§ 16. Схемы опыта как схемы интерпретации. Самоистолкование и интерпретация. Проблема и интерес

Схемам опыта принадлежит особая задача при конституирова-нии специфического смысла охваченного взглядом пережива­ния, то есть при самоистолковании прошедшего переживания, осуществляемом Я с позиции более позднего Сейчас и Так. Мы определили специфическое смыслополагание как самоистол­кование, т.е. как включение переживания в общий контекст опыта. Это включение происходит в ходе синтеза рекогниции путем соотнесения подлежащего включению переживания с име­ющимися схемами опыта и путем интенциональной фиксации его тождественного ядра. Таким образом, подлежащее истолко­ванию переживание сводится к заданной опытной предметно­сти как нечто тождественное ей. Это не значит, будто сведение это происходит в некотором отдельном акте, который можно было бы отделить от самого обращения к переживанию. Разуме­ется, при анализе конституирования акта опыта (например, вос­приятия) оба эти вектора акта могут быть прослежены. Однако для ретроспективного взгляда обращение и включение, воспри­ятие и рекогниция представляются осуществляемыми воедино.

782

783

После сказанного ранее само собой разумеется, что включе­ние переживания в общий контекст опыта может осуществ­ляться разнообразными способами. Оно может происходить во всех вариациях от понятийно-логического формулирования в предметностях суждения до простого схватывания в Сейчас и Так данного мгновения, оно может охватывать все виды активно­сти разума, души или воли, оно может происходить путем сво­бодного блуждания по чрезвычайно сложным заданным смыс­ловым контекстам, путем стремительного броска или пошаговым воспроизведением конституирующих проблематическое пережи­вание актов, путем смутного привычного опознания или при максимально эксплицитной ясности. Каждому из этого беско­нечного множества многообразно переплетенных способов включения соответствует своя (или по-своему модифицирован­ная) схема, которая, в свою очередь, может выступать в различ­ных степенях ясности от смутности до максимальной эксплицит-ности.

Мы можем также обозначить процесс подведения пережи­вания под схемы опыта в ходе синтетической рекогниции как интерпретацию этого переживания, если принять это слово в расширительном смысле, включающем также общепринятый смысл соотнесения знака с тем, что он обозначает. Интерпре­тация оказывается в этом случае не чем иным, как сведением незнакомого к знакомому, схваченного в обращении – к схе­мам опыта. Таким образом, этим схемам принадлежит в про­цессе интерпретации собственных переживаний особая функ­ция. Они представляют собой готовые в смысле знания (предварительного знания) заготовленные смысловые контек­сты категориально оформленного материала, к которому под­лежащее интерпретации переживание сводится в новом синте­тическом акте. Тем самым схемы опыта являются схемами интерпретации, и именно так мы будем их в дальнейшем име­новать. Включение знака в знаковую систему, для чего преж­де всего будет использоваться термин «схема интерпретации», представляет собой лишь специальный случай только что оха­рактеризованного процесса самоистолкования вообще.

Может показаться, что нашему описанию осуществляюще­гося в процессе самоистолкования конституирования подразу­меваемого смысла противоречит то обстоятельство, что в со­знании переживания также выступают как уникальные и просто не подлежащие дальнейшему включению во что-либо. Причи­на этого в том, что объем, в котором переживания могут быть

охвачены обращением к ним, зависит от степени их «интимно­сти». Мы уже упоминали ранее¹⁴⁴ группу сущностно актуаль­ных переживаний, которые – по крайней мере, что касается того, как их испытывают, – остаются за пределами взора реф­лексии. Теперь мы уточним это утверждение следующим обра­зом: подведение этих переживаний под схемы опыта, а тем са­мым и специфическое смыслоположение оказывается для них невозможным, поскольку их интимность и, следовательно, их сущностная привязка к временной точке внутренней длительности не допускает фиксации тождественного ядра, а тем самым и син­теза рекогниции. Однако следует принять во внимание, что кон­статация того, что переживание, являясь «новым», появляется впервые, и тем самым речь идет о переживании, тождествен­ное ядро которого не может быть подведено в синтезе реког-ниции под некоторую схему опыта, при всех обстоятельствах уже имплицитно предполагает сведение к имеющимся в запасе схемам опыта: отличие лишь в том, что результат попытки та­кого сведения оказывается неудачным, опыт приходит в про­тиворечие с самим собой и появляется сомнение в действен­ности не вызывавших до того сомнений схем опыта. Тот факт, что феномен оказывается необъяснимым или подлежит объяс­нению, означает, прежде всего, что он не может быть подведен под схемы опыта как непосредственно данная предметность, не вызывающая вопросов, и что, следовательно, схемы эти следует подвергнуть сомнению и таким образом сами они ста­новятся проблематичными.

Теперь следует выявить, по каким критериям при самоистол­ковании переживания осуществляется выбор используемой при этом схемы интерпретации среди множества находящихся меж­ду собой в согласии схем интерпретации. Дело в том, что синтез рекогниции отнюдь не предопределен изначально как однознач­ный и исключительный, и ни одно из переживаний не может быть привязано к единственной схеме интерпретации. Скорее, каждое переживание по своей сути несет в себе до осуществления самоистолкования возможность множества интерпретаций (ноэз), что не колеблет тождественности его ноэматического ядра. Поскольку смысл всех переживаний конституируется лишь в ходе обращения к ним рефлексии, а это обращение, как мы видели, всегда снабжено указателем соответствующих Сейчас и Так, то и синтез рекогниции, а тем самым и схема интерпрета­ции, под которую подводится переживание, должны нести ука­затель соответствующих Сейчас и Так. Прояснение этого слож-

784

785

ного процесса потребовало бы сложных и масштабных изыска­ний. Здесь мы можем удовлетвориться указанием на то, что вы­бор релевантных схем интерпретации из общего контекста опы­та обеспечивается модификациями, относящимися к области внимания, которые испытывают обращения Я к переживанию, подлежащему подведению под схему, а тем самым и ко всему за­пасу опыта в данное Сейчас и Так. Прибегая к парадоксу, мож­но было бы сказать, что представленное как проблема, т.е. подле­жащее подведению под схему переживание, само определяет ту схему интерпретации, под которую оно и подводится.

Не получается ли при этом, однако, так, что сам вопрос про­сто отодвигается несколько дальше? Как вообще происходит по­становка проблемы? Как происходит выбор переживания, к которому происходит обращение, среди всех прочих пережи­ваний длящегося Я? Здесь на это можно ответить только то, что само обращение, т.е. постановка проблемы со стороны Я, представляет собой свободный акт спонтанной активности в данное Сейчас и Так. Однако если определение проблемы уже произошло, проблема уже поставлена, то есть смысл спрашивать о причинах этого выбора, о «заинтересованности» в этой пробле­ме, о контекстных связях, которые будут прояснены далее¹⁴⁵.

Не имеем ли мы, однако, здесь дело с коварным petitio prin-cipii? Как может быть, чтобы схемы интерпретации конститу­ировались в том числе и тем, что подлежит интерпретации? То есть, что подлежащее интерпретации в некотором смысле оп­ределяет свою собственную схему интерпретации? Такая опас­ность petitio principii – всего лишь кажущаяся. Видимость ее возникает от того, что смешиваются два принципиально раз­личных подхода, и рассмотрение проблемы при одном из них сопоставляется с ее зеркальным отражением во второй сфере.

Дело в том, что если мы утверждаем, что схема интерпрета­ции зависит от соответствующих Сейчас и Так, то мы исследу­ем при этом процесс конституирования схемы интерпретации, мы «выпытываем ее насчет ее смысловой истории», мы занима­емся трансцендентальным анализом конституирования. Напро­тив, когда мы прилагаем схему интерпретации к подлежащим интерпретации данным, то имеем в виду уже конституирован­ную схему интерпретации – т.е. идеальную предметность фор­мальной логики. Строгое различение обоих подходов в пред­шествующих рассуждениях обезвреживает содержащуюся в термине «схема интерпретации» двусмысленность. Однако в сущности и это разрешение мнимого порочного круга является

дополнительной иллюстрацией из совершенно иной области к сформулированной нами фундаментальной противоположно­сти между конституированием переживаний в чистой длительно­сти и бытием конституированной предметности пространствен­но-временного мира, между точкой зрения становления и точкой зрения бытия, между жизнью и мышлением.

В ходе наших рассуждений у нас еще будет возможность расширить и отчасти уточнить изложенную здесь лишь в са­мых общих чертах теорию самоистолкования Я. Однако это будет возможно лишь в рамках анализа процессов смыслопо-лагания и интерпретации смысла в интерсубъектном мире. Но прежде чем мы перейдем к этому, нам предстоит проанализи­ровать смысловой контекст, присущий предварительно за­мышленным актам на основе спонтанной активности, то есть деятельности, а именно – мотивационный контекст. При этом у нас будет возможность проверить общую и принципиальную теорию смыслового контекста и самоистолкования на примере, анализ которого и без того даст нам дальнейшие разъяснения понятия «подразумеваемый смысл деятельности» в смысле, который приписывает ему понимающая социология.