Мудрецы

   Сначала они обступили меня, долго разглядывали и качали лысыми головами. Один мудрец ощупал мои плечи, другой измерил рост, третий выслушал сердце трубочкой. По всей вероятности он был врачом.    Затем они собрались в кружок и о чем-то заговорили, бросая на меня восторженные взгляды. Я сидел и пил вино. Меня интересовало, что они предпримут дальше.    А дальше они пошли всей толпой на цыпочках ко мне и принялись дарить мне свои искусственные челюсти.    – Кусайтесь, молодой человек, кусайтесь! – шамкали они. – Мы-то уже не можем кусаться!    Я набрал полный мешок вставных зубов и принес его домой. Зубы гремели, как костяшки домино, когда их перемешивают. Этими зубами я облицевал стенку в туалете. Мудрецы по очереди ходят ко мне в гости и с удовольствием разыскивают свои бывшие зубы среди прочих. Они часами не выходят из туалета, заливаясь тихим радостным смехом, когда наткнутся на собственный зуб.    Меня это устраивает.

Колокол

   Двенадцать тысяч человек принимали участие в изготовлении колокола. Поскольку секрет производства был давно утерян, начинать пришлось с азов. Провели научные исследования, определили состав сплава, разработали технологию.    Колокол отливали в торжественной обстановке на стадионе. Когда сплав застыл, форму разбили и вручили колокол передовому колхозу. Председатель собственноручно продел в ушко колокола веревку и повесил его бычку на шею. Бычок в восторге взбрыкнулся и убежал в лес пастись.    В шуме аплодисментов не было даже слышно, как звенит колокол.    Все разошлись в полной уверенности, что теперь-то бычок не потеряется в лесу. Но он все же потерялся. Дело в том, что впопыхах к колоколу забыли приладить язычок.    Вечно какая-нибудь мелочь портит большое дело.

Истребитель лжи

   Я поступил работать истребителем лжи. Работа неблагодарная. И платят мало.    Я подкрадывался на цыпочках ко лжи, пока она отдыхала, и бил ее по затылку журналом «Здоровье», сложенным вдвое. Ложь недовольно морщилась и умирала. Впрочем, умирала она ненадолго, на каких-нибудь полчаса. Потом ложь оживала и становилась еще жирнее.    Тогда я переменил метод. Я вывел искусственно парочку маленьких, но достаточно злых истин и натаскал их на ложь. Мои истины подскакивали ко лжи и перекусывали ей шею. Ложь надежно умирала.    Постепенно мои истины расплодились и разжирели. Скоро они уничтожили всю ложь, которая водилась вокруг. Им просто нечего стало делать. Они путались под ногами, мешали движению, требовали пищи и заявляли массу других претензий.    Пришлось их потихоньку топить. Но тут выяснилось, что утопить разжиревшую истину не так-то просто. Истины вели себя по-хамски.    Они плавали на поверхности и лаяли на меня как собаки.    Люди показывали на меня пальцами и кричали:    – Он топит истины, мракобес!    Они просто плохо знали историю вопроса. На самом деле я был истребителем лжи.

Они и мы

   Они хитрые. Выскочат откуда-нибудь и давай нас колотить.    А это не мы.    Сильно огорчившись, уползают обратно.    Мозги у них извилистые и запутанные, как лабиринт. Войдешь туда и долго бродишь в одиночестве, натыкаясь на стены. В голове у них гулко и прохладно. Одичавшее эхо носится из стороны в сторону. На стенах лабиринта видны торопливые записи карандашом.    Они любят делать заметки на стенах.    Наконец находишь центр лабиринта, затратив на поиски целый день. А там пусто.    Они отлили из чугуна карту России, украсили ее флажком и понеслись на нас, держа карту наперевес, как таран. Сзади бежал самый маленький, ухватившись за чугунную Камчатку.    Со свистом и гиканьем мчались они к нам, целя в грудь побережьем Финского залива.    Им удалось свалить нас и придавить сверху чугунной картой.    Теперь мы лежим где придется и физически ощущаем, как отпечатываются на коже горы, долины, деревни и города.    Они умеют уметь.    Мы одеваемся, а они умеют одеваться. Мы едим, а они умеют есть. Мы пьем, а они умеют пить. Мы пишем, а они умеют писать. Мы живем, а они умеют жить.    Зато мы умеем смеяться.

   Толпа

   Во мне много всяких людей, временами – целая толпа.    Один женат, у второго вчера вечером болела голова, третий любит выпить, четвертый его за это презирает, пятый ходит с детьми в цирк, у шестого неприятности по службе, седьмой чертовски свободен, восьмой ленив, до девятого трудно дозвониться, у десятого есть возлюбленная, одиннадцатый очень беден, двенадцатый боится собак, тринадцатый просто счастлив, к четырнадцатому любят ходить друзья, пятнадцатый одинок, на шестнадцатого можно положиться, на семнадцатого нельзя, восемнадцатый много думает, девятнадцатый тоже, но о другом, двадцатый умирает по воскресеньям, а остальные семьдесят пять представляют меня в различных учреждениях.    Никто из нас не играет на скрипке. Но зато мы очень любим разговоры о сложности души, которые помогают нашему коллективу выдерживать конкуренцию цельных натур.    

Дуэль

   Дошло до того, что он бросил в меня перчатку, но не попал.    Я поднял перчатку и протянул ему. Он взял перчатку двумя пальцами, как шелудивого котенка, сунул в карман, а пальцы вытер носовым платком.    – Значит, дуэль? – с удовольствием выговорил он, гордясь.    – Дуэль так дуэль, – пожал плечами я.    – Выбирайте оружие, – сказал он и набрал в легкие столько воздуха, что чуть не полетел.    – Телефон, – сказал я. – Мне удобнее всего телефон.    В назначенный час ко мне пришел секундант, я набрал номер, и дуэль началась. Первым стрелял он.    – Вы подлец, – сказал он.    – Совершенно с вами согласен, – сказал я.    – Не иронизируй, мерзавец! – закричал он.    – Вы зря теряете время, стреляя вхолостую, – заметил я. – Все это я уже давно знаю. Хотелось бы чего-нибудь новенького.    – Кретин! Бездарь! Негодяй! – выпалил он.    – Это лучше, но все еще слабо, – сказал я. – Напрягите воображение.    – Сволочь… – прохрипел он. – Стреляй, гад!    – Вы забыли сказать, что я подонок, гнусная тварь, алкоголик, баран, *censored*н сын, прохиндей, блюдолиз, лизоблюд, козел и дерьмо. В особенности – дерьмо.    В трубке наступило молчание, а потом испуганный голос его секунданта сообщил:    – Он убит…    – Жаль, – сказал я. – Это был чистый ангел, а не человек.

   

Зонтик

   Вдруг пошел дождь из букв. Сначала мелкий, которого никто не замечал, а потом настоящий ливень. Буквы были черные, пахнувшие типографской краской. Их потоки застилали свет. Падая на землю, дождь превращался в густые черные лужи из букв, копошившихся, как клубок червей. Их и прочесть нельзя было толком.    А дождь все лил и лил, похлестывая землю черными типографскими строчками. Некоторые умудрялись читать их на лету, пока они не превращались в лужи. Другие глотали их и умирали от несварения желудка. Я поступил иначе.    Я набрал достаточное количество твердых знаков и смастерил из них зонтик. Пришлось проявить терпение, потому что твердые знаки теперь – редкость.