Михайловский Н.К.. Аналогический метод в общественной науке

АНАЛОГИЧЕСКИЙ МЕТОД В ОБЩЕСТВЕННОЙ НАУКЕ

(История и метод. Сочинения Александра Стронина 1869 года) I Общественная наука есть "дело, которое, вероятно, составит великий умственный подвиг ближайших двух или трех поколений мыслителей Европы". Такими словами заключает Стюарт Милль свою "Систему логики". Но разве общественная наука еще не существует? Разве у нас нет науки экономической, науки права со всеми ее многочисленными разветвлениями, науки исторической с ее подспорьями археологией, нумизматикой, сравнительной филологией и проч.? Без всякого сомнения, все это у нас есть и тем не менее мыслителям Европы предоставляется совершить умственный подвиг -создать общественную науку. Что же это за несуществующая наука и в чем тут дело? Дать вполне удовлетворительный ответ на этот вопрос мы не беремся; но намекнуть на ответ нам придется, потому что лежащая перед нами книга г-на Александра Стронина имеет в виду именно уяснение некоторых пунктов общественной науки, о чем, впрочем, довольно трудно догадаться по странному заглавию. Мы прочли эту книгу с большим любопытством, а прочитав, тотчас же взялись за перо, чтобы представить читателю посильную оценку некоторых основных положений г-на Стронина, по нашему крайнему разумению, достойных особенного внимания. Притом же г-н Стронин предлагает оригинальную классификацию социальных наук и оригинальный метод их, и уже по одному этому мы сочли своей обязанностью остановиться подольше на его книге. Но этого мало.

Как мы уже сказали, некоторые взгляды автора заслуживают особенного внимания, ибо в них отражается весьма важная, хотя, по всей вероятности, временная сторона современного мышления вообще. Прежде всего бросилось нам в глаза то обстоятельство, что книжка г-на Стронина "посвящается славянским гостям России 1867 года". Конечно, всякий волен посвящать свои труды кому угодно. Но всякий волен также делать из посвящения свои заключения, каковые, разумеется, очень затруднительны, когда книжка посвящается частному лицу, но, напротив, невольно сами собой напрашиваются, когда она посвящена людям, так сказать, публичным, как в настоящем случае. Откровенно говоря, мы были изумлены тем, что "История и метод" посвящается "славянским гостям России 1867 года". Еще более, откровенно говоря, это посвящение не расположило нас в пользу труда г-на Стронина. Мы думали встретиться в нем с отголосками напускной горячки 1867 года или с истертыми тезисами славянофильства. Но мы ошиблись. В самом конце книги наткнулись мы на следующую подозрительную фразу: "Мы пережили в нашей христианской эре и ступень Древнего Востока - в романских средних веках, переживаем и ступень Греции - в германской новой истории, остается ступень Рима будущность славянства". Это заключительные слова книги. Но затем в самой книге, на всем пространстве от посвящения до заключения, есть только одно место в духе русских хозяев (т. е. людей, принимавших славянских гостей 1867 года; мы делаем это пояснение для непроницательных читателей, могущих подумать, что речь идет о людях, знающих толк в сельском, домашнем, государственном или ином каком-нибудь хозяйстве) . И за исключением этого места, которое мы в свое время покажем читателю, в книге г-на Стронина не только нет ничего такого, что бы могло польстить русским хозяевам, но есть даже вещи, которые им должны крайне не понравиться. Г-н Стронин полагает, что история как наука началась собственно с Бокля; большинство русских хозяев, имея в виду исторические работы г-на Погодина, Шевырева и проч., с таковым мнением автора едва ли согласится. Русские хозяева весьма хлопотали о том, чтобы на меню торжественных обедов в честь славянских гостей не попадались иностранные слова, вследствие чего "салат" подвергся гонению; равномерно в эту знаменитую эпоху были поползновения изгнать и другие иностранные слова, каковы "кассация", "факт" и проч.; г-н же Стронин так и сыплет иностранными терминами, и притом во многих случаях им самим измышленными.

Таких пунктов различия между г-ном Строниным, с одной стороны, и русскими хозяевами, с другой существует весьма достаточно. Поэтому можно думать, что г-н Стронин не от приезда к нам славянских гостей заключил о великой будущности славянства, а поступил гораздо серьезнее, именно: убедившись научным путем в великой будущности славянства, порадовался славянским гостям и посвятил им свою книжку. Дело, значит, сводится к тому, чтобы определить тот научный путь, которым автор дошел до своего убеждения. Мы вправе ожидать, что это путь действительно научный, потому что г-н Стро-нин принимает в соображение все новейшие общие исследования по вопросам о методах и задачах общественной науки. Он цитирует Конта, Милля, Спенсера, Бокля, Риттера и не цитирует почти никого, кроме них. К сожалению, однако, вглядываясь в вышеприведенную фразу г-на Стронина, можно усомниться в научности избранных им логических путей. У него за периодом Древнего Востока следует период Греции, за ним период Рима, а затем первый повторяется в романских средних веках, второй - в новой германской истории, третий, наконец, имеет повториться в истории славянства. Эта идея круговорота - вещь не новая и не оригинальная. Это бы еще не беда, что идея не новая, но она, кроме того, идея скучная и безотрадная. В самом деле, с чего, например, мы с вами, читатель, начнем усердствовать на пользу славянства, когда в его будущей истории повторится история Рима. Рим, как известно, развалился, и развалился после всевозможных скандалов и мерзостей. Ну, развалится и славянство. Неужто же для этого стоит работать? Наконец, и это бы еще не беда, что идея исторического круговорота скучна и безотрадна: если бы она была верна, пришлось бы ей поневоле покориться, и стали бы мы, скрепя сердце, готовиться к всемирному владычеству славянства, затем к появлению славянских Калигул и Гелиогабалов, к набегам варваров и проч. Но, что самое важное, идея эта не имеет никакого научного основания, ибо отнюдь не изображает действительного хода вещей. Человеку приходится терпеть скуку, испытывать смену надежд разочарованиями, а разочарований надеждами и т. п. Но вселенная, мир, природа - скуки не терпит, природа до бесконечности разнообразна, а потому и в истории круговорот не может быть общим правилом. Историю в этом отношении можно уподобить богатейшему франту, который ни за что не наденет два раза одну и ту пару перчаток. О ней можно сказать то же, что сказал Гете о ее старшей сестре, о природе: "Was da ist, war noch nie; was war, kommt nict Wieder". Об этом, впрочем, нам распространяться незачем, потому что идея исторического круговорота не занимает в соображениях г-на Стронина какого-либо видного места; она является в самом конце книги несколько неожиданно и даже, можно сказать, ни к селу ни к городу. Речь шла о том, что ввиду той пользы, какую людям может принести наука, "мысль немеет при представлении всех вероятностей будущего, и содрогается сердце от зависти к потомству".

И вдруг нам остается ступень Рима -будущность славянства. Главные взгляды нашего автора хотя и имеют некоторые точки соприкосновения с идеей исторического круговорота, тем не менее представляют в общем нечто иное. К этим-то главным взглядам мы и обратимся, но сперва да позволено нам будет сделать еще одно мелкое замечание. Г- н Стронин страдает манией оригинальной терминологии. Так, он различает четыре вида индукции: "эвидентику", "аттентику", "экспериментику" и "обсерватику", хотя все они весьма удобно вмещаются в установившуюся рубрику опыта и наблюдения. Под эвидентикой, например, г-н Стронин разумеет тот процесс мысли, которым добыты математические аксиомы. Но чем же этот индуктивный процесс отличается от иных индуктивных процессов? Ничем не отличается. Дело только в том, что факты, выражаемые аксиомами, повторяются в высшей степени часто, но этим только облегчается процесс. Что же касается до аттентики, то даже довольно трудно понять не только, что это за особенная индукция, но и вообще, что это за операция. В ней, как по

крайней мере удостоверяет г-н Стронин, руководителем для исследователя служит "одно только внимание, наблюдение одним чувством внутренним!" Произнеся это, г-н Стронин ставит восклицательный знак, к которому мы, со своей стороны, охотно прибавили бы вопросительный. Впрочем, г-н Стронин и сам говорит, что это "наблюдение внутренним чувством" вещь ненадежная, значит, нам незачем особенно печалиться о нашем непонимании. Далее, людей, изучающих законы общественных явлений, г-н Стронин называет почему-то социалистами, хотя слово это имеет во всех европейских языках гораздо более специальное, очень определенное и всем известное значение. Затем у него являются такие термины: "движимость и бытийность" (в противоположность движению и бытию) , "вещественность и сил ьственн ость" (в противоположность веществу и силе) и проч., и проч., и проч. Та же терминологическая мания играет значительную роль и в классификации социальных наук, предлагаемой г-ном Строниным. Тут есть хронология, и география, и прагматика, и социономия, и социология, и социалистика, и конституция, и пафосология, и палиатика, и юстиция и проч., и проч., и проч. Да еще из них в состав, например, историологии входят: "во-первых, гигнология, учение о происхождении государств; во-вторых, эпохология, т. е. учение о возрастах государственных; в-третьих, эрология, о великих событиях политических; в-четвертых, этнология, о национальностях и национальных идеалах, миссиях, ролях; в-пятых, прогрессология, о путях, мерах и пределах прогресса каждого места, каждого времени и каждого элемента; наконец, фанатология, о падении и метаморфозе или метемпсихозе государств". Или, например: "Если теперь учение о силах психологических правительственных назовем кратологией (а если не назовем?) , то если возьмем психологические силы, это будет социальная барология\ общественная - то физической акустике будет отвечать учение о силе слова, фонетика; оптике -учение о силе мысли, идеология; термотике -учение о силе знания, гностика, магнетике учение о симпатии и антипатии и вообще о сентиментальных силах, симпатика; и электрике - учение о силе дела и вообще о силах моральных, эрготике.