Культово-произносительные истоки адыгского песенного фольклора(Магия слова в адыгском песенном фольклоре) Вестник КГУКИ, 1 (8). – 2005 г. – С. 36-42. (80

Данная статья Д.С. Шабалина опубликована в журнале Вестник КГУКИ, № 1 (8) за 2005 г. – С. 36-42.

Культово-произносительные истоки адыгского песенного фольклора (Магия слова в адыгском песенном фольклоре)

ВСеверо-Кавказском государственном институте искусств выполнено исследование «Адыгское народное многоголосие», которое успешно защищено его автором профессором СКГИИ Б. Г. Ашхотовым в июне 2005 г. в Государственном институте искусствознания в качестве докторской диссертации. КГУКИ как ведущая организация дал на эту работу соседей по региону официальный отзыв.

Вкачестве замечаний в отзыве нами были изложены свои выводы, прямо вытекающие из материалов работы, уже самим своим появлением свидетельствующие о весьма высокой значимости данного исследования, выводящего на «вечные» темы музыкального языка – его близости к словесной речи, связи национальных культур с классическими античными истоками.

Висследовании неоднократно отмечено, что адыгское певческое произношение изначально связано с нисхождением: начинаются песни солистом сверху, завершаются внизу пением с хором. Такой – нисходящий – тип мелодического движения, ограниченного часто квартовыми границами, со всей очевидностью сближает язык адыгской песенности с античным музыкальным языком, каким мы его знаем из многочисленных музыкально-грамматических трактатов. Тип музыкального мышления в обоих случаях один и тот же – нисходящий, ограниченный симфониями кварты (или двойной кварты). Причина нисходящего музыкального мышления античных певцов и носителей адыгского фольклора общая, обусловлена она либо близостью модально-речевых начал адыгского и древнегреческого языков, либо адыгская музыкально-речевая культура восприняла и сумела сохранить античные традиции с самой глубокой древности.

Как бы там ни было, но на примере адыгского пения мы в наше время можем вживую смоделировать античное пение, проистекающее непосредственно из его речевого произношения, а с ним и произносительную модальность древнегреческой речи. (Заметим в скобках, что данная тематика, связанная с ладообразованием и его истоками, коренящимися в произносительном символизме,

иизучение ее на новом, более конкретном уровне продолжает исследование феномена, обозначенного Б. Асафьевым как «искусство интонируемого смысла» – имеется в виду интонационная составляющая смысла в речи, – она небезрезультатно разрабатывается нами в стенах КГУКИ – см. сборники трудов КГУКИ за последние пять лет).

Несмотря на то, что в работе Б. Ашхотова постоянно упоминается об архаичности данного вида пения и о его связи с древнейшими обрядовыми действиями, в ней не идет речи о происхождении данного респонсорного жанра напрямую из религиозного обряда, хотя из данных в ней описаний певческого действа со всей очевидностью вытекает, что сольно-хоровая фактура данного

Copyright ОАО «ЦКБ «БИБКОМ» & ООО «Aгентство Kнига-Cервис»

жанра непосредственно обусловлена именно религиозной обрядовостью. «Выделение солирующей роли запевалы происходит во время коллективного действия, когда лидер-«руководитель» обряда озвучивает короткие репликикоманды… в то время как хоровой пласт излагает асематические возгласыодобрения или же обращение к мифологическому божеству» (см. Автореф. дис., с. 18-19). «Антифонное1 соотношение запевалы и ежьу (по-адыгски: «всех» – Д.Ш.) в мифологических, календарных и свадебных песнях указывает на социльнопсихологический фактор фольклорного диалога. Когда солист высказывает основное содержание магического заклинания в адрес божества или сил природы, либо слова благопожелания, хор как бы утверждает намерения «вожака», усиливая магическое воздействие, ради чего и совершается обряд» (там же, 16). Несмотря на это, природу адыгской сольно-хоровой фактуры ее исследователь объясняет с помощью «теории художественного диалога» (с. 7): «Выявленная нами диалогичность, выступающая как своеобразный ключ к осмыслению феномена сольно-группового пения, ярко проявляется во взаимодействии солиста и хора, индивидуального и коллективного начал, имеющих социально-бытовые, психологические, этико-нравственные, образно-выразительные корни» (там же, с. 9). На наш взгляд, лучше объясняют природу описываемого здесь респонсорного жанра классический, имеющий место во всех коллективных религиозных обрядах порядок с разделением в нем функций лидера-жреца и участвующих в обряде людей, чем просто художественный диалог, которым этот жанр интерпретируется исследователем, диалог, приложимый ко всему в искусстве и поэтому ничего не объясняющий в его конкретных видах. Использующаяся в адыгских песнях форма «солист–бурдон хора» – в известном смысле искусственна, ее устойчивость поддерживается традицией, и эта ее искусственность свидетельствует о причастности к магии обряда. Этим же, по-видимому, объясняется и магическизакликающая педальная бурдонность в звучании хора.

На магически-обрядовую природу данного вида адыгского фольклорного пения наводят и «асемантические», по выражению автора, ничего собственно не значащие, ассонансные слова «уорайда», «уорирарэ», «уэрэдэ», «райда», «уайра» и т.д., используемые в припевах хора. На наш взгляд они представляют собой не «нейтральные гласные», «фонетически удобные для вокализации несмыслонесущего текста», как их истолковывает автор рассматриваемого исследования (там же, 29), а магические анаграммы. Автор рассматриваемого здесь исследования толкует эти слова наподобие припевного слова «аллилуия», употребляемого в христианском обряде, не имеющего вещественного значения междометного выражения восторга. Но слово «аллилуия» заимствовано из иудейского обряда, где прямое упоминание имени Бога было, как известно, запрещено и поэтому заменялось при обращении к Нему возгласным выражением

1 Термин «антифонное пение», «отличающееся, по определению диссертанта, периодичностью смены партий солиста и хора» (там же, с 18) для названия данного явления, вероятно, менее подходит, чем термин «респонсорное пение», в котором исполнению солистом стихов отвечает многораспевный, часто с возгласом «Аллилуия», припев хора. «Антифон» в традиционном понимании – это обозначение попеременного звучания двух хоров, либо целого песнопения у хора, исполняемого после солиста. – Д.Ш.

восторга. У других религий отношение к божествам было иное, более «свойское», особенно в тех случаях, когда эти божества рассматривались как прямые предки.

Все вышеперечисленные припевные слова хора сводятся к двум формам одного общего понятия: «уардэ» («родовитый»), «дадэ» («дедушка»), – «прародитель». Вместе со словом «уэрэд» («песня») они дают «уаридадэ» («песня прародителя»), а не «песня дады» (пожилого мудрого мужчины, дедушки) или «песня Редады» (собственное имя касожского богатыря), как это интерпретируется автором исследования (там же, с. 28). Подтверждение данному положению мы находим в работе весьма авторитетного лингвиста Ф. де Соссюра, посвященной рассмотрению такого рода анаграмм: «Основанием для появления анаграмм могло бы быть религиозное представление, согласно которому обращение к богу, молитва, гимн не достигают своей цели, если в их текст не включены слоги имени бога… звукописи, направленной на определенное имя и стремящейся воспроизвести это имя» (Ф. де Соссюр. Труды по языкознанию. – М., 1977. – с. 642). «Я не хотел бы упоминать, пишет он, в частности, первого гимна «Ригведы», не отметив того, что… этот гимн положительным образом склоняет имя Агни» – бога огня, посредника между богами и людьми, имя которого родственно русскому «огонь» (там же, с. 640). Магическими повторениями звуков имени божества де Соссюр вполне убедительно объясняет отмеченные автором рассматриваемого исследования принципы ««вербализации» нейтрального текста» – «большого количества ассонансов, выразительных возгласов, различных форм глоссолалий в основной смыслонесущий текст» (Автореф., с. 29). Заметим, кстати, что данный прием свойственен и архаичным пластам русского фольклора, в песнях которого часто повторяются в качестве припевных слова из названий славянских божеств: «Дидо», «Ладо», «Лель».

Таким образом, припевные слова типа «уардэ» («дадэ») прямо и недвусмысленно воспроизводят в песнях-обращениях имя божества адыгов: «Прародитель», а основной жанр этих песен, имеющий древнейший – античный – ладовый (возможно, и не только ладовый) прототип, который следует – по его природе – интерпретировать как обрядовое действо жреца-солиста племени, взывающего к божеству-прародителю с заклинательными и молитвенными обращениями, контакт с которым поддерживает мужской хор разнообразными повторениями звуков его имени.

Невозможно без специальных исследований согласиться и с положением, высказанным автором рассматриваемой работы, о «невокальной природе адыгского языка» (там же, с. 9, 33). По нашим наблюдениям, все кавказские языки, к какой бы семье они не относились, вокальны в принципе, что обусловлено географическим фактором – горным ландшафтом, и относительно теплым климатом, позволяющим проводить большую часть времени с общением вне закрытых помещений. Условия общения в открытых акустических пространствах с необходимостью приспосабливали речь к вокальности, главной особенностью которой является разносимость голоса, его «полётность» (певческий термин). Фонематическая ограниченность в сонантах – в адыгском произношении фактически употребляется единственный гласный а в трех формах, а-передне-, а- средне- и а-задненаправленной, подобно санскритскому тематическому шва, – не

означает вокальной бедности произношения. Разнонаправленно употребляемого единственного гласного достаточно не только для семантизирующей интонационность речи произносительной жестикуляции, но и для распространения в условиях открытых пространств с его помощью всех согласных звуков речи, несущих собственно семантически-информативную функцию. Речь кавказских языков, независимо от весьма значительной доли в ней консонантов (согласных звуков) и от трудностей в их произношении, полётна, что обеспечивается их преимущественной заднеязычностью и гортанностью (глоттальностью), – задненаправленностью в произношении, придающей звучанию согласных твердость и звонкость. Эта речь в силу названных причин варийна (или барюйна, с древнегр. – «утяжеленная»): ее произношение направлено по преимуществу назад, к гортани, из-за чего в ней меньше палатализованности, свойственной, например, русской речи с ее мягкостью и глухостью. Кавказская речь более трудоемка – на единицу артикуляционных действий она менее информативна (что компенсируется увеличением доли употребляемых в ней согласных), зато более вокальна. Из восточнославянских языков к таковым по сходным причинам ближе украинская речь.

Русский лингвист Бодуэн де Куртене в статье «Об одной из сторон постепенного человечения языка в области произношения, в связи с антропологией» (Избранные труды по общему языкознанию – Том II. – М., 1963. – С. 118-127) описал тенденцию, согласно которой в древности все языки были более вокальными и все они так или иначе эволюционировали в направлении уменьшения вокальности в силу общего воздействия факторов экономии произносительных движений, стремления к информативному насыщению речи на единицу произносительного времени, уменьшения влияния на живое языковое общение акустических условий открытых пространств, а теперь – и широкого использования электронно-акустической аппаратуры. По-видимому, то же ждет и кавказские, южнославянские, традиционно вокальные средиземноморские языки.

Близкое соответствие в употреблении единственного в языке трехвариантного гласного в адыгской и индоевропейской (санскрит) речи многозначительно. Оно свидетельствует о родстве двух семейств языков: автохтонного иберийско-кавказского и рассредоточенного по евразийскому пространству индоевропейского. Оба семейства языков восходят, по-видимому, к общему жестикуляционно-флективному предку, обитавшему много тысяч лет назад, скорее всего, на том самом месте, где публикуются эти строки: в Причерноморье Северного Кавказа жил народ, говоривший на общем праиндоевропейско-кавказском языке. Но произошло некое роковое событие, заставившее одну часть носителей той общей працивилизации спасаться в горах Кавказа, другую часть – мигрировать, рассредоточившись на Северо-Западе и ЮгоВостоке Евразии. Первая послужила основой для формирования кавказской, вторая

– древнеиндийской, а затем и европейской языковой и культурной цивилизаций.