учебный год 2023 / Зорькин. Позитивизм

ного государствоведения выдать данную политику за единственно верную и истинную по меньшей мере демагогична, ибо каждый класс в зависимости от своего положения вырабатывает свою политику и соответствующий политический идеал. «'Когда же современные «политики» предлагают свои разнопринципные советы и для князей и для народов, и для правителей и для управляемых, и для государей и для подданных, и для аристократов и для демократов, и для консерваторов и для радикалов, и для капиталистов и для рабочих, короче — для всех людей, — то часть этих советов, несомненно, должна 'быть лишена искренности» 22. Однако Л. Гумплович, как и позитивисты в России, гипертрофирует различие политической идеологии и науки, противопоставляет их друг другу, выступает за деидеологизацию юридической науки. Наука, утверждает он, имеет дело с «существующим или с выяснением генезиса создавшегося положения вещей». Исследование же того, что должно быть, т. е. политического идеала, по его мнению, теряет общезначимый научный характер и становится практической, эмпирической «политикой», которая является не наукой, а лишь совокупностью практических советов, выгодных и значимых для определенных классов и групп «тактическим учением», «ка-

деидеологизации науки. Ведущие философы, политологи и правоведы неопозитивистского направления видят в любой философии права, обращающейся к ценностным и сущностным построениям, «идеологию», т. е. лишенную объективного познавательного значения конструкцию24. С этих позиций они критикуют не только

22G u m p l o w i c z L. Allgemeines Staatsrecht. 3 Aufl. Innsbruck, 1907, S. 440.

23Ibidem.

24См., например: Р а с с е л Б. История западной философии.

242

метафизическую философию права Платона или Гегеля, но и политическое и правовое учение марксизмаленинизма.

В XX в. наиболее радикальную попытку деидеологизировать теорию права предпринял Ганс Кельзен (1881—1973). На основе логического позитивизма (Венский кружок) и марбургской школы неокантианства Г. Кельзен стремился создать «чистую» теорию права. «Чистота» предполагалась им в двух аспектах. Во-пер- вых, в результате противопоставления должного и сущего право рассматривалось как формально-логическое долженствование в отрыве от социального содержания. Во-вторых, право «очищалось» не только от социологических, но и от сущностных аксиологических аспектов. Теория права, по Г. Кельзену, должна быть индифферентной и свободной по отношению к любой идеологии, будь то фашизм, коммунизм или буржуазный либерализм. Исключение из теории права идеологических, ценностных суждений дает ей возможность, утверждает Г. Кельзен, стать настоящей наукой, подобно математике, физике и т. д. Вопросы справедливости, ценности, рассуждал он, имеют большое значение для правовой политики, но все же они лежат за пределами науки права. Внедрение ценностных, идеологических установок в теорию права приводит, на его взгляд, к возрождению метафизики, естественно-правового учения, подменяет науку права идеологией как неправильным, иллюзорным отражением правовой действительности через призму субъективных интересов каких-либо групп. «Чистая» теория права, по Г. Кельзену, должна быть наукой позитивного, действующего права, стоящей вне классов и партий 25.

С позиций деидеологизации выступили также такие выдающиеся представители буржуазной неопозитивистской юриспруденции XX в., как Р. Паунд, X. Л. А. Харт и другие, которые противопоставляют «практическую дисциплину», имеющую дело с ценностями и построе-

243

27 Позитивисты, однако, гипертрофировали момент идеологической манипуляции, к которой прибегают с помощью нормативных суждений. Именно в этом заключается одна из гносеологических причин того, что представители социологического позитивизма умаляют нормативную силу закона. С. А. Муромцев видел в норме,

новейшей социологии права отождествляют юридические нормы с «идеологией» как иллюзорным отражением действительности через

244

благосклонным ценностным суждением применяется для оправдания наиболее несправедливых законов, существовавших при неронах, калигулах и прочих тиранах, попиравших достоинство личности и деливших между собой народы как стада по числу душ. Продолжая эту линию взаимосвязи идеологии и соответствующего языка права и политики как средства консервации суще-

режимов, как нацистская Германия или Южная Африка. «Использовать такие слова — значит мистифицировать, а мистифицировать — значит давать повод к тирании» 28. Этот анализ языка политики и права, языкового жаргона как орудия универсального манипулирования, конформизма личности и потери ею индивидуальности, беспросветного приспособления к существующему строю, поверхностного восприятия его как вполне справедливого был продолжен вслед за позитивистами представителями франкфуртской школы. Задача языкового жаргона, по мнению Т. Адорно, состоит в том, чтобы служить орудием универсального манипулирования, «скрывать то, что манипулируют и что должно быть на самом деле достигнуто». В этом случае цель «концентрируется в надмировой беспрецедентный язык, верный самим определениям жаргона, который не имеет никакого иного содержания, помимо упаковки» 29.

В этой критике содержится протест против подавления личности, против антигуманизма, конформизма и унификации духа. Сторонники деидеологизации, «демистификации» права стремились показать анахронические, неэффективные и антидемократические институты и законы, которые часто защищаются от критики посредством покрывала мистерии и идеологических мифов. Идеологизация призвана скрыть истинную природу и влияние этих институтов, сбить с толку и запугать предполагаемых критиков и таким образом продлить жизнь этих институтов. Она предполагает не только прославление открытым панегириком, помпой и церемонией, не только употребление архаических форменных

методологических принципов (прежде всего феноменалистической догмы), делают это не прямо, а косвенно.

Дело в том, что позитивизм возникает в период упрочения экономического и политического положения буржуазии. Вследствие этого на смену революционной, критической идеологии, выраженной в теориях естественного права, приходят идеологические штампы, апологетизирующие установленные буржуазией порядки. Естественное право как идеологизированное выражение требований революционной буржуазии полностью отбрасывается. Право рассматривается как позитивный факт, не нуждающийся в каком-либо аксиологическом и причинном обосновании. Политическим кредо победившей буржуазии становится оправдание очевидности и неизменности установленного порядка как якобы вершины в развитии человечества. Относительно спокойное, стабильное развитие капитализма, «царство буржуазного рассудка», создание и бурное развитие буржуазного законодательства, потребность в его обобщении, систематизации, классификации и комментировании — вот та база, на которой процветал юридический позитивизм.

Позитивизм элиминирует из науки ценностные и сущностные проблемы, отрицает диалектические закономерности развития политико-правовой действительности, противопоставляет субъект объекту. Это ведет к агностицизму, фетишизации понятий и формализму. В результате право рассматривается юридическим позитивизмом как замкнутая, самодостаточная, черпающая в самой себе обоснование формальная система. Обвиняя естественно-правовые доктрины в произвольных допущениях, юридический позитивизм сам впал в аксиоматизм самого худшего свойства — в догматизм. Противопоставив идеологию науке, исключив из предмета науки исследование сущности и оценку государства и права, позитивизм на самом деле косвенно апологетизировал буржуазную политико-правовую действительность, воспринимал ее именно как догму, отрицал необходимость коренного ее изменения. Во имя мнимой «рациональности», на самом деле сводившейся к субъек- тивно-идеалистической абстрактной юриспруденции понятий, юридический позитивизм догматизировал то, что есть, и тем самым становился инструментом апологии

247

существующего. Критики позитивизма единодушны в том, что идеологическая функция данного направления заключается в защите status quo3 2 , в реформизме и антиреволюционности.

В частности, господствовавший во второй половине XIX в. юридический позитивизм был своеобразным средством оправдания в Германии буржуазной политики кайзеровского райха, а в России — пробуржуазной эволюции царизма. В этой связи Петер фон Ортцен справедливо отметил, что низложение формально-юридиче- ским направлением старой спекулятивной науки государственного права было лишь одним из моментов изменения всего духовно-общественного процесса после 1866 г. Прежняя естественно-правовая школа противопоставляла существовавшей (феодальной) общественноэкономической и государственно-правовой жизни идеальный нравственно-разумный субстанциальный порядок; напротив, новое направление нацеливается на эту действительность, поскольку она «реалистична». Представители юридического позитивизма воспринимают понятийный аппарат просто как «чисто юридический» без координации с его материальной основой. Понятия имеют для них «неподвижную, но фиктивную самостоятельность», и это составляет главную опасность фор- мально-позитивистской юриспруденции. Фактическая проблематика, которая стоит за конструктивными связями, исключается из понятийной системы не только внешне, но также и из методологического сознания ученого. Отрыв понятийного аппарата от обусловливающих его реальных основ ведет сторонников юридического позитивизма к потере всей «материальной» проблематики государства и права. Отсюда общая тенденция формалистического позитивизма: «оправдание эмпирически данного»3 3 . Кроме того, тезис юридического позитивизма (Дж . Остин, К. Бергбом, С. В. Пахман, Г. Ф. Шер-

Юридический позитивизм. — В кн.: Против правовой идеологии империализма. М., 1962, с. 29—30; Т у м а н о в В. А. Буржуазная правовая идеология. К критике учений о праве. М., 1971, с. 161.

3 3 О е г t z е n P. Die soziale Funktion des staatsrechtlichen Positivismus. Frankfurt a. M., 1974, S. 159, 164, 255, 260.

248

самого себя как самодовлеющая беспроблемная система на основе индуктивно-эмпирического метода и феноменалистичеcкой догмы, вел к понятию нрава как случайного произвола законодателя, редукции права к голой воле государства. Претензии на идеологический нейтралитет оказывались на самом деле весьма созвучными апологии бисмарковской политики «крови и железа». Юридическая вуаль прикрывала, гегемонистскую великодержавную политику Пруссии. По этому поводу Л. Гумплович не без сарказма заметил, что во главе с П. Лабандом немецкие профессора государственного права дают так называемую «юридическую конструкцию» образовавшейся Германской империи. Особенно головоломным для них является вопрос о местопребывании немецкого суверенитета: у кого он покоится, остается ли цельным или делится и является ли ЭльзасЛотарингия в этих условиях государством? «А я бы предложил этим господам сойтись между собой на следующем: Эльзас-Лотарингия для Пруссии — хорошая добыча» 34. В противоположность теории народовластия, выраженной в известной формуле А. Линкольна «правление народа, посредством народа, для народа», в Германии насаждался культ антидемократического, ав- торитарно-бюрократического государства. Верноподданническая пословица тех времен гласила: «Отец Государство». Томас Манн образно выразил сложившуюся политическую ситуацию в формуле «Генерал Доктор фон Государство». И вот в этих условиях господствующая теория юридического позитивизма рассматривала государство как верховную юридическую личность, причину и источник права, порядка, общества и власти. В результате юридическая теория государства превращалась в официальную санкцию и легитимацию антидемократического бисмарковского райха и выражала консолидацию индустриально-капиталистического порядка, син-

34G u m р l о w i с z L. Op. cit., S. 32.

35В а г s с h С. Е. Der Staatsbegrift in der neueren deutschen Staatslehre und seine theoretischen Implikationen. Berlin, 1974, S. 45.

249

Еще более по сравнению с указанными германскими правоведами проявился консервативно-монархичес-

по сравнению с Германией. Поэтому защита status quo здесь оказывалась апологией не полупарламентарного режима (как в Германии), а эволюционирующей в буржуазном направлении абсолютной монархии. Типичным примером в этом отношении являются творческие и послужные биографии С. В. Пахмана и Н. М. Коркунова. Один был сенатором, другой — статс-секретарем Государственного совета в период контрреформ. Н. М. Кор-

на позициях юридического позитивизма. В этой области предложенные им конструкции были приспособлены к защите и идеализации автократического царистского режима через призму интересов праволиберальной буржуазии, которая уповала на медленную и постепенную трансформацию правового и политического строя России в русле, намеченном реформами 60—70-х годов. Что касается концепции В. Д. Каткова (см. п. 3 гл. 1), то она еще более консервативна и отдает черносотенным душком.

В меньшей степени консерватизм проявился у представителей социологического позитивизма в России, таких как С. А. Муромцев, М. М. Ковалевский, Л. И. Петражицкий и др. Однако и они, как было показано в со-

проявляли себя как ярые противники революции, выступали за мирную трансформацию России по буржуазному пути.

Следовательно, теоретические конструкции позитивистов активно использовались в идеологической борьбе.

Позитивизм обладает повышенной возможностью политической мимикрии. Но в конкретно-исторической расстановке различных идеологических направлений эта широта не безгранична. Последовательное применение субъективно-идеалистических философских основ пози-

250

в эпоху господства буржуазного либерализма, индивидуалистической частной собственности и свободной конкуренции. Именно контекстом буржуазно-либеральной идеологии определяется значение и роль позитивистской юриспруденции, позитивистской теории права и государства. История буржуазной политико-правовой фи-

концепции либерального, а отнюдь не тоталитарного правопорядка. Напротив, в борьбе с либерализмом сторонники тоталитарных режимов опирались на объек- тивно-идеалистическую, трансперсоналистскую философию, в которой индивид низводился на уровень простого средства по отношению к государству как общей субстанции. В споре персонализма и трансперсонализма

ция философско-методологических посылок позитивизма применительно к теории государства и права дает все же Веймарскую республику, а не нацистский райх. Во всяком случае история не оставила ни одной более или менее последовательной теоретической профашистской конструкции, которая бы апеллировала всецело к позитивизму. Лоск над ужасами Освенцима наводился с

помощью хорошо известных идеологических трюков, весьма далеких от позитивистской концепции деидеологизации. Во всяком случае фашистские принципы тотальности и нетерпимости несовместимы с политико-эти- ческим и идеологическим релятивизмом позитивистов.

Таким образом, конкретно-исторически позитивистская теория права и государства была сориентирована на защиту конституционных порядков и эволюционное,

251