2_Источниковедение_Кабанов и др

178 РАЗДЕЛ 1

Недостаток подхода, разработанного Л.А. Шахматовым, заключается в том, что критический анализ источника фактически сводится к изучению истории его текста. За пределами интересов исследователя остается большой комплекс проблем, связанных с историей значений и смыслов, бытовавших в период создания того или иного летописного свода. Соответственно зачастую игнорируется та образная система, которую использовал летописец и которую хорошо понимали его читатели. Результатом такого подхода становится некритическое восприятие информации, заключенной в подлинном, с точки зрения историка, тексте летописной статьи. Тем самым проблема достоверности текста подменяется проблемой его подлинности. С этим связан «наивно-исторический» подход к восприятию летописных сведений, ихбуквальноеповторениевисторическихисследованиях.

Когда современный исследователь берет в руки древнерусскую летопись, перед ним неизбежно должен встать вопрос: насколько адекватно он может воспринимать текст, созданный тысячелетие назад? Естественно, чтобы понять любое информационное сообщение, необходимо знать язык, на котором оно передается. Все, однако, не так просто, как может показаться па первый взгляд. Прежде всего нельзя быть уверенным, что лингвистам удалось зафиксировать все значения (с учетом временных изменений) всех слов, встречающихся в древнерусских источниках, Предположим, однако, что все основные значения слов выявлены и зафиксированы, а исследователь правильно выбрал из них наиболее близкие «своему» тексту. Этого еще недостаточно, чтобы считать, будто текст понят. Существует поистине неисчерпаемое число индивидуальных смыслов, «окружающих» найденные общепринятые значения. В таких лексико-семантических полях и формируются образы, которые пытается донести до нас автор текста. Метафорические описания этих образов и их взаимодействий составляют собственно изучаемый текст, Проблема «лишь» в том, чтобы понять их смысл (точнее, смыслы). Поэто-

му историка, как правило, не может удовлетворить буквальный,

лингвистически точный перевод текста сам по себе. Он не более чем одно из вспомогательных средств для уяснения историче-

«русского средневекового языка (и в этом их заслуга), в результате дают мало понятный текст, ибо смысл той исторической, жизненной ситуации, которая обрисована в источнике, от них ускользает»6.

Между тем без специального изучения семантики лексем (далее, на первый взгляд, знакомых исследователю), принятой в мо-

ские изменения. Ситуация осложняется тем, что филологи-руси- сты традиционно обращали недостаточно внимания на анализ подобныхизменений.

Перед нами - типичная герменевтическая ситуация: непонимание «темного места» в источнике (а часто таким «темным местом» может быть весь текст источника) сопрягается с кризисом доверия к прежним способам истолкования языковых фактов. Обозначить пути, которые позволят преодолеть ее, истолковать текст возможно близко к смыслу, вложенному в него автором, найти слово, «которое принадлежит самой вещи, так что сама вещь обретает голос в этом слове»7, - основная цель, которую долженставитьпередсобойавторисследования.

В подавляющем большинстве случаев историк или литературовед исходит из неявной предпосылки, будто психологические механизмы остаются неизменными на протяжении веков. «Иногда презумпция тождества мышления летописца и исследователя высказывается открыто. Так, говоря о стимулах возникновения новых жанров древнерусской литературы, Д.С. Лихачев отмечает, что их не следует связывать с особенностями мышления создателей этих жанров. «Мне представляется, - пишет он по этому поводу, - что постановка вопроса об особом характере средневекового мышления вообще неправомерна: мышление у человека во все века было в целом тем же»8.

Подобная точка зрения почти на столетие отстает от современного уровня развития исторической психологии. Еще в первые десятилетия XX в. психологи, этнографы и антропологи (прежде всего Л. Леви-Брюль, а также его последователи и даже часть критиков) пришли к выводу, что психологические механизмы человека представляют собой исторически изменчивую величину. Причем эти изменения не сводятся к количественному накоплению единиц мышления. Речь идет о качественном преобразовании самих мыслительных процессов. В частности, установлено, что индивидуальное мышление, так называемый здравый смысл, по мере развития общества постепенно освобождается от коллективных представлений, другими словами, мыш-

ление индивидуализируется. При этом коллективные представления

на ранних этапах развития общества существенно отличаются от современных идей и понятий и не могут отождествляться с ними. Для предшествующих обществ характерна пера в силы, влияния, действия, неприметные, неощутимые для чувств, но тем не менее реальные. Такая вера может не иметь, с современной точки зрения, логических черт и свойств, но ощущаться вполне логич-

180 РАЗДЕЛ 1

ной для своего времени. По словам Л. Леви-Брюля, «первобытное мышление обращает внимание исключительно на мистическиепричины, действиекоторыхоночувствуетповсюду»9.

Важнейшее средство, при помощи которого человек мыслит и - главное - излагает свои мысли - язык. Наверное, поэтому психологи напрямую связывают развитие мышления с развитием языка. Сначала слови предельно конкретны, употребляются преимущественно в качестве имен собственных. На втором этапе развития языка словами обозначаются целые классы явлений. В дальнейшем же слово превращается в орудие или средство выработкипонятийитемсамымтерминологизируется.

Древнерусские летописные тексты, судя по всему, могут быть с полным основанием отнесены ко второму из названных этапов развития языка. Описания в них еще нетерминологичны, но уже позволяют типологизировать происходящее. Однако степень обобщенности летописных описаний меньше, чем в привычных для нас текстах; они намного более конкретны, нежели современные «протокольные» записи. Конкретизация достигается, в частности, опосредованным присвоением описываемым людям, действиям, событиям дополнительных, так сказать уточняющих, имен путем использования в описаниях «цитат» (чаще всего косвенных) из авторитетных и - предположительно - хорошо известных потенциальному читателю текстов (как правило, сакральных).

Следовательно, не только наш образ мира принципиально отличается от образа мира летописца, но и способы описания их различны. Понимание этого неизбежно ставит проблему соотнесения не только самих imagia mundorum, но и того, как они отображаются в источнике. Большая подчиненность индивидуальных представлений летописца и самого текста «коллективному бессознательному» заставляет в качестве первоочередной, вспомогательной задачи понимания ставить проблему воссоздания «жизненного мира» древней Руси в современных нам категориях и понятиях. Такая реконструкция неизбежно должна предшествовать попыткам понять летописный текст, а тем более описаниям исторического процесса как такового. Ввиду расхождения по- нятийно-категориального аппарата, в котором мы фиксируем наши представления о внешнем и внутреннем мире, с представлениями, бытовавшими несколько столетий назад, она может осуществляться лишь на конвенциональном, метафорическом уровне. Само такое описание, опирающееся на двойную рефлексию,

ны с тем, что в отечественной книжности отсутствовали богословские, схоластические традиции. Здесь «говорящее» интеллектуальное меньшинство (не имевшее, правда, университетского образования) во многом напоминает западноевропейское «молчаливое большинство». Впечатление о его мировосприятии молено составить в основном по косвенным данным и по едва ли не случайным проговоркам. Возникает некоторый порочный круг в изучении древнерусских летописей (в изучении западноевропей-

но попять содержание летописной информации можно лишь после уяснения общего смысла летописи. С другой, понять цель создания летописного источника, его социальные функции и основную идею молено, только выяснив, о чем, собственно, говорит его автор (а в явной форме он в этом признаваться чаще всегонехочет).

Летописец, беседующий с нами, оказывается в положении, когда исходные метафоры подвергаются таким деформациям и метаморфозам, что ассоциативные ряды, рождающиеся в головах исследователей, уводят их мысли сплошь и рядом совсем не туда, куда собирался направлять автор (составитель, редактор) летописи. В лучшем случае исходный и конечный образы связаны каким-то внешним сходством (правда, часто по типу: Богородица - Мать Сыра-Земля). При этом почти невозможно установить, насколько далеки или близки транслируемый образ и воспринимаемый фантом: для этого в подавляющем большинстве случаевотсутствуютобъективныекритериисравнения.

Древнерусские летописные тексты не так элементарны, как может показаться при первом приближении. Летописец часто описывает событие столь «примитивно», что у современного читателя может сложиться (и зачастую складывается) впечатление, будто его собеседник «умом прост и некнижен»; кажется, он - непосредственный очевидец про исходящего, бесхитростно описывающий только что увиденное. Иногда современный ученый вос-

*Здесь и далее ссылки на Повесть временных лет даются по изданию: Повесть временных лет / Под ред. В.П. Адриановой-Перетц 2-е изд., испр. и доп. СПб.,

1996.

Этого примера достаточно, чтобы убедиться, насколько «со-

ных за несколько сотен лет до того по совершенно другому поводу. Отсутствие прямых текстуальных совпадений - вряд ли сколько-нибудь веское основание для отрицания близости приведенных текстов. Здесь, видимо, речь должна идти о принципиально ином уровне текстологических параллелей, доказательство которых должно быть достаточно строгим, хотя и не основывающимсянабуквальныхповторах.

В специальной литературе уже давно был подвергнут критике так называемый ассоцианизм. Сторонники этого направления вслед за Тайлором и Спенсером полагают, что «основным законом психологии является закон ассоциации, т. е. связи, устанавливаемой между элементами нашего опыта на основе их смежности или сходства», а потому «законы человеческого духа... во все времена и на всем земном шаре одни и те же»11. Позиции ассоцианизма в литературе по летописеведению по сей день почти не поколебались. Исследователи продолжают пытаться заставить летописца говорить на незнакомом ему языке - несущественно, на каком: веберовском, тойнбианском, марксистском или какомлибо ином. Из-за подобного подхода они теряют основную часть

Так, один из ведущих специалистов по изучению древнерусского летописания Д.С. Лихачев считает, что «летописец... только внешне присоединял свои религиозные толкования тех или иных событий к деловому и в общем довольно реалистическому рассказу», в этом просто «сказывался... средневековый «этикет» писательского ремесла». Из этого делается общий вывод: «религиозные воззрения, таким образом, не пронизывали собою всего летописного изложения». Поскольку же, по словам Д.С. Лихачева, «провиденциализм... не является для него (летописца. - И. Д.) следствием особенностей его мышления», становится очевидным, что «отвлеченные построения христианской мысли», которые встречаются в летописных сводах, нельзя толком использовать даже для изучения мировоззрения автора той или иной записи. Ведь «свой провиденциализм летописец в значи-

тельной мерс получает в готовом виде, а не доходит до него сам»12.

Главное, однако, в другом. В результате такого подхода исследователь чаще всего не понимает даже того, что берет из летописного текста. Понимание довольно сложного и многоуровневого текста сводится таким путем исключительно к буквальным

184 РАЗДЕЛ 1

значениям. Сам текст адаптируется (часто в виде научного перевода или реконструкции) к возможностям понимания современного исследователя. Естественно, не следует думать, что адекват-

Уже сама калибровка вопросов, определяющих и фиксирующих уровень достигнутого между летописцем и историком взаимопонимания, - первый шаг в разрешении остающегося не(до)понимания. Успешность сокращения психолого-культурно- го пространства, разделяющего «собеседников», во многом будет

они охватывают. Их обсуждение - необходимый важный этап в

нике, прежде всего зависит от того, насколько точно определил исследователь цель его создания. И это понятно: содержание и форма текста напрямую связаны с тем, для чего он создан. Замысел - основной фильтр. Сквозь него автор (летописец) «просеивает» всю информацию, которую он получает извне. Этот замысел определяет набор и порядок изложения известий в летописи, Более того, от него в значительной степени зависит внешняя форма изложения, поскольку автор (составитель, редактор) ориентируется на определенные литературные параллели. При этом «литературный этикет» превращается из чисто «внешнего» приема изложения в важный элемент проявления содержания (если литературоведов интересует преимущественно психологии лите-

ратурнойформы, тоисторика- психологиясодержаниятекста).

Таким образом, найденный замысел должен позволить непротиворечиво объяснить: 1) причины, побуждавшие создавать новые своды и продолжать начатое когда-то изложение; 2) структуру летописного повествования; 3) отбор материала, подлежащего изложению; 4) форму его подачи; 5) подбор источников, на которыеопиралсялетописец.

Путь выявления замысла - обратный: по анализу содержания текстов, на которые опирался летописец (и общих идей произведений, которые он брал, за основу изложения), по литературным формам, встречающимся в летописи, следует восстановить актуальное для летописца и его потенциальных читателей содержание летописных сообщений, свода в целом, а уже на этом основании пытаться вычленить базовую идею, вызвавшую к жизни данноепроизведение.

2. Повесть временных лет

и предшествующие ей своды

ОбщеепонятиеоПовестивременныхлет

Начало древнерусского летописания принято связывать с устойчивым общим текстом, которым начинается подавляющее большинство дошедших до нашего времени летописных сводов. В одних поздних летописях он подвергся сокращениям и кое-каким случайным вставкам (летопись Переяславля Южного и др.), в других (Софийская I, Новгородская IV и др.) был соединен с киевским и новгородским сводами. Интересующий нас текст охватывает длительный период - с древнейших времен до начала второго десятилетия XII в. По первым строкам, открывающим большинство его списков, этот текст традиционно называют Повестью временных лет. Вполне обоснованно считается, что это один из древнейших летописных сводов, текст которого был сохранен летописной традицией. Следует помнить, что Повесть временных лет - условно (хотя и небезосновательно) выделяемый текст. Отдельных списков его не известно. По этому поводу В.О. Ключевский писал: «В библиотеках не спрашивайте Начальной летописи - вас, пожалуй, не поймут и переспросят: «Какой список летописи нужен вам?” Тогда вы в свою очередь придете в недоумение. До сих пор не найдено ни одной рукописи, в которой Начальная летопись была бы помещена отдельно в том виде, как она вышла из-под пера древнего составителя. Во всех известных списках она сливается с рассказом ее продолжателей, кото-

годов: до 1110 г. (Лаврентьевский и близкие ему списки) или до 1118 г. (Ипатьевскийиблизкиеемусписки).

Обычно это связывают с неоднократным редактированием Повести. Сличение обеих редакций привело А.А. Шахматова к

ря Сильвестром, оставившим об этом запись под 6618 г.: «Игуменъ Силивестръ святаго Михаила написах книгы си Летописець, наделся от Бога милость прияти, при князи Володимере, княжащю ему Кыеве, а мне в то время игуменящю у святаго Михаила въ 6624, индикта 9 лета; а иже чтеть книгы сия, то буди ми въ молитвахъ». Эта запись рассматривается как безусловное свидетельство того, что Повесть была составлена до даты, указаннойвприпискеСильвестра.