IV. Административная политика самодержавия в Сибири в xyiii – начале XX в.

4.1. Административная политика самодержавия в Сибири в xyiii - первой половине XIX вв. (Дамешек и.Л.).

Сибирь в имперском административном механизме XYIII - начала XIX в. Сибирский регионализм М.М. Сперанского. «Учреждение для управления Сибирских губерний» его анализ и оценка. Система организации и компетенция местных органов власти по реформе 1822 г. Чиновничий реформизм второй четверти XIX в. Сибирская администрация и жандармское ведомство. Попытки модернизации «Учреждения» Сперанского. Н.Н. Муравьев-Амурский и его административная программа. Кадровая политика. Введение новых штатов. Дальневосточная программа Муравьева. Ее реализация. Создание новой системы административного устройства восточных окраин империи. Проблема властных отношений центра и региона. Имперская административная политика в Сибири в оценке местных жителей. Сибирь в имперском административном механизме XYIII - начала XIX вв.

Определение путей и методов инкорпорации Сибири в Россию имеет сложный теоретический характер. Представляется, что как минимум можно говорить о трех составляющих этого процесса: политическом, экономическом и социокультурном компонентах. Со времени образования единого российского государства в XYI в. территория складывающейся империи непрерывно продвигалась на восток. Анализ правового и конкретно-исторического материала позволяет утверждать, что империя, включая в свой состав то или иное пространство и народы, на нем проживающие, начинала властное освоение, интеграцию в империю прежде всего с политико-административных мероприятий, создания опорных военно-промышленных пунктов и оборонительных рубежей. Решение задачи экономического освоения новых территорий отодвигалось на второй план, но именно ее осуществление должно было, в конечном итоге, обеспечить выполнение стратегических целей российского государства на востоке – превращение вновь присоединенных территорий в Россию. Вот почему на первом этапе интеграции вновь присоединенных территорий преобладали военно-мобилизационные методы.

Изучение процесса динамики властного освоения новых земель свидетельствует о том, что в период складывания и формирования самодержавия он обычно начинался с образования приказов (дворцов), имеющих четко выраженную областную компетенцию. Такими были, например, Тверской и Рязанский дворцы (приказы). Суд, расправу, сбор налогов эти приказы «творили» только на своей территории. Характерно, что первые областные приказы, управляющие «внутренними» территориями, не имели регламента, который определял бы структуру и характер деятельности этих учреждений, но основными у них были финансовые функции. Однако уже тогда управление окраинными землями нередко поручалось посольскому приказу. В середине XYI в. последний, к примеру, управлял Карельской землей. Дальнейшая эволюция форм и методов управления окраинами напрямую зависела от стратегических взглядов правительства на перспективы и приоритеты развития этих территорий в составе России.

Применительно к Сибири наглядным свидетельством эволюции взглядов государственной власти на место новых земель в составе возникавшей империи стало изменение названия центральных органов, ведавших данной территорией. Этот процесс не был случайным. В известной мере он отразил глубину инкорпорации Сибири в Россию. До конца XYI в. Сибирь находилась в ведении посольского приказа. Тем самым признавалась как бы незавершенность характера присоединения этих территорий. Принципиальным рубежом в организации управления этими сопредельными с иностранными государствами землями стала передача сибирских территорий в ведение казанского приказа в 1599 г. В системе последнего в отличие от большинства областных приказов, в то время действовали разрядный, поместный, денежные столы, которые осуществляли свои функции на всех вновь присоединенных восточных территориях государства.

Вторым принципиальным рубежом стало создание в 1637 г. в Москве специального Сибирского приказа, отвечавшего за положение дел всем Зауралье. Во главе вновь образованного органа были поставлены виднейшие представители московской бюрократии – князья Н.И. Одоевский, А.Н. Трубецкой, И.Б. Репнин и др. Характерно, что Одоевский и Трубецкой до этого руководили приказом Казанского дворца, т.е. имели опыт практической деятельности на востоке. Сибирский приказ с момента образования имел весьма широкие полномочия–от административно-финансовых до военных и дипломатических. Создание специального сибирского приказа с широкими полномочиями свидетельствовало об осознании правительством особого самостоятельного значения Сибири для России, об эволюции взглядов московских властей на эти окраинные земли. На практике это выразилось в смене военно-мобилизационных методов колонизации на политико-административные. По мере продвижения отрядов русских людей на восток на новые территории постепенно распространялась общероссийская система административного деления и управления. Она учитывала исторические особенности новых территорий и их населения, заметно отличавшихся своей индивидуальности от исконно русских земель. В учете интересов центральной власти и сибирской периферии выражался политический аспект первых административных мероприятий в крае.

Изменения системы административно-территориального устройства и управления и Сибири в XYII- XYIII вв. определялись общим характером эволюции сословно-представительной монархии к абсолютизму, усилением процесса бюрократизации государства. Основой административного деления Сибири, как и Европейской части страны, стал уезд. Удаленность от центра, другие местные особенности приводили к тому, что реально вся полнота власти в уезде сосредотачивалась в руках воевод. Формирование уездов шло по мере включения новых территорий в состав Российского государства. Одной из важных особенностей административно-территориального устройства

Сибири в XYII в. стало разукрупнение уездов и увеличение их числа, что вызывалось быстрым ростом населения. К началу XYII в. окончательно оформился Тобольский разряд (область), в составе которого были Березовский, Верхотурский, Енисейский и другие уезды. В 1629 г. был образован Томский, спустя 10 лет Ленский, а в 1677 г. Енисейский разряды. Тем не менее, Тобольск, основанный в 1587 г., сохранил положение главного города Сибири, а правительственные наказы требовали от уездных воевод согласовывать свои действие с тобольскими воеводами. Последние были, как правило, родовитыми людьми, что создавало им особый ореол в глазах сибиряков. Так в крае вырабатывалась иерархия соподчинения.

Упрочению местной власти способствовало первая областная реформа. Среди 8 губерний, образованных Петром I указом от 18 декабря 1708 г., была и сибирская с центром в Тобольске. Сибирский приказ потерял значение центрального государственного учреждения и превратился в Московскую канцелярию сибирской губернии. Официальное открытие губернии состоялось в 1711 г., первым ее губернатором был назначен князь П.М. Гагарин. Однако его сибирская карьера окончилась грандиозным сыском, обвинением в злоупотреблениях и публичной казнью.

В 30-х-60-х гг.XYIII в., в эпоху «контрреформ», Сибирский приказ был вновь восстановлен (1730 г.), а в его компетенцию попало назначение всех сибирских чиновников, кроме губернаторов и вице-губернаторов. Однако из его компетенции были изъяты ряд важных финансовых функций и право самостоятельных дипломатических сношений с сопредельными странами. В этот период правительство особое внимание уделяло вопросам социального состава формирующейся сибирской администрации. Царские указы требовали сибирских воевод выбирать «из знатного шляхетства, добрых и пожиточных и совестных…». Воеводами стали, как правило, назначаться лица дворянского происхождения¹. Поначалу срок службы воеводам определялся в два года, в 1744 г. он был продлен до 3-х, а в 1760-м году до 5 лет.3 Между тем со времени своего восстановления сибирский приказ не занял центрального положения в решении сибирских дел. Реальная власть в крае все больше концентрировалась в руках губернаторов, которые налаживали непосредственное связи с коллегиями и сенатом. В 1763 г. Екатерина II особым указом передала сибирский приказ в ведение консультанта по сибирским делам сенатора Ф.И. Соймонова и приказала ему выразить свое мнение о необходимости деятельности этого учреждения. В сентября 1763 г. сенатор представил на имя императрицы доклад, в котором заявил, что содержание этого органа управления «интересам е.и.в. убыточно, а сибирскому народу отяготительно». Логическим завершение деятельности Соймонова стал указ от 15 декабря 1763 г. об окончательном упразднении Сибирского приказа.

Вместе с этими административными перестройками сузилась и территориальная власть тобольского губернатора. Ряд областей Восточной Сибири получили автономию от старого губернского центра. Дальнейшее продвижение территории империи на восток приводило к смещению административных приоритетов Петербурга, образованию новых опорных центров державы в Зауралье. Постепенно таким центром, наряду с традиционным Тобольском становиться Иркутск. Еще в 1736 огромная сибирская губерния была разделена на две независящие друг от друга Тобольскую и Иркутскую провинции. Последняя была передана прямо в ведение Сибирского приказа. Таким образом, было положено деление Сибири на Западную и Восточную. Спустя 4 года права иркутского вице-губернатора были расширены до губернаторских полномочий. Меняется общий статус пограничного города Селенгинска из-за усложнения функций и роста русско-китайской торговли. В 30-е-60-е гг. XYIII в. руководящими основами деятельности сибирской губернии и администрации стали «наказ губернаторам» от 12 сентября 1728 г. а позже «наставление губернаторам» Екатерины II от 21 апреля 1764 г. Отныне губернатор провозглашался хозяином «вручаемой его смотрению губернии» и обязывался исполнять только указы императрицы и сената.

На протяжении второй половины XYIII в. несколько раз изменялось административное деление Сибири, в восточной ее части появляются отраслевые учреждения центральных ведомств. В 1764 г. Сибирь была поименована «Сибирским царством» а Иркутск стал центром новой губернии. В 1775 г. Иркутская губерния была разделена на Иркутскую и Удинскую (позже Верхнеудинскую) провинции. Выделение Забайкалья в особую административную единицу мотивировалось особыми хозяйственно-попечительными заботами.

На рубеже XYIII-XIX вв. административное устройство Сибири определялось «Учреждением о губерниях» 1775. По нему сибирское управление получило четырехступенчатую систему управления. На верху находилось наместническое (генерал-губернаторское), осуществлявшее высшее руководство и надзор в огромным регионе; губернское во главе с губернатором занималось решением административно-хозяйственных, финансовых и полицейских задач; на сопредельных окраинных территориях обычно образовывались области, отличавшиеся упрощенным набором административных функций и управления; низший уровень был представлен уездным управлением, состоявшим, как правило из земского суда.

Административной реформой Павла I наместничества были упразднены, а Сибирь разделена на Тобольскую и Иркутску губернии. Однако с приходом к власти Александра I и началом министерской реформы во внутренней политики правительства возобладали централизаторские мотивы. В то же время Непременный совет в июне 1801 г принял решение о восстановлении генерал-губернаторской власти в империи. В Сибирь отправлялся сенатор И.О. Селифонтов, которому поручалось разработать проект административных преобразований в крае. Итогом миссии Селифонтова стало образование в 1803 г. единого для всей Сибири генерал-губернаторства с центом в Иркутске. Генерал-губернатор получил специальную, достаточно пространную инструкцию, которая предоставляла ему широкие властные полномочия. Это позволило Селифонтову осуществить ряд преобразований, направленных на усиление бюрократического надзора. В рамках реализации своей программы в 1803-1805 гг. Селифонтов предпринял меры по совершенствованию административной системы края. В их числе - организация в 1803 г. областного управления на Камчатке и предварительного управления в Охотске, учреждение в 1804 г. Томской губернии, сокращение числа уездов во всех сибирских губерниях, разделение (разукрупнение) наиболее крупных уездов на комиссарства. Для большей продуктивности в работе было осуществлено слияние Иркутского губернского правления с казенной палатой, которое отныне подразделялось на две экспедиции - исполнительную и казенную. В первой из них председателем являлся губернатор, а во второй - вице-губернатор. В 1805 г. последовало упразднение Нерчинского гражданского управления с одновременным созданием Якутского областного правления².

Административные преобразования Селифонтова не были случайны. Они преследовали вполне определенную цель, а именно – способствовали расширению влияния генерал-губернаторской власти на финансово-хозяйственную часть местного управления. Упомянутая инструкция обеспечивала генерал-губернатору широкие полномочия и в кадровой политике. Ему предоставлялось право назначать и смещать чиновников (за исключением губернаторов, вице-губернаторов и начальников палат) и «ссылать их в отдаленнейшие места». Селифонтов активно использовал эти полномочия в целях «улучшения» состава местной администрации: в частности, отдал нескольких губернаторов под суд, а всего за время его правления в Иркутске сменилось шесть губернаторов. По отзывам современников, Селифонтов «явился как вице-рой; все пало ниц и безмолвствовало». Однако постепенно в местном обществе зародилась мощная оппозиция генерал-губернатору, основу которой составили купцы и чиновничья элита. Основным и, пожалуй, единственным средством борьбы с произволом Селифонтова стал донос. Неизвестно, как бы развивались события дальше, но в мае 1805 г. в Китай из Петербурга было отправлено большое посольство во главе с графом Ю. Головкиным. Наряду с прочими обязанностями, ему поручалось ознакомиться с состоянием дел в губерниях, находящихся по пути его следования. В их числе было и сибирское генерал-губернаторство. В результате ревизии Селифонтов был отправлен в отставку с запрещением въезда в столицу. Высочайшим указом 3 марта 1806 г. новым сибирским генерал-губернатором был назначен протеже А.А. Аракчеева, тайный советник, сенатор И.Б. Пестель (1806-1819). Последний всячески пытался отказаться от должности, ссылаясь на множество причин, основанных, как он писал впоследствии, «на личном убеждении и на фактах». Однако, истинная причина заключалась в том, что со времени введения Екатериной II наместнического правления, все его сибирские предшественники завершали свою карьеру достаточно печально – а именно отстранением от должности и многолетним пребыванием под судом. Пестель опасался, что его постигнет та же участь. Тем не менее, он все же принимает предложение – ведь это был личный выбор императора, противиться которому Пестель не осмелился.

Новый сибирский генерал-губернатор был, по характеристике министра юстиции И.И. Дмитриева, «человек умный и, вероятно, бескорыстный, но слишком честолюбивый и самовластный», что в полной мере отразилось на его политике в крае. Умело используя личное доверие императора, в качестве первоочередной меры Пестель заменил своими людьми всех сибирских губернаторов. При этом начальником в Иркутскую губернию был назначен исключительно преданный ему Н.И. Трескин. Последний безжалостно преследовал любого, кто пытался встать в оппозицию высшей сибирской бюрократии. Являясь приверженцами аракчеевской идеологии, Пестель и Трескин установили в Сибири режим жестокой регламентации и беспрекословного подчинения местному начальству. Любые проявления самостоятельности, а тем более оппозиции жестоко наказывались.

Расправами с купцами Пестель обезопасил себя на некоторое время от противодействия купеческой партии. Тем не менее, вскоре он натолкнулся на сопротивление министерств - в лице их губернских чиновников, недовольных усилением генерал-губернаторской и губернаторской властей³.

В противовес ведомственным интересам различных органов, Пестель и Трескин пытались подчинить себе все губернские и особые управления - как в порядке надзора, так и в порядке управления, что приводило к постоянным конфликтам между ними. В организации хлебозаготовок сталкивались интересы целого ряда ведомств: министерства финансов, военного и даже путей сообщения. Трескин, являвшийся фактически генерал-губернатором, требовал от казенной экспедиции абсолютного подчинения и стремился ограничить самостоятельность всех местных учреждений. Не менее сложно складывались отношения Трескина с местными представителями военного и морского ведомств - попытки сибирских властей поставить этих чиновников под генерал-губернаторский контроль вызывали недовольство столичного начальства. Существовали также серьезные разногласия с представителями других ведомств⁴. Подобные ситуации порождались противоречиями, проистекающими из несогласованных реформ: губернской 1775 г. министерской 1802 г., которые особо ярко проявились в специфических условиях Сибири. В то же время, каких-либо принципиальных изменений в административных учреждениях края в период правления Пестеля не наблюдалось. В феврале 1808 г. на генерал-губернатора были возложены дополнительные функции - по обеспечению продовольствием войск в Сибири и на Камчатке; в апреле 1812 г. упразднялось областное управление Камчаткой, а все административные полномочия возлагались на особого начальника. Начальник Камчатки, являясь одновременно командиром флотской роты, подчинялся непосредственно генерал-губернатору. В компетенцию начальника входили хозяйственная, полицейская и исполнительная функции. Последовали также определенные изменения и по судебной части⁵.

Административные мероприятия Пестеля в сравнении с его усилиями по борьбе с оппозицией были столь незначительны, что по утверждению современников, деятельность Пестеля в крае ограничивалась «исключительно преследованием разных личностей», причем поводом для этого служила зачастую личная неприязнь сибирского правителя к тому или иному человеку. Тем не менее, подобные действия Пестеля объясняются вполне прозаично. Он был наслышан о печальной участи своих предшественников и пытался различными способами застраховать себя от нее. Логичным последствием самоуправства высшей сибирской администрации стал увеличивающийся с каждым днем поток жалоб из Сибири от отдельных граждан и целых общественных групп, находящихся в оппозиции к генерал-губернатору. В результате к концу второго десятилетия XIX в. правительство пришло к пониманию, что проблема восточной окраины заключается не только в личных качествах ее администраторов, но и в самой системе сибирского управления. Вследствие этого императорский Петербург принимает решение о необходимости ее реформирования.

М.М. Сперанский: сибирский вариант имперского регионализма

В первой четверти XIX в. произошли серьезные перемены в системе управления Азиатскими окраинами государства. С момента присоединения управление Азиатской Россией осуществлялось в соответствии с общероссийским административным механизмом. Между тем, значительные различия между губерниями Европейской России и Сибирью обуславливали необходимость разработки специальной, «сибирской» модели управления, в которой бы учитывалась региональная специфика края: особенности его геополитического положения, пестрый национальный состав населения, размеры территории, наличие ссылки, приграничное положение и пр. Выполнение этой ответственной задачи было поручено известному реформатору М.М. Сперанскому, назначенному с «легкой руки» Александра I генерал-губернатором огромного сибирского края. Решение о назначении нового сибирского правителя, принятое Комитетом министров в ноябре 1818 г., не было спонтанным. Основной причиной, по словам самого императора, стали «самые неприятные известия на счет управления Сибирским краем» и различные жалобы на губернское начальство. После их рассмотрения в Комитете министров было решено провести ревизию Сибирских губерний, по завершении которой изменить «начала управления Сибирью, дать ей новое учреждение».

24 мая 1819 г. Сперанский прибыл в Тобольск, где спустя три дня официально объявил о своем вступлении в должность генерал-губернатора. Первой его задачей было проведение ревизии. Она довольно ярко характеризовала то положение дел, которое застал Сперанский в Сибири. Если проведение ревизии в Тобольске не представляло особой сложности, то в Томске наблюдалась противоположная картина: «злоупотребления были вопиющие и весьма худо прикрытые». По оценке самого Сперанского, если в Тобольске виновных следовало отдать под суд, то здесь «оставалось бы уже всех повесить»⁶. Однако, настоящим гнездом злоупотреблений являлась иркутская губерния, куда Сперанский прибыл в середине августа. Иркутск готовился к встрече как никогда. Основные сооружения города – кафедральный собор, триумфальные ворота и главные улицы – Большая и Заморская – были буквально залиты огнями. На переправе через Ангару гремел оркестр, а среди огромного стечения народа выделялись губернатор Трескин с чиновниками в парадных мундирах и орденах.

В дневнике Сперанский так описал впечатления об Иркутске: «Вид освещенного города из-за реки был великолепен».

4 сентября 1819 г. Сперанский собрал общее присутствие губернского правления, сообщил о намерении приступить к ревизии губернии и о создании следственной комиссии «по разным предметам губернского, областного и уездного управления». Общим предметом следственных дел стало «лихоимство в разных его видах». Число заведенных уголовных дел достигло 74, исковая сумма по ним составила 2 млн. 874 тыс. рублей. «Все то, что о здешних делах говорили в Петербурге, не только есть истина, но - и это редко бывает - истина не увеличенная», - писал Сперанский к А.Н. Голицыну. Злоупотребления были столь велики, что, по мнению генерал-губернатора, «всякий другой край, менее обильный, был бы подавлен ими совершенно». Взяточничество чиновников было «почти всеобщим». По итогам ревизии два губернатора и сорок восемь чиновников были отданы под суд, а всего «обвиняемых по всем следствиям» насчитывалось 680 человек. Первая причина злоупотреблений, по мнению ревизора, состояла в образе управления, «краю этому несвойственном». В числе прочих причин Сперанским были названы недостаток «уставов» для отдаленных мест Сибири, отсутствие общественного мнения, выразителем которого по Сперанскому являлось дворянство⁷.

О ревизии в одном из писем к Голицыну Сперанский писал что это «есть дело временное и повторять ее часто, на сих расстояниях, невозможно». Завершив ревизию, Сперанский приступил к реализации главной цели своей «командировки» - разработке проектов сибирских преобразований. Идеология реформы принадлежала самому Сперанскому, а сбор сведений и предварительные наброски были сделаны Г.С. Батеньковым.

Для рассмотрения результатов ревизии и проектов сибирских реформ Сперанского, в июле 1821 г. в столице был учрежден особый Сибирский комитет, в котором по указу императора надлежало сосредоточить все сведения о Сибири, имеющиеся в распоряжении правительства^. На заседаниях Комитета был рассмотрен целый пакет законопроектов, составляющих суть сибирской реформы. Важнейшим из них явилось «Учреждение для управления Сибирских губерний», определившее основные принципы административно-территориального деления азиатской России.

В соответствии с реформой 1822г. произошло разделение Сибири на два генерал-губернаторства – Западно-Сибирское и Восточно-Сибирское, административными центрами которых стали соответственно Тобольск и Иркутск. Фактически, Сперанский произвел разделение Сибири на две части - Западную и Восточную. При этом он основывался на естественной границе края, проходящей по Енисею, на которую и ранее указывали известные российские географы-путешественники Паллас и Гмелин.

В состав Западно-Сибирского генерал-губернаторства были включены Тобольская, Томская губернии и Омская область. К Восточно-Сибирскому генерал-губернаторству отнесли Иркутскую и Енисейскую губернии, Якутскую область, Охотское и Камчатское приморские и Троицко-Савское пограничное управления. В Енисейскую губернию с центром в Красноярске были включены уезды, выделенные из состава Томской и Иркутской губерний. Отныне в край посылались два генерал-губернатора. По этому поводу Сперанский отмечал, что с подобным разделением «соединяются все удобства» управления огромным краем.

В соответствии с «Учреждением» устанавливалась следующая административно-территориальная иерархия края. Губернии и области делились на округа, а те, в свою очередь, на волости и инородные управы. В результате была создана четырехуровневая система сибирского управления: главное, губернское, городское, волостное и инородное.

Высший уровень – Главное управление - составляли генерал-губернатор и возглавляемый им совет. Введение советов стало новшеством не только в сибирской, но и в общероссийской административной практике. По мысли Сперанского, именно Советы могли стать той структурой, которая бы ограничила произвол высших сибирских начальников. Современники реформы высоко оценили новшество: советы «принесли огромную пользу; идея их была хороша. Они именно ограничивали произвол губернаторов». Практика, однако, показала, что надежды реформатора оказались напрасными. Генерал губернаторы по-прежнему сохраняли всю полноту власти. Не случайно сибиряки называли их «главными начальниками» края

Одной из причин сложившейся ситуации был порочный принцип комплектования совета. В совет входило шесть чиновников, половина (!) которых назначалась по представлению (т.е. фактически, по выбору) самого генерал-губернатора. Совершенно очевидно, что эти члены совета даже не пытались ограничивать генерал-губернатора, крайне редко высказывали свое несогласие с мнением «главного начальника», дабы не лишиться своей должности, потому что «всякий дорожит своим местом и зависящей от него довольной жизнью». Таким образом, власть генерал-губернатора только внешне была ограничена советом; фактически же «все дела решались по его (генерал-губернатора - авт.) произволу. В журнал совета обыкновенно вносились и подписывались только его приказания».

По этому поводу один из иркутян, В.И. Вагин, заметил, что «Сперанский был либерал; он думал, что члены советов будут самостоятельны. Между тем, они попали в служебную зависимость, а следовательно, не могли уже быть самостоятельны»⁸. В последствии именно советы стали объектом жесткой критики со стороны преемников Сперанского на посту генерал-губернаторов края. Высшие сибирские чиновники видели в них учреждение, которое только усиливало волокиту при решении дел.

Совет Главного управления учреждался под председательством генерал-губернатора. Состоял он из шести советников, трое из которых «яко производители дел», назначались по рекомендации генерал-губернатора, и трое по «представлению» министерств (внутренних дел, юстиции и финансов) и утверждались императором. В случае недостатка последних предусматривалась возможность включения в состав Совета гражданского губернатора, председателей губернских мест (губернского правления, казенной палаты и суда) и губернского прокурора. Одни из местных чиновников А.М. Падерин отмечал, именно эти «члены совета от министров должны были быть противовесом генерал-губернаторской власти, т.е. не допускать ее до произвола; на самом же деле выходило, что эти противовесы были покорными слугами власти, а если кто вздумал высказывать мнения, неугодные генерал-губернатору, такого смельчака убирали с места»⁹.

Главное управление должно было контролировать деятельность местной администрации. Надзор имел двойственный характер: часть дел являлись прерогативой исключительно генерал-губернатора, другие же должны быть предварительно обсуждены и «уважены в Совете», и только затем утверждены «главным начальником» края. В компетенцию Совета входили три категории дел: надзор и ревизия губернских учреждений, судебные споры - случаи несогласия гражданского губернатора с решением губернских судов и вопросы, касающиеся хозяйственной жизни генерал-губернаторства. Таким образом, сферу влияния генерал-губернатора составляли наиболее важные вопросы управления, надзор за деятельностью местных управлений путем ревизии их дел, назначение и увольнение чиновников, представление к наградам и пр. По аналогичной схеме было организовано губернское и окружное управления. Фактически, они являлись прямым проецированием Главного управления на соответствующие уровни.

По этому поводу Нижнеудинский исправник М.М. Геденштром высказался достаточно презрительно, назвав «жалкими сколками с главного управления» губернатора и окружного начальника «со своими советами», язвительно отметив, что «должность исправника была важнее и выгоднее, нежели окружного начальника».

Второй уровень управления - губернское - разделялось по «Учреждению для управления Сибирских губерний» на общее и частное. Общее губернское управление составляли гражданский губернатор и совет под его председательством. В состав совета входили председатели губернского правления, казенной палаты, губернского суда и губернский прокурор.

Основной задачей общего губернского управления являлся надзор за местной администрацией. Для губернского управления надзор был двояким: часть дел находились в компетенции непосредственно гражданского губернатора, другие следовало предварительно обсуждать в губернском совете.

Контроль за функционированием местной (губернской, областной и окружной) администрации губернатор осуществлял через личное обозрение всех местных управлений и ревизии их дел. В исключительной власти губернатора было назначение и увольнение чиновников, утверждение членов дум, городового суда, ратуш, волостных голов, а также представление к наградам. Гражданскому губернатору подлежал пересмотр уголовных дел, что фактически означало легитимность вмешательства администрации в судопроизводство.

Как и Совет Главного управления, губернский совет имел статус лишь законосовещательного органа, и никаким образом не мог ограничить личную власть губернатора. Губернский совет выполнял те же функции, что и Совет Главного управления, только в масштабе губернии.

Губернское правление составляли председатель и четыре советника, каждый из которых имел «свою определенную часть дел». В ведении губернского правления находились административно-полицейские и хозяйственные вопросы, в соответствии с которыми все дела губернского правления разделялись на четыре отделения, одно из которых составляло экспедицию о ссыльных. При губернском правлении, согласно штатному расписанию, состояли приказ общественного призрения, архитекторская часть, типография, медицинская управа, и канцелярия, где сосредоточивалось делопроизводство и архив.

Казенная палата состояла из председателя и «положенного в штате число советников». Основными функциями палаты были хозяйственно-финансовые вопросы: управление государственными имуществами, распределение земель, межевание; сбор и распределение налогов и различных сборов; ревизия всех счетов, составление годовых отчетов «о доходах и расходах по губернии». При палате состояли рекрутское присутствие, землемерная и механическая части, канцелярия и архив.

Губернский суд состоял из председателя и четырех советников. Суд рассматривал как гражданские, так и уголовные дела. Прокурорский надзор в губернии осуществлял губернский прокурор и назначенные ему в помощь два губернских стряпчих, замечания которых «по неправильному или медленному производству дел в местах областных и окружных» рассматривал губернский совет. Суд и прокурорский надзор в Сибири были подотчетны администрации. Приговоры по судебным делам утверждал губернатор, и в случае его несогласия с решением губернского суда, пересмотр дел осуществлялся Советом Главного управления.

Третьей степенью управления являлось окружное. В первой четверти XIX века уезды в Сибири были переименованы в округа. Сибирские округа существенно различались по количеству проживающих в них людей. Поэтому территориально-демографический фактор учитывался при создании «Сибирского учреждения» М.М. Сперанского. В зависимости от количества проживающего населения округа и города подразделялись на три типа: малолюдные, средние и многолюдные. Набор административных учреждений в том или ином округе или городе напрямую зависел от количества народонаселения.

В состав общего окружного управления входили окружной начальник и окружной совет, состоящий из городничего, окружного судьи, земского исправника, окружного казначея, стряпчего и городского главы, если в городе была дума. Основной функцией общего окружного управления был надзор за деятельностью местной администрации, назначение и увольнение «канцелярских чинов», представление к наградам и пр.

Частное окружное управление состояло из окружного суда и окружного казенного управления. В состав окружного суда входили окружной судья, два или три заседателя и окружной стряпчий. Суд рассматривал гражданские и уголовные дела. Исключение составляли лишь дела о злоупотреблениях служебным положением, которые слушались в губернском суде. Земский суд состоял из земского начальника, «яко председателя» и нескольких заседателей. Поскольку в рассматриваемый нами период Сибирь оставалась местом массовой ссылки, постольку важной и специфической особенностью сибирских земских судов был надзор за ссыльными: «распределение ссыльных по их назначению, надзор в их провожании и водворении». Казенное управление составляли казначей и два смотрителя: питейной и соляной продажи. Ежемесячно они проводили ревизии казначейства, винной и соляной частей. Казначейство осуществляло мелкие финансовые функции, например, сбор различного рода доходов, взыскание недоимок по решению городского управления и земского суда, а так же сборы за гербовую вексельную бумагу и паспорта.

Все управление в малолюдных округах сосредоточивалось в руках земского исправника, который должен был осуществлять общий надзор «по делам полиции, продовольствия и казенных податей». Исправник подчинялся окружному совету и действовал по его указаниям.

Специальные разделы Сибирского учреждения были посвящены городскому управлению. В зависимости от численности проживающего в них населения, новый закон подразделял города на многолюдные, средние и малолюдные. В связи с таким делением городское управление, «единообразное в главных началах», имело свои особенности для каждой из категорий городов. В многолюдных городах городское управление состояло из полиции, хозяйственного управления и городского суда. Городскую полицию составляли: городничий и городская управа, которая разделялась на общую (городничий и частные приставы) и частную (частный пристав и надзиратели кварталов). Сюда же входили медицинская и строительная части. Хозяйственное управление в городе осуществляла дума, в состав которой входили городской голова и несколько гласных.

Управление средних городов заключалось лишь в полицейском управлении во главе с городничим. Сюда же входила частная управа - городничий и квартальные надзиратели и медицинская часть. Хозяйственным управлением и судом в таких городах ведала ратуша в составе городского судьи, двух заседателей и трех кандидатов «на случай их отсутствия».

В малолюдных городах управление осуществляли только, а также городские старосты и словесный суд. Гражданские и уголовные дела передавались на рассмотрение окружного суда.

Составной частью «Учреждения» Сперанского были Уставы: об управлении инородцев; об управлении киргиз-кайсаков; о ссыльных; об этапах; о сухопутных сообщениях; о городовых казаках и Положения: о земских повинностях, о хлебных запасах, о долговых обязательствах между крестьянами и инородцами.

Устав о сибирских городовых казаках учреждал в Иркутской губернии два казачьих полка: Иркутский и Забайкальский. В губернии городовое казачество подчинялось гражданскому губернатору, управление же отделяемых от полков сотен и команд, направляемых в города и уезды, сосредотачивалось в руках окружного начальника, а в случае его отсутствия городничего. Обязанности городовых казаков распределялись на три категории: полицейские, хозяйственные и «заменные других команд в случае особой надобности». Ряд параграфов были посвящены станичным казакам: в них оговаривались состав станиц, управление станичными казаками, обучение их детей и проч.

«Учреждение» Сперанского наряду с Уставами, состояло и из ряда отдельных «Положений». Первое из них - «О земских повинностях» - подтверждало существовавшее ранее разделение земских повинностей на личные и денежные, оговаривая при этом их содержание. Документ регламентировал порядок сбора, использования денежных и выполнение личных повинностей. Ряд статей был направлен на исключение злоупотреблений в этом деле.

Положением о казенных хлебных магазинах последние разделялись на постоянные и временные. Регламентировалось управление ими, «главное управление и надзор» поручались гражданскому губернатору. В документе оговаривались порядок заготовления и использования хлебных запасов на продовольствие (в городах, селениях и кочевьях «инородцев»), а также казенные потребности.

Положение – «О долговых обязательствах между крестьянами и инородцами» – регламентировало порядок разбора долговых исков, осуществления частных займов между крестьянами, «инородцами» и пр. Для предотвращения полного разорения должника в документе оговаривался перечень имущества. Большинство Уставов и Положений, разработанных М.М. Сперанским, в значительной степени учитывали геополитическое своеобразие края и в этом смысле стали первым в империи опытом комплексного регионального законодательства. Оно появилось в то время, когда в России, за исключением ее западных окраин, действовали общие для империи юридические нормы, рассеянные в бесчисленном множестве указов. Реформа 1822 г. закрепила основные принципы административно-территориального деления, управленческие, фискальные, национальные и другие направления имперской политики в Азиатской России. «Сибирское учреждение» стало первым в истории страны региональным сводом законов, опередив общероссийскую кодификацию почти на десять лет.

Реализация реформы 1822 г. Чиновничий реформизм 1830-х - 1840-х гг.

Однако проведение реформы в жизнь встретило большие трудности в виде непонимания, а подчас и откровенного саботирования ее местными чиновниками. Отдельные составные части «Сибирского учреждения» 1822 г. никогда не были осуществлены (например, «Устав о сухопутных сообщениях»). Уже первые преемники М.М. Сперанского на посту генерал-губернатора попытались внести свою лепту в модернизацию системы управления восточными окраинами России. Характерной в этом отношении является записка А.С. Лавинского, генерал-губернатора Восточной Сибири в 1822-1833 гг. Записка, датированная 2 сентября 1833г. направлялась в адрес «Верховного правительства»¹⁰. К этому времени ее автор имел 11-летний опыт управления огромным сибирским краем. Именно на период нахождения Лавинского на посту генерал-губернатора Восточной Сибири пришлось начало ссылки декабристов и поляков, увеличение уголовной и административной ссылки. Не случайно большая часть записки была посвящена именно этим проблемам. Прежде всего, Лавинский отмечал значительные «неудобства» в системе управления краем по положениям 1822 г. Основными из них, по мысли автора записки, являлись отсутствие должного надзора за ссылаемыми в Сибирь преступниками, двоевластие в управлении войсками внутренней стражи и плохая внутренняя организация этих войск. Данная записка не имела каких-либо ощутимых результатов. Лавинскому только удалось расширить власть генерал-губернатора, которому в 1834 г. поручалось командование войсками Восточной окраины.

Однако появление записки и постановка вопросов об очередном расширении компетенции власти главного начальника края было весьма симптоматично. Последующий ход сибирской истории свидетельствовал об аналогичном стремлении и других генерал-губернаторов. По сути, речь шла о перераспределении функций и компетенции центральных органов управления в пользу региональных. На практике это означало осуществление политики децентрализации, кульминация споров вокруг которой относится ко второй половине XIX в.

Иначе смотрел на судьбу «Сибирского учреждения» другой генерал-губернатор - С.Б. Броневский. Он заступил на эту должность год спустя после отставки А.С. Лавинского, имея значительный опыт практической деятельности на командно-административных должностях в войсках отдельного Сибирского корпуса. Броневский справедливо указывая на огромные пространства Восточной Сибири, большую удаленность от Иркутска Якутской области, Охотского и Камчатского приморских и Троицкосавского пограничного управлений. Он считал целесообразным выделить из состава Иркутской губернии Забайкалье, а из Верхнеудинского и Нерчинского округов с Троицкосавским пограничным управлением образовать Нерчинскую область, расширить границы Якутской области, присоединив к ней Охотское и Камчатское приморские управления. Такие меры сконцентрировали бы в руках якутского областного начальника управление всем северо-востоком края. Новых областных начальников предлагалось наделить губернаторскими правами.

В 40-50-х гг. XIX в. сложный и динамичный процесс интеграции Сибири в систему общероссийских политических, экономических и иных связей оказал непосредственное воздействие на трансформацию правительственных взглядов на задачи административной, экономической и национальной политики на востоке. Не случайно эти годы ознаменовались активными попытками правительства по поиску и разработке оптимальных, с точки зрения империи, вариантов государственной политики в регионе. Это нашло яркое воплощение в комплексе различных (жандармских, министерства государственных имуществ, сенаторских) ревизий этого периода. Общей чертой наказов всем ревизорам стало требование представить подробные соображения по совершенствованию системы административного устройства края, организации управления, увеличении налоговых поступлений.

В 1835 г. военный министр направляет в Сибирь с ревизией генерал-майора И.А. Мусина-Пушкина. Поводом к этому послужило донесение жандармского штаб-офицера о злоупотреблениях командира Сибирского казачьего войска. Здесь следует отметить, что Сибирь находилась в зоне постоянного внимания со стороны жандармского ведомства. Основной причиной этого была массовая ссылка в край «политических» преступников – декабристов. Именно это обстоятельство, доставлявшее наибольшее беспокойство правительству, обуславливало частую посылку в край жандармских ревизоров. Более того, ссылка декабристов повлекла за собой создание специфических органов надзора за ними, которые были полностью автономны от местной администрации. Жандармский контроль за политическими ссыльными, и в частности, за контактами с ними местных чиновников, совмещался с общим надзором за губернскими и окружными учреждениями. Ситуация усугубилась в 1827 г. созданием на территории всей империи жандармских округов. В результате в каждую губернию был определен жандармский штаб-офицер с весьма широкими полномочиями. Используя свою независимость от местной власти, жандармы повсеместно бесцеремонно вмешивались в дела сибирской администрации. Подобные ситуации нередко приводили к конфликтам между местной администрацией и жандармским ведомством. В то же время, жандармские офицеры нередко способствовали вскрытию вопиющих злоупотреблений местных властей. Поэтому неудивительно, что поводом к ревизии И.А. Мусина-Пушкина послужило донесение именно жандармского штаб-офицера. Давая оценку сибирскому управлению, Мусин-Пушкин отмечал, что от преобразований М.М. Сперанского «осталась одна бумага». Поэтому Сибирь «требовала преобразований в Учреждении 1822 года». В целях единства управления он предлагал объединить Западную и Восточную Сибирь в одно генерал-губернаторство, упразднить Советы на всех уровнях управления и «восстановить власть от волостного головы до генерал-губернатора»¹¹.

И.А. Мусин-Пушкин не был одинок в своих идеях. Издать новое положение об управлении Сибирью предложил в 1840 г. начальник Сибирского жандармского округа Н.Я. Фалькенберг. В своей записке «О настоящем местном управлении Сибири» он предлагал упразднить Главные управления в обоих генерал-губернаторствах и назначить одного генерал-губернатора с местопребыванием в г. Томске. По мнению Фалькенберга, «учреждение, изданное для единообразного управления краем <...> не может приводиться в исполнение двумя лицами». Он считал необходимым упразднить должности окружных начальников и их советы - как совершенно бесполезные, преобразовать земскую полицию и восстановить должности частных комиссаров, учредить управление государственными имуществами. Кроме этого, Н.Я. Фалькенберг предлагал повысить жалованье и предоставить дополнительные льготы сибирским чиновникам¹².

Таким образом, основным содержанием правительственной политики по отношению к Сибири во II четверти XIX в. стала реализация «Учреждения для управления Сибирских губерний». Она сопровождалась критикой в адрес реформы, в первую очередь со стороны представителей высшей сибирской бюрократии. Чиновничество время от времени представляло проекты по исправлению недостатков в административном устройстве региона, а проблемы его управления активно обсуждались на всех уровнях. Однако, несмотря на многочисленные попытки корректировки и даже отмены ряда положений «Учреждения» 1822г. оно, в основе своей, оставалось неизменным. Правительство строго следовало курсу незыблемости «славных начал Сибирского Учреждения».

Сибирское общество и «сибирские вопросы» в оценке современников

Политика самодержавия по отношению к Сибири в первой половине XIX в. нашла свое отражение в воспоминаниях ее современников. Общей чертой этих высказываний является неоднозначность оценок окраинной политики правительства на востоке. В большинстве источников затрагиваются лишь отдельные аспекты данного вопроса, чаще всего в связи с изложением биографий сибирских администраторов, и прежде всего - М.М. Сперанского и Н.Н. Муравьева. Однако деятельность в крае Сперанского не получили однозначных оценок. Подавляющее большинство сибиряков, по их собственным признаниям, «любили и уважали» Сперанского - «доблестного начальника, карающего зло». В своих воспоминаниях Е. Авдеева-Полевая писала, что в Иркутске «на Сперанского смотрели как на великого человека». Подтверждение этих слов мы находим в рассказах многих иркутян. В частности, А.А. Литвинцев говорил, что «Сперанский был великий человек; о таком человеке следует написать историю». В то же время, сибиряки не были едины в оценке реформы управления, осуществленной Сперанским. Значительное количество местного населения считало, что она (реформа) «привела к усложнению администрации и ничем не улучшила систему управления и не уничтожила произвола и злоупотреблений». В подтверждение приводились слова некоего крестьянина, который на вопрос, лучше ли ему стало при новых порядках, введенных Сперанским, будто бы ответил: «Да вот как лучше: прежде нужно было приготовить на чиновника одну овцу, а теперь семь». Существовали и более лаконичные оценки законов Сперанского: почетный гражданин города Иркутска П.О. Катышевцев считал, что они (законы) «никакого особенного впечатления не сделали и пользы большой не принесли». О том, что в Сибири наблюдалось массовое неудовольствие от преобразований Сперанского, писал в январе 1826 г. Николаю I В.И. Штейнгейль: в этом «обширном, но весьма малонаселенном крае, в котором бы приличнее было сокращать администрацию, прибавлена лишняя губерния и дан образ управления совещательно-аристократический, не свойственный монархическому». «Многосложным и ученым» называл «Сибирское Учреждение» нижнеудинский исправник М.М. Геденштром. Он писал свои замечания к «Учреждению» спустя двадцать лет после его издания, а, значит, имел время оценить их на личном опыте. По словам этого информированного человека, «Учреждение» Сперанского «так законно, и так филантропически написано, что во всех иностранных университетах было бы признано мастерским произведением». Как и всякий закон, оно предполагало, что народ «образован и покорен, а управляющие им чиновники бескорыстны, умны и деловы». К сожалению, Сибирь не соответствовала ни одному из этих условий. Исполнителями законов стали чиновники, думающие «только о собственных ничтожных выгодах, об улучшении своего личного общественного быта, об удовлетворении <...> мелких честолюбивых видов». По словам В. Вагина, мнение Геденштрома о реформе 1822 г. являлось «мнением большинства умных людей его времени в Сибири».

Другая часть сибирского общества находила, как вспоминали старожилы Н.П. Булатов и П.И. Обухов, что «уставы Сперанского, когда были изданы, производили благодетельное впечатление: все были довольны». Законы Сперанского, по словам современников, «имели влияние на Сибирь в том отношении, что ограничивали деспотизм. В старину царствовал совершенный произвол; со времен Сперанского этого уже не было. Он внес новый дух в управление». Конечно, существовали и такие группы сибирского общества, которые оценивали деятельность реформатора через призму своего отношения к нему. Как заметил иркутянин А.А. Литвинцев, «были люди, - любили Сперанского, - хвалили и законы его, даже когда они писались еще здесь; другие не терпели его, - ну, и законы не нравились». Таким образом, ни сами реформы, ни личные качества Сперанского не были в Сибири оценены и понятны большинством местных жителей. Несмотря на это, впоследствии идеи Сперанского признавались, по словам декабриста М.А. Фонвизина, «весьма основательными, и <...> если они не принесли в здешний край той пользы, которую надобно было ожидать, так это оттого, что с самого начала от них отклонялись и не следовали им никогда с точностью». В целом, взгляд декабристов на правительственную политику в крае представляется достаточно интересным. Несмотря на всю противоречивость воззрений, обусловленных сосуществованием в их движении различных течений, ясно выражено их заинтересованное отношение к региону, стремление высказать свои предложения, направленные на скорейшее развитие Сибири. Декабристы, подавляющее большинство которых чтили, по словам В.И. Штейнгейля, «как нельзя более» память Сперанского, оценивали проводимые в крае преобразования как бы со стороны: «как мертвец, смотрящий с того света на дела людей без всякого лицеприятия». По мнению Н.В. Басаргина, Сибирь «ожидала <...> блестящая будущность; однако ей недоставало «внутренней хорошей администрации»: управление края находилось «в руках людей, не имеющих никакого понятия о гражданском благоустройстве». Эти чиновники думали «только о собственных ничтожных выгодах» и «из каждого административного распоряжения высшей власти <...> извлекали только то, что им выгодно». Он справедливо указывал, что правительству было «необходимо обратить особое внимание на выбор и нравственность определяемых туда чиновников», поскольку в «таком крае, как Сибирь, где огромные пространства отделяют не только верховную власть, но и высшие инстанции от управляемых, <...> существует много произвола, и жалобы притесненных редко и с трудом доходят до того места или лица, которые могут защитить». Басаргин полагал, что Сибирь имеет огромный потенциал, в случае реализации которого «она мало бы уступала Соединенным Американским Штатам в быстрых успехах … материального и политического значения». Характерно, что сравнение с Америкой не раз встречается в воспоминаниях декабристов о Сибири. Параллель между этой восточной окраиной России и Америкой проводил Н. Бестужев: та и другая страна населялась переселенцами, покидающими места, чтобы найти средства к существованию. Сибири, как когда-то Америке, предстояло еще развивать свою промышленность, торговлю, привлекать большие капиталы, а вместе с богатством породить и нищету - все, что по словам Бестужева уже имела Америка. Декабрист И.И. Пущин открыто заявлял, что он смотрит на эту восточную окраину «не иначе <...> как на Американские Штаты». В то же время достижение высокого уровня благосостояния и развития производительных сил региона Пущин связывал с внутренними преобразованиями: «Измените несколько постановления, все пойдет улучшаться». Эта тенденция была характерна для всех декабристов периода их пребывания в ссылке.

Крайне негативно оценил реформы 1822 г. декабрист Д.И. Завалишин, которому они казались основанными на «фикциях», искусственными и «несоответствующими предложенной цели». Он считал, что попытка Сперанского искоренить произвол чиновничества и ввести законность в управление потерпела неудачу. Помимо этого, причину «неурядиц» в сибирском управлении Завалишин видел не в самой природе самодержавного строя, а в отдаленности края и недальновидности законодателя. В.И. Штейнгейль подверг критике некоторые положения «Устава о ссыльных»; он указывал, в частности, что «Сперанский нанес величайший вред, бросив идею поселений и приняв размещение между старыми жителями». Декабристы выступали против превращения восточной окраины в край каторги и ссылки. В частности, Г.С. Батеньков в неопубликованной статье «Поселенцы» (1857 г.) на исторических примерах показал, что в экономическом, политическом и нравственном отношениях ссылка уголовных преступников в Сибирь не только не приносит пользы, но и причиняет значительный вред. Большим историческим злом Сибири считал ссылку Д.И. Завалишин. Он утверждал, что ссылка не оправдана ни с какой стороны, а поэтому должна быть прекращена. В противном случае Сибирь никогда не достигла бы цивилизации.

Период последующих двух генерал-губернаторов Восточной Сибири А.С. Лавинского (1822-1833) и Н.С. Сулимы (1833-34) не был отмечен принципиальными изменениями в правительственной политике по отношению к этому региону, и не упоминается в воспоминаниях современников. Практически «незаметно для общества» прошло также и правление С.Б. Броневского (1834-1837) - о нем не слышалось (и, соответственно, не сохранилось) «никаких отзывов». В то же время, по замечанию В.И. Вагина, если бы этот генерал-губернатор не «начал здесь мешаться в уме <...> его правление могло <...> принести много пользы краю».

В.Я. Руперт (1837-1847), по воспоминаниям современников В.И. Вагина и А. Падерина, «был человек достаточно образованный», однако, вся его «прежняя служба нисколько не приготовила его к гражданской административной деятельности», вследствие чего управление этого генерал-губернатора не было отмечено никакими административными преобразованиями. Он «мог самостоятельно распоряжаться только в мелочах, например, чтобы бумаги сшивались форменным шелком и т.п. Правда, он любил писать длинные резолюции, но опять-таки только в мелочах». Благодаря Руперту в Иркутске были открыты сиропитательный дом и девичий институт. По натуре он являлся «человеком очень добрым» и иркутяне любили этого «высокого, полного, немного сутуловатого мужчину, еще не очень седого». Из их воспоминаний мы узнаем, что Руперт «в деловых отношениях <...> был серьезен и важен; но не было человека проще его в домашнем быту; тут он был разговорчив и весел, иногда остроумен». Между тем, по словам А. Падерина, «его время было временем расцвета всевозможных злоупотреблений»: «взятки не считались деянием предосудительным». Руперт же «смотрел сквозь пальцы, как наживались его любимцы, и, как говорили, сам был не без греха». В.И. Вагин отмечал в своих воспоминаниях, что в Иркутске ходили слухи, будто после десятилетнего управления Руперт «увез полмиллиона ассигнациями».

Преемником Руперта был назначен молодой Тульский губернатор Н.Н. Муравьев. О Муравьеве сохранилось достаточное количество воспоминаний. Авторами большинства из них являлись сослуживцы Муравьева, приехавшие в Сибирь вместе с ним. Из числа сибиряков наиболее известны высказывания об этом генерал-губернаторе, оставленные В. Вагиным, А. Падериным и Н. Белоголовым. Примечательно, что в воспоминаниях дается достаточно подробная и во многом схожая характеристика Муравьева как человека и администратора, при этом фактически ни слова не говорится о преобразованиях в местном сибирском управлении, совершенных им.

По словам писателя И.А. Гончарова, посетившего Восточную Сибирь в «муравьевский» период, Сибирь того времени являлась «глухим краем, требующим энергии, силы воли, железного характера, вечной бодрости, крепости, свежести лет и здоровья, словом, такой личности, каким был генерал-губернатор Н.Н. Муравьев. Он, кажется, (был) нарочно создан для совершения переворотов в пустом безлюдном крае». Все современники, оставившие воспоминания о Муравьеве, отмечали, что он был, говоря словами А.А. Заборинского, «характера настойчивого» и «необыкновенно деятелен, посвящая все время служебным занятиям и всегда готовый преследовать зло». В то же время, как вспоминал И.А. Гончаров, Муравьев «не пренебрегал никакими путями для достижения своей цели, и потому, естественно, старался сокрушить и уничтожить все, что противилось или казалось ему, что противится достижению этой цели. Он был в одно время и либерал и деспот, и добрейшее и мстительнейшее в мире существо». Подобные методы управления подверглись жесткой критике в публицистических работах ссыльных петрашевцев, в частности Ф.Н. Львова, в чьих статьях значительное внимание было уделено проблемам управления Сибири в «муравьевский» период. В отличие от работ противников Муравьева (в частности, Д.И. Завалишина), публицистика Львова отличалась сдержанностью и объективностью. В черновике одной из статей, которую цензура не пропустила в печать, он жестоко критикует Муравьева за его методы достижения целей, нескрываемую симпатию и покровительство своим чиновникам. По словам Львова, «Молодым псевдоаристократам нужна была только карьера и возвышение в чиновничьей иерархии: они на Сибирь смотрели, как немцы на Россию, т.е. как на дойную корову». Львов сравнивает правление Муравьева со временем Пестеля и Трескина, приводя при этом факты, что чиновники за время правления Муравьева не стали честнее, а злоупотребления нисколько не уменьшились. При этом, по мнению Львова, положение народа не улучшилось. Сибиряки (в частности, Падерин и Вагин) также отмечали пристрастие Муравьева к «европейским» чиновникам, и его предубежденность «против сибиряков и, особенно, против чиновников-туземцев. Это он не стеснялся высказать на первом своем приеме», который «вообще <...> произвел неприятное впечатление». Гнев нового генерал-губернатора простирался не только на мелких чиновников, но и на «начальствующих лиц», на которых Муравьев кричал, не давая им сказать ни слова в свое оправдание и при всякой попытке к этому топал ногами и кричал: «Молчать, молчать». По воспоминаниям сибиряков, Муравьев «в минуты гнева был страшен». В бешенстве он «доходил иногда до таких распоряжений, которые, если бы были исполнены, могли иметь для него очень неприятные последствия».

В Иркутске рассказывали о таком случае. В одной из городских лавок совершили кражу со взломом, и виновными оказались солдаты местного батальона. Муравьев приказал привести к нему солдат и вызвать их ротного командира и его дядю, заслуженного полковника генерального штаба. Когда солдаты признали перед генерал-губернатором свою вину, он приказал «вырыть могилы и закопать в них воров живыми, а ротного командира отправить на гауптвахту за дурной присмотр и сделал дяде выговор за то, что он не учит своего племянника, как следует держать солдат в порядке<...>». Уже «через четверть часа Муравьев отменил приказ и благодарил батальонного командира за то, что он его не исполнил».

По воспоминаниям Вагина, «этим выходкам» подвергались «известные, а иногда и очень уважаемые люди», вследствие чего «в иркутском чиновничьем и деловом мире никто не был уверен в завтрашнем дне». Между тем, страх, который Муравьев «наводил на чиновников, только заставлял их быть осторожнее, но нисколько не ослаблял их хищничества и не облегчал положения народа». Причинами подобных выходок являлись, по мнению современников, «воспитание, привычки и личный характер Муравьева». В то же время, его сослуживцы, «не имевшие несчастья навлечь на себя его неудовольствие, были от него в восторге». Еще более «был привязан к нему простой народ: с самого своего приезда он открыл всем свободный до себя доступ; в его приемной всегда можно было найти много иркутян и вообще простого народа, с самыми разнообразными просьбами». Он был «чрезвычайно популярен в народе», и даже спустя 30 лет после его отъезда старики вспоминали о нем.

Деятельность Муравьева в Сибири, по свидетельству очевидцев, «была необычайна»: беспрерывная работа шла целый день, с шести утра. Чтобы «облагородить земскую службу», он назначил на должность исправников и заседателей «молодых чиновников, приехавших с Муравьевым, но они не сумели расположить к себе народ, обращались с ним свысока и не входили в его нужды». Высокомерное обращение с народом было отличительной чертой всех прибывших с Муравьевым чиновников, за что сибиряки презрительно окрестили их «навозными».

Оценивать, насколько «полезно для края» было управление Муравьева, современники не стали: как заметил В.И. Вагин, «трудно отвечать на этот вопрос, особенно не имея в виду статистических данных». Ф.Н. Львов, жестко выступавший против деспотических методов правления Муравьева и его чиновников, задает тот же вопрос: «кто же выиграл от пресловутых реформ?» и не находит ответа. Он лишь указывает, что народ и купечество явно не вошли в число счастливчиков. Между тем, большинство очевидцев описываемых событий утверждали, что «преобразования, которые были или проведены или начертаны Муравьевым во время его управления Восточной Сибирью, по различным частям внутреннего управления <...> имели между собой обдуманную, тесную связь, изображая звенья бесконечной цепи, которой Муравьев приводил в движение непосредственно Восточную Сибирь, а посредством ее и различные органы <...> государственного управления». Во всех воспоминаниях современников отмечается, что «период управления Восточной Сибирью Муравьевым составлял, без сомнения, эпоху в истории нашего общества»: по словам Б.В. Струве, эта «замечательная личность <...> перевернула вверх дном всю Восточную Сибирь и ввела в моду этот отдаленный край, который до сих пор только пугал воображение своими безбрежными лесами и пустынями, своим населением из ссыльных и подьячих»¹³.

Таким образом, сибиряки достаточно активно реагировали на происходившие в регионе административные преобразования, имели на этот счет свою точку зрения, достаточно эмоционально, а порой и весьма критично оценивали имперскую административную политику в крае, а значит, и деятельность генерал-губернаторов, одобряя или же осуждая их. Вполне естественно, что они воспринимали происходившее через призму своего мировоззрения и отношения к тому или иному сибирскому правителю, вследствие чего зачастую мнения сибиряков были субъективны. Тем не менее, их суждения достаточно интересны для нас всех - сибиряков современных, поскольку позволяют более ярко и полно представить картину сибирской жизни более чем 150- летней давности.