281_p1422_D19_7525

гарантии конечного успеха этих внутри- и внеличностных потрясений. Ориентация на другую референтную группу обязывает индивида предпринять интенсивные усилия уже не социализационного, а именно адаптационного характера.

Вместе с тем, очевидно, что как социализация, так и адаптация имеют место в некой субъект-объектной интеракционной системе – всегда есть те, кто социализируется/адаптируется, и то, в контексте чего происходит социализация / к чему осуществляется адаптация. Социальное приспособление не реализуется само по себе, как таковое, адаптация всегда прагматически ориентирована в направлении гармонизации связей и отношений с конкретной социальной группой, обстановкой, тем или иным измерением социальной среды, будь оно тактильно верифицируемо (например, конкретные представители конкретной группы) или ситуативно подтверждаемо (специфичная социальная ситуация, обстоятельства, условия жизни). Таким образом, адаптирующийся индивид или общность всегда имеет некий целевой объект адаптации, с которым вступает в особого рода социальные связи или общественные отношения.

Подход к адаптации как взаимодействию личности и среды был предложен в свое время Куртом Левином и наибольшее развитие получил именно в социальной психологии. Левин полагал, что социальное поведение людей лучше всего может быть описано в терминах взаимодействия между потребностями индивидуума и путями, которыми окружающая социальная среда их удовлетворяет или фрустрирует1. В психологической литературе это явление известно как баланс между требованиями и ресур-

сами. Социальная среда предъявляет к индивиду определенные требования, связанные с его профессиональными навыками, количеством требуемых от него усилий, уровнем внешнего контроля, образцами поведения. Ресурсы включают способности человека выполнять эти требования. В случае его положительного взаимодействия с окружающей средой обнаруживается адекватная адаптация к деятельности. Напряжение и стресс возникают в результате некоторого несоответствия: требования, предъявляющиеся к индивиду, превышают возможность человека их выполнить.

1 См.: Левин К. Динамическая психология. М. : Смысл, 2001.

21

По К. Муздыбаеву, солидаризирующемуся с теорией ресурсов, развитой в социальной психологии1, последние представляют собой «средства к существованию, возможности людей и общества. Ресурсы – это жизненные ценности. Они могут быть осязаемыми и символическими, материальными и моральными. Они часто становятся объектами обмена между людьми. Ресурсы – это все то, что человек использует, чтобы удовлетворить требования среды. Обычно различают два крупных класса ресурсов: личностные и средовые. Иногда их называют психологическими и социальными ресурсами. Личностные ресурсы включают навыки и способности индивида, а средовые – отражают доступность инструментальной, моральной и эмоциональной помощи со стороны социальной сетки. Более детальная классификация не только идентифицирует конкретные ресурсы, но и зачастую указывает на их источники. Поэтому выделяют культурные, политические и институциональные ресурсы»2. Е. М. Авраамова, в свою очередь, говорит о том, что основными ресурсами являются собственные знания, умения и способности – нематериальные ресурсы адаптации. К ним она относит уровень образования, уровень информированности (способность обращаться к широкому набору культурно-информационных каналов), уровень профессиональной квалификации, а также широту социальных сетей, в которые встроен индивид. «Нематериальными адаптационными ресурсами следует, – по её мнению, – считать те, что накоплены человеком в ходе социализации и не могут быть “отчуждены” никакими социальными экспериментами»3. Американский исследователь Юрайел Фоэ, внесший значительный вклад в социопси-

1Кроме работ К. Левина, см., напр.: Resource Theory: Explorations and Applications / eds. U. G. Foa, K. Y. Tornblom, Foa E. B., Jr. Converse J. San Diego : Academic Press, 1993. 291 p.; Ensel W. M., Lin N. The life stress paradigm and psychological distress // The Journal of Health and Social Behavior. 1991. Vol. 32, N 4. P. 321–341; Turner R. J., Roszel P. Psychosocial resources and the stress process // Stress and mental health. Contemporary issues and prospects for the future. N. Y. : Plenum Press, 1994. P. 179–210.

2Муздыбаев К. Стратегия совладания с жизненными трудностями. Теоретический анализ // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т. 1, № 2.

С. 17.

3Авраамова Е. М. Воспроизводство адаптационных практик в период российской трансформации // Общественные науки и современность. 2005. № 6. С. 9.

22

хологическую концептуализацию адаптации, разработал систему классификации ресурсов, которая основана на двух координатах: конкретность – символизм и партикуляризм – универсальность. Все ресурсы сгруппированы им в следующие шесть типов: любовь, статус, информация, деньги, товары, и услуги. Каждый из этих типов ресурсов может быть классифицирован на основе двух предложенных координат. «Услуги и товары предполагают обмен явно осязаемой деятельностью или продуктами и классифицируются поэтому как “конкретные”. С другой стороны, статус и информация обычно находят выражение через вербальное или паралингвистическое поведение и являются, соответственно, более символическими. Любовь и деньги обмениваются как в конкретной, так и в символической формах и занимают поэтому промежуточную позицию на векторе конкретности»1. Сразу отметим, что такое понимание символического отличается, на наш взгляд, известной узостью и редукцией, а сам набор ресурсов в классификации Фоэ выглядит скорее архетипичным, нежели инструментальным, как ожидается от понятий такого рода.

Итак, попытаемся обобщить и операционализировать понятие ресурсов применительно к социальной адаптации в контексте нашей работы. Под адаптационными ресурсами, по нашему мне-

нию, следует понимать средства, доступные индивиду/группе/ обществу и необходимые для преодоления кризисной ситуации, определяемые конкретной витальной сферой, где такая ситуация возникла, и являющиеся как результатом личной онтологической практики и опыта индивида, так и структурноинституциональной данностью индивида/группы/общества. На-

пример, уровень образования или коммуникабельность (сознательная) являются личностными приобретениями индивида, в то время как социальное окружение, качество человеческого капитала, этнопсихологические характеристики выступают уже феноменами структурно-институционального характера. Вместе с тем, в тех или иных видах, измерениях социальной адаптации могут быть задействованы, на наш взгляд, как отдельные виды ресурсов, так и их комбинации.

1 Foa U. G. Interpersonal and Economic Resources // Resource Theory: Explorations and Applications / eds. U. G. Foa, K. Y. Tornblom, E. B. Foa, Jr. Converse J. San Diego : Academic Press, 1993. P. 15–16.

23

Тем самым, в контексте темы нашей монографии обоснованным, с точки зрения авторов, выглядит следующее определение феномена социальной адаптации: адаптационная практика является особым видом общественных отношений, предполагающим возникновение и функционирование связей между индивидом/группой и социальной средой, направленными на максимально возможную гармонизацию этих отношений и использующими для этого различные приспособительные механизмы и доступные ресурсы.

Необходимо различать адаптационные стратегии и направления (измерения) социальной адаптации. К адаптационным стратегиям относятся конкретные избираемые индивидом/группой стили поведения. Классификация адаптационных стратегий может быть самой сложной и разнообразной, как показала практика соответствующих исследований в социологии и социальной психологии1. В свою очередь, виды или измерения социальной адаптации представляют собой предметную реализацию данных стратегий, со спецификой, обусловленной соответствующими витальными сферами социума и особенностями адаптирующегося индивида и/или группы. Мы выделяем следующие, наиболее очевидные и наименее противоречивые, на наш взгляд, измерения или виды адаптационных процессов и соответствующие им ресурсы:

1) когнитивная адаптация: «объяснительные» реакции, переопределение ситуации, каузальная атрибуция как преодоление

1 В. А. Бодров, например, выделяет стратегии «преодоление, защита, избегание» [См.: Бодров В. А. Проблема преодоления стресса и теоретические подходы к его изучению // Психологический журнал. 2006. № 1. С. 122–133], Т. Л. Крюкова определяет такие адаптационные стили, как «продуктивный, непродуктивный и промежуточный – социальный (совладание с помощью других)» [См.: Крюкова Т. Л. Возрастные и кросскультурные различия в стратегиях совладающего поведения // Психологический журнал. 2005. № 2. С. 5–15], Е. С. Балабанова рассматривает в качестве стратегий отрицательной адаптации «зависимость и паразитизм» [См.: Балабанова Е. С. Социально-экономическая зависимость и социальный паразитизм: стратегии «негативной адаптации» // Социологические исследования. 1999. № 4. С. 22–34], Е. М. Авраамова выделяет такие стратегии трудовой адаптации, как «предпринимательство (самозанятость), эффективная единичная занятость, множественная занятость, занятость в личном подсобном хозяйстве» [См.: Авраамова Е. М. Воспроизводство адаптационных практик в период российской трансформации // Общественные науки и современность. 2005. № 6. С. 5–15].

24

когнитивного диссонанса, символизирование; ресурсы: характер полученного образования, способность к рефлексии, особенности мышления и интеллектуальная «тренированность», доступность и разнообразие информации;

2)социально-психологическая адаптация: усвоение и приня-

тие новых «правил игры» в обществе, примирение с практиками, представлявшимися ранее неприемлемыми; ресурсы: позитивная/ негативная самооценка, психическое здоровье и психологические особенности личности, уровень конструктивности мотиваций, характер требований и ожиданий социального окружения;

3)социокультурная адаптация: преодоление культурного шока, примирение с новой системой социальных, этнических, религиозных, гендерных диспозиций, принятие новых культурных моделей и ролей, редукция или, наоборот, актуализация социальных оппозиций; ресурсы: степень интеграции в конкретную примордиальную группу (семью, профессиональную, этническую, религиозную), уровень образования, социально-профессиональный статус и степень его консистентности;

4)социально-экономическая адаптация: выбор новых моде-

лей экономического поведения: смена места работы, специальности, повышение квалификации и т. д.; конкретная практика зависит от конкретных ресурсов, которыми обладает человек – от связей в Госдуме до собственного тела (адаптация, соответственно, может принять форму лоббирования или проституции).

Данный набор исчерпывает, на наш взгляд, число основных видов адаптации, хотя и может умножаться за счет дробления отдельных видов.

Как было сказано выше, дискурсивное содержание социализационного процесса, с особым вниманием к элементам содержательного характера (таким, как социальная память) и социетальной обусловленности всё более пристально анализируется в социальной науке. Этот методологический поворот можно определить как смену исследовательского фокуса в пользу символического, знакового содержания социализации. Согласно подходу последователя символического интеракционизма Питера Холла, наборы общепонятных символов, которые можно называть культурой, выступают посредниками между физической средой и человеком и обеспечивают его средствами взаимодействия с этой

25

средой. В то время как символическое взаимодействие оберегает, согласно Холлу, общество от индивидуальной противоречивости и непредсказуемости, общество, с его культурой, предшествует любому живущему индивиду. Последовательное познание данной культуры, называемое социализацией, позволяет людям быть понятными друг для друга, иметь поведенческие ожидания и, соответственно, ориентировать собственное поведение в зависимости от поведения других. «Символы, – пишет Холл, – являются средствами, с помощью которых люди ориентируют себя по отношению к миру, другим людям и к самим себе. Они способствуют процессу социальной интеграции, потому что служат для определения мира, инициирования мыслительных процессов, мотивации действий, оправдания интересов и координирования деятельности»1.

Очевидно, что эти рассуждения вполне применимы и при рассмотрении проблем социальной адаптации, которая в этом случае будет являться особым видом общественных отношений, предполагающим возникновение и функционирование связей между индивидом/группой и социальной средой, основным средством которых выступают символы. Под символом мы понимаем

обобщенное представление о ком-либо, чем-либо, основанное на интеллектуальном и витальном опыте индивида и/или общности, заключающее в себе способ выражения, результат выра-

жения и образ переживания. Символ может быть перцептивным (смутным чувством), апперцептивным (четким концептом), существующим в сознании и психике своего носителя (индивида, общности) либо быть заключенным в каких-то культурных формах – живописи, музыке, скульптуре, архитектуре, народноприкладном творчестве. Вместе с тем, разделение это весьма условно, символ сознания, психики есть одновременно и символ культурных форм, говоря точнее – он постоянно совершает ротацию из психики и сознания в культурные формы и обратно. Другими словами – определенное восприятие мира производит опре-

1 Hall P. M. A Symbolic Interactionist Analysis of Politics // Symbolic Interactionism. Vol. II. Contemporary Issues / ed. K. Plummer. An Elgar Reference Collection, 1991. P. 170.

26

деленные культурные формообразования и последние затем производят определенное восприятие мира1.

В сообществе любого уровня, от семьи до нации, существует свой специфичный смысловой континуум, разделяемый в той или иной степени всеми членами данного сообщества. Сюда относятся: морально-этические нормы, мировоззренческая парадигма, принятый в качестве «адекватного» комплекс реакций на внешний мир и то, что мы называем категориями очевидности. К последним мы причисляем категории «амбициозного» знания, имеющие значение именно для этого сообщества, именно в этот исторический период, с приписанным им конкретным символическим содержанием и предписанной реакцией на это содержание. В отличие от «структур жизненного мира» А. Шютца, категории очевидности обладают исторически оперативным характером, подвержены трансформациям и всегда контекстуально обусловлены. К категориям очевидности советского периода относились, например, «красные», «белые», «частная собственность», «революция», «гражданская война», «социализм», «капитализм», «мир» и «миру-мир», и т. д. В современных Соединенных Штатах категориями очевидности являются «гражданская война», «рабство», «Декларация независимости», «демократия», «коммунисты», «права человека», «11 сентября», и т. д. Показательно, что социальный кризис обязательно сопровождается дефицитом символотворчества, когда одни «аппрезентационные отношения» (Шютц) стали недействительными, а другие еще не возникли, что должно отражаться и на категориях очевидности данного общества – их конкретном составе, количестве и содержательных характеристиках.

Категория очевидности, как структурный элемент смыслового континуума, создается так же, как и символ вообще, как правило, отдельными представителями данного сообщества, наиболее активными индивидами и/или группами. В сущности, у истоков всякой идеологии, всякого религиозного учения находится некая фантазия – эзотерик, овладевшая сознанием своих носителей. В том случае, если носитель (носители) действительно убеждены и глубоко переживают свое откровение (катектически мотивированы, говоря словами Т. Парсонса), если это сочетается с

1 Подробнее см.: Кармадонов О. А. Социология символа. М. : Academia, 2004.

27

сильной волей к его распространению на воспринимающую часть общества, и при условии достаточной поддержки со стороны культурно-психологических и социально-политических факторов, индивидуальный символический универсум имеет шансы стать общепринятым. То есть произойдет индуцирование набора «частных» или даже «случайных» (Э. Фромм) символов на социальное целое. Кеннет Бёрк писал об этом явлении следующее: «Стимул к трансцендентности, или символическому перекрытию и поглощению, возникает из множества видов ценностных конфликтов, присутствующих в текущей социальной ситуации. Такие конфликты вырастают до уровня кризиса, создавая необходимость решать – принять или отвергнуть авторитарные символы, созданные бюрократической волей. Мы можем также обнаружить простую трансцендентность со стороны некоего индивида, стремящегося в своей попытке символотворчества перекрыть разрыв между своими частными импульсами и социальными нормами. Его индивидуальный труд становится «всеобщим» в том случае, если его аудитория разделяет его девиантный уклон»1. Можно сказать, что в ходе социализации происходит обратный процесс – общество индуцирует на индивида институционализированный, обретший историческую легитимность символический комплекс, включающий и «само собой разумеющиеся» вещи.

Основная цель любого социального целого, или «системы» (Парсонс), включая индивида, – выживание, спасение в окружающей социальной и физической среде. Это обстоятельство, вкупе с всегда эмоциональным, а значит – почти иррациональным характером той или иной социальной идентичности обусловливает, например, и феномен продолжительной исторической памяти как, например, о национальных победах, триумфах, так и о национальном позоре и унижении. Символические ряды, возникающие в результате каких-то событий, продолжают и через много поколений оказывать свое влияние на характер взаимоотношений и взаимодействий оппонирующих наций или социальных групп. С учетом того, что общество является масштабной социальной единицей, можно сказать, что в данной системе общест-

1 Burke K. Attitudes Toward History. Berkeley : University of California Press, 1984. P. 179–180.

28

венных отношений оппонируют многоуровневые символические комплексы, или социетальные когнитивные карты, являющиеся набором общепринятых символов, описывающих коллективную среду и предписывающих организованное поведение, направленное на сохранение социальной стабильности данной среды.

Таким образом, если социализация есть процесс передачи и усвоения символических комплексов данной общности: норм, ценностей, аттитюдов, стереотипов, то социальная адаптация есть так же, по сути своей, символическое явление. Это особенно очевидно в таких её измерениях, как когнитивное, социопсихологическое и социокультурное – всё, что связано с процессами познания, идентификации, эмоционального восприятия и установок – почти по определению носит символический характер. Однако и социально-экономический аспект адаптации обладает, при ближайшем рассмотрении, ярко выраженными символическими характеристиками. Последние включают в себя, как минимум: особенности трудовой этики, всегда обусловленной этнопсихологически, а значит несущей на себе отпечаток символической системы, специфичной для данного сообщества; переопределение своих представлений о мире, а значит – принятие или отторжение новых правил игры на поле экономической активности; переопределение собственной идентичности, а значит – границ «приемлемого» и «неприемлемого» в добывании хлеба насущного; профессиональную переподготовку, а значит – приобретение символического подтверждения твоих новых и востребованных компетенций.

Собственно говоря, убедительное доказательство связи и взаимообусловленности между символическими комплексами и трудовой, хозяйственной активностью было дано уже М. Вебером1. Есть и интересные примеры использования методологии классика для исследования российских реалий2. Так Е. В. Жижко под «трудовой этикой» подразумевает «отношение людей к труду, запечатленное в комплексе моральных ценностей и норм, воплощенное в категориях и образцах культуры и выраженное в человеческом поведении, прежде всего, в сфере трудовой дея-

1См.: Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения. М. : Юрист, 1990.

2См., напр.: Экономические субъекты постсоветской России (институциональный анализ) / под ред. Р. М. Нуреева. М. : МОНФ, 2001.

29

тельности», и делает выводы о том, что существующая в современной России этика труда «стимулирует слабую деятельностную мотивацию, не создает этической основы для развития рыночных отношений западного типа, а православная трудовая этическая концепция и деятельность русской православной церкви не создают достаточных предпосылок для интенсификации хозяйственной деятельности и развития отношений капиталистического типа»1.

Итак, если виды адаптации являются в значительной степени символическими по своему характеру, используемые при их реализации ресурсы также должны обладать такими характеристиками. Более того, символическими по сути, как не парадоксально это прозвучит, должны являться и целевые объекты адаптационных усилий, то есть те локализованные витальные пространства окружающей среды, с которыми мы и вступаем в особые, адаптационные отношения. «Символы, являющиеся непосредственно наблюдаемыми содержательными данными социальных взаимоотношений, можно познать только с помощью символов же», – утверждал Хью Данкан2. И справиться, то есть – реально противостоять символу также может только символ, добавим мы.

Нами, таким образом, осуществлено типологическое разведение близких, но не идентичных феноменов – социализации и социальной адаптации. Если социализация представляет собой безальтернативную неизбежность, социальная адаптация есть вариативная необходимость. Социальная адаптация, в отличие от социализации, может выступать необходимым условием «вживания» индивида в другую социальную среду или приспособление к своей же среде, но резко отличной от той, в которой данный индивид был социализирован. Социальная адаптация изначально ориентирована прагматически и заключает в себе задачу оптимизации отношений с данной социальной группой, сегментом социального целого, то есть как индивид, так и общность всегда ориентированы на конкретный объект адаптации, с которым ими формируются и поддерживаются специфические общественные связи.

1Жижко Е. В. Российская трудовая этика в социально-психологическом контексте экономической реформы // Российское общество на рубеже веков: штрихи к портрету / отв. ред. И. А. Бутенко. М. : МОНФ, 2000. С. 202–217.

2Duncan H. D. Symbols in Society. N. Y. : Oxford University Press, 1968. P. 50.

30