5. Испытание "словом"

Скептическое отношение к "Слову о полку Игореве", возникшее с первых же дней его выхода из печати, – ко времени его написания, к древности сгоревшей в пожаре 1812 года рукописи, к самому А.И. Мусину-Пушкину и его сотрудникам по изданию "Слова", к появлению рукописи "Слова" в библиотеке обер-прокурора святейшего Синода, – оказалось таким же живучим, как интерес к нему. Вопросы вызывались интересом, а интерес, в свою очередь, подогревался вопросами. К тому же "скептиками" были не досужие острословы, а действительные знатоки древностей, ревнители отечественной истории. Их сомнение было результатом изучения текста, сравнения его с летописными известиями, со всем комплексом современного знания о прошлом.

Вот уже два года, как я копаюсь в "Слове", но только теперь с некоторым внутренним трепетом начинаю смотреть на огромную работу, которая еще предстоит, чтобы разобраться во всех тупиках, лестницах, комнатах, переходах и закоулках того огромного сложнейшего здания, что возвели за два века исследователи "Слова". В чем же заключается главный вопрос "Слова", его тайна, над отгадками которой бьется столько людей? Неужели правы скептики, и "Слово" – всего лишь талантливая подделка? Знаний и культуры у скептиков часто оказывалось больше, чем у защитников "Слова", но в этом, как ни странно, и коренилась их слабость.

Взгляд, брошенный ими в глубины русской истории, тонул в темноте допетровской, послетатарской Руси. Казалось невероятным, что там, за темнотой и невежеством, могло лежать что-то иное, хотя бы и в малой степени сопоставимое с великолепием европейского средневековья с его дворцами, замками, городами, живописью, скульптурой и многочисленными памятниками философской и литературной мысли. Час открытия Киевской Руси еще не пробил, а драгоценные ее обломки ждут "колумбов российских древностей", чтобы те понемногу начали выносить их из пучины забвения...

6. Сказка про Емелю

Жили-были старик со старухой и было у них три сына, двое умных, а третий Емеля. Поехали старшие торговать, Емелю дома оставляют да наказывают: "Слушайся стариков, привезем тебе красную шапку".

Уехали братья, лежит себе Емеля на печи и в потолок плюет. Старуха и говорит: "Емеля, сходи по воду". Емеля отвечает: "А мне и здесь тепло". – "Смотри, не привезут тебе братья красную шапку." Делать нечего, слез Емеля с печи, потащился на реку, зачерпнул ведром воды, глядь, а в ведре щука бултыхается, просит: "Отпусти меня, Емеля, а я тебе всегда помогу, только скажи "По щучьему веленью, по моему хотенью" – и все тебе будет". Отпустил Емеля щуку и говорит: "По щучьему веленью, по моему хотенью, идите, ведра сами домой". Смотрит народ, дивится: ведра по улице сами идут, сами на лавку становятся. А Емеля пришел домой и залез себе на печку, лежит на печи да в потолок плюет.

Тут его старик посылает: "Емеля, поди дров принеси да печь истопи". – "А мне и так тепло." – "Смотри, Емеля, не будет тебе красной шапки." – "Ну так и быть: по щучьему веленью, по моему хотенью, топор, поди дров наколи да печь истопи." Пошел топор сам дрова колоть, пошли дрова сами в печь, вот уж и печь сама топится!

Говорят ему старик со старухой: "Съездил бы ты, Емеля, в поле, сено покосить". – "А мне и здесь хорошо." – "Смотри, не будет тебе красной шапки." – "Ну так и быть, по щучьему веленью, по моему хотенью, печь, вези меня в поле". Печь и тронулась с места. Народ дивится: печь по улице идет, Емеля на печи лежит да поплевывает. В поле приехали, Емеля косе приказал сена накосить. Коса сама косит, сено ворошит, сушит да в стог укладывает. Как сено в стог улеглось, Емеля печь домой отправил: печь по деревне идет, много народу подавила. Народ и подал жалобу самому царю на Емелю.

От царя посланный пришел, говорит: "Емеля, царь-государь тебя к себе требует, больно много народу ты помял". Делать нечего, велел Емеля печи везти себя к царю, а там царевна сидит, в окошко глядит. Глянул Емеля, а царевна-то красоты неописуемой. Вот он и говорит: "По щучьему веленью, по моему хотенью, полезай, царевна, ко мне на печь". Тут же царевна на печи сидит вместе с Емелей, да так и поехали домой. А дома-то крестьянская изба, царевна и надулась: не хочу, мол, в таком месте жить! Опять Емеля щучье слово сказал, велел хрустальному дворцу построиться, да серебряному мосту с золочеными перильцами через реку встать. Так и стало. Позвали царя в гости, царь приехал, дивится. Тут и свадьбу сыграли. Меня звали, да я на своей свадьбе пировал, недосуг было.