Химия и жизнь 2014 №7

Трутень в изгнании

Середина августа 2009 года в Петербурге выдалась хмурой и прохладной: столбик термометра держался на 10—12оС. И вот как-то, идя по Шафировскому проспекту (а это, можно сказать, предместье города), я увидел: дорогу переползает трутень. Говоря по науке — особь мужского пола пчелиной семьи. В той местности находятся садово-ого- родные участки, и кто-то из садоводов завел пчелиные ульи.

Назначение трутней в пчелиной семье — оплодотворение матки. Никакой другой работы, ни в улье, ни снаружи, они не могут выполнять. Трутни значительно крупнее рабочих пчел, которые собирают нектар. У них нет жала, так что они не могут защищать улей. Трутни появляются во второй половине мая и живут в семье до окончания сбора нектара, то есть примерно до середины

— конца августа.

Выводятся трутни из неоплодотворенных яиц. Развитие занимает 24 дня: 3 дня — стадия яйца, 7 дней — личинки (так называемый открытый расплод) и 14 дней — куполки (закрытый расплод). Еще через 10—14 дней после выхода из восковой ячейки трутень становится половозрелым. После спаривания с маткой он погибает. Тех же трутней, которые не успели или не сумели насладиться супружеским счастьем, рабочие пчелы в конце лета прогоняют, и они погибают. Что ж, вполне рационально: иначе все осень, зиму и раннюю весну трутни объедали бы семью.

И такой вот изгнанник пересекал мне дорогу. Он явно был на последнем издыхании: полз очень медленно, обтрепанные по краям крылышки слабо трепетали. Я подумал: а что, если я поселю этого бедолагу у себя и понаблюдаю за ним в домашних условиях? Посадил отверженного в спичечный

Денис Кошель. Фотобанк Лори

коробок, принес домой и сразу же стал устраивать ему квартиру.

Дно и стенки пол-литровой стеклянной банки я выстлал куском толстой шерстяной ткани на высоту до 10 см, а на нее уложил кусок листового воска (по дороге купил его в знаменитом питерском магазине «Пчеловодство» на Литейном проспекте). А чтобы изгнаннику было совсем комфортно и он чувствовал себя как дома, головкой торцевого шестигранного гаечного ключа надавил в воске много шестиугольных ячеек. Получилось прямо как в его родном улье! Из двух кусочков алюминиевой фольги, опять-таки с помощью торцевого ключа, выдавил две «мисочки»: одну для меда, другую для питьевой воды (родниковой, не водопроводной!). Из рыхлого комка хлопковой ваты смастерил новоселу гнездышко, таким образом, чтобы оно грело его сверху и с боков. Закрывать банку я не стал: моему жильцу было не под силу не то что летать — даже пытаться выползти из банки по стенке.

Первым делом надо было его накормить. Однако из алюминиевой мисочки он категорически отказался есть. Пришлось накапать ему меда прямо в одну из восковых ячеек. Такое угощение он жадно съел. Потом попил воды из другой ячейки и уполз в ватное гнездышко. Оно ему явно приглянулось. Примерно через двадцать минут опять выполз из своего укрытия: проголодался. Снова поел, выпил воды и спрятался. Следующий выход состоялся уже через сорок минут. Впоследствии он выходил поесть раз в час-полтора.

Фекалии у него были своеобразные: похожие на миниатюрные бусинки, серо-сизо-зеленоватого цвета. Я проделал с ними качественную реакцию на белки (ксантопротеиновую), Селиванова (на фруктозу) и на глюкозу. Оказалось, что белок в фекалиях трутня присутствует, глюкоза усвоилась полно-

Земля и ее обитатели

стью, а фруктоза если и усвоилась, то в небольшой степени: реакция Селиванова была ярко выраженной.

Банку с моим квартирантом я держал в полумраке, похожем на «освещение» улья. Однако когда надо было его накормить, приходилось включать полный свет. Он это усвоил и в эти моменты сам выползал из своего гнездышка, трепеща кургузыми обтрепанными крылышками.

Чтобы скрасить его одиночество, я опустил в банку несколько зернышек пшена — может быть, покатает их от скуки? Но они его не прельстили. Обследовал каждое и потерял к ним интерес. Пришлось «мячики» убрать.

Потом я попробовал поиграть с ним: когда он выходил из своего убежища, я очень осторожно трогал его деревянной палочкой. Но и к палочке он остался равнодушным. Вообще говоря, трутень явно предпочитал одиночество.

Меня заинтересовали такие вопросы: а как мой постоялец отнесется к разным видам меда и понравится ли ему варенье? Гречишный и липовый мед он начисто отверг, так же как и засахарившийся мед и сахарный сироп без добавок. А вот сироп из смеси чистых глюкозы и фруктозы пришелся ему по вкусу. Сиропы различных видов домашнего варенья — клубничный, вишневый, абрикосовый, айвовый — он и пробовать не стал, так же, как малину и черную смородину, протертые с сахаром. Покупной аптечный сироп шиповника ему понравился, но вызвал диарею, пришлось шиповник исключить. Однако больше всего ему пришлась по вкусу смесь меда с цветочной пыльцой.

Трутень прожил у меня до середины мая 2010 года. За это время он явно состарился: как-то ссохся, еле-еле передвигался и даже не трепетал крылышками. И однажды утром он не вышел из своего гнездышка.

Так я продлил его существование почти на девять месяцев. За это время он съел почти 45 миллилитров жидкого меда! Так что не зря рабочие пчелы прогоняют из улья своих трутней: если бы они их оставляли, сами умерли бы голодной смертью...

Н.А.Паравян

«Химия и жизнь», 2014, № 7, www.hij.ru

при необходимости моллюск выстреливает чернилами в воду и исчезает в окрашенном облаке. У осьминогов чернила черные, у кальмаров сине-черные, у каракатиц — коричневые. Помимо красителя меланина, в их состав входят фермент тирозиназа, регулирующий окисление фенолов, нейромедиатор дофамин и его предшественник L-DOPA, некоторые аминокислоты, а также таурин. Чернила, выпущенные моллюском, содержат еще и слизь, но если извлекать их непосредственно из мешочка, слизи в них нет. Этой жидкостью сдабривают пищу: ризотто, пасту, соусы. Добавляют ее за несколько минут до готовности, хотя краситель устойчив к термической обработке. По густоте чернила напоминают кетчуп. Они окрашивают блюда и подчеркивают их вкус.

Чернила каракатицы взяли на вооружение гомеопаты и включают в состав препаратов для лечения некоторых женских и кожных заболеваний, запоров, геморроя, мигрени и болезней дыхательных путей.

В наших магазинах моллюсков обычно продают без чернильного мешка, но чернила головоногих можно купить отдельно. Времена, когда их действительно использовали как чернила, особенно сепию — знаменитый коричневый краситель каракатицы, — прошли.

Что приготовить. Головоногие прекрасно сочетаются друг с другом и с прочими морепродуктами, в магазинах даже продают «морские коктейли» — смесь кальмаров, мидий и креветок. Мясо головоногих подают с рыбой, рисом, тестом, грибами, овощами и зеленью. Супы, паста, ризотто, многочисленные салаты, мясо, жаренное в масле и на гриле, тушеное, маринованное, вареное и приготовленное на пару, фаршированные моллюски, шашлычки — все эти блюда встречаются практически в любой прибрежной кухне, отличаясь только соусами и специями. Универсальная добавка ко всем блюдам из морепродуктов — ломтик лимона. Иногда головоногих едят сырыми, но этот вариант подходит только для свежайших моллюсков. С морожеными лучше не экспериментировать.

Специалисты дают множество советов касательно приготовления головоногих, остановимся лишь на некоторых. Моллюски, как и рыбу, готовят только в эмалированной, глиняной или чугунной посуде. Алюминиевая кастрюля испортит вкус блюда.

Маленьких каракатиц на сковороде сначала обжаривают щупальцами вверх, потом переворачивают. Так получается вкуснее. Сочного мясистого осьминога, назначенного к тушению, кладут в кастрюлю без воды и ставят на медленный огонь. Нагреваясь, осьминог начнет отдавать собственную жидкость, и, только когда она испарится, в кастрюлю доливают воду и добавляют специи.

Если вы готовите горячее кушанье, подавать его нужно немедленно. Разогревать блюда из головоногих нельзя.

Долго ли, коротко ли. Все возможные способы приготовления кальмара или каракатицы можно разделить на две группы: их или очень быстро обжаривают или погружают в кипяток, так, чтобы тепловая обработка занимала не более двух минут, или тушат либо отваривают час-другой. Дело в том, что мускулатура головоногих содержит много соединительнотканных белков — эластина и коллагена. Особенно много таких белков в покровах и щупальцах. При нагревании они сокращаются,

имясо моллюсков твердеет, но за минуту-другую эти белки еще не успевают достаточно прогреться. Если же моллюска перегреть, он делается жестким, и его приходится варить до тех пор, пока белки не распадутся до аминокислот.

Длякальмаровпредпочтительнеебыстрыеспособыприготовления:переваренноемясосжимается

истановится «резиновым». Некоторые специалисты рекомендуют, положив кальмара в кипящий бульон или маринад, снять кастрюлю с огня и дать мясу остыть под крышкой. Жарят кальмаров секунд 30—40, кладут на сковородку понемногу, иначе кусочки плохо обжарятся и перегреются.

Мясо осьминогов довольно жесткое, перед приготовлением его отбивают или замораживают на сутки, а потом оттаивают, тогда оно становится мягче. Осьминогов жарят или тушат, готовность проверяют, пробуя мясо вилкой: оно должно легко протыкаться, но не разваливаться. Голову осьминога тушить не рекомендуется: в ней так много коллагена, что получается желе. Впрочем, если вы любите желе...

Большой или маленький? Чем крупнее моллюск, тем больше в нем мяса. Встречаются туши весом 10—12 кг, но у крупных особей плоть рыхлая и водянистая или, напротив, жесткая, а большие и старые осьминоги еще и жирные. Крупные глубоководные кальмары вообще в пищу не пригодны, потому что пропитаны горьким хлористым аммонием, уменьшающим удельный вес тела. Благодаря этому гигантские кальмары могут зависать в толще воды.

Для основного блюда предпочтительны каракатицы и кальмары весом 300—600 г и осьминоги не более 2—4 кг (их жарят на гриле). Длительная варка не улучшает вкус моллюска, поэтому относительно крупных головоногих лучше разрезать на полоски или кольца.

Для салатов, соусов и закусок употребляют мелких моллюсков, которых можно готовить целиком. Они весят несколько десятков граммов, а самые мелкие каракатицы — не более двадцати.

что мы едим

Художник Н.Колпакова

«Химия и жизнь», 2014, № 7, www.hij.ru

и никакими данными о нем компания в данный момент не располагает. Среди десяти миллиардов людей запросто мог бы найтись и еще один Питер Кольм Черемис, так что это мог быть и не он... Тогда я сдался и лег спать.

На пограничье между сном и бденьем открылся мне смысл телеграммы: к океану же смерти... купил дорогу...

приезжай.

Яоткрыл глаза и поглядел на листок с бумажными словами. Уже было утро — прекрасный ослепительный свет, много света, поэтому тем страннее было думать о том, что... И вообще — какой такой океан смерти в наши-то годы? Рано еще. С другой стороны — мало ли что... И ласковая дева-бот, такая уклончивая, гладенькая — с чего бы это ей напрямик не сказать, если что? Черт, если мой собственный океан смерти подступил бы вот сейчас под ноги — кого бы я стал разыскивать? Отца с матерью — ну, даже и не знаю, с одной стороны, это бодрые люди зрелых лет, они посещают учебные заведения для «третьего возраста», танцуют танго и уезжают разводить красивых и полезных рыб на Рифах, с другой... Ага, и с третьей стороны...

Подруг? Коллег? Чего их разыскивать, вот они, под рукой.

Яне знал этого о себе: стал бы я разыскивать именно Петьку Черемиса, которого не видел добрых двадцать лет? Да больше, больше, чем двадцать... Но он-то меня разыскал. Дороги... деньги... океан. Океан смерти.

Надо ехать. Но сначала понять — куда.

Все оказалось гораздо проще, чем я думал: в офисе почты я миновал зал автоматических операций и прошел в тот отдел, где за дубовым прилавком безупречная викторианская девушка в платье из шотландки запечатывала сургучом (о Боже мой, я еще смутно помнил это липучее варево на почтах моего детства), да, липким охряным сургучом пятнала толстые пакеты из зеленовато-желтой бумаги. У нее были печать,имаркивспециальнойкассе,итолстыесправочники. Она посмотрела на телеграмму, полистала книги и ровным почерком выписала мне адрес отправителя.

ПЧ, Петька Черемис, если только это он, забрался далеко. Очень далеко. И отсюда, и от краев, в которых мы пацанами лазили по рукотворным горам и швырялись вниз красной теплой породой. Туда, где Петька теперь, даже самолетом лететь долго.

Но теперь не нужно было лететь самолетом. Я поставил метку «недоступен» во всех своих рабочих календарях на ближайшие три дня, собрался по-походному и спустился в холл, миновал пост тети Салли (нынче там, правда, сидела не она, а господин Мин, строгий и уравновешенный

— воплощенная нефритовая скала), а оттуда еще ниже, глубоко в подземелья Дома, где не так давно установили телепорт. На двери кабины матово светилась монограмма компании — той самой, с названием из одних заглавных букв. Вот так, значит? Вроде привета... я толкнул дверь, вошел, зажмурился, вдохнул озон и лед — и вышел.

Потусторонупрыжкаоказаласьоблицованноебелымкафелем подвальное помещение. Большие стиральные машины вытаращилинаменясвоицентрифужьиглаза.Из-заособен- ностейпроцессателепортстараютсязаглубитьпонадежнее, этоязнализпопулярноготехминимума,атут,подиже,глубже прачечнойничегоненашлось.Даипрачечнаякакая-то...не- жилая. Инвентарные номера везде понаписаны. Больница, наверное, — и недобрые мысли снова завозились в душе. Пахло,правда,небольницей,аперегретымпароминефтью.

Я быстро поднялся наверх, прошел по коридорчику, выкрашенному блеклой зеленой краской, и оказался в вестибюле

— не больничном, это точно.

Телепорт стоял на бывшей железнодорожной станции. «Ванино, ДВЖД» — гласила надпись над древним наборным расписанием поездов.

И ведь не сообразил, что скакать далеко на восток через две части света — потерять день. Часы показывали половину десятого вечера, в вестибюле никого, и в билетных кассах, понятное дело, — тоже.

Снаружи был влажный летний вечер. Непривычно широкий, дикий горизонт — сопки, сопки... Ветер. Багровое небо со всех сторон — на западе от позднего заката, а на востоке какие-то явно промышленные огни отражались

внизких облаках.

Яоглянулся. В станционном здании светилось окно на втором этаже. За палисадником был перрон, и огни над путями горели. Хм, а станция-то, похоже, не бывшая... Глушь тут и раньше была, и теперь глушь. Хотя и с телепортом...

Между тем надо было что-то делать, как-то в этом месте определяться и выяснять, где именно искать отправителя моей телеграммы. Я подумал и побрел вдоль путей на восток. Темнело очень быстро, и к тому же спустился и стал на глазах густеть туман.

Через несколько минут я уже различал только общее направление на светящееся пятно, подумал — не повернуть ли назад, поскользнулся и съехал вниз по неожиданному склону, отчаянно тормозя ботинками. Меня вынесло на бетонную площадку. С двух сторон в тумане я различил какие-то темные коробки. Влага полосами проплывала между ними, показывая то фонарь, кажется, над дверью, то смутное световое пятно на его месте. Воздух был полон мороси и неясных звуков. Кто-то бубнил и бормотал металлическим голосом, слышались кряхтенье и уханье.

—Вы не стойте там, это, — сказал он. — И вообще не стойте.Нечеготутстоять...иходитьвообще-тотоже.Выкто?

Яназвался. Железнодорожник хмыкнул:

— Ну ладно, а в производственной зоне что делаете? Я разозлился и ехидно спросил, кто такой мой настыр-

ный собеседник и не из полиции ли он.

—Я-то понятно кто, бригадир. Моя обязанность — тут находиться, на смене, а вот зачем вы без спецодежды да без сопровождающего по производственной территории гуляете на ночь глядя — этого я никак не понимаю.

Рабочие прокатили мимо нас выловленную пару. Бригадир посмотрел на часы и назидательно сказал:

—На станцию идите, а оттуда — в город. Не надо тут ходить. Еще хорошо, что Кольмыч не видит...

—Стойте! — закричал я в спину этому положительному и основательному человеку. — Как вы сказали? Кто не видит?

—Начальник наш, Петр Кольмыч Черемис, — важно ответил бригадир, почти не замедляя шага, но это было не важно, потому что я за ним бежал и догнал уже в цеху.

Остановить бригадира было непросто — он шел вслед за рабочими, как будто его влек некий гироскоп, и на мои смятенные выкрики только поднял руку и показал наверх:

—Вон там, вон, диспетчерская, и это... каску наденьте, голову откусит...

Да уж, можно подумать! Материализовать каски из воздуха я не умел, поэтому просто влез по железной лесенке

вдиспетчерскую, устроенную высоко на боковой стене, и там увидел наконец Петьку.

Вышла для нас обоих полная неожиданность. Были тут и тыканья кулаками в грудь, и суровые мужские объ-

ятия, и я был удивлен тем, что это все же Петька и что он, вместо того чтобы тщательно прощаться с жизнью, руководит по ночам бригадой слесарей. А Петька был страшно рад, особенно тому, что меня так ловко принесло — к месту и, видимо, ко времени, и все повторял: «Вот как ты успел, сейчас мы тебе покажем...» Он был очень живой, друг детства, и о своей дурацкой догадке

япредпочел умолчать.

—Вот, Сергеев, — сказал Питер молодому человеку в рыжем комбинезоне, тихо сидевшему в углу все время, пока мы исполняли приветственные ритуалы, — я же говорил, что он приедет.

—Уши всем прожужжали! — подтвердил Сергеев, поднимаясь. — Я, значит, пойду и посмотрю, как там чего. Я тогда свистну вам, Петр Кольмыч.

—Добре, — проговорил Петька, и это слово было такое знакомое, из детских времен и из детских краев, никто давно при мне так не говорил. — Иди, мы следом будем.

—Но как это все? — пробормотал я, глядя вниз на ремонтные мастерские. — Ты начальник депо, что ли? А как же телеграмма?Продалэлектровозынаметаллолом?Штуксто?

Черемис заржал.

—Сто! Боже мой, Сашка, на металлолом! Не-е-ет, я начальник, только не депо, а всей этой дороги и еще кое-чего того-сего. Я ж тебе писал: купил дорогу.

—Я так и понял. Только все равно понял все не так и вообще ничего не понял. Я думал, ты недрами занимаешься, физикой и вообще, что ты должностное лицо...

Рассказал бы.

—И недрами, — отвечал он, — и физикой, и должностным лицом побывал. Ты вот чем сюда явился?

—Телепортом.

—То-то же. А что это чуть не первый серийный телепорт

— знаешь? Кто же тебе такую машину станет испытывать в больших городах? Вот и отправили куда подальше. Я тогда проектомруководил.Поэтойдорогегрузыпришлосьвозить. Все на свете проклял: ветка заброшенная еще с тех времен, того нет, этого нет, тока нет, подвижного состава почти нет, один развал и никакого схождения. Но все-таки построил я этот «объект V», и стало ясно, что он работает... ну я и ушел из технических директоров. Дорогу выкупил, теперь вот занимаюсь.Онауменя...каккуколкатеперь.Пойдем,япокажу.

—А этот...

—Сергеев? Так он же по рации свистнет... О, уже и свистит. Да? Слушаю тебя.

«Спускайтесь, Петр Кольмыч», — сказала рация. Питер открыл дверь — не вниз, а на верхнюю лесенку, на галерею, которая шла по периметру здания.

—Сюда иди.

Мы прошли по галерее к торцу корпуса, и там он отпер еще одну дверь — наружу, на маленький балкончик.

— Вот, — сказал Питер. — Это моя дорога.

И я увидел, как в детстве тогда — немного сверху, — залитые туманным светом рельсы, красные и синие огни, четкие линии путей и проводов. Услышал, как где-то неподалеку жестко прозвенел металл по металлу. Неразборчивый голос диспетчера, словно по ступеням, спустился с небес по громкой связи: «...Пути... движется локомотив...

осторожно...». Я видел грузовые составы, сбоку огненной змейкой вдруг пролилась новенькая электричка и исчезла

втумане.

Япосмотрел на Петьку: у него было мечтательное влюбленное лицо. Конечно, он пришел сюда с совсем другим делом, с фантастическим проектом — телепортацией, а

фантастика

увидел это... Нет, не это, он застал, конечно, другую до-

рогу — уснувшую давно и без надежды. А теперь...

—Так что в телеграмме я, конечно, малость того, — заметил друг детства. — Цитата уж больно памятная, правда, тут все наоборот: никакой пока смерти, зато есть океан, и тропы ни разу не кривые — смотри, как ровно бегут.

Снизу вдруг раздались адское шипение и скрежет. Поднялось густое облако пара. Я глазам своим не поверил: из других ворот депо прямо под нами выкатился и встал, окутываясь белым, паровоз.

Он даже сверху был огромный. Он стравливал пар откуда-то снизу, как космический корабль в фантастическом боевике. Рельсы под ним тихонечко гудели.

—Петька, — сказал я, еле переведя дух, — ну это ты уже совсем... Паровоз-то... тебе зачем?

—Давай, давай! — Он легонько подтолкнул меня на галерею. — Паровоз — это самый смак. Это настоящая скорость!

Я рассмеялся. Он тоже.

—Нет, Сашка. Ты сам подумай: на машинах почти никто уже не ездит. Самолет? Ну, летишь почти в стратосфере — сверху синее, снизу белое, на иллюминаторе лед. Поезд

—ты попробуй, высунь хотя бы палец на скорости в четыреста километров в час... Телепорт? Ты сам видишь, это так: скачок, хоп — и тебя нет, хоп — и ты черт-те где. Это удобно. Но это не то, что можно... почувствовать, понял?

Мы уже спускались по лесенке вниз, и я не очень понимал, или понимал, но не успевал еще отложить в мыслях, а паровоз уже был здесь — здоровенный, черный, лоснящийся. Машинист отворил дверцу. Питер первым влез по лесенке, протянул мне руку.

—Давай, брат, залезай! Проедемся к океану.

Парень в кабине потянул за рычаг, и паровоз громко, ликующе закричал. Он хотел ехать. Он был готов. Он был полон почти позабытой силы, а мне нужно было только подняться на три ступеньки.

— Ну, что же, — сказал я, — к океану — так к океану.

«Химия и жизнь», 2014, № 7, www.hij.ru

Б.Я.Бейнфест

Светлой памяти Бориса Наумовича Гольдштейна посвящаю эту статью

Иосиф Бродский сказал: «Язык — начало начал. Если Бог для меня и существует, то это именно язык». Да, в языке заключено все интеллектуальное богатство нации, ее философия и эстетика, этика и миропонимание, язык — средство коммуникаций и средство самопознания и самовыражения, язык — это паспорт личности и паспорт нации.

Гибкость и выразительные возможности языка поразительны. Формы языка бесконечно разнообразны. Строго говоря, музыка — это тоже язык,

и«математика — это язык» (Гиббс), и танец — язык, и живопись — язык, и т. д. Мало того, молчание — это тоже язык! Но здесь, однако, мы будем говорить о языке, о котором говорил Бродский, о языке слов, главнейшем из языков,

иболее узко, о языке русском, хотя коснемся по касательной и каких-то других языков.

Язык — орудие всех видов человеческой деятельности, язык — сложнейший механизм, саморегулирующийся и самоорганизующийся, саморазвивающийся и самоочищающийся. И в нем, как в любом сложном механизме, есть масса неизведанного, таинственного, как в волшебной шкатулке.

Язык — это еще и игрушка, которую хочется порой разломать, заглянуть внутрь, в самое нутро, узнать, как это все устроено и как работает.

Вот придумал человек рифму — удивительную игрушку языка, придающую ему красоту и стройность, звучность и запоминаемость. Поэтическое слово, родившись как игрушка, выросло в огромную и важнейшую составляющую языка, вмещающую в себя помимо сферы интеллектуальной также — и в первую очередь! — сферу эмоциональную. Из игры рифма превратилась в серьезнейший инструмент самопознания человека.

Желание так и сяк повертеть слово, посмотреть, что у него внутри, — это естественное желание хомо сапиенса,

хомо любопытствующего, удивляющегося, интересующегося...

Из этого желания родился феномен палиндрома.

Помните у Маяковского? «Грамота на то и есть! Надо вывеску прочесть! Прочел с начала буквы он, выходит: Куафер Симон. С конца прочел знаток наук — Номис, выходит, рефаук». Влас Прогулкин, персонаж Маяковского, тут же забыл об этой своей мимолетной причуде. Но вот однажды кто-то другой с удивлением обнаружил, что при таком чтении — с начала и с конца — может получаться одно и то же! Казак, потоп, заказ, мадам, наган, радар, шалаш, ротор, ротатор и т. д. Или вот: кулинар, храни лук!

Палиндром — это и есть словесная конструкция, читаемая одинаково слева направо и справа налево.

Ну и что? Чудно, конечно, но что в этом такого уж интересного и важного? А дело в том, что в языке все интересно

иважно, и игра словами тоже. В конце концов, что наша жизнь? Игра! И в театре игра. И в спорте игра. И в музыке игра. И в любви игра. А разве все искусство — не игра? Однако же как важны

итеатр, и спорт, и музыка, и любовь в жизни человеческой!

Итак, любопытствующий хомо сапиенс заглянул однажды в слово с конца

иобнаружил интересную вещь. И стал искать эти вещи снова и снова, и стал играть в эту игру, и выяснилось, что игра не только интересная, но и поучительная. И стали заниматься этой игрой вполне серьезные, даже порой очень серьезные люди. Пусть эта игра

ибыла отдыхом от их главной деятельности, но ведь и хобби может быть очень серьезным! Например, коллекция марок королевы Елизаветы II уникальна

иимеет огромную ценность. Да и любое коллекционирование, если оно всерьез,

— не просто досуг, но чаще всего очень полезное занятие, и не только для самого коллекционера.

Да, есть профессиональные романисты, поэты, эссеисты, новеллисты

ипр., однако нет такой профессии: палиндромист. Но уж если этим хобби занимаются доктора наук и крупные

писатели, не просто чудаки, а высокие интеллектуалы, если среди них есть выдающиеся, прославленные знатоки предмета и творцы, свои асы и виртуозы палиндрома, значит, что-то тут есть не просто привлекательное, но и загадочно интересное, важное, дающее возможность найти в языке какие-то неизведанные секреты. Пусть практическая ценность этих секретов невелика, но в отношении палиндромов можно сказать то, что сказал В. Набоков по поводу шахматной композиции: «Расточительно бесплодное занятие; но ведь и все искусство божественно бесполезно по сравнению с рядом человеческих стремлений».

Впрочем, как вам понравится вот это? Бубнов А.В. «Лингвопоэтические и лексикографические аспекты палиндромии». Диссертация на соискание ученой степени доктора филологиче-

ских наук.

Или:

Воскресенский Д.Н. «Китайский палиндром и его жизнь в литературе».

Ого! Куда уж серьезнее!

Эта статья никак не претендует на научность, ее функция — чисто ознакомительная, так что разговор о содержании данных научных опусов увел бы нас слишком далеко. Просто примем к сведению, что палиндром — не только игрушка.

Давайте обратимся к «Википедии». Вот что сказано в ней:

«Палиндром (от греч. πάλιν — «назад, снова» и греч. δρóμος — «бег»), — число (например, 404), буквосочетание, слово (например, топот, фин. saippuakauppias = продавец мыла — самое длинное употребительное слово-палиндром в мире) или текст (а роза упала на лапу Азора), одинаково читающиеся в обоих направлениях. Иногда палиндромом неформально называют любой симметричный относительно своей середины набор символов».

Придумать хороший палиндром — такой, чтобы были в нем смысл и изящество, — не такое простое дело. Но как не восхититься такими, например, шедеврами!

Аргентина манит негра. Торт с кофе — не фокстрот. Лезу на санузел!

Уведи у вора корову и деву. Кит на море романтик.

На доме чемодан. Сенсация: дед яйца снес! Леша на полке клопа нашел. Рагу — у бар, рабу — угар. Летя, догонит иного дятел.

Яро закусала ренегата генерала сука Зоря.

Знамо, даже у ежа дома НЗ.

(Эти два палиндрома принадлежат Илье Фонякову.)

Но невидим архангел. Мороз узором лег на храм, и дивен он.

Он рубил и потел от вина. Холодно

—он до лохани. В то лето пили бурно. Молебен о коне белом.

(Последние три палиндрома — от На-

тальи Дубсон.)

Ешь немытого ты меньше. Не до логики — голоден.

О, духи! От уборки микробу-то и худо! Анна лежала желанна.

Коту скоро сорок суток. Не женат, а нежен.

Меня истина манит сияньем.

Ум — он дорога лбу благородному.

Ясличил то и то — вот и отличился. На, лови волан!

А муза рада музе без ума да разума. Вижу бабу — жив!

Яумру, хлебороб, — ел хурму я.

Имал Иван, а лупил у лип улана вилами!

Ты, милок, иди яром: у дороги мина, за дорогой огород, а за ним и город у моря; иди, коли мыт.

Д. Авалиани однажды вышел за пределы нормативной лексики (в таких случаях Ахматова говорила: «Ну, мы же филологи!»), и вот какое вполне осмысленное чудо создал:

Вот немилая уходит и до ... алиментов.

А вот совсем маленькие находки автора этой статьи.

Рембо обмер. Утроба аборту.

Ичуть подлиннее:

Лазер у клуба булку резал. Веер веял для евреев. Парабеллум мулле б, арап!

Огонь, лети на канительного! (Это на тему борьбы с волокитой.)

Чем длиннее палиндром, тем труднее его составить. Тут некоторые проблемы со смыслом неизбежны. Но все равно удивительно, как можно вывернуть язык наизнанку, при этом сохраняя во фразе все-таки какой-никакой смысл.

Вот примеры длинных палиндромов от автора.

И леди в мотеле сажу вон носила; тополя лопотали сонно в ужасе: летом! видели?

Буде себе на уме: укроп — он дал доход? Ладно. Порку ему, а не беседу б.

Некая натянутость сюжета видна невооруженным глазом, но все же бессмысленным его не назовешь.

А вот примеры на других языках. Английский язык: «Madam, I’m Adam»

(«Мадам, я — Адам», — представился первый человек первой женщине). «Eve» («Ева», — скромно палиндромом ответила она).

NOW NO SWIMS ON MON! (то есть «заплывов по понедельникам больше не будет!»). Это необычный палиндром: чтобы прочесть его справа налево, надо читать вверх ногами (M превратятся в W, и наоборот).

Финский язык: уже упомянутое saippuakivikauppias (торговец мылом), самое длинное слово-палиндром, в английском языке самое длинное слово этого типа — redivider (что-то вроде перегородки).

Латинский язык: Sum summus mus (Я — сильнейшая мышь)

Есть еще в латинском совершенно уникальный палиндром:

SATOR AREPO TENET OPERA ROTAS (Сеятель Арепо с трудом держит колеса).

Уникальность его в том, что, если разместить слова в столбик, получается словесный квадрат, в котором та же фраза читается четырьмя способами: по горизонтальным и вертикальным рядам — слева направо и справа налево (сверху вниз и снизу вверх).

Мудрено ли, что в древности подобные чудеса воспринимались как некая магия, сакральное откровение. Такая репутация палиндрома сохраняется и в наше время. И возможно, в этом тоже одна из причин его притягательности.

Вот еще уникальный латинский палиндром.

«Nipsonano mimata mi monanospin» —

было вырезано в византийском храме Софии в Константинополе на мраморной купели: «Омывайте не только лицо, но и ваши грехи».

Радости жизни

А теперь скажем о тех, кто оставил свой яркий след в палиндромном искусстве (или, если кратко, палиндромии).

Вот что пишет Википедия: «Отдельные палиндромические сло-

восочетания и фразы известны с глубокой древности. Авторское творчество в области палиндрома начинается, повидимому, в Средние века. В русской литературе достоверно известно об авторском палиндромном стихе Державина «Я иду съ мечем судия», затем об авторском палиндромном стихе Фета «А роза упала на лапу Азора». Особое впечатление оставляют стихотворные палиндромы.

Существуют разновидности, когда чтение производится не в обратном направлении, а в прямом, но с другого места в «размноженном» термине, например, кабанкабан, кольцокольцо. Такие «разночтения» могут встречаться

ив ДНК». О ДНК-палиндромах подробнее поговорим в конце, а пока вернемся к авторам.

Палиндромия в русском языке отмечена такими именами, как уже упомянутые Гаврила Державин, Афанасий Фет, а также Велимир Хлебников (именно он впервые составил многострочный

— и довольно длинный — стихотворный палиндром, поэму «Разин»), Валерий Брюсов, Арсений Тарковский, Георгий Шенгели, Семен Кирсанов, Андрей Вознесенский. Заметим: все они — поэты, мастера игры со словом. Были и другие, менее известные. Однако расцвета русский литературный палиндром (преимущественно стихотворный) достиг только в 1970—1990-е года в творчестве Николая Ладыгина, а затем Владимира Гершуни, Елены Кацюбы и Дмитрия Авалиани. В 1990-х годах началось в России

идетальное литературоведческое и лингвистическое изучение палиндромии — прежде всего Александром Бубновым и Германом Лукомниковым. Теоретики и практики палиндрома выделили многочисленные пограничные с палиндромом формы: например, оборотень — текст, читающийся слева направо иначе, чем справа налево: «Мир удобен» (Сергей Федин). Среди более редких разновидностей палин-

«Химия и жизнь», 2014, № 7, www.hij.ru

дромических текстов следует назвать также слоговые, словесные и фразовые палиндромы, двуязычные палиндромы (в одну сторону текст читается на одном языке, в обратную — на другом) и т. п.

Вот примеры «мимолетных видений» из творчества классиков стихосложения.

Я— око покоя,

Я— дали ладья.

Ичуть узорю розу тучи Я, радугу луга даря.

(В.Брюсов)

Хорошо. Шорох. Утро во рту.

Иклей елки

Течет.

(С.Кирсанов)

Аксиома самоиска.

(А. Вознесенский)

Аклассиками собственно палиндромии, настоящими асами палиндрома были творившие еще не так давно (в конце прошлого века) Дмитрий Авалиани, Владимир Гершуни, Николай Ладыгин. А еще Елена Кацюба, создавшая палиндромный словарь.

Вот примеры их виртуозного творчества. Некоторые выглядят не просто как фокус, а как чудо.

Авалиани:

Муза! Ранясь шилом опыта, ты помолишься на разум.

Вот сила типа кухарки марксистов, вот с искрами крах у капиталистов.

Ах, у печали мерило, но лире мила чепуха. (Та самая божественная бесполезность!)

Ах, у полянок дивен мне вид коня, лопуха.

Римлян дебош обеднял мир. Роз вид жалок, укола жди, взор. Икру и Ленин ел, и урки.

Мир, о вдовы, водворим!

Я или суетен, или не те усилия. У тени или мафии фамилии нету. Цинично коли жил — окончи ниц.

Акак вам такое двустишие?

Море могуче. В тон ему, шумен, отвечу Гомером:

«Море, веру буди — ярок, скор я иду буревером».

Ну и т. д. Гершуни:

Яили мафия? Миг! Имя и фамилия! О видеомираж! О жар и мое диво!

Яаж орала, рожая!

Нагло бог оболган! / Нам бог — обман! / Тише, поп опешит!

Решу, как акушер: / матушку — к шутам! / Опеленала нелепо.

Меня истина манит сияньем. Индивид — удиви дни.

Мы доломались. Сила молодым.

И т. д. Кацюба:

Я и ты — бог, эго бытия

Яи ты — Бах эха бытия

Яи ты — бутон нот у бытия

Яи ты — балет тела бытия (расставьте знаки преп.)

Яи ты — бури миру бытия,

яи ты — бич у тучи бытия,

яи ты — беда в аде бытия,

яи ты — бензин из небытия. Я и ты были силы бытия.

Я и ты были жилы бытия. Я и ты — база, фаза бытия. Я и ты будем мед у бытия.

Большой вклад в искусство палин-

дрома внесли ученые. Как видим, наука и палиндром — две вещи вполне совместные!

Доктор геолого-минералогических и кандидат физико-математических наук Б.С.Горобец. Серьезнейший человек, автор интереснейших книг о физиках («Круг Ландау» и др.), не менее серьезно увлеченный палиндромами. В чем дело? А еще и в том, наверно, что для математиков палиндром — специфический объект исследования. Сама структура построения палиндрома, его следование законам симметрии или отклонение от них — тут есть поле деятельности и для математика.

Автор данной статьи обратил однажды внимание на любопытный математический факт.

Если к любому трехзначному числу приписать справа то же число, получится шестизначное число, в котором три цифры повторяются дважды. А что это значит? Какую математическую операцию мы проделали? А очень простую: мы умножили первоначальное число на 1001. Это палиндром, но какой! Полученное нами шестизначное число всегда делится на три сакральных простых числа: 7, 11 и 13. Потому что палиндром 1001 является произведением этих трех чисел. Чудится во всем этом некая мистика, не так ли?

Вернемся,однако,кБ.С.Горобцу.Всоавторстве с математиком С.А.Фединым он издал две замечательные книги.

Первая — «Новая антология палиндрома». Как сказано в аннотации, «книга содержит удивительные фразы и стихи в редко встречающейся в русской литературе форме палиндрома, то есть перевертыша (например, «Тише разум

— Муза решит»), а также в еще более редкой форме гетерограммы (например, Несу разное несуразное). Тех и других — несколько тысяч. Кроме того, представлены листовертни — рисованные слова с различным прочтением при поворотелистабумагина180.Приведены списки слов-палиндромов русского, английского, французского, немецкого, испанского, арабского, татарского, удмуртского и калмыцкого языков, иврита и коми, примеры фраз на большинстве из них, а также статистические данные,

описывающие универсальный эффект

нечетности числа букв в палиндромах». Чувствуете основательный подход

ученого?

Вторая книга тех же авторов: «А роза упала на лапу Азора. Искусство палиндрома».

Кроме того, Б.С.Горобцу принадлежит ряд статей на эту тему. В одной из них: «Опыты междисциплинарного мышления. Конечны ли множества элементов научного и художественного поиска?» он, в частности, пишет. «Как молекулы, так и тексты состоят из меньших частиц — соответственно, атомов, слов и букв, в свою очередь дефинированных. Даже на интуитивном уровне ощущается, что соединение простых элементов с образованием устойчивых ассоциаций — атомов в молекулы и их цепочки, букв и морфем (фонем) в слова и фразы — подчинено некоторым общим закономерностям. К последним относятся правила возникновения связей (например, за счет «притяжения и отталкивания»), которым подчиняются простейшие элементы, в частности правила отбора и симметрии. В совокупности эти правила обеспечивают физическую (термодинамическую, химическую) стабильность ассоциатов, фонологическую приемлемость и устойчивость тех или иных звукосочетаний в конкретных языках».

Другая статья: «Закон нечетности числа букв в русских палиндромах». В статье, как сказано в аннотации, рассматриваются «палиндромы — законы их образования, способные привести к появлению новых идей в информационных технологиях».

Вкнигах Б.С. Горобца уделено внимание палиндромам еще одного ученого, кандидата химических наук, постоянного автора журнала «Химия и жизнь» И.А.Леенсона. Вот несколько примеров его творчества.

Нажал кабан на баклажан. Корысть — лук, а культ — сырок.

Воров-то ужас! О, полечу, чучело посажу от воров.

Наконец, один из асов палиндрома, недавно, в 2012 году, ушедший от нас Б.Н.Гольдштейн, доктор физико-мате- матических наук, работавший ведущим научным сотрудником в Институте теоретической и экспериментальной биофизики РАН в Пущине.

В2009 была издана полнометражная книга Б.Н.Гольдштейна «Палиндромы», где собраны его замечательные находки. В том числе поэмы, где каждая строка — палиндром.

Борис Наумович, физик и математик, работал в области молекулярной биологии, где применение математических и физических методов широко практикуется. Он не мог не обратить