20-29стр

утверждал, что его последние работы "проникнуты определенной тенденцией, которая сводится, главным образом, к иг­норированию значения марксистских ра­бот, вышедших за последнее время, и за­тем к целому ряду антимарксистских вы­лазок"⁹.

Еще более резкий характер приняла дискуссия о "буржуазных историках Запа­да в СССР", прошедшая в Ленинграде, где центральной мишенью стал Тарле.

Как в докладе Зайделя, так и в прениях деятельности Тарле был сразу же придан политический характер¹⁰. Рассматривая тематику работ Тарле, Зайдель стремился показать наличие в ней ярко выраженной политической направленности. "Тематика Тарле, - заявил он, - ... выросла из потреб­ности русской буржуазии в России в кон­це 90-х гг., перед лицом надвигавшейся революции, осмыслить историю рабочего движения, чтобы по-своему, в своих клас­совых интересах истолковать современ­ную роль рабочего класса и использовать его в собственных целях"¹¹. Что же каса­ется оценки позиции Тарле в области внешнеполитических проблем рубежа XIX-XX веков, то здесь оппонент Тарле пошел еще дальше.

Тарле и его ученики, утверждал Зай­дель, стремились развернуть программу реставрации русской буржуазии, про­грамму "внешней политики русского нео­империализма". У Тарле усматривалось даже наличие специальной программы, сводившейся к возрождению франко-русского союза, размежеванию империа­листических задач на восточных границах Великобритании и России, неукоснитель­ному признанию Версальских решений.

Резко тенденциозный подход к обсуж-

Историк-марксист, 1931, Т. 21, с. 48. ¹⁰ Зайдель Г., Цвибак М. Классовый враг на историческом фронте. М.-Л., 1931; Зайдель Г., Цвибак М. Вредительство на историческом фронте. Тарле и Платонов и их школы // "Про­блемы марксизма" 1931,№3.

" Зайдель Г. и Цвибак М. Классовый враг на историческом фронте, с. 12.

давшимся на ленинградской дискуссии проблемам сразу придал ей "проработоч-ный" характер. От учеников Тарле Я. М. Захера, П. П. Щеголева, А. И. Молока и других требовали публичного признания их теоретических ошибок. Присутство­вавшие на дискуссии историки выступали с "покаянными" речами, а Я. М. Захер, которого не было, вынужден был покаять­ся письменно, прислав соответствующий документ президиуму заседания. Характер дискуссий снизил позитивную сторону их результатов, которые, тем не менее, долж­ны быть отмечены.

К выступлениям иного рода может быть отнесен доклад Н. П. Фрейберг, по­священный исторической концепции и методологическим взглядам Н. И. Карее-ва.

Признавая громадную эрудицию Ка-реева, его внимание к новейшей литерату­ре по основным вопросам истории нового времени, точность в использовании фак­тического материала, Фрейберг полагала, что пока нет марксистских работ по ряду разделов истории Западной Европы, книги Кареева являются подчас "совершенно незаменимым пособием".

В то же время в ее выступлении было высказано принципиальное суждение о важности не только критики буржуазных теорий, но и необходимости противопос­тавления им "собственных марксистских исследований". Только в этом случае, -заключала Фрейберг, - книги Кареева пе­рестанут быть "необходимым пособием" любого исследователя истории Запада.

В сложной обстановке прошла и дис­куссия о "Положении и задачах западно­европейского научного фронта"¹², которая продолжалась с февраля по май 1931 г.

Уже с первый дней дискуссии начали проявляться ее отрицательные стороны, сильно сузившие творческий подход к обсуждаемым проблемам. Это, прежде всего, объяснялось позицией инициатора дискуссии - кафедры истории междуна­родного рабочего движения и Коминтерна

12

Архив АН СССР. Ф. 337, on. I, д. 238.

20

Международной Ленинской школы. В вы­ступлениях ее представителей подчерки­валось, что дискуссия сможет достичь своей цели лишь при условии, если она в чисто негативном плане даст возможность пересмотреть и "переворошить" все, что было написано по истории Запада. Дис­куссия в значительной степени пошла именно по этому пути и способствовала явной односторонности в подходе к обсу­ждавшимся проблемам. В конечном счете, подобные тенденции и возобладали, хотя некоторыми учеными были сделаны по­пытки к их пресечению. "Очень многие из выступавших, - заявил, в частности, С. М. Моносов, - занимались такой критикой, которая пишется не через "и", а через "ы"... Критика должна носить не только критический характер, но и сочетаться с известной творческой работой"¹³. Но, ви­димо, это разумное суждение не для всех было убедительным. Результаты дискус­сии оказались мизерными. Это можно по­чувствовать из той оценки, которую ей дал Н. М. Лукин. Выправляя текст стено­граммы своего выступления, он делает следующую вставку: "Заканчивая свой доклад, - пишет он, - я выражу пожелание, чтобы участники предстоящих прений, ведя решительную, непримиримую борьбу со всеми антиленинскими установками в наших исторических работах, не превра­щали большевистской самокритики в огульное обвинение некоторых товари­щей, в отрицание всего того действитель­но ценного, что было сделано по линии истории Запада. Иначе составление ката­лога наших прегрешений может в значи­тельной степени заслонить основную за­дачу дискуссии, задачу помочь решитель­ному повороту историков Запада в сторо­ну обслуживания политических требова­ний партии и Коминтерна"¹⁴. Но Лукин недооценил тот факт, что идеологические задачи, которые были поставлены перед общественными науками с начала 30-х гг. Сталиным и его окружением, отнюдь не

•АрхивАНСССР,Ф.371,оп.2,д. 173, л. 113. 'Там же, д. 172, л. 29.

требовали дискуссий. Нужны были не дискуссии, а аксиомы. И это было в самой жесткой форме выражено в письме Стали­на в журнал "Пролетарская революция" в октябре 1931г. Есть все основания рас­сматривать это письмо как четко опреде­ленный рубеж в развитии как советской исторической науки в целом, так и совет­ской историографии нового времени стран Запада, в частности. Однако необходимо сказать и о тех публикациях, которые в известной степени подготовили его появ­ление.

Речь идет о двух статьях, увидевших свет в том же журнале "Пролетарская ре­волюция" (в 1929 и в 1930 гг.), которые, видимо, оказали воздействие на содержа­ние "Письма" Сталина. Автор первой - С. С. Бантке - стремился доказать, что В. И. Ленин вступил во II Интернационал с це­лью его раскола: "Ленин и те, кто шел за ним, еще до войны чувствовали себя ино­родным телом внутри II Интернационала и поэтому он (Ленин) шел на раскол..."¹⁵. Такая постановка вопроса весьма импони­ровала Сталину, и он ею воспользовался.

Иначе было со статьей А. Г. Слуцкого "Большевики о германской социал-демократии в период ее предвоенного кризиса"¹⁶, в которой наряду с рассмотре­нием отдельных сторон деятельности со­циал-демократии и характера ее взаимо­отношений с большевиками, говорилось об известной недооценке Лениным цен­тризма¹⁷. А. Г. Слуцкий писал, что если из соображений внутрипартийной борьбы в

¹⁵ Бантке С. С. В. И. Ленин и большевики на международной арене в довоенное время. -Пролетарская революция 1929 № 2-3. с. 57.

¹⁶ Пролетарская революция, 1930, № 6.

¹⁷ Подобная точка зрения в советской историо­графии еще раньше высказывалась И. М. Аль-тером. Так, в статье "Роза Люксембург о про­летарской революции". (Под знаменем мар­ксизма, 1928, № 7-8, с. 182), поддерживая ут­верждение германского коммуниста Пауля Фрелиха, он писал: "Ленин накануне войны недооценивал оппортунизм Интернационала и переоценивал революционность масс. Это вер­но".

России Ленин "не желал выступать против Бебеля и Каутского, которых меньшевики считали "свояками", то все же в этом есть и некоторая доля недооценки центриз­ма"¹⁸. В работе Слуцкого несколько пре­увеличивалась роль германских левых радикалов, которые, по его мнению, уже в 1911/1913 гг. "приходят к пониманию ан­тимарксистской сущности каутскианст­ва"¹⁹.

Помещая статью Слуцкого, редакция "Пролетарской революции" одновременно готовила материалы для того, чтобы про­должить обсуждение проблемы взаимоот­ношений большевиков со II Интернацио­налом. Подобной цели должна была по­служить статья К. А. Поль "Большевики и довоенный Интернационал", появившаяся в двух номерах журнала в начале 1931 г. В статье была рассмотрена советская исто­риография деятельности отдельных групп, входивших во II Интернационал (в первую очередь большевиков и германских левых радикалов). К. Поль решительно возража­ла против тезиса С. Бантке о том, что Ле­нин стремился расколоть Интернационал.

Что же касается "Письма" Сталина, то оно отличается противоречивостью и дек­ларативностью выводов. С одной стороны, Сталин решительно отверг вывод Слуцко­го о недооценке Лениным опасности цен­тризма в германской и международной социал-демократии. С другой, он утвер­ждал, что Ленин еще задолго до войны, примерно с 1903-1904 гг., когда в России сформировалась группа большевиков и, когда впервые дали о себе знать левые в германской социал-демократии, - вел ли­нию на разрыв с оппортунистами и у нас, в Российской социал-демократической партии, и^-ам, во II Интернационале, в частности в германской~ социал-демократии"²⁰.

Слуцкий А.Г. Большевики о германской со­циал-демократии в период ее предвоенного кризиса.Пролетарская революция, 1930, № 6, с. 65.

¹⁹ Там же, с. 50.

²⁰ Сталин И. В. Соч. Т. 13, с. 86.

Подобное сталинское утверждение вы­текало из его мнения о "безраздельном господстве оппортунизма" во II Интерна­ционале на всем протяжении его деятель­ности"²¹.

Много места в "Письме" заняла оценка германских левых социал-демократов. Сталин безосновательно приписал Р. Люк­сембург авторство в создании теории пер­манентной революции, которая обязана своим происхождением А. Парвусу и Л. Д. Троцкому. Сталин же, объединив Парвуса и Розу Люксембург, утверждал, что имен­но они "сочинили утопическую и полу­меньшевистскую схему перманентной революции" и лишь в дальнейшем она (эта схема) "была подхвачена Троцким (отчас­ти Мартовым) и превращена в орудие борьбы против ленинизма"²².

Анализ содержания "Письма" показы­вает, что оно содержало целый ряд суще­ственных ошибок. В то же время характер выступления Сталина - грубые обвинения и шельмование упомянутых им авторов, навешивание на них ярлыков ("гнилые либералы", "троцкистские контрабанди­сты", "жульнические крючкотворы" и т.п.) сразу привели к невозможности в даль­нейшем принципиальных обсуждений, к самобичеванию и к покаянным письмам, а затем и к репрессиям по отношению к ли­цам, подвергшимся сталинской критике.

Требование о признании всех сталин­ских суждений в качестве откровения принимало подчас самые резкие формы. Уже достаточно многочисленные и пре­бывающие в эйфории формирующегося

Сталин И. В. Вопросы ленинизма. М., 1953. с. 385. Здесь уместно заметить, что Сталин в дальнейшем сам менял свое мнение по первому из затронутых в этой цитате вопросов. Во всех курсах по истории партии, выходивших после 1931 г. большевики стали именоваться партией с 1903 г. Так продолжалось семь лет. А в "Кратком курсе истории ВКП(б)" эта точка зрения вновь претерпела изменение: оформле­ние в самостоятельную партию стало датиро­ваться 1912 г. (См. История ВКП(б). Краткий курс.М., 1938, с. 134-139). "Сталин И. В. Соч. Т. 13, с. 90, 91.

22

сталинизма историки-талмудисты упорно доказывали, что письмо Сталина явилось новым шагом в развитии марксистско-ленинской теории. Более того, секретарь Общества историков-марксистов X. Г. Лурье заявила, что до появления письма Сталина историки вообще не имели мето­дологии и не знали, что такое теория и практика.

Таким образом, из "Письма" были сде­ланы весьма конкретные и далеко идущие выводы. И не случайно несколько лет спустя, в период массовых репрессий ис­торик и доносчик А. В. Шестаков в докла­де "Методы и приемы вредительской ра­боты на историческом фронте" 31 октября 1937 г. в Институте красной профессуры стремился установить прямую связь меж­ду событиями 1937 и 1931 гг., отмечая особое значение "Письма", которое, по словам Шестакова, явилось "образцом заостренной борьбы на политическом фронте и вместе с тем на научном истори­ческом фронте"²³. На протяжении более чем двух с половиной десятилетий на об­суждение вопросов, которых касался Ста­лин в своем "Письме", было наложено табу. Разрешалось лишь дословное повто­рение идей "величайшего теоретика".

Так, например, в отчетах тех лет о ра­боте Института истории АН СССР в це­лом, а сектора новой истории в частности, можно найти немало материалов, которые порочили "носителей старых методов ра­боты". Один из безымянных авторов по­добных "произведений" декларировал, что от прошлых лет в Институте истории ос­талось "тяжелое наследие", т.к. прежние руководители "создали обстановку", сры­вавшую планы института. И лишь благо­даря приходу в 1937 году в институт но­вых людей он "постепенно очищался от вредителей".

В тяжелом положении оказались и высшие учебные заведения. В частности, прежний уровень кафедры новой и но­вейшей истории МГУ, практически раз-

²³ Архив АН СССР, ф. 638, on. 1, д. 188, л. 1.

рушенной репрессиями 1936 г., а особенно 1937/38 гг., когда произошла полная (и отнюдь не равноценная) замена ее состава, не сразу удалось восстановить, хотя и но­вый коллектив стремился внести посиль­ный вклад в подготовку высококвалифи­цированных кадров. В дальнейшем в 1939/1940 и 1940/1941 учебных годах уро­вень работы кафедры заметно вырос, бла­годаря участию в ее работе крупных спе­циалистов по истории нового времени (В. М. Хвостов, А. С. Ерусалимский, И. С. Звавич, Л. И. Зубок, Е. А. Степанова и

ДР.).

Основное внимание было в эти годы направлено на подготовку учебников для высшей и средней школы. В 1939 г. вышел учебник по новой истории под редакцией Е. В. Тарле и др.; в 1940 г. появился учеб­ник по новой истории колониальных и зависимых стран, где впервые была сдела­на попытка дать обобщенную характери­стику истории стран Центральной и Юж­ной Америки. Несколькими годами ранее были опубликованы сборники документов по новой истории, предназначенные для студентов.

С 1928 г. советские историки включа­ются в работу Международной ассоциа­ции историков и их контакты с зарубеж­ными учеными начинают приобретать уже достаточно организованный характер. В августе 1928 г. они приняли участие в VI Международном конгрессе историков в Осло.

Успешным было участие советских ис­ториков и в следующем VII Международ­ном конгрессе в Варшаве (август 1933 г.). На нем советские делегаты (В. П. Волгин, Н. М. Лукин, П. Ф. Преображенский) вы­ступили с докладами по тематике новой истории.

Многие планы были сорваны начав­шейся войной. Многие законченные рабо­ты так и не увидели света. Многие из тех, кто учил или учился, вынуждены были сменить перо на винтовку и автомат. Та­кие видные наставники молодежи, как зав. кафедрой истории нового времени Мос­ковского университета М. С. Зоркий и

23

известный ученый-латиноамериканист В. М. Мирошевский погибли на фронте, как и многие аспиранты и студенты вузов, специализировавшиеся по истории нового и новейшего времени. Война нанесла нау­ке тяжелый урон.

Но и в эти годы было опубликовано много брошюр и документальных сборни­ков, в которых раскрывались историче­ские корни агрессивной политики герман­ской реакции в средние века, новое и но­вейшее время, показывались боевые тра­диции свободолюбивых народов. Совет­ские историки изучали опыт партизанской борьбы народов Европы против инозем­ных захватчиков, доказывали неизбеж­ность краха планов германских агрессо­ров, тщетно пытавшихся осуществить свои идеи об установлении мирового гос­подства.

Рассматриваемый исторический пери­од достаточно краток. Он ни в коей мере не мог исчерпать всех тенденций развития историографии нового и новейшего вре­мени. Оставалось еще много лакун. Не следует переоценивать этот период, но также недопустима и его недооценка.

В ряде случаев в силу малочисленно­сти кадров советских историков, слабой подготовки многих из них, невозможности использования многих архивных фондов, в опубликованных работах имелись суще­ственные недостатки, а также и серьезные теоретические ошибки под влиянием субъективизма и догматизма. Этот вывод следует отнести и к общей оценке роли М. Н. Покровского, который не смог преодо­леть вульгарного "экономического мате­риализма", сочетавшегося у него с социо­логизмом и схематизмом, и, понимая на­правленность сталинского руководства исторической наукой, в конечном счете, пытался к нему приспособиться.

Еще в 20-е годы Покровский, тогда фактический руководитель исторической науки, свел содержание школьного и ву­зовского курсов истории к преподаванию обществоведения, где центральное место занимал процесс смены общественно-экономических формаций на уровне вуль­

гарного социологизирования. Историче­ское образование утратило одну из своих важнейших функций - воспитание патрио­тизма. Акцентируя внимание на изучении классовой борьбы и абсолютизируя ее, Покровский выхолащивал из истории во­просы материальной и духовной культу­ры, вклад крупных политических деяте­лей, полководцев, дипломатов. Для Ста­лина, который уже тогда начинал прояв­лять имперское мышление и готовился к ревизии исторической науки с целью воз­величивания собственной роли в истории, такое ее преподавание было неприемлемо. Поэтому вскоре после смерти Покровско­го в 1932 г. началась подготовка и выра­ботка известного постановления Совнар­кома и ЦК ВКП(б), принятого 16 мая 1934 г., о преподавании гражданской истории, и способствовавшего восстановлению исто­рических факультетов в университетах, созданию стабильных учебников для школ и вузов и решению других проблем исто­рического образования.

Но эти меры не могли изменить корен­ного содержания формирующейся поли­тической системы в стране и ее отражения в обществознании. Применительно к ра­ботам по истории нового и новейшего времени стран Запада (конечно, несопос­тавимо с изданиями по отечественной ис­тории) возобладало цитатничество, начет­нический подход к наследию прошлого, а в первую очередь к освоению трудов К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, И. В. Сталина, высказывания которых (а по­следнего особенно) рассматривались как аксиома, не допускающая никакого бы то ни было сомнения в истинности содержа­щихся в них выводов. Пожалуй, единст­венным исключением была критика в ад­рес Ф. Энгельса со стороны Сталина (лишь он мог себе это позволить - В. Д.), который был очень нерасположен к одно­му из "основоположников научного ком­мунизма".

Буржуазные революции XVII-XIX вв. и Парижская Коммуна. Наибольшее число исследований советских историков было посвящено буржуазным революци-

24

ям. Логика первых послеоктябрьских лет и последующего за ними периода была та­кова, что именно в изучении опыта рево­люций прошлого (в первую очередь), а затем в истории рабочего, социалистиче­ского и коммунистического движения и, наконец, в экономической истории и исто­рии современных международных отно­шений авторы видели целевую задачу соз­даваемых ими работ. Естественно, что подобный подход не мог не привести к образованию существенных лакун в сфере познания всемирной истории, из которой искусственно (почти целиком) была изъя­та и внутриполитическая и культурная тематика.

Если на первых порах хронологические рамки новой истории по-прежнему начи­нались XVI в.²⁴, то, в конечном счете, во­зобладала общая линия исследования от английской буржуазной революции через Великую французскую революцию конца XVIII в., буржуазно-демократические ре­волюции 1848-1849 гг. к Парижской Ком­муне 1871 г.

Ценный вклад в исследование важной и мало изученной аграрной истории анг­лийской революции внесли труды профес­сора Горьковского университета, ученика П. Г. Виноградова и А. Н. Савина С. И. Архангельского (1882-195 8)²⁵, видевшего в аграрном законодательстве 40-50-х го­дов XVII века объяснение тех сдвигов, которые произошли в эту эпоху на пути капиталистического развития.

Рассматривая этот путь, Архангель­ский приходил к заключению, что соци-

²⁴ На этой позиции находилось большинство ученых старой школы: Н. И. Кареев, Е. В. Тар-ле, А. Г. Вульфиус, Н. М. Пакуль и др., счи­тавшие началом капитализма середину XVI в. и придерживавшиеся мнения, что период но­вой истории открывает первая буржуазная ре­волюция, прошедшая в Нидерландах (См., на­пример: Пакуль Н. М. Нидерландская револю­ция. Харьков, 1929).

" См. Архангельский С. И. Аграрное законода­тельство Великой английской революции. Ч. 1-2. М.-Л., 1938-1940; Ч. 1 (1643-1648); Ч. 2 (1649-1660).

альные результаты капиталистического развития Англии достаточно четко выяви­лись еще при Тюдорах и первых Стюар­тах, когда земельная собственность в зна­чительной части перешла из рук старой знати в руки купцов и промышленников. Под этим же углом зрения он анализиро­вал и последствия принятых парламентом законов, подготовивших переход фео­дальных поместий в руки буржуазии и примкнувшего в ней нового дворянства.

Изучение важнейших проблем англий­ской революции, особенно активизиро­вавшееся со второй половины 30-х годов, способствовало созданию коллективного двухтомного труда "Английская буржуаз­ная революция XVII века". Он в значи­тельной степени был подготовлен еще накануне войны и должен был составить часть многотомной "Всемирной истории", но увидел свет под редакцией акад. Е. А. Косминского и др. только в 1954 г.

Особенно пристально ученые изучали Великую французскую буржуазную рево­люцию 1789-1799 гг.

Первым из советских историков, при­ступивших к исследованию наиболее близкого концепции большевиков якобин­ского периода Французской революции, явился Н. М. Лукин (1885-1940). Его кни­га о Робеспьере²⁶ впервые была опублико­вана в 1919 г. и в дальнейшем неодно­кратно переиздавалась.

Николай Михайлович Лукин - воспи­танник Московского университета. Уже в его выпускном сочинении "Падение Жи­ронды" (1909) написанном в семинаре проф. Р. Ю. Виппера и удостоенном фа­культетской премии, молодой ученый вы­сказал суждение о том, что в ходе борьбы с жирондистами формировался блок де­мократических сил, ставший в дальней­шем опорой якобинской власти.

Революционная , и партийно-публицистическая деятельность имела для Лукина, как историка, немалое значение.

²⁶ Лукин Н. М. Максимилиан Робеспьер. В кн.:

Лукин Н. М. Избр. труды, Т. 1, М., 1960, с 15-156.

25

В 20-30-е годы опубликованы его основ­ные исследования. Часть из них была на­писана на материалах французских архи­вов, которые он изучил в 1928 г. во время пребывания во Франции.

Велика была и научно-организаторская деятельность Лукина в этот период, одна­ко она вовсе не прерывала его исследова­тельских поисков. Большое место Лукин отводил анализу тактики якобинцев в пе­риод обострения противоречий внутри страны. Вместе с тем он обоснованно от­мечал, что якобинцы никогда не стреми­лись к уничтожению классов, считая эко­номическое равенство химерой. "Специ­фические нужды рабочих, как класса, жи­вущего продажей своей рабочей силы, были совершенно чужды вождю якобин­ства", указывал Лукин, формулируя вы­вод, особенно важный потому, что этот вопрос был в историографии крайне запу­тан. Установление якобинского террора он оценивал как факт исторической необхо­димости.

Однако сама концепция якобинизма²⁷, базировавшаяся у Лукина на ленинских оценках, в дальнейшем приобретает все более и более зримые черты апологии и поддержки террора как системы власти, четко "вписавшейся" в повседневную практику советской партократической диктатуры, начавшей формироваться при Ленине, и пышно расцветшей в годы мас­совых репрессий.

Поддержка карательной политики ста­линщины, обрушившейся с особой жесто­костью на интеллигенцию с конца 20-х гг. и в 30-е гг., вызвала резкие протесты за рубежом, во многих органах прогрессив­ной печати, среди которой был и издавае­мый видным французским историком Альбером Матьезом журнал "Annalles historiques de la Revolution francaise" (1931, v. 44, № 2). В этой публикации подвергся критике и Н. М. Лукин, который всегда придерживался теоретических постулатов

²⁷ См. ее критический анализ в кн.: Ревуненков В. Г. Марксизм и проблемы якобинской дикта­туры. Л., 1966.

коммунистической партии, слово которой было законом, хотя к ярым ортодоксам он никогда не принадлежал. Да и судьба его после ареста в 1938 г. предельно трагич­на²⁸.

Одной из важных проблем, привлек­ших внимание советской науки, явился термидорианский переворот 27/28 июля 1794 г. Интерес к этой проблеме способст­вовал появлению двух серьезных исследо­ваний П. П. Щеголева (1903-1936) и К. П. Добролюбского (1885-1953)²⁹. В спе­циальной главе книги первого, названной им "Конец максимума", на основе мате­риалов, хранящихся в Национальном му­зее в Париже, было показано большое зна­чение максимума цен для спасения фран­цузской революции от внешних и внут­ренних врагов. В исследовании К. П. Доб­ролюбского были освещены обществен­ные настроения в Париже в годы термидо­ра, материальные условия жизни париж­ского населения, нарастание политической реакции и выступления против нее народ­ных масс. Добролюбский подчеркивал, что с самого начала термидорианцы ста­рались ослабить и ограничить применение максимума и реквизиций, а затем возвра­тились к неограниченной свободе обога­щения, которую ранее защищали жирон­дисты.

Большой вклад в изучение народных движений жерминаля и прериаля 1795 г. был внесен Е. В. Тарле (1874-1955), изу­чавшим в течение ряда лет материалы па­рижского Национального архива, которые были положены в основу его моногра­фии³⁰,

Интерес Тарле к истории сформиро­вался еще в гимназии и развился в студен­ческие годы. В то время в Киевском уни­верситете кафедру всеобщей истории воз-

²⁸ См. Дунаевский В. А. "Дело" академика Н. М. Лукина. - Новая и новейшая история. 1990, № 6.

²⁹ Щеголе» П. П. После термидора. Л., 1930;

Добролюбский К. П. Экономическая политика термидорианской реакции. М.-Л., 1930.

³⁰ Тарле Е.В. Жерминаль и прериаль. М., 1937.

26

главлял И. В. Лучицкий, чья широчайшая эрудиция и демократические взгляды ока­зали на его молодого ученика самое бла­готворное влияние. Своим мастерством анализа архивных документов, великолеп­ной обработкой статистического материа­ла Тарле во многом обязан своему учите­лю.

Настроенный антимонархически Тарле с удовлетворением встретил Февральскую революцию, однако, события Октября ввергли его, впрочем, как и большинство представителей российской интеллиген­ции, в растерянность, что четко прослежи­вается на материалах журнала "Анналы" (издаваемого Тарле совместно с Ф. И. Ус­пенским) в 1922-1924 гг. Но, как и Н. И. Кареев, Тарле стал лояльно сотрудничать с Советской властью и, получив с 1923 г. возможность вновь работать в иностран­ных архивах, он сосредоточился на изуче­нии истории международных отношений XIX - начала XX в. Параллельно с назван­ной тематикой Тарле не прекращал и ра­боты в области изучения истории массо­вого движения во Франции, важнейшим итогом которой стали монографии "Рабо­чий класс во Франции в первые времена машинного производства" (1928) и "Жер­миналь и прериаль" (1937) - одно из самых выдающихся произведений маститого ученого.