающая приют жизни» (Геттнер, 1930, стр. 209). Геттнер признавал право на существование «общей географии», но толковал ее то как «сравнительное страноведение», то как дисциплину, объясняю­щую размещение отдельных явлений. Так, он писал, что геогра­фия «является страноведением не в смысле специального рас­смотрения стран и местностей, а в смысле восприятия всей зем­ной поверхности как комплекса или системы стран и местностей, т. е. общим или сравнительным страноведением» (Геттнер, 1924, стр. 13); отсюда задача общей географии состоит в «сравнитель­ном изучении стран и понимании их взаимной связи» (там же, стр. 30).

Но эти высказывания соседствуют с рассуждениями, которые полностью сводят на нет идею сравнительного страноведения и выставляют «общую географию» в совершенно ином свете. Гетт­нер утверждает, что «в геопрафии имеются две точки зрения, ко­торые только в условии тесного соединения раскрывают ее сущ­ность: точка зрения различия в зависимости от места внутри отдельного круга явлений и точка зрения существования и взаи­модействия явлений в отдельных местах земного шара. Из соеди­нения этих двух точек зрения вытекает научное здание геогра-

₁

фии» (Геттнер, 1924, стр. 20). Далее читаем: «Эти два способа I изучения соответствуют дву:а^зда^йМ~^тгае^ш-4^едц1афи:и: общей \ географии и специальной географии, или страноведению...» (там же, стр. 21).

Отсюда следует, что «общая география» рассматривает про­странственные различия внутри отдельных явлений. Но это про­тиворечит мысли, которую Геттнер не раз высказывал, о том, что изучение размещения отдельных предметов и явлений (минера­лов, растений, животных и др.) относится не к географии, а к соответствующим «систематическим» наукам. Нельзя ;не отме­тить, что указанные две части географии соединены им чисто механически. Сам автор подчеркивал, что различие между ними не следует смешивать с «логической противоположностью обще­го и частного изучения» (там же, стр. 21). В «общей географии», по Геттнеру, нет места взаимодействию, и причинные связи от­ступают в ней на задний план. В сущности он дает понять, что «общая география» — это как бы география второго сорта.

Лучшей иллюстрацией к этим рассуждениям может служить более поздний труд Геттнер a (Hettner, 1933—1935), от которого, судя по его названию— «Vergleichende Landerkunde» («Сравни­тельное страноведение»), мы вправе были бы ожидать чего-то принципиально нового в духе приведенного выше определения. На деле же оказывается, что мы имеем дело с традиционным «allgiemeine Erdkunde», состоящим из разделов, посвященных формам рельефа, климату и т. д.— до антропогеографии включи­тельно. Ни о каком сравнении стран, ландшафтов или местно­стей здесь нет и речи.

Геттнер боролся против антропоцентрического представления

о географии, а также против взгляда ,на географию как на об­щую науку о Земле. В период идейного разброда в географии его работы выделялись широким и систематическим охватом методо­логических проблем. Геттнеровская хорологическая кгтпеттия в известной мере может рассматртеатьсз__как вершина бурЗкуаз= ной географии .шнца-Я^Ьтнпчада-ЗЙС'в., ио вместе с тем и как наиболее концентрированное выражение ее кризиса.

Ошибочность этой концепции вовсе не в том, что она преуве­личивает роль фактора пространства, — для географии этот фак­тор настолько важен, что его значение невозможно преувеличить! Но идеологам хорологической -кшшедщии понадобилось ограниД читьл-еопрафию только тяучонирм ттрг^п'рчщ^рщшх отношений прежде, всего для того, чтобы сохранить «единство» географии,

Т. р._г «об-ЬЯТШИИГГЬ» R обтПИУ рЯ:МКЯХ природу ^ ДРПДДИН»

j Геттнер 'понимал, что «изучение человека как части Земл1! есть бессмыслица, потому что оно или должно ограничиться изу­чением лишь самых общих прямых зависимостей, или охватить

1. все науки о человеке» (1924, стр. 9). Однако ему почему-то не казалось бессмысленным считать человека с его духовной культу­рой, религией и т. д. частью любого ограниченного пространства Земли, например Рейнских Сланцевых гор, Балканского полу­острова или даже целого Азиатского материка.

Объединить изучение природы и общества ня единой истопи- ческой основе невозможно, так как пути, темны и самые законы их^ аз витий различны (нё'^^ТайнсГидучшае^.г'дша.приролы и общества сторонники хорологического взгляда на географию пре- досгавляю^разным наукамуГЗакономерности пространственной дифференциации природных и социальных явлений также раз-

личны, так что нельзя построить объективное районирование, ко­торое «гармонически» охватывало бы природу и человека.

_f

— Поэтому «единства гтгряфи™ у _Гр.ттнрр_|Я окалывается фор­мальным, кажущимся; АИЛ гтпгтигяртуд тутапт!. отказа пт истори­ческого метода, от права устанавливать законы, от-объективных принципов районирования земной поверхности и в сущности так­же от принципа причинности. Что же в такам случае остается на долю географии? Ничего, кроме изучения, а точнее — лишь гтм~ ганма <учрртгти.т,етцид земных пространств». В страноведческом опи­сании можно, койИшнор-ибьединить"~любые факты, относящиеся как к природе, так и к жизни общества, но если мы поставим сво­ей целью изучение законов, то их неизбежно придется разделить. Боязнь разрушить мнимую «гармонию» человека и природы (слу­жила источником многочисленных противоречий Геттнера и часто заставляла его поступать вопреки фактам и логике.

Надо заметить, что в страноведении Геттнера природа играет все же определяющую роль (в частности, в своих попытках найти факторы географической дифференциации или установить прин­ципы районирования он исходил исключительно из природы), по­этому его концепция создает косвенную поддержку идеям гео­графического детерминизма.

Учение Геттнера, казалось, обеспечивало географии само­стоятельное место среди наук и в то же время не противоречило привычным представлениям об этой науке как «единой», прост­ранственной и толкующей о влиянии природы на человеческое общество. Поэтому идеи Геттнера получили довольно широкое распространение (хотя он и не создал своей школы). В России их влияние сказалось на взглядах J7. С. Берга, А. А. Борзова, А. А. Григорьева и некоторых других географов, а А. А. Ярилов (1905 г.) самостоятельно пришел к тем же идеям, отправляясь непосредственно от К- Риттера. Ярилов утверждал, что общее землеведение не научно и не нужно, что география должна не искать законы, а лишь описывать индивидуальности и что при таких условиях она «сама собою выливается в единое органиче­ское целое, в науку Риттера, в истинное страноведение» (стр. 155). Но вместе с тем, по Ярилову, география «вновь стано­вится тем, чем была за в-ce время своего 2‘/г-тысячелетнего су­ществования: дисциплиной, ориентирующей человека в пределах отведенного ему природой жилища» (там же).

В Англии идеи А. Геттнера приветствовал Дж. Чисхолм (Chisholm, 1908), но и он подобно А. А. Ярилову «дополнил» хо­рологическую концепцию антропоцентрическими рассуждениями (о которых мы уже упоминали). Таким образом, вопреки жела­нию самого Геттнера хорологическое направление в трудах мно­гих его защитников продолжало сходить на позиции риттеровско- го антропоцентризма.

В самой Германии в поддержку Геттнера выступил Э. Банзе(Banse, 1912). Этот автор в некотором смысле пошел дальше Геттнера. Он проповедовал созерцательный подход к географии как к «чистой науке» и называл ее «монистической философией земной оболочки» или «теософией». Общее землеведение, по его мнению, вносит в эту науку дуализм, поэтому оно вредно и его следует упразднить. В конечном счете география полностью сво­дится им к страноведению.

Статья Баше встретила разные отклики в русской географи­ческой литературе. А. А. Ярилов критиковал ее за проповедь «чистой науки» и субъективизма, за недооценку К- Риттера, ко­торый, по Ярилову, был «духовным творцом и наиболее ярким выразителем того самого направления географии, за которое те­перь, сто лет спустя, -столь энергично ратует Банзе» (Ярилов, 1913, стр. 14). Тем не менее Ярилов приветствовал выступление Банзе и полностью солидаризировался с его основными идеями.

Принципиально иную оценку взглядов Э. Банзе дали А. Н.Краснов (1912 г.), П. А. Тутковский (1914 г.) и А. А. Кру- бер (1917 г.). Все они резко критиковали его за стремление ли­шить географию ее общей части, что «равносильно полному унич­тожению всей науки, отрицанию ее права на самостоятельное су­ществование» (Тутковский, 1914, стр. 9). Крубер видел главную ошибку Банзе и «других крайних последователей Геттнера» в том, что они «отрицают в географии наличность ей присущей об­ласти исследования, сведя все дело к особенностям ее метода» (стр. 38). «Географию, — пишет, он далее, — отличает от дру­гих наук не метод, а содержание, объект ее изучения. В частно-, сти, географии приходится применять не только метод хорологи­ческий, но также метод хронологический» (стр. 40; выделено мной.—А. И.). Эта критика звучит вполне современно, только автор должен был распространить ее и на самого Геттнера, а не только на его «крайних последователей».

На рубеже прошлого и нынешнего столетий самостоятельная ге огр афическаи школа с л ожил ась во Франции. Основателем ее^ярюилсй "ft.'Видаль де ля Блаш (1845—1918), который начал публиковать свои взгляды о содержании я задачах географии еще в 1894 г., но наиболее полно изложил их спустя почти 20 лет (Vidal de la Blache, 1913). Он творил, что географ должен изу- чать Землю как целое, и провозгласил в.качестве основного ме- тодоШ5№1Ш^о'Тпр(вдша "географии «принцип земного единст­ва». Однако непосредственным полем исследования для геогра­фии является «поверхность Земли, т. е. совокупность явлений, происходящих в зоне контакта твердых, жидких и воздушных масс» (стр. 290). Практически же «принцип земного единства» Видаль де ля Блаш и его последователи старались применять лишь^ири изутении отдельных участков земной поверхности, мест- _f ных~«1сред» (milieu), т е. те^то^льно'опраниченных ^систем./ взаимосвязанных явлений живой («юнбчая'чёло^аУ'Тя'неживой'/

9. Зайах20Г0” ---•■J- —~"ЗГ 257

llifi. t ' !■(!*■$

₍

природы, которые, по представлениям—1^оврафг>в „французской школы, приспосабливаются друг к другу и _стр]ежятея--к- равно­весию. ~

Главную задачу географии Видаль де ля Блаш видел в том, чтобы охватить «физиономию страны». Хотя он указывал^, что , . география.должна стремиться к выявлению общих закономерно-

_J

erefi, но это не столько цель, сколько средство для объяснения различий в облике отдельных местностей. Общая география за- 'нимаетчся лишь «определением типов к ли мата, форм рельефа или форм обитания», тогда как частная география, «дает характери-. отику и изображение местностей» (Vidal de' la Blache, 1913,

^ crp. 289), й"эта‘последняя задача, т. е. региональный синтез, со-j ставляет конечную цель географии."" " I

Таким "образом, принцип земного единства, а также мысль о том, что ^местные географические особенности должны рассмат­риваться* как проявление общеземных закономерностей, остаются^-" чистой декларацией. Ге оцр а фи я~ фр а н цу з с ко и школы —..эхо регио­нальная география. Видаль де ля Ьлаш стремился освободить { гевдрафию от ее подчиненного положения в качестве служанки ! истории, какое до тех пор она занимала во Франции. Он опре­ла* делял как ест1ес,твЁНнук1.ди)Сииплину, хотя и тесно связанную с гуманитаояыми наукамигОанадео 'чвлавдж не только не исклю- • | чался изл^ш^шфйи,-н,о-т№«‘р«ктке..1жааывал1СЯ даже в центре ее

внимания. ~

Своего рода иллюстрацией к идеям Видаль де ля Блаша явил­ся его труд, посвященный Франции (Vidal de la Blache, 1903), в котором он попытался представить Францш&—как «географиче­скую индивидуальность», или «геогра Фич ее км й организм». Цело­стность страны, ее-.индивидуальность, по мусли этого авАбраГ определяются человеком; национальная и культурная общность стоит^а1ГШ1!а^ф^одш5мй*тон^'астами, объединяет их в одно

\ цедаег" - - --

^ В истории науки французская географическая школа извест­на главным образом региональными моногра^^ми^по&щщен- ными За «Пикардией»

А. Деманжона (Demangeon'* Ш5Щ~и~«Флаядрией» Р. Бланшара (Blanchard, 1906) последовало несколько аналогичных работ "других авторов. Территориальные единицы, избиравшиеся_в ка- чес^гвепредмета мон^рафЗЯШсЗто..- описания, устанавливались без гче?а^кЖйх-1шбо объективных критериев. Обычно они при­мерно „..1сао_тветствовалй " йсщрическмг" провинциям Франции, i иногда — природным областям. Первичным 'объектом описания I служили традиционные местности (pays), различавшиеся многи- ; ми поколениями местного сельского населения (Бос, Бри, Солонь I и др.). Французские географы хотели видеть в «pays» естествен­ные участки территории, с которыми гармонирует образ жизни обитателей, но чаще всего эта участки не совпадают ни с природ- 258

(U

с административным или экономическим делением

ным, ни страны.

/ ХотяЛ Вйдаль де ля Блаш ,и ело последователи (Л. Галлуа,

1. Ж. Брюн я др.) отличали природные районы от,, ^торячеоких»,

/ или экономических ивритом подчертвалйГ что основой регио- С яального исследования должна служить природа, они не уделя- у ли должного' 'в'нй^,маиия~.'раар"аб|Ь'тта^принципов "прирОднйш рай-* онирования. Ближе других подошел к этой 'проблеме Л. Галлуа (Gallois, 1908); о,н, в частности, указывал, что при выделении есте­ственных районов «географ должен учесть как общность разви­тия территории, так и влияние различных внешних и внутренних сил: рельефа, почвы, климата, растительности» (стр. 214). Есте­ственное деление на верхних ступенях, согласно Галлуа, должно основываться на климате, а на нижних — на геолого-геоморфо- логических признаках. Однако сколько-нибудь разработанной системы физико-географического районирования Галлуа не дал.

По мнению Ж- Брюна (Brunhes, 1910), первичные единицы территориального деления («pays») должны представлять участ­ии, однородные по природным условиям, но при дальнейшей группировке их следует в конце концов объединять в более обширные единства, имеющие уже исторический или политиче­ский характер (нацрвмер, Франция, Голландия и т. п.). Подоб­ный эклектический подход мы встречаем я у Видаль де ля Блаша в упоминавшейся уже характеристике Франции.

Региональные описания географов французской школы со-| де^жа'Т много фактического материала', ани выделяются щзеирас- ной~формой изложения, но не отличаются "научной глубиной

Тташа внимание уделяется внешним, пейзажным чертам мест- ноотйТвиду (расчлененности) поверхности, гищросети, цвету поч- вы, лесистости (или безлеаию), характеру я размещению селе­ний, тину построек, использованию земель, образу жизни населен, ния. Стремясь подчеркнуть «гармонию» между жизнью населе- ния и естественной “7средой, французские географы выбирали 'лишь тё наиболее "консервативные черты этой жизни,^ёщёне нарушейные ‘капиталистическим хозяйствам, .которые сложя'ЖШсь " в услови^,ях’'феддальн6и"замйутости и восходят к XII—XIII cto-_s летиям. Таким образом, относительная, условная картина «гар­монического единства» природных и культурных особенностей территории достигалась в рёзультат(Гота глубокого ана-

Лиз¥ 'бдарёменных социально-экономических условий-(так же, •впрочем, так и прирщного'лЖдшафта). Историческая традиция,! имевшая глубокие корни во французской географии, сказалась в обилии исторических экскурсов.

Человек с его «образом жизни» постепенно стал занимать все больше места в работах французской географической школы, и уже во втором десятилетия _VXX в. эта школа приобретает одно­сто ронне-гумапитарное направление, известное под названием 9* ' — 23Эгеографии человека (geographie humaine). Анализ этого направ-1 ления, теоретиками которого были Ж- Брюн и сам П. Видаль да ля Блаш, выходит за рамки нашего обзора. Отметим лишь, что| оно отрицало прямую зависим'ость человека от географической среды и противопоставило географическому детерминизму <<poc-J сибщизм»._Сегласно этому социологическому учению, каждая V; среда “предоставляет человеку различные возможности для про- ' явления инициативы, и последнему остается, выражаясь словами, Ж. Брюна, здраво осмыслить природные факты и разумно пр*Г\

ОПОЮОбИТЬСЯ к ним.

Воззрения Видаль де ля Блаша и его школы обнаруживают определенную связь с идеями К. Риттера и отчасти Ф. Ратцеля (хотя сам Видаль де ля Блаш отвергал его детерминистские взгляды). С другой стороны, у французской географии начала XX в. очень много общего с А. Геттнером (хотя последний не оказал прямого влияния на формирование идей этой школы): и там и здесь география мыслится как «индивидуализирующее» страноведение, охватывающее природу и человека, и рассматри­вается жак связующее звено (между естественными и гуманитар- > ными науками; значение общих законов лишь декларируется; подход к региональному делению эклектичен; овдсахельиесть и эмпиризм — характерные черты географического исследова_: ВИЯ; ————-

Среди региональных работ французских географов того вре­мени есть и отдельные труды естественнонаучного направления (Э. Мартонна по Трансильванским Альпам, М. Сорра но Пире­неям), но они имеют чисто геоморфологическое содержание. Практически во Франции, как и в США, физико-географом счи­тался тот, кто занимался геоморфологией.

В области общей физической географии французская школа дала лишь один значительный труд, принадлежащий Э. Мартон- ну (1909 г., рус. пер., Мартонн, 1939). Однако «физическая гео­графия» Мартонна — это не самостоятельная теоретическая дис­циплина, трактующая об общих физико-географических законо­мерностях, а сводка, выполненная в традиционном духе, т. е. состоящая из самостоятельных отраслевых разделов (климато­логия, геоморфология и т. д.). По Мартомну, «точное отграниче­ние области географии неосуществимо» (1939, стр. 27), и для нее важнее определить не предмет, а метод. Таким методом («прин­ципом»), характерным для географии, Мартонн считает принцип пространственности вместе со сравнительным принципом и прин­ципом причинности. «В конечном счете, — заключает он, — совре­менная география занимается изучением распределения по зем­ной поверхности физических, биологических и связанных с дея­тельностью человека явлений, а также причин этого распределе­ния и местных соотношений между эггими явлениями» (там же, стр. 29). Маптонн признавал синтез лишь в региональной геогра-

фии. Таким образом, его взгляды мало, чем отличались от хоро­логической концепции А. Геттера.

Географы разных стран все более склонялись к тому, чтобы видеть если не главную, то .во всяком случае очень важную зада­чу своей науки в составлении региональных описаний.

В качестве примера характеристики обширного региона можно назвать труд Л. Филиппсона (1904 г., рус. пер. 1911 г.), посвящен­ный Средиземью. В 1914 г. под руководством П. Видаль де ля Блаша и JI. Галлуа во Франции была начата подготовка к изда­нию новой многотомной «Geographie universelle», но из-за войны осуществление этого замысла пришлось надолго отложить. С другой стороны, война заставила географов обратить внимание иа некоторые специфические региональные проблемы (балкан­ские, ближневосточные и др.), правда, преимущественно с поли- тико-, экодомико- и военно-географической точек зрения.

Региональные географические монографии этого периода отличались от старых страноведческих работ не только новизной материала, но и более строгой его научной трактовкой и система­тизацией, однако они в сущности были лишены теоретических основ. Поскольку сочетание фактов, относящихся к природе и к человеку, не могло быть уложено в какие-либо объективные рам­ки, региональное деление в страноведческих работах поневоле имело произвольный и эклектичный характер или вовсе отсут­ствовало (например, у А. Филиппсона).

Однако на фоне потока типично страноведческой литературы выделяются исследования, которые мы должны отнести к ре­гиональной физической геогр афии. Здесь следует назвать прежде ■всего ряд трудов русских географов, в том числе «)Бара1бу и Кулупдинскую степь» Г. И. Танфильева (1902 г.), «Степи Европейской России» и «Ергеня» Г. Н. Высоцкого (1905, 1915 гг.), «Аральское море» Л. С. Берга (1908 г.).

Региональная физическая география не может быть постав­лена на научную основу без решения проблемы физико-гео­графического районирования. Первые полтора де­сятилетия XX в. ознаменовались существенным сдвигом в ее ре­шении или во всяком случае в отношении к ней географов. Вклад \ русских географов в теорию и практику физико-географического \ районирования заслуживает особого освещения, но сначала мы \ рассмотрим основные труды географов Запада, имеющие каса-у тельотво к указанной проблеме.

На первое место среди них должна быть поставлена работа Э. Дж. Гербертсона (1865—1915), посвященная делению всей суши на крупные естественные регионы (Herbertson, 1905). Этот английский географ, признавая географию наукой о распределе­нии явлений, тем не менее подчеркивал, что ее задача состоит в изучении естественных группировок этих явлений (стр. 301). Географ, продолжает он, должен систематизировать «определен-

|£ ё b § g

D. S %, '

Si ® ^ 0>

E- 2 ^ra £ S <8

я 5 5*3 * к

s £ * 5 <•> &

^e S о о ф о

а о- и* м

■Я О* L-4 "г" у-t

2. аз ^с • <• jj '

SS°"ss

S g 3 3 g I

■”§§§£3

_Сия£ио

е*£«-£

- о S.'⁰'?' - «>» а* л а к

О s S S S s и. <я с( к н

«И™ О.⁵® я

⁴⁰ О я на S

_ ~«^м&|8 е ^с 3 —- и 5* р*

Э К В И « К

Н ^н!-=«§ « Р 0> О 2

2. о з н а о я с -

• оаакйш У о, « f * - р.

ные площади земной 'Поверхности, рассматриваемые как це­лое,— не только по их внешним формам, но как комплексы твер­дой поверхности, вод, воздуха, растений, животных и челове­ка...» (там же).

В основу районирования материков Гербертсон положил кли­мат, рельеф, а также растительность. Что касается общественных явлений, то, по его мнению, они «имеют меньше значения как индикаторы естественных районов» (стр. 306). Последнее обстоя­тельство наглядно иллюстрируется сравнением карты плотности населения с картами основных природных факторов. Автор под­черкивает, что плотность населения, которая является «наиболее непосредственным выражением фактического экономического использования естественного района», в 'большой степени зависит от самого человека и сильно изменяется, например, в результате проложения железных дорог, открытия полезных ископаемых и т. д.

Естественное деление суши, разработанное Э. Дж. Гербертсо- ном, имеет регионально-типологический характер. Высшие едини­цы этого деления — «типы естественных районов» —отражают наиболее общие широтно-зональные сходства и различия приро­ды земной поверхности; подразделения второго порядка выделе­ны с учетом долготно-климатического фактора и крупных черт рельефа и приближаются к «секторам» в современном значении этого термина (рис. 8). В системе Гербертсона подчеркиваются аналогичные черты природы западных, восточных окраин и цент­ральных частей разных континентов, причем .автор указывает на практическое значение подобного типологического подхода. Эту систему можно рассматривать как осуществление идей П. А. Кропоткина (1893 г.), с которыми он в свое время выступал перед британскими географами в Оксфорде (где, кстати, работал Гер­бе ртсон).

Современники не сумели оценить значение труда Гербертсо- на. В дискуссии по его докладу почти все участники, в том числе X. Р. Милл, Д. Фрешфилд и др., отнеслись к его попытке более чем скептически; они отрицали возможность установить типы районов и дружно согласились с тем, что единственную географи­ческую-ценность имеет лишь чисто орографическое деление^I.

Однако через несколько лет последовала серия новых попы­ток естественного деления земной поверхности. Одна из них, при­надлежащая также английским авторам Дж. Ф. Анстеду и Е. Тей­лор (Unstead, Taylor, 1910), основана главным образом на оро­графии и отчасти (во вторую очередь) учитывает климат. Амери­канский географ Ч. Р. Драйер в 1912 г. дал схему «природных провинций», .построенную в общем на принципах, предложенных Э. Дж. Гербертсоном; во многом опираются на Гербертсона не­мецкие авторы Г. Фишер и М. Гейстбек (1912 г.) в своем делении Земли «а «географические области» (Joerg, 1914, стр. 76—79). Сам Гербертсон в 1913 г. вернулся к своей прежней схеме и не­сколько видоизменил ее. Он еще раз подчеркнул, что географ имеет собственный предмет исследования — естественный район как закономерное сочетание элементов неживой и живой приро­ды,— и указал на необходимость объединения естественных рай­онов да типы (Herbertson, 1913, от^р. 475).

Если в упомянутых работах так или иначе речь идет о при­родном районировании, то «географическое деление земной по­верхности» Э. Банзе (Вапэе, 1912) продиктовано стремлением установить такие крупные области (Erdteil), в которых географи­ческой среде (Банзе пользуется французским термином «milieu») отвечала бы «культурная индивидуальность». Так, для «Ориен- та» (Ближний Восток и Северная Африка) критериями, согласно Банзе, служат «степи и ислам», для Монголии — не только степ­ной и пустынный характер природы, но также расовые и религи­озные признаки (стр. 3—4). В результате получается эклектиче­ская система, вряд ли представляющая какую-либо научную ценность.

В 1916 г. с попыткой ревизии принципов Гербертсона (а заод­но и своей собственной схемы 1910 г.) выступил Дж. Ф. Анстед (Unstead, 1916). Он противопоставил понятию о естественном (natural) районе как природном единстве представление о «есте­ственном», т. е. «н©искусственном», районе, который, по его мыс­ли, должен быть в полном смысле «географическим» и охваты­вать как природу, так и человека. При этом природа должна оцениваться не per se (сама по себе), а с «человеческих» пози­ций, т. е. как естественная среда человека. Как мы видим, взгляд этот далеко не новый. Интерес представляет выдвинутая этим автором идея районирования «снизу», т. е. начиная с установле­ния малых (однородных) единиц, которые последовательна группируются в территориальные объединения более высоких рангов. Однако само понятие о первичной географической едини­це у Анстеда крайне туманное; он подразумевает, что это должен быть участок, однородный и по геологической структуре, и по ми­неральным ресурсам, и по плотности населения, а также по эко­номическим, лингвистическим, расовым, религиозным и другим особенностям населения. Ни конкретного примера деления ка­кой-либо территории на подобные единицы, ни тем более схемы их дальнейшей группировки Анстед не дал.

При обсуждении доклада Анстеда в Лондонском географиче­ском обществе лишь один Я. М. Роксби выступил в защиту прин­ципов Гербертсона и подчеркнул, что «естественный район» — это природное единство и только так его следует понимать *.

После 1910 г. под влиянием работ А. Геттнера и школы П. Ви­даль де ля Блага а идеи «регионализма» стали приобретать сто­ронников в США. В 1912—1913 гг. в их защиту выступил Ч. Р. Драйер (1850—1927), одну из работ которого мы уже упоминали (см. также Dryer, 1912—1913). У. М. Дэвис стал говорить о ре­гиональных описаниях как важнейшей задаче географии (Davis, 1915), а позднее даже определял их как «конечную цель геогра­фии» (Davis, 1924). К этому периоду относится ряд попыток рай­онирования США, однако почти все они имеют односторонне «физиографический» характер, т. е. учитывают лишь различия в твердой поверхности. Плодотворные идеи X. Мерриема (Merriam, 1894) практически не оказали влияния на американских геогра­фов.

Для физической географии представляют интерес мысли

В. Джоурга (1885—1952), который, опираясь на теоретические высказывания А. Геттнера, Л. Галлуа и на конкретные регио­нальные разработки Э. Дж. Гербертсона, 3. Пассарге (Passarge, 1908) и некоторых других, преимущественно германских, геогра­фов, пришел к заключению, что региональная география являет­ся «конечной целью и высшим выражением географического исследования» (Joerg, 1914, стр. 55), а «фундаментальной еди­ницей географического исследования» служит естественный район (там же). Естественные районы суши слагаются из трех элемен­тов: 1) структур вместе ю рельефом; 2) климата и 3) раститель­ности; причем первые два определяются как «координаты», или фундаментальные факторы, от их взаимодействия зависит боль­шинство географических явлений, в там числе растительность, ко­торая играет роль очень тонкого индикатора климата (стр. 57). Что касается антропогенных факторов, то они являются, по Джоургу, неподходящими критериями для определения естест­венного района. Животный мир также не принимается во внима­ние вследствие его подвижности.

Джоург говорит ,о возможности двух методов районирова­ния— индуктивном (путем объединения малых единиц) и дедук­тивном (путем деления высших единиц), он признает также типо­логию районов. По его словам, «сравнительную региональную географию всего мира следует рассматривать как высшую цель нашей науки» (отр. 61). С этой точки зрения он оценивает выше других труд Гербертсона. В рассматриваемой работе приведены ранее опубликованные схемы районирования Северной Америки по отдельным природным факторам и по их сочетанию (в том числе Гербертсона, Банзе, Драйера и др.)- Используя все луч­шее, что имеется в этих схемах, Джоург предпринял попытку по-своему интерпретировать физико-географическую дифферен­циацию этого материка (основываясь главным образом на оро­графии в сочетании с зональным делением).

К разработке теоретических основ региональной физической географии ближе других географов Запада подошел 3. Пассарге (1867—1958). Еще в 1908 г. в работе, посвященной ландшафтам Африки, он писал, что главной задачей географа при характери­стике обширных территорий является изучение естественных ландшафтов (Passarge, 1908, стр. 147). Впоследствии он посвя­тил специальную теоретическую работу ландшафтной географии (Passarge, 1913), где определил естественный ландшафт как об­ласть, -в которой орография, геологическое строение, геоморфо­логия, климат, орошение, растительный и животный мир, т. е. все те компоненты, которые относятся к природе территории, обнару­живают соответствие «во всех существенных пунктах» (стр. 124).

Чтобы разделить какую-либо территорию на естественные ландшафты, необходимо, согласно Пассарге, идти от наиболее всеобщих и активных факторов к факторам, имеющим более огра­ниченное, местное значение. Главным всеобщим фактором, дейст­вующим на всей Земле, является солнечное излучение, которое определяет деление земной поверхности на несколько климати­ческих зон (экваториальную, субтропические, умер-анные и по­лярные). В результате дифференциации земной поверхности на сушу и водные массы, а также под влиянием рельефа идеальные (солярные) климатические зоны приобретают свой фактически существующий характер и, кроме того, распадаются на климати­ческие провинция. Комбинация климатических провинций и оро­графических регионов дает «ороклиматические ландшафты», которые далее подразделяются по петрографо-тектоничеоким признакам на вулканические, лёссовые и т. п. области. Посколь­ку от климата и твердой поверхности зависят растительные фор­мации, гидросеть, и т. д., мы в конечном счете и получим «круп­ные естественные ландшафты». Сравнивая ландшафты в грани­цах одной климатической зоны, можно установить типы ланд­шафтов. Все эти положения автор иллюстрирует на примере Южной Африки, для которой он установил 20 ландшафтов, отне­сенных к 12 типам.

Пассарге признавал существенное воздействие ландшафта на человеческую культуру и даже считал выделение ландшафтов основой для антропогеографических исследований, но в то же время подчеркивал принципиальное различие ,в подходе к выде­лению естественных ландшафтов и «культурных районов». О» указывал, что «ландшафтная география представляет самостоя­тельную науку, которая существует сама по себе, как таковая, и посвящена глубокому познанию ландшафта», и отнюдь не долж­на рассматриваться как «служанка антрштогеографии» (стр. 128).

Концепция 3. Пассарге не лишена существенных недостатков. Его подход к ландшафту в значительной мере формалистичен: ландшафты выделяются не на основе изучения взаимодействия различных факторов и компонентов, а путем механического на­ложения последних друг на друга. У «его отсутствует генетиче­ский принцип, в числе компонентов ландшафта нет почвы, сами ландшафты, несомненно, крайне гетерогенны. Тем не менее рабо­та Пассарге представляет интерес в качестве попытки обосно­вать ландшафтную географию как самостоятельную научную дисциплину, и это сближает ее с идеями J1. С. Берга и других представителей русской ландшафтно-географической школы. Но на Западе идеи Пассарге не получили поддержки и впоследствии даже подверглись обструкции со стороны немецких теоретиков географии, в том числе А. Геттнера и Э. Банзе.

В русской географии дооктябрьский период ознаме­новался дальнейшим развитием докучаевской концепции, глав­ным образом на основе дочвенно-геоботаничасних исследований с прикладным уклоном. Многие представители докучаевской школы совмещали в одном лице геоботаника, почвоведа, а неред­ко еще и пидролога, климатолога и т. д. Среди них в первую оче­редь нужно назвать Г. Ф. Морозова (1867—1920) и Г. Н. Высоц­кого (1865—,1940). Удачным примером совместной работы почво­веда и геоботаника может служить известный труд Я. А. Димо (1873—1959) и Б. А. Келлера (1874—1945) «В области полупу­стыни» (1907 г.). В полевых исследованиях в это время стали при­менять метод комплексных профилей, позволяющий производить сопряженный анализ растительности, почв, материнских пород и рельефа.

В 1908—1914 гг. на юге Сибири и Дальнего Востока, в Казах­стане и Средней Азии под руководспвом К. Д. Глинки (1867—

1927. и Б. А. Федченко (1872—1947) работали почвенно-геобота- ничесше экспедиции Переселенческого управления, охватившие территории площадью около 3 млн. км². Материалы этих экспе­диций послужили основой для важных географических обобще­ний. Так, К. Д• Глинка в 1913 г. опубликовал первую почвенную карту Азиатской России, а Л. С. Берг (1913 г.) дал схему ланд­шафтных зон Сибири и Туркестана, которая составила крупный вклад в учение о зонах природы (рис. 9).

Еще п,ри жизни В. ,В. Докучаева его зональная концепция была существенно дополнена Г. Н. Высоцким (1899 г.); впослед­ствии (1905 г.) этот ученый впервые предложил для характери­стики зон объективный показатель атмосферного увлажнения (как отношение количества осадков к величине испаряемости).

Одновременно .с дальнейшей разработкой системы зонального деления территории России и постепенным развитием представ­лений о природе отдельных зон усилилось внимание к выяснению внутризональных географических закономерностей, начиная от так называемых провинциальных явлений (Г. Я. Высоцкий, Л. И. Прасолов), известных еще В. В. Докучаеву, и кончая деталями, связанными с расчлененностью земной поверхности и ее вещест­венным составом (Г. Ф. Морозов, Г. Н. Высоцкий, С. А. Захаров,И. М. Крашенинников и др.), .вплоть до так называемой микро- комплеианости (В. С. Богдан, Н. А. Димо, Б. А. Келлер). Нельзя не упомянуть также об исследованиях вышиной поясности (С. С. Неуструев, Л. И. Прасолов, Р. И. Аболин, С. А. Захаров и др.), которую Докучаев также ввел в ранг особого природного закона.

Значительное внимание уделялось и физико-географическому районированию. Вслед за работой Г. И. Танфильев,а (1897 г.) по­явились новые, не очень, впрочем, удачные попытки физико-гео­графического 'районирования Европейской России, принадлежав­шие П. И. Броунову (1904 г.) и А. А. Круберу (1907 г.). В. П. Се- менов-Тян-Шанский (1915 г.) разработал районирование той же территории, положив в его основу рельеф и поверхностные отло­жения (без учета зональности). Зональное физико-географиче­ское (ландшафтное) районирование страны (см. рис. 9) впервые осуществил Л. С. Берг (1913). На зональной основе разраба­тывались и некоторые прикладные схемы природного райониро­вания для лесоводственных и сельскохозяйственных целей.

Можно было бы назвать и ряд опытов более детального фи­зико-географического разделения отдельных природных обла­стей, например Кавказа (Фигуровский, 1916), и губерний. К луч­шим образцам,следует отнести работу С. С. Неуструева, Л. И. Прасолова и А. И. Безсонова «Естественные районы Самарской губернии» (1910 г.), в которой зональный принцип сочетается с анализом районообразующей роли рельефа и материнских пород (в связи с геологической историей), а в качестве важнейшего' индикатора выступает почва.

Следует подчеркнуть, что русские исследователи в большин­стве своем проводили четкую грань между районированием при­родным и экономическим. Г. Н. Высоцкий (1909 г.), в частности, категорически отрицал возможность составить единое райониро­вание России одновременно по естественным и экономическим признакам; он не допускал, чтобы можно было создать «какую- нибудь имеющую значение смесь того и другого», и ясно указал, что эти два вида районирования основываются на разных зако­номерностях. Этот взгляд решительно поддерживали и применя­ли в своей практической деятельности Г. Ф. Морозов, С. С. Не­уструев, J1. И. Прасолов и др. (Однако В. П. Семенов-Тян-Шан- окий пытался «вписать» в свою сетку природных районов формы хозяйственной и культурной жизни населения ^!.)

В предоктябрьский период комплексный (и вместе с тем ге­нетический) подход «се глубже проникал в изучение лесов, болот, степей, пустынь, и это неминуемо должно было привести к тому, что подобные образования -стали рассматриваться как целостные природные системы, или ландшафты.

Учение о ландшафте, явившееся крупнейшим дости­жением русской географической мысли начала XX в., представ­ляет закономерную ступень в развитии докучаевской концепции. Научное представление о ландшафте к 1913—1914 гг. было сфор­мулировано независимо друг от друга несколькими учеными: Г. Н. Высоцким, Г. Ф. Морозовым, Л. С. Бергом, А. А. Борзовым, И. М. Крашенинниковым, Р. И. Аболиным. И трудно отдать кому- либо из них приоритет, ибо идея ландшафта в то время уже носи­лась в воздухе. Для исследователя докучаевского типа само со­бой представлялось очевидным, что земная поверхность состоит из объективно существующих территориальных единств, каждое из которых есть закономерное сочетание природных тел и явле­ний. Собственно, как уже отмечалось в предыдущей главе, это было ясно и Докучаеву, но свои представления о таких природ­ных комплексах он не успел облечь в законченную форму.

Г. Н. Высоцкий еще в 1904 г. самостоятельно пришел к пред­ставлению о ландшафте, который он назвал русским термином «местность», или, иначе, «естественная округа». По его мысли, различные местности должны отличаться друг от друга степенью внутренней пестроты или однообразия условий местопроизраста­ния. «Однохарактерные сочетания типов местопроизрастаний, связанные в один или несколько соседних территориальных мас­сивов, составляют естественные округи (местности)» (Высоцкий, 1904, стр. 91). Местность (служит начальной единицей всей систе­мы природною районирования. Высоцкому (1904, 1909 гг.) при­надлежит идея создания комплексных карт или карт типов ме­стопроизрастания, которые сейчас называются ландшафтными картами (подробнее см. Исаченко, 1952, 1961).

Необычайным богатством мыслей выделяются работы Г. Ф. Морозова, основоположника научной лйроведедвя.я. ЛЗШ1М. на лес как на «явление географическое». Морозов считал конечной целью естественноисторического иссл^6дашядерр.ито1рй.и ее рас­членение «на целую совокупность ландшафтов,, и,да .геогр^фдзе- ских индивидуумов. Эти ecjecTBegHbie .едандаы,. яд которые, рас- пада€1С^пряредаЛ1обо№’места _на .нре.ш;тавляюг

собой как бы фокусы, или узлы, в которых скрещиваются взаим­ные влияния общего_и местного климата, с одной стороны, релье­фа, геологичеоких.-условий —.с другоиГра-стительвости. м „живот­ного мира —с третьей, и т. д.» (Морозов, 1913, стр. 461) . Морозов особенно, подчеркивал генетическую сторону в изучении: "‘ланд­шафта и в географии вообще!' Он предвидел,.Л110_<шелр^система- тики географических индивидуумов будет покоиться на.лх гене­зисе, .или происхождении» (там же).

" ^Норозовские карты типов лесонасаждений можно рассмат­ривать как прообраз современной ландшафтной карты: они дава-

ли синтетическое представление о рельефе, материнских породах, почвах и растительном покрове территории (о географических идеях Г. Ф. Морозова ом. Исаченко, Л 956).

Введением в географию научного понятия о ландшафте мы обязаны главным образом Л. С. Бергу (1876—1950), который оп­ределил природный ландшафт как «область, в которой характер рельефа, климата, растительного и почвенного пок,рова сливается в единое"^ '“типически повторяющееся' на"

протажен‘ий~"иуестной зоны Земли»""(Берг,"Ш1Б, стр.*37Г)Т'Со- гласноПЕерг^; ландТИЗфт"представляет основной объект географи­ческого исследования. «Измыение причин, какие nipиВодАПГРбму, что рельеф, климат, растительный и подённый'покров дают опре- делстшй, если можно так выразиться, ландшафтаьш организм, ибд!^ШВШЖ^^ЖодМствийГ1са'Кие~'Окаэътаатот"^ различные, сла- гающие природный л’андшафт''фактор^друГ недруга,* —вот за­дача научной географий» (там же).'

6че;нь существенной особенностью приведенной формулиров­ки является то, что она тесно связывает ландшафт с понятием о природ/ной, или. imJLXLJBeiprv. ландшафтной, зоне. Берг опреде­лил ландшафтную зону как «область преобладающего развития одних и тех же ландшафтов» (1913, стр. 118). Таким образом, у него учение о ландшафте' органически соединяло», с з^ональной концепцией.

Как мы видим, у русских географов представление о ланд­шафте основывалось не просто на территориальном совмещении различных природных компонентов, как_зто было у 3. Пассарге, а на их .взаимодействии и на общем генезисе всей системы.

Было ■бы, 1ЙНШ15,“'п^'^€Йичёшём утверждать,“ что к 1917 г. в России уже существовало разработанное учение о ландшафте, но идея ландшафта прочно входила в научный обиход географов и других натуралистов, она создавала общую платформу для объединения взглядов представителей различных .отраслевых дисциплин и для разработки принципов и методов комплексного изучения природы.

Вместе с зарождением учения о ландшафте возникло мнение, что наука о ландшафтах — это и есть география. Наиболее опре­деленно эту точку зрения высказал Л. С. Берг (1915, стр. 469). А. А. Борзов (1914, стр. 7) писал: «Ландшафты как ряды законо- .мерно связанных явлений, их пространственные отношения и в ко­нечном счете «лик Земли» как та лее закономерная комбинация ^азлйчных’ландшафтов в пространстве в данную или в^одну из

цредшествующих оеодасжчеок'шс.зшх. жизни Земли — в этом ви- д^Шшгие"современные географы единственную задачу своей науки».

_на географию как на науку только о ландшафтах заос­тряет внимание на изучении местных различий в природе земной поверяй ости, оставляя в тени .или даже отвергая необходимость такого раздела этой науки, который трактовал бы об общих ге­ографических закономерностях. (А_ь А. Борзов определял общее ЗШЛбведение щслед 'агОС Геттнером как,1л|Й1вн,1^мьщ>е страно- ведрщё&ХГ'

“ Правда, далеко не все придерживались подобного взгляда. Многие русские географы признавали, по крайней мере теоре­тически, необходимость двух главных разделов географии — об­щего, и частного, или «специального» (последний чаще всего отождествлялся со страноведением). В этом духе высказыва­лись, как мы уже говорили, А. Н. Краснов, П. А. Тутковский, Ю. М. Шокальский, А. А. Крубер, а также Д. Н. Анучин.

Однако признание «необходимости общего землеведения еще не делало из него целостного я самостоятельного учения. Неко­торые географы, впрочем, и не стремились видеть в нем такое учение. Так, Д. Н. Анучин (1914 т.) считал, что только страно­ведение имеет синтетический характер, его задача — сведение всех фактов и «создание возможно более рельефной, верной и полной картины различных стран, областей и частей света — в физико-, био- и анггропогеюграфичеюком отношениях» (стр. 19). Что же касается общего землеведения, то оно имеет преимущест­венно 'аналитический характер и распадается на ряд отраслей:

, физическую географию (в свою очередь состоящую из^климато- ' логин, «цролощи» и океанологии), биогеографию (географию

рйотеяийГ 1Г'^-1^фа4Ш&.^Жив6тных) й антропогеолрафйю:' В этом

кзтугаде'Иет'ничего оригинального,"он лишь повторяет представ­ления некоторых западных авторитетов. Д. Н. Анучин не нашел в системе географических дисциплин места для почвы и прошел мимо новых ландшафтно-географических идей. Бесспорно прав он лишь в том, что «география по своему современному содержа­нию далеко не может быть уложена в рамки одной науки и по /справедливости может рассматриваться как целый комплекс j наук, способных составить особый факультет, быть предметом

1. изучения и преподавания в отдельном институте» (там же, ’ стр. 21).

Авторам русских руководств по общему землеведению или физической географии А. Н. Краснову (1908—1909, 1910 гг.), П. И. Броунову (1910 г.), А. А. Круберу, (1917 г.), так же как их западным коллегам (А. Зулаяу, Г. Вагнеру, Э. Мар тонну), не удалюсь превратить традиционное «общее землеведение» в цело­стную научную теорию. Поэтому у JI. С. Берга и А. А. Прилова были свои основания отвергать такой «общий» раздел географии, 272

который имел лишь «характер энциклопедии естествознания, приноровленной для потребностей географии» (Ярилов, 1905, стр. 155).

А. А. Крубер, давший убедительную критику хорологической концепции (ом. выше), не смог противопоставить ей новых кон- ' струкпивных и,дей. Задачей географии, по его мнению, «всегда было и остается описание лика Земли и его особенностей» (1917, стр. 39). Подобно Д. Н. Анучину он не смог оценить прогрессив­ных идей В. В. Докучаева и его последователей, но соглашался с мнением Э. Банзе и «других крайних последователей Геттнера» в том, что география — единая «монистическая» наука и что де­ление ее на физическую, биологическую и антроногеографию дик­туется лишь практическим удобством. Тем не менее свой курс «Общего землеведения» он построил так, что каждый его раздел соответствует самостоятельной дисциплине (что подчеркивается в самих заголовках: «Океанография», «Геоморфология» и т. д.).

Лучшее для того времени определение предмета и задач фи­зической географии дал П. И. Броунов (1910, стр. 1). «Физиче­ская география, — писал он, — изучает современный облик Зем­ли, иначе сказать, современное устройство наружной земной обо­лочки, являющейся ареной органической жизни, и те явления, которые в ней про,исходят... Наружная оболочка Земли состоит из нескольких концентрических сферических оболочек, а именно: твердой, или литосферы, жидкой, или гидросферы, и газообразной, или атмосферы, к которым присоединяется еще и четвертая — биосфера. Все эти оболочки в значительной степени проникают одна в другую и своим взаимодействием обусловливают как на­ружный облик Земли, так и все явления на Земле... Изучение это­го взаимодействия... составляет одну из важнейших задач физи­ческой географии, делающую этот предмет вполне самостоятель­ным и отличающую его от родственных ему предметов геологии, гидрологии и метеорологии».

На эти слова П. И. Броунова в то время, вероятно, никто не обратил серьезного внимания, да и сам автор не смог построить свой курс «Физической географии» в соответствии с провозгла­шенными принципами ('практически он ограничился рассмотре­нием трех неорганических оболочек).

К пониманию зависимости между местными физико-геогра­фическими (ландшафтными) различиями и общегеографически­ми закономерностями близко подошел Р. И. Аболин (1886—

. По его словам, различные природные компоненты, или( «эпигены» (рельеф, грунты, почвы и т. д.), настолько тесно пере-\ плетаются и сильно влияют друг на друга, что в совокупности образуют «одно сложное географическое явление, сложное ком-; илексное образование, в виде эпигенемы выстилающее всю сушу _г от экватора до полюсов» (Аболин, 1914, стр. 231—232). «Эпиге-j нема», т. е. комплексная ландшафтная оболочка, в соответствии сширотной зональностью распадается на «эпизоны», а с другой стороны, в зависимости от геологического прошлого, обусловив-

: шел о характер горных пород, тектонику и орографию, делится на «зпиоблаюти». Далее, уже в зависимости от сочетания местных факторов :в каждой области образуются различные «эпитипы» (например, болота), которые в конечном счете состоят из эле­ментарных, неделимых участков земной поверхности — «эпи-

■■-.^МОрф».

Р. И. Аболин наметил последовательную схему физико-гео­графического деления зешой поверхности сверху донизу — от ландшафтной оболочки до простейшего географического ком­плекса— эпиморфы (фации, по современной терминологии). При этом он правильно указал на две главные закономерности тер­риториальной физико-географической дифференциации, которые мы сейчас называем зональностью и азональностью. Свои идеи Аболин применил к разработке генетической классификации бо­лот. Но в общегеографической части его система осталась нераз­работанной; притом, к сожалению, она в течение долгого вре­мени не попадала в поле зрения географов.

Таким образом, «общее землеведение» в то время было еще далеко от того, чтобы стать важной теоретической частью физи­ческой географии. Между его представителями и сторонниками учения о ландшафте отсутствовало взаимопонимание, что яви­лось свидетельством 'наличия двух разных течений в русской географической мысли. Одно из них представляло «официаль­ную» университетскую географию, которая еще не вполне рас­сталась со старой традицией рассматривать географию как все­объемлющую науку о Земле. Географы, принадлежавшие к это­му направлению, были .мало связаны с решением прикладных проблем и в своем подходе к географии невольно выдвигали на передний план ее значение как учебного предмета (издававшиеся курсы «Общего землеведения» и служили учебным целям). Уни­верситетские географы следили за развитием географических идей на Западе и во многом им следовали, no не всегда умели оценить географическое значение трудов своих ооотечественни- KOiB, работавших в смежных с географией областях науки.

Представители другого течения, главным образом натурали­сты докучаевской школы, быть может, мало задумывались над тем, что такое география, и даже не считали себя географами, но своими трудами сделали (особенно много для развития этой нау­ки. Их идеи вытекали из жизни, из разностороннего практическо­го опыта. Далекие как от преувеличения зависимости человека от географической среды, так и от узкоутилитарного подхода к при­роде ', географы этой школы, однако, ясно представляли себе,

какую практическую пользу дает знание объективных законов природы, ,и приблизились к материалистическому пониманию вза­имоотношений между теорией и практикой. Все они, продолжая традиции В. В. Докучаева, в своей деятельности были непосред­ственно связаны с разработкой народнохозяйственных задач, которые 'В сущности относятся к прикладной географии (сельскохозяйственная оценка земель, изыскание земельных •фондов, лесоводство, степное лесоразведение, мелиорации разно­го рода и т. д.). Важно то, что в решение подобных проблем ими был действительно внедрен географический подход; мы имеем все основания утверждать, что в этот период уже существовала прикладная физическая география, которая опиралась на передо­вые теоретические представления.

Г. Ф. Морозов называл лесоводство «географическим промыс.- лом>7и мечтал о создании географического факультета с отделе­нием прикладной географии, где можно было бы сосредоточить подготовку лесоводов, а также мелиораторов. «Ведь степи, горы, песчаные пространства, оврагообразования и пр. — явления гео­графические, а мелиорации их суть вопросы прикладной геогра­фии» (Морозов, 1922). «...Вся мелиорация,— писал он в другом месте, — от начала до конца, во всей совокупности и во всех частностях, есть не что иное, как сама география, живай, дея­тельная, желающая не только познавать, но и деятельно рабо­тать в области -культурных задач человечества» (Морозов, 1926)

Разумеется, во взглядах отдельных ученых указанные две тенденции бывает трудно разграничить, известны даже попытки их совместить, что приводило к более или менее серьезным про­тиворечиям. Особенно типичны в этом отношении воззрения Л. С. Берга. Он заимствовал у А. Геттнера взгляд на географию ■как хорологическую науку, но все учение о ландшафтах построе­но у него на отечественных источниках, из которых, как он сам впоследствии указал (Берг, 1930), главное место занимают доку- чаевское почвоведение и учение о растительных сообществах, разработанное русскими геоботаниками. В своей работе «Пред­мет и задачи географии» (1915 г.) Берг пытался соединить эти две абсолютно несовместимые концепции, в результате вся его работа оказалась построенной на двух взаимоисключающих принципах.

Вначале J1. С. Берг утверждает, что «только взгляды Геттне­ра, к которым близко примыкает автор этих строк, положили прочное основание географии как самостоятельной науке» (стр. 466); «Геттнер определенно выяснил, что настоящая арена деятельности географа есть страноведение» (стр. 468). Но далее мы читаем собственное определение Берга, согласно которому «география есть наука о ландшафтах» (стр. 469), а конечной целью географического исследования является «изучение и опи­сание ландшафтов, как природных, так и культурных» (стр. 471).

В одном месте Л. С. Берг говорит, что «за отправную точку географии... следует считать не взаимоотношения между предме­тами и явлениями, а географическое распространение предметов и явлений» (стр. 466; выделено мной. — А. И.). Но в другом месте той же статьи в полном противоречии с только что приведенны­ми славами сказано, что задача научной географии состоит в изу­чении причин и исследовании взаимодействий (стр. 471; полная цитата уже приводилась на стр. 271).

С одной стороны, в этой статье доказывается, что география есть наука о распределении «всякого рода предметов и явлений», включая проявления материальной и духовной деятельности че­ловека, «лишь бы эти явления рассматривались с точки зрения их распространения»; автор утверждает, что «в пределы геогра­фии в ходит с одинаковым правом распространение по лику Зем­ли гор, рек, гроз и коралловых рифов, хвойных и сумчатых, рас и религий, распределение производства и потребления сахара, обычаев (например, людоедства), сказок, юридических норм, преступлений и т. п....» (стр. 470). Вопрос же о том, что в каж­дом конкретном случае является важным, имеет субъективное значепие (там же).

Но с другой стороны, мы здесь же находим указание, что гео­граф изучает не отдельные объекты, а «всегда известную сово­купность предметов и явлений в их взаимоотношениях», что пред­мет его исследования составляют «закономерные группировки предметов органического и неорганического мира на поверхности Земли, т. е. ландшафты» (стр. 469; выделено мной. — А. И.). Сле­довательно, перед нами юнова два диаметрально противополож­ных взгляда, ибо субъективный подход к отбору объектов несо­вместим с понятием о закономерной группировке, и вряд ли мож­но представить себе такую «закономерную группировку», куда вошли бы «,с одинаковым правам» грады и людоедство, коралло­вые рифы и юридические нормы.

Таким образом, принимая (во всяком случае на славах) кон­цепцию А. Геттнера, J1. С. Берг параллельно развивал собствен­ный взгляд на географию. Его учение о ландшафте не имело ни­чего общего с геттнеровоким страноведением; ландшафтоведение Берга — это естественнонаучная дисциплина, имеющая дело с изучением объективно существующих природных единств. Собст­венно, на это ясно указал сам Берг: «Геттнер говорит о геогра­фии как о .науке, изучающей страны, мы же, вместо стран, выдви­гаем на передний план изучение ландшафтов, или естественных районов» (там же, стр. 472; .выделено мной. — А. И.). Берг ука­зывав, что «чрезвычайно важную задачу географа составляет разделение всей земной поверхности или частей ее на районы по естественным признакам» (стр. 471; выделено мной. — А. И.). На­конец, он подчеркнул, что «описание областей, выделяемых на основании административных или политических драниц, являет­ся нена^уч'ным: страноведение имеет дело с естественными ланд­шафтами» (стр. 473).

Поскольку эти идеи яв,но противоречили учению Геттнера и не оставляли места для хорологического изучения «всякого рода предметов и явлений», J1. С. Берг отнес эту последнюю задачу к так называемой общей географии, которая изучает только «рас­пределение предметов и явлений по всей поверхности Земли», но «вовсе не преследует целей изучения самих явлений и предме­тов, предоставляя это другим наукам» (стр. 473). С его точки зрения, геоморфология, например, не принадлежит к географии, ибо она изучает происхождение и развитие рельефа; это же отно­сится к гидрологии, почвоведению и к физической географии во­обще; это «различные самостоятельные науки, которые, во избе­жание недоразумений, не следует называть географией» (стр. 475). Нет нужды доказывать, что «общая география» J1. С. Бер­га оказалась мертворожденной; это понятие возникло у него как уступка хорологизму, как последняя попытка «примирить» идею

о естественном ландшафте с учением Геттнера. Вместе с тем явно несостоятельно его стремление оторвать от географии все те есте­ственнонаучные дисциплины, которые в нее органически входят, и противопоставить ландшафтоведение физической географии.

/Противоречия в теоретических работах Л. С. Берга отразили происходившую в то время ломку основ русской географии. С одной стороны, в ней еще сильно сказывалось традиционное (со времен Гумбольдта и Риттера) уважение к авторитету немецкой географии, «последним словом» которой в то время были работы Геттнера. С другой стороны, в нее стали все сильнее проникать новые веяния, имевшие своим идейным источником труды Доку­чаева. Как уже отмечалось, эти веяния долгое время оставались чуждыми многим представителям университетской географии (например, Д. Н. Анучину), и Л. С. Берг был одним из тех, кто- положил начало соединению идей докучаевской школы с лучши­ми традициями классической географии. В конечном счете в гео­графическую науку вошли не его геттнерианские формулировки (которых сам он придерживался лишь формально), а учение о ландшафте, которое в дальнейшем интенсивно разрабатывалось им самим и его многочисленными последователями.

ГЕОГРАФИЯ НОВЕЙШЕГО ВРЕМЕНИ ДО ОКОНЧАНИЯ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

*

ГЕОГРАФИЯ В СТРАНАХ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО МИРА (1918—1945 гг.)

_П

обеда Великой Октябрьской социалистической революции в России положила начало распаду мировой капиталисти­ческой системы. Для капиталистического мира 20—30-е .тоды были периодом углубления внутренних противоречий и .жестоких потрясений. Экономическая неустойчивость, безрабо­тица стали хроническими явлениями; в 1929—1933 гг. сильней- гший экономический кризис поразил хозяйство крупнейших капи­талистических стран. Последствия первой мировой войны усугу­били неравномерность развития отдельных стран, дали толчок распространению реваншистских настроений и милитаризма, в первую очередь в Германии. На мировой политической ар*гне лоявились фашистские режимы, сыгравшие роковую роль в раз­вязывании новой мировой войны.

По .сравнению с предыдущим периодом общие темпы роста .капиталистического производства замедлились, хотя технический преграде отнюдь не остановился (в этом не 'последнюю роль иг­рала тонка вооружений). Росло производство и потребление электроэнергии, быстро развивалась химическая промышлен­ность; все более возрастала роль автомобильного и воздушного транспорта, в водном транспорте паровая машина постепенно вытеснялась двигателями, работающими на жидком топливе; ра­дио стало универсальным средством связи.

Экономические потрясения и сложная политическая обстанов­ка прямо или 'Косвенно сказывались на состоянии науки, и в том числе географии. Противоречия буржуазного общества, влияние реакционных политических и философских доктрин тормозили развитие географии за рубежом, служили причинами идейного разброда и появления антинаучных концепций.

С другой стороны, развитие техники и определенные достиже- имя в смежных областях естествознания и в некоторых отрасле­вых географических дисциплинах (в том числе в геоморфологии и палеогеографии) ^Iсоздавали предпосылки для повышения тео­ретического уровня физической географии и совершенствования методов исследования и в известной мере расширяли возможно­сти ее прикладного использования. Большие перспективы откры­вало -применение аэрофотосъемки. В годы первой мировой вой­ны она впервые была использована при составлении карт, а впоследствии стала внедрятьсяib исследования различных при­родных ресурсов.

Война резко .повысила юпрюс иа топографические карты и заставила усо­вершенствовать их содержание. К началу второй мировой войны крупномас­штабными (парадка 1:100 ООО и крупнее) картами была покрыта почти .вся. территория стран Западной Европы, некоторых азиатских стран (Индия,, Бирма, Япония, Корея, часть Китая и др.) и относительно небольшие площа­ди других материков. Для многих территорий имелись обзорно-топографиче­ские карты (м. 1:1 ООО ООО и крупнее) разной точности. Хотя картографиче­ская изученность Земли оставалась еще крайне неравномерной и в целом недостаточной, обеспеченность географических исследований картами значи­тельно возросла. В ряде стран получили развитие разные отрасли тематиче­ского картографирования, в том числе геоморфоиогичесатае, почвенное, гео- ботаничеокое( >см. Исаченко, I960). Следует отметить также появление ком­плексных атласов отдельных стран: Финляндии (впервые атлас этой страны был издан еще в 1899 г., затем он неоднократно переиздавался), Франции, бывших французских колоний, Чехословакии, Италии, бывшей Нидерландской. Индии.

В 20—30-е годы продолжалась ликвидация «белых пятен» на карте мира, главным образом в полярных областях, а также в центральных районах Австралии, в бассейне Амазонки. Приме­нение авиации ознаменовало начало нового этапа исследова­ния Арктики и Антарктики. Однако прогресс географии был те­перь связан не столько с открытием новых земель, сколько с де­тальным исследованием «старых», в том числе интенсивно осво­енных.

Экономическая неустойчивость периода после первой мировой войны, вытекающая из стихийного характера капиталистическо­го производства, противоречия между интересами различных от­раслей хозяйства, диспропорции в развитии отдельных районов, опустошение земель в результате хищнического их использова­ния и т. д.— все это заставило правительства крупных капитали­стических держав предпринять попытки регулирования экономи­ческого развития и использования земель в отдельных районах. Эта проблема имела прямое отношение к географии. Некоторые географы уже в начале этого периода ставили вопрос о необходи­мости строгого учета физико-географических условий при хо­зяйственном использовании территории и пытались разработать типологию земель (Baker, 1921; Sauer, 1921). В США, стране, по­лучившей наибольшие выгоды в результате войны, К. Зауэр пи­сал о «критической ситуации» в ряде районов, застое в экономи­ческом развитии, упадке сельского хозяйства, районах бедности, истощении лесных и других ресурсов. Он указывал, что в резуль­тате хищнического отношения к земле — широкого развития поч­венной эрозии, истощения почв, 'неудач ирригации и т. д. — в США из хозяйственного использования выпадает значительно больше .земель, чем осваивается вновь. Американцы, заявлял этот автор, ©ступают в период критического взаимоотношения со своей зем­лей; «мы как географы, — продолжает он, — должны знаггь, что происходит с нашей землей» (Sauer, 1924, стр. 33). Зауэр заме­тил, что географа привлекают неведомые отдаленные стра­ны, между тем как основное поле его деятельности представ­ляет собственная страна, с которой он знаком лишь поверх­ностно.

Особенно тяжелый удар по капиталистическому хозяйству на­нес экономический кризис 1929—1933 гг. Он «заставил осознать всю важность задач регионального переустройства и рациональ­ного использования ресурсов» (Флишгано, 1964, стр. 37). В США после кризиса было создано национальное плановое управление и соответствующие управления почти во всех штатах, однако практически их деятельность не дала ощутимых результатов. Наиболее известным примером регионального планирования ■явился проект комплексного развития бассейна р. Теннесси (TVA — Tennessee Valley Authority), предусматривавший рацио­нальное использование земель, охрану естественных ресурсов, предотвращение паводков, получение гидроэлектроэнергии и т. д. В этой работе принимали большое участие географы (см. ниже).

К 20-м годам относятся отдельные примеры городской и рай­онной планировки в Англии, также с участием географов. П. Эберкромби рассматривал географию как основу территори­ального (планирования (Abercrombie, 1938). В 1931—1933 гг. под руководством Д. Стэмпа было осуществлено картирование ис­пользования земель Англии, Уэльса и большей части Шотландии (в м. 1 : 63 360). Начало второй мировой войны поставило страну 'перед необходимостью максимально увеличить эффективность ■использования земель и резко поднять производство сельскохо­зяйственных .продуктов. В связи с этим были начаты работы по классификации земель, т. е. их группировке в соответствии с ос­новными природными факторами сельского хозяйства (Stamp, 1940).

Попытки ввести региональное планирование предпринима­лись в некоторых других капиталистических странах, в том чис­ле в Бельгии и Голландии. Они далеко не всегда были успешны - 280

ми, так как наталкивались, как и в США, .на противоборство со­старены муниципальных властей и частнособственнических инте­ресов. Научное обоснование при подобных попытках обычно име­ло односторонний характер; значение комплексной оценки физи­ко-географических условий недоучитывалось, а сами географы не были подготовлены к участию в подобной работе или не прояв­ляли к ней интереса.

Поражение Германии в первой мировой войне заставил» правящие круги этой страны уже в 1920 г. обратить внимание на региональное планирование в наиболее важных экономических районах. В годы гитлеризма мероприятия по охране и рациональ­ному использованию естественных .ресурсов были непосредствен­но подчинены целям подготовки и ведения войны. Результаты первой мировой войны создали в Германии благоприятную об­становку для проповеди шовинизма, реваншизма и геополити­ки. Главный идеолог геополитики К. Хаусгофер основал в 1924 г. журнал «Zeitachrift fur Geopolitik» .и смог .привлечь к сотрудни­честву в нем многих видных географов (О. Мауля, Э. Обета,

Г. Лаутанзаха, X. Хаюсингера, К- Заппера 'и др.). Правда, в 30-х годах, когда журнал приобрел откровенно нацистский характер, Лаутензах, Мауль и Обет прекратили свое сотрудничество в нем, однако никто (за исключением К- Виттфогеля, вынужденного эмигрировать в <1933 г. и:з Германии) ,не критиковал антинаучные идеи геополитиков.

Нацистский режим стремился подчинить географию своим че­ловеконенавистническим целям^I. Геополитики должны был» обосновывать «жизненное пространство» для Германии, усилил­ся географический шпионаж, поощрялся интерес к зарубежным странам. С 1930 г. многие географы использовались непосредст­венно в армии. В 1942 г. было создано специальное авиаподраз­деление«Forschungstaffel z. b. V.» (исследовательская эскад­рилья особого назначения) под начальством О. Шульца-Камп- фенкеля, которое занималось географической разведкой (с -при­менением аэроснимков) сначала над Ливийской пустыней, а^ затем над территорией СССР и Балканских стран. )

Для состояния географической мысли на Западе в период. | между двумя мировыми войнами характерно господство хор о- | логической концепции в разных ее вариантах и все f больший отход от природы в сторону изучения' ! «культурно- или соци а л ын о - гео гр а ф и ч ески х» • явлений.

Физическая география в лучшем случае понималась как сум-"" ма отраслевых дисциплин (геоморфологии, климатологии, гидро­логии), а некоторыми деятелями и вовсе исключалась из сферыгеографии. X. Бэрроуз (Barrows, 1923) считал, что географам не следует цепляться за «периферические» естественнонаучные ди­сциплины; о,н великодушно уступал их геологии, метеорологии, биологии или предоставлял им возможность развиваться само­стоятельно. Группа японских географов, по свидетельству

С. Иноуйе (Inouye, 1938), заявила, что физическая география не И'меет отношения к географии и что в последней должна остаться лишь ее социальная часть.

Идёи докучаевской школы практически не были известны гео­графам Запада; в их теоретических исследованиях мы вообще не встречаем ссылок на (русские источники

Хорологическую концепцию, кроме самого А. Геттнера, от­стаивали мноше немецкие географы. Р. Градман, например, пи­сал, что бесспорно законным полем деятельности географа явля­ется лишь страноведение (Gradmann, 1919). А спустя почти два десятилетия Г. Лаутензах утверждал, что ядро географии состав­ляет региональная география и что «география есть наука об индивидуальном характере отдельных пространств суши и моря, которые в совокупности образуют земную поверхность» (Lauten- sach, 1938, стр. 12). К сторонникам взглядов А. Геттнера следует отнести И. Гранэ в Финляндии, Я. Мишотта в Бельгии, некото­рых итальянских и японских географов. Примером «рафиниро­ванного» хорологизма могут служить идеи шведского географа

С. де Геера, который утверждал, что географ должен абстраги­роваться от материальной сущности явлений, от различий между природными и социальными явлениями, поскольку трактовка положения и размещения приложима к любым объектам (De Geer, 1923).

В США, где взгляды на сущность географии отличались чрезвычайным разнобоем, хорологическая, или региональная, концепция с сильно -.выраженным социально-географическим ук­лоном постепенно выдвинулась на главное место. Одним из пер­вых ее пропагандистов был Я. Феннемэн, по словам которого «пространственные отношения — это то, что составляет геогра­фию», и ядро этой науки — то, что «всегда остается географией и ничем больше», — региональная география (Fenneman, 1919, стр. 6). У. М. Дэвис в поздних своих работах (Davis, 1924) вы­сказывался примерно в том же духе. Идеи А. Геттнера особенно пропагандировал среди американских географов К. Зауэр (Sau­er, 1925). В эти же годы появились переводы на английский язык работ П. Видаль де ля Блаша и Ж. Брюна, также сыгравшие существенную роль в формировании взглядов американских гео­графов 20—30-х годов. Во второй половине рассматриваемого периода в защиту хорологического взгляда на географию 'высту­пали Ч. Колби, В. Финч и IB особенности Р. Хартшорн, которому принадлежит большая монография «The Nature of Geography» (Hartshorne, 1939).

В сущности в объемистом труде Хартшорна очень мало ори­гинального. Автор прямо указывает, что он опирается «а идеи Геттнера. Всякие другие точки зрения о сущности географии, кроме геттнериа,некой, Хартшорн расценивает как «отклонение от линии исторического развития» (таких «отклонений» о/н на­считал четыре: география—естественная наука, наука о Земле как планете, наука о взаимоотношениях между природой и чело­веком и наука о распределении). Рассмотрев историю представ­лений 'О сущности географии, начиная с Канта (при этом он ог­раничился почти исключительно работами немецких географов), Хартшорн пришел к заключению, что хорологическая концеп­ция— единственная исторически оправданная; он утверждает, что в своем историческом развитии география всегда занимала среди наук определенное положение как одна из хорологических дисциплин, которая «пыталась анализировать и синтезировать не процессы и явления, а ассоциации явлений в отношении прост­ранственного разреза реальности» (Hartshorne, 1939, стр. 460)’. География изучает мир, стараясь «описать и объяснить различия между отдельными его частями, рассматриваемыми в любой от­дельный момент времени, обычно в настоящее время», она интег­рирует данные о явлениях, изучаемых другими науками, «соглас­но своей особой точке зрения» (там же).

Задачу географии Хартшорн формулирует как «изучение тер­риториальной дифференциации земной поверхности» (там же, стр. 130). Однако в данном случае имеется в виду не познание закономерностей этой дифференциации, а лишь описание отдель­ных «земных пространств». География, по Хартшорну, — это лишь описательная, фактологическая наука, у которой нет ни собственного предмета изучения, ни собственного материала, ни своих методов исследования (за исключением картографиче­ского) .

Как известно, согласно хорологической концепции, геогра­фия— .«единая» наука, охватывающая как природу, так и чело­века. Подобный взгляд был общепринятым на Западе в рассмат­риваемый период. Можно назвать лишь единичные исключения, и среди них польского географа Станислава Новаковского, кото­рый отвергал энциклопедический характер географии и считал, что она не может быть «единой» наукой (Nowakowski, 1936). Хартшорн писал, что «география не может приспосабливаться к условному делению между естественными и социальными наука­ми; география как целое не только не относится к одной из этих групп, но и не может быть разделена на две половины — естест­венную и социальную» (Hartshorne, 1939, стр. 368). Хартшорнотносит к сфере интересов географа не только типы построек и поселений, но также «идеи, взгляды и чувства человека», манеру и содержание речи, песни -и танцы и даже то, «как мы пишем, го­лосуем «а выборах и что говорим сборщику налотов» (там же, стр. 234—235).

Признание объективного характера территориального деле­ния земной поверхности несовместимо с хорологической концеп­цией. Хартшорн посвятил большой раздел своей монографии «ме­тодам организации мира в регионы», но вслед за Г е тан ером он отрицает возможность общепринятого районирования. Всячески подчеркивая независимость отдельных географических явлений, он утверждает, что рельеф и .растительность или даже температу­ру и осадки нельзя сочетать в одной системе деления территории. Единство региона, по Хартшорну, существует только в нашем мышлении, я нет основания надеяться, что когда-либо будет най­дено объективное решение проблемы границ региона (там же, стр. 275). Регион представляет скорее «интеллектуальную конст­рукцию, чем установленный объекти в,ны йфакт или продукт ис- 'ёледования» (там же, стр. 253) . Регионы и их границы — это «не что иное, как более или менее условные компромиссы с реально­стью» (там же, отр. 281). Все эти соображения действительно справедливы лишь в отношении «тотальных» регионов, охватыва­ющих природу и человека, но было бы ошибкой распространять их на физико-географическое районирование, т-ак же как и на экономико-географическое.

’"'ТГаь!' ХартшоряТюЖает в отличие от Геттнера, чтр регио­нальное деление должно опираться на признаки, относящиеся к человеку. Лучшим из всех возможных «компромиссов» он считает деление, основанное на использовании земель. Таким образом, концепция Хартшорна уводит географию еще дальше от приро­ды. Если Геттнер еще пытался, хотя и безуспешно, найти генети­ческую основу районирования, то его чересчур ортодоксальный американский последователь [отвергает какую бы то ни было воз­можность генетической системы в географии.

Естественно, что Хартшорн подобно другим сторонникам хо­рологического 1взгляда на географию видел ценность этой науки лишь в изучении индивидуальных фактов. «Поскольку единства, с которыми она (география) имеет дело, не являются ни реаль­ными явлениями, ни реальными единствами, но на любом уровне представляют искажение реальности, сама региональная геогра­фия не может разработать ни родовых понятий, ни общих прин­ципов реальности» (там же, стр. 467); географу «нет необходи­мости прибегать к универсальным категориям, если не считать общим законом географии то, что все территории (areas) уни- . ка льны» (там же); «мы можем сколько угодно продолжать срав­нение территорий каких бы то ни было размеров .без. .надежды ^.Открыть региональные законы» (там же, стр. 447). В конечном

счете региональная география — эго просто описание отдельных регионов (стр. 449). Подобных же взглядов придерживается

В. Финч (Finch, 1939). Оба автора считают, что география не из тех наук, которь1£.11огу.т.давать.прог1нозь1, Действительно, каких Ирогнбзов"можно требовать от науки, которая описывает то, что в реальной действительности не существует, и оперирует с поня­тиями, представляющими лишь искажение реальности!

Одностороннее увлечение страноведением, или региональной географией, вынудило даже А. Геттнера (1930 г.) бросить упрек «молодому поколению» в том, что оно отворачивается от общей («систематической») географии. Возможно, Геттнер и не отдавал себе отчета ® том, что страноведение зашло в .тупик, но, очевид­но, понимал, что оно целиком зависит от материала, добываемого «систематическими» науками. Во всяком случае он посвятил спе­циальные исследования геоморфологии, климатологии и так на­зываемому сравнительному страноведению, о котором уже упо­миналось iB предыдущей главе. А. Пенк, В. Крафт, О. Леман при­давали общей и региональной геопрафии равноправное значение (правда, общая .география трактовалась в сущности лишь как сумма -отдельных «систематических», или отраслевых, дис­циплин) .

Пространные рассуждения на эту тему имеются у Хартшор­на. Этот автор считает, что у «систематической» и региональной географии одна общая задача—познание пространственной диф­ференциации; разница между ними лишь в подходе или в «орга­низации материала»: первая (т. е. физическая, экономическая, политическая география) нужна для понимания пространствен­ных различий в отдельных явлениях, тогда как вторая «органи­зует знания о всех взаимосвязанных формах пространственной дифференциации в индивидуальные территориальные единства» (Hartchorne, 1939, стр. 467). В конечном счете «систематическая» география все же оказывается в подчиненном положении, ибо «главная цель» (познание пространственной дифференциации]^- «наиболее ясно выражена в региональной географии» (там же). Хотя физическая география названа Хартшорн-ом среди «систе­матических» отраслей географии, однако никаких разъяснений относительно ее сущности и содержания мы у него не находим.

Что касается роли исторического метода в геопрафии, то Хартшорн как будто признает, что «истолкование современных географических особенностей требует некоторого знания их исто­рического развития» (там же, 1939, стр. 463), но тут же утверж­дает, что попытка комбинировать исторический подход с хоро­логическим создает трудности, будто бы непреодолимые для человеческого мышления, а потому оба подхода должны быть разделены. Понятие генезиса, по Хартшорну, неприменимо к тер­ритории или региону.

Отрицание объективного существования территориальных еди­ниц земной поверхности, отказ от генетического подхода, от ро­довых понятий, попытка путем запутанной и противоречивой ар­гументации оправдать субъективизм — вое эти уже знакомые черты хорологической концепции 'вытекают из стремления сохра­нить видимость «единства» географии.

В ОША некоторые последователи Э. Сэмпл (Э. Хантингтон, Г. Тейлор) ^Iпродолжали развивать идеи зн в а й(р о н м е н т а - л и с т с к о г одетерминизма, хотя в то время многие уже сомневались в справедливости его догм. В 1937 г. Дж. Лейли пи­сал, что энвайронментализм стал безнадежным банкротом (Leighly, )1937, стр. 133). Однако так или иначе среди части гео­графов, в особенности американских, еще довольно прочно удер­живалось представление о том, что задачей географии я1вляется изучение взаимоотношений между человеком и природной сре­дой. Ч. Драйер называл географию «экологией человека» и при­зывал географов заимствовать «методы, формулы и, насколько возможно, язык экологии растений и животных» (Dryer, 1920, стр. 16). Эту идею затем поддерживал и пропагандировал X. Бэрроуз (Barrows, 1923). Естественно, в центре такой «геогра­фии» оказывался человек; природа составляла лишь необходи­мый «фон», но не самостоятельный объект исследования. Не слу­чайно, Бэрроуз включил в сферу географии («экологии челове­ка») экономическую, политическую и социальную географию, но предлагал «исключить» из нее все естественно-географические дисциплины. Надо заметить, что идея «экологии человека» ни в коей мере не противопоставлялась хорологическому взгляду на географию. Не кто иной, как Ч. Драйер, говорил со 'ссылкой на И. Канта, что география — это наука о явлениях, сосущест­вующих в пространстве; «логическое и историческое ядро геогра­фии— это распределение» (Dryer, 1920, стр. 6).

В это же время отдельные географы, в том числе О. Шлютер в Германии и К-Зауэр в США, возражая против крайностей эн­вайронментализма, подчеркивали не столько зависимость челове­ка о,т природной среды, сколько его активную роль в ландшафте. Любопытно, однако, то, что представители этого направления сходились с энвайронменталистами, сторонниками «экологии че­ловека», а также с «поссибилистами» французской школы «гео­графии человека»^Iв том, что география — наука хорологическая и что в центре ее внимания должен стоять человек с различными проявлениями его кулытуры.

Австрийский философ В. Крафт, соглашаясь с мнением, что география — хорологическая наука, пришел к заключению, что человек и результаты его деятельности занимают более выдаю­щееся место в географии, чем этого можно было бы ожидать, ис­ходя из стандартных определений её предмета (Kraft, 1929, стр. 5). Р. Хартшорн также считал, что «культурным» элементам должен принадлежать приоритет перед природными и с них должно начинаться географическое (исследование, невзирая на то что исторически они возникли позднее, ибо мы имеем дело толь­ко с современной территорией (Hartshorne, 1939, стр. 359). Мно­гие географы на Западе, оставаясь геттнерианцами, стали трак­товать географию вопреки Геттнеру как социальную науку.

Дж. Лейли объяснял этот уклон в развитии географии (имея в виду главным образом американскую географию) тем, что фи­зико-географические явления к тому времени были изучены зна­чительно глубже, чем культурные, ,и стали предметами специ­альных исследований, и «американским регионалистам» не оста­валось ничего другого, как обратиться к «культурным» явлениям (Leighly, 1937). Эти соображения лишь свидетельствуют о том, что идея физико-географического синтеза все еще оставалась чуждой западной географии. Но с другой стороны, ей было чуж­до правильное (понимание законов развития общества. Единст­венным выходом из положения представлялось поэтому изуче­ние пространственных аспектов общественно-исторического про­цесса с явной или тайной (несмотря на антидетерминиетские заявления) надеждой найти таким путем объяснение этому про­цессу.

Своеобразным сплавам учения А. Геттнера, антропогеографии и «человеческой географии» Видаль де ля Блата — Брюна яви­лась школа «культурного ландшафта», одним из ос­нователей которой был Отто Шлютер (1872—1959). Этот немец­кий географ считал главным объектам географического исследо­вания «культурный ландшафт» как сочетание различных «мате­риальных», т. е. доступных непосредственному восприятию, объ­ектов—природных и в особенности «человеческих» (поселения, транспортные потоки и т. п.). Поскольку Шлютер считал, что «определяющим и созидающим фактором является человек» (Schluter, 1920, стр. 214), то, естественно, природа у него имеет второстепенное значение. Его «культурный ландшафт» подобно «pays» французских географов ^IIчисто физиогномическое единст­во, изучаемое в морфологическом плане, без глубокого анализа социально-экономических законов. (Практически сам Шлютер занимался главным образом морфологией поселений.)

Идеи Шлютера нашли довольно многих сторонников как в Германии (например, Waibel, 1933), так и за ее пределами. В

США близкое направление представлял Карл Зауэр. Он, как а Шлютер, отвергал 'непосредственную причинную зависимость между юодиалыными явлениями и природной средой, а также го­ворил о необходимости применения исторического метода в гео­графии и был одним из инциаторов детальных полевых исследо­ваний в США. В центре же его внимания была «морфология ландшафта» как определенного единства форм (элементов), об­ладающего своей структурой, функциями и развитием (Sauer, 1925). Однако (взгляд Зауэра на ландшафт следует расценивать как антропоцентрический; природа для него существует лишь как окружение человека, как его среда (milieu). «Географиче­ская точка зрения», по его мнению, состоит в том, чтобы «вы­брать из всех признаков те, которые могут иметь значение для человека, добывающего себе средства к жизни на данной терри­тории» (Sauer, 1924, стр. 26). Природа территории рассматрива­ется как пассивное начало, культура — как активный агент, а «культурный ландшафт» — как результат.

Подобным же образом рассуждал Я. Брук: природных эле­ментов ландшафта он касался лишь постольку, поскольку они имеют отношение ,к человеку, и не считал возможным принять их в качестве критериев ландшафта на том основании, что они будто бы «не динамичны». Кроме того, по его мнению, такой под­ход привел бы к возрождению идеи эн ва»рон>ме нта листе кого контроля (Broek, ,1938). Г. Лаутензах писал, что выделение и ха­рактеристика ландшафтных пространств только на основе физи­ко-географических факторов—наследие тех времен, когда антро- погеографы ставили своей задачей изучение зависимости чело­века от природных условий, и заслуга Шлютера в том, что он боролся против подобного одностороннего подхода (Lautensach,

1938).

Таким образом, отрицание энвайронменталистского контроля неожиданно привело к другой крайности — оно еще далее уводи­ло географию на Западе в сторону от природного ландшафта как объекта самостоятельного исследования.

Впрочем, у сторонников идеи «культурного ландшафта» не было единого мнения и относительно «человеческих элементов», подлежащих 'географическому исследованию. Это обстоятельство послужило дополнительным стимулом для затянувшейся беспер­спективной дискуссии о принципах отбора данных в географии. Как известно, хорологическая концепция (Геттнер, Хартшорн) предполагает отнесение к области географического изучения са­мых разнообразных проявлений материальной и духовной культуры, включая язык, религию и т. д. Существовала, правда, и другая точка зрения, согласно которой географ должен рас­сматривать только «материальные» факты, а «нематериальные» предоставить социологии (Grano, 1929, стр. 38). Попытки ввести в качестве критерия отбора фактов принцип причинной связи (Gradmann, 1919; Геттнер, 1930) не могли избавить хорологиче­скую концепцию от субъективизма, и Хартшорн в сущности во­все отказался от этого принципа.

Представители школ «географии человека» (Ж- Брюн, К- Вал- ло, П. Мишотт и др.) и «культурного ландшафта» (О. Шлютер, К-Зауэр и др.), не отступая от хорологической точки зрения, огра­ничили круг изучаемых явлений преимущественно внешне ощу­тимыми, «материальными» фактами, относящимися к человеку и его деятельностиСогласно Ж- Брюну, «человеческая геогра­фия» (geographie humaine) должна быть прежде всего географи­ей материальной человеческой деятельности. Этот автор устано­вил шесть «фундаментальных человеческих фактов», имеющих отношение к географии: здания я дороги, обрабатываемые поля и домашние животные, эксплуатация 'минеральных ресурсов и уничтожение растений и животных (Brunhes, 1925, стр. 62). П. Брайен (Bryan, 1933) различал четыре взаимосвязанных ас­пекта культурного ландшафта: 1) структурные формы (поля, шахггы, дома, промышленные сооружения); 2) подвижные формы (люди и средства транспорта); 3) формы человеческой деятель­ности (посев, уборка урожая, работа промышленных предпри­ятий и т. п.) и 4) плоды человеческой деятельности (сельскохо­зяйственные продукты, промышленные изделия, перевозни грузов и др.). В несколько разных вариантах аналогичные представле­ния мы встречаем у ряда других авторов, хотя некоторые призы­вали не ограничиваться «материальными» фактами и учитывать «нематериальные» черты жизни общества — социологические ас­пекты, духовные ценности и т. п. Полностью игнорировалось лишь самое главное: способ производства материальных благ.

О. Шлютер, К. Зауэр и их последователи говорили о необхо­димости исторического метода, но имели в виду только историю трансформации природного ландшафта в «культурный» или (Bryan, 1933) историю приспособления человека к природной среде. Следовательно, школа «культурного ландшафта», так же как и французская школа «человеческой географии», имеет от­ношение исключительно к социально-экономической географии, и ее более подробный критический анализ с современных пози­ций этой науки не входит в нашу задачу.

После первой мировой войны в зарубежной географии термин «ландшафт» широко применялся и без эпитета «культурный». По словам Р. Диккинсона (Dickinson, 1939), большинство веду­щих географов считали ландшафт интегральной частью геогра­фии, а многие из них — ее центральным объектом. Проблеме гео­графического ландшафта была посвящена специальная секцияМеждународного географического конгресса в Амстердаме (|1938 г.). Однако во взглядах на его сущность царила неразбе­риха. Очень часто ландшафт трактовался в пейзажном или фи­зиогномическом смысле либо рассматривался как некоторая про­извольно выделенная часть территории; в последнем .случае представление о ландшафте отличалось от хорологической концепции пространства, или территории, только терминологией.

И. Грана (Grano, 1929, 1935) ограничивал ландшафт теми предметами и явлениями, которые непосредственно воспринима­ются нашими органами чувств, т. е. понимал его как совокуп­ность различных видимых объектов, звуков и запахов. #. Брук (iBroek, 1938) характеризовал ландшафт как сумму «всех до­ступных .наблюдению черт любой реально взятой части земной поверхности», (включая, например, сезонные циклы явлений, угольные шахты, системы севооборота; он настаивал на том, что ландшафт должен быть свободен от рамок места и .времени. Вряд ли можно творить о научной ценности подобных представлений.

Р. Хартшорн, критикуя различные взгляды на ландшафт, сам не придумал ничего лучшего, чем определить его как визуальный аспект территории, т. е. ее внешний облик, каким он представля­ется с высоты птичьего полета (включая и разнообразные дви­жущиеся предметы, например потоки автомобилей и толпы на Бродвее). Но атмосферные осадки--это, с его точки зрения, не элемент ландшафта, а лишь нечто «случающееся в ландшафте» и могущее на него воздействовать. «Усовершенствовав» таким спо­собом понятие о ландшафте, Хартшорн заявил, что география может прекрасно обойтись без него, но от него удобно отправ­ляться при изучении территории, используя ландшафт в качест­ве первичной ступени познания (Hartshorne, 1939, стр. 164).

Отдельные географы, преимущественно немецкие, пытались именно в ландшафте найти самостоятельный объект географиче­ского исследования. Так, А. Пенк (Penk, 1928) говорил, что гео­графия не нуждается для своего обоснования в хорологической точке зрения; ее самостоятельность определяется наличием соб­ственного объекта исследования, географического индивидуума, ландшафта, или (пользуясь термином Я. Зёльха) «хоры». «Хо­ра» как закономерное единство предметов и явлений подлежит исследованию не только в (морфологическом, но и в «физиологи­ческом» отношении, т. е. в .отношении процессов. В совокупности «хоры», которые Пенк сравнивал с живыми клетками, образуют земную поверхность. Однако четкого определения «географиче­ского индивидуума» Пенк не дал.

Согласно Э. Плеве (Plewe, 1935), собственная задача геогра­фии состоит в познании «ландшафтных пространств» как само­стоятельных объектов; единство последних существует объектив­но, а не в воображении наблюдателя. К■ Бюргер также подчер­кивал, что ландшафт — это такое территориальное единство,

которое «не должно быть искусственным, но должно быть дан­ным, отмеченным природой» (Burger, 1935, стр. 27).

К сожалению, правильные мысли не были последовательно развиты до конца и нередко оказывались в противоречии с дру­гими высказываниями тех же авторов. В частности, у А. Пенка ландшафт представлялся в значительной ме-ре механическим набором разных явлений, не связанных между собой взаимной обусловленностью. Такой взгляд в свое время подверг критике JI. С. Берг (1930, стр. 30).

У зарубежных географов рассматриваемого периода мы не находим разработанного понятия о единстве и целостности ланд­шафта как особой материальной системы. Это объясняется проч­ным влиянием хорологических традиций и укоренившейся при­вычкой смешивать воедино природные и общественные явления. Под ландшафтом обычно подразумевали «комплекс природных и человеческих черт» (Dickinson, 1939, стр. 5). П. Джеймс писал, что («существует, в -конце концов, только один ландшафт», что при­рода без человека есть лишь интеллектуальная концепция, а не реальность (James, 1934, стр. 80). Некоторые утверждали даже, что именно через понятие о ландшафте в географии был преодо­лен дуализм, ибо теперь физико-географические и антропогео- графические элементы не противостоят друг другу, а соединя­ются в нерасторжимом «единстве» (Geisler, 1938, стр. 4). Л. Вай- бель утверждал, что благодаря шлютеровскому «культурному / ландшафту» «больше не существует разрыва между физической географией и географией человека» (Waibel, 1933, стр. 199). По словам Роберта Холла, «современная региональная школа при­знает только один ландшафт, а не дуализм, который существовал ранее» (Hall, 1935, стр. 125—126).

Таким образом, общее понятие о ландшафте практически сли­валось с представлением о «культурном ландшафте», и большин­ство авторов, писавших о ландшафте, интересовались только его «культурными» элементами. Иногда, впрочем, проводилось раз­личие между природными и культурными ландшафтами. Так,

Г. Лаутензах указывал, что существует целая серия переходов между типичными естественными ландшафтами (например, Ан­тарктида) и резко выраженными культурными ландшафтами (Рурская область); но трактовка тех и других, по его мнению, практически одинакова, и существует только одно ландшафтове- дение, охватывающее природные и культурные ландшафты (Lau- tensach, 1938). Р. Диккинсон относил к элементам природного ландшафта только рельеф и растительность (Dickinson, 1939, стр. 2) и все проблемы изучения ландшафта толковал в духе школы «культурного ландшафта».

Разработкой учения о природном ландшафте систе­матически занимался лишь 3. Пассарге. Он считал, что человек, как таковой, не является частысГландшафта и не должен учиты-

1. ваться при его выделении, хотя в описание ландшафта могут | быть включены различные проявления человеческой деятельно-

_!

сти (поля, луга, города, села и т. п.), входящие в него как нечто данное (Passarge, 1933). В зависимости от степени человеческого воздействия ландшафты подразделяются на естественные, «рас- » хищенные» (Raublandschaften) и «культурные» (Passarge, 1921).

Пассарге различал «ландшафтные пространства» (Land- schaftsraume) разных порядков (Passarge, 1921). Простейшими «строительными камнями» служат «части ландшафтов» (Land- schaftsteile), которые группируются в собственно ландшафты. Каждый ландшафт занимает часть единой климатической (и рас­тительно-климатической) зоны с определенным характером форм земной поверхности, геологического строения, орошения, местных растительных сообществ и почв. Гард, Тюрингенский лес, Рённ — примеры хорошо выраженных ландшафтов; они возникли в зоне летнезеленых лесов с бурыми лесными почвами под влиянием рельефа. В других случаях руководящим признаком для выделе­ния ландшафтов может быть характер горных пород (например, вересковые пустоши на песках, карстовые ландшафты).

В пределах ландшафта, согласно Пассарге, часто приходится устанавливать еще и промежуточные единицы — «частичные ландшафты» (Teillandschaften); недостаточно обширные, чтобы образовать самостоятельные ландшафты или же повторяющиеся в пределах какого-либо ландшафта (например, верховые болота, отдельные горные массивы в ландшафте островных гор и т. п.). Таким образом, ландшафт имеет определенное внутреннее строе­ние (морфологию). Количество, величина и взаимное располо­жение его составных частей (Landschaftsteile, Teillandschaften) имеют, по млению Пассарге, большое хозяйственное и даже по­литическое значение.

Ландшафты в свою очередь объединяются в ландшафтные области, блоки и зоны. Высотные ступени в горах представляют особые ландшафтные пространства, которые в пределах одного ландшафта могут играть роль «частей ландшафта», или «частич­ных ландшафтов». Автор кратко упоминает также о разных структурах высотной поясности.

Далее, Пассарге различает в ландшафте формы (элементы) «собственные», главным образом зависящие от климата, и «чуж­дые», зависящие от воздействия извне (например, реки в пусты­не), а также формы «отступающие» и «предваряющие», т. е. пе­реходные между разными ландшафтами и нередко имеющие ре­ликтовый характер (например, лёсс в Центральной и Западной Европе).

Пассарге отмечает, что границы отдельных частных «про­странств» (климатических, геоморфологических и др.) часто не совпадают, поэтому невозможно провести 'точные границы «ландшафтных пространств»; предлагается руководствоватьсяграницами наиболее резко очерченного «пространства». Во мно­гих случаях образуются самостоятельные переходные «простран­ства».

А. Пенк, А. Филиппсон и некоторые другие географы ставили под сомнение возможность типологии ландшафтов. 3. Пассарге принадлежал к числу немногих сторонников противоположного взгляда. «Сравнительное ландшафтоведение», т. е. система «иде­альных» ландшафтных типов, занимает довольно важное место в его работах (наряду со сравнительным ландшафтоведением он различал «пространственное ландшафтоведение», т. е. райониро­вание). Система ландшафтной ‘классификации у Пассарге основа­на исключительно на природных признаках, причем высшие клас­сификационные единицы (типы, классы) устанавливаются по зо­нально-климатическим факторам, отряды — большей частью по рельефу, семейства и роды — по рельефу, горным породам, оро­шению. Нельзя сказать, чтобы эта классификация была вполне четкой и последовательной, однако как первый опыт она заслу­живает внимания. Р. Хартшорн вынужден был признать, что опыт Пассарге произвел большое впечатление на многих геогра­фов, так как, казалось, открывал путь к обобщениям (Hartshorne, 1939, стр. 391)

Пассарге подчеркивал, что ландшафтоведение опирается на естественные науки; он указывал, что без ландшафтоведения на­учное страноведение, т. е. «полное .описание страны и народа», невозможно. Ландшафтоведение, по его словам, представляет «ствол географического дерева»,; физическое землеведение — его_«Й^ГлСХся^11й%едение «крону» (Passarge, 1923, стр. 2).

"“Основным недостатком концепции Пассарге является то, что| ландшафт у него представляет не целостную материальную сие-1 тему, состоящую из ряда взаимодействующих компонентов, а | результат совмещения или наложения отдельных «земных npo-j странств» (Erdraume), т. е. частных территориальных единиц./ По его определению, ландшафтоведение есть «учение о раополо-f жении и взаимопроникновении земных пространств « их соеди-» нении в единые составные части ландшафта» (Passarge, 1921 ),| Внутренним взаимосвязям в ландшафте он уделял мало внима-i ния (что, впрочем, является особенностью всех работ того време-} ни, затрагивавших проблему ландшафта) ^I. Структуру ландшаф­та Пассарге понимал односторонне-морфологически, генетиче­ский подход у него отсутствует, в 'определении критериев ланд­шафта он не был последователен. В одной из своих работ (Passarge, 1929, стр. 214) он утверждает, что только морфоло­гические составные части ландшафта могут быть твердо установ­лены, что же касается самого ландшафта и болеекрупных «ланд­шафтных пространств», то вопрос их выделения решается субъ­ективно. В свое время этот взгляд подвергся критике со стороны JI. С. Берга (1930, стр. 30). Заметим, что вместе с человеком Пассарге исключил из ландшафта и животный мир.

Серьезных попыток более глубоко исследовать структуру ландшафта, его динамику и внутренние закономерности мы поч­ти не встречаем в зарубежной литературе 20—30-х годов. Р. Град- манн подчеркивал гармоничность ландшафта, наличие равнове­сия между его компонентами (Gradmann, 1924). Но В. Фогель указывал, что гармония в ландшафте наблюдается редко, так как в нем действуют односторонне направленные факторы (климат и геологическое строение), к которым постоянно должны при­спосабливаться остальные компоненты; в ландшафте сущест­вует «конкуренция сил» (Vogel, 1926). А. Пенк также обращал внимание на то, что под влиянием отдельных ландшафтоабра- зующих факторов равновесие постоянно нарушается (Penk,

1927. . В. Фольц ввел понятие о «ритме» ,в географии (сезонном и многолетнем) как «гармонии изменений» (Volz, 1926) . Все это отдельные более или менее интересные мысли, но от разработан­ного учения о ландшафте их отделяло еще большое расстояние.

Со стороны правоверных приверженцев хорологической кон­цепции идея ландшафта как выражение единства различных при­родных компонентов вызывала яростные протесты: Р. Хартшорн всеми силами пытался ее дискредитировать и прибегал к авто­ритету А. Геттнера, доказывая, что тот никогда не.разделял эту идею. Сам Геттнер, а также Р. Зигер и Л. Вайбель утверждали, что введение в науку термина «ландшафт» вносит только пута­ницу. Л. Вайбель, например, доказывал, что ландшафтоведение Пассарге есть будто бы не что иное, как прикладная ботаниче­ская география (Waibel, 1928), а Геттнер писал (1930, стр. 101), что оно «не представляет собой ничего нового, а является только другим названием для страноведения»^I.Хартшорн утверждал, что ландшафты Пассарге гипотетические и что нет никакого смысла восстанавливать «естественные» ландшафты.

С отношением к понятию о ландшафте тесно связано решение проблемы районирования, и поэтому не удивительно, что и здесь мы сталкиваемся в сущности с тем же разнобоем, с теми же противоречиями и ошибками. Вопросам районирования в это время зарубежные географы уделяли сравнительно боль­шое внимание. ‘В 1934 г. Ассоциация американских географов провела специальную конференцию о районах. Британская ассо­циация географов назначила особую комиссию для разработки классификации районов мира. Проблемы районирования так или иначе касались представители разных географических школ.

iB 30-е годы XX столетия уже мало кто решился бы прямо ут­верждать, что природное деление территории совпадает с «куль­турным». Правда, П. Роксби, например, считал, что в сходных природных районах человеческое развитие должно идти сходны­ми путями; опираясь на идеи поссибилизма, он пытался приспо­собить природное районирование (в духе Э. Дж. Гербертсона) к районированию человеческих культур (Roxby, 1931). По-видимо­му, близких представлений придерживался 3. Пассарге. Косвен­ную поддержку подобным .взглядам создавало и учение А. Гет­тнера.

С другой же стороны, Р. Б. Холл называет наивными тех гео­графов, которые полагают, что природные районы совпадают с «человеческими» (Hall, 1935, стр. 104—125). В. Финч и Г. Тревар- та писали, что «неразумно стараться приладить размещение ми­ровой ^культуры к схеме природных районов» (Finch, Trewartha, 1936, стр. 663). А. Стивенс категорически отвергал возможность «интегрировать человека и его среду» (Stevens, 1939, стр. 307). Но многие из этих авторов сразу забывают о собственных же разумных предостережениях, как только переходят к конструк­тивным предложениям. 'Вместо того чтобы прийти к логическо­му выводу о естественности и неизбежности раздельного райо­нирования природных и социально-экономических явлений, они утверждают, что среда и человек — это лишь два аспекта одного и того же объекта — «естественного» (района (Stevens, 1939, стр. 308), а практически отбрасывают природу .и пытаются по­строить «естественное» районирование исключительно на приз­наках «культурного ландшафта» — своеобразный способ прео­доления дуализма в географии!

«Природобоязнь» мотивируется ссылками на ошибки энвай- ронменталистов (Renner, 1935), на пресловутую «трансформа­цию природного ландшафта в культурный» (Hall, 1935), а А. Стивенс без обиняков заявляет, что «физический район» мо­жет интересовать топографа, климатолога, поч!воведа,но не име­ет отношения к географии (Stevens, 1939, стр. 308). Этот послед­ний автор в своем увлечении «организующей» ролью общества дошел до того, что зачеркнул природные границы и объявил «ес­тественный» район активным организмом, способным к экспансии (там же, стр. 312), а в качестве примера указал на «естествен­ную» тенденцию германизма распространяться на восток! В про­цессе колонизации «организованный» район распространяется в сторону «неорганизованного» (стр. 309). Вряд ли эти рассуж­дения нуждаются :в подробных комментариях: их идейная осно­ва достаточно очевидна.

Господствовавшее стремление совместить в одной системе территориального деления факты, относящиеся к природе и обще­ству, неизбежно .вело к субъективизму и применению искусствен­ных приемов. Обычно районы конструировались путем метода наложения, т. е. механического пересечения границ отдельных показателей. Таким способом, в частности, А. Шульц разделил Русский Туркестан на «естественные ландшафты» (Schultz, 1920), а И. Г-ранэ ib 1923—1927 гг. произвел районирование Фин­ляндии

Несовместимость в пространстве разнородных компонентов и вытекающая из этого неопределенность границ «единого» райо­на заставила некоторых географов (Р. Градман, Г. Лаутензах) прибегнуть к другому приему: сначала отыскиваются «ядра» районов, где наблюдается совмещение всех признаков, а затем между ними устанавливаются переходные полосы, обычно более широкие, чем сами «ядра».

Р. Холл (Hall, 1935) считал, что районирование должно учи­тывать формы поверхности, воды, растительность, климат и «шесть фундаментальных человеческих фактов», по Ж. Брюну; однако, как все это совместить, он не объяснил, отделавшись ссылкой на расплывчатость границ и на то, что важны не грани­цы, а характеристики самих районов. С этим автором солидари­зировались В. Джоург и Д. Уиттлси, причем последний ссылался на работы Р. Бланшара, который в своих региональных иссле­дованиях вообще не указывает границ районов^I.Э. Хантингтон и Р. Хартшорн, выступая,в дискуссии по докладу Холла, отрица­ли возможность какого-либо комплексного районирования; по Хантингтону, можно создать сотню различных районирований в зависимости от назначения^II.

Собственно физико-географическое районирова­ние еще не имело элементарных теоретических основ, так как для этого необходимо было предварительно установить законы территориальной физико-географической дифференциации, чет­ко определить понятие о физико-географическом районе как ос­новном объекте районирования, принципы соподчинения регио­нов разного порядка и т. д. Указанные вопросы затрагивались немногими географами и не получили сколько-нибудь глубокой разработки. В ряде случаев проблема физико-географического районирования решалась односторонне. Так, автор «физиогра­фического» районирования Северной Америки У. Этвуд (Atwood,

1939. рассудил, что при районировании климатические, так же как фитогеографические и сельскохозяйственные, показатели не­пригодны из-за сильной изменчивости, а почвы недостаточно изу­чены. Поэтому «простейшее и наиболее общепринятое подразде­ление суши на географические регионы основывается на контрас­тах в рельефе»: эти контрасты «определенно естественны», они не подвержены воздействию человека, наиболее устойчивы и притом определяют многие другие существенные черты ланд­шафта.

Для теории физико-географического районирования опреде­ленный интерес представляют предложения Пассарге, которые уже были кратко рассмотрены. Влияние идей Гербертсона, а от­части также Пассарге сказалось на работах П. Роксби, Дж. Ан­стеда и П. Джеймса. Анстед (Unstead, 1933) продолжал разви­вать идею районирования «снизу», т. е. путем группировки эле­ментарных географических единиц (stow), изучаемых непосред­ственно в поле. Stow объединяются в единицы следующего порядка (tract), а эти последние—в «субрегионы», «малые регио­ны» и «большие регионы». Последние примерно соответствуют ландшафтным зонам (бореальных лесов, степей, средиземномор­ской зоне и др.). В основе дифференциации высших региональ­ных единиц лежит климат, но, как подчеркивает автор, он учи­тывается через растительный покров, условия дренажа и почвы. На нижних ступенях главную роль играют рельеф и субстрат. Вся система построена на природных признаках, хотя иногда ав­тор учитывает и характер использования земель. Анстед отмеча­ет, что ранг района зависит не от его размеров, а от степени внут­ренней сложности.

Не ограничиваясь собственно региональной системой природ­ного территориального деления, Анстед указывает, что индиви­дуальные регионы любого порядка могут быть сгруппированы в типы (в качестве примеров типов «stow» Юго-Восточной Англии он называет меловые плато, меловые долины, песчаниковые хребты и Др.). Каждый регион высшего порядка характеризует­ся специфической комбинацией различных типов региональных единиц более низкого порядка. Изучение регионов, согласно Ан- стеду, должно включать познание их состава, внутренних взаи­моотношений (между отдельными компонентами) и внешних взаимоотношений. Поскольку многие авторы указывали на труд­ности, связанные с расплывчатостью региональных границ, Ан­стед заметил, что «изображение точных границ имеет меньше значения, чем изучение внутреннего содержания региона» (Un- stead, 1933, стр. 185).

В отличие от Анстеда Г. Лаутензах предложил вести райони­рование сверху вниз (т. е. путем последовательного деления), ос­новываясь при этом на определенных закономерностях смены природных условий: 1) по широте; 2) по долготе и 3) от мор­ских берегов к центру суши (Lautensach, 1938).

•Среди работ, относящихся к региональной географии, следует особо отметить полевые и с с л ед о в а н и я малых терри­торий, проводившиеся в США. Первые опыты в этом направ­лении были предприняты группой географов Чикагского универ­ситета еще перед первой мировой .войной, но в дальнейшем инте­рес к ним усилился в связи с районными планировками и основ­ной их задачей стала классификация земель. В 1922 г. работы такого рода проводились в штате Мичиган для выяснения це­лесообразного использования земель; они велись в основном от­раслевым методом, т. е. отдельно изучались рельеф, почвы, рас­тительность, а затем данные обобщались и разрабатывалась схе­ма классификации земель.

■В 1925 г. Д. Уиттлси произвел полевое картирование «есте­ственной среды» и «культурного ландшафта» на небольшом уча­стке в штате Висконсин. На карте «естественной среды» он поста­вил своей целью показать «такие комбинации форм поверхности, почвенного дренажа, естественной растительности и климата, которые отчетливо выражены и в то же время допускают исполь­зование в географии» (Whittlesey, 1925, стр. 188). В основу выде­ления подобных комбинаций он положил характер рельефа и суб­страта. Что касается карты «культурного ландшафта», то на ней отображено попросту использование земель. По мысли автора, сравнение обеих карт позволяет установить Определенные взаи­моотношения между элементами культурного ландшафта и при­родными условиями.

Несколько позднее в практику стало входить картирование однородных территориальных единиц (unit area) путем наложе­ния границ основных показателей как природных условий, так и хозяйственного использования земель. При изменении хотя бы одного из заранее заданных показателей проводилась новая; граница. Полученная таким способом сетка контуров индекси­ровалась по системе, предложенной В. Финчем-, в числителе дро­би цифрами обозначалось использование земель (пашня, луг, лес, неудоби), а в знаменателе—природные факторы (крутизна склона, тип почвы и условия стока).

Этот метод был усовершенствован Д. Худсоном, который ру­ководил съемкой земель, начатой в 1934 г. по проекту районной планировки в бассейне р. Теннесси. Съемка велась на основе аэроснимков в масштабе 1:24 000, с детальными исследованиями на ключевых участках. Худсон ввел более сложную систему по­казателей и соответственно индексов; использование сельскохо­зяйственных земель он характеризовал по пяти признакам (включая размеры полей, основные культуры и др.), а из есте- 298 ственных факторов учел семь: величину уклона, степень дрениро- ванности, интенсивность эрозии, каменистость почв, обилие скаль­ных выходов, мощность почв я плодородие почв (Hudson, 1936). Карта, таким образом, складывалась из множества ин­дивидуальных контуров, но, как впоследствии заметил Ч. Дэвис (1957, стр. 490), «ее составные элементы могли быть разделены и показаны на отдельных картах». Подобную карту лишь услов­но можно назвать комплексной, ее контуры получались не в ре­зультате научного синтеза, а чисто механическим путем. Целью исследований было не выяснение взаимосвязей между отдельны­ми компонентами, а лишь возможно точная фиксация изменений каждого из них.

В качестве определенной реакции против обычной кабинетно- компилятивной методики страноведения можно рассматривать так называемые микрорегиональные исследования Р. Плэтта в Панаме и Британской Гвиане. Как подчеркивает сам автор (Platt,

1939. , его исследования относятся к «чистой» географии, т. е. не имеют прикладной направленности; сам он расценивает «микро- региональную географию» как науку гуманитарную, антропо­центрическую и хорологическую («микрохорологическую»). Пра­ктически дело сводится к тому, что для исследования избирается небольшая типичная территория (например, площадь двух план­таций .в Британской Гвиане), которая изучается непосредственно на месте и может служить своего рода ключом к пониманию ха­рактера более обширного региона. Надо, однако, заметить, что центр тяжести у Плэтта приходится на «культурные» элементы (население, хозяйство); природные же условия рассматривают­ся очень бегло.

Как уже отмечалось в начале этого обзора, детальные исслв' дования земельного фонда проводились в 30-х годах в Англии. На первом этапе они сводились к картированию использования земель (land use). Лишь в 1938 г. -Служба использования земель Великобритании приступила к классификации земель страны в соответствии с принципами, предложенными Д. Стэмпом (Stamp, ,1940). Работа велась без специальных полевых исследований, путем обобщения имевшихся, часто, отрывочных материалов по (рельефу, почвам, условиям дренажа и климату. На основе учета этих природных факторов было установлено 10 -классов земель с точки зрения их пригодности для сельскохозяйственного ис­пользования.

Особый интерес представляют мысли Р. Бурна (Bourne, 1931) об элементарных природных территориальных комплексах (site), которые явились результатом исследования лесных местообита­ний в Индокитае, Родезии и Англии. Site определяется как «учас­ток, который для всех практических целей представляет на всем своем протяжении одинаковые местные условия .в отношении климата, рельефа, геологии, поч-в и здафических факторов вооб­ще» (цит. noLacate, 1961, стр. 272; см. также Troll, 1950, сир. 172). Закономерные сочетания таких участков образуют самостоятель­ные районы, которые Р. Бурн рассматривает как целостные при­родные единства. Эти идеи в дальнейшем оказали существенное влияние и а лесоведение и экологию, но не привлекли большого- внимания со стороны географов.

Детальные толевые комплексные исследования занимали очень скромное место в работе зарубежных географов. Основной формой 'географического обобщения оставались страноведче­ские о и и с а и и я, очень разнообразные по объему, содержанию и научным достоинствам. Приведем лишь некоторые примеры. В самом начале этого периода в Германии было предпринято под редакцией А. Пенка издание серии «Bibliothek Landerkundliche Handbiicher»; в качестве первого тома в нее вошло описание Ав­стрийских Альп Н. Кребса, второй том был посвящен Русскому Туркестану (Ф. Махачек). В 30-е годы в той же стране издава­лась под редакцией Ф. Клюте многотомная «Handbuch der geo- graphische Wissenschaft», в основном (кроме двух первых томов) посвященная региональной географии мира. Примером подроб­ного регионального описания отдельной страны является «Новое географическое описание Японии» Ямамото Куматаро (1937— 1941 гг.).

Наиболее фундаментальная 15-томная сводка по региональ­ной географии мира — «Geographie universelle» — была опубли­кована во Франции в 1927—tl948 пг. Эта работа представляет итог многолетнего (начатого еще до первой мировой войны) труда коллектива видных французских географов и содержит обшир­ный фактический материал. Но в структуре серии, объеме и со­держании отдельных томов отсутствует единство. Чаще в основу распределения материала между авторами (и томами) положен политический принцип (Франция; Бельгия, Нидерланды и Люк­сембург; Скандинавские страны и др.). Западная часть Африки, к которой относятся бывшие французские владения, вошла в один том, вся же остальная часть материка — в другой. Но в ряде случаев политический принцип нарушен. Так, большая часть тер­ритории СССР описана в одном томе, но Кавказ и Закавказье присоединены к «Западной Азии». Крупным физико-географиче­ским единицам соответствуют «Высокая Азия» и «Муссонная. Азия».

Содержание -каждого тома состоит из общей части (т. е. об­зора природных и социально-экономических условий по отдель­ным компонентам) и регионального обзора, причем последнему отводится больше места. Региональное деление никак не обосно­вывается, и каждый автор осуществляет его по-своему. Так,. Э. Мартонн (1938, рус. пер.) построил обзор Центральной Евро­пы по государствам, а внутри последних — преимущественно (но­не всегда) по геоморфологическим районам. У А. Боли («Север- 300 ная Америка», 1948, рус. пер.) некоторые районы выделены по тем или иным природным признакам ()в основном по орографии), тогда как другие — по экономическим, причем для каждого райо­на устанавливается свой «ведущий» признак (это может -быть ка­кая-либо отрасль хозяйства, например производство пшеницы). Подобный эклектизм достаточно типичен для всей серии.

Распределение материала между природными и социально- экономическими характеристиками также крайне неравномерно. В этом, а также в научном уровне характеристик обычно ясно ощущается уклон автора в ту или иную область географии. На­пример, у А. Деманжона, которому принадлежит обзор Британ­ских островов, преобладают данные по населению и хозяйству, а физико-географические сведения часто ограничены лишь крат­кой справкой о «природной среде». В томах, принадлежащих Э. Мартонну, определенно ощущается, что автор — физико-гео- граф, ив первую очередь геоморфолог. Первый том из трех, по­священных Франции, написанный Мартонном (1950, рус. пер), можно рассматривать как пример физического страноведения: он посвящен только природе страны. Однако содержание его име­ет односторонний уклон: около 60% объема посвящено рельефу, а в остальной части преобладает климат (биокомпоненты, и в особенности почва, наиболее слабые места ;не только у Мартон- на); синтез данных о природе Франции, т. е. физико-географиче­ское районирование, отсутствует.

Тенденция к разделению страноведения на «физическое» (преимущественно с геоморфологическим уклоном)- и «эконо­мическое» наметилась и в работах, посвященных отдельным ре­гионам Франции.

Общее з е м л е 'в е д е н и е как общая теория физической гео­графии не существовало в зарубежной науке рассматриваемого периода. Руководства по «общей географии» (например, Г. Ваг­нера, А. Филиппсона, Э. Мартонна) имели почти исключительно пропедевтический характер. А. Уильмор (1928, рус. пер.), в ча­стности, прямо указывал, что его «Основы современной геогра­фии» имеют целью подготовить студента к изучению страновед­ческих работ. В сущности такое же значение имело «Vergleichen- de Landerkunde» Геттнера (Hettner, 1933—1935).

Обычно структура этих курсов представляла варианты общей традиционной схемы, т. е. последовательный обзор основ част­ных географических дисциплин (включая антропогеографию). Диспропорция между разделами выдавала узкую специализацию автора или его личное предста1вление о роли того или иного ком­понента в формировании облика земной поверхности и ее отдель­ных регионов. Особенно типичным был «геоморфологизм». По

А. Уильмору (1928, стр. 15), «география —это наука, которая описывает рельеф земной поверхности и которая имеет дело с явлениями, происходящими на этой поверхности». Соответст-

венно половина текста учебника отведена рельефу и горным по­родам, затем кратко излагается «климатическая география» и биогеография вместе с человеком. С. Вулдридж и Р. Морган под многообещающим названием «Физическая основа географии» дали курс геоморфологии (Wooldridge and Morgan, 1937). Большой трудЗ. Пассарге «Die Grundlagen der Landschaftskunde» представляет собой в сущности общеземлеведческое введение в ландшафтоведение (Passarge, 1919—1920); львиную долю текс­та этого труда автор отвел геоморфологии.

В заключение отметим работу В. Фита и Г. Треварты «Е1е-' ments of geography» (Finch and Trewartha, 1936). Основное свое внимание авторы уделили климату, а также рельефу. Воды, био­тические компоненты и почвы описаны очень кратко под общей рубрикой «Земные ресурсы», после чего следуют «Культурные элементы ландшафта». Наиболее интересна заключительная гла­ва «Geographical Realms», представляющая попытку синтезиро­вать основные данные о природе Земли по крупным ее простран­ственным подразделениям, имеющим явно зональный характер !(например, влажные континентальные леса и прерии, Субаркти- ка, или тайга, тундра, ледяные «шапки» и т. д.). Авторы под­черкивают, что это деление охватывает только природу и было бы неразумно подчинять ему «культурные» явления. Впрочем, В. Финч на протяжении пяти лет в разных работах высказывал прямо противоположные взгляды, начиная с признания региона как «организма», одновременно природного и культурного (Finch, 1934) до отрицания какой бы то ни было объективности регио­нального деления (Finch, 1939). Эти противоречия в значитель­ной мере характеризуют в целом зарубежную географию рас­смотренного периода.

Отдельных исследователей, преимущественно из молодого по­коления, перестала удовлетворять односторонне-хорологическая и антропоцентрическая ориентация географии, и они пытались искать пути к ее обновлению. В конце 20-х годов XX в. в немец­кой географии немало шума произвела работа Г. Шпеттмана ^Spettman, 1928), посвященная «динамическому страноведению». Этот автор обрушился с резкой критикой на немецкое странове­дение и его представителей — А. Геттнера, Р. Градмана, Э. Бан­зе и др. Главными недостатками тогдашнего страноведения он считал его статичность, признание гармонии и равновесия в ландшафте, засилье геоморфологии, Обилие банальностей, отсут­ствие практической направленности, переоценку роли природных факторов в культурном развитии (но в то же время наличие пропасти между природой и человеком).

Шпеттман призвал географов к тому, чтобы сделать страно­ведение динамическим. В основу страноведческого исследования он предложил класть анализ «сил», действующих на территории. Таких «сил» у него оказалось 10, в том числе только три природ- 302ных (климат, растительность ,и рельеф) и семь общественных (по степени важности: технические, финансовые, кризисы и конъюн­ктуры, полезные ископаемые, сила личности, религиозные силы, жизненный уровень или ступень культуры). Природным силам Шпеттман придавал второстепенное значение на том осно­вании, что они медленно изменяются. Как это часто бывает, критиковать оказалось легче, чем разработать конструктивные идеи. В представлениях Шпеттмана немало эклектики, выбор «сил» произволен, отсутствует ясный объект исследования; во всяком случае его «динамическое страноведение» не имеет отношения к физической географии. Идеи Шпеттмана встре­тили резкие возражения со стороны Р. Градмана, А. Геттнера и А. Филипмсона и не вызвали широкого положительного резо­нанса.

Декларативные призывы перейти от статического описания к исследованию процессов развития можно найти и у других гео­графов. Так, С. Додж писал: «аВ большинстве географических со­чинений район трактуется как нечто существующее, тогда как важно то, что он представляет собой нечто ставшее. Какие про­цессы формировали районы, какие продолжают производить в них неуловимые трансформации и каковы тенденции на буду­щее— вот вопросы, которые возбуждают область географии» (Dodge, 1932, стр. 335).

Против антропоцентрических тенденций американской гео­графии резко возражали Дж. Лейли и в особенности Ю. Ван Клиф. Последний считал большим несчастьем засилье социаль­ной географии в американских университетах. Он язвительно за­метил, что ее представители полагали, будто они спасают геогра­фию; «они доказывали, что человек в конечном счете является центральной темой и что это служит достаточной причиной счи­тать географию социальной наукой», но тем самым нанесли гео­графии, относящейся к наукам о Земле, смертельный удар (Van Cleef, 1960, стр. 8).

Дж. Лейли доказывал, что бесконечное 'накопление топогра­фических (региональных) описаний пе создает науки и не долж­но рассматриваться в качестве основной задачи ученых-геогра- фов, ибо наука не может быть основана на изучении гетероген­ных явлений в пределах условно избранного фрагмента земной поверхности (Leighly, 1937, стр. 130). «Нет никаких перспек­тив,— писал он, — найти такую теорию, которая позволила бы привести в рациональный порядок все или большую часть гете­рогенных элементов ландшафта» (стр. 128). Особенно возражал он против излюбленного подхода к региональному описанию, когда в ценре его ставятся экономические или культурные яв­ления.

Этот автор указывал, что, поскольку содержание ландшафта крайне разнородно, его научная интерпретация требует раздель­ного исследования отдельных классов явлений: физические ком­поненты должны изучаться физическими методами, а элементы культурного ландшафта познаются на основе исторических уче­ний (стр. 139). Лейли, следовательно, четко отделял две основ­ные категории закономерностей. Однако, противопоставляя син­тезу анализ и утверждая, что научное исследование может быть только аналитическим (стр. 131), он ®пал в другую -крайность и косвенно отверг (хотя прямо и не утверждал этого) реальность природного географического комплекса.

Таким образом, многие зарубежные географы сознавали, что традиционное направление географической науки зашло в тупик, но не смогли указать выхода из него.

СОВЕТСКАЯ ФИЗИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ '

ДО ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ ^I

Первый период (1917—1930 гг.). К Д917 г. природные условия и ресурсы России были изучены крайне слабо. В особенности это касалось северных и восточных ее окраин— Сибири и Средней Азии; не существовало точной карты страны, на ней оставалось еще много «белых пятен». До Великой Октябрьской социалисти­ческой революции в России не было ни одного специального на- учн*о-исследовательского географического учреждения (его функ­ции выполняло Географическое общество). Подготовка научных кадров в области географии практически не осуществлялась; на шести географических кафедрах в университетах готовились главным образом преподаватели для средних школ ^II.

В Советской России изучение естественных производительных сил впервые в истории стало общегосударственным делом. Реше­нием Совета Народных Комиссаров от 12 апреля 1918 г. на, Ака­демию наук возлагалась организация всестороннего изучения производительных сил страны. Первоначально этим занималась (в очень ограниченных масштабах) Комиссия по изучению есте­ственных производительных сил (КЕПС), при которой в 1918 г.

был основан промышленно-географический отдел; в 1921 г. была создана Кпми1пгяя..да. научяым э«шедидиям. а в 1927 г. — Осо­бый комитет по исследованиям союзных и автономных республик

(сншеяттг- '

'“В1918 г. постановлением Советского правительства в Ленин­граде был создан на базе Высших географических курсов Гео- •1Ч1а4ш«ве«ш&тгяйийу^т—’пёрйбё высшее опёциальйоё географиче­ское учебное завЩ&таё]"ТТёред' ним"бшй‘~п^ст11влены~двё зада­чи — развитие географической науки и подготовка кадров для географического исследования страны. В 1922 г. при нем был ор­ганизован Географо-экон-омический .лахздажсав&вшшшшй институт. По образцу Географического института, ставшего с 1925 г. факультетом Ленинградского университета, впоследствии были созданы географические факультеты в ряде других универ­ситетов.

В первые ж,е годы Советской власти возникли многочислен­ные специализированные научно-исследовательские учреждения географического профиля, в их числе Гидрологический институт (1919 г.), отдел климатологии при Главной геофизической об­серватории (1919 г.), геоб-отанический отдел при Главном бота­ническом саде Академии наук (1922 г.), Почвенный институт имени В. В. Докучаева при Академии наук СССР (1925 г.). В 1921 г. вышел декрет СНК РСФСР о восстановлении и расшире­нии метеорологической сети, а в 1929 г. была создана единая Гидрометеорологическая служба СССР. С 1925 г. существует Институт по изучению Севера (в 1930 г. преобразован в Аркти­ческий институт).

Картографирование страны и создание полноценной карто­графической основы для научных исследований составляло одну из первоочередных задач, и в f919 г. В. И. Ленин подписал декрет об организации Высшего геодезического управления, которое должно было объединить всю картографическую деятельность в Советской России.

В 20-е годы развернулись экспедиционные исследования в различных частях страны. Комплексные экспедиции Академии наук работали на Кольском полуострове, в бассейне Печоры, в Башкирии, на Полярном Урале и на севере Западной Сибири, в горах Южной Сибири, на Байкале, в Якутии, на Таймыре, в Ка­захстане, Каракумах, Закавказье, а также в Туве и Северной Монголии. В Северо-Восточной Сибири С. В. Обручев провел большие исследования, в результате которых коренным образом изменились представления об орографии Колымо-Индигир-ского края. В. К. Арсеньев продолжал свои исследования в Сихотэ- Алине. В Средней Азии работали экспедиции Туркестанского от­дела Русского географического общества и Среднеазиатского университета. На Русской -равнине различными учреждениями проводились специализированные исследования (гидрологиче- окне, геоморфологические, почвенные, геоботанические и др.)- С 1920 г. началось систематическое изучение северных морей с целью освоения Крайнего Севера и Северного морского пути.

Результаты экспедиций 20-х годов позволили существенно ис­править карту страны и стереть с нее ряд «белых пятен». Экспе­диционные исследования дали обширный фактический материал по рельефу, гидрографии, современному оледенению, почвам, растительности, и, хотя они, за отдельными исключениями, еще не имели комплексного характера^!, их результаты составил» важный вклад в региональную физическую географию и содейст­вовали развитию ландшафтоведения.

Основные теоретические обобщения в различных отраслях географии — климатологии, почвоведении, геоботанике, мерзло­товедении, палеогеографии четвертичного периода — основыва­лись еще в значительной степени на материалах исследований досоветского периода. В 1920 г. вышел в свет классический труд Г. Ф. Морозова «Основания учения о лесе». Г. И. Танфильеву принадлежит попытка создать физико-географическую сводку по СССР, .но этот труд остался незаконченным (опубликованы лишь общие обзоры по отдельным компонентам природы).

Следует отметить ряд важных картографических обобщений, в частности новые геологические и почвенные карггы Азиатской и Европейской частей СССР, а также первые листы Геобоханиче- ской карты Европейской части СССР в масштабе 1:1050000, составлявшейся под редакцией Н. И. Кузнецова. В этот же пе­риод Главная геофизическая обсерватория приступила к изда­нию серии «Климат СССР» и отдельных выпусков Климатологи­ческого атласа СССР.

К сожалению, результаты комплексных экспедиций обычно публиковались в чисто отраслевом плане и не обобщались в ви­де региональных физико-географических сводок с районировани­ем. Между тем в начале 20-х годов интерес к проблеме физико- географического районирования сильно возрос в связи с переустройством политико-административного деления страны и образованием экономических районов Госплана. Специ­альная комиссия ВЦИКа под руководством М. И. Калинина ра­ботала над проектом экономического районирования СССР, обос­нование которого потребовало привлечения всестороннего мате­риала по природным условиям и ресурсам. Этими причинами легко объяснить появление уже в 1921—1925 гг. многочисленных работ по физико-географическому районированию отдельных ре­гионов: Украины, Юго-Востока Европейской России, Предкав­казья, Дагестана, Уральской губ., Омской губ., Приенисейского» «рая -и др. В 1929 г. было опубликовано физико-географическое районирование Средней Азии Р. И. Аболина.

Теоретический уровень -большинства из этих 'исследований не­высок. Для -подробного районирования относительно небольших территорий (недостаточно было опираться на -принцип зонально­сти; закономерности же азональной физико-географической диф­ференциации еще только начали выясняться (см. ниже) и в на­чале 20-х годов практически :не могли лечь в основу детального физико-географического районирования. Лучшей из работ этого цикла следует считать труд С. С. Неуструева (1874—1928) «Ес­тественные районы Оренбургской губернии» (1918 г.), автор ко­торого основывался на идеях Л. С. Берга о географическом ландшафте.

Территориальные исследования, в которых участвовали пред­ставители различных научных специалыностей и которые имели своей целью всестороннее -изучение природных условий и естест­венных ресурсов, рано или поздно должны были привести к при­знанию географического комплекса в качестве объек­та изучения. И хотя ш это время идея ландшафта еще не стала всеобщей основой методики комплексного полевого исследова­ния, .в работах ряда исследователей (С. С. Неуструев, Б. Б. По- лынов, И. М. Крашенинников, И. В. Ларин, Р. И. Аболин) мы встречаем образцы глубокого .анализа ландшафтов и первые на­чала методики ландшафтных исследований, глав­ную часть,которой составляют ландшафтная съемка и с о­здание ландшафтных карт.

Б. Б. Польшов (1877—*1952) разработал методы детальной ландшафтнШ"съемки при изучении донских террасовых песков (Полыиов, 1926—1927), Лахтидак-ой владины под Ленинградом (совместно с М. М. Юрьевым) и ландшафтов Монголии (совмест­но ic И. М. Крашенинниковым). Основными объектами картирова­ния служили так называемые элементарные ландшафты, т. е. участки, однородные по геоморфологическим условиям, материн­ским породам и почвенно-растительному покрову.

И. В. Ларин (1927 г.) в результате многолетних исследований на севере Прикаспийской низменности установил настолько тес­ную и закономерную связь между элементами рельефа, условия­ми увлажнения, почвенными разностями и растительными ассо­циациями, что это позволило ему выделять ib поле и картировать простейшие географические комплексы, которые он назвал микроландшафтами. Аналогичную методику применял А. Д. Го- ж-ев -при изучении песчаных массивов на Дону, в Терско-Даге­станском районе и Приаралье.

П-очванно-ботанич-еские карты южной части Казахстана, опуб­ликованные Р. И. Аболиным в 1929 г., являются в 'сущности так­же ландшафтными картами, они отличаются богатым содержа­нием и тщательно разработанной легендой.

Важно подчеркнуть, что все эти первые ландшафтные карты имели непосредственное практическое назначение, главным обра­зом сельскохозяйственное и мелиоративное. В легендах карт (особенно у И. В. Ларина и Р. И. Аболина) дается оценка каж­дой выделенной единицы с точки зрения возможностей ее сель­скохозяйственного освоения.

Карты перечисленных авторов не могли быть вполне едино­образными но своему содержанию и свободными от недостатков. Тем не менее ландшафтные съемки 20-х годов сыграли выдаю­щуюся роль в -развитии как методов ландшафтного исследова­ния, так и теории ландшафта. И. В. Ларин в процессе изучения и картирования ландшафтов Прикаспия разработал биоиндикатор- ный метод ландшафтного исследования; ему принадлежит уни­кальный определитель «микроландшафтов», который дает воз­можность установить по растительному покрову другие «омпонен- ■да природного комплекса и его сельскохозяйственный потенциал (Ларин, 1926). Б. Б. Полынов при исследовании донских песков применил генетический принцип я положил начало изучению ди­намики ландшафта-, он же уточнил определение ландшафта, по­казал особую роль почвы как «произведения» ландшафта и т. д. (Полынов, 1925). Упоминавшаяся работа С. С. Неуструева (1918 г.) представляет особый интерес не только как первый опыт приложения понятия о ландшафте к физико-географическому районированию, но и как первая попытка популярного изложе­ния учения о ландшафте.

Ландшафтные съемки привели к необходимости различать территориальные физико-географические единицы разных поряд- koib. В то время рано еще было ставить вопрос о разработке под­робной и согласованной системы ландшафтных единиц; важней­шим итогом было установление элементарной ступени ландшафт­ного деления — «микроландшафга», иди «элементарного ланд­шафта».

Труды советских ученых 20-х годов внесли существенный вклад в учение о закономерностях территориальной физико-гео­графической дифференциации. Л. С. Берг продолжал разрабаты­вать учение о ландшафтных зонах.

В. В. Алехин еще да 1921 г. показал, что пойменные луга под­чиняются закону зональности, а Б. А. Келлер (1923 г.) подчерк­нул, что зональность проявляется не только в основных (плакор- ных) типах растительности, но я в растительных сообществах любых других местообитаний — на песках, засоленных грунтах, в переувлажненных западинах и т. д. Аналогичные идеи в отно­шении почв развивал С. С. Неуструев (1926 г.); он считал иепра- вилыным говорить об «азональных» почвах.

Б. А. Келлеру принадлежит важная мышь о том, что «при формировании зон шло совокупное изменение климатов, почв и растительности со сложным влиянием друг на друга, и поэтому выделять здесь кдимат в качестве первой причины можно, конеч­но, лишь условно» (Келлер, 1923, стр. 55); современная картина зональности есть, таким образам, результат длительной истории,, в ходе которой «ее основные природные компоненты эволюцио­нировали в глубоком взаимодействии.

Развивая докучаевскую концепцию природных зон, многие- географы, -почвоведы, геоботаники сознавали, что признание универсальности зонального принципа недостаточно для объяс­нения всех географических закономерностей. В 1921 г. В. Л. Ко­маров (1869—1945) предложил различать ,на каждом материке,, кроме широтных зон, по три меридиональные зоны (две океани­ческие и одну континентальную). В этом предложении конкре­тизирована, хотя и очень схематично, важная идея о взаимо­действии суши и океана как одном из главных факторов физико- географической дифференциации.

Л. И. Прасолов (1875—1954) -еще -в 1916 г. выдвинул принцип почвенных провинций, или «фаций», который он продолжал раз­вивать в 20--е годы. Отмечая, что -почвы из мел я юте я не только в широтном, но и в долготном направлении (под влиянием кли­мата, рельефа, геологических условий), Прасолов пришел к за­ключению, что «в /почвенной географии imh можем и должны ис­кать закономерности не только по принципу зон или подзон го­ризонтально широтных (или вертикальных, им аналогичных в горных странах), но и по принципу фаций, или провинций, т. е. более или менее крупных областей, разделяющих зоны на части различных очертаний, в зависимости -от местных геоморфологи­ческих и других явлений» (Прасолов, 1922, стр. 6). Эти мы-сли поддерживал С. С. Неуструев (1926 г.), причем он внес в пони­мание провинций (фаций) генетический элемент.

Б. А. Келлер -подчеркивал, что «влияния климата при созида­нии растительно-почвенных зон часто -накладывались <на -области; с неодинаковым геологическим прошлым» и «зонообразующее влияние -климата не распространялось -параллельно, а, так ска­зать, пересекалось -с влиянием геоморфологии» (Келлер, 1923,. стр. 56). Поэтому в каждой зоне можно различать «крупные под­разделения в виде областей с различным геоморфологическим характером и связанными с этим особенностями -растительности и почв» (там же). Аналогичными идеями руководствовался П. Н. Крылов (1850—1931), разрабатывая ботани-ко-гео-графиче- ское районирование Сибири (1919 г.); в этом районировании зо­нальным и «провинциальным» факторам придается самостоя­тельное районообразующее значение: первым соответствует си­стема широтных областей, зон -и подзон, а -вторым — система крупных «провинций» (Западносибирская, Алтайско-Саянская и др.). П. Н. Крылов, таким образом, впервые осуществил райони­рование по «двухрядной» системе.

Среди исследований, затрагивавших вопросы -высотной пояс- яости, следует выделить работы Р. И. Аболина и М. Г. Попова, посвященные горам Средней Азии (Попов указал, в частности, на различия в структуре высопно-поясного ряда между Северным и Южным Тянь-Шанем).

Исследования закономерностей территориальной физико-гео­графической дифференциации должны были послужить важным связующим звеном между учением о ландшафте и общим земле­ведением, однако последнее не получило развития в рассматри­ваемый период. Более того, существовало мнение, что содержа­ние географии ограничивается лишь ландшафтоведением или тар ановедением.

Л. С. Берг писал, что учение о ландшафте и есть география и только за ним должно быть удержано название географии. Что же ,касается «физической географии», то она, по мнению Л. С. Берга, занимается изучением процессов, происходящих в воздухе, [воде и земной коре, а также форм земной -поверхности и составляет одну из ветвей космической физики (Берг, 1921, стр. 55). С. С. Неуструев, который развивал и пропагандировал учение о ландшафте, заметил, что оно «составляет важнейшую часть географии» (Неуструев, 1949,стр. 329; подчеркнуто мной.—

1. И.). Согласно взглядам В. П. Семенова-Тян-Шанского (1928 г.), несущим (на себе печать хорологизма, география — это «наука о границах», а основное ее существо (составляет странове­дение.

Некоторые интересные мысли о географии принадлежат И. Д. Лукашевичу (1919(г.). Он говорил, что задача географии — «всесторонне изучить зем;ную поверхность, описать и понять ее жизнь ... совокупность взаимодействий между силами мертвой природы и живыми существами, с одной стороны, а земной по­верхностью — с другой» (стр. 32). География, по И. Д. Лукаше­вичу, (состоит из общего и частного землеведения. Однако в вы­сказываниях этого автора сочетались правильные идеи и оши­бочные представления в духе хорологической концепции. Он, например, называл географию, вслед за А. Геттиером, одной из отраслей описательной астрономии. Идея географического ланд­шафта не /нашла отражения в его теоретических высказываниях.

Важнейшее о б ще г еогр а ф и чес кое значение имел труд

2. И. Вернадского (1863—1945) «Биосфера» (1926 г.). Развивая идеи В. В. Докучаева о взаимодействии живой и неживой приро­ды, Вернадский ввел представление о сфере жизни, которая включает тропо-, пидро- и литосферу, связанные между собой вдиюым и необратимым процессом круговорота вещества и энер­гии. Особое внимание Вернадский уделял жизни («живому ве­ществу») как важнейшему энергетическому и геохимическому фактору, которому принадлежит ведущая роль в преобразовании всех трех неорганических геосфер и в развитии биосферы. В уче­нии о биосфере в сущности были уже заложены основные поло- жени я возникшего .позднее понятия о географической оболочке, а биогеохимичеакие идеи Вернадского, рассматриваемые в гео­графическом аспекте, /впоследствии привели к возникновению* особой отрасли ла[ндшафтоведен.ия — геохимии ландшафта.

Второй период (1930—1941 гг.). Новый этап в развитии со­ветской географии совпадает с годами первых пятилеток. Инду­стриализация страны и социалистическая реконструкция сель­ского хозяйства стимулировали исследования естественных ре­сурсов по самым разнообразным направлениям.

В 1930 г. на базе ОКИСАР и других академических комиссий- создается Совет по изучению производительных сил (СОПС);, одновременно при Академии наук СССР был организовал Гео­морфологический институт, преобразованный в 1934 г. в Инсти­тут физической географии, а в 1936 г.—в Институт географии. В 30-е годы организуется сеть филиалов Академии наук СССР' (в 40—50-х годах многие из них были преобразованы в Акаде­мии наук союзных республик).

В 30-е годы в различных районах страны вели исследования- многочисленные комплексные экспедиции Академии наук СССР: Карело-Мурманская, Северодвинско-Печорская, Уральская, Прикаспийская, Западносибирская, Якутская, Амгунь-Селем- джинская, Дальневосточная, Камчатская, Кавказская, Казахстан­ская, Туркменская, Киргизская, Таджико-Памирская. Комплекс­ные экспедиционные исследования проводили также Московский и Ленинградский университеты и некоторые другие учреждения. На территории СССР продолжались открытия новых географи­ческих объектов. Так, участники Таджико-Памирской экспеди­ции выяснили орографию высочайшей горной области Средней Азии, открыли наиболее высокую вершину страны, многочислен­ные ледники. В Приамурье был открыт Баджальский хребет; в. 1941 г. на Камчатке обнаружены гейзеры и т. д.

В 1930—4932 иг. Г. А. Ушаков и Я. Я. Урванцев положили на карту и исследовали Северную Землю. Полярные исследования особенно активизировались с 1932 г., когда стали осуществлять­ся большие работы по программе Второго международного по­лярного года. В том же году плаванием «Сибирякова» было по­ложено начало освоению Северного морского пути. Организация в 1937 г. дрейфующей станции «Северный полюс», а также дрейф «Седова» (1937—1940 гг.) ознаменовали начало систематическо­го изучения Центральной Арктики. В 1941 г. была осуществлена первая воздушная экспедиция в район полюса относительной не­доступности.

Основные итоги географического изучения СССР, а также теоретических исследований :в различных отраслях географии к началу 30-х годов были подведены на Первом всесоюзном гео­графическом съезде в Ленинграде (1933 г.). В течение последую­щих лет, предшествовавших Великой Отечественной войне, про­изошло дальнейшее уточнение и пополнение наших представле­ний о рельефе, геологическом строении, климате, водах, ледни­ках, вечной мерзлоте, почвах, органическом мире, палеогеогра­фии страны. Сильно возросла также изученность морей, омыва­ющих территорию СССР. Были опубликованы крупные сводки по различным компонентам природы (в том числе почвам и расти­тельности), насколько обзорных тематических карт всей страны: геологические (1:5 000 0(50, 1937 г., и 1:2500 000, 1940 г.), гео­бот эпическая (1:5 000 000, 1939 г.), карта стока (1:15 000 000, 1937 г.), Климатологический атлас (1933 г.), а также довольно многочисленные карты отдельных регионов (геологические, поч­венные, геоботанические и Др.). Началось создание геологиче­ской и почвенной карт миллионного масштаба. Следует упомя­нуть также о первых комплексных региональных атласах (Ле­нинградской области и Карельской АССР, Мурманского округа, Московской области).

В области регионального физико-географиче­ского синтеза 30-е годы не отличались большими успехами. •Физико-географические описания обычно составлялись в тради­ционном покомпонентном стиле. Удачных примеров детального физико-географического районирования было немного (из них следует отметить работу И. М. Крашенинникова по Южному Уралу).

Сводные труды, обобщившие сведения о природе СССР, при­надлежат Л. С. Бергу (1930, 1937 гг.). Они построены в виде опи­сания ландшафтных зон, но горные страны рассмотрены отдель­но, вне системы зонального расчленения территории.

В 1938 г. Наркомзем СССР обратился к Академии наук с просьбой выполнить естественноисторическое районирование СССР, необходимое «для правильной разработки и проведения ряда агротехнических и организационных мероприятий, направ­ленных к дальнейшему росту совхозного и колхозного произ­водства...» («Естественноисторическое районирование СССР», 1947, стр. 21). При Академии наук СССР создали Комиссию по естественноисторическому районированию, которая выполнила работу в короткий срок, но из-за войны результаты районирова­ния были опубликованы только в 1947—1948 гг.

Дальнейшее развитие теории физико-географического райо­нирования задерживалось слабой- разработанностью учения о вакономерностях территориальной физико-географической диф­ференциации. Не было еще найдено правильного решения вопро­са о соотношениях между широтной зональностью и азональны­ми («провинциальными», «фациальными») явлениями. В нали­чии многочисленных фактов, которые не укладывались про-сто в рамки зональности, некоторые географы видели повод для отри­цания научного и практического значения закона зональности.

В методике комплексного изучения территории существенных сдвигов не произошло, хотя отдельные экспедиции и исследова­тели показали образцы применения ландшафтного метода. Чрез­вычайно характерно, что в этот период, как и в предыдущий, ос­новной вклад в .разработку методики ландшафтных ■исследований' внесли деятели, непосредственно связанные с разрешением прак­тических задач. Работы по инвентаризации природных кормовых угодий, болот, лесов, по закреплению и освоению песков дали лучшие доказательства плодотворности ландшафтного метода при исследованиях, производимых в целях освоения, рациональ­ного использования и мелиорации земель.

М. А. Первухину (/1901—1939) принадлежит первая попытка обобщить результаты работ по ландшафтному картографирова­нию. На Первом всесоюзном географическом съезде в 1933 г. он обратился с призывом приступить ,к сплошной ландшафтной съемке страны (Первухин, 1934). Но к сожалению, эта ценная инициатива не была поддержана, и в течение долгого времени после выступления М. А. Первухина ландшафтная съемка про­должала оставаться делом инициативы отдельных лиц. Недооцен­ка значения полевых ландшафтных исследований отрицательно оказалась на разработке теории физической географии; теорети­ческие построения географов часто приобретали умозрительный характер и давали пищу для упреков в схоластичности и отор­ванности от жизни.

К началу этого периода уже выросли кадры географов ново­го поколения, воспитанные в духе марксистского мировоззрения. Не (случайно на рубеже 20-х и 30-х годов происходят первые ме­тодологические дискуссии по вопросам географии. Пересмотр традиционных взглядов раньше начался в экономической геогра­фии, где сторонники районного направления вели борьбу против отраслево-статистической школы. На Всероссийском совещании преподавателей географии в 1929 г. восторжествовало районное направление, но после этого борьба мнений в экономической гео­графии приобрела иной характер — она концентрировалась во­круг буржуазных теорий и ошибок, допущенных как «отраслеви­ками», так и «районщиками». При этом не обошлось без переги­бов, которые выразились в распространении .антигеографических тенденций среди эконом,ико-географов. «В те времена очень мно­гие полагали, что поскольку экономическая география — наука общественная, экономическая, то 'следует иметь контакт только с представителями политической экономии и других экономиче­ских наук, но не физической географии» (Константинов, 1965, стр. 106).

Первый всесоюзный географический съезд в решении по Сек­ции экономической географии отметил несостоятельность попы­ток буржуазных ученых сконструировать «общую географию», которая объединяла бы физическую географию и экономическую

географию, но .вместе с тем подчеркнул «необходимость тесней­шего сотрудничества этих двух самостоятельных наук»

Важную роль в борьбе против отрицательных тенденций сы­грало постановление СНК СССР он ЦК ВКП(б) от 16 мая 1934 г. «О преподавании географии в начальной и средней школе». По­становление, в частности, обращало внимание на перегрузку пре­подавания 0 учебников статистическими данными и на недоста­точность физико-географического материала.

К этому времени в советской теории физической гео­графии ясно определились два направления. Одно из них, представленное работами А. А. Григорьева (1883—1968), возник- ! ло в значительной мере под флагом борьбы против геттнериан- I счпва и противопоставило описательно-хорологическому подходу i изучение природных (процессов географической среды на основе применения количественных методов. Дальнейшей конкретиза- i цией этих: идей явилось представление о едином физико-геогра- фическом процессе и физико-географической оболочке Земли как предмете физической географии (Григорьев, 1932) ^I. По

А. А. Григорьеву, физико-географическая оболочка качественно отличается от других частей земного шара тем, что ее составные части — литосфера, воздушная и водная оболочки—проникают друг в друга и взаимодействуют между собой, что именно здесь постоянно действует солнечная анергия и только здесь сущест­вует органический мир.

Основными факторами, определяющими физико-географиче- сиий процесс и структуру физико-географической оболочки Гри­горьев считал солнечную радиацию и циркуляцию атмосферы (иначе говоря, климатическое звено является «ведущим» в фи­зико-географическом процессе). В соответствии с климатом обра­зуются различные «типы структуры географической среды», ко­торые распределяются в виде широтных поясов, распадающихся на меридиональные отрезки. В дальнейшем Григорьев посвятил серию работ (1938—1946 гг.) характеристике основных широтно- поясных типов физико-географической среды.

Несомненной заслугой Григорьева является то, что он ввел в науку понятие о физико-географической оболочке и заострил внимание на необходимости применять количественные методы (в том числе метод балансов) для изучения географических про­цессов. Однако концепция Григорьева не лишена ряда слабых сторон. Физико-географический процесс рассматривался не как

единый и сложный процесс развития географической оболочки, а как своего рода механизм, управляемый климатом, подчиненный климату.

Идеи В. И. Вернадского о роли биологического фактора, а также о миграции химических элементов в биосфере позволяют трактовать развитие географической оболочки значительно глуб­же. Неточные формулировки А. А. Григорьева привели к тому, что физико-географический процесс у него как бы оторвался от материальной основы — географической оболочки и ее ландшаф­тов. Что касается ландшафта, то Григорьев определял его не как целостную материальную систему, а лишь как «внешнее выраже­ние местной структуры физико-географического процесса».

Второе направление, ландшафтоведческое, продолжали раз­рабатывать J1. С. Берг и его последователи, а также представи­тели смежных с физической географией дисциплин (преимущест­венно прикладных). даяяия-аландшафте дал известный труд Л. С. Берга сЛ^аяшафто-гедграфические зоны Т1ССР» (Т930"F-') • 'Ф0арйй*чеоше введение к этой кнйРё"'И|Гёд- ставляет краткое наложение основ учения о ландшафте. Здесь автор дзл новое, более полное определение ландшафта, привел примеры ландшафтов, рассмотрел вопрос о взаимодействии меж­ду ландшафтом как целым и его отдельными компонентами, а также проблему развития ландшафта. Касаясь истории ланд- шафтоведения, Л. С. Берг подчеркнул, что оно возникло на рус- окой почве под влиянием идей В. В. Докучаева.

Развивая бесспорно прогрессивные положения в области теории ландшафта, JI. С. Берг повторил, однако, некоторые прежние свои ошибочные высказывания в духе А. Геттнера. Эти высказывания находились в явном противоречии с основной кон­цепцией Л. С. Берга и с фактическим содержанием его много­численных трудов. Так, формально придерживаясь деления наук на систематические, хронологические и хорологические и относя географию к последним, о,н по существу неоднократно опровер­гает это представление. Л. С. Берг не раз подчеркивал, что глав­ное .отличие географии от «систематических» наук состоит не в ее особом хорологическом подходе, а в предмете изучения: в оггли- чие от минералогии, ботаники и т. д. география изучает не отдель­ные тела и явления, а их комплексы. Далее, он особо указывал на необходимость исторического подхода для географии. «По­нять данный ландшафт можно лишь тогда, когда известно, как он произошел и во что он со временем превратится» (Берг, 1930, стр. 32). Не кто иной, как Л. С. Берг, дал блестящие образцы применения генетического принципа в физической географии.

Первый серьезный опыт анализа основных принципов учения

о ландшафте с позиций диалектического материализма принад­лежит М,- А~.Первухину (1932 г.). Рассматривая ландшафт вслед за Л. С_: Бергом как основной объект изучения географии, М. А.Первухин говорил о необходимости смотреть на ландшафт как ,на развивающуюся систему, в которой происходит борьба старо­го и нового; сущность ландшафта состоит в круговороте мате­рии; «конечной целью изучения природы территории является установление материально-энергетического баланса естествен­ных комплексов, составляющих данную территорию» (стр. 98). Таким образом, у М. А. Первухина мы находим тот же подход, что и у А. А. Григорьева, но развиваемый не в общеземлеведче- iCkom плане, а применительно к конкретным природным терри­ториальным комплексам.

М. А. Первухину принадлежит важная мысль о том, что основ­ными научными методами ландшафтоведения являются райони­рование и типологический анализ территории и что «район явля­ется закономерным сочетанием определенных территориальных типов» (Первухин, 1932, стр. 111). Типологическому подходу он придавал решающую роль, вплоть до того, что под ландшафтом понимал не целостную территориальную единицу, а «тип терри­тории», объединяющий сходные между собой, хотя и разобщен­ные, участки (микроландшафты, или элементарные ландшафты).

Надо заметить, что первые представители ландшафтоведения, в том числе Л. С. Берг и С. С. Неуструев, не придавали понятию «ландшафт» какого-либо таксономического значения и не огра­ничивали его объем, т. е. употребляли термин «ландшафт» как ^синоним географического комплекса вообще. Л. С. Берг (1930 г.) -среди примеров ландшафтов называет как типологические объ­единения повторяющихся элементарных природных комплексов (болота, ельники, бугристые пески и Др.), так и неповторимые (индивидуальные, или региональные) единицы (Валдайская воз­вышенность, Среднесибирское плоскогорье). Неудобства и про­тиворечивость такого широкого понимания ландшафта были очевидными уже для М. А. Первухина и некоторых других иссле­дователей 30-х годов. Рано или поздно должна была появиться ■необходимость привести в систему накопившиеся данные о гео­графических комплексах разного ранга и упорядочить термино­логию. При этом часть ландшафтоведов (М. А. Первухин, А. Н. Пономарев) пришла к заключению, что в термин «ландшафт» надо вкладывать типологический смысл, т. е. рассматривать его как видовое понятие, тогда как другие склонялись к иной трак­товке, которую можно назвать региональной. Наиболее глубокое обоснование последней дал Л. Г. Раменский (1884—1953), кото­рый основывался на обширном опыте изучения земель как при­родных кормовых угодий.

Л. Г. Раменский (1938 г.) показал, что ландшафт — это до­статочно сложная территориальная система, состоящая из раз­нородных, но закономерно между собой связанных (экологиче­ски и генетически сопряженных) и развивающихся как одно це­лое элементарных природных комплексов. Последние Раменский

назвал эпифациями; ойи формируются внутри ландшафта -на различных местоположениях (т. е. на однородных элементах рельефа) и характеризуются однородными экологическими ре­жимами и одним биоценозом

Таким образом, согласно Раменскому, в каждом ландшафте j обнаруживаются следующие общие черты: 1) закономерное | единообразное расчленение поверхности на местоположения и со- I ответствующие им эпифации; 2) общность происхождения и раз- ? вития всего комплекса; 3) глубокая взаимная сопряженность, ] постоянное взаимодействие между эпифациями; 4) общие для-^ всего комплекса основные закономерности. .

В пределах ландшафта эпифации группируются, согласно ; Л. Г. Раменскому, в промежуточные комплексы, которые он на- звал урочищами (они связаны с самостоятельными формами \ рельефа, отдельными частями обширной речной поймы и т. п.). Вводя -в науку понятия об эпифации и урочище как структурных \ элементах ландшафта, Раменский положил начало новому раз- J делу ландшаф'товедения— морфологии ландшафта.

Взгляд на ландшафт как на целостную, достаточно обширную и генетически единую территорию развивал также С. В. Калес- ник (1940 г.). При этом он подчеркивал, что ландшафты должны выделяться и изучаться непосредственно в поле путем ландшафт-, ной съемки, и эта задача вполне под силу специалнету-ландшаф- товеду.

Типологический и региональный подходы к изучению ланд­шафта одинаково закономерны и дополняют друг друга, однако, для того чтобы привести в стройную систему огромное разнооб­разие географических комплексов самых различных порядков, необходимо прежде всего решить вопрос об основной единице территориального физико-географического исследования, т. е. о собственно ландшафте. С этой точки зрения следует признать особенно плодотворными идеи Л. Г. Раменского и С. В. Калес- ника, ибо ландшафт в их трактовке — это действительно «узло­вая» территориальная единица, без которой было бы крайне труд­но преодолеть разрыв между типологической и региональной си­стематикой природных территориальных комплексов. Кроме того, идеи Л. Г. Раменского заставляют подходить к ландшафту как к сложной динамической системе, в которой отдельные состав­ные части, т. е. элементарные геокомплексы, расположенные на водоразделах, на склонах, в долинах и водоемах, составляют звенья единого процесса круговорота и перераспределения теп­ла, влаги, минеральных и органических’ веществ. Следовательно, такое толкование ландшафта значительно расширяет и углуб-

ляет наши представления о взаимосвязях и взаимодействиях в географическом комплексе и открывает новые пути для их по­знания.

Итак, учение о ландшафте, несмотря на известные трудности* характерные для его развития в 30-е годы, обогатилось за этот период новыми ценными положениями. Основным недостатком советской теории физической географии оставался разрыв между ее л а нд ш а ф товед чески м и общеземлеведческим направлениями. Причиной такого положения явилась в значительной мере пута­ница, созданная теми, кто, критикуя А. Геттнера, заодно пытался отбросить и ландшафтоведение (хотя М. А. Первухин, например,, резко критикуя ошибки Геттнера и Берга, оставался горячим пропагандистом ландшафтоведения). Важный шаг к преодоле­нию указанного разрыва сделал С. В. Ка лесник (1940 г.); он по­казал, что каждый ландшафт неразрывно связан во всех отно­шениях с географической оболочкой и поэтому исследование ландшафтов как «отдельных участков географической мозаики^ обладающих известными индивидуальными особенностями» (стр. 12), должно органически сочетаться с изучением географи­ческой оболочки как целого.