книги / Самоубийство Социолог. этюд

по-видимому, держались крепко, по крайней мере в принци­ пе, ибо в Дигестах читаем: «Иоп зо!еп1; аи1:ет 1идеп зизрепйюз! пес цш тапиз 51Ы т*и1егип*, поп гаесИо уКае, зей ша1а сопзаепИа» <пат.: Не следует также погребать повесивших­ ся и наложивших на себя руки не вследствие невыносимости жизни, но вследствие злой воли>.40

Но, по свидетельству одного текста из Квинтилиана,41 и в Риме до довольно поздней эпохи существовали установле­ ния, аналогичные тем, которые мы только что видели в Гре­ ции, и предназначенные для смягчения строгости предшест­ вовавших им узаконений. Гражданин, решивший прибегнуть к самоубийству, должен был представить доводы о необхо­ димости этого шага Сенату, постановлявшему, заслуживают ли эти доводы внимания, и определявшему даже способ са­ моубийства. На то, что подобного рода практика действи­ тельно существовала в Риме, указывают некоторые пережит­ ки, уцелевшие до императорской эпохи в армии. Солдат, покушавшийся на самоубийство с целью избавиться от служ­ бы, предавался смертной казни; но если он мог доказать, что действовал под влиянием какой-либо уважительной причи­ ны, его просто изгоняли из армии.42 Если, наконец, его посту­ пок сопровождался упреками совести по поводу какого-ни­ будь дисциплинарного прегрешения, его завещание признава­ лось не имеющим никакого значения, а имущество отбиралось

вказну.43 Впрочем, нет никакого сомнения в том, что в Риме

вморальной и юридической оценке самоубийства все время преобладающую роль играло рассмотрение мотивов, повлек­ ших за собой этот акт. Отсюда возникло и правило: Е* тегНо, 81 зт е саиза зПн тапиз т1иН1, ритепйиз ез*: цш е т т 51Ы поп ререгсК, ти1*о тш из аШз рагсе* <пат.\ И если без уважи­ тельной причины наложил на себя руку, должен понести за­ служенное наказание: ибо кто не пощадил себя, еще менее будет щадить других>.44 Общественное сознание, в общем и целом относясь отрицательно к самоубийству, сохраняло за собой право разрешать его в известных случаях. Подобный принцип очень родственен основной мысли установлений,

окоторых говорит Квинтилиан; и он настолько был тесно связан со всей римской регламентацией самоубийства, что

удержался вплоть до императорской эпохи. Только с течени­ ем времени увеличился список поводов, дающих право на прощение. И в конце концов осталась лишь одна только саиба 1щи51а <пат.: противозаконная причина>: желание ускольз­ нуть от последствий судебного приговора. Но и тут был та­ кой период, когда, по-видимому, закон, исключавший воз­ можность прощения в этом случае, оставался без примене­ ния.45

Если от античной общины спуститься к первобытным на­ родам, среди которых процветает самоубийство, вытекаю­ щее из альтруистических побуждений, то там будет очень трудно найти что-нибудь определенное в области обычного законодательства, относящегося к этому предмету. Однако снисходительность, с которой там встречается самоубийство, позволяет думать, что оно не запрещено законом. Возмож­ но, впрочем, что оно пользуется терпимостью не во всех слу­ чаях. Но как бы там ни было, остается несомненным, что из всех обществ, перешагнувших через эту первичную стадию развития, мы не знаем ни одного, в котором бы личности предоставлялось без всяких оговорок право кончать с собой. Правда, в Греции, как и в Италии, был период, когда древ­ ние узаконения, относящиеся к самоубийству, вышли поч­ ти совершенно из употребления. Но это имело место только в эпоху упадка самих античных общин. Поэтому нельзя ссы­ латься на подобную запоздалую терпимость как на пример, достойный подражания: она, очевидно, тесно связана с тяже­ лыми потрясениями, переживавшимися обществом в ту эпо­ ху. Это было симптомом агонии.

Подобная всеобщность отрицательного отношения к са­ моубийству, если не обращать внимания на случаи регресса, уже сама по себе является поучительным фактом, способным внушить сомнение слишком снисходительным моралистам. Автору, который осмелился бы в этом вопросе во имя какойнибудь системы восстать против морального сознания все­ го человечества, нужно было бы обладать особым доверием к могуществу своей логики; или, если он, считая это отрица­ тельное отношение обоснованным для прошлого, требует его отмены лишь для настоящего времени, он должен был бы

раньше всего доказать, что в новейшие времена произошло какое-то глубокое изменение в основных условиях коллек­ тивной жизни.

Но из изложенного выше вытекает еще один, более зна­ менательный вывод, исключающий мысль о возможности подобного доказательства. Если оставить в стороне разли­ чие в деталях репрессивных мер, принимавшихся разными народами, то можно увидеть, что регламентация самоубийства прошла через две главные фазы. В первой фазе личности за­ прещено кончать с собой самовольно, но государство может выдать на это свое разрешение. Деяние становится безнравст­ венным лишь в том случае, когда его совершают отдельные лица на свой страх без участия органов коллективной жиз­ ни. При известных обстоятельствах общество как бы усту­ пает и соглашается разрешить то, что принципиально оно осуждает. Во второй фазе осуждение носит абсолютный ха­ рактер и не допускает никаких исключений. *Возможность распоряжения человеческой жизнью, за исключением смер­ ти, как возмездия за преступление,46 отнимается уже не только у заинтересованного субъекта, но даже и у общества. Этого права отныне лишены и коллективная, и индивидуальная во­ ля. Самоубийство рассматривается, как безнравственное дея­ ние по самой своей сущности, само по себе, вне зависимости от того, кто является его участником. Таким образом, по мере развития прогресса отрицательное отношение не только не исчезает, но делается все более радикальным. Если же в на­ стоящее время общественное сознание, по-видимому, сни­ сходительно относится к самоубийству, то это колебание должно вытекать из временных, случайных причин; ибо со­ вершенно невероятно, чтобы моральная эволюция, шедшая

втечение веков в одном и том же направлении, могла пойти

вэтом вопросе назад.

Ив самом деле, идеи, из которых вытекла эта эволюция, никогда не теряют своей силы. Некоторые утверждают, что самоубийство заслуживает наказания потому, что человек, кончая с собой, уклоняется от исполнения своих обязанно­ стей по отношению к обществу. Однако если исходить толь­ ко из этого соображения, то следовало бы, подобно грекам,

предоставить обществу организовать, по его усмотрению, самозащиту, действующую исключительно в его интересах. Но мы отказывали ему в праве на это именно потому, что мы не смотрим на самоубийцу просто, как на несостоятельно­ го должника, кредитором которого является общество. Ведь кредитор может всегда простить долг, на получение которо­ го он имеет право. К тому же, если бы осуждение, встречаю­ щее самоубийство, не имело других источников, оно должно было бы быть тем строже, чем сильнее личность подчинена государству; следовательно, оно достигало бы своего апогея в известном обществе. Но, совершенно напротив, оно раз­ вивается все больше по мере того, как растут права лично­ сти по отношению к государству. И если оно приняло такой строгий и всеобщий характер в христианском обществе, то причину этого изменения следует искать не в представле­ нии этих народов о значении государства, а в новом поня­ тии о человеческой личности. Она стала в их глазах святы­ ней и даже преимущественно святыней, на которую никто не смеет посягать.

Без сомнения, уже в античной общине личность не на­ столько принижена, как у первобытных народов. За ней уже признается социальная ценность, но эта ценность рассмат­ ривается исключительно как достояние государства. Поэто­ му община могла свободно распоряжаться личностью, лишая

вто же время личность права распоряжения самой собой. Но теперь личности придают такое достоинство, которое ставит ее выше самой себя и выше общества. Пока она не пала и не потеряла благодаря своему поведению права назы­ ваться человеком, она для нас является, так сказать, части­ цей той высшей природы $ш депепз, которой все религии наделяют своих богов и которая ставит их вне посягательств со стороны смертных. Личность получила религиозный отте­ нок; человек стал богом для людей. И поэтому всякое поку­ шение на личность кажется нам оскорблением святыни. Чья бы рука ни наносила удар, он производит на нас отталкива­ ющее впечатление только потому, что он посягает на то свя­ щенное, что заключается в нас и что мы должны уважать и

всебе, и в других людях.

Итак, самоубийство осуждается потому, что оно противо­ речит культу человеческой личности, на котором покоится вся наша мораль. Это соображение подтверждается тем об­ стоятельством, что мы совершенно иначе смотрим на са­ моубийство, чем народы древности. Некогда в нем видели только гражданский поступок по отношению к государству; религия же относилась к нему более или менее индифферент­ но.47 Напротив, для нас оно стало по самому своему сущест­ ву религиозным актом. Его осудили церковные соборы, а светская власть, прибегая к мерам наказания, только следо­ вала и подражала церковной. Так как в нас есть бессмертная душа, частица божества, то мы должны быть священны для самих себя. Так как мы носим в себе божеское начало, то мы и не можем быть в полной власти смертных существ.

Но если таково основание, по которому самоубийство причисляли к недозволенным деяниям, то, может быть, те­ перь это осуждение потеряло свою ценность? Ведь научная критика не придает на самом деле ни малейшего значения подобным мистическим представлениям и не допускает ни­ каких сверхчеловеческих начал в человеке. И рассуждая та­ ким именно образом, Ферри в его «ОпнскНо-зшскИо» при­ шел к заключению, что всякое осуждение самоубийства яв­ ляется пережитком прошлого, которому суждено исчезнуть. Считая абсурдом с рационалистической точки зрения положе­ ние о том, что человек может иметь какую-нибудь цель вне самого себя, он делает отсюда вывод, что мы всегда обладаем свободой отказаться от выгод совместной жизни, отрекаясь от существования. Право на жизнь, по его мнению, логиче­ ски приводит нас к праву на смерть.

Но подобная аргументация слишком быстро ведет умо­ заключение от формы к существу вопроса, от словесного выражения нашего чувства к самому чувству. Без сомнения, взятые сами по себе и в их абстрактном виде религиозные символы, посредством которых мы выражаем уважение, вну­ шаемое нам человеческой личностью, не соответствуют ни­ чему реальному. И это очень легко доказать. Но из этого вовсе не следует, что само уважение ровно ни на чем не ос­ новано. То обстоятельство, что такое уважение играет глав­

ную роль в нашем праве и в нашей морали, должно, напро­ тив, предостеречь нас от подобного толкования. Поэтому, вместо того чтобы буквально понимать это выражение, мы поисследуем его в его сущности, посмотрим, как оно возника­ ло, и увидим, что если вульгарная формулировка его топорна, то это не мешает ему иметь объективную ценность.

В самом деле, своего рода трансцендентность, приписы­ ваемая нами человеческой личности, не представляет из се­ бя ничего специфически ей присущего. Ее встречаем мы и в других случаях. Она — лишь отпечаток, который оставля­ ют на предметах коллективные чувства, достигшие извест­ ной силы. И именно потому, что эти чувства исходят из кол­ лективности, те цели, к которым благодаря им направляется наша деятельность, могут носить лишь коллективный харак­ тер. А общество имеет свои потребности, не разлагаемые на наши индивидуальные потребности. Действия, внушаемые нам коллективными чувствами, не следуют в силу этого на­ шим личным наклонностям; они не ставят целью наш собст­ венный интерес и состоят по большей части из лишений и жертв. Когда я пощусь, я умерщвляю свою плоть, желая сде­ лать приятное Богу; когда из уважения к какой-нибудь тра­ диции, смысл и значение которой я по большей части не знаю, я налагаю на себя какое-нибудь стеснение, когда я плачу налоги, когда я отдаю мой труд и жизнь государству, — я отрекаюсь от части самого себя; и по тому сопротивлению, которое оказывает наш эгоизм подобным актам самоотрече­ ния, мы легко замечаем, что они требуются от нас какой-то высшей властью, которой мы подчинены. И даже когда мы с радостью идем навстречу ее приказаниям, у нас бывает сознание, что наше поведение определяется чувством подчи­ нения чему-то более великому, чем мы сами. И как бы по внешности ни добровольно подчинялись мы голосу, диктую­ щему нам это самоотречение, мы прекрасно сознаем, что этот голос говорит нам в повелительном тоне, отличающемся от голоса инстинкта. Поэтому, хотя он и раздается внутри на­ шего сознания, мы не можем, не противореча самим се­ бе, смотреть на него как на наше собственное побуждение. Но мы его отчуждаем от себя так же, как делаем это с на­

шими ощущениями, мы проецируем его вовне, переносим его на какое-то существо, находящееся, по нашему представле­ нию, вне нас и выше нас, так как оно отдает нам приказания, а мы повинуемся его повелениям. Естественно, что все, что нам кажется, имеет то же происхождение, носит такой же характер. И поэтому мы были принуждены вообразить ка­ кой-то мир выше земного мира и населить его существами иного рода.

Таково происхождение всех идей о трансцендентном, лег­ ших в основу религиозных и моральных учений, ибо иным способом нельзя объяснить моральных обязательств. Конеч­ но, конкретная формулировка, в которую мы облекаем обыч­ но эти идеи, не имеет никакой научной ценности. Посту­ лируем ли мы в виде основы какое-нибудь особое личное су­ щество или какую-нибудь абстрактную силу, которую мы в смутной форме олицетворяем под именем морального идеа­ ла: во всяком случае, все это — метафоры, не отражающие вполне точно реальных фактов. Но процесс, который отра­ жают эти идеи, все-таки остается реальным. Остается не­ сомненным, что во всех этих случаях причиной, обусловливаю­ щей наши действия, является сила, стоящая выше нас, а имен­ но общество, и что внушенные ею нам цели пользуются настоящей моральной гегемонией. А если это так, то все воз­ ражения, которые можно привести против обычных пред­ ставлений, которыми люди выражают чувствуемое ими под­ чинение высшей силе, не могут уменьшить реальности этого факта. Подобная критика носит поверхностный характер и не касается сути вопроса. Поэтому если можно утверждать, что возведение на пьедестал человеческой личности составляет одну из целей, которые преследует и должно преследовать современное общество, то этим самым оправдываются и все вытекающие из этого принципа моральные нормы, какова бы ни была ценность тех приемов, которыми их оправдыва­ ют обычно. Если доводы, которыми довольствуется толпа, не выдерживают критики, достаточно изложить их другим язы­ ком для того, чтобы придать им все их значение.

Действительно, эта цель не только стоит в ряду тех, кото­ рые ставят себе современные общества; но. закон истории

состоит в том, что последние стремятся мало-помалу изба­ виться от всякой другой цели. Вначале общество было всем, личность — ничем. Вследствие этого наиболее интенсивными социальными чувствами были те, которые привязывали лич­ ность к коллективности: последняя являлась самодовлеющей целью для самой себя. Человек считался простым орудием в ее руках; от нее, казалось, получал он все свои права, и по отношению к ней не имел никаких прав, потому что он был ничто вне ее. Но мало-помалу отношения изменились. По ме­ ре того, как общества становились все более многолюдны­ ми и сплоченными, они делались все сложнее, возникало раз­ деление труда, умножались индивидуальные различия48 и уже приближалось время, когда между членами одной и той же группы не остается ничего общего, кроме того, что все они — люди. При этих условиях общественное чувство неизбежно направляется со всей своей силой на тот единственный пред­ мет, который еще остается в его распоряжении и которому оно сообщает поэтому несравненную ценность. Так как че­ ловеческая личность является единственным предметом, ко­ торый может одушевить все сердца, так как возвеличение лияности является единственной целью, которую можно пре­ следовать коллективно, то она не может не приобрести в гла­ зах всех исключительной важности. Она поднимается таким образом выше всех человеческих целей и получает религиоз­ ный характер.

Этот культ человека представляет собой нечто совершен­ но иное, чем тот эгоистический индивидуализм, о котором мы говорили выше и который ведет к самоубийству. Не от­ рывая личностей от общества и от сверхиндивидуальных це­ лей, этот культ объединяет их на одной мысли и делает из них служителей одного и того же дела. Ибо тот человек, ко­ торый становится, таким образом, предметом общественной любви и почитания, не есть та конкретная, эмпирическая личность, каковой является каждый из нас; это человек вооб­ ще, идеальное человечество, как его понимает каждый народ в каждый момент своей истории. Никто из нас не воплощает его полностью, хотя никто из нас и не чужд ему совершенно. Речь идет вовсе не о том, чтобы сосредоточить каждую от­

дельную личность на самой себе и на ее личных интересах, но о том, чтобы подчинить ее всеобщим интересам челове­ ческого рода. Такая цель выводит ее за ее пределы; безлич­ ная и беспристрастная, она парит над всеми частными лич­ ностями; как и всякий идеал, она может быть понимаема только как нечто высшее и господствующее над реальным. Она господствует даже над обществами, потому что она есть та цель, на которую направлена всякая социальная деятель­ ность. Вот почему общество уже не имеет права распоря­ жаться ею. Общества, признавая за собой свое право на су­ ществование, оказываются в зависимости от личности и те­ ряют право на ее уничтожение; и еще с большим основанием теряют они право разрешать людям уничтожать самих себя. Наше достоинство как моральных существ перестает быть собственностью общины; но в силу этого оно не становится еще нашей собственностью: мы нисколько не приобретаем права делать с ним все, что нам угодно. Откуда, в самом деле, могли бы мы получить это право, когда общество — это существо, высшее, чем мы, — само его не имеет?

При таких условиях самоубийство необходимо причислять к поступкам безнравственным, ибо оно, по своему основно­ му принципу, отрицает эту религию человечества. Убивая себя, человек наносит, говорят нам, вред только самому себе, и обществу незачем вмешиваться сюда, согласно древней ак­ сиоме: Уо1епй поп й* 1гц'ипа <лат.: нет обиды изъявившему согласие>. Это заблуждение. Общество оскорблено, потому что оскорблено чувство, на котором основываются в настоя­ щее время его наиболее почитаемые моральные аксиомы и которое служит почти единственной связью между его чле­ нами; это чувство было бы подорвано, если бы такое оскорб­ ление могло совершиться беспрепятственно. В* самом деле, каким образом могло бы оно сохранить малейший автори­ тет, если бы при его оскорблении моральное сознание не протестовало? С того момента, как человеческая личность признается и должна быть признана святыней, которой не может произвольно распоряжаться ни индивид, ни группа, всякое покушение на нее должно быть запрещено. Не важно, что преступник и жертва соединяются при этом в одном лице:

социальное зло, следующее из акта, не исчезает только пото­ му, что преступник причинил страдание только себе. Если факт насильственного прекращения человеческой жизни сам по себе всегда возмущает нас, как оскорбление святыни, то мы не можем терпеть его ни в каком случае. Уступив здесь, общественное чувство скоро потеряло бы свою силу.

Мы не хотим этим сказать, что следует вернуться к тем диким мерам, которые применялись в предыдущие века к са­ моубийцам. Они были установлены в эпоху, когда под влияни­ ем преходящих условий всякая карательная система прово­ дилась с преувеличенной жестокостью. Но следует соблюсти принцип, что самоубийство как таковое должно быть осуж­ дено. Остается исследовать, какими внешними признаками может выражаться это осуждение. Достаточно ли одних мо­ ральных санкций или нужны еще и юридические — и какие именно? Этот практический вопрос и рассматривается в сле­ дующей главе.

II

Чтобы точнее определить степень безнравственности са­ моубийства, мы рассмотрим предварительно, в каких отно­ шениях оно стоит к другим безнравственным действиям, а именно: к преступлениям и проступкам.

По Лакассаню (Ьасаззадпе), существует обратное отноше­ ние между статистикой самоубийств и статистикой преступ­ лений против собственности (квалифицированные кражи, поджоги, злостные банкротства и т. п.). Это положение под­ держивается от его имени одним из его учеников, доктором Шоссинан (СЬаиззшапё) в его «СопЫЪиНоп а Гё*ис1е <1е 1а з^айзИцие сппйпеИе».49 Но доказательства этого положения совершенно отсутствуют. По нашему автору, достаточно срав­ нить две соответственные кривые, чтобы установить их из­ менения в обратном направлении друг к другу. В действи­ тельности же нет никакой возможности заметить между ними никакого отношения: ни прямого, ни обратного. Без сомне­ ния, начиная с 1854 г. преступления против собственности