2С открытыми глазами хожу я среди этих людей; они не прощают мне, что я не завидую их добродетелям.

Они норовят укусить меня, ибо я говорю им: маленьким людям нужны маленькие добродетели, – ибо трудно мне согласиться, что маленькие люди

нужны

!

{435}

Я похож здесь на петуха на чужом дворе, которого норовят клюнуть даже куры; но за это не сержусь я на этих кур.

{436}

Я вежлив с ними, как со всякой маленькой неприятностью; быть колючим по отношению к малому кажется мне мудростью ежа.

{437}

Все они говорят обо мне, сидя вечером у очага, – они говорят обо мне, но никто не думает – обо мне!

Вот новая тишина, которой я научился; их шум простирает покрывало над моими мыслями.

Они шумят между собой: «Что несёт нам эта тёмная туча? поостережёмся, чтобы она не принесла нам заразы!»

{438}

И недавно одна женщина отдёрнула своего ребёнка, тянувшегося ко мне. «Унесите детей! – кричала она. – Такие глаза опаляют детские души».

{439}

Они кашляют, когда я говорю: они думают, что кашель – возражение против могучих ветров, – они не догадываются о шуме моего счастья!

«У нас нет времени для Заратустры» – так возражают они; но что толку во времени, у которого «нет времени» для Заратустры?

И даже когда они восхваляют меня – разве я мог бы заснуть на

их

славе? Терновый пояс – хвала их для меня: я чувствую зуд, даже когда снимаю его.

И ещё научился я у них: тот, кто хвалит, делает вид, будто воздаёт, но на самом деле он хочет, чтобы ещё больше отблагодарили его!

Спросите у моей ноги, нравится ли ей их манера хвалить и привлекать к себе! Поистине, под такой такт и тик-так не хочет она ни танцевать, ни оставаться в покое.

Маленькой добродетелью хотели бы они заманить и захвалить меня; в тик-так маленького счастья хотели бы они увлечь мою ногу.

С открытыми глазами хожу я среди этих людей: они

измельчали

и становятся всё мельче – и

делает это их учение о счастье и добродетели

.

Они ведь и в добродетели скромны, – ибо ищут довольства. А с довольством может уживаться только скромная добродетель.

Правда, они учатся шагать по-своему, и шагать вперёд, – но я называю это ковылянием. Этим мешают они всякому, кто спешит.

А иные из них идут вперёд и смотрят при этом назад, вытянув шею; мне нравится сталкиваться с ними на полном ходу.

Ноги и глаза не должны ни лгать, ни уличать друг друга во лжи. Но много лживого у маленьких людей.

Некоторые из них волят, но большинство повинуются чужой воле. Некоторые из них подлинные, но большинство – плохие актёры.

Есть между ними актёры бессознательные и актёры против воли, – подлинные всегда редки, особенно подлинные актёры.

{440}

Мужского здесь мало, поэтому их женщины становятся мужеподобными. Ибо только тот, кто достаточно мужчина,

освободит

в женщине –

женщину

.

И вот худшее лицемерие, что встретил я у них: даже те, кто повелевают, лицемерно вторят добродетелям тех, кто служит.

«Я служу, ты служишь, мы служим» – так молится здесь лицемерие господствующих, – и горе, если первый господин есть

лишь

первый слуга!

{441}

Ах, даже в их лицемерие залетело любопытство моего взора; и я хорошо угадал всё их счастье мухи и их жужжание на освещённом солнцем оконном стекле.

Сколько вижу я доброты, столько и слабости. Сколько справедливости и сострадания, столько и слабости.

Они круглы, аккуратны и доброжелательны друг к другу, как песчинки круглы, аккуратны и доброжелательны к песчинкам.

Скромно обнять маленькое счастье – это называют они «смирением»! и при этом скромно косятся на новое маленькое счастье.

В сущности, они попросту желают лишь одного: чтобы никто не причинял им страдания. Поэтому предупредительны они к каждому и делают ему добро.

Но это

трусость

– хотя бы и называлась она «добродетелью». –

И когда им случается говорить грубо, этим маленьким людям –

я

слышу в голосе их лишь хрипоту, – ведь всякий сквозняк делает их хриплыми.

Хитры они, у их добродетелей хитрые пальцы. Но им недостаёт кулаков, их пальцы не умеют сжиматься в кулак.

Добродетелью считают они то, что делает скромным и ручным; так превратили они волка в собаку и самого человека в лучшее домашнее животное человека.

«Мы поставили наш стул

посередине

, – так говорит мне их ухмылка, – одинаково далеко от гибнущих в сражении и от довольных свиней».

{442}

Но это –

посредственность

, – хотя бы и называлась она умеренностью. –