Сибирские инородцы в административной системе региона

Социальная организация народов Сибири. Потестарные институты власти и их инкорпорация. Организация управления, административные и судебные реформы в XIX в. «Устав об управлении инородцев» 1822 г. Правовой статус сибирских инородцев. Вопрос о кодификации норм обычного права в30-40-х гг.XIX в. Организация административного устройства и управления народов Сибири во второй половине XIX навале XX вв.

Сибирские инородцы в административной системе империи (Конец xyii - середина xyiii вв.)

Имперский механизм законодательства в России стал складываться со времени реформ Петра Великого. В сквозную систему преобразований возникавшей империи вполне вписывалась губернская реформа, призванная, в первую очередь, способствовать усилению местной власти. Узаконения З0-х гг. XYIII в. дали территориям России, в том числе и Сибири, единообразное устройство, что вполне вписывалось в концепцию тотального государства, созданного Петром. Господство полицейского государства приобрело всеобщий характер и невозможно представить какую-либо категорию населения империи, жизнь которой не подверглась бы жесткой регламентации. Не являлась исключением и Сибирь.

Первые попытки проникновения русских в Сибирь носили откровенно меркантильный характер. Этими же соображениями правительство руководствовалось при выстраивании взаимоотношений с аборигенами края, основную задачу которых московские цари видели в уплате ясака натурой. Именно финансовые соображения определяли позиции центральной власти в вопросах землепользования аборигенов. Первые правительственные указы требовали не допускать столкновения колонистов и аборигенов из-за земли. Однако интересы российского государства определялись не только чисто экономическими, но и политическими соображениями, связанными, прежде всего, с потребностями укрепления позиций российской государственности на Востоке. Периферийная и практически никем не обжитая Сибирь оказалась на перекрестке столкновения стратегических интересов России и государств Центральной Азии. В решении стратегической задачи закрепления Сибири за Российским государством московские, а затем и петербургские Романовы аборигенному фактору изначально отводили немаловажную роль.

В русской экспансии в Сибирь, в отличие от европейских стран – Англии, Франции, Голландии, Испании, - аборигенный, демографический и территориальный факторы играли совершенно иную роль. Они не создавали у русского сибиряка состояние психологически-национального одиночества и дискомфорта. Именно поэтому в Сибири русская и аборигенная цивилизация не просто существовали и развивались параллельно, как скажем, европейцы и индейцы на атлантическом побережье США, а как бы проникали, входили друг в друга. В Сибири русский человек отнюдь не ощущал себя за рубежом или за границей и домой в «Расею» вовсе не стремился, а Уральские горы, в отличие от Атлантического океана, не были пограничным рубежом и не создавали у русских сибиряков чувство оторванности от исторической родины. Именно эти особенности русской колонизации Сибири и определяли механизм разработки законодательства о коренных народах, что отчетливо прослеживается на протяжении XYIII- XIX вв. Не смотря на имевшие место изменения, на протяжении всего рассматриваемого периода стержневой линей правительственного законодательства является стремление глубже вовлечь народы Сибири в орбиту общероссийских административных, хозяйственных и иных связей. В то же время власти отчетливо сознавали абсурдность идеи полного подчинения аборигенов действию общероссийского законодательства. Независимо от способа и формы вхождения нерусских народов в состав Российской империи, каждый из этих народов принес в новое для него государство свой менталитет, культуру, вероисповедание, сложившиеся формы судопроизводства и местного самоуправления. Бездумный мгновенный слом этого «юридического быта» народов и народностей не отвечал ни геополитическим, ни внутриполитическим интересам Российского государства. Более того, он мог вызвать нежелательные политические осложнения во вновь присоединенном крае. К этому фактору всегда могли добавиться и нежелательные внешнеполитические обстоятельства, связанные с соперничеством держав в Центральной Азии и на Дальнем Востоке. Важно отметить еще одно обстоятельство. Если на западных национальных окраинах империи (Польша, Финляндия) создаваемая правовая система могла в известной степени опереться на европейские источники права, то на восточных окраинах государства правовая система регуляции народов, находившихся на стадии родового строя, должна была быть иной. Именно поэтому империя на первых порах не только не ломала существующую у народов Сибири систему местного управления и самоуправления, но и стремилась интегрировать ее в создававшийся на окраинах механизм государственно-правовой власти. Таким образом, законодательный механизм империи как бы впитывал в себя те законодательные системы, которые приносили с собой новые земли и народы.

Сочетание этих двух тенденций имперской политики породило первые зачатки будущей модели административного устройства и управления аборигенами в виде указов графа С.Л. Владисловича-Рагузинского пограничным дозорщикам Фирсову и Михалеву от 22 июля 1728 г. и сенатской инструкции, данной за «высочайшим подписанием», лейб-гвардии Семеновского полка секунд-майору Щербачеву в 1763 г. Обе инструкции ограничивали вмешательство русской администрации во внутриродовые дела народов Сибири, предоставляли значительную самостоятельность родовым властям. В то же время в этих документах прослеживается стремление правительства в своих действиях опереться на родоплеменную знать, а деятельность традиционных институтов самоуправления «иноверцев» подчинить интересам государства⁵¹. В последствии по мере усиления инкорпорации народов Сибири в систему общероссийских государственных, экономических и иных связей эти тенденции в административной политике империи в Сибири сохраняться. Подобная практика свидетельствует о понимании русскими властями в тот период невозможности полного подчинения народов Сибири действию общероссийского административного законодательства, стремлении учесть некоторые региональные особенности.

Эта тенденция нашла свое яркое выражение в ряде частных административных распоряжений, изданных сибирской губернской администрацией в начале XIX в. В этой связи наибольший интерес представляет «Положение о выборах иноверческих начальников и правах их» иркутского гражданского губернатора Н.И. Трескина (1812 г.) По существующему законоположению «иноверцы» должны были занимать старшинские должности по выбору. При этом допускалось и наследование должностей. В обоих случаях право окончательного утверждения в должности избранного кандидата оставалось за губернской администрацией. В новом положении Трескин стремился при проведении выборов создать режим «наибольшего благоприятствования» наследственным кандидатам. Эти люди, по мнению губернатора, больше уважаемы «иноверцами», а их слово имеет «лучший вес», нежели простолюдина. Избрание в родоначальники рядового улусника допускалось лишь, в крайнем случае. Однако в любом варианте губернская администрация оставляла за собой право отстранения от должности избранного лица за нерадение и «худое», с точки зрения власти, «управление родом»⁵².

В истории России первые десятилетия XIX в. харак­теризуются попыткой перестроить организацию госу­дарственной власти, систему высшего и центрального управления империей. Реформаторская деятельность Александра I коснулась и Сибири. Во времена Пестеля и Трескина самовластие и злоупотребления царских чиновников в Сибири до­стигли чудовищных размеров. По словам биографа Пестеля П. Майкова, его управление Сибирью напоминало “управление проконсулов в римских провинциях и надолго оставило печать вредного влия­ния на страну”. Любые поиски законности предава­лись анафеме и объявлялись “ябедой”. “Трескин и закон были синонимы, более: был только Трескин, а законы были далеко, далеко!” - вспоминает совре­менник. От “главных начальников края” в лихоимст­ве и грабеже подведомственного населения не отста­вали и другие представители бюрократиче­ской системы рангом пониже: нижнеудинский ис­правник Лоскутов, заседатель Третьяков - “главный сотрудник жены Трескина по части взяток”, прави­тель дел губернской канцелярии Белявский. Хищни­ческие нравы царского чиновничества нашли меткое отражение в эпитетах, которыми награждало их на­селение бурятских улусов. Так, губернатора Трески­на называли “бобром”, земских заседателей - “волками” (“чоно”), заседателя Третьякова именовали “медведем” (“хара-гурсон”). Приношение для ублаго­творения начальства примерно в тысячу рублей ассиг­нациями выражали фразой “ныггэ букули тога” (“од­но целое число”), а в сто рублей — “еха сарса” (“большая бумага”) и т.п.; саму взятку называли “иделгэ” (“кормление”). Поборы натурой и деньгами, как с отдельных юрт, так и с целых обществ стали обыденным явлением.