Вопрос 2.

ГРАЖДАНСКОЕ ПРАВО

Право собственности и договорное право

ИСАЕВ

Русская Правда" - это механическое объединение в одном документе всех правовых норм Древнерусского феодального государства. Вновь издаваемые нормы включались в сборник по мере их издания. Законодателям и "кодификаторам" того времени не было известно, деление на нормы гражданского, уголовного и процессуального права, оно представляется весьма условно. Среди норм "Русской Правды" почти нет норм, прямо говорящих о защите права земельной собственности - основы феодального строя. Защищая собственность феодала на землю, "Русская Правда" установила строгую ответственность за порчу межевых знаков в бортных лесах и за перепахивание пашенной межи (ст. 71, 72, 73). О купле-продаже "Русская Правда" не упоминала, но из других источников мы знаем, что земли жаловались, покупались, продавались. Грамота Антония Римлянина Антопиеву монастырю говорит о том, что он купил "у Смехна да у Прохна у Ивановых детей у посадничих земли у Волхова", заплатив за нее большие деньги.

Отсутствие данных о порядке купли-продажи земельной собственности не позволяет сделать подробный анализ правового положения основного вида феодальной собственности. "Русская Правда" знает два вида возникновения оснований обязательств: договоры и причинение вреда. Причинение вреда по: "Русской Правде" называлось обидой, по своему характеру оно сливалось с преступлением и влекло за собой наказание. Система обязательств Киевского государства вследствие неразвитости оборота была несложной. Существовали следующие договоры: мены, купли-продажи, займа, найма имущества, личного найма, закупничества. Обязательства периода Киевской Руси имели ряд особенностей, отличающих их от периода позднего феодализма. 1. В более позднее время обязательства вели к установлению прав на действия обязанных лиц. В период же Киевской Руси они вели к установлению прав на личность обязанных лиц. 2. Обязательства возлагались не только на обязанное лицо, они падали и на лиц его семьи (т. е. на жену н детей).

3. Неисполнение обязательств могло иметь своим последствием превращение обязательного лица в холопа. Так, закуп, не желавший выполнить обязательство по этому договору или ушедший от своего хозяина, превращался в полного холопа (ст. 56). 4. Договоры, заключившиеся в Древнерусском государстве, были устные и сопровождались символическими действиями: рукобитьем, магарычом, связыванием рук и т. п. Возможно, сделки о земле раньше других стали заключаться в письменной форме. Договор займа. Ему посвящен ряд статей "Русской Правды". Предметом займа могли быть деньги, жито, мед, в зависимости от этого и проценты носили разные названия; так, проценты с денег -"рез", с меда - "настав", а с зернового хлеба - "присоп". В зависимости от суммы займа или стоимости полученных в заем ценностей предусматривался определенный порядок заключения договора займа. Если сумма займа не превышала 3-х гривен кунами, то при отсутствии у заимодавателя свидетелей сделки он мог подтвердить наличие долга присягой. Если же сумма долга превышала 3 гривны кунами и свидетелей сделки у заимодавца не было, то он не вправе был требовать возмещения долга (ст. 52). В ст. 52 говорилось: "Сам виноват, если не ставил свидетелей, давал деньги", а ст. 53 ограничивала взимание процентов двумя годами, после чего возврату подлежала только взятая сумма. Следовательно, заимодавец мог получить не более двойной суммы одолженных денег.

Для купцов был предусмотрен другой порядок признания до говора действительным. Если купец-должник отрицал долг, то для признания долга существующим достаточно было присяги купца - заимодавца (ст. 48). Для купцов была установлена льготная рассрочка платежа долга на несколько лет, если купец-должник потерпел кораблекрушение, подвергся ограблению, или его товар погиб при пожаре (ст. 54). Если купец сам был повинен в растрате денег, то купцы-заимодавцы имели право поступить с ним по своему усмотрению: продавать в рабство или предоставить отсрочку платежа (ст. 54). Статья 55 определяла последствия несостоятельности купца, обманом получившего то вар у иногороднего купца.

Проценты различались месячные, третные и годовые. Самый высокий процент - месячный, а самый низкий - годовой. В ст. 51 определялся размер долговых процентов при долгосрочном и краткосрочном займах.

"Месячный рост при краткосрочном займе брать заимодавцу по уговору; если же долг не будет уплачен в течение целого года, то считать рост с него на две трети (50%), а месячный отвергнуть".

Договор мены. В Киевском феодальном государстве он, безусловно, существовал, но ни в "Русской Правде", ни в других источниках о нем ничего не говорится, поэтому нет возможности установить лиц, участвующих в договоре. Договор купли - продажи "Русская Правда" упоминает несколько раз. Предметом купли-продажи могли быть холопы, одежда, кони, скотина и др. Закон не обусловливал обязательное наличие письменной формы договора, но зато требовал иметь свидетелей при купле-продаже для предотвращения невыгодных последствий, связанных с покупкой краденых вещей. В ст. 37 "Пространной Правды" говорилось об одном из возможных случаев, когда краденое было куплено кем-либо на торгу, причем продавец его не был найден ("аще начнеть не знати, у кого купил").

Статья 118 указывала, что "если кто купил чужого холопа, не зная того, настоящему господину взять своего холопа, а покупщику возвратить деньги под присягой, что он купил холопа по незнанию. Если же окажется, что он купил заведомо чужого холопа, то он терял свои деньги. Упоминалась должность пятенщика, который ставил пятно на покупаемую лошадь и взимал "пятенный сбор", а мытник свидетельствовал факт совершения купли-продажи.

Чистяков О.И.

Вещное право

Вся совокупность законов и правовых обычаев создала основу довольно развитой системы древнерусского права. Как всякое феодальное право, оно было правом-привилегией, т.е. закон прямо предусматривал неравноправие людей, принадлежащих к разным социальным группам. Так, холоп не имел почти никаких прав. Весьма ограничена была правоспособность смерда, закупа. Зато права и привилегии верхушки феодального общества охранялись в усиленном порядке.

Древнерусское законодательство знало довольно развитую систему норм, регулирующих имущественные отношения, т.е. то, что сегодня называют гражданским правом. В законе отражаются отношения собственности. Предусмотрена правовая защита как недвижимого, так и движимого имущества. Феодализм характеризуется наличием полной собственности феодала на средства производства и неполной собственности на работника. При этом феодально-зависимый крестьянин тоже наделен определенными средствами производства. Феодальная собственность на Руси возникает на базе распада первобытно-общинных отношений.

Обязательственное

Обязательства возникали из причинения вреда и из договоров. Например, человек, нанесший ранение другому человеку, кроме уголовного штрафа, должен был оплатить убытки потерпевшему, в том числе услуги врача. Правда, С.В. Юшков полагал, что в древнерусском праве об обязательствах из причинения вреда нельзя говорить, ибо они сливаются с преступлениями <*>. Думается, что это не совсем так. И преступления, и гражданско-правовые деликты существовали как самостоятельные правовые институты. Просто иногда, как в вышеуказанном примере, гражданская ответственность дополняла уголовную.

--------------------------------

<*> См.: Юшков С.В. Указ. соч. С. 422.

Для древнерусского обязательственного права характерно обращение взыскания не только на имущество, но и на саму личность должника, а порой даже на его жену и на детей. Так, злостного банкрота можно было продать в холопы.

Русская Правда знает определенную систему договоров. Наиболее полно регламентирован договор займа. Это явилось следствием восстания киевских низов в 1113 г. против ростовщиков. Владимир Мономах, призванный боярами, чтобы спасти положение, принял меры к упорядочению процентов по долгам, несколько ограничив аппетиты ростовщиков. Закон в виде объекта займа предусматривает не только деньги, но и хлеб, мед. Существует три вида займа: обычный (бытовой) заем, заем, совершаемый между купцами, с упрощенными формальностями, заем с самозакладом - закупничество. Предусматриваются различные виды процентов в зависимости от срока займа.

В Русской Правде упоминается и договор купли-продажи. Закон больше всего интересуют случаи купли-продажи холопов, а также краденого имущества. Договор купли-продажи исторически возник из договора мены. По существу, ведь купля-продажа есть не что иное, как обмен вещи на деньги. В Русской Правде договор мены не упоминается. Вряд ли в Древней Руси никто не менялся, но мена была столь простым действием, всем понятным и доступным, что регулировать ее в законе считалось, очевидно, излишним.

Русская Правда упоминает также о договоре хранения (поклажи). Поклажа рассматривалась как дружеская услуга, была безвозмездной и не требовала формальностей при заключении договора.

Феодализму не свойствен наемный труд. Тем не менее Русская Правда упоминает об одном случае договора личного найма: наем в тиуны (слуги) или ключники. Если человек поступал на такую работу без специального договора, он автоматически становился холопом. В законе упоминается и о наймите, однако некоторые исследователи отождествляют его с закупом. Об имущественном найме в Русской Правде не говорится. Однако трудно предположить, чтобы в стране с высокоразвитой торговлей не требовался, например, наем складских помещений.

Можно, очевидно, говорить о существовании в Древнерусском государстве договоров перевозки, а также комиссии. Русская Правда в ст. 54 упоминает о купце, который мог пропить, проиграть или испортить чужой товар, данный ему то ли для перевозки, то ли для продажи. Отчетливо виден договор комиссии в следующей статье, где иностранный купец поручает русскому продать на местном торге свои товары.

Уже Краткая редакция Русской Правды содержит "Урок мостникам", где регламентируется договор подряда на сооружение или ремонт моста. Исследователи полагают, что закон имеет в виду не только мосты, но и городские мостовые. Археологи нашли, например, в Новгороде многочисленные деревянные мостовые. Интересно, что этот элемент городского благоустройства возник в Новгороде раньше, чем в Париже.

Порядок заключения договоров был преимущественно простым. Обычно применялась устная форма с совершением некоторых символических действий - рукобитья, связывания рук и т.п. В некоторых случаях требовались свидетели. Имеются определенные сведения и о зарождении письменной формы заключения договора о недвижимости.

С.А. СЛОБОДЯН

НАСЛЕДСТВЕННОЕ ПРАВО КИЕВСКОЙ РУСИ

История права Киевской Руси представляет большой интерес для юридической науки, поскольку Киевская Русь занимала довольно обширную территорию, которую на современном этапе занимают такие государства, как Россия, Украина и Беларусь. С определенной долей уверенности можно утверждать, что правовые системы вышеуказанных государств берут свое начало из правовой системы Киевской Руси. С другой стороны, наследственное право является одним из наиболее древних правовых институтов. Это объясняется тем, что с возникновением и развитием государства и права всегда начинает формироваться институт права собственности. А наследование определяет судьбу имущества, принадлежавшего умершему лицу, и является одним из законных способов приобретения права собственности.

Как отмечается в юридической литературе, наследство, называемое в Русской Правде задницей и остатком, открывалось в момент смерти отца семейства и переходило к наследникам или по завещанию, или по закону <1>.

Вышеуказанное название наследства можно объяснить тем, что наследство является имуществом, которое умерший оставляет после себя, позади. Такое определение значения вышеуказанных слов еще до революции давал профессор Г.Ф. Шершеневич. Он на этот счет отмечал, что наследство в Русской Правде носит название "статка" или "задницы", т.е. того, что оставляет позади себя отправившийся в другой мир <2>.

Одной из специфических черт наследственного права Киевской Руси было то, что не все субъекты права обладали равными наследственными правами. В зависимости от принадлежности к тому или иному сословию тот или иной субъект обладал соответствующим кругом наследственных прав. В частности, нормы Русской Правды предусматривали определенный порядок наследования имущества умершего смерда.

В ст. 90 Пространной Правды на этот счет предусматривается: "Аже смерд умреть, то задницю князю; аже будуть дщери у него дома, то даяти часть на не; аже будуть за мужем, то не даяти части им" <3>.

В данной статье ничего не говорится про сыновей. Но из того, что в данной норме прямо уточняются наследственные права дочерей, можно предположить, что само собой разумелось, что сыновья смерда могли наследовать после отца; но если смерд умирал, не имея сыновей, то в таком случае имущество смерда переходило к князю.

В комментариях к тексту Русской Правды на этот счет разъясняется, что такое противопоставление двух условий указывает на то, что в первом случае имелось в виду, что смерд умрет не без детей вообще, а только без сыновей. Княжеская власть была заинтересована в существовании устойчивого хозяйства смерда, на котором не отражались бы смерть главы семьи и вступление во владение следующего поколения смердов. Вместе с тем она препятствовала выходу этого хозяйства из круга смердов и переходу в собственность членов других сословных групп, что могло бы иметь место, если бы дочери наследовали его и передавали в качестве приданого за пределы этого круга <4>.

Н. Полонская-Василенко относительно правового положения смердов разъясняет, что низшую группу свободного населения составляли крестьяне - смерды. Они владели собственным сельским хозяйством, полем, двором, скотом. В XII - XIII вв. по всей Украине распространяется боярское землевладение и в связи с этим уменьшается число независимых смердов, и наоборот, возрастает группа смердов, зависимых от землевладельца, которые работают на боярской земле, оставаясь свободными <5>.

Таким образом, можно сделать вывод, что в Киевской Руси существовали как полностью независимые смерды, которые имели свое хозяйство, так и смерды, которые оставались лично свободными, но в то же время не имели своего хозяйства и зависели от землевладельца, на чьей земле они работали.

Анализируя вышеуказанную норму Русской Правды о наследовании имущества смерда, Б.Д. Греков задается вопросом: о каком смерде здесь говорится? Это либо независимый непосредственно от феодала, свободный член сельской общины, либо же это смерд княжеский, крепостной <6>. Скорее всего, в данной норме говорится именно о княжеском смерде, который не является свободным общинником.

В комментариях к тексту Русской Правды относительно этого разъясняется, что смерд здесь не общинник, а зависимый от княжеской вотчины земледелец, потерявший общинные и, вероятно, другие права, но возможно, что в результате брака дочери вотчинного смерда со смердом-общинником его владение могло вновь войти в число общинных, с чем и борется княжеское законодательство <7>.

Таким образом, на основе изложенного выше можно сделать вывод, что такое ограничение наследственных прав смердов преследовало цель сократить число смердов - свободных общинников путем препятствия пополнения имущества последних в результате вступления в их семью дочерей вотчинных смердов.

В юридической литературе разъясняется, что впоследствии смердами стали называть всех феодально-зависимых крестьян <8>. Отсутствие в тексте Русской Правды указания на то, о каких смердах идет речь, возможно, объясняется тем, что на момент разработки текста Пространной Правды смерды - свободные общинники стали представлять собой меньшинство и стало увеличиваться число вотчинных смердов.

Как видно из нормы, предусмотренной ст. 90 Пространной Правды, дочери смерда, если они не были замужем, имели право на наследование части имущества. Если принять во внимание доводы ученых относительно того, что здесь речь идет все-таки о вотчинных смердах, то можно сделать вывод, что незамужние дочери могли унаследовать часть только движимого имущества, поскольку недвижимое имущество, в частности земельный участок, в таком случае не являлось собственностью смерда. Данной точки зрения придерживается, в частности, профессор В.О. Ключевский. Он отмечает, что смерд, работавший на княжеской земле со своим инвентарем, мог передавать дочерям только движимое имущество, остальное же, т.е. участок земли и двор, после смерда, не оставившего сыновей, наследовал князь <9>.

Указание закона на то, что претендовать на часть имущества смерда могли только незамужние дочери, на мой взгляд, можно объяснить тем, что незамужним дочерям нужно на что-то жить, пока они найдут себе мужа. Замужних же будут содержать их мужья, поэтому они не вправе претендовать на наследование части имущества.

Как мы видим, данный порядок наследования имущества умершего смерда распространялся на смердов, работавших на княжеской земле. Но, как отмечалось выше, в XII - XIII вв. в Киевской Руси расширяется боярское землевладение и увеличивается число смердов, работающих на боярской вотчине. В то же время в тексте Русской Правды отсутствует норма, которая определяла бы порядок наследования имущества смерда боярской вотчины. Б.Д. Греков, анализируя правовое положение смердов в Киевской Руси, задается вопросом: можно ли это правило распространить и на некняжеских смердов, зависимых от других феодалов?

Отвечая на этот вопрос, он говорит, что мы очень значительно приблизимся к правильному решению вопроса о наследовании после бездетного смерда, приняв во внимание аналогичную статью Польской Правды, которая совершенно определенно говорит о том, что князь как князь тут ни при чем, что это правило касается всякой феодальной вотчины этого периода. Это хорошо известное Западной Европе право мертвой руки <10>. Таким образом, можно предположить, что в отношении наследования имущества боярского смерда применялась аналогия закона и при отсутствии у такого смерда сыновей его имущество наследовалось боярином, к вотчине которого данный смерд относился.

Несколько по-другому нормы Русской Правды решали вопрос о наследовании имущества бояр и дружинников. Статья 91 Пространной Правды на этот счет указывает: "Аже в боярех либо в дружине, то за князя задниця не идеть: но оже не будеть сынов, а дчери возмуть" <11>. Таким образом, можно сделать вывод, что законодательство Киевской Руси предусматривало более широкие наследственные права для бояр и дружинников, поскольку при отсутствии у них сыновей после них могли наследовать дочери.

В юридической литературе такой подход древнерусского законодателя объясняется тем, что переход феодальной собственности через дочерей в чужие руки не грозил выходом ее за пределы класса феодалов <12>.

Из вышеуказанной нормы Русской Правды видно, что относительно наследования имущества бояр и дружинников древнерусское законодательство сыновей предусматривало в качестве наследников первой очереди, а дочерей - второй.

Статья 92 Пространной Правды, в свою очередь, предусматривает: "Аже кто умирая разделить дом своим детям, на том же стояти: паки ли без ряду умреть, то всем детем, а на самого часть дати души" <13>. Из данной нормы можно сделать вывод, что древнерусское законодательство предусматривало наследование как по закону, так и по завещанию. Согласно данной норме наследодатель имел право свое имущество путем завещания разделить между детьми. Поскольку данная норма не определяет каких-либо обязательных размеров долей каждого из детей, можно сделать вывод, что законом наследодателю предоставлялось право по своему усмотрению разделить имущество между детьми. Также в данной норме говорится о детях, а не о сыновьях; поэтому можно предположить, что наследодатель согласно данной норме имел право завещать свое имущество также дочерям. Данная статья идет сразу после статьи, предусматривающей порядок наследования после бояр и дружинников. Также в отмеченных выше нормах Русской Правды, определяющих порядок наследования после смердов, не предусмотрено право смерда передать свое имущество по завещанию. Поэтому логичным будет предположить, что Русская Правда наследование по завещанию предусматривала только для феодалов, но не для смердов. В случае же смерти наследодателя без завещания наследственное имущество переходило всем детям; т.е. можно сделать вывод, что при отсутствии завещания дети наследовали в равных долях. Исключение предусматривалось для младшего сына.

Статья 100 Пространной Правды на этот счет предусматривала: "А двор без дела отень всяк меньшему сыну". В комментариях к данной статье поясняется, что статья закрепляет за младшим сыном при наследовании без завещания родительский дом со всеми связанными с ним хозяйственными помещениями. Статья свидетельствует, что взрослые дети жили в своих домах и с родителями, как правило, оставался младший из них <14>.

Профессор Г.Ф. Шершеневич, анализируя данную норму Русской Правды, отмечает, что эта привилегия объясняется, вероятно, тем, что старшие братья ко времени открытия наследства успели уже обзавестись собственным хозяйством <15>.

Н.М. Карамзин также обратил внимание на данную привилегию, предусмотренную древнерусским законодательством для младшего сына. Он на этот счет отмечает, что двор отцовский всегда без раздела принадлежит меньшему сыну как юнейшему и менее других способному наживать доход <16>.

Можно сделать вывод, что у восточных славян существовал обычай, согласно которому младший сын продолжал жить с родителями и соответственно наследовал двор после смерти отца, и данный обычай стал причиной появления вышеуказанной наследственной привилегии в нормах Русской Правды. В таком случае логичным является то, что старшие сыновья, зная, что двор перейдет не к ним, должны по достижении совершеннолетия сами наживать доход, чтобы обзавестись собственным домом и хозяйством. А поскольку младший сын должен быть готов к тому, что он будет продолжать жить с родителями и двор перейдет к нему, он должен был помогать родителям вести дом и хозяйство, а также брать полностью на себя эту обязанность, если родители в связи с возрастом или болезнью становились нетрудоспособными, то у него, естественно, было меньше возможностей наживать доход, чем у его старших братьев. Поэтому его право на наследование двора было своего рода вознаграждением за то, что он продолжает жить с родителями и посвящает свою жизнь ведению хозяйства своих родителей. То есть данная привилегия служила своего рода правом на обязательную долю в наследстве. Из вышеуказанной нормы видно, что младший сын наследовал двор в любом случае, т.е. даже при наличии завещания.

Следует отметить, что нормы относительно наследования двора младшим сыном предусматривались также в праве других феодальных государств. Например, в праве Золотой Орды предусматривалось правило, согласно которому юрта, утварь и остаток скота наследовались младшим сыном, который, и женившись, продолжал жить с родителями <17>.

В комментариях к Русской Правде разъясняется, что указание ст. 92 Пространной Правды "а на самого часть дати души" - упоминание части имущества, отдаваемого в этом случае на помин души (в церковь или монастырь) <18>. То есть данная часть наследственного имущества используется в качестве своего рода платы церкви за то, что она путем совершения необходимых обрядов позаботится об очищении души умершего от земных грехов.

Как видно из вышеуказанных норм Русской Правды, древнерусское законодательство предусматривало возможность наследования по завещанию. Но в то же время из текста ст. 92 Пространной Правды видно, что согласно законодательству Киевской Руси наследодатель имел право передать свое имущество по завещанию только детям. Составляя завещание, наследодатель может только определить долю каждого из наследников. Кроме того, поскольку, как уже отмечалось выше, младший сын в любом случае наследовал двор, можно сделать вывод, что если наследодатель по завещанию передавал двор кому-то из старших сыновей, завещание в этой части признавалось недействительным. Таким образом, согласно законодательству Киевской Руси свобода завещания была значительно ограничена.

Как на этот счет отметил профессор Г.Ф. Шершеневич, в завещании допускалось назначение наследниками только тех лиц, которые и без того вступили бы в обладание имуществом. Завещание, "ряд", имеет своей целью не изменение обычного порядка, а лишь распределение имущества между законными наследниками и наказ об управлении <19>.

Е.А. Березовская относительно наследственного права Киевской Руси также отмечает, что завещание по Русской Правде есть только способ распределения по усмотрению завещателя имущества между законными наследниками и не имеет своей целью изменение обычного порядка. Наследование ограничивалось тесным кругом семьи - восходящие и боковые родственники не имеют никаких прав на наследство <20>.

Профессор С.М. Соловьев, в свою очередь, на этот счет отмечает, что имение могло идти только к сыновьям, а не в боковые линии, это было необходимо в описываемое время: родич, выделившийся из рода, прерывал с последним всякую связь - ни он не имел права вступаться в общую родовую собственность, ни остальные родичи также не имели права вступаться в его имущество. Такое резкое выделение было необходимым следствием твердости родовой связи: кто нарушал эту связь, тот нарушал ее совершенно, становился совершенно чужим, ничего среднего быть не могло. Таким образом, означенное положение Русской Правды о наследстве служит признаком только что начавшегося перехода от родового быта, когда еще не выработались отношения по одной кровной связи, без всякого отношения к единству рода и к общему владению родовой собственностью: можно выразиться так, что это положение Русской Правды знаменует переход от родовых отношений к родственным <21>.

То есть из вышеизложенного можно сделать вывод, что предусмотренное нормами Русской Правды ограничение свободы завещания ставило цель не допустить перехода имущества в собственность лиц, не являющихся членами рода, и такой порядок наследования объясняется спецификой общественных отношений в Киевской Руси, когда в общественных отношениях все еще господствовало родовое начало, доставшееся Киевской Руси от еще не полностью разложившегося первобытно-общинного строя. Профессор Г.Ф. Шершеневич относительно этого разъяснил, что история застает славян в период, переходный от родового быта к государственному. Отсюда неустановленность наследственных начал, неопределенность характера наследования <22>.

Русская Правда также предусматривала наследственные права вдовы. Статья 93 Пространной Правды предусматривала: "Аже жена сядеть по мужи, то на ню часть дати; а что на ню муж возложить, тому же есть госпожа, а задниця еи мужняя не надобе" <23>.

Таким образом, можно сделать вывод, что согласно Русской Правде вдова имела право на долю в наследстве, если она после смерти мужа не выходила второй раз замуж (сядеть по мужи).

В комментариях к тексту Русской Правды на этот счет разъясняется, что эта норма была связана со стремлением передать имущество отца сыновьям, а право вдовы на наследство могло привести к уходу его в руки нового мужа вдовы и его детей <24>.

Согласно данной норме в любом случае вдова имеет право на имущество, "возложенное" на нее мужем. Вероятно, таковым является имущество, подаренное мужем, которое вдова может носить на себе. То есть к такому имуществу могли относиться одежда, обувь или украшения.

Как отмечалось выше, согласно Русской Правде дочери могли наследовать только при отсутствии сыновей, а для дочерей смердов право наследования вообще не предусмотрено. Также мы видим, что согласно Русской Правде вдова имела право на наследство только при условии, что она не будет второй раз вступать в брак. То есть согласно древнерусскому законодательству наследственные права женщин были значительно ограничены.

Профессор Г.Ф. Шершеневич на этот счет отмечает, что в объяснение этого явления приводят, с одной стороны, характер первобытной семьи, ее непрерывность, а с другой - непостоянство, непрочность связи женщины с семьей, в которой она родилась <25>.

Из нормы, предусмотренной ст. 94 Пространной Правды, можно сделать вывод, что древнерусское право знало раздельность имущества супругов.

В данной статье говорится, что "будуть ли дети, то что первое жены, то возмуть дети матери своея; любо си на жену будеть възложил, обаче матери своея возьмуть".

В комментариях к данной норме разъясняется, что имущество, принадлежавшее первой, покойной, жене оставившего наследство, наследуется детьми не от второго, а только от первого брака. Это распространяется и на то ее имущество, которое он после ее смерти подарил своей второй жене, т.е. их мачехе <26>.

Таким образом, если муж дарил то, что принадлежало его первой жене, своей второй жене, такое дарение считалось ничтожной сделкой. Значит, в таком случае сыновья от первого брака имели право через суд требовать у отца передачи им этих вещей на основе вступления их в наследственные права после смерти матери. Из вышеуказанного правила можно сделать вывод, что согласно законодательству Киевской Руси муж не имел права наследовать после смерти жены; имущество матери переходило по наследству к детям.

Несмотря на то что при наличии сыновей дочери не имели права наследовать, Русская Правда возлагала на сыновей обязанность при наличии у них сестры выдать последнюю замуж и выдать ей часть имущества в качестве приданого.

Статья 95 Пространной Правды на этот счет предусматривала: "Аже будеть сестра в дому, то тои задниця не имати, но отдадять ю за муж братия, како си могуть" <27>.

Слова "како си могуть", вероятно, означают, что братья обязаны выдать своей сестре приданое на ту сумму, на какую позволяет сумма наследственного имущества.

Статья 33 Устава князя Ярослава о церковных судах предусматривала: "Аже девка восхощеть замуж, а отець и мати не дадят, а что створить, епископу в вине отець и мати" <28>.

То есть данная статья предусматривала ответственность перед церковью родителей, если они препятствовали замужеству дочери и последняя в результате этого совершила попытку самоубийства. Поскольку при вступлении сыновей наследодателя в наследственные права на них возлагалась обязанность выдать замуж свою сестру, можно предположить, что данная ответственность распространялась и на них в случае препятствования ими замужеству сестры, так как вместе с наследством на них переходила обязанность, которая при жизни отца лежала на родителях. А у братьев, естественно, был мотив препятствовать замужеству сестры, так как им не пришлось бы давать ей приданое и им досталось бы больше наследственного имущества.

В Киевской Руси, как и в других феодальных государствах, значительную роль в государственном управлении и общественной жизни играла церковь.

Как отмечается в юридической литературе, церковь получила в свое владение села, и она становится крупным феодалом <29>.

А от того, что церковь в Киевской Руси владела землями и являлась феодалом, появляются группы населения, которое работало на церковных землях и, соответственно, было феодально-зависимым от церкви. В связи с этим в актах древнерусского законодательства предусматривались нормы, которые определяли порядок наследования имущества лиц, зависимых от церкви.

Например, ст. 37 Краткой редакции Устава князя Ярослава о церковных судах предусматривала: "А что деться в домовных людех, и в церковных, и в самех монастырех, а не вступаются княжи волостели в то, а ть ведают их пископли волостели и безатщина их епископу поидеть".

В комментариях относительно данной нормы разъясняется, что ст. 37 запрещает княжеским управителям вторгаться в дела, касающиеся церковных людей, и регулирует вопросы об их наследстве <30>.

Статья 54 пространной редакции Устава, в свою очередь, предусматривала: "А что ся деть в монастырских делах, в церковных, в самех монастырех, да не вступаеться князь, ни волостель, безатщина приидеть к волостелю митрополичю".

В комментариях к данной норме разъясняется, что здесь говорится о судебном иммунитете церкви от княжеской власти и праве на наследование выморочного имущества домовных (епископских, митрополичьих) и церковных людей <31>.

Таким образом, из вышеуказанных норм можно сделать вывод, что выморочное имущество субъектов, подчиненных церковной власти, переходило в собственность церкви, а не князя. В то же время там ничего не говорится о круге наследников и очередности наследования имущества таких лиц. Возможно, в зависимости от уровня общественного положения наследодателей, подчиненных церкви, применялись по аналогии нормы Русской Правды о наследовании, с той лишь разницей, что князь в таком случае не имел права на выморочное имущество.

СЕМЕЙНОЕ ПРАВО КИЕВСКОЙ РУСИ

С.В. ОМЕЛЬЯНЧУК

ФОРМЫ И ПРОЦЕДУРА ЗАКЛЮЧЕНИЯ ЯЗЫЧЕСКИХ БРАКОВ

В КИЕВСКОЙ РУСИ

Глубоко укоренившиеся в сознании древнерусских людей языческие обычаи и традиции оказали огромное влияние на формирование брачно-семейного права Киевской Руси. Поэтому исследования форм и процедуры заключения языческих браков имеют большое значение для понимания эволюции брачно-семейных отношений.

Первые упоминания о брачной жизни восточных славян содержатся в древнерусском летописании. По свидетельству Нестора, "древляне живяху звериньскимъ образомъ... брака у нихъ не бываше, но умыкиваху у воды девиця. И радимичи, и вятичи, и северъ одинъ обычай имяху... браци не бываху въ них, но игрища межю селы схожахуся на игрища, на плясанье и на вся бесовьская песни, и ту умыкаху жены собе, с нею же кто съвещашеся..." <1>. Автор Повести временных лет категорически настаивал на отсутствии брачных уз в среде вышеперечисленных племен, но его свидетельство нельзя понимать буквально. Скорее, языческие традиции и обряды, превращавшие фактическое сожительство мужчины и женщины в юридический союз, казались дикими и непонятными монаху-летописцу <2>.

Первой господствующей формой индивидуального брака у древних славян до принятия христианства, по мнению М.Ф. Владимирского-Буданова, можно считать похищение ("умычку") <3>. Распространению этой формы заключения брака способствовали институт многоженства, обусловливающий нехватку невест внутри своего рода, и нежелание других родов добровольно и бесплатно отдавать своих женщин чужакам <4>.

Со временем умыкание невест потеряло свое реальное значение и уже в IX в. превратилось в культовый языческий обряд <5>. Похищение древлянами невест "у воды" было не случайным. Вода, обожествляемая славянами, имела большое обрядовое значение при заключении браков. И после принятия христианства свадебные обряды у воды еще долго заменяли церковное венчание. В XII в. митрополит Иоанн с сожалением констатировал тот факт, что простые люди "поимають жены своя с плясаньемь и гуденьемь и плесканьемь" <6>, то есть с помощью плескания воды. Спустя столетие ситуация мало изменилась. В грамоте митрополита Кирилла, датируемой 1274 г., говорится: "И се слышахомъ: в предлех новгородьскых невесты водять к воде" <7>.

Похищение невест "на игрищах", совершаемое радимичами, вятичами и северянами, тоже носило обрядовый характер <8>. Выражение летописца "схожахуся на игрища, на плясанье и на вся бесовьская песни" указывает на языческие религиозные празднества, происходившие, скорее всего, в честь богини "женитвы" Лады с ранней весны и до середины лета <9>. А высказывание Нестора "умыкаху жены собе, с нею же кто съвещашеся" свидетельствует, что похищение предполагало согласие невесты и, следовательно, не имело характера действительного насилия.

По мнению ряда историков, кроме самой "умычки" никаких других свадебных обрядов у славян не было, и степеней родства при заключении браков они не придерживались <10>. К.Д. Кавелин считал, что при похищении, из-за отсутствия договора между родителями невесты и женихом, не могло быть также выкупа и приданого <11>. М.Ф. Владимирский-Буданов предположил, что одного похищения невесты для установления брака было недостаточно. Брачный союз признавался законным только с момента истечения определенного срока давности, а точнее - с момента примирения обоих родов и признания свершившегося факта <12>.

Следующей формой заключения брака у древних славян была покупка невест. Происхождение обычая купли-продажи женщин с целью заключения брака тесно связано с традицией похищения девушек. "Умычка" невест приводила к возникновению вражды между родами, поэтому, чтобы предотвратить кровопролитие, оскорбленный род требовал вознаграждение от похитителя. Со временем выплата отступных превратилась в прямую продажу невесты жениху <13>.

На существование этой формы заключения брака указывают многочисленные народные свадебные песни, обряды, дошедшие до нас с древнейших времен. В свадебных песнях жених называется купцом, а невеста товаром. В свадебных обрядах, больше напоминающих торговые сделки, дружко и бояре выкупали невесту, а братья и другие ближайшие родственники торговались. Достигнув согласия, родные невесты передавали ее жениху через полу одежды, как передавали покупателю купленную скотину, и скрепляли договор рукобитьем. Непременными обрядами на народных свадьбах были выкуп женихом у родных невесты ее косы, постели, наделение отца, братьев и вообще родственников молодой деньгами со стороны жениха <14>.

Можно предположить, что продажа девушек могла совершаться как ближайшими родственниками (отец, мать, братья), так и главой рода <15>. По сведениям арабского ученого Казвини, брак у славян заключался по воле князя: "...когда же ребенок достиг юношеского возраста, государь женит его, буде он мальчик, и берет от отца его приданое, которое отдает отцу невесты; ибо у них приданое платится вперед. У кого родились две или три дочери, тот богатеет; между тем как тот, у кого два или три сына, - беднеет" <16>. Если же своих невест не хватало, то глава рода мог покупать их в другом селении или оказывать женихам помощь из родовой казны. Казна, в свою очередь, могла пополняться за счет продажи своих девушек, в случае их избытка в определенный момент <17>.

Процесс покупки невесты уже в древние времена был достаточно сложным. Одним из его элементов был предварительный договор или запродажная сделка. В процедуре договора выделялись два этапа: сватовство - осмотр предмета сделки (невесты) через посторонних, и рукобитье - заключение сделки сторонами. Результатом сделки было установление величины выкупа и срока совершения брака. Форма совершения сделки обычно была словесная, символическая ("рукобитье", "заручение", то есть связывание рук). Впоследствии появились и некоторые религиозные формы: богомолье, литки или пропоины. В сумме, вносимой за невесту, различали действительную плату (вывод, или кладки), получаемую отцом невесты, и обрядовую - выкуп, получаемый братом невесты или ее подругами. Процедура заключения брака при покупке состояла только в передаче невесты жениху. Передавалась не невеста, как вещь, а символы власти над ней. У славян это была плеть, символизирующая право мужа наказывать жену <18>.

В тесной связи с вопросом купли-продажи невест стоит проблема выплаты так называемого вена. Если верить В.Н. Татищеву, то еще князь Рюрик своей жене Ефанде "при море град с Ижорою в вено дал" <19>. Повесть временных лет упоминает о вене в двух случаях: женитьбы великого князя Владимира Святославича на византийской принцессе Анне - "вдасть же за вено грекомъ Косунь опять царице деля" и свадьбы польского короля Казимира с сестрой великого князя Ярослава Владимировича: "В си же времена вдасть Ярославъ сестру свою за Польского короля Казимира, и вдасть Казимиръ за вено людей 8 сотъ, аже бе полонилъ Болеславъ, победив Ярослава" <20>.

В большинстве случаев русская историко-юридическая литература трактует термин "вено" как плату, сумму выкупа за невесту, которую платил жених родителям или ближайшим родственникам молодой <21>. По мнению К.Д. Кавелина, вено со временем утратило свой первоначальный смысл и превратилось в обычный дар жениха родителям или родственникам невесты. Впоследствии родные девушки начали передавать ей эту плату вместе с приданым, что перешло в обычай дарить вено уже не родственникам молодой, а ей самой <22>. В конце XI - начале XII в. веном стала называться пошлина, собираемая в казну князя от заключения браков <23>.

С течением времени куплю-продажу невест сменил договорной брак, появившийся у полян, которые, по свидетельству Нестора, "брачный обычай имяху: не хожаше зять по невесту, но приводяху вечеръ, а завтра приношаху по ней, что вдадуче" <24>. В основе этого брака лежал договор между родственниками жениха и невесты, предметом которого могло быть принципиальное согласие сторон о заключении брака между их детьми, условия приведения невесты и сроки бракосочетания.

Одним из основных отличий брака, основанного на договоре, вероятно, было соблюдение определенных степеней родства и свойства. Как указывает Нестор, поляне, в отличие от других славянских племен, "своих отець обычай имуть кротокъ и тихъ, и стыденье к снохамъ своимъ и къ сестрамъ, къ матеремъ и къ родителемъ своимъ, къ свекровемъ и къ деверемъ велико стыденье имеху" <25>.

В переговорах о заключении брака решающую роль играли родители или близкие родственники молодых. Мнение жениха и невесты, скорее всего, не учитывалось: "Игореви же възрастъшю, и хожаше по Олзе и слушаша его, и приведоша ему жену от Пьскова, именемъ Олгу". Или: "У Ярополка же жена грекиня бе, и бяше была черницею, бе бо привелъ ю отець его Святославъ и вда ю за Ярополка, красоты ради лица ее" <26>.

В случае достижения соглашения между родителями молодых наступал последний этап сговора - помолвка. Одной из важнейших составных помолвки было соблюдение древнего восточнославянского обряда принесения жертвы - резанье сыра. Сыр выносила невеста, он резался сватом и раздавался всем присутствующим в доме <27>. Отказ жениха от невесты после помолвки считался большим позором для нее <28>. Поэтому в случае разрыва помолвки жених и его родители должны были возместить моральный ущерб, нанесенный невесте, и расходы на угощение. Эта норма обычного права была санкционирована государством и нашла свое отражение в ст. 35 Пространной редакции Церковного устава князя Ярослава: "Про девку сыр краявши, за сором еи 3 гривны, а что потеряно, тое заплатити, а митрополиту 6 гривен, князь казнить" <29>.

Брак совершался в торжественной обстановке с соблюдением установленных обрядов. Вечером невесту приводили в дом к жениху, где молодую встречали медом, хлебом и забрасывали различными плодами (зернами хлебных злаков, маком, горохом и т.д.), чтобы она была плодовита и зажиточна. Потом молодую трижды обводили вокруг очага, для того чтобы она поклонилась и принесла жертву домашним богам. После чего ее, наконец, усаживали на звериную шкуру, повернутую мехом вверх. При этом гостям раздавали свадебный калач (каравай) <30>. В ходе брачной церемонии совершались обряды, которые символизировали переход девушки из-под власти отца под власть мужа. В Повести временных лет содержится указание на традицию разувания жениха невестой. По мнению В.В. Момотова, этот обряд был символом согласия на брак с данным мужчиной и выражением покорности своему супругу <31>. К другим обрядам подобного рода относятся покрытие головы невесты платком или чепцом, передача ее отцом жениху из рук в руки, легкое хлестанье плеткой, врученной жениху отцом невесты <32>. После соблюдения всех необходимых формальностей женщины и дружки одевали новобрачных в новые рубахи и торжественно укладывали их на ложе <33>.

Продолжал брачную церемонию пир, сопровождавшийся буйным весельем. "Некий христолюбец и ревнитель по правой вере" в своем "Слове" с осуждением писал: "...и егда же оу кого их боудеть брак и творять с боубны и с сопельми и с многыми чюдесы бесовьскими...". Под этими бесовскими чудесами автор подразумевал непристойный обряд, связанный с изготовлением и обрядовым использованием предметов, символизирующих фаллос <34>.

Заключительным этапом полянской свадьбы было, по выражению летописца, "приношение" на следующее утро за невестой того, что "по ней (невесте) вдадуче". Смысл этого высказывания очень неясен и на протяжении долгого времени вызывает споры. По мнению ряда историков, если невесту вечером приводят в дом к жениху, значит, и приношение доставляют к нему же. Поэтому слова летописца указывают не на что иное, как на принесение приданого родными невесты <35>. В пользу версии о существовании приданого в дохристианский период говорит летописец Переславля-Суздальского. Древлянскому князю Малау снилось, что княгиня Ольга приносит ему приданое: "...пръты многоценьны червены вси жемчюгомъ иссаждены и одеяла чръны съ зелеными оузоры и лоди, в нихъ же несенымъ быти, смолны" <36>.

Приведение невесты в дом жениха и соблюдение при этом всех необходимых обрядов придавало браку юридическую силу. Нестор строго разграничивает законных жен князя Владимира, которых он называет "водимыми", то есть приведенными согласно обрядам, от наложниц <37>.

Таким образом, до принятия христианства в древнерусском обществе существовало несколько форм брака: похищение, купля-продажа и договорной брак (приведение). Большая часть обрядов, сопровождавших эти браки, к IX в. потеряла свое первоначальное религиозное значение и сохранилась только как дань традиции. Но, несмотря на это, и после принятия Русью христианства языческая обрядность длительный период времени оставалась в народной памяти.

Чистяков О.И.

Семейное праворазвивалось в Древней Руси в соответствии с каноническими правилами. Первоначально здесь действовали обычаи, связанные с языческим культом. Существовали похищение невест, многоженство. По "Повести временных лет" тогдашние мужчины имели двух - трех жен. А великий князь Владимир Святославич до крещения имел пять жен и несколько сотен наложниц. С введением христианства устанавливаются новые принципы семейного права - моногамия, затрудненность развода, бесправие внебрачных детей, пришедшие к нам из Византии жестокие наказания за внебрачные связи.

По византийскому праву существовал довольно низкий брачный возраст: 12 - 13 лет для невесты и 14 - 15 лет для жениха. В русской практике известны и более ранние браки. Не случайно, очевидно, выдвигалось требование согласия родителей на брак. Заключению брака предшествовало обручение, которому придавалось решающее значение. Брак совершался и регистрировался в церкви. Церковь взяла на себя регистрацию и других важнейших актов гражданского состояния - рождения, смерти, что давало ей немалый доход и господство над человеческими душами. Следует отметить, что церковный брак встречал упорное сопротивление народа. Если он быстро был воспринят господствующей верхушкой, то среди трудящихся новые порядки приходилось вводить силой, и это заняло не один век. Впрочем, в полной мере византийское семейное право на Руси вообще не применялось.

Вопрос об имущественных отношениях между супругами не совсем ясен. Однако очевидно, что жена имела определенную имущественную самостоятельность. Во всяком случае закон допускал имущественные споры между супругами. Жена сохраняла право собственности на свое приданое и могла передавать его по наследству.

Дети находились в полной зависимости от родителей, особенно от отца, имевшего над ними почти безграничную власть.

ВОПРОС УГОЛОВАНОЕ ПРАВО

Владимирский – Буданов

УГОЛОВНОЕ ПРАВО ВРЕМЕН РУССКОЙ ПРАВДЫ

Уголовное право Русской Правды и современных ей памятников

Эпоха Русской Правды охватывает время от начала XI до конца XIII в. Мы будем пользоваться памятниками всей этой эпохи в совокупности, отмечая хронологический рост уголовных постановлений в каждом отдельном случае.

а) Преступление

Термин "преступление" хотя и известен был в эпоху Русской Правды (в переводной литературе с греческого языка), но самой Русской Правде не известен, ибо ей чуждо то понятие о преступлении, которое выражается этим термином, т.е. нарушение закона. Термин, употребляемый Русской Правдою, есть обида. В этом иногда видят доказательство частноправного взгляда на преступление как деяние, оцениваемое только по количеству вреда, нанесенного частному лицу. Мы увидим ниже, что разряд преступлений, караемых Русской Правдой, действительно ограничивается так называемыми частными преступлениями против личных и имущественных прав частных лиц. Но из этого отнюдь не следует, что оценка преступных деяний совершается только с точки зрения интересов лиц потерпевших; напротив, штраф за "обиду" платится не в пользу потерпевшего, а в пользу общественной власти: так, за укрывательство беглого раба виновный, кроме возвращения раба его господину, платит 3 гривны уголовной продажи в пользу князя; древнейшая правда не указывает прямо значение этого штрафа, говоря только: "а три гривны за обиду" (Акад., 10); но пространная Правда (Кар. 27) уясняет это вполне: "а оному платити 3 гривны продажи" (продажей называется уголовный штраф в пользу князя). Даже такая личная обида, как позорный удар не обнаженным мечом или рукоятью его, влечет за собой общественный штраф, а не личный выкуп: "12 гривен продажи за обиду" (Кар. 19).

Субъект преступления. Благодаря указанной выше этнографической особенности русского права, уже в период мести мы находим явственные, хотя и несовершенные признаки уголовного вменения. Преступником может быть только яйцо, обладающее свободной волей и сознанием. Злодеяния, совершаемые холопами, не считаются преступлениями и не влекут на деятеля уголовных взысканий: "если ворами окажутся холопы, которых князь продажею не казнит, потому что они не свободны, то вдвое платить истцу за обиду" (Кар., 43); но "если с ними свободные крали или хоронили (украденные вещи), то не подлежат княжеской продаже" (Кар., 132). Ответственным лицом перед потерпевшими является господин холопа, который или выкупает холопа, или выдает его лицом потерпевшему. Исключение из этого (впрочем, мнимое) составляет удар, нанесенный холопом свободному мужу, за что, по законам Ярослава, оскорбленный мог убить его; но сыновья Ярослава "уставили на куны" (установили денежный выкуп) с правом схватить холопа-оскорбителя и бить его, но не убить (см. Кар., 76). Во всем этом нет никаких следов уголовных взысканий (княжей продажи); напротив, если господин такого холопа укроет его у себя (не выдает), то платит 12 гривен уголовной продажи. Русская Правда молчит о возрасте при уголовном вменении; но об этом молчат памятники законодательства вплоть до 2-й полов. XVII в. (кроме судебника Казимира); отсюда нельзя, однако, заключить, что уголовные взыскания применялись одинаково и к малолетним всякого возраста: напротив, это именно немыслимо при применении мести. При совершении правонарушений всеми прочими, т.е. лицами дееспособными, в каждом отдельном случае требуется присутствие сознания неправоты действия. Так, в случае потери вещи или бегства холопа стороннее лицо, нашедшее вещь или принявшее беглеца, если не знает о потере или бегстве, может добросовестно владеть вещью; но если собственник "заповедал" о продаже (закон предполагает, что такая заповедь должна сделаться общеизвестной в своем миру в течение 3 дней), то всякий, удерживающий у себя чужую вещь, превращается уже в преступника и подлежит уголовному штрафу (Кар., 22 и 27). "Если холоп бежит и господин его заповедает, а кто-либо слышавши, или ведая, или зная даст ему хлеба или путь ему покажет, то платит за холопа 5 грив! (Кар., 123). Хотя здесь разумеется не уголовный штраф, а частное вознаграждение, но обязательство платить его возникает из деликта. Точно так же для бытия преступления считается необходимым элементом злая воля деятеля, например,: "кто злонамеренно (пакощами) зарежет коня или скотину, то платить продажи 12 грив., а за ущерб хозяину платить урок - гривну" (Кар., 98). Количество злой воли предполагается гораздо большим при истреблении, чем при татьбе тех же самых вещей; за кражу скота полагается уголовного штрафа 3 гривны, т.е. вчетверо меньше. Элемент злой воли с особенной ясностью выступает при оценке неисполнения гражданских обязательств: "если кто будет взыскивать на другом долг, а тот начнет запираться, то в случае окажется, что он злонамеренно (обидя) не возвращал ему денег, виновный платит за обиду 3 гривны" (Ак., 14). Должник, набравший мошеннически (полагавши) чужих денег и скрывшийся от кредиторов, рассматривается как вор (Кар., 133). Вообще в этом отношении Русская Правда различает случайную несостоятельность (если товар, взятый в долг, погибнет от кораблекрушения, от неприятельских войск или от пожара), несостоятельность, возникшую из порочности (culpa) должника (пропьется), и несостоятельность злостную (dolus); первый случай рассматривается как деяние невинное ("якоже пагуба от Бога есть, а не виноват"; Кар., 68). Такое распространение уголовных понятий на сферу обязательного права давало повод Чебышеву-Дмитриеву сказать, что в Русской Правде не гражданская неправда покрывает собою уголовную, а наоборот; но это другая столь же ошибочная крайность. Сознание и воля деятеля могут быть временно парализованы, вследствие чего деяние теряет свой преступный характер; это так называемое состояние аффекта: "если кто ударит другого ботогом... а оскорбленный, не стерпевши того, ткнет мечом, то вины ему в этом нет" (Кар., 21). В этом именно лежит первоначальное основание права мести. Такое состояние нельзя смешивать с состоянием необходимой обороны: последняя предупреждает преступное нападение, а в первом карается уже совершенное. Что касается необходимой обороны, то это такое состояние, при котором для лица не остается выбора законных средств защиты своего права, когда ему угрожает преступное нападение. Выше было упомянуто о праве хозяина убить вора на месте преступления. Если таковое право дается безусловно, то это не что иное, как месть. Во 2-й Русской Правде (Ярославичей) содержится два постановления об этом, весьма различные: по первому (Ак., 20) - "если убьют огнищанина или тиуна у клети, или у коня, или у скотины, то убить его как пса", т.е. без ответственности за это; никаких ограничительных условий не постановлено. Напротив, по другому постановлению той же Правды (Ак., 28) позволяется убить (всякого вора) не своем дворе, или у клети, или хлева, но если додержать вора до света, то вести его на княжий двор (к суду); если же убьют вора тогда, когда люди видели уже его связанным, то должны платить за него (уголовный штраф). Один из списков Русской Правды к этому прибавляет, что можно убить вора только на своем дворе; а если поднимут ноги (убитого) уже за воротами, то платить за него. Пространная Правда (Кар., 37) предоставляет право убить вора не только на дворе, но и повсюду, с прочими прежними ограничительными условиями, назначая плату за незаконно убитого вора в 12 гривен (продажа, а не вира). Из изложенных постановлений видно, что позволялось убивать ночного вора, но именно такого, который не сдается, и не такого, который бежит. Это совершенно не согласно с тем, что было постановлено и русскими и греками в договоре Олега, и есть не что иное, как необходимая оборона (вор, который в состоянии сопротивляться аресту, может также унести захваченные вещи). Но в таком случае как понять первую из приведенных статей о безусловном праве убивать вора? Едва ли можно усматривать здесь усиленную строгость закона по отношению к лицам высшего состояния - огнищанам и тиунам, совершающим столь гнусное преступление. Но точно так же нельзя предположить, что здесь мы имеем древнейший закон, соответствующий первоначальному безусловному праву убить вора, а в последующих статьях - ограничения, обусловленные новыми успехами права и цивилизации. Достаточно вспомнить, что тот и другой закон включены в одну и ту же Правду Ярославичей и потому могут быть разделены только весьма незначительными промежутками времени. Кроме того, гораздо раньше, в договоре Олега с греками, существовали уже указанные ограничения для произвола хозяина вещи, а, наоборот, гораздо раньше, именно в договоре с немцами 1229 г. (ст. 32), встречаемся опять с полным произволом над вором, схваченным на месте преступления: "если русин и латинянин поймает татя, то над тем ему свою воля - куда его хочет, туда и денет". Остается предположить, что в ст. 20 2-й Правды (и в договоре 1229 г.) подразумевались те же ограничительные условия при убийстве вора, которые потом особо выражены в законе; можно думать, что случай татьбы, совершенной огнищанином, возбудил вопрос, может ли собственник так же поступать с княжими дружинниками, как и с простыми людьми; закон поспешил ответить в утвердительном смысле только на это, не имея в виду разрешения всего вопроса о праве обороны.

Виновность преступного деятеля может значительно изменяться, если в одном и том же деянии проявилась совокупность воли нескольких деятелей или один из них может подчинить себе волю других (главное виновничество, подстрекательство и приказание совершить преступление лицом, имеющим влияние или власть); или все деятели совершают преступление по взаимному уговору с равным участием воли каждого (сообщество); в первом случае главный виновник несет большую ответственность, во втором - все равную. Русская Правда знает только преступное сообщество и карает каждого преступника в равной мере: уже во 2-й Правде (Ак., 40) находим, что "если 10 человек украли одну овцу, то каждый платит по 60 резан продажи". Правда пространная (Кар., 38) говорит точнее: за кражу скота из хлева или из кяети, если один крал, платить 3 гр. и 30 кун, а если их (воров) было много, то всем платить по 3 гр. и 30 кун (там же, ст. 39). Таким образом, за преступление, совершенное сообществом, каждый участник карается так, как если бы он один совершил его. Если бы Русская Правда держалась частного взгляда на преступление как на вред, нанесенный частному лицу, то она должна была бы назначить долевое вознаграждение со всех участников преступления; сверх того штраф, здесь положенный законом, есть уголовный штраф, независимый от частного вознаграждения. С другой стороны, Русская Правда и не повышает уголовной ответственности при сообществе, как ныне действующее право; это не опровергается испорченной статьей (Ак,, 29) 2-й Правды, по которой, если один крал, то платит гривну и 30 резан, а если было 18 воров, то по 300 гр. и по 30 резан каждый; здесь цифры в тексте' очевидно, испорчены (вместо 18 надо читать 10, а вместо 30 резан - 3 грив, и 30 резан). Не только соучастие, но и пособничество и неприкосновенность караются наравне с главным виновничеством, что видно из следующей просгранкой Правды: если вместе с главным виновником-холопом крали или хоронили (плоды преступления) свободные люди, то они в продаже князю (Кар., 132), Как преступное сознание (умышленность), так и злая воля (преступная энергия) могут иметь различные степени, которые знает Русская Правда и которые будут указаны при анализе отдельных видов преступлений личных и имущественных.

Преступное действие. Для бытия преступления необходимо, чтобы преступное сознание и воля перешли в действие (произвели изменение в объекте). Но уже Русская Правда знает и наказывает действие, начатое, но не достигшее цели (покушение); относительно преступлений личных она выражает это с полной ясностью: "если кто вынет меч, но не ударит, то гривна кун" (Кар., 20); за преступление оконченное - удар мечом - положено 3 грив, продажи (Кар., 25); таким образом, покушение наказывается в три раза слабее оконченного действия. Что касается покушения при преступлениях имущественных, то думают, что оно вообще ненаказуемо по древним законодательствам, в том числе и по Русской Правде; но это лишь недоразумение: вор, схваченный на месте преступления; т.е. не успевший совершить кражи, мог быть убит или схвачен и представлен на княжий двор для суда и наказания, несомненно равного наказанию за оконченную кражу, ибо здесь разумеется покушение, неоконченное не по воле деятеля. О наказании за покушение на кражу, остановленное по воле преступника, древние законы молчат потому, что так ее покушение обыкновенно остается не известным никому. Сообразно с этим наказание за покушение на грабеж и самый термин "покуситься", встречаемые в договоре Игоря (ст. 5), не могут быть отнесены исключительно на счет византийского права. Присутствие понятия о покушении в древнейших памятниках русского права доказывает, что преступное деяние рассматривается в них не только как вред, т.е. не исключительно с точки зрения объективной. Но при наличии злой воли различие результатов преступления влияет на уголовную оценку деяния: удар мечом может иметь результатом или рану, или смерть жертвы; в первом случае штраф в три гривны, во втором - вира (Кар., 25).

Объект преступления. Сфера объектов по древнему праву очень тесная; это права лиц физических; так и определяется она в Русской Правде; но практика в то же время включала в число объектов и права государства и общественных союзов, защищаемых государством (религии, церкви и нравственности). Физическое лицо как объект преступления определяется следующими чертами. Человек, не обладающий достоинством лица, т.е. холоп или раб, не может быть объектом преступления; убиение раба сторонними лицами "без вины" не есть преступление убийства, а истребление чужой вещи; оно направлено не против раба, а против права хозяина: "за холопа и за рабу виры нет; но если без вины убить, то платить урок хозяину, а князю продажи 12 грив." (Кар., 120), т.е. столько же, сколько за зарезание коня или скотины. Убиение (неумышленное) собственного раба ненаказуемо (Уст. Двин. грам., ст. 11). Точно то же нужно применять и к лицам, лишенным прав за преступление (через поток). Но права лиц с ограниченной правоспособностью ограждаются уголовным законом в одинаковой мере со свободными; таковы закупы; их честь и здоровье ограждаются от произвола самого их владельца: "как за свободного платить, так и за закупа"; за покушение на свободу их господин платит уголовной продажи 12 гр. (Кар., 73). Таковы и иностранцы, именуемые в Русской Правде "варягами" (западноевропейцы) и "колбягами (восточные инородцы); в процессуальной защите их прав они даже имеют некоторые преимущества перед гражданами (Кар., 26). Договоры с греками и с немцами устанавливают полное уголовное равноправие между гражданами и иностранцами: "если убьют купчину-немца в Новгороде, то за голову 10 грив.", что равняется 40 гривн. Русской Правды (дог. 1195 г., ст. 2). То же относится и к иноземцам (т.е. гражданам других русских земель); поэтому неправильно мнение (Чебышева-Дмитриева) о том, что сфера уголовного права исключительно определялось границами своей земли и что вообще безродный и никому не известный человек не пользовался никакой защитой; оно основано на следующей статье Русской Правды (Кар., 15): "а на костех и по мертвеце не платити виры, оже имени не ведають, ни знають его", которая, однако, имеет другой смысл, а именно: община не обязана платить виру за скелет или труп человека, неизвестно от чего погибшего. Лица, имеющие полную правоспособность, пользуются уголовной защитой своих прав не все е одинаковой степени: именно в этом отношении они различаются. 1) По общественному положению. В преступлениях личных древнейшая Правда не различает общественного положения лиц потерпевших (Ак., 1); 2-я Правда ограждает уже двойной вирой жизнь огнищанина, княжего тиуна, княжего конюха и подъездного (Ак., 18 и 21); 3-я Правда обобщает эти классы в один - привилегированный, под именем княжих мужей (Кар., 3); "если кто убьет княжего мужа, то 80 грив., а если людина, то 40 гр."; сюда же относятся тиун огнищный и конюший, хотя упомянутые отдельно, не в числе княжих мужей (Кар., 10). В поздних списках Русской Правды (Кн. Оболенского) принцип неравенства выражен так: "любо розсудити по мужу смотря". Из остальных нападений на личные права неодинаковой каре подлежит "мука" (незаконное истязание, пытка) огнищанина, за что полагается 12 грив. продажи, и смерда, за что - 3 грив. (Кар., 89 и 90). Один из смоленских договоров с немцами отличает бороду обыкновенного человека от бороды боярина и куноемца. В этом отношении русское право имеет, по-видимому, сходство с германскими законодательствами и противоположно славянским, не допускающим общественных различий в уголовном праве; но в германских законодательствах различаются родовые неравенства (по происхождению), в русском служебно-общественные; эти мнимые привилегии уже разъяснены нами в истории классов общества (см. выше, часть I). В договорах с немцами двойной вирой ограждаются послы и попы (которые обычно и бывали послами), т.е. лица общественных положений, важных в международном отношении. Наибольшим неравенством наказаний обыкновенно отличаются преступления против чести; но в Русской Правде вовсе не отмечена такая разница, за исключением одной неясной статьи (дополнит, 2), по которой высота штрафа определяется происхождением лица не по мужеской, а по женской линии (бабки и матери). Лишь в поздних редакциях церковного устава Ярослава штрафы за преступление против чести, действительно, очень резко отличаются по общественным классам (больших бояр, меньших бояр, нарочитых людей, простой чади). В отношении к правам имущественным выше оценивается собственность княжества, но лишь в частном вознаграждении, а не в уголовном штрафе (Ак., 25, 30). 2) По полу. Различие уголовной защиты прав женщины от защиты прав мужчины можно увидеть в следующей статье 3-й Правды (Кар., ст. 101): "если кто убьет жену, то тем же судом судить, как и мужа; если будет виновата (по другим спискам "виноват"), то полвиры - 20 грив."; принимая слово "жена" в древнем значении "женщина", находят, что жизнь женщины оценивается вдвое меньше жизни мужчины (в противоположность большинству германских правд). Другие полагают, что за убийство женщины полагается вообще такая же вира, как и за убийство мужчины; но если убитая вызвала нападение собственной виной, то полвиры. Но за убийство в "сваде" (вызванное ссорой) та же Правда назначает виру в 40 грив. (Кар., 4); и вообще было бы непонятно, почему понижение наказания допущено только тогда, когда речь зашла о женщине, а не вообще, когда убийство вызвано жертвой. Остается думать, что речь идет о жене как супруге и убиение ее мужем за преступление против семейных прав. Аналогия немецких законов не дает руководящих указаний. Важнее для нас аналогия других славянских законодательств и позднейшего русского права, по которым убийство женщины и мужчины оценивается одинаково.

Классификация преступлений делается в Русской Правде на основании их объектов; уже древнейшая Правда держится в этом случае определенной системы, рассматривая сначала преступления против личных прав: убийство, нападение на здоровье и на честь, затем преступления имущественные; того же порядка держится и 3-я Правда. Ему будем следовать и мы.

Преступления против личных прав, убийство. Преступления против жизни им снуются убийством" (Кар., 3, над.) и "разбоем" (Ак., 19 и Кар., 4); но первым термином называется убийство вообще, вторым - предумышленное (в уставе Ярослава оно именуется "душегубством"). Различие непредумышленного и предумышленного убийства не указывается в древнейшей Правде; с некоторой неясностью говорит об этом 2-я Правда (Ак., 18 и 19); вполне отчетливо различает упомянутые понятия 3-я Правда (Кар., 4 и 5), а именно различает убийство, совершенное в "сваде" - ссоре, на пиру открыто (в таком случае община-вервь помогает убийце уплатить виру), и убийство в разбое, безо всякой свады, когда убийца выдается на поток и община лишь в том случае платит за него, если скрывает его и не выдает князю). Совершенно подобным образом различаются оба понятия в Полицком статуте(ХVII, 55-56): "где случится мертвая кровь, то 140 либр, т.е. когда кто убьет другого в ссоре; а если убьет способом ассасинским (разбойничьим), из засады, или по какой корысти, или убивши ограбит, то следует vraida".

Увечье по древнейшей Правде относится вполне к преступлениям против жизни, именно за него полагается вира (Ак., 5). 3-я Правда смягчает наполовину наказание, "о "е выводит увечье из разряда преступлений против жизни, назначая за него почувирье. По древнейшей Правде увечьем называлось отнятие руки или ноги, и тогда было понятно, почему оно равнялось убийству: увечный (лишенный средств защищать себя) умалялся в своей правоспособности (в христианскую эпоху поступал под опеку церкви), т.е. выходил из ряда лиц: для кем наступала так называемая гражданская смерть. По 3-й Правде понятие увечья распространено на лишение глаза и носа; тогда уже не существовало оснований причислять это преступление в поп не к убийству. Отнятие прочих членов входите другой, низший разряд преступных действий, а именно:

Преступления против здоровья: легкие увечья - отнятие пальца (Ак., 6), нанесение раны обнаженным мечом (Кар., 25), побои и удары, не имеющие отношения к оскорблению чести (Ак., 9). За все эти виды преступных деяний, среди которых есть весьма тяжкие, взыскивается обычно средняя продажа (3 грив.).

Преступления против чести. Русская Правда знает оскорбление чести только делом, а не словом, а потому преступления этого рода по внешнему составу сливаются с преступлениями против здоровья. Различия между теми и другими устанавливаются гораздо большей наказуемостью некоторых деяний, не соответствующей величине материального вреда их; например, удар не обнаженным мечом или рукоятью, конечно, наносит гораздо меньше вреда, чем тяжкая рана мечом; между чем за деяние первого рода полагается штраф вчетверо больший (12 грив.), чем за второе (Кар., 19). Точно такое же значение имеет такой же высокий штраф за удар батогом, жердью, ладонью, чашей или рогом (орудиями пира или тупой стороной меча (Ак., 3 Дар., 21). Наконец, сюда относится вырывание бороды и усов как символов мужества, особо чтимых многими древними народами (Ак., 7; Кар., 78). Сюда же относится и выбитие зуба, очевидно, совершенное ударом по лицу (Кар., 79). Если за отнятие пальца взыскивалось 3 грив., то ничем иным нельзя объяснить штраф в 12 грив, за вырванье уса, как понятием психического оскорбления. Таким образом, психические мотивы преобладают в сценке преступных деяний над физическим вредом. Это особенно обнаруживается т привилегированного положения чести женщины. Русская Правда не отмечает особой тяжести этого преступления; но современный ей памятник (догов, с немц. 1195 г., ет. 7) назначает за удар женщине (замужней или девице) штраф, равный вире за убийство свободного человека, и столько же частного вознаграждения оскорбленной. В том же договоре есть постановление о наказуемости таких деяний против чести женщины, которые не имеют ничего общего с преступлениями против здоровья: "кто сорвет у чужой жены головной покров, е того 6 грив, за сором" (ст. 8). В поздних редакциях церковного устава Ярослава (ст. 22) появляется оскорбление словом, и имеются в отношении к женщине, причем честь (вопреки Русской Правде) оценивается уже весьма различно, смотря по общественному состоянию оскорбленной.

Преступления против свободы известны Русской Правде в двух видах. Это, во-первых, продажа: полу свободного человека: "если господин продаст закупав полное холопство, то за обиду 12 грив" (Кар., 73). Во-вторых, лишение свободы, по лживому обвинению (Кар., Ш); договор 1195 г. (ст. 4) объясняет, что деяние этого рода каралось как оскорбление чести: "если свяжут мужа без вины, то 12 грив, за сором". Преступления против прав имущественных. Не все ныне известные виды преступных деяний этаго рода известны Русской Правде. Именно она упоминает о разбое только как о преступлении против жизни, но предумышленное убийство по Русской Правде есть убийство с корыстной целью, что и приближается к понятию разбоя в нашем смысле. В таком значении употребляется термин в бытовых памятниках времен Русской Правды, так, в житии Феодосия рассказывается, что "некогда были схвачены разбойники от людей, стороживших дом свой". Грабеж, хотя и не выделяется как специальный вид преступления, несомненно наказывается наравне с татьбой и под именем татьбы; в бытовых памятниках встречается и самый термин с этим значением; в Изборнике ХIII в. читаем: "что есть мытоиметво? Грех, срама не имый, грабление насильное, то бо есть разбойничества злее; разбойник бо срамляется крадый, а с дерзновением грабит"; таким образом, все три термина: "разбой", "грабеж" и "кража", употребляются для выражения одного и того же понятия; но несомненно, что каждый из них имеет и свой специальный смысл. Русская Правда не знает также и термина мошенничество, но имеет в виду некоторые виды деяний этого рода: злостное банкротство (Кар., 133) и торговый обман при продаже коней (дополн. ст. 1); последний случай, впрочем, ведет лишь к гражданскому удовлетворению.

Из имущественных преступлений, известных Русской Правде, первое место занимает татьба. В уголовной оценке татьбы по Русской Правде конкурируют субъективный и объективный взгляды на преступление: тяжесть татьбы определяется ценностью украденного; впрочем, все предметы разделены только на три категории: высшую, за предметы которой взыскивается 12 грив, продажи (холоп - Кар., 34, бобр - Кар., 81); среднюю с продажей в 3 грив, (рогатый скот - Ак., 29 и Кар., 38, пчелы - Кар., 87, охотничьи собаки и птицы - Кар., 93); прочие предметы включаются в низшую категорию с продажей в 60 кун. Но рядом с этим уголовная тяжесть татьбы измеряется и напряженностью преступной воли: "если кто украдет скот в хлеве, то 3 грив, и 30 кун; а если кто украдет скот на поле, то 60 кун" (Кар., 38-39), т.е. кража вещей, охраняемых собственником, карается гораздо тяжелее кражи простой, так как в 1-м случае преступнику предстояло преодолеть больше препятствий для исполнения преступного намерения. О рецидиве при краже Русская Правда не упоминает, но, быть может, этим понятием объясняется высокая уголовная кара за конокрадство в 3-й Правде; именно коневый тать выдается князю на поток, тогда как клетный платит только 3 грив. (Кар., 31); между тем ценность предметов, сохраняемых в клети, может много превышать ценность одной лошади. Зарезавший коня злонамеренно (Кар., 98), т.е. совершивший преступление более тяжкое, чем татьба (см. ниже), карается лишь 12 грив, продажей. За простую кражу лошади полагается продажа, а не поток (Ак., 29, Кар., 33). Остается думать, что под коневым татем ст. 31-й разумеется конокрад по ремеслу и рецидивист. О святотатстве лишь упоминается в церковных уставах без назначения определенного наказания.

Истребление чужих вещей, именно движимых, сточки зрения материального вреда, должно бы оцениваться наравне с татьбой тех же вещей; однако, оно наказывается в три раза строже (Кар., 98, ср, с Кар., 38; о порче чужих вещей см Ак., 17). Поджог, по Русской Правде, не есть истребление огнем каких бы то ни было вещей; поджог борти, например, есть преступление особого порядка, наказываемое лишь 3 грив, продажею (Ак., 30); поджог в собственном смысле есть истребление огнем зданий, караемое потоком и разграблением; такое тесное и правильное понятие не встречается в других славянских законодательствах; по чешскому праву, за поджог леса - сожжение (Maj Carol. XXXV; по сербскому (Зак. Душана), за поджог сена вне села - сожжение. Под зданиями Русская Правда разумеет двор и гумно, т.е. как здания, назначенные для жилища человека, так и для хранения продуктов (Кар.,,97).

Незаконное пользование чужими вещами карается, по Русской Правде, наравне с татьбой: "кто поедет на чужом коне, не спросившись у хозяина, то 3 грив." (Ак., 11, Кар., 28). Истребление признаков частной собственности (знамений, меж) наказывается высшей продажей в 12 грив. (Кар., 82-83).

Этим и оканчивается система преступлений по Русской Правде, ограничиваясь, как сказано, деяниями, направляемыми против частных лиц. Дальнейшие сведения о других видах преступных деяний извлекаются уже из других, бытовых и законодательных, памятников той же эпохи.

Преступления против прав государства. Русская Правда не содержит постановлений о преступлениях этого рода частично по обыкновенной неполноте закона в сравнении со сферой действующего права, частично же потому, что преступность некоторых деяний из этого разряда не вполне была осознана. Так, понятие о верховной измене противоречило тогдашнему вечевому строю русских земель: борьба населения или одной части его со своим князем есть обычная политическая борьба партий, а не преступление; победившая партия могла потом принимать репрессивные меры, которые нельзя считать наказанием. Пример восстания киевлян на своего князя Изяслава в 1067 г. и казней, которые потом совершил этот князь, доказывает высказанное сейчас соображение, но вместе с тем и свидетельствует, что понятие о верховной измене начало уже складываться: сами киевляне называют свое восстание "злом"; летописец осуждает князя, что он произвел казнь без суда (Лавр, лет); князь отрубил головы 70 чел., которые выпустили Всеслава, других ослепил, а "иных без вины погубил".

Понятие об оскорблении величества складывается в особенности в Суздальской земле и выражается летописцем по случаю убийства Андрея Боголюбского. Понятие земской измены было доступнее и легче, но не в отношениях между русскими землями: содействие стороннему князю, добывающему стол, могло неказаться изменой. Лишь тайный перевет с врагами своего князя всегда осуждается (пример Блуда, предавшего Ярополка Владимиру). В Новгороде и Пскове вообще яснее и раньше, чем в других землях, развивается понятие земской измены: в 1141 г. казнили в Новгороде Якуна, который бежал за удалившимся кн. Святополком: обнажив его, "свергли" с моста в Волхов. В отношении к врагам-иногородцам земская измена везде и для всех была ясна: в 1194 г. в Новгороде казнили изменников, предавших дружину новгородскую Югре. Одновременно с политическими преступлениями уясняются и преступления по службе, причем ответственными лицами являются как сами князья, так и подчиненные власти. Вообще во всех землях князь, совершивший преступление по своей должности, подлежал суду и наказанию союза князей: "ряд наш так есть, оже ся князь извинит, то в волость" (Ипат. лет., 1177). Но в Новгороде и Пскове, а отчасти и в других землях князья подлежали также суду веча: в 1136 г. новгородцы судили князя Всеволода за неисполнение им обязанностей князя как вождя и правителя. Что касается подчиненных властей, то, например, в 1209 г. в Новгороде судили и казнили посадника за превышение власти (незаконное наложение податей). В других землях подобные преследования высших властей совершались еще в форме народных восстаний, особенно при смене князя (в Киеве по смерти Святополка); а это показывает, как неясно должно быть в то время представление о преступлениях граждан против порядка управления; составление мятежных скопищ было обыкновенным явлением при вечевом складе общества: случай в Новгороде, описанный под 1071 г., когда весь народ стал за волхва и лишь князь Глеб с дружиной за епископа, показывает, как трудно было причислить подобные явления к обыкновенным преступлениям. Точнее были понятия о преступлениях судебной власти, почему только этот один род государственных преступлений и отмечен Русской Правдой; таких преступлений не могло быть, когда право восстанавливалось только самими потерпевшими; но во времена Русской Правды, когда произвол мстителей был полностью ограничен, было постановление, что за "муку" огнищанина или смерда без княжеского слова полагается продажа (Ак., 31-32: Кар., 90-91; ср. Кар., 135).

Преступления против веры могли существовать и в языческую эпоху (как показывает казнь в Киеве варяга-христианина за отказ выдать сына на жертву богам при Владимире); но нынешнее понятие о них образовалось с принятия христианства и сформулировано по греко-римскому праву в церковных уставах. В уставе Владимира отмечено два вида их: зелейничество и ведьство. Устав Всеволода называет то же чародеянием и волхеованием. Первое имеет сложный объект: оно есть знание (знахарство) особенных сил природ (преимущественно "зелий" - трав), соединенное с пользованием этими силами во вред другим (crimen roaleficoriim), почему зелейничеством называлось и отравление. Второе - это мнимое знакомство с миром невидимым (crimen mathematicorum). Так как действия такого рода не только не преследовались языческой религией, но и возникли от нее, то первоначально трудно было преследовать их как преступление (выше был приведен случай, когда весь народ стал на сторону волхва). Лишь в XII и XIII вв. господство двоеверия ослабело, и тогда начинается повсеместное и частое преследование волшебства: например, в Новгороде в 1227 г. "сожгли 4 волхвов, обвиняя их в том, что они делали потворы, а Бог ведает (правда ли это); их сожгли на Ярославе дворе". Другие действия, воспрещенные, как противные вере и церкви, суть молениев рощах или у воды и под овином, ограбление трупов, посечение крестов (на могилах и на дорогах), отрезание частиц от священных предметов (для волхвования) и введение в церковь собак или птиц.

Преступления против семейного права и нравственности возникли также только со времени принятия христианства и отмечены в тех же церковных уставах. Сюда относятся: а) преступления против христианского строя семьи, подлежащие суду церкви и денежному штрафу в пользу церковных властей, но с добавочным уголовным наказанием со стороны князя: брак в близких степенях родства или свойства (церк. уст. Яросл., ст. 12), двоеженство в собственном смысле, т.е. одновременное сожительство с двумя женами (там же, 13), и двоеженство не в собственном смысле, т.е. женитьба на другой без правильного расторжения первого брака (там же, 7); двоемужие, при котором наказанию подлежат как сама двоемужница, так и второй муж (по сп. Макаркя); прелюбодеяние со стороны мужа (уст. Яр., ст. 6); самовольное отпущение жены мужем (развод - там же, ст. 3) и развод по согласию супругов без воли епископа (там же, 14), причем наказание весьма различается, смотря по тому, был ли брак венчанный или нет; злоупотребление со стороны родителей брачной судьбой детей, т.е. отказ в согласии на брак или принуждение к нему (там же, ст. 21); б) общие преступления, совершаемые в семейной сфере, которые подлежат суду князя или, может быть, общему суду церкви и князя; но вира и продажа делятся между церковной и государственной властями, таковы: убийство и душегубство (непредумышленное и предумышленное убийство), совершаемые при свадьбе или сговоре (ст. 26); поджог (ст. 10; быть может, здесь разумеется поджог церковных зданий и зданий в имениях церкви); кража между супругами (со стороны мужа) - конопля, льна, "жита", под которым разумеются продукты, необходимые на общее содержание семьи, и женской одежды (ст. 24-25); в) преступления против нравственности: блуд в различных видах; похищение девиц с тройственным объектом как оскорбление нравственности, как нарушение прав родителей и как бесчестие похищенной (ст. 1); изнасилование, особенно квалифицированное (ст. 5); также с объектом сложным (как преступление против здоровья, чести и нравственности); скотоложство (ст. 16).

Как бы ни были сомнительны редакции устава Ярослава, но старейшие из них, несомненно, относятся к эпохе Русской Правды, а потому содержание их может и должно выражать действительное состояние уголовного права того времени.