133515

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

пографии встреч и разлук. Семья селится «по ту сторону речки Бероунки, переправляться через которую приходилось на пароме, у высокого железнодорожного моста»9. Марина наезжает в Прагу, где на Смиховском вокзале ее встречает Катя Рейтлингер, чтобы сопровождать по незнакомому городу. Впоследствии, когда Эфроны перебрались в Прагу, Цветаева может если не наблюдать, то по крайней мере слышать поезда из дома, стоящего на горе. В городе она долгое время «знает» две дороги: «на вокзал и в кастѐл»10. Сообщая о приезде из Моравской Тшебовы на Масариков вокзал, она шутливо «пугает» Родзевича пятью вокзалами Праги, которые «при счастливом стечении обстоятельств» могут превратить его жизнь «в сплошное расписание поездов»11. Такого превращения жаждет прежде всего сама Цветаева: «Вокзалы, вагоны, перроны… лихорадка касс и глаз, чувство, что отрываешься! Лбы вдавленные в оконную синь! Первые тяжелые повороты колес. Свист вырывающегося пара»12. Местом дорожной «лихорадки» стал Смиховский вокзал13. Но больше всего, по мнению дочери, ей запомнился вокзал в селе Вшеноры: «чистенькая, безлюдная пригородная станция, с прилаженными под навесом цветочницами, из которых свешивались настурции; два фонаря по краям платформы; семафор; рельсы». Ожидая поезда, она «вышагивала» стихи по платформе, «по этим рельсам накатывала на нее даль. Россия»14.

Первое стихотворение этой типологической группы – «Рассвет на рельсах» (12 октября 1922 г.). Это – поэтический наказ самой себе беречь духовную «сохранность» Родины. Отсюда «программность» и формальная строгость произведения, написанного правильным 3-стопным ямбом с контрастной каталектикой и рифмой (в нечетных стихах – мужские точные, в четных, за исключением одной строфы, – дактилические и гипердактилические неточные). Многосложные ритмические окончания вполне семиотичны: являясь приметой народного стиха, они коррелируют с темой России, которая заполняет собой не только духовный мир героини («Покамест день не встал / С его страстями стравленными – / Во всю горизонталь / Россию восстанавливаю!»; II, 160), но и стихотворную форму. Россия и Москва оказываются за «шпалами», скрепляющими «две рельсы синие». Так возникает ключевая для «железнодорожных» стихов Цветаевой метафора «полотна», которая в данном случае воплощает гигантские просторы «вывезенной» в эмиграцию Родины: «Какая разлилась / Россия – в три полотнища» (II, 160)15. Непосредственным продолжением этой темы стало написанное две недели спустя стихотворение «В сиром воздухе загробном…» (28 октября 1922 г.). Не включенное в книгу «После России», оно заслуживает упоминания в связи с мелькнувшим в черновых тетрадях (строфа не вошла в окончательный текст) мотиве гибели на рельсах:

Две продольности и встречный Гром: железа речь.

Разве некой поперечной

2

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Посередке лечь?16

Два этих стихотворения – результат мысленного разговора с Пастернаком, который Цветаева ведет на платформе в ожидании поезда, о чем имеется

запись в тетради: «Встречи с П<астерна>ком, на платформе, ожидая поезда в Прагу»17.

Затем «железнодорожная» линия прерывается на долгие восемь месяцев. Она слабо напомнит о себе «поездом иного следования» в стихотворении «Хвала времени» (10 мая 1923 г.), а также «семафором» и «шпалами» из двух стихов цикла «Провода», обращенного к Пастернаку18. Но одновременно Цветаева осваивает новые мотивные ходы, позволяющие ей смело ворваться в «техническую» сферу и преобразить железнодорожную атрибутику. В предпоследнем (девятом) стихотворении «Проводов» («Весна наводит сон. Уснем…») возникает образ швеи, который отзовется в стихотворных набросках из черновой тетради: «Ты меня не создал швейкой – / Так зачем же вороха…». Этот образ еще крайне смутен и фрагментарен. Цветаева подбирается к нему как бы на ощупь: «пробует» возможные смысловые грани («А рука строчит и стрóчит / Слог – стежок…»), чтобы затем оставить (наброски стихотворения так и не оформились в законченный текст)19. «Полотно» и «швея» пока существуют раздельно; они не соединились в метафорическое целое, способное реализоваться в сюжет. И хотя языковая метафора, казалось бы, лежит «под ногами» («железнодорожное полотно»), Цветаева не замечает ее до тех пор, пока новый мотивный импульс не «остранит» образ и не запустит механизм метафоризации.

Происходит это в стихотворении «Рельсы» (10 июля 1923 г.), где железнодорожные полотна-«простыни», ассоциируемые с нотными линиями, вызывают облик швеи, оплакивающей участь «быть оставленной». Перед нами метафорическое упорядочивание одного понятия в терминах другого, механизм которого на примере «железнодорожной» метафоры был описан Д. Н. Ахапкиным20. «Рельсы» – одно из самых аллюзийно насыщенных стихотворений Цветаевой. В нем оживают пушкинские «бесы», библейская Лотова жена превращается из соляного в телеграфный столб, «обезголосевшая Сафо» (по легенде покончившая с собой из-за страсти к Фаону) служит напоминанием о трагедии неразделенной любви, прельщаемые стальным полотном женщины – отсылка к Анне Карениной. Дополнительным импульсом в метафорическом развертывании текста служит мотив музыки. Музыка оказывается «благодатным метафорическим “сырьем”», которое трижды за короткое время (с 10 июля по 4 августа 1923 г.) встретится в стихах в виде ее графического обозначения – нотного стана21. Наличие этих трех тематических слоев (нотно-музыкального, швейного и железнодорожного) позволили Цветаевой создать стихотворение высокой семантической плотности и композиционной гибкости. Переход из одного

3

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

образно-тематического плана в другой совершается без какого-либо рационального принуждения, благодаря «колебанию между звуком и смыслом», при котором, как писал Р. О. Якобсон, «эквивалентность в области звучания, спроецированная на последовательность в качестве конституирующего принципа, неизбежно влечет за собой семантическую эквивалентность» (здесь и далее курсив в стихотворных примерах мой. – А. С.)22:

В некой разлинованности нотной Нежась наподобие простынь – Железнодорожные полотна, Рельсовая режущая синь!

(II, 208)

Здесь «нотная разлинованность» приравнивается к «простыням» прежде всего в силу звукового сходства, которое подготавливает появление и «полотна» (уже неотделимого от «железнодорожный»), и «сини»23. Звук «н» – самый частотный в строфе: он встречается 12 раз, что в три раза превышает среднюю частность согласных в катренах (4). Благодаря интенсивной фонетической дискурсии (дополненной пятикратным «р»), несопрягаемый вне поэзии тематический материал приводится в эвфоническое и семантическое соответствие, которое «проецирует принцип эквивалентности с оси селекции на ось комбинации»24. Вместе с тем «разлинованность» стального «полотна» делает возможной еще одну аналогию: бук- венно-графическую. Литера «н» по самой форме (поперечное соединение прямых) предстает как буквенный коррелят (фактически идеограмма) железной дороги. Это самая «железнодорожная» из кириллических букв способна миметически передать идею женского самоубийства на рельсах («Две продольности и встречный / Гром: железа речь. / Разве некой поперечной / Посередке лечь?»). В переводе графической и звуковой формы на «железнодорожный» код «н» анаграммирует имя героини Толстого25. Не будучи названным, оно «произнесено» контекстом. «Анна Каренина» акустически проступает в десятикратном скоплении согласного в финальной строфе, образующей вместе с первым катреном фоносемантическую «рамку»:

Растекись напрасною зарею, Красное, напрасное пятно! …Молодые женщины порою Льстятся на такое полотно.

(II, 209)

Впрочем, тревожный характер стихотворения с настойчивым смещением образов в танатологическую плоскость – во многом результат того ритмического «эха», которое оставляет за собой 5-стопный хорей. Речь идет о «семантическом ореоле», объединяющем написанные этим разме-

4

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ром тексты в особую типологическую группу. Якобсон определил ее как «цикл лирических раздумий, переплетающих динамическую тему пути и скорбно-статические мотивы одиночества, разочарования и предстоящей гибели»26. Впоследствии М. Л. Гаспаров детализировал смысловое поле 5- стопного хорея, выделив в нем пять основных мотивов (дорога, ночь, пейзаж, жизнь и смерть, любовь) и два побочных (Бог и песнь)27. От рассмотрения семантики данного размера в XX веке исследователь резонно отказался: употребительность хореического пентаметра резко возрастает, он перестает соотноситься с лермонтовской традицией и семантически нейтрализуется. Думается, что «Рельсы» Цветаевой подтверждают это наблюдение, хотя и не утрачивают связи с мотивами дороги, любви, жизни и смерти.

«Железнодорожный» след сохранится в стихотворении «Брат» (13 июня 1923 г.), написанном за месяц до создания «Рельсов», но расположенном после них в книге. Здесь Цезарь и Лукреция (брат и сестра, состоявшие в кровосмесительной связи) помещены в атмосферу мятежной ночи, «вдоль звезд и шпал» (II, 210). Целый букет стихотворений, датированных июлем – августом, обращен к Александру Бахраху, но в них Цветаева не подает никаких «железнодорожных» сигналов. И только, начиная с конца сентября, когда вспыхнул ее стремительный роман с Константином Родзевичем, поезда врываются в мир Марины Ивановны с безжалостным «криком». Как и в случае с Пастернаком, стихи рождаются из реальности происходящего с той лишь разницей, что теперь она «не вызывает» дух со-

беседника, а провожает близкого человека на вокзал к последнему поезду28.

24 сентября 1923 года закончено стихотворение «Крик станций», сохраняющее образно-тематическую связь с «Рельсами». Но в отличие от раннего стихотворения, в котором дается оснащенная литературными и мифологическими реминисценциями модель «железнодорожной» разлуки, сентябрьский текст предельно биографичен, а в плане выражения авторского сознания – подчеркнуто субъектен. Грамматически не выявленный «голос», устраняющий разделение говорящего на автора и героя («Рельсы»), уступает место «лирическому я» («Крик станций»), который «имеет грамматически выраженное лицо и присутствует в тексте как “я” или “мы”»29. Что до «железнодорожной» метафоры, то она осложняется новыми смысловыми нюансами (мотив – «торговля плотью»):

В окошечках касс, Ты думал – торгуют пространством? Морями и сушей?

Живейшим из мяс: Мы мясо – не души! Мы губы – не розы! От нас? Нет – по нас

5

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Колеса любимых увозят!

(II, 227)

Отсюда концептуальное сравнение любви с «живодерней», а в финале произведения – возвращение к «швейной» тематике, дополненной ситуацией «купли-продажи»30.

«Жизнь – рельсы! Не плач!» Полотна – полотна – полотна… (В глаза этих кляч Владельцы глядят неохотно).

«Без рва и без шва Нет счастья. Ведь с тем покупала?» Та швейка права,

На это смолчавши: «Есть шпалы».

(II, 227)

Здесь также присутствует мотив гибели на рельсах, но введен он не без посредничества А. Блока. На это указывает лексема «рва», совмещающая два омонимичных значения: общеязыковое (родительный падеж от существительного «ров») и окказиональное (существительное в генитиве, образованное от глагола «рвать»). «Ров» в первом значении прочитывается как лексическая цитата из стихотворения Блока «На железной дороге» («Под насыпью, во рву некошенном, / Лежит и смотрит, как живая, / В цветном платке, на косы брошенном, / Красивая и молодая»31).

Философского обобщения, элиминирующего любовную тему, «железнодорожная» топика достигает в стихотворении «Поезд жизни» (6 октября 1923 г.). Его заглавие – технически усовершенствованная перифраза пушкинской «Телеги жизни». Расширение тематического диапазона сопровождается изменением метрической схемы: регулярный стих сменяется тоникой, где логаэд с инометрической вставкой расшатывается до дольника. Эта тенденция к разурегулированности стиха дополняется ритмикосинтаксическими «разломами» (enjambements), которые интенсифицируют ощущение разрыва уже не с отдельным человеком, а с человечеством,

Где от котлет разогретых, щек Остывших… – Нельзя ли дальше, Душа? Хотя бы в фонарный сток От этой фатальной фальши:

(II, 231)

Стихотворение не утрачивает связи со «швейной» тематикой, хотя она и обозначена пунктиром, будучи включенной в реестр домашних вещей, собранных отъезжающими с филистерской предусмотрительностью:

6

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Папильоток, пеленок, Щипцов каленых, Волос паленых, Чепцов, клеенок, О – де – ко – лонов

Семейных, швейных Счастий (klein wenig!)

Взят ли кофейник?

Сушек, подушек, матрон, нянь, Душности бонн, бань.

(II, 231)

Чешско-немецкой домовитости Цветаева противопоставляет свою – русскую – бездомность, «льнущую» не к вокзалам и станциям («Пришла и знала одно: вокзал. / Раскладываться не стоит»), а к отъезжающим в небытие поездам («Я хочу, чтобы поезд и пил и пел: / Смерть – тоже вне класса!»). Не случайно речь в данном фрагменте насыщается лексическими и стилистическими «русизмами»:

В удаль, в одурь, в гармошку, в надсад, в тщету!

– Эти нехристи и льнут же! – Чтоб какой-нибудь странник: «На тем свету»… Не дождавшись скажу: лучше!

(II, 231)

С настойчивостью, граничащей с одержимостью, в стихотворение проникает гибельный мотив. Железная дорога, подобно водной стихии, притягивает любовниц-самоубийц, которые не в силах противиться соблазну «разостланных простынь» («Рельсы»). Разрыв человеческих связей и разрыв с жизнью выносится в формальный план, мотивируя появление

резких «разрывов» в стихотворной ткани, состоящих из серии doublerejet32:

Площадка. – И шпалы. – И крайний куст В руке. – Отпускаю. – Поздно Держаться. – Шпалы. – От стольких уст Устала. – Гляжу на звезды.

(II, 231)

Продолжение этой тематической линии находим в черновой тетради Цветаевой. Под вариантами к стихотворению, датированными 6 октября 1923 года (дата создания «Поезда жизни»), приведена запись с пометой «NB!»: «Только легши на рельсы – уедешь. Еще: ты поедешь только тогда, когда по тебе поедут. Самые быстрые колеса, это те, которые по тебе едут. (Самый скорый поезд – это тот, который по тебе едет.)»33.

Неизбежность возвращения к мотиву железнодорожной смерти – следствие версификационного мышления Цветаевой, в котором ритмиче-

7

ская инерция вызывает инерцию тематическую. («Все мое писанье – вслушиванье. Отсюда, чтобы писать дальше, – постоянные перечитывания. Не перечтя по крайней мере двадцати строк, не напишу ни одной»; V, 285.) Перед нами проекция формальной структуры на содержательный план. Возвратный механизм стиха обуславливает семантическую близость текстов, которая обеспечивает цельность и смысловую объемность поэтического высказывания.

В двух последующих стихотворениях «Древняя тщета течет по жилам…» (7 октября 1923 г.) и «Побег» (14 октября 1923 г.) Цветаева вновь обращается к железнодорожной теме. Казалось бы, осуществление мечты «уехать с милым» может гарантировать благополучный исход. Но в движении «сквозь» и «через» героиня Цветаевой последовательна до фанатизма:

КНилу! (Не на грудь хотим, а в грудь!)

КНилу – иль еще куда-нибудь

Дальше! За предельные пределы Станций! Понимаешь, что из тела

Вон – хочу! (В час тупящихся вежд Разве выступаем – из одежд?)

…За потустороннюю границу: К Стиксу!..

(II, 232)

Апофеозом бродяжей страсти становится уже не бегство с возлюбленным («древняя тщета»), а преодоление всех физических и метафизических границ (стиховые границы здесь самые ощутимые и потому самые преодолеваемые). Бегство из тела – перифразированное самоубийство – вытесняет образ далекого Нила и заставляет вспомнить о реке в царстве мертвых, где олимпийские боги приносили самую страшную клятву.

Клятва Цветаевой не менее страшна, потому что в «Побеге» ее героиня присягает на самоубийство. Ей так и не удается освободиться от наваждения смерти, которую она предвидит. Мистическим образом проясняется «технология» конца:

То Завтра на всех парах Проносится вдоль перрона

Пропавшего… Бог! Благой! Бог! И в дымовую опушь – Как óб стену… (Под ногой Подножка – или ни ног уж,

8

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

Ни рук?) Верстовая снасть Столба… Фонари из бреда… О нет, не любовь, не страсть, Ты поезд, которым еду

В Бессмертье…

(II, 232–233)

Наряду с ошибкой «бомбиста», соскальзывающего с подножки под поезд, здесь угадывается и другой способ гибели. «Подножка» (то, что под ногой, от чего отталкиваешься) и «верстовая снасть столба» («прообраз» веревкиудавки) прочитываются как страшные знаки будущей трагедии. На это указывает и жуткий образ из следующего («Брожу – не дом же плотничать…») стихотворения: «Мертвец настойчивый, / В очах – зачем качаешь-

ся?» (II, 233).

«Поезд в Бессмертье», которым заканчивается стихотворение, – это, конечно, символ и, как каждый символ, он многозначен. Это и «ты», «завтра мое», а значит – любовь, страсть. Но страсть, которая не «вообще» опасна, а неотвратимо и осязаемо катастрофична (отсюда образ «бомбиста», высматривающего приближающийся поезд). Это и неминуемая гибель героини, которая едет в этом поезде. Это и трагедия всех женщин, по которым «проехал» поезд (стихотворение живет продолжением каренинской темы). Но у «поезда в Бессмертье» есть и композиционная роль. Он венчает группу «железнодорожных» текстов Цветаевой. И хотя в примыкающем к ним «Брожу – не дом же плотничать…» (16 октября 1923 г.) появляются уже знакомые нам по предыдущим стихам «полотнища пространств» и «простыни разлук», нового ответвления в «железнодорожном» узле книги они не создадут. Прозвучав как «остаточные» смыслы, эти образы затеряются в семантической дали последнего прижизненного сборника Цветаевой, чья композиционная дискретность воспрепятствует их проникновению в новый хронологический раздел.

Все вышесказанное позволяет сделать вывод о том, что символика «железнодорожного» пути вошла в автобиографический миф Цветаевой. В апреле 1926 года отвечая на анкету, присланную Пастернаком, Цветаева напишет: «Жизнь – вокзал, скоро уеду, куда – не скажу» (IV, 624).

1 См.: Цветаева М. Книги стихов / Сост., коммент. и ст. Т. А. Горьковой. М.: Эллис Лак, 2004. 896 с. Цитаты из произведений Цветаевой даются по изд.: Цветаева М. Собрание сочинений: В 7 т. / Сост., подгот. текста и коммент. А. А. Саакянц и Л. А. Мнухина. М.: Эллис Лак, 1994–1995 (в тексте указывается римскими цифрами – номер тома, арабскими – страницы).

2О структуре и поэтике книги «После России» см.: Уфимцева Н. П.. Лирическая книга М. И. Цветаевой «После России» (1922 – 1925): проблема художественной целостности: Дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 1999.

3Ср.: «С основными своими темами Марина не расставалась всю свою творческую жизнь, и они, переходя из одной ипостаси в другую, как бы кустились, давая все новые

9

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

ответвления от ее ствола и корней» (Эфрон А. О Марине Цветаевой: Воспоминания до-

чери. М., 1989. С. 170).

4 Бродский И. Сын цивилизации // Бродский И. Сочинения Иосифа Бродского: В 7 т.

СПб., 2001. Т. 5. С. 94.

5Бродский И., Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 2000. С. 43.

6Вот ряд характерных мемуарных свидетельств: «Отец восторгается ее даром творить квазинародную речь, хотя это словотворчество подчас и называет ребусами» (Чирикова В. Костер Марины Цветаевой // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Годы эмиграции. М., 2002. С. 44); «Круг людей, которых она признавала (и которые ценили ее), был очень невелик. <…> …Вот стоит она, близоруко оглядывая чуть надменным взглядом собравшихся, и читает свои стихи. Восхищает… Немногих… После выступления многие знакомые (зная мое восхищение) просили “объяснить”, что она хотела выразить?» (Рейтлингер-Кист Е. В Чехии // Там же. С. 67); «Академические круги и писательская среда, за исключением разве семьи Чириковых, относилась к ней с осторожностью, порой даже с некоторой враждебностью и никак не считала ее большим поэтом. <…> Все критики (и читатели), не принимающие романтизма как художественного направления и как мироощущения и превозносившие строгость, собранность и классическую стройность, постоянно упрекали М.И. в избытке, словесном и эмоциональном расточительстве, в попытке переплеснуть, перескочить – вообще “пере” и “через”» (Слоним М. О Марине Цветаевой // Там же. С. 101, 121). О восприятии Цветаевой поэтами русского зарубежья см.: Хазан В. Несколько заметок о влиянии М. Цветаевой на эмигрантскую поэзию // Марина Цветаева: эпоха, культура, судьба: Десятая цветаевская междунар. науч.-темат. конф., (9–11 окт. 2002 г.): Сб. докл. М., 2003. С. 154–167.

7Бродский И. Об одном стихотворении // Бродский И. Сочинения Иосифа Бродского.

Т. 5. С. 155.

8Цветаева А. Воспоминания. 3-е изд., доп. М., 1983. С. 694.

9Эфрон А. О Марине Цветаевой. С. 166.

10Цветаева М. И. Письма к Константину Родзевичу / Сост. Е. Б. Коркина. Ульяновск,

2001. С. 43.

11Там же. С. 31.

12Там же. С. 51.

13Там же. С. 67, 111, 137.

14Эфрон А. О Марине Цветаевой. С. 169.

15Ср. с утверждением Цветаевой: «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию – может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, – тот потеряет ее лишь вместе с жизнью» (IV, 618). О «русскости» Цветаевой в культурологическом аспекте см.: Ревзина О. Г. Русская натура Марины Цветаевой // Марина Цветаева: эпоха, культура, судьба: Десятая цветаевская междунар. науч.-темат. конф. С. 301–309.

16 Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради / Подгот. текста, предисл. и примеч. Е. Б. Коркиной и И. Д. Шевеленко. М., 1997. С. 113. Данный мотив получит композиционную огранку в «Рельсах» и встретится в «Поэме Конца» («Яд, рельсы, свинец – на выбор!»).

17 Там же. С. 115. В письме к Пастернаку от 10 февраля 1923 г. об этом говорится подробнее: «Я одно время часто ездила в Прагу, и вот, ожидание поезда на нашей крохотной сырой станции. Я приходила рано, в сумерки, до фонарей. Ходила взад и вперед по темной платформе – далеко! И было одно место – фонарный столб – без света, сюда я вызывала Вас. – “Пастернак!” И долгие беседы бок о бок – бродячие» (VI, 229–230).

10