5030

Мамия Риндзо в 1808 году был командирован японским правительством для исследования Сахалина и Амура. На основании путевых записей путешественника известно, что в 1809 году он прибыл на Амур, а в июле достиг ярмарки Дерен.

Когда Риндзо направлялся с острова Сахалин на реку Амур, то при высадке на материке он увидел корабли, которые прибыли из района, граничащего с Кореей. От этого места, по его словам, до Дерена пролегла горная дорога похожая на улицу. По ней в обоих направлениях непрерывным потоком двигались варвары. Так он называл людей неяпонского происхождения. В летние дни деревянный городок Дерен становился центром торговли и обмена, причём товар, полученный от маньчжуров в качестве улиня, становился предметом сделок уже среди аборигенов Амура.

ВДерене в это время было оживлённо и шумно. Одни приезжали, другие отъезжали. Люди разных национальностей, прибывшие сюда из соседних территорий, даже из России, строили вокруг деревянной ограды многочисленные временные жилища-навесы; их было до сотни. Обычно здесь останавливались на 5 – 6 дней. Во время посещения ярмарки Мамия Риндзо в Дерене находилось 500 – 600 человек.

Водном из маньчжурских документов за 1803 год имеется перечень ежегодно поставляемого улиня: женская придворная одежда без рукавов, придворные костюмы, парадная одежда, атласные халаты, халаты из синей шерсти, тонкое шёлковое полотно «гунсюй», атлас, расшитый четырехлапыми драконами, атлас «пэн», атлас для нарядов, красно-синий атлас, красная тафта, зелёная тафта, подкладочная тафта, тёмная ткань с синей шерстью, корейская ткань для подкладки и полотенец, белое полотно, гребни, платки на голову, пояса, хлопчатобумажная пряжа, иглы, пуговицы, хлопчатобумажные нитки, лаковые шкатулки, кожаные чемоданы.

По дороге на ярмарку или на обратном пути также велся обмен. Например, сахалинцы, обычно в селе Чжали на Амуре, на шкурки выменивали лодки и могли даже приобрести собак.

Развитие обменной торговли в течение длительного времени привело к тому, что в материальной культуре коренного населения Амура произошли значительные изменения. Соседние народы амурских аборигенов называли их рыбьекожими – за обычай питаться рыбой и одеваться в рыбью кожу. Но вследствие торговли с маньчжурами некоторые стали носить одежду из маньчжурской хлопчатобумажной ткани.

Изменилась и пища сантанцев. Как отметил японский путешественник, глава рода в Чжали, принимая его, угощал «кашицей из смеси чумизы и риса». Он был удивлён тем, что у нивхов Сахалина продуктами питания являются мука из проса, бобов, пшеницы, гречихи, а сделанные из гречневой муки лепешки сверху покрывались рыбьим жиром. Однако такая еда употреблялась не часто.

После контактов с маньчжурами и ханьцами (китайцами) у коренных народов

111

появилась привычка к питью вина и курению. Тот же Мамия Риндзо писал, что «местного вина не производят, всё вино выменивают в Маньчжурии, называют «аорцзя», это как наша крепкая водка сёсю, его наливают в оловянные фляги, пьют после разогревания в горячей воде или горячей золе». «Вина крайне мало – замечает наблюдательный путешественник, – очень много бедных людей не знают вкуса вина, но можно видеть, что варвары имеют большое пристрастие к табаку и вину».

К традиционной домашней утвари аборигенов добавилось очень много привозных изделий: винные бутылки, оловянные фляги, чарки, котлы, лаковые изделия из Японии, маньчжурские керамические сосуды. В семье ороча в Кизи он увидел, что «их бытовые вещи все маньчжурские, особенно много керамических сосудов».

Народы Приамурья с древности имели культурные и торговые связи с айнами острова Хоккайдо. В эпоху маньчжурской династии Цин они стали ещё более тесными. По преданию, айны с аборигенами Сахалина приезжали на Амур и Сунгари и участвовали в торговле с народами «страны Сантан».

Вто время земли западнее острова Сахалин японцы называли «островом Сантан» или «страной Сантан», а жителей, населявших эти места, – «сантанцами». В свою очередь сантанцы часто ездили в Японию для торговли. Местные жители называли это так – ездить в «Сишаньго чуаньгуань». Страной Сишаньго называли Японию нанайцы, ульчи и нивхи. Привозили они туда одежду и украшения, которые выменивали в ямынях. Останавливались торговцы на морском берегу, куда прибывали японские чиновники. Существовала церемония обмена товаром, во время которой все становились на колени. Сантанцы получали от японской стороны меха жёлтой лисицы, выдры, белого соболя. Затем они возвращались домой, дожидались следующего года, когда их купят в деревянном городке маньчжурские чиновники, которых называли «чуаньгуань», что дословно означает «одетые чиновники».

Внекоторых японских исторических источниках говорится о проникновении в страну маньчжурских парчовых и шелковых тканей. Маньчжуры до 1728 года одаривали приносящих дань соболями, одеждой для аудиенций, расшитой драконами и только позже готовая одежда пересчитывалась в улинь, даримый в кусках парчи, атласа

иполотна.

О торговом обмене народов «страны Сантан» с Японией существуют сведения в письменных источниках и Китая. Имеющие к этому отношению вещи находят не только на современном острове Хоккайдо, а также в китайской провинции Хейлунцзян, где находили даже японские монеты «каньэй». Следы «торгового пути Сантан» отмечены нами и на Амуре, где в селах Богородском и Булава во время проведения международной экспедиции в 1997 – 2000 годы в местных музеях выявлены японские предметы, а о маньчжурских товарах говорить уже не приходится – они повсеместно. Это в основном посуда и украшения.

112

Почему народы Приамурья стремились, рискуя своей жизнью, непременно посетить Японию с целью торговли? Причина, главным образом, заключается в получении выгоды. Японские письменные материалы свидетельствуют, что «рулон расшитой пионами на красном фоне парчи длинной 4 чжана 2 чи обменивался на 33 собольих шкурки»; «рулон расшитого драконами атласа пурпурного цвета длиной 1 чжан 9 чи» можно было обменять на «30 собольих шкурок». А в Маньчжурии одна шкурка соболя стоила 5 – 6 золотых. Поэтому прибыль, получаемая от использования даримого улиня, была весьма велика. Тогда неудивительно, что, невзирая на трудности, «сантанцы» переваливали через хребты, пересекали реки, плыли по бурному морю, при этом делали это неоднократно, чтобы попасть в Японию.

Таким образом, народы Азиатско-Тихоокеанского региона, устанавливая торговые и культурные связи между собой, издавна не были разобщёнными. А сегодня их сотрудничество – жизненная необходимость.

Приложение Л

СЕВЕРО-ВОСТОЧНЫЙ ШЁЛКОВЫЙ ПУТЬ, ИЛИ МАМИЯ РИНДЗО В СТРАНЕ «САНТАН»

С давних времен аборигены Амура общались с японцами, наладив торговые связи по водному пути. В Японии его называли «Торговый путь Сантан».

В начале XIX века этот путь в обратном направлении прошёл и Мамиа Риндзо, почитаемый в Японии как великий путешественник и картограф. Торговые пути сыграли в истории человечества важнейшую роль, это были артерии, по которым обновленная кровь вместе со всем, что необходимо для жизни, несла с собой цивилизацию, заставляя человечество расти и развиваться. Я хочу в этом небольшом очерке коснуться истории «Торгового пути Сантан» и рассказать о путешествии по нему человека, которого японцы почитают почти так же, как мы почитаем святых.

Как-то во время полевых исследований я гостил у своего старого приятеля-нивха Иннокентия Карха из села Тнейвах.

Он рассказал мне легенду о богатыре по имени Плеун, который в старину жил в устье Амура, на мысе Пронге. Был он у нивхов предводителем и часто совершал дальние плавания, во время которых даже открыл для сородичей Шантарские острова. Не мог Плеун терпеть на нивхской земле чужеродцев, воюя с айнами, вытеснил их с Амура на Сахалин. Доставалось от его воинов и соседям – ульчам и нанайцам.

Больше всего страдали от набегов Плеуна и его людей маньчжурские купцы, которые сплавлялись с верховьев Амура. Обычно они перехватывали лодки купцов у мыса Чныррах, где устраивали засады. Всегда Плеун выходил из этих стычек победителем и с хорошей добычей. Маньчжуры решили убить богатыря и пустились на

113

хитрость. Распустили слух, что в определённое время мимо мыса Чныррах пройдёт торговая флотилия. Отряд Плеуна стал караулить торговцев. В назначенное время суда не появились.

Прошло ещё время, и люди предводителя расслабились, значительная часть их была распущена по домам. В это время маньчжуры напали на ослабленную засаду с суши. В неравном бою Плеун был ранен в живот, после чего его доставили домой, где он скончался.

Некоторые места этого рассказа указывали на относительную недавность событий и их достоверность. Записав информацию в полевой дневник, я обратился к ней позже, во время проведения Хабаровским краеведческим музеем российско-японских экспедиций в 1997 – 2000 годы, которые мне довелось возглавлять. С японской стороны исследования проводил этнограф, профессор музея этнологии г. Осака Кадзуеси Оцука, который много лет изучает торговый путь «Сантан». В своё время в старинных японских письменных источниках его заинтересовали описания неких людей «сантан», которые приплывали в Японию с Нижнего Амура. Их десятивёсельные лодки были загружены китайской бумагой, рисом, шёлком, который в Японии называли «сантанским». Нижний Амур в то время японцы именовали Восточным Даттаном, а земли западнее острова Сахалина, освоенные маньчжурами, – «островом Сантан». Во время наших работ были выявлены свидетельства былых торговых связей аборигенов Амура с Японией. В частности, в селе Булава в одной ульчской семье хранилась большая коллекция японской деревянной лакированной посуды для чаепития. Особенно нас интересовали лодки, на которых перевозили товары «сантанцы». Маньчжурские торговые экспедиции осуществлялись на лодках амурского типа. Они были довольно вместительны и грузоподъёмны, способные выдержать большую волну на реке и на море. Нос лодки украшался орнаментом и фигурой морской птицы – гагары.

Люди «сантан» – это маньчжурские торговцы, пользовавшиеся одним из водных путей, который соединял Китай и Японию через Амур и Сахалин в XVII – XIX вв. Собственно маньчжуры освоили путь, которым с древнейших времен пользовались аборигены Амура, и у нас есть все основания этот торговый путь называть северовосточным шёлковым путём. В Японии торговцы, продав китайский товар, приобретали котлы, бисер, деревянную лакированную посуду. Эти вещи у них охотно приобретали нивхи, ульчи, нанайцы, которых маньчжуры называли рыбьекожими за обычай носить одежду из рыбьей кожи.

Возникновение торгового пути «Сантан» было следствием японской политики «закрытой страны», когда запрещалось строить суда, способные уходить на большие расстояния от берега. Всё же во времена политической изоляции сегуна Токугавы были случаи, когда японцы сами отваживались пройти торговым путём «Сантан» в обратном направлении. Считается, что первым японцем, плававшим по Амуру, был Абэ но

114

Ёритоки. Он поднялся вверх по реке до устья Сунгари за 30 дней. Предполагают, что затем по Сунгари он дошёл до места, где стоит город Харбин.

Вначале XIX века берегов Амура достиг Мамиа Риндзо. Происходил он из семьи бондаря. По преданию, его родители десять лет молились богине Цуки-ёми Но Ками (богиня Луны) в надежде, что она дарует им ребёнка. Наконец у них родился мальчик, которого первоначально назвали Томомунэ. Это произошло в 1780 году.

В25 лет (1805) Мамиа Риндзо посетил остров Этороофу (Итуруп) Курильской

гряды.

Вторично он побывал там же в 1807 г., во время экспедиции на Сахалин под началом Мацуда Донзюдро. После этого похода он прослыл среди японцев не только как известный учёный, но и как отличный воин.

Втот год русский промышленник Хвостов, не давая закрепиться японцам на острове, напал на них. Риндзо со своими товарищами отступил в горы. Русская пуля попала ему в мягкое место задней части тела, однако он не упал и благополучно ушёл. За эту баталию правительство наградило его очередным чином и пенсией.

В1808 году Риндзо по заданию японского правительства Бакуфу уже самостоятельно был командирован на Сахалин и Амур, чтобы исследовать места, оставшиеся неизученными, в том числе побывать и на «острове Сантан». Неуверенность в благополучном исходе этого путешествия у Мамиа Риндзо была достаточно велика, и он даже сделал распоряжения на случай своей гибели.

На основании дневниковых записей путешественника известно, что в 1809 г. он прибыл на Амур. В июле достиг ярмарки Дерен, которая находилась в двух километрах ниже современного села Новоильиновка. «Дерен» с нанайского языка переводится как «исток протоки». Там тогда находилось сезонное (летнее) представительство маньчжуров. На Нижнем Амуре оно было единственным, где японский путешественник

ипредстал перед чиновниками-маньчжурами. Проводник-туземец объяснил им, что это японец. Тогда для официальной встречи чиновники соответственно оделись. Приём состоялся на судне, где жили маньчжуры. Учитывая, что местные жители агрессивно отнеслись к появлению японцев, чиновники приказали ему жить на судне. Но тут не согласились с этим спутники Риндзо.

Вконце концов все они разместились во временных жилищах на берегу. Тем более в Дерене не было ни одного капитального строения, лишь шалаши, покрытые берестой. От этого ярмарка имела весьма живописный вид.

Мамиа Риндзо попал на ярмарку в момент активной торговли, здесь находилось от 500 до 600 торговцев. Товар в Дерен завозился не только из Маньчжурии и Китая. Попадал он туда даже из России, от Кяхтинских купцов.

Само представительство было окружено забором из брёвен, где разместились торговые ряды. В центре находился внутренний дворик для чиновников. Фасадной

115

частью представительство выходило на Амур. В этом месте (при ширине реки более 3 км) течение было медленное и плавное, что удобно для судов. Если с берега смотреть на реку, то недалеко, вверх и вниз по течению, находились небольшие острова. В настоящее время это один большой остров с названием Дыринский.

По заказу профессора Оцука ульчские мастера из села Булава на Амуре изготовили амурскую лодку, подобную «сантанской». На такой лодке путешествовал по Амуру Мамиа Риндзо. Довелось и мне поучаствовать в ходовых испытаниях судна в качестве гребца, а под навесом из бересты в тот момент находился профессор Оцука.

Сейчас эта «сантанка» украшает музей этнологии города Осака как ещё одно убедительное доказательство того, что на Амуре действительно происходил естественный процесс сближения народов и их культур и свидетельство, пусть и косвенное, существования северо-восточного шёлкового пути «Сантан».

Приложение М

БУДДИЙСКИЙ ХРАМ XV ВЕКА НА АМУРЕ

Единственный на Дальнем Востоке средневековый буддийский храм располагался на скале Тыр на правом берегу Амура, в 120 км от его устья, ныне это территория с. Тыр.

Русские землепроходцы впервые натолкнулись на остатки буддийской кумирни в 50-х гг. XVII века. Об этом событии с их слов впервые написал посол России в маньчжурском Китае (1675 – 1678) Н.Г. Спафарий.

Первое подробное описание тырского памятника оставил известный исследователь Дальнего Востока Г. М. Пермикин, посетивший Тыр в 1854 году. На вершине утёса он нашёл две одинаковые по форме стелы высотой 1,42 м, покрытые письменами. Пермикин зарисовал обнаруженные им колонны, и в настоящее время судить о внешнем облике колонн, мы можем судить по его рисункам.

Первым, кто попытался прочесть надписи, скопированные Н. Г. Пермикиным, был известный синолог архимандрит Аввакум, впервые опубликовавший их в 1861 году в Париже. Из-за некачественной съёмки он сумел разобрать только заглавие надписи: «Кумирня вечного спокойствия».

Следующим учёным востоковедом, изучившим надписи на тырских стелах, был выдающийся синолог, академик В. П. Васильев, которому знаток и любитель китайского языка М. Г. Шевелёв привёз в 1896 году из Владивостока сделанные им самим снимки с обоих памятников. К этому времени стелы уже находились в музее Общества изучения Амурского края.

В. П. Васильев первый установил наличие на стелах, помимо текстов на

116

китайском и монгольском языках, текста на чжурчженьском языке. Из его перевода следует, что весной 1411 года китайский император Юнь-ло отправил придворного евнуха Ишиха во главе отряда из 1000 с лишним воинов на 25 больших судах в страну Нургань. В 1413 году Ишиха добрался до низовий Амура, где преобразовал страну Нургань в губернию Ду-сы и ввёл там самоуправление. Местные вожди получили соответствующие их рангу китайские чины и печати. Присоединение Нургани было осуществлено исключительно мирными средствами. Ишиха щедро одарил местных вождей и неоднократно устраивал богатые пиры. К западу от Нургани, говорится в тексте памятника, находилась станция Маньцзинь, налево от которой находится высокая и красивая гора. На её вершине и был поставлен храм Гуань-инь (Авалокитешвара).

Втексте на другой стеле сказано, что каждое первое и пятнадцатое число местные чиновники должны были участвовать в богослужении. Однако из этого ничего не вышло. На той же стеле рассказывается о том, что, когда Ишиха во главе отряда уже из 2000 воинов на 50 лодках снова прибыл в Нургань в 1434 году, от кумирни осталось лишь основание. Ишиха восстановил храм, поставил ещё одну плиту с надписями и вновь обласкал и щедро угостил местное население, которое изъявило полную покорность. В заключении В. П. Васильев отмечает, что оба памятника содержат восхваления императоров династии Мин, причём богдыханы ставятся даже выше знаменитых Яо и Шуня.

После академика Васильева памятники изучали выдающийся русский монголовед А. М. Позднеев, опубликовавший окончательные итоги своего исследования в 1908 году, а затем китаевед, член-корреспондент Петербургской академии наук П. С. Попов. Последний уточнил переводы своих предшественников и перевёл подробное описание того, как Ишиха «всех жителей на запад от моря до Нурганя, включая и заморских Куисцев (жителей Сахалина – П.П.) как мужчин, так и женщин пожаловал платьем и утварью, дал им хлеба, угостил их вином и кушаньями; все… были рады и не было ни одного человека, который бы не изъявил покорности. От императора пожалована золотая печать…(выбрано) место для построения… (очевидно кумирни), для просвещения народа и научения его почтительности и послушанию».

Вконце текста П. С. Попов прочёл перечень имён, лиц, так или иначе имевших отношение к сооружению кумирни. «Меж ними мы встречаем начальника военного округа, тысячников, начальников гарнизонов, сотников, по большей части с монгольскими именами (Сайн-Бухуа, Хачир, Алигэ, Чахэнь-тэтур), лекарей, надзирателя за сооружением, сочинителя надписи, писца киноварью, писца монгольского текста по имени Арубухуа, лепщика, кузнеца, мастера, ведавшего приготовлением кирпича и черепицы, и даже кладчика».

Втексте на второй стеле П. С. Попов снова обнаружил упоминание о народе Куи

117

(сахалинцы), доступ к которым возможен только на судах. Из надписи следует, что китайский император Сюань-дэ (1426 – 1435) в 1432 году приказал тому же евнуху Ишиха вместе с провинциальным военным начальником Кан-чженом во главе отряда в 2000 человек уже на 50 судах отправиться в Нургань. От кумирни к тому времени осталось лишь основание, поэтому нурганьцы пришли в трепет, опасаясь, что минский посланник казнит их; но Ишиха, проникнутый идеей милосердия своего повелителя, обошёлся с ними милостиво, удостоив их вином, и отдал приказ о восстановлении кумирни и также приказал мастеру вылепить кумир Будды. Как сама кумирня, так и кумир, оказались лучше прежних, и народ из далёких и близких мест приходил на поклонение. Далее идут комплементы по адресу минского Государя, человеколюбие которого простирается даже на всех варваров, между которыми нет голодного и холодного. Восхваляется также человеколюбие и его достойного евнуха Ишиха.

Далее следует надпись: «Поставлен 1-го числа последней весенней луны 9-го года правления Сюань-дэ (1434) великой минской династии», и в заключение перечисляются имена руководителей экспедиции: – «командированный по высочайшему повелению главнокомандующий евнух Ишиха, заведующий императорскими лошадьми Чженьцинь, евнух Фань…, Военный Губернатор Ляо-дуна Чжен и Командиры Гао-сюй и Цуйюань». На оборотной стороне памятника и по бокам его, за исключением слов буддийской молитвы: «Ом Мани Падмэ Хум», написанных по-китайски, все надписи сделаны на монгольском языке.

Терпимость, с которой отнесся Ишиха к разрушению первого храма, по-видимому, объясняется двумя причинами. Во-первых, как опытный политик, он понимал, что любые репрессии будут только на руку местным шаманам, по наущению которых, очевидно, и разрушили кумирню. Другой причиной было то место, которое занимала наиболее популярная из трёх главных божеств китайско-буддийского пантеона бодисатва Гуань-инь (Авалокитешвара), «превращавшаяся» в Китае в богиню милосердия и добродетели и игравшая там роль, сопоставимую с ролью девы Марии в христианских странах. Заступничество Гуань-инь во всём: будь то рождение сына, защита от несчастий и страданий и райские блага после смерти, – по сути дела, в миниатюре олицетворяла те великие блага, ради которых китайский народ принял буддизм.

Очевидно, что Ишиха всеми силами старался не вызвать у аборигенов нижнего Амура враждебного отношения к ботисатве Гуань-инь. Сам он происходил из чжурчженей Хайси и попал в плен во время китайско-чжурчженьского сражения в 1395 году. У себя в племени он занимал довольно высокое положение и был связан кровными узами с правящим родом караула Учже, располагавшегося в бассейне притока Сунгари реки Хулань. После кастрации он получил должность при императорском гареме, а затем, благодаря своим способностям и преданности, Ишиха обратил на себя внимание

118

и выдвинулся. Постепенно он стал занимать всё более высокие должности. После того как китайцы покинули Нургань, храм под влиянием местных шаманов, по-видимому, вновь был разрушен аборигенами и в отличие от стел почти не привлекал внимание исследователей.

Только в 90-х годах XX века археологом А. Р. Артемьевым были проведены археологические исследования на утёсе Тыр, в результате чего были открыты остатки не одного, а двух буддийских храмов XV века. Один из них датируется 1413 годом, другой – 1434, к которым сегодня проявляет неподдельный интерес научное сообщество российских, китайских и японских учёных.

Приложение Н

СТРАТЕГИЯ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ ПРИМОРСКОЙ ОБЛАСТИ в 50 – 60-е ГОДЫ XIX ВЕКА

Айгунский (1858) и Пекинский (1860) договоры закрепили за Россией Приамурье, Приморье и Сахалин. Геополитические государственные интересы требовали не только концентрации там военных сил, но и прежде всего быстрой и эффективной колонизации региона, длительного и гигантского труда по заселению богатой, но пустынной территории.

Новый этап в истории освоения Дальнего Востока начался с образованием в октябре 1856 года в составе Восточно-Сибирского губернаторства новой области — Приморской — с центром в Николаевске-на-Амуре. Она включала в свой состав Чукотку, Камчатку, Охотское побережье, Сахалин, Курилы, Приморье и часть Приамурья. Военным губернатором области (с «правами генерал-губернатора»), командиром Сибирской флотилии и портов Восточного океана («с правами, которые были предоставлены в прежнее время главному командиру Черноморского флота»), был назначен контр-адмирал Пётр Васильевич Казакевич.

В его послужном списке и вообще в биографии многое может быть отмечено словом «первый». Лейтенант Казакевич по приказу капитан-лейтенанта Невельского первым из офицеров транспорта «Байкал» вошёл в устье Амура и открыл фарватер Невельского; в чине капитана 2-го ранга он был организатором и руководителем первого (1854) сплава по Амуру. С его губернаторской деятельностью связаны первое женское училище, первая школа для аборигенов, первая дальневосточная газета.

Как сподвижник Невельского, Казакевич начинает фактическое решение «амурского вопроса», то есть возвращение России Приамурского края, отторгнутого по условиям Нерчинского договора (1689). Но он же ставит и последнюю точку в «амурском деле» на дипломатическом уровне (комиссар «по разграничению Приамурского края с китайскими владениями»), поставив подпись (1861) под

119

Протоколом о размене картами и описанием государственной границы, составляющим дополнительную статью Пекинского договора (1860), который завершал демаркационные работы на русско-китайской границе, проходившей по западному участку Амурской (Казакевичевой) протоки.

Деятельность П. В. Казакевича как губернатора была связана с начальным периодом русской колонизации Дальнего Востока. Уже тогда определились её некоторые важнейшие особенности. Во-первых, это колонизация была правительственной, так как значительная часть материальных средств, используемых здесь, была государственной. Во-вторых, как приоритетные рассматривались задачи, которые обеспечивали бы внутреннюю социально-экономическую самодостаточность Приморской области.

Формирование постоянного населения и развитие транспорта, прежде всего морских учреждений, главным из которых была Сибирская флотилия. Название определялось тем, что она была организована при Морском управлении ВосточноСибирского генерал-губернаторства.

В«Записке о составе и значении русской эскадры в Восточном океане», поданной в Морское министерство 4 января 1861 года, Казакевич представил своё понимание стратегии социально-экономического развития крайнего Востока России. Геополитическое положение России на Дальнем Востоке «будет зависеть не от появления в том или ином китайском порте нашего крейсера, а от степени развития наших морских учреждений во вновь приобретённом крае и от его заселения». Морские учреждения выделяются Казакевичем не только потому, что он был командующим Сибирской флотилии, но и по существу дела.

Вте годы первоначального освоения дальневосточного края, когда не было нормального почтового сообщения между округами области, не было гужевого и железнодорожного транспорта, а коммерческое пароходство только начиналось, именно суда Сибирской флотилии обслуживали самые разнообразные нужды населения. Завозили всё необходимое в её порты, военные посты и гавани. В 1865 году их насчитывалось 14 – Петропавловск, Нижне-Камчатск, Охотск, Удской острог, Николаевск, Владивосток и др.

Императорским указом от 31 октября 1856 года было решено перенести место базирования Сибирской флотилии из Петропавловска в Николаевск. Она состояла тогда из устаревших транспортов «Байкал» и «Иртыш», парохода «Аргунь», тендера «Камчадал», парового катера «Надежда» и винтовой шхуны «Восток». Но экономические и геополитические интересы требовали нового, современного флота, и П. В. Казакевич был талантливым и энергичным его организатором.

Ещё в 1854 году согласно предписанию Инспекторского Департамента Морского Министерства за № 5295 (от 04.12.1854 г.) П. В. Казакевич и лейтенант А. Е. Кроун

120