2Но внезапно испугалось ухо Заратустры: ибо в пещере, дотоле полной шума и смеха, вдруг водворилась мёртвая тишина; нос его ощутил благоухающий дым и запах ладана, как будто горели кедровые шишки.

«Что происходит? Что делают они?» – спросил он себя и подкрался ко входу, чтобы незаметно смотреть на гостей. И, чудо из чудес! что пришлось ему увидеть своими собственными глазами!

«Все они опять стали

набожны

, они

молятся

, они сошли с ума!» – говорил он и дивился чрезвычайно. И действительно! все эти высшие люди, два короля, папа в отставке, злой чародей, добровольный нищий, странник и тень, старый прорицатель, совестливый духом и самый безобразный человек, – все они, как дети или верующие старые бабы, стояли на коленях и молились ослу. И вот начал самый безобразный человек клокотать и пыхтеть, как будто что-то неизрекаемое собиралось выйти из него; но когда он в самом деле добрался до слов, смотрите, неожиданно оказались они благоговейным, странным молебном в прославление осла, которому молились и кадили. И этот молебен звучал так:

Аминь! Слава, и честь, и премудрость, и благодарение, и хвала, и сила богу нашему, во веки веков!

{726}

– Осёл же кричал на это И-А.

Он несёт тяготы наши, он принял образ раба, он кроток сердцем и никогда не говорит Нет; и кто любит своего бога, тот карает его.

{727}

– Осёл же кричал на это И-А.

Он не говорит; только миру, им созданному, он всякий раз говорит Да: так прославляет он мир свой. Его хитрость не позволяет ему говорить; потому бывает он редко неправ.

{728}

– Осёл же кричал на это И-А.

Незаметным проходит он по миру. В серый цвет тела своего закутывает он свою добродетель. Если и есть в нём дух, он скрывает его; но всякий верит в его длинные уши.

– Осёл же кричал на это И-А.

Какая скрытая мудрость в том, что он носит длинные уши и говорит всегда Да и никогда – Нет! Разве не создал он мир по образу своему, то есть глупым насколько возможно?

{729}

– Осёл же кричал на это И-А.

Ты идёшь прямыми и кривыми путями; тебя мало волнует, что нам, людям, кажется прямым или кривым. По ту сторону добра и зла царство твоё. Невинность твоя в том, чтобы не знать, что такое невинность.

– Осёл же кричал на это И-А.

И ты не отталкиваешь от себя никого, ни нищих, ни королей. Детей допускаешь ты к себе, и если злые мальчишки дразнят тебя, ты говоришь просто И-А.

{730}

– Осёл же кричал на это И-А.

Ты любишь ослиц и свежие смоквы, ты непривередлив в пище. Чертополох щекочет сердце твоё, когда ты голоден. В этом премудрость бога.

– Осёл же кричал на это И-А.

{731}

Праздник осла

{732}

1Но на этом месте молебна не мог Заратустра больше сдерживать себя, сам закричал И-А ещё громче, чем осёл, и бросился в середину своих обезумевших гостей. «Что делаете вы здесь, человеческие дети? – воскликнул он, поднимая молящихся с земли. – Горе, если бы вас увидел кто-нибудь другой, а не Заратустра:

Всякий подумал бы, что с вашей новой верою стали вы худшими из богохульников или самыми глупыми из всех старых баб!

И ты сам, старый папа, разве можешь ты быть в ладах с собою, молясь таким образом ослу как богу?» –

«О Заратустра, – отвечал папа, – прости мне, но в вопросах бога я просвещённее тебя. Так следует.

Лучше молиться богу в этом образе, чем без всякого образа! Поразмысли об этом изречении, мой высокий друг, – и ты скоро догадаешься, что в нём скрывается мудрость.

Тот, кто говорил: “Бог есть дух”, – тот делал до сих пор на земле величайший шаг, прыжок к безверию: такие слова на земле не легко исправлять!

Моё старое сердце прыгает и скачет, оттого что ещё есть на земле чему молиться. Прости это, о Заратустра, старому благочестивому сердцу папы!..»

– И ты, – сказал Заратустра страннику и тени, – ты называешь и мнишь себя свободным духом? И совершаешь здесь подобные идолослужения и поповскую службу?

Поистине, худшим делом занимаешься ты здесь, чем у твоих скверных, смуглых девушек, ты, скверный новообращённый!

«Довольно скверно, – отвечал странник и тень, – что ты прав, но что же делать! Старый бог снова жив, о Заратустра, что бы ты ни говорил.

Самый безобразный человек виноват во всём: он опять воскресил его. И хотя он говорит, что когда-то убил его, –

смерть

у богов всегда только предрассудок».

– И ты, – сказал Заратустра, – злой старый чародей, что наделал ты! Кто же в этот свободный век будет впредь верить тебе, если

ты

веришь в подобное бого-ословство?

Ты сделал глупость; как мог ты, хитрый, делать такую глупость!

«О Заратустра, – отвечал хитрый чародей, – ты прав, это была глупость, – она дорого обошлась мне».

{733}

– А ты, – сказал Заратустра совестливому духом, – поразмысли и приложи палец к носу! Разве здесь нет ничего противного твоей совести? Не слишком ли чист дух твой для молений и дыма этих святош?»

«Есть нечто, – отвечал совестливый духом и приложил палец к носу, – есть нечто в этом зрелище, что даже приятно моей совести.

Быть может, мне не следует верить в бога; но несомненно, бог в этом образе кажется мне наиболее достойным веры.

Бог должен быть вечным, по свидетельству самых благочестивых: у кого так много времени, может повременить. Так долго и глупо, как только возможно;

этак

можно далеко пойти.

И у кого слишком много духа, тот может сам заразиться глупостью и безумством. Подумай о себе, о Заратустра!

Ты сам – поистине! – даже ты мог бы от избытка мудрости сделаться ослом.

Не идёт ли и совершенный мудрец охотно по самым кривым путям? Как доказывает очевидность, о Заратустра, –

твоя

очевидность!»

{734}

– И ты сам, наконец, – сказал Заратустра и обратился к самому безобразному человеку, всё ещё лежавшему на земле и протягивавшему руку к ослу (ибо он поил его вином). – Скажи, неизречённый, что сделал ты!

Мне кажется, ты преобразился, твой взор горит, плащ возвышенного облекает безобразие твоё, –

что

сделал ты?

Правду ли говорят, что ты опять воскресил его? И зачем? Разве не с полным на то основанием убили его, избавились от него?

Ты сам кажешься мне пробудившимся – что делал ты? что

ты

ниспровергал? В чём

ты

убеждал себя? Говори, неизречённый!»

«О Заратустра, – отвечал самый безобразный человек, – ты плут!

Жив

он

ещё, или воскрес, или окончательно умер, – кто из нас двоих знает это лучше? Я спрашиваю тебя.

Одно только знаю я, – от тебя самого однажды научился я этому, о Заратустра: кто хочет окончательно убить, тот

смеётся

.

“Убивают не гневом, а смехом”, – так говорил ты однажды.

{735}

О Заратустра, скрывающийся, разрушитель без гнева, опасный святой, ты – плут!»