Литература по госам / Потёмкин- История дипломатии / Том 1 / раздел 4 / ГЛАВА 13

Совещание у Наполеона III 12 июля 1870 г. И тут-то Наполеон III и совершил самую губительную из своих дипломатических ошибок. Сначала он склонен был удовлетвориться достигнутым успехом. Именно легкость и быстрота, с которыми была им одержала дипломатическая победа, наводили императора на мысль, что Пруссия не готова к войне. Но все же, когда вечером 12 июля 1870 г. в император­ском кабинете под председательством Наполеона III собрался совет высших сановников для решения вопроса, считать ли дело с кандидатурой Леопольда поконченным, император внача­ле несколько колебался. Императрица, военный министр Лебеф, министр иностранных дел Грамон стояли за войну. Первый ми­нистр Эмиль Оливье никакого противодействия воинственным своим коллегам не оказал. «Мы готовы, вполне готовы, у нас в армии все в порядке, вплоть до последней пуговицы на гетрах у последнего солдата», — заявил военный министр Лебеф. Еще раньше он высказал и другой афоризм: «Прусская армия? Ее нет, я ее отрицаю». Такое же легкомыслие обнаружил и герцог Грамон, утверждая, что, несмотря на отсутствие формального союзного договора, Австрия непременно выступит против Пруссии, когда начнется война.

И Наполеон III решился.

Требование Наполеона III к Вильгельму I. По окончании коронного совета в ночь с 12 на 13 июля посла Бенедетти разбудила телеграмма из Парижа. Министр иностран­ных дел герцог Грамон приказывал ему снова отправиться в королевскую резиденцию в Эмс и предъявить королю следующее необычное в истории мировой дипломатии требование: король Вильгельм I должен дать формальное обязательство, что запретит Леопольду принять испанский престол, если ему снова когда-нибудь предложат это. Требова­ние было по существу рассчитанной дерзостью, да еще прикры­той самым нелепым предлогом: ведь было ясно, что испанского престола никто Леопольду более не предложит. Бенедетти снова имел аудиенцию у Вильгельма утром 13 июля, через несколько часов после получения телеграммы от Грамона из Парижа. Король встретил Бенедетти в саду с газетой в ру­ках и, любезно протягивая газету, с видимым удовольствием сказал, что очень рад полному улажению вопроса. Когда же Бенедетти изложил ему новое требование французского пра­вительства, король сказал, что подобные обязательства он не считает возможным давать. Аудиенция кончилась сухим, но вежливым прощанием. Едва Бенедетти ушел, как Вильгельм I получил донесение от Вертера, своего посла в Париже. Идя на прямой разрыв е Пруссией, герцог Грамон, не довольствуясь решением совета и посылкой телеграммы графу Бенедетти, позаботился еще обострить положение, усилив дерзость своих требований. Он объяснил прусскому послу Вертеру, что от Вильгельма I требуется — заявление, что он не имел в виду посягать на интересы и достоинство французской нации, и письменное обещание в будущем не вредить интересам и до­стоинству Франции.

Семидесятитрехлетний старик Вильгельм I был раздражен и оскорблен. Когда вечером того же дня, 13 июля, Бенедетти снова попросил аудиенции, явно затем чтобы официально по­требовать письменных гарантий, о которых король только что узнал из донесения Вертера, Вильгельм отказал Бенедетти в его просьбе. И все-таки они увиделись еще один раз, именно 14 июля, когда король уезжал из Эмса. Бенедетти явился на вок­зал. Король не мог сесть в вагон, минуя посла. Вильгельм ска­зал Бенедетти, что более того, что он уже заявил послу, он ска­зать сейчас не может, но что переговоры по этому вопросу будут продолжаться в Берлине.

Уезжая из Эмса, король приказал находившемуся при нем советнику министерства иностранных дел фон Абекену изложить события этого дня в телеграмме и послать ее Бисмарку. Наступил последний акт дипломатического конфликта, при­ведшего к кровопролитной войне.

С самого начала переговоров Бенедетти с прусским королем в Эмсе Бисмарк с напряженным вниманием следил за всеми фазисами начавшейся дипломатической кампании. Он видел ясно, что в Париже хотят войны, а король Вильгельм I ее не хочет и даже готов итти на унижение. Уже отказ Лео­польда от испанской короны Бисмарк считал поражением для Пруссии. Но его агенты из Парижа доносили, что дело этим не кончится и что Наполеон III собирается предъявить какие-то новые требования.

«Эмсская депеша» Бисмарка. Вечером 13 июля Бисмарк сидел за обеденным столом с военным министром фон Рооном и начальником главного штаба прусской армии Гельмутом фон Мольтке. Бис­марку подали пришедшую из Эмса срочную депешу фон Абекена с изложением всех событий в Эмсе и слов короля, что пере­говоры будут продолжаться в Берлине. Бисмарк, фон Роон и Мольтке впали в глубокое уныние, как признавался потом Бис­марк.

Они просто не могли понять, как старый король решился обещать Бенедетти обсуждать в Берлине неслыханно дерзкое, провоцирующее требование Франции.

Тут-то Бисмарк и совершил тот поступок, о котором впервые стал откровенно и даже хвастливо говорить двадцать пять лет спустя, уже будучи в отставке.

Бисмарк обратился к Мольтке с вопросом, действительно ли вооружение армии и вся армия вообще находятся в Пруссии в таком состоянии, что можно вполне ручаться за победу в войне с Францией? Мольтке, не колеблясь, отвечал утвердительно. Тогда Бисмарк повторил свой вопрос, обратившись к военному министру фон Роону. Фон Роон решительно подтвердил ответ Мольтке. «В таком случае продолжайте спокойно обедать»,— сказал Бисмарк своим гостям. Он вышел из-за стола и уже в другой комнате стал перечитывать депешу. «Я внимательно снова прочел депешу, — вспоминал много лет спустя Бис­марк, — взял карандаш и смело зачеркнул все то место, где было сказано, что Бенедетти просил о новой аудиенции; от де­пеши я оставил только голову и хвост». Таким образом, совер­шенно исчезли слова короля, сказанные на вокзале графу Бе­недетти, что переговоры будут продолжаться в Берлине. Теле­грамма получила такой смысл, что король отказался дальше вообще разговаривать с французским послом. «Это будет крас­ный платок для гальского быка», — с удовлетворением заявил Бисмарк, прочитав гостям свое фальсифицированное произве­дение. Гости были в полном восторге. «Вы превратили шамаду [барабанный бой к отступлению] в фанфару [сигнал к атаке]»,— сказал Мольтке.

Не теряя времени, Бисмарк сейчас же передал фальсифици­рованный текст для сообщения прессе. Дело было сделано. И Бисмарк и Наполеон III получили то, к чему оба одинаково стремились. Война сделалась неизбежной. Уже 15 июля фран­цузское правительство выступило в Законодательном корпусе с требованием военных кредитов и с заявлением о наступающей войне. Депутаты — и правительственные и оппозиционные — в подавляющем большинстве, без всякой критики, с возмущен­ными возгласами о кровном оскорблении, нанесенном чести Франции, вотировали кредиты и одобрили объявление войны Пруссии, которое и последовало формально 20 июля 1870 г. Только Тьер, знавший неподготовленность Франции к войне, слабо пробовал протестовать, но умолк при негодующих воз­гласах большинства.

Недовольство Александра II поведением Наполеона III. «Вы думаете, что у вас одних есть самолюбие», — с неудовольствием сказал Александр II своему любимцу французскому послу в Петербурге генералу Флери, когда узнал о требованиях, предъявленных фран­цузским правительством королю Вильгельму I. Так судил о ди­пломатических переговорах, приведших к войне, Александр II. Оттого-то Бисмарк и решился на подлог, что понял, как должно было рассердить Александра поведение Наполеона III, и как поэтому Пруссии выгодно было использовать такой удобный случай.

Также, как Александр II, судила об этом в июле 1870 г. и английская дипломатия. Впрочем, ее суждения для Бисмарка не имели того значения, как настроение русского царя.

Война началась при самых благоприятных для Бисмарка условиях дипломатической обстановки. Немедленно он опубли­ковал припрятанное им письменное изложение тайных требова­ний Наполеона III насчет Бельгии, неосторожно поданное ему в 1867 г. французским послом. Англия была возмущена и взвол­нована этим доказательством агрессивности и коварства Фран­ции. 20 июля 1870 г. дипломаты замолчали. Решающий голос принадлежал ружьям и пушкам.