из электронной библиотеки / 482555095804855.pdf

складывалось впечатление, что в середине ХХ в. «наука наук» полностью исчерпала объяснительные возможности своей методологии. A исследования серьезных философов практически стали сливаться с конкретной наукой, вроде структурной лингвистики. B тоже время без строгой научной теории познания общество не могло овладеть лавинообразно нарастающим потоком информации. Ho одновременно это был в полном смысле прорыв на новый уровень восприятий и понимания реальности: новая картина мира потребовала новых принципов осмысления законов взаимодействия психического и физическогo, объективного и субъективного.

Теперь философия должна быть готова рассмотреть духовную

(коллективную) и индивидуальную активность как форму самоорганизации целостной и необыкновенно сложной системы в свете принципа дополнительности / неопределенности. Все более ясно, что управление (точнее, саморегуляция) по средствам эмоций,

убеждений, творчества, деятельности рефлексии – единственно возможный способ синергетической деятельности сверхсложных систем типа «человек и социум». Они, возможно, и есть механизмы преодоления человеком отчуждение в современном обществе.

Синхронность процессов развития мышления, в том числе

сетевого, в общественной реальности и научной практики настолько поражает, что стохастические процессы волнуют исследователей уже не только в связи с закономерностями микромира, но в связи с закономерностями социума, того

261

феномена, который привлекает всеобщее внимание своей глобальностью, стихийностью, самопроизвольностью.

Сеть провоцирует не только новые формы отчуждения и самоотчуждения человека, новую аномию и анонимность, но и создает предпосылки для создания форм свободной самоорганизации человеческого сообщества, отдельных групп и субкультур, для творческого самовыражения человека, гарантирует группам и индивидам свободную публичность при соблюдении своих личностных свобод и прав другого, определенной анонимности и интимности, а значит, помещает человека в новое пространство, сопряженное как с рисками, так и с гарантиями его безопасности.

Интернет уже полностью формирует возникшую новую парадигму мышления – сетевое мышление (или NET-мышление). Oн провоцирует самовыражение личности, гарантирует ей публичность при соблюдении анонимности, а значит, безопасность. Kроме того, Интернет создает новый стиль самопрезентации индивида: рассказывая о себе человек, приглашает к участию в истинном, жизненном эксперименте взаимопознания и сотрудничествa, сохраняя свoe «истинное лицо».

Технические возможности пepepaботки информации, которые предоставляются компьютерной ceтью, не только дополняют, но и формируют интеллект. Интернет становится пространством изменения и становления личности, ее самокоррекции и психологической адаптации, интеллектуального pocта и культуры,

создает новый стиль самопрезентации и идентификации индивида,

262

что часто колеблется на грани между свободой и новыми формами самоотчуждения человека.

Итак, современный ҹеловек, в отличие от людей других исторических эпох, очень многo времени yделяет коммуникации.

Oн oбеспечен множеством cпециальных cpeдств, позволяющиx

передавать информацию на громадные paccтояния в считанныe

мгновения. Kомпьютеры, paдио, телевидение, телефоны создают особую коммуникационную среду. Aктивно формирующаяся сеть коммуникационных отношений, опосредованных системами удаленного доступа, дополняет coбой формы непосредственного общения между людьми. Bo вcex случаях мы имеем дело c

передачей идей, впечатлений, переживаний от oдного человека к другому, от одной группы людей к другой.

263

ГЛАВА 4. ДЕОНТОЛОГИЗАЦИЯ И СИМВОЛИЗАЦИЯ НАСИЛИЯ В ТРАНСКОММУНИКАТИВНЫХ ПРАКТИКАХ ПОСТМОДЕРНА

4.1. Дискурс насилия в моделировании современной массовой культуры

Прежде чем говорить о современности как одновременной нам реальности позволим себе еще раз обозначить общую схему,

объединяющую феномен насилия и его концептуализацию. Наш исходный тезис состоит в том, что именно человек является условием возникновения насилия. Возникновение человека,

связанное с переходом от жестких инстинктивных структур

«захвата» жизни к гибким структурам, основанным на механизме интердикции, обуславливает переход от агрессии к насилию. Тем самым насилие в своей феноменальности неразрывно связано с надстраиванием над некой инстинктивной основой (животной, до-

человеческой агрессивностью), символического уровня1.

Символизация агрессии, как энергии насилия, есть кодирование,

что позволяет рассматривать насилие также в контексте общей теории человеческой, социальной коммуникации. Собственно исходным уровнем для проблематизации и концептуализации насилия как раз и является не человеческий, а социальный,

поскольку феномен насилия актуализируется в минимальном

1 Н. Луман достаточно ясно отразил эту идею: «… в естественном жизненном мире первоначально не существует никакого физического насилия, никакого свободного от контекста восприятия…» Луман Н. Власть. М., 2001. С 100.

264

пространстве двоих, человеческого сообщества, государства. В

этой связи слова Н. Лумана о том, что общество возникает как коммуникация и осмысливается в коммуникации, применимы и к насилию1. При этом эволюция общества сопряжена с развитием систем коммуникации, которое характеризуется дифференциацией кодирования и коммуникативных средств. Применительно к насилию можно говорить не только о развитии практик насилия,

что несомненно происходит, но также о все большем «захвате» исходной агрессивности кодом или шире символическим. В общем системе коммуникации такое кодирование, более «плотный захват» кода можно трактовать как рост институционализации насилия2, но также как усиление контроля над насилием, его стихийностью и спонтанностью, все более дифференцированным бинарным кодированием насилия и его нормированием вообще. Обратной стороной дифференциации кода в рамках глобальной коммуникации является возрастание риска конфликтов как следствия рассогласования «конструкций реальности»,

многообразия таких реальностей, отраженных и репрезентированных в коде. Здесь есть точки соприкосновения с концепцией деструктивной агрессии Э. Фромма, в частности с его идеей шизоидности современности как ее усложнения3. Как своеобразный призыв «назад к будущему» можно рассматривать

1Там же. С.13.

2В истории этот тезис находит подтверждение в формировании регулярных военных формирований, создании различных кодексов ведения войны и конвенций, в настоящее время стремящихся к глобальности.

3См. характеристику современной «кибернетической личности» как шизоидной Фромм Э.

Анатомия человеческой деструктивности М., 2012. С.485-492. 265

теоретическую и практическую деятельность скандинавского ученого Нильса Кристи1

Возвращаясь к концепции власти коммуникации Н. Лумана,

усложнение кода и усложнение реальности есть данность, с этим сложно спорить. Кодирование многообразной реальности невозможно без приведения ее к некоторому «среднему» значению,

унификации. Феномен власти возникает как раз на этом, на необходимости «селекции» обеспечивающей общность

«ориентаций», то есть самой возможности сообщества. В

отношении такого понимания власти в ее соотношении с насилием Луман пишет следующее: «Власть поэтому следует отличать от принуждения к какому-либо конкретному действию. У того, кто подвергается принуждению, возможности выбора сводятся к нулю.

В своем крайнем варианте принуждение сводится к применению физического насилия и тем самым подмене собственными действиями действий других людей, которые власть не в состоянии вызвать»2. Для Лумана власть есть медиум, обеспечивающий понимание реальности, ее «селекцию» и производство спектра альтернатив такой реальности и поведения в ней. Соответственно физическое насилие, подчеркнем этот момент, радикально сужает альтернативность реальности и потому рост власти обратно пропорционален использованию физического насилия. Отметим,

что в своем анализе Луман ведет речь о физическом насилии, под которым понимает принуждение: «Принуждение означает отказ от

1См. Кристи Н. Причиняя боль. Роль наказания в уголовной политике. СПб., 2011; Кристи Н. Приемлемое количество преступлений. СПб., 2011.

2Луман Н. Власть. М., 2001. С.19.

266

преимуществ символической генерализации, отказ от того, чтобы управлять селективностью партнера»1. Исходя из такого понимания, вывод о насилии как недостатке власти вполне логичен,

поскольку возникает простая альтернатива принуждение – возможность селекции действий. Уместно вспомнить идею Кожева о смерти как неудаче в борьбе за признание, но в диалектике раба и господина момент принуждения остается. Так же и здесь,

физическое насилие можно рассматривать не только как альтернативу управлению, собственно власти. Скорее мы согласимся с В. Беньямином в том, что физическое насилие это

«изнанка» власти. Даже оставаясь на уровне спекулятивного анализа, противопоставление насилия и принуждения выглядит не вполне очевидно, поскольку большинство определений насилия говорят о насилии как принуждении. Власть, понимаемая как управление, определенным образом снимает вопрос о насилии как источнике или условии власти, вводя анализ в тотальность бинарных схем, поскольку возникает не только дилемма плохой – хорошей власти, надлежащего исполнения и злоупотребления властью, но также управления в интересах самих управляемых.

Новое измерение власти, интерес, тесно связан с его осознанием,

что в условиях селекции возможностей и контроля над коммуникацией со стороны власти возвращает нас к проблеме насилия2.

1Там же. С.19.

2Тойн ван Дейк довольно ясно обозначил эту проблему следующими словами: «Иллюзия свободы и разнообразия может быть одним из способов производства идеологической гегемонии, которая может служить интересам доминирующих общественных сил и не в самую последнюю очередь компаний, производящих сами технологии и медиа-контенты,

267

Вне этого затруднения концепция власти Н. Лумана представляется нам весьма интересной, если считать насилием саму селекцию. За этим расширением значения стоит конкретный вопрос, следует ли понимать под насилием не только непосредственное принуждение, сужение альтернатив реальности до одной (например, простое преступление – наказание), но также тонкую работу по «селекции», отбору предпочтительных моделей поведения и стимулирования, мотивации человека к выбору в рамках заранее определенной совокупности альтернатив. Так пишет об этом Луман: «Функция власти состоит как раз именно в том, что власть устанавливает возможные сцепления событий абсолютно независимо от воли подчиненного этой власти человека,

совершающего те или иные действия, желает он этого или нет.

Каузальность власти заключается в нейтрализации воли подчиненного, а вовсе не обязательно в ее сломе. Она затрагивает этого подчиненного даже и в том случае, когда он хочет действовать заодно с властью, а потом понимает, что он должен поступать по-другому»1. Похоже, мы столкнулись с фуколдианской проблемой власти как знания – власти или дилеммой управление – насилие. Но, даже оставаясь в рамках классического понятийного аппарата, также собственно лумановского, речь идет о количественном различии в случае с альтернативами, когда одна это насилие, а ограниченное множество это управление. А также с различием между «сломом» воли и ее «нейтрализацией». Что есть

создающих эту иллюзию». Van Dijk, T.A. Introduction: Discourse and Domination, in T.A.van Dijk, Discourse and Power. N.Y.: Palgrave Macmillan, 2008. PP. 1-26./ Тойн ван Дейк Дискурс и доминирование http://discourseanalysis.org/ada1/st2.shtml

1 Луман Н. Власть. М., 2001. С. 23.

268

слом как невозможность совершить суверенный поступок, то есть такое действие, которое будет обусловлено только собственной волей, по причине внешнего принуждения. Нейтрализация также связана с невозможностью совершить поступок по причине

«блокады» воли, в концепции Лумана в силу ограниченности альтернатив реальности и моделей поведения. Нам представляется,

что результат одинаков, за тем только исключением, что

«нейтрализация» воли осуществляется на основе более «тонких» механизмов «захвата» реальности кодом, но также можно говорить о различии внутри самого насилия между «физической» его составляющей и символической.

Применительно к последнему стоит уточнить, что отталкиваясь от идей Лумана о власти как селекции жизненного мира, мы можем ставить вопрос более радикально, о собственно символическом насилии, которое связано с надстройкой символа над актом агрессии, собственно символического над агрессивностью, запрета над инстинктом. Также можно толковать символическое насилие как некое перво-насилие как исходный

«захват» кодом реальности. У Н. Лумана, применительно к проблеме власти, речь идет о несколько ином, о символизации как нормировании реальности, имеющей следствием установление власти, равно как единства субъектов, то есть социальности: «Под символизацией (символами, символическими кодами) следует понимать упрощенное выражение некоторой комплексной интерактивной ситуации, которая в результате символизации

269

переживается как единство»1. Однако дальше мы находим указание на то, что власть имманентна языку2. Уточним, что характер этой имманентности для Лумана заключается именно в возможности селекции реальности, создании пространства возможных сцеплений высказываний, определение закономерности и тем самым соответствующей этим высказываниям реальности. Собственно это то, что Фуко называет дискурсом. На этом уровне осмысления возникает связка дискурс – насилие, как ограничение множественности возможностей на уровне определения самих возможностей. Возможность в нашем случае может пониматься,

как возможность говорить, думать и действовать. Об этом пишет Тойн ван Дейк применительно к концепту власти, поскольку контроль дискурса как социальной практики, институционально регламентированной совокупности высказываний, позволяет влиять на сознание, а сознание определяет действия3.

Другое значение насилия, хотя и тесно связанное с первым,

можно обозначить как связка насилие – коммуникация или насилие

1Луман Н. Власть. М., 2001. С.53.

2«Язык – и не только теоретический язык науки – уже подготовил для целей символизации такие «диспозиционные понятия», как сила, способность, потенция. Данные формулировки маскируют то обстоятельство, что власть представляет собой модализацию коммуникативных процессов, поскольку посредством выражения «возможность» эти формулировки одновременно связывают власть с фигурой властителя. В такой своей функции они оказываются составными частями самого кода власти» Там же.

3«Управление осуществляется не только в отношении дискурса как социальной практики, но и в отношении сознания управляемых, то есть в отношении их знания, мнений, отношений, идеологии, а также личных или социальных репрезентаций. В целом, управление сознанием является непрямым, подразумеваемым, возможным или вероятным следствием дискурса. Те, кто управляет дискурсом, могут косвенно управлять сознанием людей. А поскольку действия людей контролируются их сознанием (знаниями, отношениями, идеологией, нормами, ценностями), управление сознанием означает также косвенное управление действиями» Van Dijk, T.A. Introduction: Discourse and Domination, in T.A.van Dijk, Discourse and Power. N.Y.: Palgrave Macmillan, 2008. PP. 1-26./ Тойн ван Дейк Дискурс и доминирование http://discourseanalysis.org/ada1/st2.shtml

270