Век толп Исторический трактат по психологии масс
..pdfЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Толпы, женщины и безумие
Глава I
Коллективное вещ ество:
___________ импульсивное и консервативное__________ _
I
Психология толп интересуется двумя простейшими феноменами, и только ими: объединением индивидов в толпу и господством вождей над массами. До сих пор я занимался первым. Вы уже знаете, почему распад сознания каждого приводит к психическому единству всех — причиной тому внушение. Как будто загипнотизированные, люди превращаются в психические автоматы, движимые своим бессозна тельным. Когда их спрашивают, как в пьесе немецкого автора Толлера: «Кто вы?» — они отвечают: «Масса безымянна».
Я перехожу ко второму феномену — господству вождя. Мож но оспаривать его необходимость, осуждать его действия, сво дить до минимума его роль. Но невозможно говорить о человече ских группировках, не принимая во внимание их деление на ве дущих и ведомых, на соперничающих сильных мира сего и про тиворечивых личностей. Кто бы ни пожелал понять их устрой ство, всегда будет задаваться одними и теми же вопросами: «кто командует» и «почему ему подчиняются».
Это не перестает быть самой волнующей загадкой: меньшин ству всегда удается править большинством с согласия последне го. Само меньшинство уплотняется до единственной точки — лидера — как огонь в очаге.
Вся работа психологии толп направлена на решение своеоб разной проблемы: в массовом обществе толпы больше не подчи няются — они демонстрируют свою силу. А вожди больше не руководят — они тушуются и сомневаются. Вместе с тем неуве ренная и спорная власть представляет собой опасность. Это приз нак старения цивилизации, нехватки энергии народа.. Значит,
нужно* научить вождей понять толпы и направить их к цели. Для новой психологии изучить толпы —} это понять человечес кую драму так, как переживаются события, происходящие на сцене; изучить вождя — это понять то, что как бы происходит за кулисами. В ее понимании толпы и вожди являются первичны ми и несводимыми к другим силам, к рассмотрению которых нужно приступить в первую очередь. Их законы независимы от техники или экономики. Эта психология не отрицает важности и других факторов. Но всегда и повсюду факторы господства и подчинения будут наиболее значимыми и оставят больший отпе чаток на культуре, чем факторы богатства и производства.
Выживание цивилизации, победа одной психологии над другой в этой настоящей войне — вот ставка, и не меньше. «Духовная борьба так же жестока, как сражения между людьми», — писал Артюр Рембо. Это война верований и идей. Тот, кто ее выиг рывает, выигрывает могущество и все остальное. Подведя итог об суждению этой точки зрения, скажу, что для психологии толп связь между вождем и толпой — это прежде всего связь человече ская. Здесь происходит переход от предыстории к истории. Име ются достаточные основания, чтобы опровергать ее аксиому1: «сначала есть вождь и масса». Но, поскольку она является одной из важнейших тем этой психологии, примем ее условно.
II
Рассмотрим массу, в ее совокупности. Чтобы в разнообразии сикптомов увидеть логику, обратимся к древней схеме Аристотеля. В соответствии с ней все во Вселенной состоит из пассивного и подат ливого вещества и активной и устойчивой формы. Так же, как ве щество — дерево или бронза — и форма — круглая или остроко нечная — являются свойствами предмета — стола или стрелы, точ но так же «вещество» и «форма» будут присущи толпам. Их един ство реализуется в каком-то объекте, в специфической человеческой группе: парламенте, политической партии, государстве и т. д.
Мы знаем, как образуется коллективное вещество: люди пре вращаются в толпу. Какие особенности ей свойственны? Люди толпы импульсивны и внушаемы, с одной стороны, и проявляют экстремистские настроения, с другой. Внушаемость говорит о том, что они уязвимы во всех своих побуждениях, во всех изна чальных инстинктах и реагируют на все стимулы извне, не вла дея собой. Неизменная восприимчивость заставляет их откли каться на каждое событие внешнего мира и как следствие про воцирует на бурные реакции.
Оставим в стороне преувеличения и признаем, что французс кий психолог предлагает очень значимую гипотезу об обще ственном происхождении эмоций. Ее даже удалось проверить в лаборатории. Действительно, американский психосоциолог Stanley Schachter показал в серии классических экспериментов, что человек, пребывая в состоянии возбуждения, с которым он не может совладать, будет проявлять грусть или веселость, если он находится в присутствии другого человека, который кажется грустным или веселым. Иначе говоря, не существует самих по себе грусти и веселости. Есть лишь неуверенность и неустойчи вость, которые переходят в грусть или веселость в зависимости от настроения окружающих.
Для Ле Бона люди, собранные в толпу, беспрерывно пребы вают в состоянии, которое окрашено то черным, то розовым в зависимости от импульсов, получаемых от внешнего мира. Этим и объясняется их вечная переменчивость:
«Возбуждающие средства, способные воздействовать на толпы, очень разнообразны, и толпы, находясь под их влиянием, обычно становятся крайне подвижными. Можно увидеть их мгновен ный переход от самой кровавой свирепости к благородству и ге роизму в высшем смысле. Толпа легко становится палачом, но также легко и мученицей2».
Ее отличительные черты: равнодушие и, как ни странно, альтруизм. Толпы в большей степени способны на жертвы и аль труистические действия, чем отдельно взятый человек.
Такие скачки коллективного настроения происходят тем рез че, чем более критической становится ситуация, и Гитар де Флорибан, парижский буржуа, замечает в своей газете, видя, как ведут к эшафоту Робеспьера и его товарищей: «Они были приве дены туда, пройдя через улицу Сент-Оноре, и народ повсюду оскорблял их, возмущенный тем, как они его обманули. Им от рубили головы в 17 часов вечера».
Эти перемены кажутся немотивированными и не встречают никакого сопротивления, когда лидеры берут иницитиву на себя. Немецкие социалисты провозглашали свое намерение противос тоять войне, но в 1914 г. они голосуют за нее, и Роза Люксем бург писала по этому поводу:
«Организационная мощь и хорошо известная дисциплина социалдемократии имели блестящий результат. Было достаточно при каза кучки парламентариев, чтобы в течение двадцати четырех
часов эта масса из четырех миллионов человек повернула назад и позволила впрячь себя в тележку империализма, разрушение ко торого еще вчера было смыслом ее существования».
Будучи непостоянными, массы тем самым являются легко верными. И как им не быть таковыми? Они не умеют извлекать уроков из опыта. Живя в воображаемом мире, отуманенные об разами и иллюзиями, сосредоточенными в бессознательном, тол пы готовы проглотить все, что им Преподносится, и действовать в соответствии с этим.
«Действительность и опыт, несомненно, стоят над ними. Можно заставить толпу принять все, что угодно. Для нее нет ничего невозможного3».
Толпа не отличает сна от реальности, утопии от науки. Она не признает препятствий, которые преграждают дорогу к ее же ланиям! Тем более она не понимает слов, предназначенных для, того, чтобы пробудить ее, заставить отказаться от того, что она требует. Погруженную в свой гипнотический сон, ее можно не только заставить все принять, но и необходимо также все ей по обещать, поскольку именно это тот единственный язык, который действует на нее и ей подходи1^. Рецепт ясен: «Если толпа про сит луну, надо ей ее пообещать4».
Редко -демагогия преподносилась и проповедовалась с таким убеждением под видом правды. На многих страницах Ле .Бон приводит афоризмы, которые обращены к политическим деяте лям его времени, взывая к ним: «Чтобы правильно избрать цель, всегда нацеливайтесь на самое элементарное, на самое простейшее». Это совет, которым пользуются. Если бы Гитлер не последовал ему, он остался бы оформителем.
Мы подходим к центральной идее психологии толп. Непостоян ство, легковерие, скачки настроения — о чем они заставляют нас за думаться? О ком, как не о женщине? Гюстав Ле Бон пишет:
«Толпы повсюду обладают женским началом, но наиболее жен ственны из всех романские толпы. Тот, кто опирается на них, может подняться очень высоко и очень быстро, но постоянно чувствует под собой отвесную скалу и уверенность, что одна жды будет низвергнут с нее5».
Исходя из этих черт, часто определяемых как женские, был сделан вывод: толпа — это женщина. Предполагается, что ее характер, эмоциональный и капризный, своенравный и ветре ный, подготавливает ее к внушению так же, как пассивность,
традиционная подчиненность, терпеливость готовят ее к благо честию. Она куртизанка и хранительница очага, любовница, ко торую завоевывают, и невеста, которую берут в жены. Ле Бону не нужно было изобретать этого уподобления вечной женствен ности и вечной коллективности. Толпы времен Французской ре волюции отличались исключительно женскими свойствами. Еще долго впоследствии знаменитых ораторов преследовали кошмары руководителей санкюлотов. Наполеон описывал их как импера тор-любовник: «У меня только одна страсть, одна любовница — это Франция. Я ложусь с ней». Многие его преемники, наверное, хотели бы так сказать, но не осмелились.
Ассоциирование женщины, толпы и беспорядка является другой изустной темой политических и литературных толков. Один современный автор описывает толпу такими словами:
«Да кто бы ни читал рубрику «Письма читателей», проникает во все раны этого женского и стонущего монстра — толпы' и имеет довольно четкое представление о том, что Бог и его святые ежедневно слышат в молитвах, обращенных к ним6».
Этот впитанный психологией масс предрассудок, который был не более чем полуправдой, стал политическим принципом. Мус солини, конечно, первый, кто овладел им и систематически при менял; он повторяет Эмилю Людвигу то, что прочитал у Ле Бо на: «Толпа любит сильных мужчин. Толпа, как женщина». Его великий союзник Гитлер оказался более многословным:
«Народ, — заявлял он, — в своем огромном большинстве облада ет столь женскими чертами, что его мнения и действия на правляются в значительно большей степени впечатлениями чувств, чем чистым разумом. Это впечатление вовсе не мудре ное, а очень простое и ограниченное. Оно почти не допускает нюансов, а только позитивные или негативные понятия любви или ненависти, права или несправедливости, истины или лжи: получувств не существует».
Нельзя отрицать, что этот текст конкретно и броско резюми рует одну из главных идей автора «Психологии толп», которую он обрисовывал вдоль и поперек с явным удовольствием. Но не мецкий диктатор не удовлетворился мыслью, что надо обра щаться с толпой, как с женщиной, он также изобрел стратегию обращения с женщинами, как с толпой. Вот что наблюдает ве ликий немецкий философ Эрнст Блох по поводу привлечения женщин к нацизму:
«В этом случае все началось с обольстителей. Чувства воспла менилисьсердца устремились к ним. Никого не удивит, что там было море женских сердец: известно, что чувства — это их сила. Но все это не так просто, не все женщины сотворены только из инстинктов, и одной только щетки, которую Гитлер носит под носом, не хватило бы, чтобы их привлечь. «Нужно, чтобы он был холостяком, тогда мы будем женщинами», — сказал один из нацистов еще вначале, когда они бросились на поиски лучшего рекламного номера7».
Блох, разумеется, хотел сказать, что они увидели бы в нем своего возлюбленного, своего супруга, короче говоря, мужчину, которого сразу после войны им не хватало. И этот «рекламный номер» был эффективным. В доказательство мы располагаем свидетельством Чахотина, который в тридцатые годы боролся на стороне социалистов с нацистской пропагандой.
«Внушающая пропаганда, — писал он, — естественно, находила благодатную почву в среде женщин; они не могли устоять про тив антифеминистских идей нацистского движения8».
Это превращение предрассудка в практическую точку зрения не является очевидностью, которая подтверждала бы его истин ность. Множество очень эффективных практических шагов было основано на ложных теориях. Оно, однако, ставит перед нами более серьезную проблему: как происходит это соскальзывание с внушаемости толп на внушаемость женщины? Соскальзывание, которым пользовались не одни только нацисты и которое, если я не ошибаюсь, представляет собой поворот на сто восемьдесят градусов. Исключенные прежде как нечто не стоящее внимания, в массовом обществе женщины стали главной мишенью публи цистики, пропаганды и других средств убеждения. До такой сте пени, что мужчины, которые являются настоящими хозяевами этих средств, говорят сегодня о феминизации медиа (параллельно с их демократизацией). Но соскальзывание, кото рое я подразумеваю, имеет гораздо более древние корни в нашей культуре. Оно восходит к Аристотелю. Для нас, как и для гре ков, материя всегда отождествлялась с образом женщины, с ко торой мужчина стремится соединиться и которой он хочет пове левать, как творец — камнем, который он высекает, деревом, которое он обрабатывает.
к к к
Об экстремизме толп можно судить по скорости, с которой они принимают односторонние мнения, приводящие их к край ности, позитивной или негативной. Этим выражается тенденция к беспрерывному действию, для реализации которого нужен центр притяжения. Им могут быть выдающаяся личность, вождь, иностранцы, евреи, богачи, американцы или какая-то идея, мир, война. Это может быть какое-нибудь место, к которо му все идут вместе: Бастилия во времена Французской револю ции, Зимний дворец в Петербурге во времена революции в Рос сии. Вдохновленный психологией масс своего времени австрийс кий писатель Роберт Музиль так описывает это движение:
«Ими могли быть наиболее возбудимые, наиболее восприимчи вые, наименее стойкие, то есть экстремисты, способные на внезапную жестокость или трогательное благородство, кото рые служат примером и прокладывают путь... Крик, который у них вырывается скорее, чем они его издают; камень, который попадает в их руку, чувство, которому они предаются, осво бождают путь, по которому остальные, в состоянии взаимно нагнетаемого возбуждения, вплоть до невыносимого, бессозна тельно следуют за ними. Они придают действиям своего окру жения форму массового поведения, которое ощущается всеми наполовину как принуждение, наполовину — как облегчение9».
Избирая центр притяжения, кумира или козла отпущения, толпы исключают колебания, сомнения и отклонения, которые вели бы к риску породить разногласия и раздробить массу. В пе ревозбужденной и разгоряченной атмосфере толпы сомне вающиеся начинают верить, нерешительные становятся полны ми решимости, а умеренные — экстремистами. В такой степени, в какой им были внедрены чувства непомерной силы. Ораторы вдолбили толпе утрированные суждения, они потребовали устро ить овацию или освистать определенного человека или какую-то идею. Заражение довершает дело: как только толпа начинает со скальзывать к проявлениям крайности, всеобщее одобрение этой идеи увеличивает шанс исключить все остальные. Нюансы исче зают по мере того, как сообщество поляризуется.
«Простота и преувеличенность чувств толп, — утверждает Ле Бон, — предохраняют их от сомнений и неуверенности. Как и женщины, толпы устремляются к крайностям. Высказанное подозрение сразу же превращается в бесспорную очевидность. Зарождающаяся антипатия или осуждение, которое у отдельно
взятого человека осталось бы слабо выраженным, у человека в толпе тотчас становится лютой ненавистью10».
Как бы странно это ни могло показаться, такое предположе ние было подтверждено в более сдержанной форме, в лаборато рии. Объяснение Ле Бона основано не на чем ином, как на пред рассудках и содержит долю правды: поляризация в массах свя зана с необходимостью избавиться от сомнений и неуверенности. Она образует психическое единство вокруг определенного пунк та, обеспечивая консолидацию с устойчивым суждением. Непо движность и стабильность надежно ведут к крайностям.
III
Гипноз возвращает людям, подвергшимся внушению, забытые образы, которые становятся даже более яркими и многочислен ными, чем в состоянии бодрствования. Они обладают свойством императивности, непреодолимости, которого так часто недостает сознательному мышлению. Выражая это наблюдение, Ле Бон подчеркивает, что в толпах сквозь их раздражительность, преу величенность реакций всегда просматриваются воспоминания и традиции. Даже после великих потрясений восстанавливается прерванная нить преемственности. Вопреки лозунгу революции прошлое не может стать «табула раза», поскольку оно нам не подвластно. Несмотря на временные эксцессы, прошлое остается нашим властителем.
Это заявление может показаться шокирующим. Но действи тельно, в настоящее время массы кажутся вовлеченными на путь революционных преобразований общества через традиции и за интересованность. Масса и революция охотно ассоциируются, как ассоциируются детство и невинность, по привычной логике.
«Заблуждение, — говорит Ле Бон, — вы принимаете свою логи ку за действительность. Массы вовлекаются в революцию бла годаря не собственному инстинкту, а партиям и вождям11».
«Их жестокие действия вводят нас в заблуждение в этом смысле. Взрывы бунта и разрушений всегда мимолетны. Они слишком руководствуются бессознательным и как следствие слишком подвержены влиянию векового наследия, чтобы не по казаться крайне консервативными. Предоставленным самим себе, им вскоре надоедает беспорядок, и они устремляются к зависимости. Самые гордые и самые неуступчивые из якобинцев устраивают бурную овацию Бонапарту, когда он упразднил все свободы и жестко дал почувствовать свою железную руку12».
В этом консерватизме Ле Бон видит не препятствие, а благо. Этот консерватизм может помешать возникновению, казалось бы, неминуемой революции. Таков его тезис. Не нужно прини мать это за чистую монету, дать себя обмануть этим толпам, ко торые поднимаются на баррикады, размахивают красными зна менами и выкрикивают революционные лозунги. В действитель ности они терзаемы желанием вернуться к архаичным основам. Отвечая этому желанию, оживляя его соответствующими реча ми, можно вернуть их к тому прошлому, от которого они на ко роткое время освободились, то есть к обычному порядку вещей. В этом Ле Бон вторит Ницше:
«Стадное чувство ориентировано на косность и косерватизм, в нем нет ничего творческого».
На это утверждение, с виду безобидное, прореагировали не медленно. Сорель первым отмечает: «Есть много справедливого в тех суждениях, которые основываются на широком знании ци вилизаций13», но они совершенно не годятся для классовых об ществ. Затем Каутский. Мы уже видели в предыдущей главе, что он практически принимает эту точку зрения14.
Но и Муссолини, и все те, кто следовал и подражал ему, полностью приняли этот тезис. Стало быть, они осмелились на то, что не осмеливались сделать великие буржуа: расценить ра бочий класс как консервативную массу и соединить марксизм или социализм с шовинистическими убеждениями, с избитыми идеями традиции, чтобы воскресить миф нации. Эта дерзость произвела ожидаемый эффект. Фашистские партии и нацистские отделения сразу обработали влиятельную рабочую фракцию в социалистических и коммунистических партиях. Так они пре вратили борцов революции в солдат антиреволюции, одной из самых реакционных, которые мир когда-либо знал.
Подведем итог. Толпы внушаемы и склонны к экстремист ским установкам. На поверхности они легко и часто меняются. Их можно увлечь из одной крайности в другую, не встречая се рьезного сопротивления. Из этого можно заключить: толпа — это женщина. В глубине она тоже женщина, когда, будучи узни цей традиций, обычаев и архаического бессознательного, проти вится всяким потрясениям. Или, если они имеют место, она по ворачивает назад, чтобы с трудом восстановить то, что, не долго думая, разрушила. Ностальгией сердца, прошлой славой, забо той масс о почитании памяти мертвых15 предотвращается или завершается революция. Рецепт прост, и психология толп дает
ему удачное объяснение. А применение его производило и про должает производить редкостные эффекту.
Глава II
Коллективная ф орм а:
догм атическая и утопическая
I
Роль форм играют верования. Соединенные с первичным вещест вом, которым являются собранные вместе индивиды, они создают организованные психологические толпы. Они скрепляют вместе части сообщества, как строительный раствор, цементирующий кам ни. Они их обрабатывают с точки зрения общей цели. Продуманные плохо или лишенные четкости, верования распыляются, сооруже ние разрушается. Толп без верований не существует так же, как не существует дома без архитектуры и цемента. В противополож ность социологии, истории марксистского толка, для которых ве рования — это лишь малозначащая надстройка, возведенная на со лидном экономическом базисе, психология толп видит в них непре ходящие основания общественной жизни. Лишенные верований основополагающей идеи, человеческие группы инертны и пусты, говорит она. Они разлагаются и впадают в апатию, подобно челове ку, который не находит больше смысла в жизни.
«Благодаря основополагающим верованиям, — пишет Ле Бон, — люди любого возраста опутаны сетью традиций, мнений и обы чаев, гнета которых они не в силах избежать и которые делают их всегда немного похожими друг на друга. Самый независимый ум не помышляет уклониться от них. Существует только одна настоящая тирания — это та, которая действует на души бессознательно, поскольку именно с ней невозможно бо роться. Тиберий, Чингисхан, Наполеон, без сомнения, были страшными тиранами, но из глубины своих могил Моисей, Буд да, Иисус, Магомет, Лютер оказали гораздо более деспотическое воздействие на души. Тирана сразит заговор, но что он значит против прочно утвердившейся веры?16».
Не ученые и философы устанавливают психологическое един ство массы. Это делает вера, от которой невозможно скрыться. Ни одно общество, а наше не больше, чем другие, не сумело бы от нее избавиться17