Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Kniga_o_Goncharove_dlya_nashego_izdatelstva.doc
Скачиваний:
18
Добавлен:
03.04.2015
Размер:
442.37 Кб
Скачать

Ивановский государственный университет

Н. Л. Ермолаева

Иван Александрович Гончаров: биография и творчество

Материалы к урокам литературы

Пособие для учителя

Иваново

Издательство «Ивановский государственный университет»

2008

ББК

Предлагаемые материалы к урокам литературы содержат все необходимые учителю сведения о биографии и творчестве И. А. Гончарова, предусмотренные «Стандартом образования» для учащихся средней школы. Анализ произведений писателя осуществляется с учётом новейшей научной литературы. Опираясь на данные материалы, учитель без труда сможет разработать уроки по предложенным темам.

Материалы предназначаются и для студенческой аудитории, и для всех, кому интересны творчество Гончарова, его биография.

Научный редактор

доктор филологических наук, профессор Ю. В. Лебедев

(Костромской государственный университет им. Н. А. Некрасова)

Рецензенты:

кафедра литературы Костромского государственного университета им. Н. А. Некрасова;

доктор филологических наук, профессор кафедры культурологи и литературы Шуйского государственного педагогического университета И. А. Овчинина

ISBN © Н.Л.Ермолаева

«Простой и даже как будто скупой на вымысел... г. Гончаров... не выдает своей глубины поверхностному наблюдателю... он является глубже и глубже с каждым внимательным взглядом... ставит перед нашими глазами целую жизнь данной сферы, данной эпохи и данного общества…».

А. В. Дружинин

От автора

И. А. Гончаров – один из четырёх великих русских романистов второй половины XIX века. Его творчество – прекрасный образец русской прозы. В русскую литературу писатель вошёл как создатель трёх романов: «Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв».

На фоне И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского Гончаров выглядит менее популярным. Молодым современникам его романы представлялись менее проблемными. Однако это не означало, что писатель был равнодушен к действительности. Его глубокая заинтересованность настоящим укладывалась в особые формы, недаром Н. А. Добролюбов назвал роман «Обломов» «знамением времени», увидел в нём глубокое и полное постижение эпохи.

Критик нашёл точные слова для характеристики таланта Гончарова, подметил спокойствие, неторопливость, мягкий юмор писателя, сравнил его с живописцем, в творческом сознании которого на первом плане образ: «Он не запоет лирической песни при взгляде на розу и соловья; он будет поражен ими, остановится, будет долго всматриваться и вслушиваться, задумается <...> Но вот он начинает чертить что-то... Вы холодно всматриваетесь в неясные еще черты... Вот они делаются яснее, яснее, прекраснее... и вдруг, неизвестно каким чудом, из этих черт восстают перед вами и роза, и соловей, со всей своей прелестью и обаянием».

Романы писателя необычайно привлекательны в эстетическом отношении, они поэтизируют чувства дружбы, любви, в них есть яркие картины русской природы, патриархального быта. Гончаров выступает в них как художник-философ, развертывающий перед читателем глубочайшие размышления о жизни. В «Обломове» писатель создал чрезвычайно редкий для литературы любого народа и времени мировой тип, подобный Гамлету, Макбету, Отелло, Дон-Кихоту. С этим романом в русскую литературу и жизнь вошло понятие «обломовщина», характеризующее её уклад и порядок, связанное с представлениями о русском национальном характере.

Детство

Иван Александрович Гончаров происходил из старинного рода симбирских купцов. Город Симбирск, этот «дворянин на Волге», всегда имел глубокие культурные традиции. С ним связаны многие славные русские имена: знаменитый историк и писатель Николай Михайлович Карамзин, поэт и партизан Денис Васильевич Давыдов, поэт-романтик Николай Михайлович Языков, критик, биограф А. С. Пушкина и автор воспоминаний о многих современниках Павел Васильевич Анненков, автор «Деревни» и «Антона Горемыки» Дмитрий Васильевич Григорович, автор «Семейной хроники» Сергей Тимофеевич Аксаков. Помнят и чтут здесь и имя одного из великих русских прозаиков Ивана Александровича Гончарова.

О важнейших событиях в жизни Гончаровых мы узнаем из весьма своеобразного семейного документа, которому начало положили еще в XVIII веке предки писателя. Этот документ – домашний хронограф под названием «Летописец». В нём говорится: «1804 года сентября 23 дня Александр Иванов Гончаров женился на второй жене, Авдотье Матвеевне Шахториной; лет было Гончарову 50, а Авдотье Матвеевне 19 лет и 6 месяцев».

Отец писателя Александр Иванович Гончаров, по воспоминаниям близкого знакомого Гончаровых Г. Н. Потанина, «пользовался почетом в городе: его много раз выбирали городским головой». Он был очень благочестив и слыл «старовером». «На портрете старик Гончаров изображен видным мужчиной, среднего роста, белокурый, с голубовато-серыми глазами и приятной улыбкой; лицо умное, серьезное; на шее медали. Мать Гончарова, Авдотья Матвеевна, умная и солидная женщина». В метрической книге симбирской Вознесенской церкви за июнь 1812 г. сделана запись о том, что у них «1812 года июня 6 дня родился сын Иван, а именинник июня 24 дня».

Семейство состояло из двух сыновей и двух дочерей. Брат писателя Николай впоследствии стал учителем русского языка и словесности в гимназии, образованным человеком. Сестра Александра вышла потом замуж за ардатовского помещика Кирмалова, а Анна стала женой доктора Музалевского.

Через много лет писатель вспоминал: «Дом у нас был, что называется, полная чаша, как впрочем было почти у всех семейных людей в провинции, не имевших поблизости деревни. Большой двор, даже два двора, со многими постройками: людскими, конюшнями, хлевами, сараями, амбарами, птичником и баней. Свои лошади, коровы, даже козы и бараны, куры и утки – все это населяло оба двора. Амбары, погреба, ледники переполнены были запасами муки, разного пшена и всяческой провизии для продовольствия нашего и обширной дворни. Словом, целое имение, деревня». «Видный дом отца Гончарова, каменный, двухэтажный, стоял на Большой улице; обстановка его была барская: большой зал с люстрой, нарядная гостиная с портретом хозяина и неизбежная диванная; на двор окнами кабинет хозяина, спальня хозяйки и большая, светлая комната для детей», – напишет тот же Потанин.

Детство Вани прошло в окружении любящих его людей: отца, матери, крёстного Н. Н. Трегубова, потакавших прихотям шаловливого мальчика слуг. Впоследствии писатель оценит влияние на его воспитание матери, строго наблюдавшей за формированием нравственного облика детей. Она сделала для воспитания и образования детей всё, что считала необходимым, но и предоставила им свободу выбора жизненного пути. Уже после её смерти Гончаров напишет брату: «Наша мать была умница, что не бралась указывать, куда идти мне, куда тебе, а она была решительно умнее всех женщин, каких я знаю». На единственном сохранившемся ее портрете изображена круглолицая миловидная женщина с темными задумчивыми глазами, с выражением природного ума и одновременно мягкости и покоя во всем облике. Для сына осталась воплощением нравственной чистоты и разумной деятельной любви. Когда он приезжал в Симбирск, то больше всех тянулся к ней. «Как умилительно прикладывался к руке матери, точно к иконе, – вспоминает очевидец их встреч, – и в порыве так страстно обнимет старуху, что та задыхается в объятиях сына...».

Среди многочисленной прислуги будущий писатель больше всего был привязан к няне Анне Михайловне, от которой узнал множество сказок, поверий, примет. Она приобщила его к драгоценному миру народной мифологии и была так же необходима Гончарову-художнику, как Арина Родионовна была необходима Пушкину. «Мне кажется, – писал Потанин, – иногда он слов не находил, как бы нежнее ее назвать. “Голубка моя возлюбленная! Помнишь, какие волшебные сказки ворковала ты мне?..” И он поцелует голубку и погладит по голове».

Образ родного отца, который умер в 1819 году, когда мальчику было семь лет, ясно не отложился в памяти сына. Отцом для него стал крестный Николай Николаевич Трегубов. Именно он занялся воспитанием Вани с той поры, как в умер отец. Трегубов принадлежал к старой дворянской фамилии и был, по характеристике Гончарова, «чистый самородок честности, чести, благородства и той прямоты души, которою славятся моряки, и притом с добрым, теплым сердцем». В молодости Трегубов доблестно служил на Черноморском флоте, участвовал в военных кампаниях против французов, получил орден, затем вышел в отставку. В родном городе он поступил было на службу, но среда взяточников и казнокрадов чиновников оказалась ему не по душе. «Нашему брату, дворянину, грязно с ними уживаться», – говорил он. Трегубов был прогрессивно мыслящий человек. Он выписывал книги, газеты, журналы, интересовался историей, политикой. Как и многие его современники-вольнодумцы он вступил в масонскую ложу, сблизился с декабристами.

В своих воспоминаниях «На родине» Гончаров напишет о Трегубове: «Кроме нашей семьи, т. е. моей матери, сестер и брата, у нас в доме проживал один отставной моряк [Николай Николаевич Трегубов]. Он был крестным отцом нас четверых детей. По смерти нашего отца, он более и более привыкал к нашей семье, потом принял участие в нашем воспитании. Это занимало его, наполняло его жизнь. Добрый моряк окружил себя нами, принял нас под свое крыло, а мы привязались к нему детскими сердцами, забыли о настоящем отце. Он был лучшим советником нашей матери и руководителем нашего воспитания. Он был вполне просвещенный человек. Образование его не ограничивалось техническими познаниями в морском деле. Он дополнял его непрестанным чтением – по всем частям знания. По смерти нашего отца, состарившись, он из флигеля перешел в большой каменный дом и занял половину его. Мать наша, благодарная ему за трудную часть взятых на себя забот о нашем воспитании, взяла на себя заботы о его житье-бытье, о хозяйстве. Его дворня, повара, кучера слились с нашей дворней, под ее управлением – и мы жили одним общим двором. Вся материальная часть пала на долю матери, отличной, опытной, строгой хозяйки. Интеллектуальные заботы достались ему». «[Николай Николаевич Трегубов], заступивший нам место отца, был отец-баловник. Это имело ту хорошую сторону, что смягчало строгую систему материнского над нами контроля... Бывало нашалишь что-нибудь: влезешь на крышу, на дерево, увяжешься за уличными мальчишками в соседний сад или с братом заберешься на колокольню – она узнает и пошлет человека привести шалуна к себе. Вот тут-то и спасаешься в благодетельный флигель к «крестному». Он уже знает, в чем дело. Является человек или горничная с зовом:

– Пожалуйте к маменьке!

– “Пошел” или “пошла вон!” – лаконически командует моряк.

Гнев матери между тем утихает – и дело ограничивается выговором вместо дранья ушей и стояния на коленях, что было в наше время весьма распространенным средством смирять и обращать шалунов на путь правый».

Трегубов передал в распоряжение Авдотьи Матвеевны и доходы от своих небольших деревенек, а себя посвятил заботам об умственном развитии мальчиков и подготовке их к систематическому образованию. Ваня жадно читал книги в библиотеке крестного, от чтения его приходилось отрывать почти насильно. Особенно запоминались рассказы крёстного и книги о море и моряках. Любознательному и впечатлительному мальчику морем представлялась родная Волга. Иногда он прибегал с реки с криком: «Крестный, я море видел! Ах, какая там большая, светлая вода прыгает на солнце! Какие большие корабли с парусами!» Любовь к морю, желание и самому сделаться моряком сохранялась в душе Гончарова на всю жизнь. Через много лет море позовёт его, петербургского чиновника, домоседа, а он откликнется на этот зов, и никогда не пожалеет об этом.

Под влиянием крёстного складывались и прогрессивные воззрения будущего писателя на устройство общества, его нелюбовь к рабству и убеждение, что Россия как европейская держава должна отказаться от рабства. С юных лет мальчик был готов к тому, что его жизненный путь будет путём честного труженика, тяжёлым трудом добывающего насущный хлеб, пробивающего дорогу в жизни. Добрые воспоминания о родных местах и родных людях откликнутся в будущих произведениях писателя, помогут ему создать в каждом из трёх романов удивительно поэтический образ русской провинции как рая земного.

Годы ученья

«Лет восьми-девяти дети Гончаровой начали ходить учиться в частные пансионы в городе. Симбирск, как дворянский город, был полон тогда всякими частными пансионами, даже иностранными», – пишет Потанин. Сам Иван Александрович в письме к брату вспоминал о том, как в пансионе хозяйка «была рябая, как тёрка, злая и стегала ремнем по пальцам тех, кто писал криво или высовывал язык, когда писал».

Трегубов был недоволен тем, как там обучали ребят, и посоветовал Авдотье Матвеевне отдать сына в пансион, который содержал образованный священник отец Федор Степанович Троицкий в богатом селе по ту сторону Волги. Священник был весьма замечательный человек; он кончил курс в академии, «был красавец и щеголь, одевался в бархат, имел приятный голос, живо, увлекательно говорил, а от братии своей попов отличался особенно изящными манерами и умел держать себя корректно», – пишет Потанин. Гончаров с благодарностью вспоминал Троицкого и его жену, которая занималась с ним иностранными языками. Впоследствии он будет знать несколько европейских языков, а французским овладеет в совершенстве.

В пансионе Троицкого мальчик читал путешествия Кука, Крашенинникова, исторические книги Милота, Карамзина, Голикова, произведения Ломоносова, Державина, Жуковского, Фонвизина, Эккартсгаузена, Расина, Тассо, Вольтера, Руссо, Стерна, Радклиф. В лакейской своего дома Ваня находил сказки о Еруслане Лазаревиче, Бове Королевиче – всё это прочитывалось беспорядочно, бессистемно, разрозненно. Однако именно такое чтение развивало фантазию и без того слишком живую от природы.

Будущий писатель пробыл в пансионе Троицкого два года, с 1820 по 1822. А десяти лет мальчик был отправлен в Москву для обучения в коммерческом училище. Выбор учебного заведения сделала мать, мечтавшая о том, чтобы ее любимый младший сын, как и старший, пошел по стопам отцов и дедов. Восемь лет провел Гончаров в училище. С горечью и сожалением вспоминал он потом об этих трудных и малоинтересных годах. Плохой подбор учителей, казенная муштра отвращали учеников от серьезного интереса к наукам. О директоре училища Тите Алексеевиче Каменецком его бывшие ученики вспоминали как о малообразованном человеке. Нормой отношений между учащимися считалось доносительство. «Вообще все внимание нашего директора было обращено на внешнее, а никак не на внутреннее благоустройство. Успевавшие в искусствах, не только в пении, любимой охоте Каменецкого, но и в рисовании, каллиграфии, декламации и даже в танцах, пользовались большим расположением директора нежели те, которые успевали в серьезных науках: знаниями воспитанников блеснуть он не мог, а эти таланты всегда мог поставить на вид. Так как сам директор, при известных своих наклонностях, на учение не обращал никакого внимания, не обращал на него внимания и никто другой.

Учился тот только, кто хотел; за леность почти никогда не наказывали или наказывали несравненно слабее, чем за самые извинительные шалости». В письме брату Гончаров напишет, что может вспомнить училище только «лихом»: «По милости тупого и официального рутинера, Тита Алексеевича, мы кисли там 8 лет. 8 лучших лет без дела! Да, без дела».

Истинным наставником будущего писателя стала литература. Он читал много, в эти годы в основном русских авторов – Н. М. Карамзина, Г. Р. Державина, И. И. Дмитриева, В. А. Озерова, М. М. Хераскова. Гончаров вспоминал впоследствии: «И вдруг Пушкин! Я узнал его с Онегина, который выходил тогда периодически, отдельными главами. Боже мой! Какой свет, какая волшебная даль открылись вдруг – и какие правды – и поэзии, и вообще жизни, притом современной, понятной, хлынули из этого источника, и с каким блеском, в каких звуках! Какая школа изящества, вкуса для впечатлительной натуры!» Особенно сильное впечатление произвёл роман «Евгений Онегин», выходивший тогда по главам. «Пушкин был в это время для молодежи все: все ее упования, сокровенные чувства, чистейшие побуждения, все гармонические струны души, вся поэзия мыслей и ощущений – все сводилось к нему, все исходило от него...». Это почти молитвенное благоговение перед именем Пушкина писатель сохранит на всю жизнь. Ни один гений западной литературы или литературы древней, оказавшийся впоследствии в поле его зрения, не затмит для него солнце Пушкина. В своей «Необыкновенной истории» Гончаров признается в том, что именно в училище проснулась в нём страсть к писательству: «Писать – это призвание – оно обращается в страсть. И у меня была эта страсть – почти с детства, еще в школе! Писал к ученикам из одной комнаты в другую – ко всем».

Тем временем заниматься в училище стало совсем невмоготу. Старший брат его закончил. А вместе с ним мать забирает из училища и младшего сына. Он тайно задумал поступить в университет. Мать скрепя сердце пишет прошение об исключении сына из училища, а потом и в Сибирский магистрат об увольнении его из купеческого звания, что давало возможность получить «дворянское» образование – учиться в университете. Материнские надежды на то, что из сына выйдет образцовый коммерсант, оказались нереальными. Еще в детстве возникшая страсть к сочинительству, интерес к литературе, знание языков укрепляли в душе юноши желание поступить на словесный факультет Московского университета, студентом которого он стал в августе 1831 года. В воспоминаниях об университете писатель скажет: «Мы, юноши, полвека тому назад смотрели на университет, как на святилище, и вступали в его стены со страхом и трепетом».

После полуказарменной обстановки коммерческого училища студенческая семья выглядела «республикой». Московский университет А. И. Герцен, учившийся в нём в те же годы, что и Гончаров, характеризовал как единственный в России оплот свободомыслия в условиях реакции 1830-х годов, который всё «больше и больше становился средоточием русского образования <…> в него, как в общий резервуар, вливались юные силы России со всех сторон, из всех слоев, в его залах они очищались от предрассудков, захваченных у домашнего очага, приходили к одному уровню, братались между собой и снова разливались во все стороны России, во все слои ее». Гончаров не разделял вольнолюбивых настроений Герцена, В. Г. Белинского и их окружения, но и он чувствовал, что здесь даже воздух казался иным. «Дух юношества поднимался; он расцветал под лучами свободы, падшими на него после школьной и домашней неволи», – вспоминал писатель об университете. «[Среди профессоров] первым считали мы – и по старшинству лет, и по достоинствам – М. Т. Каченовского. Это был тонкий, аналитический ум, скептик в вопросах науки и отчасти, кажется, во всем. При этом – строго справедливый и честный человек. Он читал русскую историю и статистику; но у него была масса познаний по всем частям...

Вместе с Каченовским наше уважение и симпатию разделял профессор теории изящных искусств и археологии Н. И. Надеждин. Это был человек с многостороннею, всем известною ученостью по части философии, филологии... Это был самый симпатичный и любезный человек в обращении, и как профессор он был нам дорог своим вдохновенным, горячим словом, которым вводил нас в таинственную даль древнего мира, передавая дух, быт, историю и искусство Греции и Рима... А тут еще Шевырев, такой молодой, свежий человек, принес нам свой тонкий и умный критический анализ чужих литератур, начиная с древнейших до новейших западных литератур... С меньшей симпатией или, говоря правду, вовсе без симпатии относились мы к профессору истории русской литературы, хотя в своем роде знаменитому – И. И. Давыдову. М. П. Погодин читал нам всеобщую историю и статистику и то под конец, на третьем курсе. Все эти пять профессоров – одни более, другие менее, – как я сказал, имели вместе огромное влияние на наше развитие и образование. Зато об остальных нельзя было сказать и десятой доли того же».

Студенты могли распоряжаться своим временем как угодно, никому не было дела до того, когда они успевают подготовиться к экзаменам. Пользуясь этой свободой, будущий писатель много читает, усиленно занимается самообразованием. Его привлекает западная литература: Гомер, Вергилий, Тацит, Данте, Сервантес, Шекспир и др., он пробует переводить. Первыми опубликованными работами Гончарова были переводы из французской литературы, помещённые в журнале «Телекоп» в начале 1830-х годов.

Как о самых запоминающихся событиях говорил Гончаров о своих встречах с Пушкиным. Он вспоминал, как увидел поэта в университетской аудитории: «Когда он вошёл … для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии; я питался ею как молоком матери; стих его приводил меня в дрожь восторга. На меня, как благотворный дождь, падали строфы его созданий («Евгения Онегина», «Полтавы» и др.). Его гению я и все тогдашние юноши, увлекавшиеся поэзиею, обязаны непосредственным влиянием на наше эстетическое образование. Перед тем однажды я видел его в церкви, у обедни – и не спускал с него глаз. Черты его лица врезались у меня в памяти. И вдруг этот гений, эта слава и гордость России – передо мной в пяти шагах! Я не верил глазам. Читал лекцию Давыдов, профессор истории русской литературы. “Вот вам теория искусства, – сказал Уваров, обращаясь к нам, студентам, и указывая на Давыдова, – а вот и самое искусство”, – прибавил он, указывая на Пушкина. Он эффектно отчеканил эту фразу, очевидно, заранее приготовленную. Мы все жадно впились глазами в Пушкина. Давыдов оканчивал лекцию. Речь шла о “Слове о Полку Игоревом”. Тут же ожидал своей очереди читать лекцию, после Давыдова, и Каченовский. Нечаянно между ними завязался, по поводу “Слова о Полку Игоревом”, разговор, который мало-помалу перешел в горячий спор. “Подойдите ближе, господа, это для вас интересно”, – пригласил нас Уваров, и мы тесной толпой, как стеной, окружили Пушкина, Уварова и своих профессоров. Не умею выразить, как велико было наше наслаждение – видеть и слышать нашего кумира. Я не припомню подробностей их состязания, – помню только, что Пушкин горячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса, а Каченовский вонзал в него свой беспощадный аналитический нож. Его щеки ярко горели алым румянцем, и глаза бросали молнии сквозь очки. Может быть, к этому раздражению много огня прибавлял и известный литературный антагонизм между ним и Пушкиным. Пушкин говорил с увлечением, но, к сожалению, тихо, сдержанным тоном, так что за толпой трудно было расслушать. Впрочем, меня занимал не Игорь, а сам Пушкин. С первого взгляда наружность его казалась невзрачною. Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами смуглого лица. Только когда вглядишься пристально, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которых потом не забудешь. В позе и жестах, сопровождавших его речь, была сдержанность светского, благовоспитанного человека. Лучше всего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета Кипренского. Во всех других копиях у него глаза сделаны слишком открытыми, почти выпуклыми, нос выдающимся – это неверно. У него было небольшое лицо и прекрасная, пропорциональная лицу голова, с негустыми кудрявыми волосами».

Три года, проведенные Гончаровым в Московском университете, были для него порой напряженных занятий и не менее напряженных раздумий о жизни, о людях, о себе. «Наконец университет пройден. В июне 1834 года, после выпускных экзаменов, мы все, как птицы, разлетелись в разные стороны. Мы с братом уехали домой, на Волгу». «Я свободный гражданин мира, передо мной открыты все пути», – скажет Гончаров.

Домой он является юношей, на редкость глубоко и разносторонне образованным, с душой чистой и неиспорченной, с привлекательной внешностью, безупречно одетым. Будущий писатель принимает предложение симбирского губернатора занять должность его секретаря, он надеется способствовать на этой службе искоренению злоупотреблений взяточников, но ничего из этой затеи не получилось. Однако живые впечатления, почерпнутые в канцелярии губернатора, не раз окажутся полезными в будущей писательской деятельности.

Живя в Симбирске, Гончаров убедился, что «самая наружность родного города не представляла ничего другого, кроме картины сна и застоя <...> Так и хочется заснуть самому, глядя на это затишье». Он читает всё, что попадалось под руку, но и чтение не спасает. Его тянет в Петербург, в столицу, в сравнении с которой даже Москва – глубокая провинция.

Петербург. Начало творческого пути

Неожиданные перемены в судьбе симбирского губернатора, которого сместили с должности, способствовали отказу от должности и Гончарова. Он отправился в Петербург и прибыл туда в начале мая 1835 года. А вскоре вступил там в должность переводчика в Департаменте внешней торговли Министерства финансов.

У Ивана Александровича появляются новые знакомые. Это семья Майковых. Все её члены – одаренные люди. Глава семьи Николай Аполлонович – художник, академик живописи, его жена Евгения Петровна – писательница и поэтесса, сыновья – живые, любознательные дети. Аполлон – в будущем выдающийся поэт, Валериан – критик, Владимир – журналист и переводчик, Леонид – историк литературы. В семье Майковых царил культ искусства, художественного творчества.

Гончаров был принят сюда по рекомендации как учитель латинского языка и русской словесности при Аполлоне и Валериане. В салоне Майковых собирались известные писатели, музыканты, живописцы. В нем бывали Д. В. Григорович, В. Г. Бенедиктов, И. И. Панаев, Я. П. Полонский, И. С. Тургенев, Ф. М. Достоевский, Н. А. Некрасов. Домашние театральные представления, издания живописных альманахов, бесконечные споры вокруг самых разнообразных явлений литературы и искусства – вот духовная атмосфера в доме Майковых.

Всё это необходимо для будущего, уже начинающего писателя. Здесь впитывает он романтическое поклонение искусству, приподнятому над прозой повседневной жизни, отвлеченному от будничных прозаических интересов. Начинается творчество Гончарова с романтических стихов в подражание Бенедиктову. Эти стихи и последовавшие за ними повести «Лихая болесть» и «Счастливая ошибка» он помещает в рукописных альманахах Майковых «Подснежник» и «Лунные ночи». Но повести во многом отличны от стихов. В них звучит уже не поклонение романтическому искусству, а ирония в его адрес. Художник посмеивается над сентиментальной патетикой, фальшивой романтикой, призванной противостоять «низкой прозе» повседневной действительности.

Литературное дарование Гончарова было замечено посетителями салона Майковых. К нему всё чаще начали обращаться с вопросом: почему пишет, но не печатается? Тем более что его ученик, Аполлон Майков, который был моложе на девять лет, уже издал первую книгу стихов и получил одобрительный отзыв Белинского, а он, автор нескольких произведений, среди которых очерк «Иван Савич Поджабрин», никак не решится отдать что-нибудь в журнал. На недоуменные вопросы окружающих он шутя отвечал, что от природы ленив. Именно в эти годы и закрепилось за ним в салоне Майковых шуточное прозвище «принц де Лень». Может быть, из-за этого прозвища и стали впоследствии досужие языки отождествлять Гончарова и его героя Илью Ильича Обломова...

Дело было, конечно, не в лени, тем более что и сам писатель, и близкие ему люди прекрасно знали, что кто-кто, а он-то умеет быть работоспособным, усидчивым, деятельным. По его собственному признанию, в эти годы он был поглощен литературным трудом, но работал «в стол», исписывая кипы бумаги. Позже он признавался, что этими бумагами топил печки. Сдерживала неуверенность в себе: будучи тридцатичетырехлетним мужчиной, Гончаров был так же неуверен в себе, как и десять, пятнадцать лет назад. С особым трепетом относился он к печатному слову, соотнося собственное творчество с творчеством своего литературного кумира – Пушкина.

Первый роман. «Обыкновенная история» (1847)

Настоящей цены себе писатель Гончаров не знает до апреля 1846 года. Именно тогда В. Г. Белинский знакомится с его романом «Обыкновенная история». «Белинский, – вспоминает И. И. Панаев, – был в восторге от нового таланта, выступавшего так блистательно».

Общение с Белинским имело важное значение для Гончарова, который писал в воспоминаниях: «Он всегда горел и сгорел бы: прежде всего в борьбе с ложью и грубостью около, вблизи, и потом в погоне за далекими, уходящими из всякого реального достижения идеалами». Писатель разделял прогрессивные общественные взгляды Белинского, хотя и был чужд его революционности, симпатизировал приверженности критика реалистическим принципам искусства. В «Заметках о личности Белинского» он с благодарностью рассказывал о своих встречах с критиком.

1847 год стал годом всероссийского триумфа тридцатипятилетнего прозаика. Вышел в свет его первый роман «Обыкновенная история».

Главные герои романа – племянник и дядя Адуевы. Молодой провинциальный дворянин Александр Адуев – «белокурый молодой человек, в цвете лет, здоровья и сил». Писатель скажет о нем, что это «обыкновенный юноша, каких везде – легион». Герой полон романтических надежд, живет сердцем, а не умом, с жизнью не сталкивался, делать ничего не научился. Он мечтает о славе. По характеристике Белинского, Александр «трижды романтик – по натуре, по воспитанию и по обстоятельствам жизни». Ему наскучило в деревне, и он покидает родовое поместье – деревню Грачи, земной рай – ради Петербурга, который представляется ему землей обетованной. Мечтательность Александра Адуева – это здоровый, естественный, юношеский идеализм.

Оказавшись в Петербурге, герой испытывает первые разочарования: «Он подошел к окну и увидел одни трубы, да крыши, да черные, грязные, кирпичные бока домов... и сравнил с тем, что видел, назад тому две недели, из окна своего деревенского дома. Ему стало грустно». «Он посмотрел на дома – и ему стало еще скучнее: на него наводили тоску эти однообразные каменные громады, которые, как колоссальные гробницы, сплошною массою тянулись одна за другою».

Под стать каменной громаде города оказывается и дядя юного Александра – Петр Адуев. Уже его имя – Петр – означает «камень». Автор говорит о нем: «Он был не стар, а что называется, “мужчина в самой поре” – между тридцатью пятью и сорока годами <...> с ровной красивой походкой, с сдержанными, но приятными манерами». Он умел владеть собой и «не давать лицу быть зеркалом души». Дядя – представитель деловых кругов, трезвый, знающий жизнь и свое дело.

Именно Петру предстоит в романе нанести удар романтизму, мечтательности, сентиментальности, провинциализму Александра. Дядя буквально выбрасывает племянника в круговорот жестокой петербургской жизни. Она заставляет Александра отказаться от романтических представлений о любви, дружбе, родственных отношениях, разочароваться в собственном писательском таланте.

Все это происходит необычайно болезненно для героя. Самим героем, да и автором утрата жизни сердцем в Александре воспринимается и оценивается как утрата человеческого в человеке, превращения живого и трепетного сердца героя в камень. В романе есть персонаж, который пытается защитить героя от катастрофы. Это Лизавета Александровна, жена Петра Адуева. Сам Александр настойчиво сопротивляется переменам в самом себе, чувствуя, что высшая правда на его стороне. Но в итоге герой становится человеком дела, лишенным романтических иллюзий. Подобную духовную эволюцию, хотя и значительно легче, чем Александр, когда-то пережил и Петр Адуев – об этом тоже идет речь в романе. Гончаров называет роман «Обыкновенная история», тем самым подчеркивая типичность, широкую распространенность происходящего в жизни России 1830–40-х годов XIX века. Именно в это время, по его словам, «в самом бойком центре – в Петербурге – начал разыгрываться мотив необходимости труда, настоящего, не рутинного, а живого дела в борьбе с всероссийским застоем». Жизнь поставила перед обществом и перед писателем вопрос, и на этот вопрос он отвечает однозначно: если русское дворянство хочет выжить, оно должно пойти по указанному жизнью пути.

Рисуя своих героев, автор оттеняет и в дяде положительное начало: он образован, не чужд поэзии, способен поверить, что можно увлекаться Шекспиром, «знает наизусть не одного Пушкина», считает, что Ньютон и Ватт были одарены высшей силой, как и поэты. Но его отрезвляющее влияние на племянника оказывается слишком сильно действующим. Александр в конце романа – это человек не просто научившийся делать дело, но и навсегда отказавшийся от романтического взгляда на мир, от душевного, человеческого начала в самом себе. Он во всем: в дружбе, в женитьбе, в родственных отношениях – руководствуется только расчетом. Теперь и выглядит он непривлекательно: «Как он переменился! Как пополнел, оплешивел, как стал румян! С каким достоинством он носит свое выпуклое брюшко и орден на шее!». Его уже начинают преследовать, как и дядюшку, боли в пояснице. Мечты Александра теперь только об одном – продвижение по службе и выгодная женитьба. И дядя, казалось бы, вправе гордиться племянником: «Ты моя кровь, ты – Адуев! – гордо, торжественно восклицает дядя». Но конец романа свидетельствует о том, что дядя уже не тот, что был в начале. Он вдруг уходит в отставку в тот момент, когда его должны представить к тайному советнику. Став единоличным владельцем стеклянного и фарфорового заводов, он хочет продать эти выгодные предприятия. Не оправдал себя и его «разумный» брак с Лизаветой Александровной. Он узнает, что она тяжело больна. Болезнь эта происходит оттого, что в ее жизни на протяжении многих лет нет любви, поэзии, а есть лишь дело. В отношениях с мужем оно всегда было на первом плане: она исполняла при нем роль секретаря. Но Петр Адуев вдруг понимает, что любит жену и готов жертвовать для любимого человека всем, что имеет. Однако это понимание приходит слишком поздно.

Лизавета Александровна сожалеет о прежнем Александре: «Там вы были прекрасны, благородны, умны... Зачем не остались такими?.. Это прекрасное мелькнуло, как солнце из-за туч – на одну минуту...».

Признавая объективные жизненные законы, относясь благосклонно к ним, писатель видит и понимает, что на историческом пути человечества наступает эпоха, которая принесет значительные нравственные издержки отдельному человеку и всему человечеству. Всевидящая судьба накажет людей за них. Она вдруг, неожиданно ограничит возможности человека. Не случайно Петр Адуев говорит о себе: «Судьба не велит идти дальше...». Как Александру пришлось немалыми страданиями платить за излишнюю инфантильность, так и Петру приходит срок расплачиваться страданием за собственный практицизм и рационализм. Таков жизненный закон, открытый Гончаровым. Он хотел бы видеть в человеке равновесие разума и чувства, идеального и практического начал, сочетание романтического и рационалистического взгляда на мир.

Снова на родине

Летом 1849 года Гончаров едет на родину, в Симбирск. Многое там изменилось. Старшие сестра и брат обзавелись семьями, младшая сестра уже невеста.

Важный и томный, основательно вымотанный дальней дорогой, Иван Александрович через неделю был неузнаваем: бегал по комнатам, по двору и саду с племянниками, кричал и хохотал, как ребенок, плясал цыганочку, смешно и ловко выделывая разные коленца, пел романсы, осыпал мать поцелуями, шутками развлекал юную гувернантку племянников Вареньку, мило, от души смеявшуюся его актерским выходкам, розыгрышам и анекдотам из жизни столичных литераторов. Варенькой Лукьяновой он был, видимо, всерьез увлечен. Но он – известный литератор, ему уже 37 лет, а она – юная, простая провинциальная гувернантка...

Дом всегда был полон гостей, известный писатель принимал знакомых запросто, радушно, без тени высокомерия. А вот писалось плохо, хотя был уже замысел романа «Обломов», а «Сон Обломова» появился в печати. Но тем не менее для творчества лето оказалось очень плодотворным: много наблюдал, задумал еще один роман – роман о художнике.

«Проводы Гончарова были торжественны, как самого почетного и знатного лица в городе…

После напутственного молебна старушка-мать чуть не упала в обморок, обнимая бесценного Ваню, – точно она предчувствовала, что расстается с ним надолго, надолго...», – пишет Потанин. Действительно, с сыном она больше не увидится никогда. Пройдёт меньше двух лет и в «Летописце» семьи Гончаровых появится запись: «1851 года 11 апреля на Пасху, в среду, скончалась Авдотья Матвеевна Гончарова на 65 году от рождения, урожденная Шахторина, от удара, а погребена 13 апреля на кладбище Всех Святых». А в письме сестре А. А. Кирмаловой от 5 мая 1851 г. Гончаров напишет: «… Жизнь ее … так была прекрасна, дело ее так было строго выполнено, как она умела и могла, что я, после первых невольных слез, смотрю покойно, с некоторой отрадой на тихий конец ее жизни и горжусь, благодарю Бога за то, что имел подобную мать. Ни о чем и ни о ком у меня … воспоминание так не свято, как о ней».

Путешествие в Японию. «Фрегат “Паллада”» (1858)

В начале 1850-х годов Гончаров, человек спокойный, уравновешенный, лишенный романтических порывов, этот «принц де Лень», удивил своих родных и знакомых неожиданным даже и для самого себя решением отправиться в морское путешествие в Японию в качестве литературного секретаря адмирала Е. В. Путятина на фрегате «Паллада». Вот когда вспомнились ему увлекательные рассказы Трегубова о морских плаваниях и дальних странах! Добравшись до Англии, засомневался, хотел вернуться, уже добился согласья адмирала – но остался... И столько новых стран увидел, столько узнал интересных людей! Из путешествия привез множество записок, ставших основой большой книги очерков «Фрегат “Паллада”» (1858). Центральной темой этой книги становятся те изменения, процессы, которые происходят в разных странах, в мире в целом. В Англии он видит, как в развороченное нутро парусного корабля ставят паровую машину. Увиденное явится для писателя своеобразным символом: новый порядок наступает на спокойный, устоявшийся уклад патриархальной, а подчас и первобытной жизни. Практичный и расчётливый английский буржуа с своими неизменными трубкой и тростью проникает в страны Африки и Азии.

Контрастен мир книги. С одной стороны, это Англия, в жизни которой во всем строгий порядок: «Нет ни напрасного крика, ни лишнего движения, а уж о пении, о прыжке, о шалости и между детьми мало слышно. Кажется, все рассчитано, взвешено и оценено, как будто и с голоса и с мимики берут тоже пошлину, как с окон, с колесных шин». «Кажется, честность, справедливость, сострадание добываются как каменный уголь». Рядом с англичанином в воображении Гончарова встает русский барин, в жизни которого все делается по интуиции и обычаю, нет порядка и целеустремленности. Казалось бы, он не живет, а небо коптит. Но его нерасчётливостью и благотворительностью спасаются сироты и убогие, нищие и несчастные.

Что лучше: холодная Англия или солнечная Обломовка? На этот вопрос писатель не спешит дать однозначный ответ. Многое разъясняют читателю картины жизни Востока. Привлекает писателя первобытная, нетронутая цивилизацией Ликейя: «Здесь еще возможен золотой век». «Это единственный уцелевший клочок древнего мира, как изображают его библия и Гомер. Это не дикари, а народ – пастыри, питающиеся от стад своих, патриархальные люди, с полным, развитым понятием о религии, об обязанностях человека, о добродетели. Идите сюда поверять описания библейских и одиссеевских местностей, жилищ, гостеприимства, первобытной тишины и простоты жизни. Вас поразит мысль, что здесь живут, как жили две тысячи лет назад, без перемены. Люди, страсти, дела – все просто, несложно, первобытно. В природе тоже красота и покой: солнце светит жарко и румяно, воды льются тихо, плоды висят готовые. Книг, пороху и другого подобного разврата нет. Посмотрим, что будет дальше. Ужели новая цивилизация тронет и этот забытый, древний уголок?»

Однако Восток – это и застой, оторванность от цивилизации, точно в древней сказке. В Японии все застыло. Всякие отношения – и деловые и человеческие – в этом заснувшем, отторгнутом от человечества мире среди запретов и людей, живущих в страхе, стали бессмысленными: «Да где же это я в самом деле? кто кругом меня, с этими бритыми лбами, смуглыми, как у мумий, щеками, с поникшими головами и полуопущенными веками, в длинных, широких одеждах, неподвижные, едва шевелящие губами, из-за которых, с подавленными вздохами, вырываются неуловимые для нашего уха, глухие звуки? Уж не древние ли покойники встали из тысячелетних гробниц и собрались на совещание? Ходят ли они, улыбаются ли, поют ли, пляшут ли? знают ли нашу человеческую жизнь, наше горе и веселье, или забыли в долгом сне, как живут люди?» – восклицает Гончаров. И вновь обращается его любовный взор к России, которая бодро и резво идет в ногу с человечеством, развивается в соответствии со «здравым смыслом» и на этом пути преуспевает.

Преобразования, движение вперед любой стране необходимы – в этом писатель уверен. Но как ей на путях прогресса сохранить в сердцах людей поэзию и оставить нетронутой прекрасную природу – вот о чем болит его душа.

В близком по содержанию «Фрегату “Паллада”» рассказе «Два случая из морской жизни», адресованном детской аудитории и опубликованном в журнале для детей «Подснежник» (1858), Гончаров стремился заинтересовать юных читателей романтикой морских путешествий. Но при этом рассказывал он не о кораблекрушениях и встречах с людоедами-туземцами, не о жестоких страданиях людей на необитаемом острове, а об «обыкновенной» жизни на море. Писатель стремился разрушить бытующее убеждение, что жизнь на корабле скучна и однообразна. Первое же и главное преимущество «морской жизни» перед жизнью на берегу – скорое духовное преображение человека, его духовное взросление: «Тут одно приготовление к обозрению этих стран поглотит всё время, тут человек в месяц вырастет и созреет в учёного мыслителя, географа, этнографа, филолога, естествоиспытателя или поэта, поклонника красот природы». Отказ от светских форм жизни и образа мыслей, которые оценены в очерке как внешне привлекательные, но духовно бессодержательные, порождающие дух разъединения людей, их нравственную ущербность, – вот в чём суть духовного преображения человека, оказавшегося на море: «На море не тратится время по-пустому, нет визитов, нет принуждения, не надо играть чувствами, то есть оказывать сожаление, или радость, когда это не нужно, или нужно для приличия; не надо остерегаться и держать, как говорят на берегу, “камень за пазухой” против явного и тайного врага; всё это или сокращено, или упрощено: вражда превращается в дружбу, или оставляется до берега, ссоры невозможны, они мешают жить прочим, а там целое общество живёт не какою-то двойной, про себя и вслух, жизнию, не имеет в запасе десять масок, наблюдая зорко, когда какую надеть, а живёт одною жизнию, часто одною мыслию, одними желаниями».

Духовное преображение – это и живое приобщение к красоте мира, к Богу: «…А на небе, в пучине розо­во-палевого млечного пути сверкают эти яркие необыкновенные звёзды... Кто на море не бывал, тот богу не маливался, говорит пословица: да, это правда; но не от страху молится на море человек, а оттого, что ближе чует бога над собою и явственнее видит чудеса его руки. Как горячо вы будете там плакать и молиться, когда будете стоять лицом к лицу с этими роскошными чудесами мироздания!.. С какими удовольствиями сравните вы эти... не удовольствия – это мало и слабо, нет, эти радости, это счастье, выходящее из круга обыкновенного счастья и дающееся немногим?» Рассказ писателя имеет цель привить юному читателю гуманное чувство, побудить его к далёким путешествиям, сформировать активную, деятельную личность.

Путешествие на фрегате «Паллада» осложнилось тем, что началась война, в которой могущественная морская держава Англия выступила против России. Военный фрегат в любой момент мог столкнуться с противником. Плавание стало небезопасным. Оказавшись у восточных берегов России, уставший от путешествия, пресытившийся разнообразными впечатлениями, Гончаров решает сойти на берег и отправиться в Петербург по суше. Во время этого тяжелейшего пути писателю приходилось многие версты ехать верхом, ночевать на снегу у костра, передвигаться по таежным тропам, перебираться через бесчисленные болота и стремительные реки. Он испытал на себе жестокую сибирскую зиму: переезжая из Якутска в Иркутск, обморозил лицо.

Тяжесть путешествия вознаграждалась встречами с удивительными людьми: Н. Н. Муравьев-Амурский – исследователь Амура, В. А. Римский-Корсаков – капитан шхуны «Восток», брат знаменитого композитора, священник Иннокентий Вениаминов – составитель алеутского и алеутско-кадьякского словарей, проложивший тракт от Якутска до Аяна. В Иркутске писатель бывал у ссыльных декабристов: Трубецкого, Якушкина, Волконского, с сыном которого и впоследствии поддерживал дружеские отношения.

Великий роман. «Обломов» (1859)

Больше двух лет не был Гончаров в Петербурге, а возвратившись в 1855 году, встретился там со своей давней знакомой, которую когда-то видел еще девочкой, – Елизаветой Васильевной Толстой, во внешности которой замечали сходство с Сикстинской мадонной. Перед обаянием этой провинциалки писатель не устоял. Он влюбился без памяти, будто заболел тяжелой болезнью. Но и в период самого страстного увлечения не мог даже в мыслях поставить рядом ее, неземную красоту, и себя, стареющего – уже 43 года! – лысого и полного, с увядшими чертами лица...

О своём чувстве он пишет в письмах Елизавете Васильевне, как будто сочиняет роман об отношениях знакомых молодых людей или литературных героев. В них как будто появляются откровения друзей: «“Так ты влюблен, что называется – по уши!” “Называй как хочешь это чувство.” ”Ну, а она что чувствует к тебе?” “Дружбу какую-то, так чувство вроде самого пресного теста, без всякой закваски, без брожения. Она с любопытством смотрит, как играют лучи ее блеска в тусклом зеркале моей души, как лучи солнца на заглохшем пруду, потом она добра, мягка душой, она тронута моей внимательностью, благодарна и этой благодарностью кротко и тепло сияет мне. Я, усталый, опустившийся, одряхлевший душой, – счастлив, что могу погреться у этого приветливого огонька. Желать и ожидать большего я не вправе”».

Он изначально убеждён в собственной обречённости на несчастье. И причина, конечно же, в том, что в её душе нет любви – это-то ему, глубоко и тонко чувствовавшему чужую душу художнику, нетрудно понять. Ей лишь лестно поклонение известного литератора, умного и приятного в общении, увлекательно, с тонким юмором рассказывающего о невиданных странах и народах.

Она предпочтет писателю молодого кавалериста А. И. Мусина-Пушкина. И Гончаров по просьбе Елизаветы Васильевны будет хлопотать перед Святейшим Синодом об их браке, так как жених и невеста – двоюродные брат и сестра.

В одном из последних писем к любимой Гончаров скажет: «Я никогда не думал о женитьбе, а теперь... когда передо мной недавно был идеал женщины, когда этот идол владеет мной так сильно, я в слепоте... и никогда не женюсь». Так и случится: он навсегда останется одиноким человеком. Всех женщин, встречавшихся на своём пути, он будет сравнивать с Елизаветой Васильевной и не найдет равную ей. Следствием одиночества станут хандра и мнительность.

Осенью того же года Гончаров получает должность литературного цензора, взваливая на себя тяжелейшую работу. Только за три первые года цензорской деятельности он прочитал 38248 страниц рукописей и 3369 листов печатных изданий. Но при этом он еще работает над новым романом, совмещая службу с творчеством. Будучи цензором, помогает с изданием многих произведений, ранее задержанных цензурой: седьмой том собрания сочинений Пушкина, издаваемого Анненковым, «Муму» Тургенева, «Свои люди – сочтемся» Островского, сборник стихотворений Некрасова, «Горькая судьбина» Писемского, его же роман «Тысяча душ» и др. В своей цензорской деятельности он руководствовался принципами, провозглашенными Ф. И. Тютчевым, тоже причастным к цензорскому делу:

Веленью высшему покорны,

У мысли стоя на часах,

Не очень были мы задорны,

Хотя и с штуцером в руках.

Мы им владели неохотно,

Грозили редко и скорей

Не арестантский, а почетный

Держали караул при ней.

Труд понемногу излечивает Гончарова от кровоточащей раны, нанесенной ему Елизаветой Васильевной. В начале июня 1857 года писатель получает четырехмесячный отпуск и отправляется на курс водного лечения в Мариенбад. И там с ним случается чудо: он вдруг с необычайной быстротой дописывает давно начатый роман «Обломов». Удивлённый этим обстоятельством, он писал приятелю И. И. Льховскому: «Неестественно покажется, как это в месяц кончил человек то, чего не мог кончить в года? На это отвечу, что если б не было годов, не написалось бы в месяц ничего. В том и дело, что роман выносился весь до мельчайших сцен и подробностей и оставалось только записывать его. Я писал как будто по диктовке. И, право, многое явилось бессознательно; подле меня кто-то невидимо сидел и говорил мне, что писать». За один день он пишет (по современным измерениям) от 14 до 16 машинописных страниц. И это пишется один из лучших в мировой литературе романов! Создается образ, которому суждено стоять в одном ряду с образами Гамлета, Дон-Кихота, Дон-Жуана, Фауста.

После Мариенбада Гончаров оказывается в Париже, где читает роман А. А. Фету, В. П. Боткину, И. С. Тургеневу. Все они сулят «Обломову» огромный успех. Так оно и случилось.

Кто такой Обломов?

Знакомство со всяким героем начинается с его имени. Гончаров называет своего героя Илья. Это имя русского святого и богатыря, мощи которого хранятся в Киево-Печерской лавре, Ильи Муромца. Он тридцать три года сиднем сидел на печи, а потом преодолел свое бессилие и послужил родной земле. Суждено ли по его примеру подняться Илье Ильичу? Такой вопрос поставит перед героем автор.

Фамилия героя необычайно многозначна, на что укажут многие исследователи романа. Он получил её от объятой сказочным сном-обломоном, подобной заколдованному сонному царству Обломовки. В этой фамилии угадывается и слово облый, то есть «полный, круглый», как бы воплощающий в себе русский идеал всего доброго и круглого. Герою удалось, обломилось, прожить жизнь ничего не делая, за счет «доброй волшебницы» (трехсот Захаров, Штольца, вдовы Пшеницыной), заполучить в жены красавицу сонного царства Милитрису Кирбитьевну (Агафью Матвеевну). Обломова называют и обломком. Он обломок старых поколений, прежней правды, цельной патриархальной Обломовки, обломок дряхлеющего рода. Обломаны его крылья по вине ли жизни, по его ли собственной вине. Недаром стал он теперь похож на облома – толстого, неуклюжего, неповоротливого. Описание портрета героя позволяет сделать вывод о том, что автор симпатизирует герою: это человек приятной наружности, в которой светилась его душа, мягкая и добрая. Но читателя настораживают упоминания о лени, отсутствии определенной идеи в лице героя. Это следствие долгого лежания на диване, малой подвижности, нежелания сосредоточиться на какой-то определенной идее – обрюзглость в 32 года, излишняя изнеженность для мужчины.

Юмористическая интонация в авторской «оде» великолепному халату Ильи Ильича укрепляет в душе читателя чувство тревоги. Халат Обломова подчёркивает «барственность» его хозяина, это признак дворянского быта. Хозяин халата – владелец крепостных крестьян, которые исполняют его волю и прихоть, плодами их труда он пользуется, как пользуется «услугами» своего удобного и уютного халата, который автор намеренно сравнивает с рабом.

Автор рисует и гостей Обломова, навещающих его поутру. Это франт Волков, служака Судьбинский, беликий Алексеев, обличитель-беллетрист Пенкин, грубиян и хам Тарантьев – все они по-своему персонифицируют духовные увлечения среды, в которой вращался Обломов, каждый важен как определенный общественный тип. Авторская мысль будет четко оформлена в одной из реплик героя: «Да я ли один? Смотри: Михайлов, Петров, Семенов, Алексеев, Степанов... не пересчитаешь: наше имя легион!». В доме Обломова все они находили теплый, покойный приют...». Обломов принимает гостей, как веками было заведено во всех Обломовках: «…в каждом зажиточном доме толпится рой подобных лиц обоего пола, без хлеба, без ремесла, без рук для производительности и только с желудком для потребления». Гостям Обломов жалуется на невзгоды, спрашивает их совета в деле управления имением, хочет переложить на их плечи заботы о новой квартире, о покупках к обеду – не самому же «мыкаться!»

С появлением в доме Ильи Ильича гостей в роман входит главная для него тема – тема жизни. Оказывается, лежащий на диване ленивый Обломов думает о ней постоянно. Жизнь его приятелей, деловых людей Петербурга, представляется герою отступлением от нормы: «Где же тут человек? На что он раздробляется и рассыпается?» – думает он. Илью Ильича, «трогают» многие заботы – устройство собственного хозяйства, переезд на новую квартиру, необходимость расплатиться с лавочниками… Казалось бы, они естественны для человека его круга и положения, однако в душе Ильи Ильича они вызывают страшную тревогу. Ему самостоятельно не справиться ни с одним из этих дел. Он стремится переложить их на плечи других людей. Ему мечтается, что все сделается само собой, каким-нибудь волшебным образом, и не нужно будет ни ехать в Обломовку, ни переезжать на новую квартиру. Эти «отчаянные меры» не по нему, он хочет «избегнуть крайностей и придержаться середины». В «примирительных и успокоительных словах авось, может быть и как-нибудь Обломов нашел и на этот раз, как находил всегда, целый ковчег надежд и утешений», – пишет автор. Поведение, мысли героя свидетельствуют о том, что Обломов боится жизни: «...Жизнь трогает! <...> ... Мóчи нет!», – говорит он и старается укрыться от неё под своим одеялом, как под крылышком балующей его судьбы.

Для оправдания своего образа жизни у Обломов есть и особая философия: «Жизнь в его глазах разделялась на две половины: одна состояла из труда и скуки – это у него были синонимы; другая – из покоя и мирного веселья». Собственное безделье герой готов защитить как жизненный принцип избранного судьбой русского барина. В сцене с Захаром он отчитывает своего верного слугу за то, что тот посмел сравнить его, Обломова, Своего Барина, с «другим». Он говорит: «Я “другой”! Да разве я мечусь, разве работаю? Мало ем, что ли? Худощав или жалок на вид? Разве недостает мне чего-нибудь? Кажется, подать, сделать – есть кому! Я ни разу не натянул себе чулок на ноги, как живу, слава богу! Стану ли я беспокоиться? Из чего мне? И кому я это говорю? Не ты ли с детства ходил за мной? Ты все это знаешь, видел, что я воспитан нежно, что я ни холода, ни голода никогда не терпел, нужды не знал, хлеба себе не заработывал и вообще черным делом не занимался!»

Как видим, в этом монологе Обломов красноречив, страстен. Однако заметим и другое. Такой порыв у героя рождается лишь однажды, он произносит такую речь лишь перед неразвитым Захаром, «единомышленником» барина. Очень скоро Илье Ильичу будет стыдно за такие тирады: «Вспомнил он подробности сцены с Захаром, и лицо его вспыхнуло целым пожаром стыда. “Что, если б кто-нибудь слышал это?.. – думал он, цепенея от этой мысли. – Слава богу, что Захар не сумеет пересказать никому; да и не поверят; слава богу!”».

Обломов постоянно думает о человеке и о собственной судьбе: «Он горько в глубине души плакал в иную пору над бедствиями человечества, испытывал безвестные, безымянные страдания, и тоску, и стремление куда-то вдаль». Герою доступны «наслаждения высоких промыслов; он не чужд был всеобщих человеческих скорбей». Он оценивает самого себя с общечеловеческой точки зрения: настала одна из ясных сознательных минут в жизни Обломова, «он даже высвободил голову из-под одеяла: “А я! Я... не “другой”!” – уже с грустью сказал он и впал в глубокую думу». «Как страшно стало ему, как вдруг в душе его возникло живое и ясное представление о человеческой судьбе и назначении, и когда мелькнула параллель между этим назначением и собственной его жизнью, когда в голове просыпались один за другим, и беспорядочно, пугливо носились, как птицы, пробужденные внезапным лучом солнца в дремлющей развалине, разные жизненные вопросы.

Ему грустно и больно стало за свою неразвитость, остановку в росте нравственных сил, за тяжесть, мешающую всему; и зависть грызла его, что другие так полно и широко живут, а у него как будто тяжелый камень брошен на узкой и жалкой тропе его существования». Обломов мучительно сознавал, что хорошее, светлое начало зарыто в нем «как в могиле», что у него «ум и воля давно парализованы и, кажется, безвозвратно». «Горько становилось ему от этой тайной исповеди перед самим собой. Бесплодные сожаления о минувшем, жгучие упреки совести язвили его, как иглы». Размышляя о том, какой же «тайный враг наложил на него тяжелую руку в начале пути», Илья Ильич засыпает. «Сон Обломова» должен ответить на этот вопрос.

«Сон Обломова» был опубликован в 1849 году. Гончаров, как и другие художники, его современники, полагал, что человека формирует среда; сделали человека таким, каков он есть, воспитание, условия жизни. В романе не случайно параллельно даны две системы воспитания в рассказах о детстве Обломова и Штольца. Первые бессознательные детские впечатления, по мысли писателя, навсегда западают в душу, оставляя в ней глубокий след. Автор, ясно ощущавший в период создания «Сна» свою связь с «натуральной школой», имеет в виду не только конкретную личность, но тип, речь идет об условиях формирования личности русского барина при феодальных отношениях.

Прошлое в «Сне» показано конкретно и в то же время символично. «Благословенный уголок земли» – это вся Россия с ее бесконечными пространствами и незатейливой красотой, противопоставленной в романе красоте швейцарских и шотландских пейзажей и замков, дикому и грандиозному морю, высоким скалам и пропастям, дремучим лесам. В природе Обломовки все служит беззаботному, спокойному и праздному существованию людей. Там, как в раю, солнце ярко и жарко светит почти круглый год, река бежит весело шаля и играя, с гор там приятно кататься, резвясь, и весь уголок представляет ряд живописных этюдов, веселых, улыбающихся пейзажей, небо там, «как родительская надежная кровля». «Правильно и невозмутимо совершается там годовой круг». Так же правильно и незаметно совершается там и жизненный круг от рождения до смерти. Жизнь обломовцев сориентирована на циклическое время.

В Обломовке царит спокойный, веками устоявшийся жизненный уклад, при котором главными жизненными благами считаются еда и сон. Все жизненные интересы обломовцев сосредоточены вокруг хозяйства и приготовления пищи, все они направлены на самих себя. Жизненные силы и время обломовцев расходуются на пустяковые занятия: папенька «день-деньской только и знает, что ходит из угла в угол, заложив руки назад, нюхает табак и сморкается, а матушка переходит от кофе к чаю, от чая к обеду». Обломовцы не знают жизненных бурь и считают это благом, «душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле». «Они сносили труд как наказание, наложенное еще на праотцов наших». Это – додуховное, доисторическое существование

Единственная форма духовной жизни, доступная обломовцам, – причастность к миру сказки, легенды, мифа. Илья Ильич безраздельно верит в сказку. Няня «нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где нет ни ночей, ни холода, где все совершаются чудеса, где текут реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют все добрые молодцы, такие, как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Там есть и добрая волшебница... которая изберет себе какого-нибудь любимца... какого-нибудь лентяя, которого все обижают, да и осыпает его, ни с того ни с сего, разным добром, а он знай себе кушает да наряжается в готовое платье, а потом женится на какой-нибудь неслыханной красавице, Милитрисе Кирбитьевне».

Развивая мечтательность, сказка воспитывала созерцательность, бездействие. Мир сказки как бы заменял для мальчика реальность. Сказки, мифы заронили в душу Илюши страх перед жизнью, робость перед всем непонятным, внутреннюю скованность. Он «на каждом шагу все ждет чего-то страшного и боится», «боязнь и тоска засели надолго, может быть навсегда, в душу». Взрослый Илья Ильич хотя после и узнает, что нет медовых и молочных рек, нет добрых волшебниц, хотя и шутит он с улыбкой над сказаниями няни, но улыбка эта не искренняя, она сопровождается тайным вздохом: сказка у него смешалась с жизнью, и он бессознательно грустит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка. «Он невольно мечтает о Милитрисе Кирбитьевне; его все тянет в ту сторону, где только и знают, что гуляют, где нет забот и печалей: у него навсегда остается расположение полежать на печи, походить в готовом, незаработанном платье и поесть на счет доброй волшебницы».

Сумма воспитательных приемов в отношении Илюши состояла из бесконечных «нет» и «не». Его не допускали к лошадям, к собакам, к козлу в овраг, на галерею... Постоянные запреты, неутомимая опека приводили к тому, что проявления силы никли и увядали, вместо жизни-действия, стремления вперед вырабатывалась привычка к жизни-воображению, на нее тратились все душевные силы героя. При доброте, почти детской симпатии ко всему окружающему, при верном, чистом и честном сердце, формировался характер пассивный и слабый. Никакие последующие влияния – книги, университетский быт, служба – не смогли серьезно поколебать этих качеств. «Странно подействовало ученье на Илью Ильича: у него между наукой и жизнью лежала целая бездна, которой он не пытался перейти. Жизнь у него была сама по себе, а наука сама по себе».

Характер вполне проявился при первых же шагах героя в самостоятельной жизни. Его неудачи на службе объясняются не только неумением дело делать, но прежде всего инстинктивным страхом перед жизнью, который он постоянно испытывает. Единственное, что приносит герою ощущение счастья, – мечты о возвращении в райский уголок, в Обломовку. А потому он мечтает, чтобы «сама история отдохнула», но «не остановятся ясные дни, бегут – и все течет жизнь, все течет, все ломка да ломка».

Слуги и господа в Обломовке необычайно похожи друг на друга. Всех вместе их автор называет словом обломовцы. Они ведут одинаковый образ жизни, – труд крестьян имеет так же мало смысла, как и каждодневные занятия господ, – у них одни жизненные заботы: поспать и набить желудок. Воображением слуг, как и воображением господ, владеет сказка. Захар страстно предан барину, хотя «редкий день в чем-нибудь не солжет ему», потихоньку ворует у него мелочь. По привычке, доставшейся от отца и деда, сплетничает про барина и ругает его перед другими слугами. Захар неловок, он переколотил у Обломова «пропасть посуды» и переломал в кабинете почти все его вещи. От него «только беды и убойки». При этом он умер бы вместо барина, «считая это своим неизбежным и природным долгом». Барин для него был подобен идолу.

Илья Ильич еще в детстве считал возможным за малую провинность поддать Захарке в нос, но взрослые Обломов и Захар необычайно похожи друг на друга: оба лентяи, сони, оба неопрятны, ко всему на свете относятся спустя рукава. О Захаре автор говорит: «Ленивый от природы, он был ленив еще и по-своему лакейскому воспитанию». Оба они – барин и слуга – страстно любят Обломовку. «Захар любил Обломовку, как кошка свой чердак», все обломовское для него имело особые преимущества перед чужим. И «боже сохрани, чтоб он поставил другого какого-нибудь барина не только даже выше, – даже наравне с своим!». «Живучи вдвоем» они «надоели друг другу», но жизни друг без друга не представляют: «Илья Ильич знал уже одно необъятное достоинство Захара – преданность к себе». И не случайно, что в своей мечте о будущей счастливой жизни он отводил место и Захару, производя его в мажордомы. Верность Захара барину проявится и в том, что после смерти Обломова Захар предпочтет сытой жизни у Штольца нищенское существование рядом с могилой Ильи Ильича.

Уклад жизни в Обломовке, отношения барина и мужика, образ жизни Обломова, родовые черты в его характере в романе определены понятием, имя которому дал Штольц, – «обломовщина». Обломов по поводу этого слова заметит про себя: «Одно слово... а какое... ядовитое!..». Н. А. Добролюбов в своей статье «Что такое обломовщина?» указывает как на первую и главную причину её существования – на крепостничество. Гончаров же, в отличие от Добролюбова, видел и другие её причины: «Я старался показать в Обломове, как и отчего люди у нас превращаются прежде времени в... кисель – климат, среда, протяжение, захолустье, дремучая жизнь – и еще частные индивидуальные у каждого обстоятельства». Писатель знал, что с уничтожением крепостничества обломовщина не исчезнет, – это коренная русская черта. Он пишет: «”Обломовщина”... не вся происходит по нашей собственной вине, а от многих, от нас самих не зависящих причин!» «Она окружила нас, как воздух, и мешала (и до сих пор мешает отчасти) идти твердо по пути своего назначения». Корни обломовщины, по Гончарову, кроются в природе каждого человека, они в той лени и апатии, которые свойственны ему от рождения.

Обломов и Штольц

Первая часть романа представляет героя читателю. Действие же в нём начинает развёртываться только во второй его части. Здесь Гончаров, видимо, использует пушкинский прием, уже знакомый читателю по роману «Евгений Онегин». Именно вторая часть раскрывает душевные возможности Обломова. Этому способствуют дружба и любовь.

Имя друга Обломова Штольца – Андрей – означает «мужественный, мужчина», а фамилия с немецкого переводится как «гордость». Штольц – это уже не русский барин, а сын немца, агронома, технолога, учителя, управляющего в княжеском имении Верхлёво, и бедной русской дворянки, бывшей гувернантки. По своему происхождению Штольц – разночинец и представляет в романе ту общественную прослойку в России 1850–60-х годов, которая брала на себя задачи по переустройству жизни, «поставляла» энергичных общественных, хозяйственных деятелей.

Родители Штольца не имели крепостных и добывали свой хлеб трудом. Они и сына воспитывали в напряженном и каждодневном труде: «С восьми лет он сидел с отцом за географической картой, разбирал по складам Гердера, Виланда, библейские стихи и подводил итоги безграмотным счетам крестьян, мещан и фабричных, а с матерью читал священную историю, учил басни Крылова и разбирал по складам же “Телемака”».

Отец давал мальчику полную свободу, и Андрюша вместе с крестьянскими мальчишками разорял птичьи гнезда, дрался, ездил с рыбаками ловить рыбу, пропадал по неделям в лесу с ружьем. У отца на этот счет была своя философия: «Что за ребенок, если ни разу носу себе или другому не разбил?». Но за учением сына он следил очень строго, и если сын после недельного гуляния в лесу с ружьем приходил с невыученными уроками, отец отправлял его назад: «Ступай, откуда пришел... и приходи опять с переводом, вместо одной, двух глав, а матери выучи роль из французской комедии, что она задала: без этого не показывайся!»

Андрей воротился через неделю и принес и перевод и выучил роль. Очень рано отец приобщил сына к ведению хозяйства: «Когда он подрос, отец сажал его с собой на рессорную тележку, давая вожжи, и велел везти на фабрику, потом в поля, потом в город, к купцам, в присутственные места, потом посмотреть какую-нибудь глину, которую возьмет на палец, понюхает, иногда лизнет, и сыну даст понюхать и объяснит, какая она, на что годится. Не то так отправится посмотреть, как добывают поташ или деготь, топят сало». Андрей четырнадцати лет «отправлялся частенько один, в тележке, или верхом, с сумкой у седла, с поручениями от отца в город, и никогда не случалось, чтоб он забыл что-нибудь, переиначил, не доглядел, дал промах».

Мать Андрея боялась, что он станет немецким бюргером: «...в сыне ей мерещился идеал барина... сына русской дворянки... беленького, прекрасно сложенного мальчика, с такими маленькими руками и ногами, с чистым лицом, с ясным, бойким взглядом».

Андрей учился вместе с Обломовым в пансионе своего отца, а затем закончил университет и отправился в Петербург выбирать жизненный путь. На напутствие отца: «Образован ты хорошо: перед тобой все карьеры открыты; можешь служить, торговать, хоть сочинять, пожалуй», – сын ответил: «Да я посмотрю, нельзя ли вдруг по всем».

Появление Штольца в романе подготавливает его завязку. Читатель видит героя впервые в квартире Обломова. Ему уже за тридцать, он вышел со службы в отставку, теперь участвует в какой-то компании, отправляющей товары за границу. К. этому времени он нажил дом и деньги, «выучил Европу как свое имение». Гончаров рисует портрет Штольца: «Он весь составлен из костей, мускулов и нервов, как кровная английская лошадь. Он худощав; щек у него почти совсем нет, то есть кость да мускул, но ни признака жирной округлости; цвет лица ровный, смугловатый и никакого румянца; глаза хотя немного зеленоватые, но выразительные».

Автору в Штольце по душе не только деятельное начало его натуры, но и стремление искать равновесие «практических сторон с тонкими потребностями духа», простой, прямой, настоящий взгляд на жизнь. Симпатично автору в герое и то, что он выбрал себе в друзья Обломова: «...их связывало детство и школа – две сильные пружины, потом русские, добрые, жирные ласки, обильно расточаемые в семействе Обломова на немецкого мальчика, потом роль сильного, которую Штольц занимал при Обломове и в физическом и нравственном отношении, а наконец, и более всего, в основании натуры Обломова лежало чистое, светлое и доброе начало, исполненное глубокой симпатии ко всему, что хорошо и что только отверзалось и откликалось на зов этого простого, нехитрого, вечно доверчивого сердца». Однако отношение автора к герою не однозначно положительное. Он замечает, что «мечте, загадочному, таинственному не было места в его душе», что «печалями и радостями он управлял как движением рук, как шагами ног или как обращался с дурной и хорошей погодой». В этих суждениях нельзя не видеть определенную долю авторской иронии в адрес Штольца. При всём том писатель отводит ему определенное место в истории России; он считает героя принадлежащим когорте новых деятелей: «Сколько Штольцев должно явиться под русскими именами!» – уверенно и радостно восклицает Гончаров.

Жизненные позиции Обломова и Штольца раскрываются в их диалогах. Диалог в главе 3 второй части романа по сути является разговором двух давно не видевшихся друзей. Обломов говорит о главном для себя – о судьбе Обломовки, о собственной судьбе. Он пугается того, что предлагает Штольц. На вопрос друга: «Сам-то ты что делаешь? Точно ком теста свернулся и лежишь», – он печально отвечает: «Правда, Андрей, как ком». На призыв Штольца поехать в гости, за границу, Обломов защищается с тоской: «Да куда это? Да зачем? <...> Чего я там не видал? Отстал я, не хочется...». Речь героев в этом диалоге подтверждает прежние наблюдения, суждения учителя и ребят о характерах Штольца и Обломова. Реплики Андрея убеждают, что он смел, подвижен, полон энергии. Они либо вопросительные, а потому требуют ответа («Ну что, как ты поживаешь? Здоров ли?» «Ну, скажи, что твои дела в Обломовке?» «Что случилось?»), либо выносят приговор тому или иному явлению («Какой плут этот староста!» «Да ведь мужики будут читать о том, как пахать, чудак!» «Да разве сознание есть оправдание?» «Тебе, кажется, и жить-то лень?» «Ах вы, обломовцы! <...> ...не знают, сколько у них денег в кармане!»). В репликах Штольца много глаголов повелительного наклонения: «поезжай», «садись», «дыши», «смотри», «скажи», «сбрось».

Вопросы же Обломова носят, как правило, риторический характер, а восклицания содержат радость, жалобы на жизнь, страх перед ней («Штольц! Штольц!» – в восторге кричал Обломов, бросаясь к гостю. «Какое здоровье!» «Ну, брат Андрей, и ты тоже!» «Да что, жизнь трогает!» «К незнакомым? Что выдумал!» «Ах, боже мой! <...> Этого еще недоставало! <…> Все пропало! Беда!»). Неопределенность суждений Обломова о жизни, о себе самом подчеркивают многочисленные многоточия, которые удлиняют его реплики. С помощью тех пауз, которые скрыты за этими многоточиями, автор даёт понять читателю, что Обломов стремится оттянуть решение, скрыть какую-то тайную мысль или обстоятельство («Только у меня план еще не весь...» «Того и гляди останешься без гроша...» «Недавно из деревни прислали тысячу, а теперь осталось... вот, погоди...» «Вот тут... десять, двадцать, вот двести рублей... да вот двадцать». «Да ты того... как же это вдруг... постой... дай подумать... ведь я не брит...»).

В главе 4 второй части между героями завязывается спор о жизни. В этом споре Обломов с наслаждением высказывает собственную точку зрения. Он рисует картины созданной его воображением идиллии. И читатель вновь увидит Обломовку с ее природой, культом еды, жизнью по обозначенному кругу. Как бы ни стремился в эти картины герой привнести элементы нового, как бы поэтична ни была эта идиллия, Штольц заслуженно назовет ее обломовской. Она очевидно выпадает из стремительного потока современности. Но не менее заслуженно об этих же картинах Штольц скажет: «Да ты поэт, Илья». Только поэту даны такое богатство воображения, такая чистота и гармония в стиле, какие есть в словах Обломова. Сам герой свято верит, что «жизнь есть поэзия».

Идеал Штольца во всем противоположен обломовскому. Он считает, что нужно прежде всего трудиться: «Труд – образ, содержание, стихия и цель жизни». Но для Обломова труд – это Божье наказанье, вся петербургская жизнь – это скука. Он выносит ей приговор: «Скука, скука, скука!.. Где же тут человек? Где его целость? Куда он скрылся, как разменялся на всякую мелочь?». В этой жизни для Обломова нет ума, сердца: «Нет, это не жизнь, а искажение нормы, идеала жизни, который указала природа целью человеку...». По поводу этих размышлений Обломова Штольц восклицает: «Ты философ, Илья! <...> Все хлопочут, только тебе ничего не нужно!»

Обломовскому идеалу Штольц выносит свой приговор: «Это … какая-то... обломовщина». Он напоминает другу о том, что тот тоже когда-то мечтал «служить, пока станет сил, потому что России нужны руки и головы для разработывания неистощимых источников... работать, чтоб слаще отдыхать, а отдыхать – значит жить другой артистической, изящной стороной жизни, жизни художников, поэтов». Когда-то Обломов мечтал изъездить вдоль и поперек Европу, мечтал о труде ради высокой поэтической цели, каковой для него являлось благо России. Эта высокая цель некоторое время его вдохновляла, он сделал определенные шаги для ее достижения. Но трудность пути и отдаленность цели, отсутствие воли сделали то, что он не смог достичь малого: выучиться математике и английскому языку. А теперь он «выгнал труд из жизни» и обрекает себя на гибель. Труд ради куска хлеба, ради собственного безбедного существования не поднимет Обломова с дивана, не станет для героя смыслом жизни никогда, он для него лишен поэзии, а потому непривлекателен.

Сам Обломов понимает, что впереди у него только угасание. Он обращает взор в собственную душу и снова не может найти ответа на вопрос: «Да и куда делось все – отчего погасло? Непостижимо! Ведь ни бурь, ни потрясений не было у меня; не терял я ничего; никакое ярмо не тяготит моей совести». Он кается другу, что двенадцать лет в его душе был «заперт свет», который искал выхода, но только «жёг свою тюрьму, не вырвался на волю и угас». Слова Штольца, призывающие героя подняться: «Теперь или никогда», – означают для Обломова, подобно Гамлету, «жить или умереть», «быть или не быть». Умом он понимает: надо жить, «сбросить широкий халат не только с плеч, но и с души, с ума; вместе с пылью и с паутиной со стен смести паутину с глаз и прозреть!» Но идти вперед – это значит для Ильи Ильича отказаться от поэтического идеала жизни, жить так, как живут «другие», а потому он сомневается: «Это какая-то кузница, не жизнь; тут вечно пламя, трескотня, жар, шум... когда же пожить? Не лучше ли остаться?»

Что значит остаться? «Остаться – значит надевать рубашку наизнанку, слушать прыганье Захаровых ног с лежанки, обедать с Тарантьевым, меньше думать обо всем, не дочитать до конца путешествие в Африку, состариться мирно на квартире у кумы Тарантьева...». Остаться – значит погибнуть. И он выбирает – жить!

Вот на этом-то конфликте в душе героя между «быть и не быть» и завязывается действие романа. И автор, забегая вперед, показывает преобразившегося героя. Но не увещевания Штольца способствовали этому. Обещание приехать к другу в Париж Обломов не выполнил. Обломов преображается под влиянием чувства к Ольге: «Халата не видать на нем». Чернильница у него «полна чернил, на столе лежат письма, бумага, даже гербовая, притом исписанная его рукой», слог его лился «свободно и местами выразительно и красноречиво <...> встает он в семь часов, читает, носит куда-то книги. На лице ни сна, ни усталости, ни скуки. На нем появились даже краски, в глазах блеск <...> Обломов сидит с книгой или пишет в домашнем пальто; на шее надета легкая косынка, воротники рубашки выпущены на галстук и блестят, как снег. Выходит он в сюртуке, прекрасно сшитом, в щегольской шляпе... Он весел, напевает». Лень, апатия, неподвижность сменились теперь в герое подвижностью, оживлением. Он полон жизни Отчего же это?

Обломов и Ольга

Ольга заметно выделялась в своей среде простотой, естественностью и свободой взглядов, слов, поступков. Она не была похожа на кокеток ее круга: «Ни жеманства, ни кокетства, никакой лжи, никакой мишуры, ни умысла!» И в характеристике, и в портрете героини просматривается авторская симпатия к ней; «Ольга в строгом смысле не была красавица, то есть не было ни белизны в ней, ни яркого колорита щек и губ, и глаза не горели лучами внутреннего огня; ни кораллов на губах, ни жемчугу во рту не было, ни миньятюрных рук, как у пятилетнего ребенка, с пальцами в виде винограда.

Но если б ее обратить в статую, она была бы статуя грации и гармонии». В дальнейшем подробном описании лица героини автор обращает внимание на присутствие в нем мысли, зоркость и бодрость взгляда, естественность. Для Гончарова Ольга – исключение в своей среде, личность самобытная, глубокая, она принадлежит к тому же типу русских женщин, что и Татьяна Ларина.

Ольгу воспитала тетка, и их отношения не были очень близкими: «Тетке не приходило в голову требовать от Ольги что-нибудь такое, что б резко противоречило ее желаниям». Она не ограничивала свободу племянницы в выборе нарядов, дачи, книг, знакомых: «Ольга спрашивала у тетки советов не как у авторитета, которого приговор должен быть законом для нее, а так, как бы спросила совета у всякой другой, более ее опытной женщины». Благодаря такому воспитанию складывался живой, энергичный, самолюбивый, самостоятельный характер Ольги.

Встречи героев происходят на даче Ольги во время обеда, чая, занятий в гостиной. Ольга подготовлена к общению с Обломовым рассказами Штольца о нем, видит его глазами Андрея. Тот же стремился рассмешить Ольгу и потому поведал ей о рубашке наизнанку, разных чулках, мусоре и пыли в квартире, книге путешествий в Африку, открытой на одной и той же странице долгое время. Все это станет предметом насмешек над Ильей Ильичом. Но герой ощущает не только живой, насмешливый, любопытный, лукавый, но и добрый взгляд Ольги. Штольц сумел передать ей своё теплое отношение к другу, сказать ей о его чистом, доверчивом, беззащитном сердце, о том, как гибнет в нем все доброе от недостатка участия, деятельности.

Сердце Обломова не раз бунтует против Ольги, когда она смеется над ним: «Она – злое, насмешливое создание!» «На смех, что ли, я дался ей?» Но при этом герой ощущает, что его непосредственная реакция, незащищенное чувство, нескрываемое восхищение рождают отклик в ее душе. Его присутствие вдохновляет Ольгу. При нём она поет так, как никогда не пела. Ей не надо от него никаких комплиментов – все их она читает на его лице: «От слов, от звуков, от этого чистого, сильного девического голоса билось сердце, дрожали нервы, глаза искрились и заплывали слезами. В один и тот же момент хотелось умереть, не пробуждаться от звуков, и сейчас же опять сердце жаждало жизни...».

Гончаров большое значение придавал чувству любви. Устами Штольца он говорил о том, что «любовь с силой Архимедова рычага движет миром». Под влиянием любви человек может внутренне преобразиться, обрести цель жизни, в любви он черпает энергию. Без любви жизнь теряет смысл, любовь наполняет ее поэзией. Автор показывает Обломова способным на глубочайшие переживания поэтических моментов бытия. Душа героя с детства была подвластна воздействию поэзии: его целиком захватывали сказки няни, он воспринимал их как реальность. В юности «поэты задели его за живое: он стал юношей, как все. И для него настал счастливый, никому не изменяющий, все улыбающийся момент жизни, расцветания сил, надежд на бытие, желание блага, доблести, деятельности, эпоха сильного биения сердца, пульса, трепета, восторженных речей и сладких слез. Ум и сердце просветлели: он стряхнул дремоту, душа запросила деятельности».

И хотя пора юности давно позади, в душе Обломов по-прежнему – юноша. Во время пения Ольги герой «вспыхивал, изнемогал, с трудом сдерживал слезы, и еще труднее было душить ему радостный, готовый вырваться из души крик. Давно не чувствовал он такой бодрости, такой силы, которая, казалось, вся поднялась со дна души, готовая на подвиг». Но автор знает о том, что все это – лишь мгновенный порыв, а потому заканчивает фразу иронически: «Он в эту минуту уехал бы даже за границу, если б ему оставалось только сесть и поехать».

Ольга поет «Casta diva», и «все восторги, молнией несущиеся мысли в голове, трепет, как иглы, пробегающий по телу, – все это уничтожило Обломова: он изнемог». Под влиянием музыки, пения в сердце Обломова пробуждается духовное, глубокое чувство любви. Герой любуется Ольгой, ищет в ней прекрасную душу: «Он …смотрел на нее как будто не глазами, а мыслью, всей своей волей, как магнетизер, но смотрел невольно, не имея силы не смотреть. “Боже мой, какая она хорошенькая! Бывают же такие на свете! – думал он, глядя на нее почти испуганными глазами. – Эта белизна, эти глаза, где, как в пучине, темно и вместе блестит что-то, душа, должно быть!”». Ответное чувство Ольги тоже духовно и поэтично.

Любовь героев выявляет истинное родство их душ. Между ними происходит обмен тайными думами и чувствами, устанавливается понятное только им двоим душевное общение, воспетое В. А. Жуковским, поэтами-романтиками: «Да, я что-то добываю из нее, – думал он, – из нее что-то переходит в меня. У сердца, вот здесь, начинает будто кипеть и биться <…> Боже мой, какое счастье смотреть на нее! Даже дышать тяжело». «Не смотрите же на меня так странно, – сказала она, – мне тоже неловко… И вы, верно, хотите добыть что-нибудь из моей души…». [Здесь и далее курсив мой. – Н. Е.]. Любовь Ольги и Обломова – огонь, который горит в их душах, сближает их: «Оба они, снаружи неподвижные, разрывались внутренним огнем, дрожали одинаким трепетом, в глазах стояли слезы, вызванные одинаким настроением». Активная, деятельная Ольга и лежебока Обломов не уступают друг другу в тонкости душевной организации.

Неожиданно для героини и для самого себя после пения Ольги Обломов признается в любви: «Ее взгляд встретился с его взглядом, устремленным на нее: взгляд этот был неподвижный, почти безумный; им глядел не Обломов, а страсть.

Ольга поняла, что у него слово вырвалось, что он не властен в нем и что оно – истина».

Герои по-разному понимают любовь. Обломов – весь чувство. В каждом шаге и поступке он предельно искренен, во всем светит его «нестыдливое сердце». Ольга же самолюбива, в ней рядом с чувством живет разум. Однако после нечаянного признания Обломова оба понимают необходимость объяснения и идут навстречу друг другу, испытывая сильное душевное волнение. Ольга, конечно же, надеется на то, что герой повторит свои слова о любви, но помнит, что сама она должна запастись строгостью и соблюсти приличия. Обломов боится встречи с Ольгой, понимая, что ему необходимо будет совершить решительный поступок: либо подтвердить свое признание, либо взять назад неосторожное слово, – но он не готов ни к тому, ни к другому. Отправившись в парк и зная, что встретится там с Ольгой, он не принял никакого решения.

Гончаров – великий мастер-психолог – самое начало сцены объяснения героев в конце 6 главы 2 части романа строит так, чтобы подчеркнуть постоянную параллель в их душевном состоянии и тем самым доказать чуткому читателю равенство героев в любви, родство их душ: «Вдруг кто-то идет, – слышит она. “Идет кто-то…” – подумал Обломов. И сошлись лицом к лицу.

– Ольга Сергеевна! – сказал он, трясясь, как осиновый лист.

– Илья Ильич! – отвечала она робко, и оба остановились.

– Здравствуйте, – сказал он.

– Здравствуйте, – говорила она».

В отличие от Ольги, живущей разумом, Обломов живет сердцем. А потому и речь героя полна восторженных или огорченных восклицаний, утвердительных реплик, наполненных чувством, раздумьем: «Ужо... нет, завтра... как сберусь». «Поверьте мне, это было невольно... я не мог удержаться...». В репликах и небольших по объему внутренних монологах Обломова часты многоточия, скрывающие переполнявшие его душу чувства, но в то же время и нерешительность героя, неопределенность, новизну и неясность для него самого переживаемых ощущений. Перед Ольгой он не уверен в себе, не знает, чего ожидать от нее в следующую минуту: ласкового слова, от которого сердце радостно бьется, или колкости, невольно рождающей восклицание «про себя»: «О, злая!»

При описании Ольги Гончаров использует в основном метод внешней характеристики, краткую ремарку, фиксирующую и характеризующую жест, взгляд, интонацию, речь. Ольга – вся движение и действие. Те реплики, которые она произносит «про себя», кратки, полны энергии, как и реплики, обращенные к Обломову. Она либо спрашивает его о чем-то, либо побуждает к действию: «Что он [Штольц. – Н. Е.] пишет?»; «Что ж вы?»; «Когда?»; «Понюхайте, как хорошо пахнет!»; «А вы любите, чтоб в комнатах чисто было?». В речи героини проявляется стремительность ее натуры, внутренний огонь пятнами горит на ее щеках. Ольге приходится намеренно сдерживать движения души.

Гончаров строит сцену объяснения подобно драматическому действу, имеющему свою завязку, кульминацию, развязку. Завязкой ее являются слова Обломова о том, что его признание в любви было нечаянным, «только от музыки». Ольгу это извинение глубоко огорчает, она выпрямляется и роняет цветы, глаза тускнеют, на щеках пропадают два розовых пятна, она «сильно рванула мимоходом ветку с дерева... тотчас же бросила... на дорожку», «у ней в горле стояли слезы», она стремительно направилась к дому. Обломов пытается удержать Ольгу, он удивлен тем, какое действие на нее имели его слова. Теперь для него важнее не извинение за нечаянное признание, а прощение за то, что огорчил ее своим извинением, тем более, что в нем была неправда. Удерживая Ольгу, он искренен и не стыдится открыть свое сердце: «…Ради бога, не уходите так, а то у меня на душе останется такой камень…».

Почувствовав за этими словами героя его любящую душу, Ольга начинает настойчиво добиваться от него нового признания. Она «добывает» его своими неотступными вопросами: «Отчего?»; «Что в нем?»; «Ну?»; «Отчего же плакать?»; «Что?». Она нетерпеливо ждет, медленно, «будто с трудом» всходя по ступеням лестницы. И Обломов вновь говорит ей о любви. На энергичное требование Ольги герой отвечает неопределенно, медлительно: «И сам не знаю <...> Стыд у меня прошел теперь: мне не стыдно от моего слова... Мне кажется, в нем...» «…То же... волнение... то же... чув... простите, простите – ей богу, не могу сладить с собой...». Эти его слова являются кульминацией сцены. Развязка ее – призыв героини: «…Только вперед…». В этой, последней фразе Ольги можно услышать предупреждение герою «вперед» быть более осторожным в своих речах. И все же, думается, что слова эти символичны, в них звучит призыв к Обломову, выражена жизненная философия героини, ее постоянное стремительное движение вперед, за которым с трудом будет успевать даже Штольц. Символику слов подтверждают жесты героев: она «мгновенно порхнула в стеклянную дверь, а он остался как вкопанный». Судьба их любви зависит от того, сможет ли Обломов следовать призыву Ольги: «Вперед!».

В сцене объяснения, как и вообще в отношениях с Обломовым, Ольга активна, она берет на себя роль мужчины. Любовный сюжет в романе имеет мифологический подтекст: Ольга думала об Обломове как о какой-то Галатее, «с которой ей самой приходилось быть Пигмалионом». Действительно, на какой-то период ей удалось «вдохнуть душу» в Обломова: она увлекает его любящим взглядом, улыбкой, шепотом, «говорила и пела для него, чтоб он не сидел повеся нос, опустя веки, чтоб все говорило и пело беспрестанно в нем самом». Обломов и сам понимал, что только рядом с Ольгой он живет. Не будет ее, он – «мертвый человек». Об этом он предупреждает героиню еще тогда, когда она и не помышляет о разлуке.

Любовные отношения Ольги и Обломова развертываются на природном фоне, сердца героев открыты навстречу природе. Момент наивысшего духовного взлета, расцвета чувств – встреча и объяснение героев – сомкнут с наиболее поэтическим моментом в жизни природы – с весной и началом лета, порой цветения деревьев и трав. Свидания происходят в прекрасном, благоухающем парке. В объяснении героев участвует сама природа, которая помогает раскрыться их душам.

Один из символических образов, проходящих через весь роман, – образ огня. Имя Илья указывает на то, что герою родственна огненная стихия. По ветхозаветным мотивам, Илья связан с небесным огнем. В народных представлениях, по словам А. Н. Афанасьева, Илья-пророк, бог-громовержец или громовик – «могучий, седой старец», который разъезжает на огненной колеснице «из конца в конец по беспредельным небесным полям, и карающая рука его сыплет с надзвездной высоты огненные каменные стрелы…». Имя Ольга означает «святая», «факел»; «стихия ее была свет», – пишет о ней Гончаров, фамилия ее происходит от имени Илья, имени бога-громовержца. Образ огня, присутствующий в сцене объяснения, – это огонь любви. Он горит в душах героев и определяет их внешнее и внутреннее преображение. «В славянских обрядах и заговорах нашло отражение уподобление огня любовному пожару». Любовь Обломова и Ольги – это горение сердец: «Оба они, снаружи неподвижные, разрывались внутренним огнем…».

Палящие лучи огня любви для Обломова и желанны, и губительны. Огонь соотносится с поэтическим образом «сердечного пыла», можно сгореть в «огне страстей». Уже при первых встречах с Ольгой Илья Ильич жалуется: «Мне отчего-то больно, неловко, жжет меня», но в то же время и просит: «Ах, если б этот же огонь жег меня, какой теперь жжет – и завтра и всегда! А то нет тебя – я гасну, падаю!». Ольга для него – желанный источник этого огня: «Мне все противно, все скучно; я машина: хожу, делаю и не замечаю, что делаю. Ты огонь и сила этой машины…». Но под палящими лучами страсти выгорело сердце Обломова: он устал от неестественной для себя роли и просит у Ольги отдыха: «…Весь организм мой потрясен: он немеет, требует хоть временного успокоения…». За разрывом с Ольгой последовала болезнь героя, горячка.

Огненные стрелы Ильи, бога-громовика, достигли цели: Ольга тоже полюбила Илью Ильича. В сцене любовного объяснения с Обломовым, когда она чувствует себя любимой, на ее щеках горят два розовых пятна. Когда же Обломов говорит о том, что его признание в любви было неправдой, оно «только от музыки»: «она изменилась в лице: пропали два розовые пятнышка и глаза потускли». Герой повторяет свое признание, и на щеках героини вновь появляются два розовые пятна как след того огня-страсти, который горит и в ее душе. Влияние чувства любви к Обломову плодотворно для героини. Как под лучами горячего солнца созревает каждый плод, так и Ольга, по наблюдению Штольца, «созрела», «развилась». Но и Ольга, как и Обломов, испытала губительность огня-страсти, он опалил и героиню, как опалил героя. После разрыва с Обломовым Штольц едва узнал Ольгу в Париже: «Черты ее, но она бледна, глаза немного будто впали, и нет детской усмешки на губах, нет наивности, беспечности».

Гончаров использует в сцене объяснения героев символику цветов. Обломов предлагает Ольге ландыш. В книге Н. Ф. Золотницкого «Цветы в легендах и преданиях» об этом цветке говорится как о символе душевных излияний, любви и счастья. Ольга же «сорвала ветку сирени и нюхала ее, закрыв лицо и нос.

– Понюхайте, как хорошо пахнет! – сказала она и закрыла нос и ему». Ветка сирени появится в романе не однажды. Ольга с большой любовью будет вышивать сирень в знак памяти о первом свидании. Расстанутся герои, когда лето сменит зима, «сирени отошли, пропали». Золотницкий пишет об этом цветке: «На Востоке, откуда, как мы знаем, и происходит сирень, она служит эмблемой грустного расставания, и потому влюбленный вручает ее там обыкновенно своей возлюбленной лишь тогда, когда они расходятся или расстаются навсегда». Избирая сирень как эмблему, символ любви, герои и не подозревают об этом. Обломов, который говорит: «…Ни резеды, ни роз не люблю», – и не предполагает, что он отказывается от тех цветов, которые являются символами любви и любовного влечения, и вместе с Ольгой предпочитает им сирень, которая уже в самом начале их отношений пророчит разлуку.

Герой испытывает чувство героини. Он пишет ей письмо, в котором предсказывает финал их отношений. В этом послании выразились и ум, и душа, и сердце Обломова. Ему важно своими глазами увидеть, как Ольга воспримет его признания. Он подсматривает за ней в парке и видит, как горько она плачет. Эти слезы для него служат самым убедительным доказательством ее любви. Она подтверждает свое чувство словами: «В письме этом как в зеркале видна ваша нежность, ваша осторожность, забота обо мне, боязнь за мое счастье, ваша чистая совесть... <...> Видите, я знаю, что я люблю вас, и не боюсь ошибки: я в вас не ошибаюсь...». Молодой и неопытной героине слова эти кажутся истиной, сейчас она забывает о лени и апатии Обломова... Ольга предоставляет ему возможность надеяться на счастье.

Любовь Ольги и Обломова из душевного общения перерастает в страсть. Осознание героиней любви как страсти происходит во время грозы, в самый щедрый на дары природы летний период, в разгар лета. Тогда же окончательно определяются отношения между героями: Обломов делает предложение, и оно принято, а значит для любовь для героя превращается в тяжкий долг. Случается это в самом конце лета, ближе к осенним холодам, когда сирени отцвели, поблекли.

В том, как соотнесены фазы любовного чувства с фазами в развитии природных явлений, просматриваются такие особенности мастерства Гончарова-художника, которые позволяют говорить о сознательном осмыслении им многих сторон своего творения и поставить под сомнение давнее утверждение о том, что в основе его дарования лежит лишь художественная интуиция.

Различие характеров Ольги и Обломова, разное понимание ими любви приведет постепенно к чувству неудовлетворенности в их отношениях. Происходит это тогда, когда «лето подвигалось, уходило. Утра и вечера становились темны и сыры. Не только сирени, и липы отцвели, ягоды отошли». Обломов, полюбив, погрузился в сферу «чистой любви», он «догнал жизнь», но усвоил при этом только то, «что вращалось в кругу ежедневных разговоров в доме Ольги». Она становилась для него единственной целью и смыслом жизни, она заполнила его воображение; но «насчет дороги через Обломовку в большое село не помышлял, в палате доверенность не засвидетельствовал и Штольцу ответа на письмо не послал». Он остался прежним Обломовым, не способным на самостоятельный решительный поступок. Он готов к действию только в присутствии Ольги. Без нее вновь тянет прилечь на диван: «Увижу тебя – я добр, деятелен; нет – скучно, лень, хочется лечь и ни о чем не думать». Он лишь с радостью подчиняется возлюбленной, которую пока удовлетворяет роль «путеводной звезды». Она думала об Обломове как о какой-то Галатее, «с которой ей самой приходилось быть Пигмалионом». Любовь Обломова с самого начала несет в себе противоречия. Он любит как романтик, мечтатель. Его любовь возвышенна, восторженна, идеальна. Ольга – идеал для Обломова, но идеал для него – только мечта. Он вполне счастлив предвкушением счастья. Попытки реализовать мечту, превратить ее в жизнь часто влекут для таких людей опасность потерять ее вообще: романтической любви противопоказано столкновение с бытом.

Ольга дальновиднее, трезвее Обломова. Для нее любовь – не мечта, а жизнь. Она видела, что «воля его молчала на призыв ее воли, и на ее бодрость и трепетанье жизни он отвечал только неподвижно-страстным взглядом, она впадала в тягостную задумчивость: что-то холодное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный мир любви превращался в какой-то осенний день, когда все предметы кажутся в сером цвете». Ольга уже ищет причины своей неудовлетворенности, она уже допускает вопрос о том, как уйти от этой любви.

Ольга учится любви. Чистое чувство к Обломову, любовь по сочувствию для неё будет лишь первым шагом к любви настоящей, к любви будущей, сильнейшим импульсом ее духовного развития. Автор прослеживает, как от диалога к диалогу, от одной сцены к другой незаурядные задатки натуры Ольги обретают всю полноту зрелости. В истории героини Гончаров «показал в полной силе образовательное влияние чувства», – считает Д. И. Писарев.

Обломов же не учился любви. Он обрел ее как сладостную дремоту, она сливалась для него с образом Обломовки, населенной добрыми, дружескими и беззаботными лицами, сидением на террасе, раздумьем от полноты удовлетворенного счастья. Если Ольга в своих раздумьях о любви идет вперед, ставит перед собой тревожные вопросы, то герой остановился, он всем доволен, он «даже, тайком от Ольги, два раза соснул в лесу». Изменения, происшедшие в Обломове под влиянием любви, не затронули многих коренных сторон этого характера, не изменили его обломовскую природу: только любовь к Ольге заставляет Обломова «догонять жизнь». Без Ольги жизнь теряла для него смысл: «Без нее! Прощай мой рай, мой светлый, тихий идеал жизни!» Он «не читал, не писал», а лег на диван и заснул тяжелым сном <...> Опять никуда и ничего не хочется».

Обломов на Выборгской стороне

Третья часть романа посвящена испытаниям любви. Ее можно было бы озаглавить: «Обломов между Ольгой и Выборгской стороной». Начинается она намеренно контрастно: Обломов сияет, идя домой после того, как он сделал предложение Ольге, у него кипит кровь, глаза блистают, а дома ждет его Тарантьев, как «стук судьбы», напоминающий о том пошлом мире, который не оставил своих притязаний на героя. Да герой и сам чувствовал, что «светлый, безоблачный праздник любви отошел, что любовь в самом деле становилась долгом».

Гончаров в начале третьей части говорит о том, что вся «летняя, цветущая поэма любви как будто остановилась, пошла ленивее, как будто не хватило в ней содержания». Осенние холода как бы несут с собой холод и в отношения героев. Они вынуждены реже встречаться: неприлично герою, не объявившись женихом, часто являться в дом девушки, это компрометировало бы ее. Встречи происходят вне дома: в модном магазине, в театре, в Летнем саду, на Неве. Но и тогда, когда возлюбленные остаются наедине, они по получасу молчат, при этом Ольга занята работой, а Обломов мечтает.

Героиня ведет себя смело, подчас безоглядно. Чтобы встретиться с любимым, она одна уходит из дома, приезжает в дом Пшеницыной. Ольга понимает, что ее самоотверженное поведение, ее влюбленные взгляды, пенье необходимы Обломову, все это подымает и вдохновляет его, напоминая о счастье, обещая его в будущем: «...Она говорила и пела для него, чтоб он не сидел повеся нос, опустя веки, чтоб все говорило и пело беспрестанно в нем самом». «И окончательно улыбнулась, как улыбалась, когда была совершенно счастлива.

Ух, каким счастьем вдруг пахнуло на него, когда Ольга немного приподняла завесу обольстительной дали, прикрытой, как цветами, улыбками!» Но улыбки Ольги теперь редки, чаще она уныло провожает героя глазами, хочет петь, но не поется, все больше задумывается, «ее взгляды выражали иногда усталость и нетерпение». Она спрашивает Обломова о деле, подталкивает к действиям: «А ты в палате был?» «А говорил с братом хозяйки». «Уж не спать ли вы собираетесь?» «Ты здоров? Не лежишь? Что с тобой?» «Что ж ты делал эти дни?» Ольга хорошо понимает, какой герой ей нужен, и хочет, чтобы Обломов стал таким. Даже когда она узнает, что устроено ее имение, в котором можно хоть завтра поселиться вместе с мужем, она не говорит об этом Обломову, стремясь его самого заставить потрудиться для их счастья: «Ты должен стать выше меня. Я жду этого от тебя!» Но нерешительность и неподвижность героя пугают героиню, рождают мрачные предчувствия. Просьбы Обломова об отдыхе для организма, о временном успокоении она встречает словами: «Ты так странен, что я теряюсь в соображениях; у меня гаснут ум и надежда... скоро мы перестанем понимать друг друга: тогда худо!» Узнав о том, что Обломов ее обманывает для того, чтобы не встречаться, что он снова спит после обеда, ничего не делает, даже не читает, Ольга холодно выносит приговор: «Ты обманул меня <...> ты опять опускаешься <...> Это не любовь...». И даже нежность героя теряет в ее глазах свою привлекательность.

Выборгская сторона при появлении там героя сразу же предъявляет на него свои права. Он уверен, что жить тут не будет и снимет новую квартиру, но Мухояров показывает подписанный им кабальный контракт. Герой напуган материальной зависимостью, расторгнуть контракт он не умеет, а нанять новую квартиру не на что. К тому же жизнь в доме вдовы Пшеницыной обнаруживает и свои притягательные стороны. Она напоминает милую сердцу Обломовку своим устроенным бытом, тишиной, покоем, лаем собак, кудахтаньем кур, треском канареек, цветами на окнах, опрятными и вкусными завтраками и обедами, сдобными, «не хуже ... обломовских», пирогами. Привлекательна для Обломова и хозяйка дома своей полной грудью, обнаженными плечами и шеей, круглыми полными локтями. Постепенно Обломов приходит к мысли: «Оно бы и тут можно жить <...> да далеко от всего, а в доме у них порядок строгий и хозяйство идет славно».

С переездом на Выборгскую сторону меняется образ жизни Обломова. Большую часть дня он вновь проводит на диване, в беседах с хозяйкой или в занятиях с ее детьми. Прогулки в одиночестве становятся для него в тягость: «Обломов в хорошую погоду наденет фуражку и обойдет окрестность; там попадет в грязь, здесь войдет в неприятное сношение с собаками и вернется домой». А в доме его принимают таким, каков он есть, не предъявляя ему никаких требований, но, напротив, делают его объектом каждодневной трепетной заботы. Здесь есть кому поручить самые неотложные дела по имению.

Для героя, который ищет «неизменяющейся ласки, любви, счастья», темп жизни Ольги, ее требования становятся тяжелы. Тягостны для него дальние поездки к ней сырыми осенними вечерами. Чувства героя теперь не совпадают с его поведением, словами. Он начинает понемногу жить двойной жизнью. «Вечером, по грязи, этакую даль!» – подумал Обломов, но, взглянув ей в глаза, отвечал на ее улыбку улыбкой согласия». Любовные свидания для героя постепенно становятся надоедливой обязанностью: «Нечего делать, он ехал в театр, зевал, как будто хотел вдруг проглотить сцену, чесал затылок и перекладывал ногу на ногу». Ольга «с упреком слегка оттолкнула его от себя: «Ты не здоров? Что с тобой?» – приставала она. «Нет, я здоров и счастлив», – поспешил он сказать, чтоб только дело не доходило до добыванья тайн у него из души».

Сначала Обломову хочется объявиться женихом Ольги, чтобы иметь право часто бывать у неё, но денег на свадьбу нет: «А деньги где? а жить чем? И тебя надо купить, любовь, чистое, законное благо». И Обломов оставляет мысль о свадьбе, он, как и все обломовцы, денег тратить не любит. Взять деньги в долг для него – все равно, что впустить в себя демона. Мысль о свадьбе теперь ужасает героя: «Какая свадьба? <...> Обломов остановился. Он сам пришел в ужас от этой грозной, безотрадной перспективы. Розы, померанцевые цветы, блистанье праздника, шепот удивления в толпе – все вдруг померкло». Он уже начинает содрогаться при мысли, что нужно ехать к Ольге, что он жених.

В отличие от героини, Обломов боится жизни, боится пересудов слуг, боится любого слова и взгляда в адрес его и Ольги в обществе. Для него это внимание – все равно, что камень с неба: «Ах ты, господи! – думал он. – А она глаз не спускает с меня! Что она нашла во мне такого? Экое сокровище далось. Вон кивает теперь, на сцену указывает... франты, кажется, смеются, смотрят на меня... Господи, господи!»

Мучением для Обломова постепенно становится сама любовь к Ольге: «Господи! Зачем она любит меня? Зачем я люблю ее? Зачем мы встретились? Это все Андрей: он привил любовь, как оспу, нам обоим. И что это за жизнь, всё волнения да тревоги! Когда же будет мирное счастье, покой?» Герой мечтает беззаботно спать «подле гордо-стыдливой покойной супруги», а Ольга подчас выражает усталость и нетерпенье, смотрит строго, делает необдуманные шаги, встречаясь с ним наедине, обманывая тетку, плачет весь вечер и не спит ночь, если нет Обломова. Ее поведение становится подобно поведению пылкой любовницы. «Это болезнь, – говорил Обломов, – горячка, скаканье с порогами, с прорывами плотин, с наводнениями». Не о такой подруге мечтал Илья Ильич.

Постепенно он снова обретает горизонтальное положение. Сначала лёг на диван после обеда, чтобы помечтать об Ольге, но незаметно для себя «очутился в постели и заснул крепким, как камень, сном». Вновь забыты чтение, письмо, вновь сон и еда становятся целью и смыслом жизни. Стремясь защитить свое право на покой и отдых, Обломов начинает обманывать Ольгу и не приезжает в назначенные дни к ней на обед. Сама природа «помогает» герою избежать на какое-то время тягостных для него свиданий с возлюбленной: на Неве разводят мосты, река замерзает, а зимние мосты еще не наведены.

Замерзающая Нева превращается в романе в мифологическую Лету, отделяющую мир живых людей от царства мертвых. Переправившись за Неву, Обломов обрекает себя на существование без радостей и печалей, на неминуемую гибель.

Приезд Ольги на Выборгскую сторону, ее слова о том, что она ждет от него, чтобы он стал выше ее, на время вновь заставляют героя встрепенуться. В присутствии возлюбленной он оживает, он даже готов кинуться для нее в бездну, но Ольга иронизирует: «Да, если б бездна была вот тут, под ногами, сию минуту <...> а если б отложили на три дня, ты бы передумал, испугался, особенно если б Захар или Анисья стали болтать об этом».

Действительно, любви Обломова хватает на то, чтобы поручить Затёртому распоряжаться в Обломовке. Рассказать об этом герой едет к Ольге в тот момент, когда она уже готова к решительному объяснению. Слова героя приводят ее в глубочайшее уныние, доводят до обморока. Оправившись от него, Ольга «как будто немного постарела. Бледна, но глаза блестят; в замкнутых губах, во всякой черте таится внутренняя напряженная жизнь, окованная, точно льдом, насильственным спокойствием и неподвижностью».

Обломов умным и чутким сердцем читает в лице Ольги свой приговор: «Он смутно догадывался, какой приговор ожидал его, и взял шляпу, но медлил спрашивать: ему страшно было услыхать роковое решение и, может быть, без апелляции. Наконец он осилил себя: “Так ли я понял?” – спросил он ее изменившимся голосом.

Она медленно, с кротостью наклонила в знак согласия голову». В эту тяжелую для обоих минуту герой заботится только об Ольге, считая себя во всём виноватым. Он называет свою любовь к ней оскорблением, напоминает, что предвидел такой конец, предупреждал ее в письме, он сочувствует ее мучениям, признает ее правоту.

А Ольга категорична и безоглядна. Она выносит резкий приговор и без того убитому герою: «Камень ожил бы от того, что я сделала <...> все бесполезно – ты умер!». Она требует от него невозможного – короткого ответа на мучительный для него вопрос: «Станет ли тебя на всю жизнь». «Я не состареюсь, не устану жить никогда», – самоуверенно говорит Ольга, и он протягивает ей руку, чтобы проститься навсегда. Но в этот миг и в Ольге начинает говорить чувство, она тяжко страдает: «Умница пропала – явилась просто женщина», и Обломов готов любой ценой спасти ее: «Ты не перенесешь разлуки! Возьми меня, как я есть, люби во мне что есть хорошего». Но Ольга неумолима. Ее последнее слово: «А нежность... где... ее нет!» – оскорбительно для героя: у него «подкосились ноги; он сел в кресло и отер платком руки и лоб.

Слово было жестоко; оно глубоко уязвило Обломова: внутри оно будто обожгло его, снаружи повеяло на него холодом. Он в ответ улыбнулся как-то жалко, болезненно-стыдливо, как нищий, которого упрекнули его наготой. Он сидел с этой улыбкой бессилия, ослабевший от волнения и обиды; потухший взгляд его ясно говорил: “Да, я скуден, жалок, нищ... бейте, бейте меня!”»

Теперь уже Ольга вдруг прозрела и увидела свое безумие. Она готова вернуться к прежнему: «“Пусть все останется, как было...” “Нет! – сказал он, вдруг встав и устраняя решительным жестом ее порыв. – Не останется! Не тревожься, что сказала правду: я стою...” – прибавил он с унынием».

Обломов выносит сам себе приговор. На вопрос Ольги: «Кто проклял тебя, Илья? <...> Что сгубило тебя? Нет имени этому злу...» – он трезво и ясно отвечает: «Есть <...> Обломовщина!»

Авторское отношение к героям проявляется в главе через тончайший психологизм. Писатель глубоко раскрывает души героев и предоставляет читателю право самому судить о них. Он же любит того и другого, считая, что оба по-своему правы. Однако в Ольге сцена прощания пробуждает не только интуитивное женское стремление видеть в мужчине силу, защиту, опору, стремление быть женщиной, а не учительницей, но и осознанное чувство самосохранения.

Обломов в этой ситуации оказывается страдающей, беззащитной, стороной. Поступок Ольги обрекает его на неминуемую смерть, убивает лучшую половину его души. Но унижаться даже перед Ольгой он не будет, «подачку» Ольги он встречает решительным: «Нет!» Вся сцена отмечена самоотверженной заботой Обломова об Ольге. Она до конца жизни останется для него светлым ангелом.

Обломов и Агафья Матвеевна Пшеницына

Разрыв с возлюбленной герой тяжело переживает, он похож на мертвеца: «Сердце было убито: там на время затихла жизнь <...> Прилив был очень жесток, и Обломов не чувствовал тела на себе, не чувствовал ни усталости, никакой потребности. Он мог лежать, как камень, целые сутки или целые сутки идти, ехать, двигаться, как машина».

Захар вновь накидывает на своего барина – халат! – и герой уже не сопротивляется этому. А на улице валит хлопьями снег и густо устилает землю и прошлую поэму любви героев: «Снег, снег, снег! – шепчет Обломов. – Все засыпал!» Герой впадает в горячку. Символы умирания, близкой смерти теперь сопутствуют ему: камень, снег, холод…

Однако здесь, на Выборгской стороне, в этом царстве мёртвых героя ждёт новая любовь…

В чём проявляется любовь Обломова к Агафье Матвеевне? Чувство это Гончаров не хочет называть любовью, говорит о нём с неизменным юмором. Оно ни в чем не похоже на то, что герой испытывал по отношению к Ольге. Романтическое, духовное чувство к ней будило сознание, самолюбивые желания и тревоги, стремление на подвиги, мучительные терзания о том, что «уходит время, что гибнут его силы, что ничего не сделал он, ни зла, ни добра, что празден он и не живет, а прозябает». Но та любовь была подобна «оспе», «кори», «горячке», едва не погубившей героя. Обломов «содрогался, когда вспоминал о ней». После пережитой горячки «Илья Ильич долго был мрачен, по целым часам повергался в болезненную задумчивость <…> хозяйка … заставала его в слезах. Потом, мало-помалу, место живого горя заступило немое равнодушие». Обломов постепенно приобретает неподвижность, каменеет. Даже во время любовного объяснения с Агафьей Матвеевной «глаза его не блистали».

Чувство к вдове Пшеницыной несет герою желанный, сладостный покой. Это доказывают слова, передающие его переживания и действия: «охотно оставался»; «останавливал глаза»; «потихоньку ногой отворял дверь»; «шутил с хозяйкой»; «все это делалось покойно»; «не волновался тревогой»; ему «хотелось сесть на диван и не спускать глаз с ее локтей»; «его как будто невидимая рука посадила, как драгоценное растение, в тень от жара, под кров от дождя и ухаживает за ним, лелеет». Гончаров характеризует лишь внешние проявления чувств: душа, сердце Обломова с утратой любви к Ольге замолчали.

Любит ли Агафья Матвеевна Обломова? В ее жизни до встречи с ним не происходило ничего подобного. Она видела, что он во всем противоположен ее покойному мужу – коллежскому секретарю Пшеницыну; глядит на всех «смело и свободно, как будто требует покорности себе»; лицо у него белое и нежное; руки белые и небольшие; манеры его покойны и красивы; разговор умен и прекрасен; белье он носит тонкое, меняет его каждый день; моется душистым мылом, ногти чистит. В представлении героини: «Он барин, он сияет, блещет! Притом он так добр: как мягко он ходит, делает движения, дотронется до руки – как бархат <...> И глядит он и говорит так же мягко, с такой добротой...».

Гончаров иронически сравнивает зарождение любви в душе героини с «осадкой дна морского», «с осыпанием гор», с простудой или неизлечимой лихорадкой. Чувства Агафьи Матвеевны автор передает с мягким юмором, как бы не веря самому себе, позволяет себе лишь догадываться о них. О чувстве своем героиня «никогда не спрашивала себя». Оно не имеет для нее имени. На нее как будто «нашло»; «она стала сама не своя»; она «перешла под это сладостное иго безусловно, без сопротивлений и увлечений, без трепета, без страсти, без смутных предчувствий, томлений, без игры и музыки нерв».

Внешний облик Агафьи Матвеевны, ее поведение зависят теперь от отношения к ней Обломова. После разрыва с Ольгой он болен, мрачен, едва говорит с ней, – она худеет, становится «точно каменная», в хозяйстве заметны изъяны; Обломов оживает, у него появляется «добрая улыбка», он стал «смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней в дверь и шутить – она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело…». При этом она «не в силах была не только пококетничать с Обломовым, показать ему каким-нибудь признаком, что в ней происходит, но она... никогда не сознавала и не понимала этого...».

Любовь Агафьи Матвеевны проявлялась, подобно любви русской крестьянки, в преданности до гроба. Она добровольно надела на себя «хомут» забот об Илье Ильиче и везла этот тяжелый воз с радостью. Смыслом ее жизни, всего ее хозяйства стали его покой и удобство. Любовь героини проявляется в действии: «сделает замечание», если подгорит жаркое или переварится уха; не спит, «ворочается с боку на бок, крестится, вздыхает», если Ильи Ильича долго нет вечером; «вскочит с постели, отворит форточку», «накинет юбку», «бежит в кухню, расталкивает Захара, Анисью и посылает отворить ворота», если он приедет поздно; «в три прыжка является в кухню», чтобы проследить, хорошо ли сварен для Ильи Ильича кофе.

Бескорыстная преданность Агафьи Матвеевны выражается в том, что во время болезни героя она, забывая о себе и своих детях, ухаживала за ним, просиживая ночи у его постели, а утром бежала в церковь, чтобы помолиться за его здоровье. Она «бросалась на колени и долго лежала, припав головой к полу…». Тайно от всего дома Агафья Матвеевна заложила и продала последнее, что имела, – жемчуг, меха, одежду, – только бы накормить Илью Ильича, когда братец обобрал их обоих. После удара, который случился с Обломовым, стараниями Агафьи Матвеевны герой был выхожен и возвращен к жизни.

Сцену объяснения Обломова и Агафьи Матвеевны в конце 1 главы 4 части романа Гончаров во всем противопоставляет сцене объяснения Обломова с Ольгой. Любовные признания Ольги и Обломова случились весной, в цветущем парке, объяснение Ильи Ильича и Агафьи Матвеевны происходит на кухне, время года здесь уже не имеет значения: жизнь на Выборгской стороне, как и в Обломовке, течет одинаково ровно и зимой, и летом – это жизнь в циклическом времени. Календарное время теперь заменено бытовым. В руках у героини не ветка сирени, а ступка с пестиком. Герои с одинаковым чувством говорят о корице, халате, любви и поцелуе, о перспективах будущей жизни.

Первое объяснение заканчивалось энергичным призывом Ольги, второе – призывом Обломова: «Добрая Агафья Матвеевна! <…> Знаете, что: поедемте-ка в деревню жить: там-то хозяйство! Чего, чего нет: грибов, ягод, варенья, птичий, скотный двор…». Обломов зовет героиню в Обломовку, в свой идеальный мир. В ответ Агафья Матвеевна говорит: «Здесь родились, век жили, здесь и умереть надо». В этих словах выразилась ее жизненная философия. Она не знает иной жизни, кроме жизни в круге, в циклическом времени, во вращении вокруг собственного очага, потому и призыв ее во всем противоположен призыву Ольги. И герой согласен с героиней: «Ему только хотелось сесть на диван и не спускать глаз с ее локтей». Агафья Матвеевна, как и Обломов, героиня идиллии, в которой обязательна, органична «прикрепленность, приращенность» жизни и ее событий к месту.

Если в отношениях с Ольгой «мужскую» роль руководительницы взяла на себя героиня, то в отношениях с Агафьей Матвеевной как активная, действующая сторона выступает Обломов. Он чувствует свое превосходство над героиней, поведение Агафьи Матвеевны для него предсказуемо и понятно. В сцене объяснения он уверен в себе, его реплики кратки и энергичны: «А если я вам помешаю?»; «А если я поцелую вас?»; «Ну, поцелуйте же меня!». В речи героя отсутствуют те частые многоточия, которые автор использовал в сцене объяснения с Ольгой, и за которыми было скрыто невысказанное, противоречивое чувство.

В отличие от Ольги, которая вся – чувство и порыв, Агафья Матвеевна отвечает герою молчаливым приятием всех его слов и поступков. Она всегда ровна и одинаково спокойна. Единственная форма выражения чувства у нее – усмешка: даже когда его дыхание обжигает ей щеку, она лишь усмехается. Казалось бы, герою никогда не оживить «каменную Галатею» – Агафью Матвеевну. Но это не так. Хоть Обломов и не видел себя в роли Пигмалиона, но любовь к нему станет причиной внутреннего преображения героини. Чувства Ольги и Обломова чисты, духовны, Ольга для Обломова высока и неприкосновенна, образ ее соотнесен в его мечте (см. 4 главу 2 части романа) с образом идеальной женщины, жены. Агафья же Матвеевна – тоже из мечты героя. Это та самая «краснощекая прислужница» «с загорелой шеей, с голыми локтями, с робко опущенными, но лукавыми глазами». Обломов сам приходит на кухню, затевает ласковый и шутливый разговор, берет Агафью Матвеевну за локти, не давая ей толочь корицу, наклоняется и целует ее в щеку. Героиня лишь позволяет оказывать ей эти знаки внимания, при этом «чуть-чуть, для виду только, обороняется от барской ласки («Смотрите, просыплю корицу; вам же нечего будет в пирожное положить», – заметила она»), а сама счастлива...». Вся эта сцена представляет собой классическую картину ухаживания барина, «барской любви». Не случайна поэтому ирония автора в адрес героев: «он подвигался к ней, как к теплому огню, и однажды подвинулся очень близко, почти до пожара, по крайней мере, до вспышки»; она отвечает на его заигрывание, «глядя в ступку как в пропасть и немилосердно стуча пестиком», а поцелуй принимает, «не удивляясь, не смущаясь, не робея, а стоя прямо и неподвижно, как лошадь, на которую надевают хомут».

Во второй сцене объяснения, как и в первой, присутствует образ огня: Обломов «сближался с Агафьей Матвеевной – как будто подвигался к огню, от которого становится все теплее и теплее…». Однако в данном случае речь идет не об огне страсти, огне любви, а об огне домашнего очага, средоточии дома, семьи. По народным представлениям, бог-громовержец «послал с неба молнию, возжег ею на земле огонь и устроил первый очаг». «В пламени очага чтили небесный огонь Перуна», – замечает Афанасьев. В своей работе «Религиозно-языческое значение избы славянина» он пишет: «Очаг домашний был самое священное место, от него религиозный характер перешел на все жилище». Очаг – это начало, объединяющее людей в семью, в сообщество, связанное родственными узами. Воспитанный у родного очага в Обломовке, «среди кротких и теплых нравов и обычаев родины, переходя в течение двадцати лет из объятий в объятия родных, друзей и знакомых», Обломов был глубоко «проникнут семейным началом» и всегда тосковал по нему. В его мечтах живет образ очага, вокруг которого строилась бы вся его жизнь, жизнь его друзей, родных. Поклонение огню домашнего очага в доме Обломовых Гончаров сравнивает с поклонением огню Весты. Другого огня обломовцы не знали и не хотели знать.

Жизнь Обломова на Гороховой улице как бы не предполагала очага. Обед здесь не варился на огне, а подавался готовым. На Выборгской стороне мечта и жизнь совпали. В доме Агафьи Матвеевны его как будто ждали, в этой семье не хватало только мужчины, мужа и отца для детей хозяйки. В этой роли и выступит Обломов. Теперь в романе актуализируется ещё одно значение его фамилии: В. И. Даль пишет о том, что словом «облом» крестьяне называли домового. Обломов действительно будет напоминать доброго домового, который приносит в дом счастье и радость: он занимается уроками с детьми Агафьи Матвеевны, играет с ними, покупает гостинцы всем обитателям дома. С Обломовым в доме на Выборгской стороне поселяется солнце. В первый его приезд в дом вдовы Пшеницыной встретивший его сонный мужик в тулупе, загораживает «рукой глаза от солнца». Теперь здесь «в окна с утра до вечера бил радостный луч солнца, полдня на одну сторону, полдня на другую». Появление Обломова вносит в жизнь на Выборгской стороне смысл и поэзию. Заметим, что после смерти Обломова домик на Выборгской стороне погружается во тьму: «Пустая улица, ведущая к дому Пшеницыной, обстроилась дачами, между которыми возвышалось длинное, каменное казенное здание, мешавшее солнечным лучам весело бить в стекла мирного приюта лени и спокойствия».

Хозяйка явится для героя «добрым» «Божьим даром» (так прочитывается ее имя). В ее доме горит огонь очага, огонь Весты, а сама она исполняет при нем роль весталки, хранительницы очага, его хозяйки. Служение огню и служение Обломову для нее сливаются в одно.

Как известно, «римляне чтили неиссякающий огонь богини Весты, охраняемый девами-весталками». «Веста изображалась или подле пылающего очага, или с горящим светильником в руке». В образе богини Весты римляне особенно подчеркивали ее светоносную чистоту. Именно за опрятность любит и ценит Обломов Агафью Матвеевну, называет ее: «Сама опрятность!» Героиня даже по-своему целомудренна (хотя и имеет детей): она не испытывает порывов страсти, подобно Ольге, даже когда Обломов целует ее.

Сходство Агафьи Матвеевны с Вестой подтверждает и еще одно обстоятельство: в Риме и Тибуре (Тиволи) в честь этой богини были построены круглые храмы. В доме Агафьи Матвеевны жизнь движется изо дня в день по кругу, и героиня счастлива такой жизнью. Живущие в солнечном круге герои сами тяготеют к округлости: полн и кругл Обломов, пополнела Агафья Матвеевна, даже предметы в этом доме круглые: в кухне – пузатые и миниатюрные чайники, чашки, банки, судки, в столовой – круглый стол, в кладовой – головы сахару, кадки, корчаги, корзины…

Как истинная весталка Агафья Матвеевна верна дому, очагу, до конца исполняя свой долг на земле. И после смерти Обломова она остается в доме, при очаге. Теперь как хранительница очага она особенно остро ощущает свою связь с умершим мужем. Именно поэтому ею почитается его могила. «Почитание предков связано с огнем», – пишет Афанасьев. Непосредственное отношение к огню имеют и другие действия героини и образы, ее окружающие: она, например, разводит и продает кур, а петух является символом огня.

Бог-громовержец Илья-пророк осмыслен славянами и как божество, творящее урожаи, воспет как «покровитель урожая и плодородия, сеятель, жнец и податель благ… С Ильина дня начинали жатву или заканчивали уборку… «Петр с колоском, Илья с пирогом», – говорит народ. А потому важным в контексте произведения оказывается тот факт, что героиня печет пироги, ватрушки, хлеб. Она носит «хлебную» фамилию Пшеницына. Этим автор прямо указывает на зависимость Агафьи Матвеевны от Ильи, как зависима от Ильи и Ольга Ильинская. Служение огню и служение Обломову для нее сливаются в одно. Илья Ильич – ее бог, это то солнце, которое засветилось в ее жизни. Для Агафьи Матвеевны Обломов «сияет, блещет». Сама она «сияет» в лучах солнца-Обломова, она почитает героя, как крестьяне почитали бога: задолго до его появления в её доме каждый год праздновали Ильинскую пятницу.

Во второй сцене любовного объяснения есть еще один символический образ – это образ халата. Для героя халат становится судьбой: Обломов надел его двенадцать лет назад, когда бросил службу, закрылся в собственной квартире и лег на диван. Он восторгается собственным халатом, видит в нем «тьму неоцененных достоинств: он мягок, гибок; тело не чувствует его на себе; он как послушный раб покоряется самомалейшему движению тела». Кутаясь в халат, Обломов надеется укрыться от всех жизненных проблем. Халат исчезает из жизни Обломова, когда он влюбляется в Ольгу (Тарантьев увез халат с остальными вещами на Выборгскую сторону). И у читателя появляется надежда, что халат больше не понадобится герою. Но как только герой начинает «прирастать» к Выборгской стороне, Агафья Матвеевна напомнит ему о халате, она вымоет и вычинит его. Халат станет обязательным и неизменным атрибутом семейных отношений Обломова и Агафьи Матвеевны: «Что это у вас на халате опять пятно?» – заботливо восклицает она в сцене любовного объяснения. – «Скиньте да дайте скорее, я выведу и замою…». Героиня, может быть, потому говорит о халате с такой любовью и заботой, что он является для нее своеобразной гарантией того, что Обломов принадлежит ей и только ей: Ольга оставила свои претензии на него: облаченный в халат, он ей не нужен.

Образ халата в финале романа приобретает зловещий оттенок. Его набрасывает на плечи Обломова Захар в тот момент, когда герой возвращается домой после разрыва с Ольгой, в 12 главе 3 части романа. В этой главе халат оказывается в ряду образов, символизирующих смерть: это холод, снег. В последней части романа он ассоциируется с саваном. Устрашает уже поместительность халата. Он как бы предлагает хозяину: «Расти в ширину, полней, я прикрою, приму тебя любого. На моей родине, на востоке, полнота – признак достатка, благополучия, покоя. Ведь именно к этому стремишься ты с детства. Я никогда и ни в чем не создам тебе неудобства». Ширина халата, возможность завернуться в него дважды делают его похожим на погребальные, смертные пелены, в которые заворачивали покойника. Халат теперь прямо угрожает герою: «Чем больше ты будешь вживаться в меня, поддаваться лени и апатии, тем ближе ты к смерти».

Судьбы героев романа, его идейные итоги

Мастерство Гончарова–романиста проявилось в построении характеров, в композиции романа. После кульминационной главы 11 третьей части в романе появляются развязка и эпилог. Этому посвящена вся IV часть. В ней подведены итоги жизни героев, продолжаются раздумья о судьбе человека, его душе, о месте в человеческой жизни разума и сердца, о зависимости судьбы человека от его характера и идеалов.

Определяя место Обломова и Обломовых, т. е. представителей русского дворянства, приверженных патриархальному укладу русской жизни, в современном мире, Гончаров сопоставляет своего героя с другими, олицетворяющими новые тенденции в жизни России. В этом «сопоставлении» Обломов выступает как страдающая, проигрывающая сторона. Любовь к нему – лишь этап в духовном росте Ольги, забота о нем не становится целью жизни Штольца, хоть он и обещает другу поднять его с дивана. Социальную и нравственную природу Обломова автор выявляет в столкновении его с хищниками нового времени Мухояровым, Тарантьевым, Затёртым.

Тарантьев очень хорошо понял, кто такой Обломов. По предсказанию Тарантьева, Обломов не съезжает с квартиры кумы, не женится на Ольге, его ухаживания за Агафьей Матвеевной заканчиваются браком. Для Тарантьева и Мухоярова Обломов – лентяй, «олух», который «дела не смыслит». Они очень скоро понимают, как можно воспользоваться отсутствием практической смётки и душевной деликатностью героя. Мухоярову Обломов сам признается: «Я не знаю, что такое барщина, что такое сельский труд, что значит бедный мужик, что богатый; не знаю, что значит четверть ржи или овса, что она стоит, в каком месяце и что сеют и жнут, как и когда продают; не знаю, богат ли я или беден, буду ли я через год сыт, или буду нищий – я ничего не знаю! <...> следовательно, говорите и советуйте мне как ребенку...» В ответ на эти слова братец действует нагло. Он навязывает Обломову в поверенные Исая Фомича Затёртого, уже имя которого, а также обстоятельства прошлой жизни – служил управляющим в большом имении и был выгнан помещиком – точно и достаточно характеризуют как человека нечестного. После того, как Штольц выгонит Затертого из поместья, Мухояров и Тарантьев сочиняют на имя Обломова заёмное письмо, которое тот подписывает. И если бы не новое вмешательство Штольца, существовать бы Илье Ильичу до конца жизни в нищете: он навсегда лишился бы своей Обломовки. Такой поворот событий не случайно предполагает Гончаров: Обломов из числа тех многочисленных русских дворян, которые в середине XIX века стремительно разоряются под натиском хищного и бессовестного племени людей, служащих золотому тельцу. Сталкивая героя с этим племенем, автор еще раз ясно и определенно отвечает на вопрос о судьбе русского дворянства: если оно хочет выжить, то должно научиться управлять своим хозяйством, знать, что такое уездный суд и что в нем делают, что значит «служить по выборам», как делаются дела в департаментах и т. д., уметь приспособить полученные в университете знания к практической жизни. В сюжетной линии: Обломов и хищники нового времени – ясно и полно прослеживаются социальные тенденции романа.

В последних его главах повествуется о судьбе Ольги и Штольца. Ольга после разрыва с Обломовым страдает, она глубоко переживает гибель первой любви, тоскует, оплакивает ее. Однако, в отличие от Ильи Ильича, в горячку не впадает, умеет скрыть свои чувства от окружающих, даже от тетки, ездит в театр и слушает Рубини, к ней сватается барон, которому она отказывает, а потом уезжает за границу. Штольц встречает ее в Париже, удивляется тому, как изменилась она внешне: «Боже мой! Что за перемена! Она и не она. Черты ее, но она бледна, глаза немного будто впали, и нет детской усмешки на губах, нет наивности, беспечности. Над бровями носится не то важная, не то скорбная мысль, глаза говорят много такого, чего не знали, не говорили прежде. Смотрит она не по-прежнему, открыто, светло и покойно; на всем лице лежит облако или печали, или тумана». Чувство к Обломову еще не умерло в душе Ольги.

Встреча со Штольцем, взаимное влечение героев, мысль о том, что именно Штольц может стать для нее опорой и счастьем всей будущей жизни, помогают Ольге не только избавиться от воспоминаний, но и по-новому взглянуть на Обломова, который на фоне Штольца значительно проигрывает в глазах героини. Ум и чувство самосохранения (Ольга постоянно думает и даже говорит Штольцу: «Что со мной будет?») не просто развенчивают в глазах героини ее прежнюю любовь. Она перестала «уважать свое прошедшее, даже стала его стыдиться с тех пор, как стала неразлучна с Штольцем, как он овладел ее жизнью». Она «с ужасом открыла, что ей не только стыдно прошлого своего романа, но и героя...». Она и представить не могла, что скажет Штольц, когда узнает,в кого она была влюблена. Теперь Ольга судит Обломова как её подруга Сонечка. Суд этот беспощаден и язвителен. В глазах Сонечки, а теперь и Ольги, Илья Ильич – «мешок»!

Штольц же видит Обломова иначе. Он знает не только недостатки своего друга, но и его достоинства. На вопрос Ольги о том, как относиться ей к своей прошлой любви, Штольц ответит словами письма Обломова: «Ваше настоящее люблю не есть настоящая любовь, а будущая. Это только бессознательная потребность любить <...> Вы ошиблись (читал Штольц, ударяя на этом слове): пред вами не тот, кого вы ждали, о ком мечтали. Погодите – он придет, и тогда вы очнетесь, вам будет досадно и стыдно за свою ошибку...». Штольц хорошо понимает, что в любви Ольги и Обломова «не хватало содержания», а потому их чувство не могло быть истинной любовью: «несравненного и неповоротливого Илью» любить нельзя, считает Штольц.

Ольга и Штольц воспринимают обретение друг друга как награду за страдания и тяжкую работу души: «Нашел свое, – думал он [Щтольц], глядя влюбленными глазами на деревья, на небо, на озеро, даже на поднимавшийся с воды туман. – Дождался! Сколько лет жажды чувства, терпения, экономии сил души! Как долго я ждал – все награждено: вот оно, последнее счастье человека! <...> Все найдено, нечего искать, некуда идти больше!» «Греза счастья распростерла широкие крылья и плыла медленно, как облако в небе над ее [Ольги] головой...» Ольга отдает Штольцу свое будущее, ничего не опасаясь.

Отношения Ольги и Штольца строятся на строгом понимании жизни, до которого теперь «довоспитывалась» Ольга и которое давно было свойственно Штольцу: «Он не хотел бы порывистой страсти, как не хотел ее и Обломов, только по другим причинам. Но ему хотелось бы, однако, чтоб чувство потекло по ровной колее, вскипев сначала горячо у источника, чтоб черпнуть и упиться в нем, и потом всю жизнь знать, откуда бьет этот ключ счастья...».

Теперь жизни Ольги и Штольца «слились в одно русло; разгула диким страстям быть не могло: все было у них гармония и тишина». Но эта тишина не была похожа на тишину обломовского существования: «Не встречали они равнодушно утра; не могли тупо погрузиться в сумрак теплой, звездной, южной ночи. Их будило вечное движение мысли, вечное раздражение души и потребность думать вдвоем, чувствовать, говорить!..» Штольцу пришлось посвятить Ольгу «даже в свою трудовую, деловую жизнь, потому что в жизни без движения она задыхалась, как без воздуха».

Становясь путеводителем Ольги в этой новой жизни, Штольц, подобно Обломову, да и самому Гончарову, с изумлением смотрит и не понимает таинственной природы своей прекрасной подруги: «Это дитя, Ольга! – думал он в изумлении. – Она перерастает меня!» «Его едва-едва ставало поспевать за томительною торопливостью ее мысли и воли». «Как мыслитель и как художник, он ткал ей разумное существование, и никогда еще в жизни не бывал он поглощен так глубоко, ни в пору ученья, ни в те тяжелые дни, когда боролся с жизнью, выпутывался из ее изворотов и крепчал, закаливая себя в опытах мужественности, как теперь, нянчась с этой неумолкающей, вулканической работой духа своей подруги».

И все-таки несмотря на такую активную деятельность после трех-четырех лет замужества Ольга стала «замечать за собой и уловила, что ее смущала эта тишина жизни, ее остановка на минутах счастья». «Она боялась впасть во что-нибудь похожее на обломовскую апатию». «Природа говорила все одно и то же, в ней видела она непрерывное, но однообразное течение жизни без начала, без конца». Всё это приводит Ольгу к унынию и к неразрешимым вопросам. «Что же это?» – с отчаянием спрашивала она, когда вдруг становилась скучна, равнодушна ко всему».

Штольц, внимательно наблюдавший за душевными движениями супруги, чутко уловил симптомы сердечной дисгармонии в Ольге. Он воспринял их как естественный и необходимый этап в духовной эволюции всякого человека, особенно женщины. Он заранее знает ответы на ее вопросы, ему больше, чем Ольге, открыты тайны бытия. Это знание сближает его с автором. Своей пытливой и страстной супруге он разъясняет тайну ее души: «...Если ты совершенно здорова, то, может быть, ты созрела, подошла к той поре, когда остановился рост жизни... когда загадок нет, она открылась вся <...> Твоя грусть, томление <...> скорее признак силы... Поиски живого, раздраженного ума порываются иногда за житейские грани, не находят, конечно, ответов, и является грусть... временное недовольство жизнью... Это грусть души, вопрошающей жизнь о ее тайне...». Такие вопросы, по мнению Штольца, – «роскошь жизни и являются больше на вершинах счастья, когда нет грубых желаний; они не родятся среди жизни обыденной <...> толпы идут и не знают этого тумана сомнений, тоски вопросов... Но кто встретился с ними своевременно, для того они не молот, а милые гости». Они «освежают жизнь», «с большей любовью заставляют опять глядеть на жизнь...» «Это не твоя грусть; это общий недуг человечества». Но Штольц, как бы вместе с автором, и предупреждает Ольгу: «Смотри, чтоб судьба не подслушала твоего ропота <...> не сочла за неблагодарность! Она не любит, когда не ценят ее даров. До сих пор ты еще познавала жизнь, а придется испытывать ее <...> Береги силы».

Разъяснение Штольца понято и принято Ольгой: «Никогда, казалось ей, не любила она его так страстно, как в эту минуту». Предупреждение мужа ей понятно, Ольга вынуждена примириться с непостижимой загадкой бытия, готова принять грядущие испытания судьбы, горе и труд, болезни и возможные потери, которые ждут ее.

Авторское отношение к героям несомненно положительно. Ни разу не позволяет себе автор иронической реплики в их адрес. В финале романа Ольга и Штольц имеют право называться героями идеальными, их семейное счастье безоблачно и прочно, они нашли возможность соединить в своей жизни потребности сердца и разума. В последних главах романа Штольц претендует на роль носителя авторского голоса.

Однако сознательная идеализация героев в конце романа имеет и свою оборотную сторону: читатель, как правило, мало доверяет подобной идеализации. Она противоречит правде жизненной и художественной. Очевидно становится, что «роман» Ольги и Штольца в основном рассудочный, рассказанный, а не показанный, изъятый из быта, уступает «роману» Обломова и Ольги в своей жизненной и художественной правдивости, как разумно созданная рукой мастера красота уступает красоте живого и трепетного первого поэтического чувства.

Последние главы романа не только рассказывают о семейном счастье Штольца и Ольги, но рисуют картины жизни Обломова на Выборгской стороне. Жизнь эта как бы заменена бытом: бытовыми обстоятельствами и заботами заполнены праздники и будни героев. Мастерство Гончарова-бытописателя обретает здесь полную силу, подобную той, что читатель уже наблюдал в описании Обломовки в «Сне Обломова». И это не случайно. Выборгская сторона в глазах Обломова, Штольца, автора – та же Обломовка. Здесь царят мир и тишина, все дышит «обилием и полнотой хозяйства», в комнатах «светло, чисто и свежо», «подушки белели как снег и горой возвышались чуть не до потолка; одеяла шелковые, стёганые». Писатель с наслаждением, описывает хозяйство и обстановку в доме вдовы Пшеницыной.

Из жизни Ильи Ильича удалилось все враждебное. «Его окружали теперь такие простые, добрые, любящие лица, которые все согласились своим существованием подпереть его жизнь, помогать ему не замечать ее, не чувствовать». «Илья Ильич жил как будто в золотой рамке жизни, в которой, точно в диораме, только менялись обычные фазисы дня и ночи, времен года; других перемен, особенно крупных случайностей, возмущающих со дна жизни весь осадок, часто горький и мутный, не бывало». «Он целые дни, лежа у себя на диване, любовался, как обнаженные локти ее [Агафьи Матвеевны] двигались взад и вперед, вслед за иглой и ниткой. Он не раз дремал под шипенье продеваемой и треск откушенной нитки, как бывало в Обломовке».

Обломов доволен своей жизнью как обретенной мечтой. В его мире царит женщина. Он не нахвалится Агафьей Матвеевной даже перед Штольцем: «Славная женщина! <...> Я, признаться, не знаю, как я буду в деревне жить без нее: такой хозяйки не найдешь». «А руки-то у нее были белые <...> поцеловать не грех!» В глазах Обломова у Агафьи Матвеевны есть преимущества даже перед Ольгой, которая «споет «Casta diva», а водки сделать не умеет так! И пирога такого с цыплятами и грибами не сделает! Так пекли только, бывало, в Обломовке да вот здесь!» «Агафья Матвеевна выучила бы и Ольгу Сергеевну хозяйничать, право выучила бы», – говорит захмелевший Обломов Штольцу.

Образ жизни в доме Пшеницыной давно знаком Обломову, возникает в его воспоминаниях: «И видится ему большая, темная, освещенная сальной свечкой гостиная в родительском доме, сидящая за круглым столом покойная мать и ее гости: они шьют молча; отец ходит молча. Настоящее и прошлое слились и перемешались.

Грезится ему, что он достиг той обетованной земли, где текут реки меду и молока, где едят незаработанный хлеб, ходят в золоте и серебре.

Слышит он рассказы снов, примет, звон тарелок и стук ножей, жмётся к няне, прислушивается к ее старческому, дребезжащему голосу: “Милитриса Кирбитьевна!” – говорит она, указывая ему на образ хозяйки».

Душа Обломова раскрывается, однако, в разговорах со Штольцем. Три приезда Штольца знаменуют собой как бы стадии «прирастания» героя к Выборгской стороне. В первый приезд Обломов, хотя и «не тот», но душой еще юноша: живо вспыхивает при упоминании имени Ольги, не знает, куда деться от смущения, робко выспрашивает Штольца о ней, готов на коленях просить у нее прощения, до слез радуется ее счастью.

Второй приезд Штольца совпадает со временем, когда Мухояров и Тарантьев обобрали Обломова. Эта ситуация до конца выявляет возможности его натуры. Если раньше главным оправданием для Обломова были следующие соображения: «Работай, да работай, как лошадь! К чему? Я сыт, одет», – то теперь даже и в ситуации, когда он раздет и не сыт, герой уже не способен подняться с дивана. Не будь Агафьи Матвеевны и Штольца, его ждала бы та же участь, что и Захара, – нищенство.

При появлении Штольца Обломов хочет сделать вид, что он по-прежнему благополучен, но случайно проговаривается о долге. Сознаться в том, что он подписал под давлением Мухоярова и Тарантьева заёмное письмо, обнажить собственную беспомощность герою стыдно. Штольц не может от него ничего добиться. Зато после нескольких рюмок смородиновой водки Обломов открывает свою душу перед Штольцем в похвалах Агафье Матвеевне. На вопрос Штольца: «...В каких ты отношениях к ней...?» – герой краснеет, смущается, а затем говорит: «Любишь что ли, хочешь ты сказать? Помилуй!» – перебил Обломов с «принужденным» смехом. Этот-то «принужденный смех» и обнажает истинный смысл его отношения к хозяйке. Если принять во внимание упрек героя Штольцу: «Андрей! Разве ты знал меня безнравственным человеком?» – можно не сомневаться в том, что он давно любит Агафью Матвеевну и в тайне признался себе в этом. Сила привязанности и чистота помыслов Обломова заставляют его жениться на этой простой женщине, невзирая на то, что она ему «неровня». Воспоминания об Ольге ему приносят теперь лишь жгучую боль, «они касаются засохших ран...».

Третий приезд Штольца происходит тогда, когда Обломов уже пережил удар, он на пороге смерти и чувствует это. Отношение его к другу вполне выражается в одном восклицании: «”Ах!” – произнес он в ответ продолжительно, излив в этом ах всю силу долго таившейся в душе грусти и радости и никогда, может быть, со времени разлуки не изливавшейся ни на кого и ни на что». Герой теперь, подобно Агафье Матвеевне, немногословен.

Ответы Обломова на вопросы Штольца однозначны: «Что говорить тебе, Андрей? Ты знаешь меня и не спрашивай больше! – печально сказал Обломов <...> Теперь уже я и не съеду!..» Решение его окончательно: «...Не делай напрасных попыток, не уговаривай меня: я останусь здесь… Я прирос к этой яме больным местом: попробуй оторвать – будет смерть <...> Оставь меня совсем... забудь». Уезжая от друга, Штольц знает, что оставляет его умирать.

В конце романа, выражая свое отношение к героям, Гончаров с Ольгой и Штольцем связывает оптимистическое начало, тему горения жизни, с Обломовым – тему сна, смерти, могилы, гроба, трагическую интонацию. Она появляется еще в конце третьей части, в тот момент, когда Обломов выносит сам себе приговор, отвечая на вопрос Ольги о проклятии: «Обломовщина!» Он в этот момент берет руку героини, «хотел поцеловать, но не мог, только прижал крепко к губам, и горячие слезы закапали ей на пальцы». Читатель остро ощущает личную невиновность героя в том, что происходит с ним и заставляет его страдать. Для Гончарова ясно, что с его героем гибнет в этой жизни то лучшее, что несут в нее люди его круга, и только они. Штольц точно определяет эти качества в разговоре с Ольгой: «Хочешь, я скажу тебе, отчего он тебе дорог, за что ты еще любишь его? <...> За то, что в нем дороже всякого ума: честное, верное сердце! Это его природное золото; он невредимо пронес его сквозь жизнь. Он падал от толчков, охлаждался, заснул наконец убитый, разочарованный, потеряв силу жить, но не потерял честности и верности. Ни одной фальшивой ноты не издало его сердце, не пристало к нему грязи. Не обольстит его никакая нарядная ложь, и ничто не совлечет на фальшивый путь; пусть волнуется около него целый океан дряни, зла, пусть весь мир отравится ядом и пойдёт навыворот – никогда Обломов не поклонится идолу лжи, в душе его всегда будет чисто, светло, честно... Это хрустальная, прозрачная душа; таких людей мало; они редки; это перлы в толпе! Его сердце не подкупишь ничем; на него всюду и везде можно положиться <...> Многих людей я знал с высокими качествами, но никогда не встречал сердца чище, светлее и проще; многих любил я, но никого так прямо и горячо, как Обломова. Узнав раз, его разлюбить нельзя». Разумные, любящие, деятельные, верные Обломову Штольц и Ольга не имеют этих достоинств. С Обломовым и Обломовкой уходит из жизни России целая эпоха, целый жизненный уклад, и неуверенность автора романа в том, будет ли новое лучше или хотя бы не хуже старого, рождает горькое сожаление о том хорошем, что было в прошлом.

С болью, но не без оптимизма прощается с прошлым Штольц: «Прощай, старая Обломовка! <...> Ты отжила свой век!» Именно Штольц смягчает остроту трагического чувства, связанного с Обломовым в романе. Он видит не только беду Обломова, но знает и то, что в собственной гибели он виноват сам: он не хотел признать труд целью жизни, не умел ценить самой жизни как великого дара природы, не был верен своему человеческому предназначению: «У тебя были крылья, да ты отвязал их».

Приглушает трагическую ноту в романе и то, что герой сам смирился со своей смертью. Сознавая, что так жить нельзя («Ах, Андрей, все я чувствую, все понимаю: мне давно совестно жить на свете!»), он не делает никаких усилий, чтобы предупредить удары судьбы. О близкой беде она напоминает ему одышкой, ячменями, отеками на ногах. Более того, он радуется, что ему удается «дешево отделываться от жизни, выторговать у ней и застраховать себе невозмутимый покой.

Он торжествовал внутренне, что ушел от ее докучливых, мучительных требований и гроз, из-под того горизонта, под которым блещут молнии великих радостей и раздаются внезапные удары великих скорбей <...> Он, не испытав наслаждений, добываемых в борьбе, мысленно отказался от них и чувствовал покой в душе только в забытом уголке, чуждом движения, борьбы и жизни». Обломов вырабатывает даже свою жизненную философию, которая оправдывает его безделье. Он решил, что «жизнь его не только сложилась, но и создана, даже предназначена была так просто, немудрено, чтоб выразить возможность идеально покойной стороны человеческого бытия.

Другим, думал он, выпадало на долю выражать ее тревожные стороны, двигать создающими и разрушающими силами: у всякого свое назначение!» Философия героя примиряет его со смертью. По словам автора, «он тихо и постепенно укладывался в простой и широкий гроб остального своего существования, сделанный собственными руками, как старцы пустынные, которые, отворотясь от жизни, копают себе могилу». Смерть свою он предчувствует и боится ее, но принимает кротко, как последний и отрадный сон.

Трагическая нота в романе связана не только с образом Обломова, но и с образами Агафьи Матвеевны, Захара. Их нерассуждающая и самоотверженная преданность герою как преданность верных слуг барину – тоже явление, уходящее в прошлое. И в этом уходящем есть что-то, чему нет замены в будущем, в новой, расчетливой жизни.

Агафья Матвеевна в романе не просто прислуга при своём барине, объект «барской любви», но и женщина, жена, мать. Свет обломовского нестыдливого сердца, его голубиной нежности коснулся и ее. В лучах этого света она «жила и чувствовала, что жила полно, как прежде никогда не жила, но только высказать этого, как и прежде, никогда не могла, или, лучше, ей в голову об этом не приходило. Она только молила бога, чтоб он продлил веку Илье Ильичу и чтоб избавил его от всякой «скорби, гнева и нужды», а себя, детей своих и весь дом предавала на волю божию. Зато лицо ее постоянно высказывало одно и то же счастье, полное, удовлетворенное и без желаний, следовательно, редкое и при всякой другой натуре невозможное». Без всякого эгоистического помысла она служит Обломову при жизни, а после его смерти «проторила тропинку к могиле мужа и выплакала все глаза, почти ничего не ела, не пила, питалась только чаем и часто по ночам не смыкала глаз и истомилась совсем. Она никогда никому не жаловалась и, кажется, чем более отодвигалась от минуты разлуки, тем больше уходила в себя, в свою печаль и замыкалась от всех»

С любовью к Обломову в ней просыпается человек, знающий себе цену, умеющий защитить свое человеческое достоинство посреди грубости, тупоумия и грязного быта в доме братца. Она «иногда даже смотрит на братца и на жену его как будто с гордостью, с сожалением». В финале романа Гончаров связывает с Агафьей Матвеевной тему человеческой души, смысла жизни, которые раньше упорно обходил, говоря об этой героине: «Она поняла, что проиграла и просияла ее жизнь, что бог вложил в ее жизнь душу и вынул опять; что засветилось в ней солнце и померкло навсегда... Навсегда, правда; но зато навсегда осмыслилась и жизнь ее: Теперь уж она знала, зачем она жила и что жила не напрасно. Она так полно и много любила: любила Обломова – как любовника, как мужа и как барина, только рассказать никогда она этого, как прежде, не могла никому. Да никто и не понял бы ее вокруг. Где бы она нашла язык? <...> Только Илья Ильич понял бы ее, но она ему никогда не высказывала, потому что не понимала тогда сама и не умела.

С летами она понимала свое прошедшее все больше и яснее и таила все глубже, становилась все молчаливее, сосредоточеннее. На всю жизнь ее разлились лучи, тихий свет от пролетевших, как одно мгновение, семи лет, и нечего было ей желать больше, некуда идти».

Безмолвное чувство Агафьи Матвеевны понятно людям, любившим Обломова, – Ольге, Штольцу. Слезы сострадания и жалости появляются на глазах читателя при чтении сцены их свидания в конце главы 10 четвертой части романа.

Современники о романе

Роман Гончарова был опубликован в 1—4 номерах журнала «Отечественные записки» за 1859 год. Писатели и критики сразу же откликнулись на него, дали ему высокую оценку, на него появилось множество благожелательных рецензий. Л. Н. Толстой писал Дружинину: «“Обломов” – капитальнейшая вещь, какой давно, давно не было. Скажите Гончарову, что я в восторге от “Обломова” и перечитываю его еще раз. Но что приятнее ему будет – это, что “Обломов” имеет успех не случайный, не с треском, а здоровый капитальный и невременный в настоящей публике».

Уже в пятом номере «Современника» за 1859 год появилась статья Н. А. Добролюбова «Что такое обломовщина?», а в двенадцатом номере «Библиотеки для чтения» – статья А. В. Дружинина «Обломов». Роман И. А. Гончарова» – два наиболее значительных отклика на роман.

В центре внимания этих и других критиков, писавших о произведении, – А. А. Григорьева, Д. И. Писарева, М. де Пуле – оказались герои: Обломов, Штольц, Ольга, вдова Пшеницына. Особое внимание авторы уделяли и обломовщине как явлению современной жизни. Оценки критиков были продиктованы их общественно-политическими и эстетическими позициями. А. В. Дружинин и Н. А. Добролюбов представляли противостоящие друг другу общественно-политические группировки, между которыми в 1859 году начинается резкое размежевание. Дружинин в художественном произведении искал гармонию и красоту, выражение нравственного идеала, единство формы и содержания, Добролюбов – обращение к насущным проблемам современности, их решение с самых передовых позиций времени, какими он считал позиции революционные, изображение деятельного героя времени, приоритет содержания над формой.

Для революционера-демократа Добролюбова, считавшего критику средством общественной борьбы, отыскивающего в произведении не то, что хотел сказать автор, а то, что «сказалось» этим произведением, обломовщина – «новое слово нашего общественного развития», а Обломов – «коренной, народный наш тип».

Главные черты обломовского характера состоят в совершенной инертности, происходящей от его апатии ко всему, что делается на свете. «Причина же апатии заключается отчасти в его внешнем положении, отчасти же в образе его умственного и нравственного развития. По внешнему своему положению – он барин». Этим определяется образ его умственного и нравственного развития: «...гнусная привычка получать удовлетворение своих желаний не от собственных усилий, а от других, – развила в нем апатическую неподвижность и повергла его в жалкое состояние нравственного рабства. Рабство это так переплетается с барством Обломова... <...> ...что, кажется, нет ни малейшей возможности провести между ними какую-нибудь границу». Обломов постоянно становится рабом чужой воли. «Он раб каждой женщины, каждого встречного, раб каждого мошенника... <...> Он раб своего крепостного Захара».

Добролюбов, для которого важно развенчать перед обществом, с его точки зрения, «старого» героя русской литературы, «лишнего человека» и выдвинуть на первый план нового героя, «героя-деятеля», считает Обломова принадлежащим к типу «лишних людей», проводит параллель между Обломовым и Онегиным, Печориным, Бельтовым, Рудиным, Тентетниковым. Все они, по мысли Добролюбова, заражены ленью и апатией, больше говорят, чем делают, все они обломовцы, главное в них – обломовщина, порожденная ненавистными Добролюбову крепостническими порядками.

Дружинин не разделяет категоричности Добролюбова в отношении к обломовщине, обличительный пафос в адрес Обломова, нежелание видеть его положительные качества. Он считает, что «Обломов любезен всем нам и стоит беспредельной любви». Обвинять Обломова в обломовских качествах бессмысленно. «Метать громы на общество, рождающее Обломовых», также не имеет смысла. «Теперь над обломовщиной можно смеяться, но смех этот полон чистой любви и честных слез, – о ее жертвах можно жалеть, но такое сожаление будет поэтическим и светлым, ни для кого не унизительным, но для многих высоким и мудрым сожалением».

«Обломовщина, так полно обрисованная г. Гончаровым, захватывает собою огромное количество сторон русской жизни», – но, по мысли Дружинина, это явление не сугубо русское: «По лицу всего света рассеяны многочисленные братья Ильи Ильича». «Обломовщина относительно вседневной жизни то же, что относительно политической жизни, консерватизм». «Русская обломовщина так, как она уловлена г. Гончаровым, во многом возбуждает наше негодование, но мы не признаем ее плодом гнилости или растления. В том-то и заслуга романиста, что он крепко сцепил все корни обломовщины с почвой народной жизни и поэзии – проявил нам ее мирные и незлобные стороны, не скрыв ни одного из ее недостатков».

В оценке образов Ольги и Штольца Дружинин и Добролюбов тоже расходятся. Добролюбов хочет видеть в них героев-деятелей нового времени, выведенных автором в «противоядие» Обломову. Штольц, в представлении Добролюбова, – человек деятельный, но он не дорос еще «до идеала общественного русского деятеля», так как удовлетворился своим положением, успокоился «на своем одиноком, отдельном, исключительном счастье...».

«Ольга, по своему развитию, представляет высший идеал, какой только может теперь русский художник вызвать из теперешней русской жизни. В ней больше, чем в Штольце, можно ожидать слова, которое сожжет и развеет обломовщину. Штольц не хочет идти «на борьбу с мятежными вопросами»: он решается “миренно склонить голову”.. А она готова на эту борьбу...».

Для Дружинина образ Ольги – это прежде всего счастливая находка художника, которая помогла ему раскрыть в романе драму Обломова: «Обломовы выдают всю прелесть, всю слабость и весь грустный комизм своей натуры именно через любовь к женщине...» «Печально кончившаяся любовь Ольги и Обломова стала и навсегда останется одним из обворожительнейших эпизодов во всей русской литературе». Штольц, с точки зрения Дружинина, – «это человек обыкновенный и не метящий в необыкновенные люди, лицо, вовсе не возводимое романистом в идеал нашего времени, персонаж, обрисованный с излишнею кропотливостью, которая все-таки не дает нам должной полноты впечатления». Ольгу и Штольца Дружинин сравнивает с Обломовым в нравственном плане и приходит к выводу, что Обломов выше Ольги и Штольца «по инстинкту правды и теплоте своей натуры». «Заспанный Обломов, уроженец заспанной и все-таки поэтической Обломовки, свободен от нравственных болезней, какими страдает не один из практических людей, кидающих в него камнями».

При разногласиях в трактовках образов героев романа Дружинин и Добролюбов сходятся в высокой оценке мастерства, таланта Гончарова. Оба они стремятся уловить своеобразие этого таланта, определить его. Для Добролюбова сильнейшая сторона дарования Гончарова состоит в отсутствии «горячности чувства», в неподатливости на впечатления, в умении «охватить полный образ предмета, отчеканить, изваять его», в спокойствии и полноте «поэтического миросозерцания».

Дружинин своеобразие таланта Гончарова определяет, сравнивая его с художниками фламандской школы: подобно им, он «национален, неотступен в раз принятой задаче и поэтичен в малейших подробностях создания». «Простой и даже как будто скупой на вымысел... г. Гончаров... не выдает своей глубины поверхностному наблюдателю... он является глубже и глубже с каждым внимательным взглядом... ставит перед нашими глазами целую жизнь данной сферы, данной эпохи и данного общества…».

Писатель был благодарен критикам, столь высоко оценившим его роман, взявшим на себя задачу объяснения публике его смысла, внимательно отнесшимся к дарованию автора.

Интересны суждения о романе и А. А. Григорьева в статье «И. С. Тургенев и его деятельность. По поводу романа “Дворянское гнездо”. Статья четвертая и последняя» а так же Д. И. Писарева в статье «“Обломов”. Роман И. А. Гончарова».

Григорьев оценивал роман с позиций органической критики, т. е. отыскивал в произведении органическое соответствие предмета изображения и дарования художника, выразившегося во многом в отношении к тем или иным жизненным явлениям. Для Григорьева дарование Гончарова неорганично, потому что оно, с точки зрения критика, тратится на проповедь «азбучных правил». Художник привержен догматическим темам, сознание автора отстало от эпохи. «Польстил «Обломов» только весьма небольшому кружку людей, которые верят еще тому, что враг наш в деле развития – наша собственная натура, наши существенно бытовые черты, и что все спасение для нас заключается в выделке себя по какой-то узенькой теории». Герои Гончарова Штольц и Ольга, по мнению Григорьева, не являются героями эпохи. Критик предпочитает Ольге Агафью Матвеевну, которая, с его точки зрения, «гораздо более женщина, чем Ольга».

К обломовщине Григорьев относится как к явлению органическому для русской жизни: бедная обиженная Обломовка живет в каждом русском человеке: «Пусть она погубила Захара и его барина, – но ведь перед ней же склоняется в смирении Лаврецкий, в ней же обретает он новые силы любить, жить и мыслить». Он видит, «что она неотделима органически от его собственного бытия, что только на ее почве может он жить неискусственною, негальваническою жизнию, и, полный такого искреннего сознания, готов скорее идти в крайность положительного смирения перед нею, чем в противуположную крайность азбучного правила».

Д. И. Писарев, в 1859 году придерживавшийся демократических убеждений, приветствует роман Гончарова и определяет приметы творческой индивидуальности автора: «Полная объективность, спокойное, бесстрастное творчество, отсутствие узких временных целей, профанирующих искусство, отсутствие лирических порывов, нарушающих ясность и отчетливость эпического повествования, – вот отличительные признаки таланта автора».

Писарев видит общечеловеческий смысл в «Обломове»: «Мысль г. Гончарова, проведенная в его романе, принадлежит всем векам и народам, но имеет особенное значение в наше время, для нашего русского общества. Автор задумал проследить мертвящее, губительное влияние, которое оказывают на человека умственная апатия, усыпление, овладевающее мало-помалу всеми силами души, охватывающее и сковывающее собою все лучшие, человеческие, разумные движения и чувства».

Писарев уловил причины внутренней раздвоенности Обломова: «Илья Ильич стоит на рубеже двух взаимно противоположных направлений: он воспитан под влиянием обстановки старорусской жизни», но «на тепличное растение... пахнуло струей свежего, живого воздуха. Илья Ильич стал учиться и развился настолько, что понял, в чем состоит жизнь, в чем состоят обязанности человека. Он понял это умом, но не мог сочувствовать воспринятым идеям о долге, о труде и деятельности».

Апатия Обломова «не деревянит его чувства», он сохраняет до зрелого возраста «чистоту и свежесть чувства», т. к. он «никогда не приводил этих чувств и стремлений в соприкосновение с практическою жизнью; он никогда не разочаровывался, потому что никогда не жил и не действовал». Однако приговор Писарева Обломову однозначен: недостаток мужественности и силы губит в Обломове все хорошие свойства. В противовес Обломову Писарев приветствует Ольгу и Штольца: «Рядом с Обломовым выведен в романе г. Гончарова другой характер, соединяющий в себе те результаты, к которым должно вести гармоническое развитие. Андрей Иванович Штольц, друг Обломова, является вполне мужчиною, таким человеком, каких еще очень мало в современном обществе». «Штольц – вполне европеец по развитию и по взгляду на жизнь; это тип будущий, который теперь редок, но к которому ведет современное движение идей, обнаружившееся с такою силою в нашем обществе». Писарев защищает Штольца от критиков, которые упрекали Гончарова в надуманности его характера: «Характер Штольца вполне объяснён автором и... является характером понятным и законным».

Образ Ольги, по мысли Писарева, – это тип «будущей женщины». «Естественность и присутствие сознания – вот что отличает Ольгу от обыкновенных женщин». В том облике, в каком предстает она в конце романа, ее не могут «удовлетворить вполне ни тихое семейное счастье, ни умственные и эстетические наслаждения... такая природа требует деятельности, труда с разумною целью, и только творчество способно до некоторой степени утишить это тоскливое стремление к чему-то высшему, незнакомому». По мнению Писарева, автор романа тем самым высказал свой взгляд на вопрос о женской эмансипации.

В критических выступлениях по поводу романа, появившихся сразу после его публикации, определились ключевые проблемы, которые будут в центре внимания не только критики XIX века, но и современного нам литературоведения.

Последний роман трилогии. «Обрыв» (1869)

После успеха «Обломова» перед писателем стояла задача окончить задуманный в 1849 году роман о художнике. Ещё в середине 1850-х годов своим планом будущего романа Гончаров делится с друзьями, среди которых особенно заинтересованно к рассказам писателя отнёсся Тургенев. Роман Гончарова еще не написан, появились лишь фрагменты, работа идет очень медленно, с трудом, как первоначально шла работа над «Обломовым». Но вот появляются романы Тургенева «Дворянское гнездо» и «Накануне», в которых писатель узнает реализованными фрагменты своего замысла романа о художнике. Он обращается с претензией к Тургеневу. Между ними возникает ссора, разрешение которой происходит в своеобразной форме: Гончаров и Тургенев собирают друзей на третейский суд. По мнению присутствующих на нем, суд этот Гончаров проиграл. Он был не уверен в себе, раздражителен, необстоятелен, тогда как Тургенев держался с большим достоинством, тактом, изяществом. Уходя, Тургенев сказал: «Дружеские наши отношения с этой минуты прекращаются». Отношения действительно были разорваны. Вряд ли стоило доводить дело до третейского суда, но очевидное «заимствование» страшно растревожило воображение мнительного Гончарова. Историю своих отношений с Тургеневым он опишет позже в «Необыкновенной истории.

В связи со ссорой с Тургеневым замысел романа о художнике претерпел изменения. Работа над ним затягивалась и потому, что автору не был до конца ясен характер одного из главных героев, молодого человека, которого полюбила Вера. Первоначально он представлялся писателю как носитель социально опасных взглядов, за которые его, подобно декабристам, должны сослать в Сибирь, а Вера последовала бы за ним. Но в чем суть этих взглядов, Гончарову трудно было понять. Сам он не был причастен к современным общественным движениям радикального характера. Крайние позиции в общественной жизни, в искусстве, в литературе, смятение и неистовство, насилие и хаос не для него. Писатель последовательно и во всем придерживается собственного идеала красоты, который состоял в мере. На протяжении всей жизни он убежден: России революции не нужны, преобразования должны осуществляться путем реформ. По своим убеждениям он либерал, то есть человек прогрессивно мыслящий, приветствующий отмену крепостного права, постепенные преобразования. Он ищет в современной жизни ростки жизни новой, ищет новых людей.

Бурные шестидесятые годы «уточняют» его замысел. На глазах писателя многое изменилось в русской жизни. Все в России заговорили вдруг об атеизме, революции, о нигилистах, женской эмансипации, о страдальце-народе... В семьях близких и малознакомых людей происходят неожиданные события, подобные тем, что случились в семье Владимира Майкова. Его жена, Екатерина Павловна Майкова, мать троих детей, увлеклась идеями революционных демократов, начала читать работы по физиологии, политэкономии, произведения утопистов. Ее кумиром стала Вера Павловна Розальская, героиня романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?» Поддавшись обаянию идеи о жизни в коммуне, идеи свободной любви, она бежит из дома с учителем своих детей, грубым и малообразованным человеком Федором Любимовым, вступает в коммуну на Северном Кавказе. Троих детей своих она оставляет мужу, четвертого ребенка, родившегося от Федора Любимова, отдает на воспитание малообразованной, бедной посторонней женщине. После того, как Федор Любимов ее бросил, а коммуна, в которую объединились ничего не умеющие люди, распалась, Екатерина Павловна поселилась недалеко от Сочи и вела уединенную жизнь, будучи до самой смерти (уже при советской власти) убежденной в том, что к настоящей жизни ее пробудили шестидесятые годы.

Гончаров, искренне поклонявшийся незаурядному уму и тонкому художественному чутью Екатерины Павловны, в письмах к ней пытался убедить её, что истинное самоотверженное служение женщины будущему состоит в воспитании детей, достойных этого будущего. Но на призывы писателя Екатерина Павловна не откликнулась. Образ этой женщины, страстной, деятельной, способной многим жертвовать ради определенных принципов, помог Гончарову в создании главной героини будущего романа Веры.

Прототипы Марка Волохова тоже не надо было теперь долго искать. Один из них – Федор Любимов, недоучившийся студент, человек малообразованный, безответственный, сторонник свободной любви. Подобные ему люди отрицали все, что сделано «отцами», призывая всё разрушить, чтобы расчистить место. А для чего? – ясного ответа на этот вопрос они, как правило, не имели. Даже среди родственников Гончарова были такие «герои»: немало хлопот доставлял дяде племянник, тоже увлёкшийся идеями современных прогрессистов.

Наблюдая сбившихся с круга молодых людей, писатель вдруг понимает, что его герой, Марк Волохов, должен быть подобен им. В нем не будет никакого героизма, «никакой Сибири», никакой жертвенности. Марк – это фальшивый кумир, который необходимо низвергнуть с пьедестала.

Свой последний роман писатель поистине выстрадал. В письмах этих лет он восклицает: «Не могу, устал!» «В голове вяжется все лениво, и ничто не толкает вперед». Он не однажды ездит в Мариенбад, останавливается в том же номере гостиницы, что и в 1857 году, когда так быстро был написан «Обломов», но нового чуда не происходит. Роман движется очень медленно, работа над ним затягивается на долгие годы.

Пока писался роман, произошли перемены в жизни писателя. Он распрощался было с должностью цензора, почти год редактировал газету «Северная почта», официальный орган правительства, затем вновь стал цензором. И теперь считал необходимым на своем посту бороться с теми, кто проповедовал идеи безверья и революции. В 1867 году писатель расстался с государственной службой навсегда.

В 1869 году роман «Обрыв» был опубликован в журнале «Вестник Европы». В романе Гончаров продолжал художественное исследование жизни и быта поместного дворянства, тех сложных социально-психологических процессов, которые происходили в предреформенные годы; он искал пути органичного развития России.

«Обрыв» – роман о художнике. По определению автора, главный герой Борис Райский олицетворяет собой новую, пробуждающуюся Россию. Это молодой дворянин, закончивший университет, разочаровавшийся в светской жизни, увлекающийся то живописью, то музыкой, то литературой, то скульптурой. Человек одаренный, он не склонен к систематическим упорным занятиям, а потому в любом деле – дилетант, не нашедший себе места в жизни. Гончаров характеризует его так: «Райский – натура артистическая: он восприимчив, впечатлителен, с сильными задатками дарований, но он все-таки сын Обломова». Герой называет себя партизаном и рыцарем свободы, ненавидит тиранию и своеволие, готов отпустить на волю своих крестьян, в его голове теснятся проекты реформ. Он чувствовал, что «живое дело только что просыпалось. Россия доживала век петровских реформ – и ждала новых». Но участие в осуществлении реформ – не путь Райского. Он не умеет вести даже собственное хозяйство, во всем полагается на бабушку. Райскому, богатому сердцем, впечатлительному, отзывчивому к красоте и правде, принадлежит в романе связующая роль. Это вечная роль художника, которому суждено скреплять настоящее с прошлым и будущим, соединять в единое целое всю человеческую историю.

В начале романа Райский пытается найти ростки новой жизни в столице, вдохнуть жизнь в молодую красавицу – вдову Софью Беловодову. Но Пигмалион-Райский перед Галатеей-Беловодовой оказывается бессилен. Рисуя ее портрет, он хочет изобразить «будущую» героиню, но, по мнению окружающих, Софья Николаевна на портрете «как будто пьяна». Райский разочарован и в своей героине, и в живописи. Он бежит из столицы в провинцию, чтобы отдохнуть.

Малиновка – родовое поместье Райского – земной рай, сад Эдем. Строгой и властной хозяйкой этого рая является бабушка Татьяна Марковна Бережкова. Она держится устоев спокойной и прочной старины, не кланяется сильным мира сего, независимо держит себя с губернской администрацией. Бабушку Райский называет «деспоткой», но автор пишет о том, что в ней рисовался ему идеал русских женщин вообще, «сложившийся при известных условиях русской жизни».

Приметы новой жизни хотел бы видеть Райский в своих кузинах Марфеньке и Вере. Но Марфенька живет просто и ясно, она во всем следует бабушкиным советам, и, как ни пытается Райский пробудить Марфеньку, открыть ей путь страстных увлечений и разрушительных разочарований, Марфенька не сворачивает на него. Она благополучно выходит замуж за Викентьева, такого же доброго и чистого юношу, как она сама. Марфеньке бури недоступны, она воплощает собой безмятежную русскую жизнь. И в ней разочарован Райский. Ему кажется, что в жизни провинции нет движения к новому. Друг Райского, Леонтий Козлов, пытается убедить его в том, что образцом истинной жизни является прошлое, эпоха Античности.

Но вот в романе появляется Вера – его истинная героиня. Живя с бабушкой, Вера хочет проверить ее правду. Она отвоевывает у бабушки право на свободу: ключи от сердца Веры бабушке не принадлежат. Образ Веры – один из лучших в творчестве Гончарова. Это героиня сильная душой и сердцем. Она прекрасна внешне и внутренне. Она вся «мерцание и тайна, как ночь – полная мглы и искр, прелести и чудес». Она горячо и страстно отстаивает собственные жизненные принципы, свои взгляды на жизнь, свое право на познание настоящей «новой правды и новой жизни». Из дома бабушки она рвется в другой мир, к свободе.

Вера, «лучшая из женщин», оказывается в романе между бабушкой и Марком Волоховым. Этот герой порвал со старым, считает себя новым человеком. Вера слышит свою правду в словах Волохова. Он отрицает то, что объективно отжило свой век, – застой, чинопочитание, угнетение крепостных, ложь и фальшь. Вера полюбила Марка, поверила в силу и смелость его души. Но, отрицая отжившее, Марк готов перечеркнуть все прошлое. Он отказывается от сложившейся веками русской бытовой и духовной культуры, считая рутиной и нравственные устои русского общества, веру в Бога. Он проповедует безверье, теорию «свободной любви», понимая любовь как физиологическую потребность – и только. Вера спорит с Марком, стремясь убедить его в том, что истинно свободная любовь без духовного начала не существует. Сама она не утратила веры, лишь на время отдалась обаянию безверья волоховых. Для Марка Вера – загадка. Он мучительно старается понять, как же удается Вере, не принимающей его теории, окрашивать «обыкновенную жизнь и правду в такие здоровые цвета, перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна – та правда и жизнь, какую он добывал себе из новых, казалось бы – свежих источников». Падение Веры открывает ей глаза на Марка, она увидела себя на дне страшного обрыва и ужаснулась собственной низости. У Райского, узнавшего о падении Веры, рождается только одно слово в ее адрес – «самка».

Однако Вера находит в себе силы подняться, повиниться перед бабушкой. Она возвращается в дом бабушки, становясь ей подругой, единомышленницей. Сближает их и то, что в молодости бабушка совершила падение, подобно Вере. Грех Веры для бабушки – ее собственный неотмолённый, скрытый от людей грех.

На дне обрыва остается Марк. Ради любви к Вере он готов смириться, прийти в дом бабушки, но любовь покинула сердце Веры. Она отказывается от Марка и вступает на путь труда и самоотвержения.

Образ Марка Волохова в романе – образ сложный. Писатель так объясняет этого героя: Марк – это «один из недоучек, отвязавшихся от семьи, от школьной скамьи, от дела и всякого общественного труда; один из беспокойных умов, иногда очень живых и бойких, без подготовки науки и опыта, только с раздражительным самолюбием, с притязаниями на роль и значение, но без всяких прав и способов, добываемых обыкновенно дарованием, знанием и трудом. Это самозванец «новой жизни», мнимой «новой силы», не признанный никем апостол, понесший проповедь свою в непочатые углы мирно текущей в затишьях жизни». «Он обольстился одною декорациею духа времени, не вникнув... в смысл новых идей и понятий». Волохов не лжет умышленно у меня в романе, а сам грубо обманывается на свой счет, считая себя борцом, жертвою, важным агитатором, намекая таинственно на какое-то “дело”, на какой-то “легион новой силы”».

Марку Волохову в романе противопоставлен Тушин. В его нравственном и физическом облике многое «списано» с А. К. Толстого: «Иван Иванович Тушин был молодец собой. Высокий, плечистый, хорошо сложенный мужчина, лет тридцати осьми, с темными густыми волосами, с крупными чертами лица, с большими серыми глазами, простым и скромным, даже немного застенчивым взглядом и с густой темной бородой». В статье «Лучше поздно, чем никогда» автор так характеризует Тушина: «Он весь сложился из природных своих здоровых элементов и из обстоятельств своей жизни и своего дела, то есть долга и труда. Он простой, честный, нормальный человек, понимает и любит свое дело, к которому поставила его жизнь. Природа дала ему талант быть человеком – и ему оставалось не портить этого, остаться на своем месте. «Почувствовать и удержать в себе красоту природной простоты» – по словам Райского <...> Тут весь очерк его.

Тушин давно уже хозяйничает у себя в имении на рациональных началах хозяйства и строгой справедливости, и он любит свое дело, и все новые идеи и преобразования застали его готовым». И он стал «как каменная стена, и оградил ее [Веру] от всяких обрывов». Однако будут ли Вера и Тушин вместе – на этот вопрос в романе нет ответа.

Очевидно, что для Гончарова истинным критерием нового человека, являются нравственная высота и созидательное начало. Этим и привлекает Тушин Веру, бабушку, Райского. С бабушкой, Марфенькой, Верой связан для Райского и для самого автора и другой образ, «другая исполинская фигура, другая великая “бабушка” – Россия».

Роман «Обрыв» включает множество символических образов, ситуаций, сцен. Бабушка Бережкова, например, является символом России с ее устойчивыми, традиционными формами жизни, Вера – это «молодая Россия», бунтующая и впадающая в безверие, но способная укрепиться в вере и возродиться к новой жизни. Символика романа связана с библейскими мотивами: Малиновка напоминает сад Эдем, отношения Марка и Веры – искушение и грехопадение Адама и Евы. Символично само название романа. Обрыв – это не только страшное место рядом с усадьбой Райского, глубокий овраг, на дне которого когда-то совершено убийство, но и обрыв традиций в русской жизни, разлад в отношениях между поколениями, падение молодых в бездну безверья и хаоса.

Последние годы жизни писателя

«Обрыв», в отличие от «Обломова», вызвал множество негативных откликов в критике. В Марке Волохове увидели карикатуру на молодое поколение, в Вере – безнравственную женщину, в Тушине – безжизненный образ. Много лет вынашивал Гончаров ответы на выпады шустрых критиков. В середине семидесятых годов появляется его критический очерк: «Намерения, задачи и идеи романа “Обрыв”», в 1879 году – критические заметки «Лучше поздно, чем никогда». В них писатель разъясняет свои истинные цели и намерения, истинный, объективный смысл образов.

И в критических заметках о собственном творчестве, и в других статьях, очерках, мемуарах, написанных в два последних десятилетия: «Мильон терзаний», «Необыкновенная история», «Заметки о личности Белинского», «Литературный вечер», «Слуги старого века», «Поездка по Волге», «По Восточной Сибири», «На родине» и других – писатель по-прежнему обеспокоен самой тревожной думой всей своей жизни – думой о прошлом и будущем России, думой о том, как рождается в старом новое, как принято это новое жизнью, что оно ей несет.

Последние годы одинокой жизни приносят Гончарову много огорчений. Он часто болеет, теряет правый глаз. Умирают многие старые друзья и добрые знакомые: А. К. Толстой, Ф. И. Тютчев, Н. А. Некрасов, Ф. М. Достоевский, А. В. Никитенко, Е. В. Толстая, А. Ф. Писемский, А. Н. Островский, И. С. Тургенев… Но есть в его жизни и радости. Это и собственное творчество, и новые знакомые, среди которых И. Н. Крамской, написавший портрет писателя по заказу П. М. Третьякова. Гончарова не перестают привлекать произведения истинного искусства, как не перестают волновать страдания окружающих его людей. Писатель хлопотал об издании сборника «Складчина», средства от которого предназначались в пользу голодающих крестьян Поволжья. В 1881 году он подарил Карамзинской библиотеке в Симбирске собственную библиотеку.

В 1878 году в жизнь Гончарова входит то, чего он никогда не имел: он взял на себя заботу о трёх малых детях и больной жене своего умершего слуги Трейгута. Хлопоты эти приносили и радости, и огорчения, но спасали от одиночества и душевного недуга. Судьба детей Трейгута до конца жизни волновала писателя, все свои скромные средства он вкладывал в них, им завещал то, что имел.

Умер Гончаров 15 сентября 1891 года на восьмидесятом году жизни от воспаления легких. А. Ф. Кони, с которым писатель был особенно дружен в старости, вспоминает о своем последнем посещении автора «Обломова»: «Я посетил его за день до его смерти, и при выражении мною надежды, что он еще поправится, он посмотрел на меня уцелевшим глазом, в котором еще мерцала и вспыхивала жизнь, и сказал твердым голосом: “Нет, я умру! Сегодня ночью я видел Христа, и он меня простил...”».

В числе присутствовавших на панихиде по писателю находились все видные представители литературного и журнального мира. Ближайшие друзья, знакомые и множество поклонников таланта знаменитого писателя шли за гробом. Похоронен он был на новом кладбище Александро-Невской лавры, на краю обрыва над речкой.

Произведения Гончарова, удивительного мастера русского слова, живут, они стали достоянием не только отечественной но и мировой литературы. Время обнаруживает в них неисчерпаемые запасы содержательности. Они учат нас любить свою родную землю, её народ, быть верными им до конца.

Соседние файлы в предмете [НЕСОРТИРОВАННОЕ]