А.М. Пешковский

Русский синтаксис в его научном освещении. – М., 1956. С. 370-387

XV. Глагольные неопределенно-личные и обобщенно-личные предложения.

Предложения, о которых будет здесь речь, стоят как бы посередине между личными и безличными предложениями. Таковы, прежде всего, предложения со сказуемым в 3-м лице множественного числа (а в прошедшем времени — просто множественного числа), как, например:

Говорят, что три короля объявили войну царю нашему. (Гог.)

Уж сколько раз твердили миру, Что лесть гнусна, вредна... (Крыл.)

Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. (Пушк.)

...Его судили... осудили, лишили чинов, дворянства, сослали в Сибирь. Потом простили... вернули. (Тург.)

Часу в пятом купали команду. На воду спускали парус, который наполнялся водой, а матросы прыгали с борта как в яму. Но за ними надо было зорко смотреть... Нечего было опа­саться, что они утонут... но боялись акул. (Гонч.)

К купальщикам тихо подкрадывалась акула. Их всех выгнали из воды, а акуле сначала бросили бараньи внутренности..., а потом кольнули ее острогой. (Он же.)

Во всех этих предложениях нет подлежащего, и это отсутствие подлежащего имеет в них совершенно особый смысл, отличающий их и от неполных предложений с опущен­ным подлежащим и от безличных. От неполных предложений они отличаются тем, что подлежащее здесь не может быть взято ни из обстановки речи, ни из предыдущей или последую­щей речи, как это всегда бывает в неполных предложениях. Представим себе, что два человека увлеклись каким-нибудь раз­говором перед общей прогулкой и задерживают остальных. Если кто-нибудь спросит: „Почему мы не идем?", все посмотрят на разговаривающих и скажут: „Да вот, всё говорят!" Хотя здесь подлежащего нет, и нельзя даже сказать, что оно „подразуме­вается", потому что произнесшие эту фразу не держали, вероятно, в уме ни имен этих двух людей, ни слов они, эти люди, эти двое и т. д., но представление, соответствующее подлежа­щему, здесь было, и очень ясное, потому что дано было в об­становке речи. Точно так же в «Бесах» Пушкина:

Что так жалобно поют?

Домового ли хоронят?

Ведьму ль заму выдают? —

мы прекрасно знаем из предыдущего, кто поет, кто хоронит и кто выдает замуж, хотя самого слова бесы, может быть, и не держим в уме при чтении этих строк. В обоих случаях полу­чаются предложения личные, но недосказанные, неполные. Теперь сопоставим с ними предложения нашего нового типа: в парламентах много говорят, в этой пьесе много поют, его завтра хоронят и т. д. В них действующее лицо далеко не так ясно, как в предыдущих, и эта неясность как раз очень важна для них. Мы могли бы перечислить, кто в парламентах говорит (депутаты, министры), кто в пьесе поет, кто хоронит, но такое перечисление совершенно исказило бы фразу. В то время как в прежних предложениях добавление опущенного под­лежащего создало бы в худшем случае лишь стилистическую неловкость (потому что ввело бы лишнее слово), здесь оно бы стерло самый синтаксический облик фразы, изменило бы строй ее. И это потому, что оно уничтожило бы тот оттенок неопределенности, в котором тут все дело. Другими сло­вами, здесь подлежащее не случайно недосказано, как в непол­ных личных предложениях, а намеренно устранено из речи, намеренно представлено как неизвестное, неопределенное. Иногда это значение прямо даже проти­водействует обычному заимствованию подлежащего из соседних предложений (ср. первый пример из Гончарова, где рядом с они утонут сказано боялись акул, и при этом ясно сознается, что боялись не они, а кто-то другой). Этим-то пред­ложения эти и отграничиваются от неполных предложений и приближаются к безличным. Но, с другой стороны, и от без­личных предложений они тоже резко отличаются. В то время как в предложениях типа светает или вечереет форма 3-го лица ед. ч. теряет свое прямое значение, в этих предложениях лицо и число глагола сохраняют все свое обычное зна­чение: в предложении в этой мастерской хорошо работают 3-е лицо указывает, как и всегда, на то, что действует не го­ворящий и не слушающий, а тот, о ком говорят, а множествен­ное число — что действует не один предмет, а несколько. Все как в самом обыкновенном глаголе. Таким образом, при сравне­нии с безличными предложениями эти предложения оказываются личными, а при сравнении с обычными личными предложе­ниями выделяются неопределенностью подлежащего. Вот почему их можно назвать неопределенно-личными.

Сюда же относятся обычно (хотя с меньшим правом) предло­жения со сказуемым во 2-м лице единственного числа, каковы следующие:

Упустишь огонь - не потушишь. (Поел.)

Любишь кататься, люби и саночки возить. (Поел.)

Много других еще примеров в голову приходит, — да всего не перескажешь. (Тург.)

Глядишь и не знаешь, идет или не идет его, величавая ши­рина..: (Гог.)

Для понимания этих предложений надо прежде всего принять во внимание, что в них часто бывает и подлежащее, т. е. слово ты, например:

Вот не доедем, да и только, домой! Что ты прикажешь делать? (Гог., Ревизор.)

Наскучило идти — берешь извозчика и сидишь себе, как барин, а не хочешь заплатить ему— изволь: у каждого дома есть сквозные ворота, и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол не сыщет. (Там же.)

Фелицата. Ей, видишь ты, хочется зятя и богатого, и чтоб тихого, не из бойких... потому что она сама из очень простого звания взята. 3ыбкина. Скоро ль ты его найдешь такого! Фелицата. И я то же говорю. Где ты нынче найдешь богатого да неразвязного? (Островск.; ни та, ни другая из говорящих не имеют в виду друг друга.) —

причем общий характер фразы остается совершенно тот же. В таких случаях мы имеем не только личное, но, вдобавок, еще и полное предложение с самым настоящим подлежащим. И тем не менее некоторой неопределенности этого подлежащего отрицать невозможно. Несомненно, что ты здесь означает не то, что обычно. Мало того, и косвенные падежи слова ты могут принимать сами по себе особый, как бы „безличный" смысл, например:

Грубая черная одежда по крайней мере оригинальна и обра­щает на тебя внимание. (Островск., Волки и овцы; реплика Глафиры о себе самой.)

Вы, Флор Федулыч, стало быть, женской натуры не знаете... Так тебя и подмывает... (Он же.)

Стой твердо, потому один отвечать будешь... У тебя есть своя голова на плечах? Закон знаешь? Ну, и шабаш... (Он же, Пучина; сентенция на тему о независимости человека от среды.)

В чем же особенность всех этих предложений и чем она объясняется? Дело в том, что каждое слово вообще может употребляться в общем и в частном значении. Говоря дай­те мне хлеба!, я могу иметь в виду какой угодно хлеб, и тогда это слово будет мной употреблено в общем значении,

а могу иметь в виду тот хлеб, на который сейчас смотрю, или о котором собеседник уже знает, — и тогда это слово будет иметь частный смысл. Человек, входящий впервые в ворота ка­кого-нибудь дома и желающий „видеть дворника", употребляет слово это совсем не в том смысле, в каком употребляет управ­дом, когда велит позвать к себе дворника. Первый представляет себе дворника вообще, а второй только данного дворника. Или сравним еще слово завтра в обычном употреблении (для нас, например, сейчас это 19 июня 1927 г.) и в стишке завтра, завтра, не сегодня, так ленивцы, говорят, где оно обозначает всякое завтра. Хотя каждое слово вообще может употреб­ляться в обоих смыслах, однако есть слова, которые употреб­ляются преимущественно в общем смысле (бытие, субстан­ция, наука, искусство, религия, нравственность и т. д.), и есть слова, употребляющиеся преимущественно в частном смысле (вчера, завтра, рядом, напротив, наискось, насквозь и т. д.). Личные слова по понятным причинам принадлежат как раз ко второму разряду. Ведь я всегда обозначает того, кто говорит, а говорить может только данный, индивидуальный че­ловек, а не человек вообще; ты всегда обозначает того, кому говорят; мой всегда указывает на индивидуальное я; твой — на индивидуальное ты и т. д. Крайне редко мы говорим о нашем я вообще, о временах, когда не будет ни моего, ни твоего и т. д. Вот этот-то крайне редкий общий смысл и придан слову ты в предложениях рассматриваемого типа. Как в предложении че­ловек смертен под человеком разумеется не какой-нибудь определенный человек, а всякий человек, человек вообще, так в словах Осипа ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол не сыщет под словом ты разумеется не тот ты, который слу­шает Осипа (да его, кстати, никто и не слушает), а всякий ты, ты вообще. Разница только в том, что к слову человек такое обобщение вполне подходит, а к слову ты оно мало под­ходит. Мы видим, таким образом, что неопределенность подле­жащего в этих предложениях объясняется совсем не так, как в предложениях предыдущего типа. Там подлежащее опуска­лось, а здесь ему только придается особый, обобщающий оттенок, отнимающий у него индивидуально-личный характер. Это обобщенно-личные предложения. Понятно, что предложения эти еще менее примыкают к безличным, чем предыдущие; ведь они по существу ничем не отличаются от таких вполне личных предложений, как человек смертен, соловей поет лучше всех птиц, и т. д. И если их все же полезно выделить в особую категорию, то только потому, что из всех наших личных слов именно ты специализировалось в этой обобщительной роли, так что можно сказать, что предложения эти представляют собой излюбленную форму личного обобщения в русском языке, и это составляет важную его синтаксическую особенность. Что и другие лица способны к этому, ясно из таких случаев, как еду-еду — следу нету, режу-режу — крови нету (лодка и весло), я мыслю — следовательно существую, где обобщено 1-е лицо единственного числа; метил в ворону, а попал в корову; либо пан, либо пропал; пьян да умен — два угодья в нем; кавале­ров-то у нас один, другой — обчелся, где обобщено 3-е лицо единственного числа; охотно мы дарим, что нам не надобно самим (Крыл.), где обобщено 1-е лицо мн. ч.; ищите и дастся вам, где обобщено 2-е лицо мн. ч. (предполагаем эту фразу как сентенцию, а не в ее евангельском контексте, где она отно­сится к окружающим); по платью встречают, по уму прово­жают; от кого чают, того и величают, где обобщено 3-е лицо мн. ч. (тип, внешне совпадающий и потому трудно отделимый от предыдущего типа). Особенно часто встречается обобщение 1-го лица единственного числа в рассу­ждениях вроде следующего: Всякий себе сам виноват. Коли я добрый человек да имею свой разум, так что мне приятели? А коли я дурак,... да ежели начал распутничать, так уж ничто делать, что на приятелей сворачивать. (Островск.). Но типичным в этом отношении является для русского языка все-таки второе лицо единственного числа.

Что касается опущения самого слова ты в таких предложе­ниях, то о нем говорить не приходится, так как: личные суще­ствительные 1-го и 2-го лица вообще могут опускаться,. когда в них нет прямой надобности (см. стр. 184), и опущение это с безличностью ничего общего не имеет.

Сюда же надо отнести и обобщительное повелительное наклонение единственного числа в предложениях вроде следующих:

Безумец я! Чего ж я испугался?

На призрак сей подуй — и нет его. (Пушк.)

Вот поди ж ты. Отыми у него деньги, вся цена ему грош; а везде ему почет... (Островск.)

Теперь и в люди выйдет, и нос подымет, вот что обидно-то. А ты пресмыкайся всю жизнь. (Он же, Богатые невесты; реплики Пирамидалова о себе самом.)

А по-нашему, матушка, по-купечески :учись, как знаешь, хоть с неба звезды хватай, а живи не по книгам, а по нашему обык­новению, как исстари заведено. (Он же.)

Знай край, да не падай. На то человеку разум дан. (Он же.)

А ты вот тут майся всю ночь. (Он же, Горячее сердце; Силан о себе самом.)

Трудно сказать, насколько именно сознается здесь второе лицо (см. стр. 193 и сл.). Но обобщительный оттенок здесь наиболее ярок, так как повелительное наклонение, уже по самой природе своей (многоличность) как бы создано для выражения этого оттенка. Впрочем, при слове ты оттенок 2-го лица несом­ненен.

Оба рассмотренных типа предложений представляют собой несомненно две особые разновидности категории лица в русском языке и, соответственно с этим, две особые формы мышления говорящего по-русски человека. Что это действи­тельно так, ясно особенно из таких случаев, где эти формы вступают в конфликт с самым содержанием мысли и где благо­даря ' этому форма выступает особенно отчетливо. А такие случаи у нас на каждом шагу, так как предложения эти наравне с подлинными безличными -предложениями все больше и больше развиваются в языке за счет обычных, личных предложений. Так, хотя в предложениях типа говорят подлежащее опускается как неизвестное, однако подобным же образом на каждом шагу опускается и вполне известное говорящему подлежащее: тебе говорят, что нельзя, а ты все свое, сказанное тем самым лицом, которое говорит, что нельзя (Говорят тебе, Непутевый с приказчиком в Покровском сто рублей пропили — Островск.; Какие ты глупости говоришь, давай, когда велят...—Писемск.; в обоих случаях говорящий говорит о себе самом), звонок ис­порчен, просят стучать — вывешенное на двери, ищут дель­ного приказчика — в газетном объявлении, вам желают добра и предупреждают вас... — в анонимном письме и т. д. В пред­ложениях второго, обобщительного типа в форму обобщения облекаются нередко чисто личные факты, носящие глубоко ин­тимный характер, как, например, у Л. Толстого:

После молитвы завернешься, бывало, в одеяльце... Вспомнишь... о Карле Ивановиче и его горькой участи... и жалко станет, так полюбишь его, что слезы потекут из глаз, и думаешь: „Дай бог ему счастья... я всем готов для него пожертвовать". Потом любимую фарфоровую игрушку — зайчика или собачку — уткнешь в угол пуховой подушки и любуешься, как хорошо, тепло и уютно ей там лежать. Еще помолишься о том, чтобы бог дал счастья всем... повернешься на другой бок... и уснешь тихо, спокойно, еще с мокрым от слез лицом.

Или у Лермонтова:

В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:

И радость, и муки, и все там ничтожно...

В этих случаях обобщительная форма сочетания получает глубокое жизненное и литературное значение. Она является тем мостом, который соединяет личное с общим, субъективное с объективным. И чем интимнее какое-либо переживание, чем труднее говорящему выставить его напоказ перед всеми, тем охотнее он облекает его в форму обобщения, переносящую .это переживание на всех, в том числе и на слушателя, который в силу этого более захватывается повествованием, чем при чисто личной форме. Такова же роль и обычного авторского мы, упо­требляемого не только в тех случаях, где автор действительно может мысленно слиться с читателем и где обобщение уместно, но и в чисто автобиографических сообщениях. И тут личное прячется под выработанные в языке обобщительные формы.