Doklady_konf_SIBALEKS-12 / Орлова

Лингвистическая экспертиза (самостоятельная или в составе комплексной гуманитарной) никогда не была основной моей деятельностью, оставаясь на периферии научных и общественных интересов. После процесса над «Бхагават-гитой», основанном на некомпетентных экспертных заключениях коллег, приходится с сожалением констатировать, что ситуация не только в Томске, но и по всей стране (скорее, то, что происходит в Томске – закономерное следствие происходящего во всей стране!) не позволяет оставаться в стороне.  В экстремисты записывают – подчеркиваю, не на основании оценки деяний, а на основании оценки текстов – Л. Толстого (http://www.newsland.ru/news/detail/id/480994/), саентологов (http://regionlife.ru/component/content/article/41-glav/175-2012-03-21-11-02-19.html), иеговистов (http://sutyajnik.ru/files/46/), политические объединения и общественные движения (http://volya-naroda.ru/news/read/?id=657; http://extremizma.net/blog/1023.html).  Даже беглый анализ интернет-контента по данной теме шокирует: все судебные преследования имеют в основе экспертные заключения специалистов различных областей гуманитарного знания из разных научных и научно-образовательных учреждений.  Ситуация усугубляется тем, что лингвистическая или комплексная гуманитарная экспертиза в делах об экстремизме в тех или иных текстах – главная и порой единственная доказательная база. Поэтому ответственность эксперта здесь поистине колоссальная: от его выводов зависит порой в прямом смысле свобода человека, а уж репутация, честь и достоинство, а также возможность исповедовать и проповедовать собственные убеждения – всегда. Когда речь идет о литературе, являющейся мировоззренческой основой определенной религиозной доктрины, по сути, мы имеем дело с претензиями к самой этой доктрине и людям, ее исповедующим. Напомним, по конституции свободным в собственных вероисповедании и убеждениях.  Подчеркиваю, в данном случае мы говорим о крайней границе дозволенного – причем дозволенного не в жизни, а на бумаге! ¬– за которой демократическое гражданское общество усматривает реальную угрозу противоправных насильственных действий.  Сложившаяся ситуация стимулирует экспертное сообщество к выработке исходных аксиом и презумпций методологического характера, неких исходных императивов, априори лежащих в основе экспертизы об экстремизме.  Думаю, что таких базисных императивов имеется, как минимум, два.  Первый из них логически вытекает из основополагающего принципа демократического правосудия – принципа презумпции невиновности. Думаю, что применительно к «экстремистской (да и любой иной инвективной) виновности/невиновности» текста этот принцип можно назвать презумпцией абсентизма (от лат. absentia – отсутствие). Понимаю, что использую термин-агноним, но презумпция отсутствия, на наш взгляд, в данном случае – не вполне стилистически удачная коллокация.  Принцип презумпции абсентизма можно сформулировать таким образом: признаков экстремизма (оскорбления, ущемления и т.д.) в тексте нет, пока не доказано, что они есть.  Огромное количество проанализированных нами экспертных заключений, которые нельзя назвать научно валидными, явно основывались на обратном принципе – презумпции наличия. Доказательства в данном случае напоминают известный анекдот про Вовочку, который выучил вопрос о блохах и сдает экзамен по биологии: Ну, собака это домашнее животное. У него есть голова, ноги четыре штуки, хвост, шерсть. А в шерсти есть блохи. А блохи...  Некорректные методы и приемы, применяемые в такого рода доказательствах, – предмет отдельного разговора. Скажем только, что их применение и приводит к расхожему мнению, что гуманитарная экспертиза по природе крайне необъективна и неоднозначна. Удивительно, что зачастую это мнение высказывают, видимо, в целях самопиара, сами эксперты (Ср: Да и сами гуманитарные экспертизы – вещь весьма субъективная. Психолингвист – специалист штучный. Ключевой аргумент эксперта – это его личный авторитет и опыт: «Слово можно истолковать по-разному, но я считаю, что оно в данном случае имеет именно такое значение» – ходовая фраза (http://cron.nnov.org/news/1647741.html)).  Второй базисный императив экспертизы «по экстремизму» тесно связан с первым подразумевает ответ на ключевой вопрос о том, какие тексты в принципе могут быть причислены к экстремистским материалам (вопрос о вопиющей научной несостоятельности Федерального списка экстремистских материалов (http://www.minjust.ru/nko/fedspisok) – также повод для отдельного обсуждения).  По нашему глубокому убеждению, в данном случае главным критерием должна служить дискурсивно-стилистическая принадлежность текста. Понятие экстремизма приложимо только к публичным, социально актуальным текстам, то есть текстам публицистической дискурсивно-стилистической природы, обладающим признаками социальной актуальности. Из этой категории априори исключаются тексты собственно религиозного (будь то сам сакральный текст или комментарии к нему) и художественного дискурсов.  Для наглядности приведу отрывок из «Миссионерских писем» святителя Николая Сербского, комментирующего фразу Иисуса своим ученикам: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью, и враги человеку – домашние его». Николай Сербский в письме кузнецу К. так толкует «воинственные» слова Христа: «Неужели такой праведный и милостивый человек не понимает глубинного значения этих слов? <…> Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч. Так сказал Господь. Читай это так: «Не для того Я пришел, чтобы помирить истину и ложь, мудрость и глупость, добро и зло, правду и насилие, нравственность и скотство, целомудрие и разврат, Бога и маммону; нет, Я принес меч, чтобы отсечь и отделить одно от другого, чтобы не было смешения».  Что же касается художественных произведений (в начале статьи я уже упоминала, что в экстремисты записывают Л. Толстого, здесь же вспомним недавний казус с пушкинской «Сказкой о попе…» (http://www.mignews.com/news/culture/world/200312_93009_77238.html)), то применение к ним понятия экстремизма попросту невозможно.  Другое дело, что в деструктивных целях часто используется дискурсивно-стилистическая мимикрия, когда якобы религиозный или художественный текст с помощью различных коммуникативных технологий, включаясь в публицистический социально актуализированный контекст, становится публицистическим.  Так, можно представить случаи, когда приведенные выше слова Писания могут быть использованы безнравственно и преступно, но в таком случае эти слова должны быть помещены в публичный, социально актуальный контекст, то есть в текст публицистический – листовку, воззвание, статью, пост в Интернет-блоге и т.д. Например: Сказал Иисус своим ученикам: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч!». Так возьмем же в руки оружие и силой докажем иноверцам, кто хозяин на русской земле! Согласитесь, не нужно быть кандидатом наук, чтобы почувствовать разницу между религиозным комментарием и публицистическим экстремистским материалом.  Стихотворение Симонова «Убей его!», написанное в 1942 г. (http://www.world-art.ru/lyric/lyric.php?id=15782), просто размещенное в современном издании радикального ксенофобского толка или прочитанное на фоне видеокадров избиений кавказцев, безусловно, будет иметь колоссальный пропагандистский эффект. Но выступая в качестве самостоятельного произведения, в контексте литературного журнала или издания, – это один из замечательных образцов русской поэзии.  Другой прием дискурсивно-стилистической мимикрии – стилизация, например, под художественный текст. Но зарифмованные призывы к насилию (приведу примеры из псевдо-рок-композиций: абажуры для ламп из кожи жидов; сувениры для женщин из трупов детей; всех черномазых на рудники) не становятся поэзией.  Таким образом, если перед экспертом ставится вопрос о наличии признаков экстремизма, то исходная проблема, которую он должен решить – это проблема определения дискурсивно-стилистической природы текста. Только при обнаружении явственных признаков публичности, публицистичности, социальной актуальности целесообразны дальнейшие исследовательские процедуры на предмет наличия в нем экстремистских интенций.