4) Жанры и особенности "Исповеди" Руссо; 5) "Поэтическое искусство" Буало,

Своеобразным манифестом французского классицизма становится дидактическая поэма Н. Буало "Поэтическое искусство" ("Art poetique"), обращенная, правда, к поэзии, но оказавшая общепризнанное влияние на становление художественного метода классицизма в целом. Знаменитый призыв Буало "любить мысль в стихах", по существу, являет собой кредо классицистской эстетики XVII в. с ее культом рационально-интеллектуального начала.

Теоретик французского классицизма Н. Буало, выделяя основные эстетические требования, отмечал следующие: • подражание античным образцам как следствие утверждения абсолютности идеала прекрасного; • разум как главный критерий художественной правды: "Учитесь мыслить вы, потом уже писать"; • абстрактность художественного образа; • дидактическая (поучительная) направленность произведения и искусства в целом; • соблюдение правил трех единств (времени, места, действия) и др.

6) Эпистолярная форма и восточная экзотика как способы выражения просветительской идеалогии в "Персидских письмах" Монтескье; (что нашла)

При всех своих жанровых отличиях философские романы XVIII века обнаруживают общую ориентацию на притчевую форму повествования, где вся образная система организована в виду заданной дидактической установки, где в центре - история, рассказанная для иллюстрации и подтверждения или, напротив, разоблачения определенной философской идеи. Эта тенденциозность исходной философской посылки обусловливает монологизм по крайней мере двух разновидностей философского романа – романа полемического и романа-апологии. М. Бахтин отмечал, что в монологическом мире мысль либо утверждается, либо отрицается, и авторская идея может нести три основных функции: она может предстать как принцип видения мира, как сознательный вывод из изображаемого и как воплощение идеологической позиции главного героя [2].

Впервые авторская интенция, подготавливающая самосознание жанра, обнаружилась в «Персидских письмах» Монтескье, с которых принято начинать историю французского философского романа XVIII века. В этом смысле особое значение приобретает авторское суждение о романе, написанное в 1754 году и сопроводившее последнее прижизненное издание - «Несколько замечаний о «Персидских письмах». В «Предисловии» 1721 года, предпосланном «Персидским письмам», автор еще не был готов выделить свое произведение из сложившейся жанровой системы романа, а потому действовал по устоявшейся схеме, выдавая свою книгу за документ, а себя - за редактора, как это было принято в первой половине XVIII века:

 

Персы, которыми написаны эти письма, жили в одном со мной доме; мы вместе проводили время…. Они сообщали мне большую часть своих писем; я их списывал.

 

В «Замечаниях» 1754 года он уверенно называет свое произведение «своего рода романом», указывая на соответствующие жанровые признаки: «Мы находим там завязку, развитие и развязку последнего: герои связаны между собой соединяющею их цепью» [3].

Однако признаки типично романного сюжета оказываются при этом внешними, что прекрасно сознает автор. Монтескье сознательно избрал эпистолярную форму романа, в ту пору еще не имеющую жанрового канона, хотя имелись его первые образцы, в частности «Португальские письма» Гийерага. Эта форма привлекала Монтескье прежде всего своей относительной свободой, тем, что она открыта для «отступлений», т.е. для философских пассажей, которые свободно включаются в романное повествование:

 

В обыкновенных романах отступления позволительны лишь в той мере, в какой сами эти отступления образуют новый роман. Там нельзя примешивать к фабуле рассуждения, так как это нарушает замысел и характер сочинения: ведь действующие лица выведены в нем вовсе не для рассуждений. Но в форме писем, при которой действующей лица не подобраны и где сюжет не зависит от какого-либо предварительного плана, автор позволил себе присоединить к роману философию, политику и мораль, связав все это таинственною и некоторым образом незаметною целью (с. 3-4).

 

Таким образом, философствование здесь предстает как элемент, традиционному роману чуждый, существующий вне сюжета и вне персонажей. Второй момент, отмеченный Монтескье, состоит в том, что развитие героев в его романе предстает, прежде всего, как развитие их идей:

 

я старался прежде всего проследить за тем, как возникали и развивались их мысли (с. 4).

 

И, в-третьих, развитие философской проблематики необходимым образом требует приема остранения, парадокса:

 

Мы просим читателей обратить внимание на то, что вся прелесть заключается в вечном контрасте между реальными вещами и странной, наивной и причудливой манерой, с какой эти вещи воспринимались (с. 5).

 

Из этого авторского пояснения вполне очевидно, что природу собственного романа Монтескье оценивает скорее по контрасту с романом традиционным. При этом важно отметить, что Монтескье назвал свое произведение «романом», чего явно избегали его современники, работавшие в романном жанре. Они предпочитали настаивать на полном правдоподобии рассказанной ими истории, имитировать «человеческие документы» (с чего начал в 1721 году и Монтескье). Называя свое произведение «романом», автор «Персидских писем», по понятиям своей эпохи, отстаивает право на условность, вымысел и трактует романную форму как оболочку, систему «таинственных и невидимых» сцеплений, позволяющих развернуть философские рассуждения.

Восточный колорит, в который Монтескье впервые облек философский роман, оказался излюбленным и устойчивым фоном для его продолжателей, закрепляя эффект остранения и подчеркнутую условность происходящего. Так рождается жанр восточной философской повести, или «conte», столь любимый Вольтером.

У Монтескье в «Персидских письмах» определилась особая жанровая разновидность французского романа, в основе которого, по его собственному определению, «raisonnements» (рассуждения), которые в системе романного повествования являются «digressions» (отступлениями), т.е. составляют внесюжетную сферу. Протагонисты в подобных романах чаще всего воплощают позицию наивного здравого смысла (или наоборот, просвещенного сознания) и становятся наблюдателями и судьями чужой цивилизации. Собственно «философский» сюжет романов такого типа строится по принципу «карусели»: равномерное движение, создающее возможности для обозрения из одной точки. Герои-резонеры не вовлечены в события созерцаемого мира: они судят о нем по мере передвижения внутри его, не смешиваясь с ним, неизменно воплощая в себе автономное сознание. Естественно, что подобный философский сюжет строится на мотиве путешествия. С этого, собственно, и начинается роман Монтескье, когда в первом же письме Узбек определяет цель и смысл предпринятого им путешествия:

 

Мы с Рикой, пожалуй, первые из персов, которые любознательности ради покинули отечество и отказались от радостей безмятежной жизни, чтобы предаться прилежным поискам мудрости (с. 9).