30. Письмо Татьяне Яковлевой

В поцелуе рук ли,                  губ ли, в дрожи тела             близких мне красный        цвет            моих республик тоже     должен           пламенеть. Я не люблю           парижскую любовь: любую самочку              шелками разукрасьте, потягиваясь, задремлю,                      сказав -                             тубо - собакам        озверевшей страсти. Ты одна мне            ростом вровень, стань же рядом               с бровью брови, дай    про этот            важный вечер рассказать           по-человечьи. Пять часов,           и с этих пор стих     людей          дремучий бор, вымер      город заселенный, слышу лишь           свисточный спор поездов до Барселоны. В черном небе              молний поступь, гром     ругней           в небесной драме,- не гроза,          а это               просто ревность двигает горами. Глупых слов            не верь сырью, не пугайся           этой тряски,- я взнуздаю,            я смирю чувства        отпрысков дворянских. Страсти корь             сойдет коростой, но радость           неиссыхаемая, буду долго,            буду просто разговаривать стихами я. Ревность,          жены,               слезы...                       ну их!- вспухнут вехи,               впору Вию. Я не сам,          а я             ревную за Советскую Россию. Видел      на плечах заплаты, их   чахотка          лижет вздохом. Что же,        мы не виноваты - ста мильонам             было плохо. Мы    теперь          к таким нежны - спортом        выпрямишь не многих,- вы и нам         в Москве нужны, не хватает           длинноногих. Не тебе,         в снега                и в тиф шедшей        этими ногами, здесь      на ласки             выдать их в ужины        с нефтяниками. Ты не думай,             щурясь просто из-под выпрямленных дуг. Иди сюда,          иди на перекресток моих больших             и неуклюжих рук. Не хочешь?           Оставайся и зимуй, и это      оскорбление                на общий счет нанижем. Я все разно            тебя                когда-нибудь возьму - одну     или вдвоем с Парижем.

Борис Пастернак

31. Зимняя ночь

Мело, мело по всей земле Во все пределы. Свеча горела на столе, Свеча горела. Как летом роем мошкара Летит на пламя, Слетались хлопья со двора К оконной раме. Метель лепила на стекле Кружки и стрелы. Свеча горела на столе, Свеча горела. На озаренный потолок Ложились тени, Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья. И падали два башмачка Со стуком на пол. И воск слезами с ночника На платье капал. И все терялось в снежной мгле Седой и белой. Свеча горела на столе, Свеча горела. На свечку дуло из угла, И жар соблазна Вздымал, как ангел, два крыла Крестообразно. Мело весь месяц в феврале, И то и дело Свеча горела на столе, Свеча горела.

32. Нобелевская премия

Я пропал, как зверь в загоне. Где-то люди, воля, свет, А за мною шум погони, Мне наружу ходу нет. Темный лес и берег пруда, Ели сваленной бревно. Путь отрезан отовсюду. Будь что будет, все равно. Что же сделал я за пакость, Я убийца и злодей? Я весь мир заставил плакать Над красой земли моей. Но и так, почти у гроба, Верю я, придет пора - Силу подлости и злобы Одолеет дух добра.

Константин Симонов

33. Жди меня, и я вернусь. Только очень жди, Жди, когда наводят грусть Желтые дожди, Жди, когда снега метут, Жди, когда жара, Жди, когда других не ждут, Позабыв вчера. Жди, когда из дальних мест Писем не придет, Жди, когда уж надоест Всем, кто вместе ждет. Жди меня, и я вернусь, Не желай добра Всем, кто знает наизусть, Что забыть пора. Пусть поверят сын и мать В то, что нет меня, Пусть друзья устанут ждать, Сядут у огня, Выпьют горькое вино На помин души... Жди. И с ними заодно Выпить не спеши. Жди меня, и я вернусь, Всем смертям назло. Кто не ждал меня, тот пусть Скажет:—Повезло. Не понять, не ждавшим им, Как среди огня Ожиданием своим Ты спасла меня. Как я выжил, будем знать Только мы с тобой,— Просто ты умела ждать, Как никто другой.