Бытие у своего порога (посильные размышления) Размышление десятое – исток

В русском языке, удивительно переплетаясь смыслами, начало передается тремя словами. Первое и уже названное нами выше – слово “ключ”. Мы знаем “ключ” как то, что непринужденно “бьет”, или изливает из себя воду, дает ей “земную жизнь” или “земной”, т. е. явный, нескрытый “путь”. Техническое употребление слова “ключ” возникло, несомненно, позднее исконного, сохранив при этом его существенное значение. В древнерусском языке глагол “ключити, ключu” означал одновременно и “выдать” и “запереть”. Отсюда его общеупотребимость в языке, его “ключевая” роль: “приключитися”, “ключник” и т. д. Ключ – это то, что “открывает”, “включает” и “заключает”. Но так же непринужденно, как он, изливая, “приключает” к жизни воду, ключ отверзает земной путь и для всего, чему даровано “приключиться”. (…)

… Второе слово, передающее в русском языке “изначальность” дающего, делая при этом упор на его связи с дарованным, – слово “родник”. Оно образовано от глагола “родити”, “рожи”, означавшего и “родить” – произвести на свет, и “заботиться”, знакомое нам через видоизмененное и уже уходящее из языка “радеть” – от синонимичного древнего “радити”. “Родник” в чем–то тождественен “роднику”. “Родник” уродняет рожденное, заботясь о нем на всем его пути. Назначение родника – родника (родственника) – забота о рожденном. Это его собственный удел… забота, беспокойство, “дума” о рожденном. При этом “родник” как рождающий, как бы поглощенный заботой о рожденном, остается “в тени”. Заслоненность или затемненность его назначения и места преодолевается третьим, пока еще не названным словом. В самом деле, “ключ” и “родник” просто, непринужденно и как бы само собой – источают. Стало быть, и “родник”, и “ключ” могут являться истоками. Исток придает им особый “статус”, особое существование, ибо не все получившее “земной путь” восходит к “истоку”, и поэтому лишенное его “иссушается”, или “иссякает”. Подлинные истоки, даже в их земном понимании, – вечны. Что же есть в “истоке” такого, что дает ему право приоткрывать собою вечность?

Старорусское “исток” означало “источник” и “начало”. Но не это для нас сейчас самое важное. Гораздо важнее понять те смысловые дериваты – ответвления, которыми окружен и держится “исток” в почве языка. Еще недавно русский язык хранил слово “исто”. Оно означало одновременно и “верно” (лат. – vere) и “почка” (лат. – ren), которыми обнаруживается бытийная близость и назначение “почки” как рождающего “родника” растения и “подлинности” этого, верности. Если некто поступает в жизни и вообще живет “исто”, – значит, он “истовый”, т. е. настоящий, верный, истинный.

Итак, мы обнаруживаем в русском языке близость “истины” – “истоку”. Исток – истинствует, истина – источает. Русское “истина” дает совершенно другой поворот для понимания бытия и внимания сущности сущего, нежели это делают другие слова в других языка. “Истина – исток” передает в себе и собой нечто отличное и от греческого “aleteia”, специфически перекликающегося с русским “ключ”, и от латинского “veritas”, и от немецкого “Wahrheit”. На такое отличие обратил внимание еще о. П.Флоренский: “При этом можно отметить, что четыре найденных нами оттенка в понятии истины сочетаются попарно, следующим образом: русское Истина и еврейское “эмет” относятся преимущественно к божественному содержанию Истины, а греческое aleteia и латинское Veritas – к человеческой форме ее. С другой стороны, термин русский и греческий – характера философского, тогда как латинский и еврейский – социологического”. В чем же видит о. Павел философский характер русского понятия “истина”?

Руководствуясь стремлением “соединить” истину с бытием, о. П.Флоренский говорил о совпадении в русском языке “истины” и “естины”. (…)

Но если не все, что есть – истина, не отсвечено истиной, то надо вернуться туда и к тому, где они еще абсолютно совпадают, т. е. вернуться к истоку, который без всяких натяжек – одного корня с истиной. Только положившись на исток и вступив на путь к истоку, мы если и не достигнем его, то уж хотя бы будем отчетливо уверены в своем движении к нему. Коренная общность истины и истока в буквальном смысле подвигает нас вплотную к внимающему пониманию существующего.

В плане сущностного понимания вопроса об истине (т. е. для нас в плане онтологическом), рожденное исступлением переживание бытия-у-дара не есть только или прежде всего переживание психическое, так как переживает не одна только душа, но все естество человеческое. Поэтому в еще большей мере это есть про-живание, подобное скорее тому про-хождению через узкий про-ход, который ведет из платоновской “пещеры” к действительному источнику света.

Внимающее сущности сущего из-умление делает ум от-крытым, разверзает его для источающего истока. Исступление души и изумление ума приобщают душу и ум истине. По форме это различные процессы, но содержательно, – как причащающие истине – сущностно подобные. Душа про-живает, ум про-мышляет (про-мысливает).

Внимающее исступление бытийственно синонимично разворачиванию. Дар (мерисмос) правит уделом, разворачивая диссонирующие душу и ум путника к тому, что ей (ему) подлинно близко и сродно – “роднику-истоку”. В исступлении истина открывается трояко:

1) как выданное бытие подлинного, т. е. как “ключ”;

2) как забота о подлинном и его разворачивании, т. е. как “родник”;

3) как основа единственно подлинного, требующего обязательного возвращения к нему, т. е. как “исток”.

М. К. Мамардашвили