29 Января 195... Г.

Сегодня вылетела на сцену с невероятной бойкостью, выпалив объявление, поспешно улетела. Казалось бы, все в порядке. Страх загнан в глубь моего существа. Смеха я, кажется, у зала уже не вызываю, скорее, недоумение. Но контакта с залом нет ни малейшего. Я сама по себе, слушатели — сами по себе."Если раньше я была автоматом с заевшим механизмом — лишенной движения, то сейчас автомат движущийся, но по-прежнему неуправляемый. Зрители это ощущают со всей ясностью, как только я появляюсь перед ними, и готовы обрушиться на меня при первом моем промахе. И поделом. Я делаю свое дело плохо.

И бойкость» оказывается, не спасает. Чего-то главного я не по­нимаю, что избавило бы меня от Страха, помогло на сцене мыслить, ориентироваться в обстановке. Мое судорожное, неуправляемое со­стояние— причина немыслимых оговорок, нелепейших ошибок. Се­годня, например, выскочила, без оговорок сказала все, что полага­лось. Побежала облегченно за кулисы. Навстречу мне выступающий артист. Мы сталкиваемся. Разминуться нам не удается. Он направо, я направо, он налево, я налево. Ему приходится буквально прорываться сквозь меня. Залу весело, мне не очень.

Каждый концерт с неприятностями или с ожиданием таковых. На днях вместо: «Чайковский. Русский танец» "с перепугу ска­зала: «Русский вальс». Пианист оказался человеком с крепкими нервами и не без юмора. Кончил, потом мне говорит: «Очень ста­рался сыграть это как вальс, но было трудно, Чайковский написал танец, откуда вы взяли — вальс?» Стыдно. Перед ним, перед собой, перед публикой. И вдвойне трудно после этого объявлять следую­щий помер. \-/-1ь В чем же секрет естественности, простоты, раскрепощенности?

"' 20 февраля 195... г.

Сегодня слышала за кулисами разговор двух опытнейших дра­матических актеров. Они рассказывали о том, что когда им волей V случая поручали выходить на сцену и объявлять номера в концерте, 'А они испытывали ту же оторопь, растерянность, неуправляемость, что и я. А эти актеры ежедневно играли спектакли и к сцене привыкли.

Тут есть над чем подумать. Значит, дело не в привычке? Зна­чит, под словом «привычки» кроется нечто другое? Но что? Хочу при случае поподробнее поговорить с этими актерами.

10 Марта 195... Г.

Итак, разговор с товарищами по несчастью— актерами — состоялся Я спросила, в чем они видят трудности выхода в роли ведущего. Привожу ответы.

• Видите ли, это совсем другое дело, выйти вот так перед публикой.

• Но ведь вы ежедневно выходите на сцену в спектакле?

• Да. Но там я, во-первых, говорю данные мне автором слова, г в них я «вжился». В театре спектакль отрепетирован. А в концерте ) ничего приготовленного, масса неожиданностей, с, которыми я дол- ) жен справиться на ходу, импровизационно.

Второе рассуждение:

«В театре мое «я» как бы отгорожено от зрителей образом того персонажа, который я играю. Моя душа, таким образом, словно одета и защищена. Защищено театральным костюмом тело, гри­мом— лицо. Мои действия замкнуты на партнерах, с которыми я общаюсь по ходу пьесы. Между мной и залом та самая незримая «четвертая стена», о которой говорил К. С. Станиславский, сидя­щие в зале для меня будто бы не существуют. А в концерте, когда мне однажды пришлось выйти и объявить выступающего товари­ща, я почувствовал себя совершенно незащищенным. Ни четвертой стены, благодаря которой я косвенно, «шестым актерским чувст­вом» воспринимаю зрителей— прямо на меня направлены сотни глаз; ни партнеров по сцене, ни образа, в который я привык пере­воплощаться, ничего, за что бы я мог «спрятаться». Я в единоборст­ве с публикой».

Есть над чем подумать. Значит ли все это, что в методике актер­ского искусства ведущему нечего почерпнуть? Или все же из богатой методики театра можно взять то, что_необходимо ведущему?»

Актеры не причисляют ведущих к своей про

я и не я.

фессии. Действительно, ведущий не «играет» если считать «игрой» перевоплощение в образы, данные драматургами.

Ведущему в обыкновенном концерте, если это не театрализован­ное представление, нет необходимости принимать образ человека другой эпохи, или персонажа, отличающегося от его собственного «я». Только в театрализованных концертах-монтажах, в которых ве­дущему иногда приходится участвовать, он явно становится акте­ром. К примеру, в дни празднования 50-летия Великой Октябрьской революции проводились монтажи, составленные из чтения, сцен, пе­ния. Ведущие в них действовали от имени образов участников рево­люции: матросом, красногвардейцев. Но у нас речь идет о концерте, В котором ведущий выходит в своем собственном облике.

Значит зерно этой профессии надо искать в сфере, ничего общего с искусством актера не имеющей? Так ли это? Один из первых советских исследователей телевидения В.С. Саппак в книге «Телевидение и мы» в главе, посвященной диктору В. Леонтьевой, так и утверждает. Он пишет: «Я думаю, что Леонтьева интересна как раз тем, что воспринимается нами не как актриса. Для нас очень важно, что Леонтьева не в образе, что она с нами такая, как на самом деле, что она обыкновенный человек и даже_как бы наш_представитель_по ту сторону экрана». И далее: «Леонтьевна обладает да­ром куда более редким, чем дар перевоплощения.— в любой «роли», в любых обстоятельствах она_ остается сама собой (выделено В. Саппаком)".

Но попробуйте без соответствующей подготовки выйти перед публикой и остаться самим собой! Что из этого получается, видно из приведенных страниц дневника. Самое трудное, что есть в про­фессии ведущего, это остаться на сцене самим собой. Но возникает Вопрос: а может быть, в естественном, органичном действии как бы от себя и заключен образ? Как бы от себя это не совсем от себя, это_некое видоизменение своего «Я».

В. Саппак либо ошибался, когда говорил, что «Леонтьева обла­дает даром куда более редким, чем дар перевоплощения», либо имел в виду перевоплощение от спектакля к спектаклю, от роли роли. У ведущего же в каждом концерте происходит перевоплощение в самого себя, в образ,_сконструированный из черт собственной личности, из свойств своего житейского «я>>, но тщательно отобранных отсеянных, видоизмененных затушеванных или напротив, вы­пяченных.

Вылепить этот образ, «войти» в него, сжиться с ним, найти ему определение можно, только вооружившись актерской системой К. С. Станиславского.