Мишка рассматривает рисунки. Никита подходит к Неле.

Неля (усмехаясь). Ну, миленький мой, радость моя, солнышко мое, что смотришь?

Никита (неуверенно). Не сегодня, надеюсь, уедешь?

Неля. Правильно надеешься — не сегодня. (Засмея­лась негромко.)

Никита. К чему смех-то?

Неля. А вот представляю, как уеду и адресок тебе не дам. А ты меня всюду искать начнешь... В адресный стол отправишься, руки в отчаянии ломать станешь. Так ведь, мальчик бедненький?

Никита. Ладно... (Почти ласково.) Перестань, Нелька.

Неля. А по правде, все у нас кончилось с тобой. Прощаемся, Бубенчик... Сиротка моя.

Никита. Ты вот что... Ты послушай... (Берет за локоть.)

Неля (вырывает руку). Отпусти! (Приблизила к нему свое лицо.) А я, может, тебя не люблю больше всех на свете? И отойди от меня. Навсегда отойди.

Никита. А что капризничаешь... неясно.

Неля. А я, может, беременная от тебя? На шестом месяце? (Усмехнулась.) Испугался-то как... Эх ты, пя­терочник мой бесценный!

Никита. С тобой сегодня говорить... (Махнул ру­кой, отошел к Терентию.)

Терентий. Чаю выпей. И не спорь с женщина­ми — они навек правы.

Мишка (возвращает Каю папку). Вот эти отчетли­вее будут. (Подумав.) Может, и хорошо, не мне судить, конечно... (Чуть вспыхнув.) Только что это у тебя все дождь, дождь, дождь... Не в моде солнечная погода?

Кай. Как вижу, так и пишу. Не притворяться же.

Мишка. А может, видишь скудно? Это ведь тоже искусство — видеть.

Кай. Ну что ж — выход есть. Куплю фотоаппарат и нащелкаю тебе хорошую погоду.

Мишка. Не в том суть, Юлька, мертвое у тебя тут все... Без света, без отблеска дня... (Горячась.) Вот ты бунтуешь, из института ушел — а на чьи деньги жи­вешь? Мамочка присылает. Логики не вижу, дружок.

Никита. Не слишком ли свысока беседу ведете, Миша?

Мишка (замолк, неожиданно улыбнулся). Твоя прав­да — свысока ору. Некрасиво. (Подумал.) Хотя, если честно, тускло вы тут живете, ребята. Кисловато, в об­щем.

Никита. К себе отнести этого не могу. Живу весе­ло. Вполне.

Мишка (яростно). А ты видел ли веселье... дура­чок? (Показывает ему кукиш.) Вот ты его видел!

Неля. Зачем шуметь-то? Пожалели бы их лучше.

Затемнение.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Начало марта. Западная Сибирь. Поселок нефтеразведочной экспедиции.

Комната Земцовых в двухэтажном бревенчатом домике. Порядка тут нет — вещи в разладе друг с другом, следа женской руки не видно. Вечернее время. За окнами снегопад, ветер. А тут печка потрес­кивает, тепло. В углу, в самодельной колыбельке, спит двухмесячная Леся. За столом Маша Земцова пьет чай, рядом что-то записывает в свою тетрадь Мишка. Земцовой скоро сорок — это плотная красивая женщина с насмешливым, неспокойным взглядом.

Мишка. Жили на свете Машка и Мишка... Мишка и Машка жили на свете. (Усмехнулся.)

Маша. Не надоело? С утра твердишь.

Мишка. Мне на заре это словосочетание мелькну­ло... Только проснулся. (Торжественно.) Мишка и Машка жили на свете... Не нравится?

Маша. Весело.

Мишка (взглянул на спящую Лесю). Ты погляди, как уснула. Мгновенно.

Маша. Тайгой надышалась. Мы с ней под вечер за излуком были... Там новую буровую ставят.

Мишка. Смотри из санок ее не урони, когда гуляе­те.

Маша. На буровой-то Аникин хозяином. Добился.

Мишка. Ну и черт с твоим Аникиным... Дочь бере­ги. А то как стукну! (Подходит к ней сзади, обнимает крепко. Целует.)

Маша (хохочет). Вот дурак, чаем облил.

Мишка. Обойдется. (Включил магнитофон.) Потан­цуем, Машечкин.

Маша. Давай, что ли, безумный.