Другая танцевальная песнь

1

"В твои глаза заглянул я недавно, о жизнь: золото мерцало

в ночи глаз твоих -- сердце мое замерло от этой неги:

-- челн золотой, как в зерцале, мерцал там на водах

ночных, точно качалка, ныряющий, и всплывающий, и все снова и

снова кивающий челн золотой!

На стопу мою, падкую к танцу, ты метнула свой взор, свой

качально улыбчивый, дымчатый, вспыльчивый взор:

Только дважды коснулась ручонками ты погремушки своей -- и

уже закачалась нога моя в приступе танца. --

Пятки мои покидали уже землю, замер я на носках, тебе

внемля: ведь уши танцора -- в цыпочках его!

К тебе прыгнул я -- ты отпрянула вмиг; и лизнули меня на

лету зашипевшие змейки волос вдруг взлетевших твоих!

От тебя я отпрыгнул назад и от змей твоих прикасаний; ты

стояла уже, обернувшись слегка, и глаза были полны желаний.

Глазами розня, учишь меня ты стезям криведным; на стезях

криведных учится стопа моя -- козням!

Я люблю тебя дальней, ты вблизи мне пуще неволи; твое

бегство манит меня, поиск твой полонит меня -- я страдаю, но

ради тебя разве я не готов и к юдоли!

Ты, чей холод, как зуд, чье презренье -- искус, чей уход,

точно жгут, чья насмешка -- укус:

-- ты ль не была ненавистна всегда, ты, вязальщица,

повивальщица, зазывальщица, домогальщица и находчица! Ты ль не

была и любима всегда, непорочная, нетерпячая, ветроногая,

детоокая грехотворица!

Куда же ты тащишь меня, неугомонка и невиданка? И вновь

избегаешь меня, сладкая-сладкая горлица и грубиянка!

Я в танце несусь за тобою, я с ритмом твоим неизбытно

един. Где же ты? Протяни мне руку! Ну, хоть палец один!

Здесь пещеры и дебри -- мы же заблудимся вместе! Стой! Да

потише! Не видишь ли ты, как мелькают вокруг стаи сов и летучие

мыши?

Ты сова! Ты летучая мышь! Ты охоча меня дразнить? Где мы,

где? У собак, видно, ты научилась так тявкать и выть.

Зубки белые скалишь прелестно на меня ты без слов, и

сверлят меня злючие глазки из кудластых твоих завитков!

Что за пляс одурелый, точно буян; я охотник -- решай, кто

мне ты: ловчий пес или лань?

Ну, злая прыгунья, ко мне! Да живее, мигом! Ну-ка вверх! И

барьер! Горе мне! Я и сам вот плюхнулся, прыгнув!

О, взгляни, я лежу, ты, спесивица, и молю о милости! Мне

бы с тобою бродить да бродить по тропинкам жимолостным!

-- по тропинке любви сквозь кусты пятнастые, немые! Или

там вдоль озера: в нем резвятся и пляшут рыбки золотые!

Ты устала? Взгляни, вон овцы, и в воздухе завечерело: ну

разве не сладко уснуть под звуки пастушьей свирели?

Ты валишься с ног? Я тебя понесу, опусти только руки! И

если ты хочешь пить, скажи -- я нашел бы, чем тебя утолить, но

тебе не до этой услуги!

-- О, что за чертовка, плутовка, так ловко исчезла

змеею-скользянкой! Куда? Но от рук два пятна на лице горят,

точно красные ранки!

Я, право, устал изрядно пастушить твоих ягнят! До сих пор,

о ведьма, я пел для тебя, нынче ты завизжишь -- у меня!

Будешь плясать и ахать плетке моей вслед! Я не забыл-таки

плетку? -- Нет!"

2

Так отвечала мне жизнь тогда и при этом зажала изящные

ушки свои:

"О Заратустра! Не щелкай так страшно своей плеткой! Ты

ведь знаешь: шум убивает мысли -- а ко мне как раз пришли такие

нежные мысли.

Мы с тобою оба -- сущие недобродеи и незлодеи. По ту

сторону добра и зла обрели мы свой остров и зеленый свой луг --

мы вдвоем, одни! Уже оттого и должны мы ладить друг с другом!

И если мы и не любим друг друга от чистого сердца, -- то

гоже ли злиться на то, что не любишь от чистого сердца?

И что я лажу с тобою, и часто слишком лажу, ты знаешь это:

и все оттого, что ревную тебя я к мудрости твоей. Ах, эта

мудрость, полоумная старая дура!

Если бы мудрость твоя сбежала однажды от тебя, ах! тогда

мигом сбежала бы от тебя и моя любовь".

Тут жизнь задумчиво оглянулась вокруг и тихо сказала: "О

Заратустра, ты мне недостаточно верен!

Ты любишь меня вовсе не так сильно, как говоришь; я знаю,

ты думаешь о том, что хочешь скоро покинуть меня.

Есть старый тяжелый-тяжелый колокол-ревун: он ревет по

ночам до самой твоей пещеры:

-- когда ты слышишь, как колокол этот бьет полночь, тогда

между первым и двенадцатым ударом думаешь ты о том --

-- ты думаешь о том, о Заратустра, я знаю это, что ты

хочешь скоро покинуть меня!"

"Да, -- отвечал я робко, -- но ты знаешь также --" И я

сказал ей нечто на ухо, прямо в ее спутанные, желтые, безумные

пряди волос.

"Ты знаешь это, о Заратустра? Этого не знает

никто..."

И мы стояли лицом к лицу и глядели на зеленый луг, на

который как раз набегал прохладный вечер, и плакали вместе. --

И жизнь была тогда мне милее, чем вся моя мудрость когда-либо.

Так говорил Заратустра.

3

Раз!

О, внемли, друг!

Два!

Что полночь тихо скажет вдруг?

Три! "Глубокий сон сморил меня, --

Четыре!

Из сна теперь очнулась я:

Пять!

Мир -- так глубок,

Шесть!

Как день помыслить бы не смог.

Семь!

Мир -- это скорбь до всех глубин, --

Восемь!

Но радость глубже бьет ключом!

Девять!

Скорбь шепчет: сгинь!

Десять!

А радость рвется в отчий дом, --

Одиннадцать!

В свой кровный, вековечный дом!"

Двенадцать!