§ 2 Соотношение синаллагмы и эквивалентности

Генетическая связь между встречными предоставлениями в синаллагматическом договоре таким образом подразумевает также, что обмениваемые предоставления (если смотреть на синаллагму с позиций теории меновой цели Ларенца) должны быть равноценными или, используя более корректный термин, эквивалентными. В связи с этим возникает вопрос, является ли в этом случае эквивалентность субъективной или объективной категорией и должно ли право обеспечивать объективную эквивалентность предоставлений. Кроме того, следует ответить и на вопрос, какими в таком случае должны быть последствия нарушения эквивалентности предоставлений (как то должна ли неэквивалентность влечь за собой недействительность договора или восполнение эквивалентности может быть возложено на суд).

Следует отметить, что эквивалентность предоставлений во взаимных обязательствах была предметом дискуссии ещё с античности. Так, Аристотель, рассматривая взаимные договоры, ставил вопрос о субъективной пользе предоставления для каждой из сторон. Взаимность представлялась учёным в виде математической пропорции, а договор, не дающий сторонам преимуществ, не считался заключенным, поскольку отсутствовал сам акт обмена¹⁴⁷.

В целом подобное математическое восприятие стоимости встречных предоставлений было характерно для античности. Так, например, римские юристы полагали, что для цены в договоре могут быть установлены объективные стоимостные границы. С развитием оборота и права, однако, стало очевидно, что на практике математические пропорции не всегда позволяют достичь действительной пропорциональности предоставлений в договоре, а значит должны быть разработаны иные, более тонкие механизмы борьбы со злоупотреблениями.

Как уже отмечалось выше, сторонники выделения генетической синаллагмы исходят из понимания встречного предоставления в синаллагматическом договоре как средства, позволяющего лицу достичь своей цели, заключающейся в получении встречного предоставления другой стороны (Zweck-Mittel Struktur des Synallagma)¹⁴⁸. Такая трактовка встречных обязательств позволяет сделать вывод о том, что цель и средство её достижения должны быть равноценными для участников синаллагматического договора. Сторонники данной точки зрения понимают синаллагматическую связь как механизм, подразумевающий эквивалентность предоставлений, а саму синаллагму и эквивалентность признают тождественными¹⁴⁹. Аналогичным образом трактуется синаллагма и в ФГК: согласно ст. 1104 ФГК¹⁵⁰ договор, предполагающий обмен предоставлениями, представляет собой договор, в котором каждая сторона обязуется передать или сделать что-то, что является эквивалентом того, что передаст ей или сделает другая сторона.

Подобное понимание синаллагмы, однако, вызывает множество вопросов. В частности, определяется ли эквивалентность волей сторон договора или же требуется некое специальное регулирование по отношению к синаллагматическим договорам на случай неэквивалентности предоставлений? И должны ли быть такие нормы специальными, т.е. формулироваться применительно к отдельным видам договоров или возможным является формулирование общих правил, касающихся синаллагматических договоров в целом?

Ещё Томас Гоббс указывал, что стоимость любых вещей, являющихся предметом договора, измеряется лишь самими контрагентами, а потому справедливая стоимость равна тому, что контрагенты согласились отдать: “the value of all things contracted for is measured by the appetite of the contractors; and therefore the just value is that which they be contented to give”¹⁵¹. Идея, изложенная Гоббсом, тесным образом соприкасается с концепцией свободы договора и может быть обозначена вслед за Хубертом Штёкли в качестве свободы в установлении эквивалентности (Äquivalentfreiheit¹⁵²). Более того, в современной доктрине данную идею фактически относят к проявлениям свободы договора, указывая, что именно та стоимость, которую стороны согласовали в договоре, является действительной и обязательной для сторон. Данный подход характерен для англо-американского права, в котором распространено понимание, что эквивалентность предоставлений в двусторонних договорах (consideration) является сугубо субъективной категорией и зависит от того, что установлено в договоре самими сторонами. Его можно встретить также и в судебной практике и доктрине других стран¹⁵³. Вместе с тем, в праве существуют механизмы, ограничивающие свободу контрагентов в выборе и установлении стоимости встречного предоставления. Совокупность данных механизмов можно условно разделить на те, предметом регулирования которых является эквивалентность предоставлений с объективной точки зрения (т.е. признание стоимости предоставлений эквивалентной любым третьим лицом), так и эквивалентность предоставлений с субъективной точки зрения (иными словами с точки зрения самих участников сделки)¹⁵⁴.

Объективная эквивалентность. Как уже было сказано, большинство правопорядков на сегодняшний день исходят из концепции свободы договора, потому, как правило, признаётся действительной стоимость предоставлений, установленная сторонами в договоре. Вместе с тем, в праве были выработаны механизмы, призванные реагировать на объективное несоответствие стоимости встречных предоставлений, а именно доктрина справедливой цены (iustum pretium) и доктрина laesio enormis, подразумевающая установление фиксированного уровня соразмерности цены (как правило, стоимость одного из встречных предоставлений не может быть более чем в два раза ниже стоимости другого встречного предоставления).

Доктрина laesio enormis была разработана в постклассическом римском праве и подразумевала, что в случае, если стоимость предоставления в определённых договорах была более чем наполовину ниже, чем стоимость встречного предоставления, то у последней стороны было право расторгнуть договор. На основе данной доктрины и средневековой теологии морали¹⁵⁵ каноники разработали учение о справедливой цене (iustum pretium)¹⁵⁶. Наибольшую популярность понятия iustum pretium и laesio enormis приобрели в западной практике во время периодов значительной инфляции в послевоенные годы, став реакцией на сложившуюся экономическую ситуацию, в которой справедливая цена не совпадала с рыночной, а потому требовалось вмешательство государства в регулирование экономики. В современной доктрине понятие справедливой цены подвергается в литературе серьёзной критике, указывающей на беспомощность экономических моделей в определении справедливости той или иной цены и отсутствие механизмов для её объективного определения¹⁵⁷.

Доктрина laesio enormis, в свою очередь, применялась в немецком праве до принятия ГГУ в случаях, когда определить справедливую цену не представлялось возможным.¹⁵⁸ Однако современное немецкое право отказалось от применения данной доктрины в виду невозможности объективно определить рамки для цены¹⁵⁹. Данный подход, тем не менее, сохранился в статье 934 Всеобщего гражданского уложения Австрии, предполагающей, что стоимость встречного предоставления не должна быть ниже стоимости другого встречного предоставлении более чем в два раза¹⁶⁰, и в очень ограниченном виде в ст. 1674 ФГК¹⁶¹, позволяющей применить концепцию laesio enormis только к купле-продаже земельного участка, в то время как ст. 1118 ФГК¹⁶² ограничивает применение рассматриваемой концепции только отдельными договорами. Несмотря на то, что французский законодатель практически отказался от механизмов, сходных laesio enormis, судебная практика продолжала реагировать на существенную, с точки зрения суда, неэквивалентность, используя для этого доктрину каузы и признавая подобные сделки недействительными в виду частичного отсутствия каузы обязательства (absence partielle de la cause)¹⁶³. В реформированном ФГК содержатся ст. 1142, касающаяся злоупотреблений состоянием крайней необходимости (иными словами более слабым положением кредитора) (abuse de l‘état de nécessité) и ст. 1169, касающаяся несправедливых условий договора, которые по сути призваны решить те же задачи, что и lésion¹⁶⁴.

Немецкая норма § 138 ГГУ о кабальных сделках хотя и отражает идею объективной неэквивалентности, схожую с laesio enormis, однако представляет намного более гибкий подход, поскольку не устанавливает никаких жёстких границ по размеру предоставлений¹⁶⁵. При этом в немецкой доктрине отмечается, что связь § 138 ГГУ c концепцией laesio enormis проявляется в том, что объективной несоразмерности недостаточно для нарушения синаллагмы¹⁶⁶. Разрыв синаллагмы имеет место тогда, когда значительным образом ограничена свобода договора одной из сторон, т.е. наряду с несоразмерностью предоставлений имеет решающее значение искажение воли одной из сторон, чьи интересы ущемляются кабальной сделкой¹⁶⁷.

Очевидно, что в договоре стороны своей волей устанавливают соразмерность предоставлений и цели и способа, которым они такую цель достигают. Как следствие, возникает вопрос о том, можно ли вообще установить объективную эквивалентность предоставлений. Отрицая возможность установления объективной эквивалентности, часть немецких исследователей отмечают, что в синаллагматическом договоре соразмерность предоставлений имеет только функциональный характер¹⁶⁸. Это значит, в частности, что последующую утрату эквивалентности предоставлений или возникновение несоразмерности в стоимости предоставлений следует измерять исходя из системы координат, заложенной сторонами при заключении договора¹⁶⁹. Таким образом, функциональная соразмерность предоставлений не имеет ничего общего с концепцией iustum pretium и экономической эквивалентностью¹⁷⁰.

Вместе с тем, применительно к отдельным сферам, которые, по мнению законодателя, требуют особой охраны, в законе могут быть закреплены правила, ограничивающие свободу сторон в установлении цены в договоре. Так, например, в швейцарском праве к таким правилам относятся правила о допустимом уровне ставок арендной платы (ст. 269 ШОЗ), которые, однако, предусматривают не ничтожность, а только оспоримость соответствующего договора аренды. Аналогичным образом закреплены в швейцарском праве также и максимальные допустимые проценты по потребительским договорам займа (ст. 14 Федерального закона о потребительском кредите), предполагающие в качестве последствия ничтожность соответствующего договора займа. Одновременно с этим, несмотря на то, что отношения, в которых участвуют потребители, традиционно пользуются особой охраной, в английском праве даже в отношении потребителей далеко не всегда используются такие категории как справедливая (fair), разумная (reasonable) или рыночная (market) цена¹⁷¹.

Особая охрана может также предоставляться кругу отношений, в нормальном протекании которых государство наиболее заинтересовано. Так, например, в швейцарском праве особой защитой пользуются отношения в сфере сельского хозяйства, направленные на борьбу с завышенными ценами на сельскохозяйственные земли (ст. 66 Швейцарского Федерального закона о крестьянском земельном праве) и обеспечение допустимого уровня ставок аренды сельскохозяйственных земель (ст. 36 абз. 1 Швейцарского Федерального закона о сельскохозяйственной аренде). Здесь будет уместно вспомнить ту ограниченную сферу, в которой правило laesio enormis традиционно применяется во французском праве – это также купля-продажа земельных участков.

Однако все подобные правила являются примерами далеко не новейшего, а уже достаточно давно закреплённого в законодательстве регулирования. Новые кодификации, как правило, отказываются от прямого регулирования уровня цены в договоре. Единственное исключение составляет несоразмерность цены, являющаяся последствием злоупотребления более слабым положением контрагента, т.е., как выше уже акцентировалось, ситуации, в которых имеет место не только объективная неэквивалентность, но и недобросовестное поведение одной из сторон¹⁷². Такой подход содержится, например, в Принципах европейского договорного права (ст. 4:109). Одновременно с этим, следует отметить, что в современном праве представлен и наиболее кардинальный подход к данной проблематике: его можно обнаружить в голландском частном праве, не содержащем регулирования случаев неэквивалентности предоставлений, и относящем злоупотребления слабым положением стороны исключительно к порокам воли (ст. 3:44 Гражданского кодекса Голландии)¹⁷³.

Субъективная эквивалентность. Субъективная эквивалентность получает выражение в теории каузы, а также в каузальной теории синаллагмы. Если исходить из представлений о каузе как общей цели заключения договора каждой из сторон, которое иначе может быть представлено как единство цели и средства её достижения (при этом целью будет встречное предоставление, а средством – исполнение собственного встречного обязательства) и о синаллагме как взаимной обусловленности встречных предоставлений сторон, то субъективное представление об эквивалентности как раз и выражается в соразмерности цели и средства, т.е. стороны полагают свои средства равными тем целям, которые они могут достичь вследствие заключения и исполнения договора.

Субъективное понимание об эквивалентности предоставлений складывается в момент заключения договора¹⁷⁴ (или иными словами в момент формирования генетического элемента синаллагмы) и отражает индивидуальное представление сторон о ценности того или иного предоставления и субъективной пользе каузы¹⁷⁵. Кроме того, учёту подлежат и риски, возникающие у стороны в связи с достижением искомой цели¹⁷⁶. Вместе с тем, практическая применимость субъективного элемента генетической синаллагмы подвергается в литературе критике.

По сути субъективная эквивалентность выражается в мотиве сторон на заключение той или иной сделки. Таким образом, решение вопроса о необходимости учёта субъективной эквивалентности переходит в плоскость споров о необходимости учёта мотива, признаваемого многими исследователями юридически иррелевантным. Утверждая, что мотив не подлежит учёту, некоторые учёные предлагают решать проблему с заблуждением обеих сторон в мотивах заключения договора через теорию основания сделки, но в целом отказывают генетической синаллагме в субъективной эквивалентности с тем, чтобы обеспечить устойчивость синаллагматических договоров в обороте¹⁷⁷. Таким образом, можно заключить, что специфическое содержание генетической синаллагмы может быть связано лишь с доктриной справедливой цены и доктриной laesio enormis, обе из которых в настоящее время практически утратили своё значение. Что касается регулирования кабальных сделок, то представляется более целесообразным традиционный взгляд, согласно которому данное правило относится не к учению о генетической синаллагме, а к общему учению о сделке и по своей сути не должно ограничиваться применением данной нормы исключительно к синаллагматическим договорам. В этой связи следует сделать вывод, что генетическая синаллагма по сути не имеет некого самостоятельного и оригинального содержания и представляет скорее некую общую категорию, объединяющую вопросы возникновения обязательств в синаллагматическом (двустороннем возмездном) договоре и ряд правил, касающихся нарушений при заключении такого договора и взаимосвязи между встречными предоставлениями.

Неопределённость содержания генетической синаллагмы безусловно следует отнести и к различиям регулирования схожих вопросов в разных правовых системах. Проблематика эквивалентности предоставлений в договоре и последствия её нарушения безусловно волнуют как континентальных, так и англо-американских юристов. Генетическая синаллагма, таким образом, представляет собой одну из попыток дать ответ на вопрос о возникновении встречных обязательств и их взаимосвязи, характерную, главным образом, для немецкого права, и в отличии от функционального проявления синаллагмы, в практической плоскости выражающегося в конкретных правилах об исполнении синаллагматических договоров, по сути объединяет в себе различные механизмы, направленные на обеспечение эквивалентности в договоре.